Грехорий Аскулла, выдающий себя за другие лица лицо, и Луций Торкват, честный гражданин.
И вот таким образом, без особых затруднений и сложностей в пути, они добираются до обозначенного собой пункта назначения - главного невольнического рынка Города. Где, кроме основного предмета торга, невольников, потенциальных рабов, так же в ходу имелись и другого обихода предметы продажи, плюс фурнитура, дополняющая вашу новую покупку, как со свойственной себе бесцеремонностью и циничностью называли предметы обихода для выставляемых на торги невольников их продавцы, мангоны, так их звали. Всё больше нелюди, а если среди них и встречались люди, похожие как вроде только лицом на людей, то было слишком трудно в них признать изначально людей, так они были жесточайше мудры насчёт вольнодумства на свой счёт любого, вольного и безвольного рода людей.
- Я на всё это дело смотрю трезвым взглядом. Сегодня они, завтра мы, и нас друг от друга только эта цепь на них отличает. - Делает вот такое, сперва никак не умещающееся в голове подошедшего гражданина заявление этот торгаш живым товаром и бренным телом, мангон.
- А как же душа?! - ещё смеет вопрошать, подчёркивая свою особенную идентификацию в глазах Юпитера этот римский гражданин, с философской школой обучения.
- Всё это чушь и мысли от безделья и неги в своих термах. - Делает такое заявление этот торгаш живым товаром, коверкающее представление и слух римского гражданина с философскими взглядами на жизнь, кои он так же хотел более глубоко внушить себе такой покупкой. И не давая гражданину себя оспорить, мангон добавляет. - Погляжу, как ты будешь выглядеть, когда ты окажешься на их месте, и я совсем не буду уверен в том, что ты будешь уверенней их выглядеть. - Вот так незатейливо и в чём-то даже безрассудно набивали цену своему живому товару эти торговцы душами и больше живой плотью, сбивая с дыхания и с прежней своей самоуверенности и надменности покупателя, про себя всё-таки понимающего, что окажись он месте раба, на помосте, то в нём бы и не признали свободного гражданина.
Оттого то, наверное, и имена у них, у торговцев живым товаром, были не именами, а жуткими прозвищами. Как, например, Буцефал, у того мордатого, с лошадиной мордой торговца когда-то безмолвной скотиной, а сейчас из меркантильных соображений, а не как он говорил, из любви к философии и искусству, переключившийся на торговлю этим живым товаром, как он заявлял, той же безмолвной скотины, только более послушной и для меня прибыльной.
И вот Кезон и Публий прибыли сюда, в это скопище разноплановый людей, как сейчас бы на их расчётливый и умозрительный счёт сказали, состоящих и в самом деле из столь разного качества жизни и мысли о ней людей. Где кто-то сюда, на невольнический рынок, шёл для того, чтобы упрочить свои государственные, крепкие взгляды на систему сложившихся взаимоотношений между гражданами империи, - буду делать и вести себя так, как позволительно мне, гражданину, и не позволено никому другому, - а кто-то смотрел на всё здесь присутствие и своё в том числе с более отстранённых позиций, человека не от мира сего, ясно что не государственного деятеля, а какого-нибудь философа, коих в последнее время беспощадно много развелось по случаю наладившейся торговли умами с новой провинцией империи, названной Грецией в пику её родословной и желанию местного населения, демонстрирующего завидное упрямство и продолжающего себя и свою колыбель рождения называть Элладой.
А вот если бы они умели слушать и слышать, что им говорит историческая реальность в лице Рима, - а на это уже указывает значение имени Эллада, слушать, - то они бы не стали из себя выпячивать больших демократов и либералов, что приводит только к одной Полисной разрозненности, а объединившись под идеей того же Платона со своим государством, не позволили бы внешним силам создать монополию на их управление умами.
А между тем Кезон решил ввести Публия в курс всего здесь происходящего, прежде чем они вступили на площадь рынка, а затем полностью погрузились в местные устои и нравы, которые живописно регулируют местные порядки, правила ведения торгов и собственное поведение сограждан, кто иногда и так бывает, насмотрится на сложившийся здесь уклад жизни выставленных на торги рабов, вчерашних злейших врагов, а сегодня они вон какие все смирные и послушные, и сбитый с толку этой картинкой послушания своего злейшего противника, да и перестанет стратегически мыслить насчёт расширения империи. Мол, там, за средиземными морями, все нам добра только желают, и мы не будем им докучать своими завоеваниями.
- Главное, что ты должен знать при покупке для себя раба, это его место рождения. - Стараясь говорить негромко, Кезон начал посвящать Публия в некоторые аспекты торгов невольниками. - Так критяне считаются лжецами, - кивая в сторону рынка, начал нашептывать Публию Кезон. И с этим его первым клише-утверждением, Публий, воспитанный на греческой философской школе, где он был близко знаком с учением софистов, что-то подобное в своих работах утверждавших, полностью согласен. - Сирийцы сильные, фригийцы робкие, фракийцы свирепые, а мавритяне суетные. - Добавил Кезон, давая понять Публию, что этих знаний ему будет достаточно для торгов.
А вот Публий, скорей всего, так не считает. И он с пытливым выражением лица спрашивает Кезона. - А нам кто нужен?
А вот в такой частности Кезон и не думал думать. И он находится в некотором затруднении на этот счёт. - Бывшего гражданина, лишённого свободы своим кредитором, несмотря на все преимущества этого приобретения, - он знает все порядки, правила обыденности гражданина и ему в лицо, как минимум, известны все законодатели местных порядков, раз он не справился с собственными пороками и оказался в таком безвольном положении, - нам не стоит приобретать. - Пускается в пространные объяснения Кезон, пытаясь на ходу нащупать ответ на заданный Публием вопрос. Где он так увлёкся своим рассказом, что и сам Публий вовлёкся так внимательно во всё им рассказываемое, что прямо своими глазами увидел сейчас, что в рассказе происходит, и ощутил себя участником этой истории Кезона.
- Это будет выглядеть непристойно и в некотором роде зазорно для гражданина из провинции. Скажут обязательно, что ты, Публий, таким образом решил принизить жителя Столицы. - Кезон продолжил художественно живописать то, что произойдёт с ними, если они поддадутся первому наплыву тщеславной мысли, выказать себя выше всех и быть такими. - Я мол, при сбережениях и с не менее чем у вас апломбом, и мне ничего, только малую толику суммы моих огромных богатств будет стоить, сбить спесь с жителя Столицы, возомнившего себя центром вселенной, тогда как не всё меряется своим самомнением. Да и к тому же столичный гражданин не слишком усерден и добросовестен в требуемом для него деле, и от него только жди какой-нибудь пакости, которую он будет оправдывать своей забывчивостью.
"Это кто?", - спросишь ты, к примеру, его, своего нового именного раба, бывшего когда-то гражданина, Уникума, большого разгильдяя по жизни, мота и как результат, должника без возможности оправдать себя в глазах своих сограждан через выкуп себя из кредиторской задолженности (всех своих друзей он обманул, наделав безвозвратных долгов, которые он пустил в оборот игры в кости; а работать он не пробовал, считая себя не приспособленным к труду, да и в падлу мне подвизаться на заработки в качестве клиента), когда лицом к лицу встретишься с незнакомым только с первого взгляда гражданином в тоге с пурпурным обрамлением, а так-то он тебе кажется где-то ранее уже виденным и чуть ли не знакомым, особенно этим своим принципиальным взглядом на людей им встреченных на узкой дороге, где обойти друг друга никак невозможно без того, чтобы не притереться животами друг к другу.
Ну а Уникум, к кому у тебя ещё есть доверие, накладываемое на него суммой уплаченной за него продавцу монет, как-никак пятьсот денариев за него было отвалено, а это обязывает Уникума соответствовать всему тому, что на его счёт не поскупился рассказать его продавец, бывший его кредитор Ампилий Пробус, - Уникум грамотен, красноречив и делает всё, что скажут, - начинает не отвечать всему тому, что о нём было красноречиво заявлено его продавцом и твоим на его счёт ожиданием. О чём правда ты не сразу понял и убедился. А вначале ты всё им сказанное принял за чистую монету.
Так Уникум нехотя посмотрел на этого, перегородившего вам путь с виду как приличного гражданина, - всё при нём, высокомерный взгляд, непререкаемая гордыня и авторитет во всём его виде и одет он по всем правилам, отличающим римского гражданина от чужеземца: на нём длинная тога и высокие башмаки, - да и сделал несоответствующее действительности заявление шепотом тебе в ухо. - Это местный откупщик Грехорий Аскулла, сволочь последняя, задира и негодяй. - А тебе отчего-то во всё это не верится, хотя бы потому, что действительность входит в противоречие со словами Уникума, кто ещё ни разу не был тобой проверен на верность его слова. И ты начинаешь сомневаться в сказанном Уникумом, но не так открыто для него и Грехория Аскуллы, кто может и вправду оказаться тем, за кого его выставлял сейчас Уникум.
И тогда он, заметив по вам, что в ваших рядах нет единства, а имеет место раскол мнений, не преминет воспользоваться этим вашим замешательством и попытается сбить тебя с ног, пройдя по центру проулка.
- Что-то на него непохоже. - Тоже шепотом выражаешь ты сомнения в словах Уникума.
А Уникум такого погрязшего в пороках и обмане ближнего своего человек, что он не побоится того, чтобы всякий раз обмануть и ввести в заблуждение даже человека близкому ему по тем им возложенным уже на него обязательствам во время его покупки на невольническом рынке, и с обиженным лицом начнёт добиваться от тебя того, чтобы ты ему во всём сейчас поверил.
Что очень убедительно звучит в красноречивых устах этого плута Уникума, и ты уже готов сорваться с места и быть непримиримым к этому Герхорию Аскулле, чьё имя так изящно и смехотливо коверкает в своих устах Уникум, что ещё больше не добавляет авторитета и уважения этому Грехорию Аскулле, чьё имя вполне вероятно звучит иначе и имеет хождение в принципиально другом качестве - он для всех граждан известен как Горацио Ахилл, большой почитатель театрального и циркового искусства. А вот Уникум его имя так забавно перековеркал, и ты Горацио Ахилла, уважаемого всеми гражданина, ментора для многих, видишь в прискорбном виде Грехория Аскуллы.
Что, впрочем, не уходит от твоего понимания, и ты ещё имеешь свои сомнения насчёт этих утверждений Уникума. - Не похож он на такого разнузданного человека. - Делаешь ты последнее замечание Уникуму.
А Уникум ничего другого не придумал, как обратиться к той действительности, которая вас сейчас окружала и в которую вы зашли, чтобы без лишних помех со стороны, скажем так, дать волю своему естеству - вы сейчас находились в каком-то захолустном, безлюдном проулке, окружённом со всех сторон постройками и нечистотами. Отчего и дорога, идущая вдоль этого проулка, была так скромна на проход по ней.
- Разве нога уважаемого гражданина может так далеко, сюда зайти. - Делает вот такое заявление этот Уникум, явно забываясь и забывая с кем и о чём он сейчас говорит.
На что ты, категорически не согласный с таким утверждением Уникума, делаешь ему крайне обоснованное замечание. - Это бесспорно спорное заявление, - говоришь ты, - и если на то пошло, то и самый выдающийся муж бывает, что гоним своим естеством, которое в итоге и заводит его в вот такие тупики отношений со своей и окружающей действительностью.
- Логично. - Соглашается Уникум, но только для того, чтобы тебя умаслить - он уже прознал про тебя то, что ты питаешь большую склонность к построению логических цепочек и философствованию на этот счёт, и на этом тебя можно поймать. Что он и делает.
- Вот этим и пользуется Грехорий Аскулла, первейший самозванец, кто втирается тебе в доверие через внешние атрибуты вначале, а затем через льстивое в твою сторону слово за слово и он уже заслужил у тебя полное доверие и ты готов поддержать во всём Грехория Аскуллу, кто от тебя из деликатности своих отношений с друзьями и природной скромности много не попросит, а лишь столько, сколько тебе не жалко. А тебе ради преотличнейшего товарища Грехория Аскуллы ничего не жалко, и как результат, ты продан на невольническом рынке в качестве бесправного раба. - Пустив слезу, раскрыл-таки Уникум все те скрываемые им обстоятельства с ним случившиеся, которые и привели его жизнь когда-то гражданина к гражданской смерти.
- Не хотите, не верьте, - с обиженным видом делает чуть громче чем раньше добавочное заявление Уникум, - но потом на меня не ропщите за то, что я вас не предупреждал о том, что из себя представляет Грехорий Аскулла, человек без уважения и обязательств перед чужими головами и ногами, по которым он без всяких оснований и обоснований этого своего поступка оттопчется, невозмутимо глядя вам в глаза, а затем вас оставит осмысливать происхождение причин для этого его, ужасно больного для ваших отдавленных ног поступка.
Ну а от таких провокационных слов Уникума, провоцирующих твой возмущённый дух таким необоснованным подходом этого Грехория Аскулла к людям со стороны, ты закипаешь в праведном гневе, и решительно так посмотрев на своего противника, Грехория Аскуллу, делаешь заявление. - А это мы сейчас посмотрим ему в глаза, и кто кому ещё отдавит крепко ноги. - С чем ты, крепко вступая на мостовую, как бы предупреждал Грехория Аскуллу о последствиях его непредусмотрительных шагов в твою сторону.
А Грехорий Аскулла, как он был известен тебе, и сам находящийся до этого момента в некотором напряжении и небезосновательном предубеждении против вас, вдруг появившихся в этом заброшенном от людских взглядов проулке, - и пискнуть не успею, зарежут и даже не спросят о моих политических взглядах и убеждениях, - само собой, готов был воспротивиться всему этому хотя бы потому, что он был большим политиком и считал, что погибать без идейно недостойно политического ума.
И вот когда ты с такой беспримерной нарративностью во взгляде на него выдвинулся в его сторону, то Грехорий Аскулла, вдруг поняв только сейчас, что он не шибко-то и смелый и ему ещё жить охота, отморозившись в лице, застыл на месте, ещё одну истину сейчас поняв - его ноги вместе с мозгами одуревают, когда на него вот так немигающим взглядом, с готовностью прибить смотрят, и навстречу к нему и этому событию идут.
И вот ты практически находишься в шаговой доступности от Грехория Аскуллы, кто уже не занимает собой весь дорожный проход, а он сместился чуть в сторону, с готовностью сбоку тебя пропустить. И ты бы в прошлое время, когда ничего не знал и знать не знал о Грехории Аскулле, прошёл бы мимо него, хоть и с притиркой к нему, и выразил бы даже ему благодарность за его выдержку в деле втягивания своего живота. Но сейчас, когда Уникум раскрыл твои глаза на подлейшую суть Грехория Аскуллы, кто и живот не посчитает нужным втягивать и будет на тебя дышать несварением своего желудка, которому другого выхода не дали, вот он и переваривается так в тебя кислейшим образом, ты ему за всё воздашь при проходе мимо него, остановившись на его ногах, и с упором своего взгляда на него, спросивши:
- Так это ты, презренный самозванец, Грехорий Аскулла, хулитель чужой славы?
А Грехорий Аскулла со слов стоящего позади тебя Уникума, с чьего лица не слезает полная довольства, бесстыжая улыбка, прежде всего ошарашенный твоим самоволием и самонадеянностью, с наступлением на его гражданские права, и понять ничего из происходящего не может, хлопая своими выпяченными глазами, наливаясь в лице красными красками от перевозбуждения и давления всего твоего веса на его ноги, плюс он слегка сдулся в своей самоуверенной надменности и животе, как внешнем выразителе его основательности. Что вылилось в то, что его живот, опустившись вниз, тем самым выставился вперёд и, надавив на тебя, выказал свою непримиримую оппозицию к тебе и всему тому, что ты собой олицетворяешь.
А так как ты себя считаешь проводником справедливости и законного права для всякого гражданина ходить туда, куда ему вздумается, без вот таких людей, препятствующих их передвижениям на своём пути, то Грехорий Аскулла в твоих глазах теперь значился преступником, кто покусился на одно из священных прав гражданина республики - на свободу его передвижений. И как ты ещё понимаешь, то Грехорий Аскулла, дай ему только волю и слово, то он на одном этом не остановится, и он пойдёт дальше в своём покушении на священные права граждан республики - на свободу самовыражения, свободу слова и право определять своё бытие.
И с вот такими откровениями насчёт пакостной и подлой сущности Грехория Аскуллы, ты со всей своей прямолинейностью смотришь ему в лицо, благо оно вот оно, и ни одна твоя, самая принципиальная мысль не пройдёт мимо этого, на всю свою жизнь тобой запомненного лица Грехория Аскуллы, мало приятного и внешне человека, с большими залысинами на голове, которые он прикрывает зачёсами волос с задней части своего черепа, и от такого растерянного и в напряжении вида Грехория Аскуллы, слегка впадаешь в весёлое настроение.
- Чем-то смахивает на Юлия Цезаря. Так же как и он зачёсывает свои волосы сзади на свои пролысины. - Посещает тебя рассмешившая мысль, при виде оторопевшей физиономии Грехория Аскуллы. Здесь тебя вдруг ошеломляет на мгновение только что пришедшая на ум неожиданная мысль, возникшая по следам слышанных ранее тобой историй о вот таких удивительных встречах с Цезарями в самых неожиданных для этих встреч местах. Где человек, кто был так осчастливлен судьбой, а он вначале всё думал, что он обознался, потом всю свою жизнь себе и почему-то Цезарю простить не может, что он его не узнал. А как спрашивается, Цезарь мог его узнать, когда он его знать не знал до этого момента. Вот же до чего люди самонадеянные! Считают, что их все вокруг люди, в том числе и сам Цезарь, должны знать и выказывать уважение.
- А может это сам Юлий Цезарь, скрывающийся под видом Грехория Аскуллы, презренного самозванца, что для него самое то, чтобы не быть узнанным? - вот какая мысль на мгновение осадила тебя на месте, плюс выпирающий живот Грехория Аскуллы, под чьей личиной вполне мог и сейчас тобой подумалось, скрывался Цезарь, прямо указывал на такое развитие ситуации. Но ты буквально сразу вспомнил о том, когда тот самый Цезарь, чьё имя стало нарицательным и взято на вооружение правителями для обозначение своего принципата, покинул этот мир, и ты отвергнул эту версию, обратившись к Грехорию Аскулле с удивившим и в чём-то даже изумившим его заявлением. - Я теперь нащупал твою ахиллесову пяту, Грехорий Аскулла.
А вот сейчас, наречённый Уникумом Грехорий Аскулла, не выдержал видимо всего этого давления на себя со стороны и не пойми кого, и как сумел возмутился таким попиранием своих гражданских прав. - Но я не Грехорий Аскулла! - взвизгнул фальцетом Грехорий Аскулла, чем выказал себя не слишком воздержанным на эмоции гражданином.
- А кто ж ты тогда? - с насмешкой над этой наивной ловкостью Грехория Аскуллы, задался вопросом ты.
На что Грехорий Аскулла надувается важностью насколько позволяет его живот, ещё подвинувший тебя в сторону неприятия Грехория Аскуллы, и пафосно делает заявление. - Я Луций Манлий Торкват, представитель одного из самых родовитых родов Рима. - И назвавший себя так пафосно Грехорий Аскулла, сумел внушить тебе уважение к его упорству отстаивания своего самозванства. - Вот на что готов пойти Грехорий, лишь бы не быть самим собой. - Рассудил ты, вслед задавшись вопросом. - И чем Грехорий Аскулла сам себе не угодил, что он сам себя знать под собственным именем не хочет?
Но сейчас не время для вот таких копаний в чужой начинке, и ты, с виду вроде как убеждённый такой самоуверенностью Грехория Аскуллы в отстаивании себя человеком в другом качестве и имени (всё-таки не дурак этот Грехорий Аскулла, выбрав под своё новое самозванство столь величественного гражданина со связями и средствами), всё же имея сомнения на его счёт, задаёшь ему самый простой вопрос, предваряя его одной обязательностью своей жизни.
- Я, - говоришь ты, - столько раз был обманут, что перестал верить на слово людям. Так что для того, чтобы я тебе поверил, я хотел бы видеть какие-нибудь доказательства этих твоих слов.
Ну а Грехорий Аскулла, выдающий себя за родовитого гражданина Луция Торквата, до сих пор находясь под давлением обстоятельств нахождения себя и своих ног наступом на них твоей к нему непримиримой позиции, вынужден следовать голосу своего разума, подсказывающего ему, что этот тип напротив него не отступится никак без этих весомых доказательств. Да так ещё не оступится, что потом и сожалеть громко будет нечем во рту без зубов.
- Вот моё доказательство. - Заявляет пока ещё Грехорий Аскулла, вынимая и не пойми откуда ожерелье. - Это знак нашего, Торкватов, родового отличия. - И только это Грехорий Аскулла говорит, как в тот же момент происходит до невероятности неожиданное для него событие - ожерелье из его рук в момент вырывается рукой этого незнакомца напротив, то есть тобой.
На что ты смотришь с более хладнокровной стороны, с видом человека знающего, что он делает. - А теперь следуя твоей логике, - посмотрев на ожерелье уже в своих руках, затем посмотрев на Грехория Аскуллу, подступаешься к нему ты с разъяснением своего поступка и позиции на это его самоуверенное заявление, - именно я родовитый римский гражданин, Луций Манлий Торкват, раз знак родовитого отличия, ожерелье, в моих руках.
И с такой очевидностью трудно поспорить, особенно тогда, когда она подкреплена твоей физической силой. Вот Грехорий Аскулла и не спорит, надломившись и, начав оседать вниз, на свои колени.
Ну а через какое-то время, когда эта встреча оказалась в некотором времени позади, ты натыкаешься на слухи о том, что самый выдающийся человек нашего времени, Луций Манлий Торкват, патриций, был с помощью хитрости своих врагов, коих всегда без счёту у таких выдающихся как он людей, был заманен в ловушку, где его ждала погибель, и только благодаря своему беспримерному мужеству, он избежал неминуемой смерти. Но не без своих потерь. Его врагами у него был похищен знак родовитого отличия, ожерелье. И Торкват клятвенное слово даёт, что тот, кто вернёт ему похищенное ожерелье, получит для себя сполна награду, плюс ему собственноручно будет дано право привести в исполнение казнь этого преступника.
Что и говорить, а эта новость сперва тебя, конечно, напрягла так, что ты даже не стал сворачивать шею Уникуму, желая держать его целым и в надлежащем виде для будущих следственных действий, где он должен выступить в качестве свидетеля, оправдывающего на все сто твои действия и подводящего своими показаниями себя под плаху. Правда теперь зная, насколько этот Уникум зловредный и хитроумный тип, и от него, пожалуй, не дождёшься всего того, что ожидаешь, - скажет гад, что он знать не знал, что задумал его хозяин, в ком он сразу приметил звериную беспощадность и завистливую мстительность к людям с недоступным для него положением, таким как Торкват, на кого он и напал в том злосчастном переулке, меня не спрашивая ни о чём, - ты начнёшь впадать в упаднические мысли, с кровавым исходом. - Убить Уникума для начала, а затем себя. Нет, вначале себя, а затем...Ничего не получится.
На этом моменте Кезон остановился и, пожалуй, вовремя - Публий начал бледно выглядеть и с опаской по сторонам посматривать, ища там поисковую команду от Торквата по его душу. И Кезон, видя, насколько восприимчив Публий, ставит точку в этом рассказе. - Да и на него, пожалуй, и рука не поднимется, чтобы воздать по заслугам. - Рассудил в итоге Кезон, отклонив этот вариант приобретения для себя в качестве именного раба подвергнутого гражданской смерти бывшего гражданина Рима.
- А вот если мы выберем в необходимом для нас качестве человека, ставшего несвободным в результате обстоятельств его пленения, то тут для нас есть свои преимущества и не преимущества. - Сделав небольшую передышку, Кезон пустился в рассуждения уже в плане выбора другого варианта приобретения именного раба. И хотя и это направление его рассказа было не менее занимательно, нежели то, что он рассказывал прежде, Публий уже не был столь к нему внимательным. А он, находясь под влиянием ранее рассказанного, теперь чувствовал себя так неспокойно, как будто и вправду всё что рассказал Кезон, было не выдумкой, а правдой. И теперь его везде разыскивают люди разъярённого Торквата, одного из влиятельнейших римских граждан.
И, принимая близко к себе всё рассказанное Кезоном, Публий сейчас посматривал по сторонам, в ожидании там в любой момент появление даже не наёмных убийц, посланных Торкватом по его душу, а самого Торквата. Кто будто в сердце ему что-то ёкнуло, и он почувствовал, что оскорбитель его достоинства, сейчас находится здесь, вот он и решил собственноручно с ним расправиться, правда при этом не забыв прихватить с собой свою охрану.
И как бы Публий не укрывался, он будет опознан, как Грехорий Аскулла, заговорщик, замысливший невероятное по своей дерзости бесчестие, выдать себя за одного из самых уважаемых и выдающихся римских граждан, представителя славного рода Торкватов, Луция Торквата. А вот для чего он это всё задумал и даже сделал первый шаг в эту сторону, подло вырвав из рук Луция Торквата знак родового отличия, ожерелье, то этого никто пока что не может для себя представить в виду невероятности по дерзости этого преступления.
Но сейчас этот опаснейший из опаснейших преступников, Грехорий Аскулла, как уже догадываются самые прозорливые сограждане из сената, решивший опорочить не только славное имя Луция Торквата, - буду его именем прикрывать все свои самые подлые, презираемые и неблагочестивые поступки, напиваться до скотского состояния, спя в канавах, блудить с замужними матронами (это не зазорно и отвечает быту римского гражданина при средствах) и делать огромные, без отдачи долги (а вот это последнее осуждаемо), - а чуть ли не безупречное имя каждого римского гражданина, кто теперь не может себя чувствовать защищённым, после появления на улицах Города вот таких самозванцев, как Грехорий Аскулла, легко растворяющихся и рядящихся очень похоже под самых славных римских граждан, - его и в самом деле в профиль не отличишь от Луция Торквата, когда он надувает от важности щёки, - схвачен охраной Торквата, в основном состоящей из людей диких и жестоких, всё больше из бывших гладиаторов, и приведён к ответу на городской площади, где проводятся судебные разбирательства с людьми, преступившими закон и законное право римских граждан быть только самим собой.
И теперь, когда Грехорий Аскулла изловлен и приведён к ответу перед римским народом, будучи поставлен на колени, а его голова подтянута вверх с помощью петли на шее, подвешенной на одном из столбов, римские граждане и в частности Луций Торкват, могут быть за себя спокойны - Грехорий Аскулла не сможет их за себя выдать.
Ну а так как вина Грехория Аскуллы для всех очевидна, и единственное затруднение у судей вызывает один только вопрос, - не прописано такое невероятное дело в своде наших законов, и как спрашивается, будем его судить? - то слово берёт потерпевшая сторона, Луций Торкват.
- Видеть этого лицемера сил моих нет! - с сердечным надрывом делает заявление Луций Торкват, хватаясь за своё изболевшееся сердце. И собравшийся на площади народ, а также судьи, переполняются сердечной болю за Луция Торквата, не дай небеса перенести тебе такой ужас, который перенёс Луций Торкват по вине Грехория Аскуллы, похитившего не просто его душевное спокойствие, а он украл у него его лицо, безупречного гражданина, с которым Грехорий Аскулла, пока он не был пойман, мог делать что угодно и больше всего, конечно, богонеугодных дел.
И пока этот лицемер Грехорий Аскулла примеривал под себя лицо и образ Луция Торквата, последний не находил себе места, потеряв себя для общества своей семьи и что главное, для своих сограждан, перед кем он не мог появиться тогда, когда где-то рядом ходит выдающий за него, Луция Торквата, Грехорий Аскулла.
И Луций Торкват не без оснований опасался встретиться с выдающим себя за него Грехорием Аскуллой в гуще римских сограждан, и не где-нибудь, а обязательно на форуме, где на обсуждение будет вынесен какой-нибудь очень важный и актуальный на данный момент вопрос того же гражданства: "Кто есть римский гражданин, и кто имеет право им называться?".
Где в один, самый неожиданный и неподходящий для себя момент, когда Луций Торкват, стоя на площадке для выступлений на форуме, будет красноречиво аргументировать свою жёсткую позицию на закон о гражданстве, как раз и появится этот Грехорий Аскулла, внеся смятения в лица участников этого заседания. - Ага, не ждали?!
- Римским гражданином не может быть ка бы кто! - Резко заявляет Луций Торкват, грозя кулаком всем ка бы кто, кто вознамерился стать римским гражданином быть может путём подкупа должностных лиц, среди которых не был замечен Луций Торкват, как и всякий римский гражданин терпеть не могущий, когда его стороной обходят по любому делу и вопросу и особенно такому, несущему материальное вспоможение, вот он так и принципиален в этом вопросе.
- Это вопрос божественного предопределения и в чём-то может быть призвания. И оттого римского гражданина ни с кем не перепутаешь и узнаешь его в любом виде, даже если судьба так распорядилась и он попал в плен своих иллюзий, же...(всего вероятней, Торкват хотел сказать женился), - но на этом месте его челюсть отпала и он не смог договорить то, что хотел сказать, а всё потому, что в центр форума вдруг вышел он не он, нет, точно он, Грехорий Аскулла, выдающий себя за Луция Торквата очень на него похоже. И находящийся в руках мнимого и рядящегося в одежды Луция Торквата самозванца Грехория Аскуллы знак их родового отличия, ожерелье, увеличивает кратно шансы Грехория Аскуллы быть признанным гражданином Луцием Торкватом, кто только на словах может так себя аргументировать.
И теперь понятен весь тот ужас Луция Торквата, для кого не является большим секретом сребролюбие своих сограждан, кто за хороший предварительный посыл им, может запросто его, истинного римского гражданина, Луция Торквата, перепутать с этим самозванцем Грехорием Аскуллой.
А так как Луций Торкват к тому же состоял в должности децемвира, кто принимал прямое отношение к составлениям законов, - а он отстаивал жёсткую позицию на присуждение римского гражданства: только от римских граждан и всё, - то он начал постепенно понимать всю не простоту этого дела с Грехорием Аскуллой, только с первого взгляда выглядящего как оскорбление величия римского народа.
- Так вот оно что! - осенило догадкой и так посиневшего от скорбных мыслей Луция Торквата, ещё пребывающего не в себе и в опасности не быть признанным Луцием Торкватом.
И на этот счёт у него есть большие подозрения в сторону своей супруги, матроны Клитии, известной не только своим именем, но и неимоверной страстью к роскошной жизни, которую он, Луций Торкват, жаднейший из мужей с её слов, не даёт ей в полной мере ощутить и во всём её зажимает. Где Клития по наущению своей матери, Кассандры, той ещё ведьмы, вполне может впасть в вероломность по отношению к нему, выбрав для себя более удобного что ли мужа, каким ей покажется и убедит её словом и делом за спиной Торквата Грехорий Аскулла, большой любитель вероломного, с выдумкой подхода к замужним матронам.
Где они, увидев друг в друге общие души и найдя друг в друге нечто их объединяющее, любовь к авантюрам ради жизни потом в роскоши, сговорились на такую ловкость с подменой личности Луция Торквата. Где Клития, что за вероломная и только себя любящая матрона, ничего не утаивая, в том числе и частные, постельные сцены из жизни своего супруга, снабдила Грехория Аскуллу всеми необходимыми знаниями о быте Луция.
- Неповоротлив Луций, как в ногах, так и в постели. - С заговорщицким видом, но при этом с насмешкой на устах в самые пикантные и сложные для Луция Торквата моменты его личной жизни со своей привязанностью к постоянству, начала всё о нём рассказывать им ещё любимая супруга Клития, оказавшаяся вон какой стервой. А Грехорий Аскулла хоть и человек последнего качества и достоинства, всё же он не может так беспечно надсмехаться над римским гражданином, даже находясь у него за спиной в постели с его матроной. И Грехорий Аскулла, в ком ещё не изжила себя мужская солидарность, делает замечание слишком уж много себе позволяющей Клитии.
- Вы, моя дорогая Клития, заставляете меня нервничать этими рассказами со столь большими подробностями из вашей личной жизни с этим ненавистным мною всей душой Луцием Торкватом. С кем вы, я начинаю с ваших слов уже подозревать, не только делили постель ради сна. - С ревнивой суровостью в голосе делает замечание Клитии Грехорий Аскулла, готовый немедленно покинуть эту постель, так объединяющую и одновременно разъединяющую его со своей дорогой матроной Клитией.
Ну а Клития со своей стороны спешит заверить своего дорогого Грехория в том, что она один лишь только раз делила постель, и то по необходимости закрепить своё супружество с этим и для неё так же ненавистным человеком, Луцием Торкватом. - А так-то его ноги здесь, как видишь, не бывает. - Очень убедительна сейчас Клития, так склоняющая Грехория Аскуллу верить себе с помощью вот такой очевидной логики. При представлении чего, у Луция Торквата прямо нет слов от возмущения на такое вероломство действий Клитии, и он себе кулаки кусает, - О, Клития, невозможное создание! - кто так неслыханно и искусно завирается, и при этом ей верят. Тогда как всё это не так, и он делил с Клитией постель не раз, и на это со всей основательностью доказывает наличие у них шестерых детей. - Правда, отчего-то все говорят, что они все в мать, а от меня в них только косой взгляд. - В сомнении задумался Луций Торкват, чувствуя, что не в ту сторону углубился в свои мыслях.
Но он уже остановиться никак не может и продолжает себя мучить новыми для себя открытиями и подробностями коварной сущности Клитии, сумевшей без лишних сейчас и болезненных подробностей для его мужского эго, убедить Грехория Аскуллу быть во всём ей послушным для начала, а затем приступить к давно вынашиваемому ею плану - вычеркнуть навсегда из её жизни Луция Торквата.
А так как простое убийство для этого не подойдёт, - Клитию до такого бешенства довёл Луций Торкват, что она посчитала, что он в таком случае легко отделается, - то она, со свойственным ей остроумием и женским коварством порешила поставить Луция Торквата перед вот таким невероятным фактом выхода из себя. На что у Грехория Аскуллы имеются вполне резонные сомнения.
- Я не шибко на него похож. Боюсь не признают меня за него. - С нервным тиком делает такое заявление Грехорий Аскуллла, провоцирующее Клитию на непонимание того, что она делает в одной постели с ещё одним трусом. Правда, она предусмотрительно не сказала Грехорию Аскулле о том, что он неединственный кандидат на роль её мужа, к кому с её стороны поступило это предложение, но, тем не менее, она надула губки, принуждая Грехория Аскуллу к смелости и всего-то чуть-чуть к геройству. А чтобы Грехорий Аскулла не слишком боялся и сомневался в верности её плана, Клития ему объясняет на чём крепится её уверенность в том, что именно он будет принят за Луция Торквата, а не сам Луций.
- Я тебя за него признаю, когда дело дойдёт до того, кого за кого признать. - С такой непоколебимой уверенностью и жёсткостью делает это заявление Клития, что Грехорий Аскулла и Луций Торкват, кто всё это себе сейчас надумал, не смеют сомневаться в том, что будет по-другому. А вот сомневаться в другом, то это можно. Что и делает Грехорий Аскулла.
- А этого будет достаточно, чтобы меня принять за Луция Торквата? - со своей заинтересованностью спрашивает Грехорий Аскулла.
- В нашем случае да. - Говорит Клития, добавляя. - Но если по каким-то причинам возникнет не полная ясность по этому вопросу, - судья будет не здешний и ещё не знаковый с жадной прижимистостью Луция Торквата, доводящей до безумства (Клития на этом месте закатила в безумном припадке свои глаза, что указывало на то, как всё её достало и как она искренна в этом деле), и он захочет ещё кого-нибудь выслушать в качестве свидетелей, - то можешь особо не беспокоиться, у него нет друзей, чтобы признать в нём него.
А вот это заявление Клитии заставило призадуматься Луция Торквата, принявшегося перебирать в своём уме людей ему знакомых, кто бы мог назваться ему другом и тем самым за него поручиться.
- Да, это Луций Торкват, мой друг! - Выйдет на форум претор Лидидий Авитус, друг Луция Торквата, как он решил за него так думать. И суд склонен будет думать и решать, что он, Луций Торкват, и есть этот всеми уважаемый гражданин римского общества. А вот попытавшийся весь римский народ ввести в заблуждение на его счёт, самозванец Грехорий Аскулла, выдававший себя за него же, тут же будет схвачен за такое неслыханное прежде самоуправство и самонадеянность в деле вот такого бесстыдства и таких вероломных расчётов на доверие римских граждан - верят они всему тому, что им клятвенно скажут.
И как всеми, не зря присутствующими на форуме гражданами понимается, то такие дрязги с подменой личности Луция Торквата, возникли не на пустом месте, а тут имеют место глубинные причины, проистекающие из семейного конфликта. - Слишком слабохарактерен Луций Торкват в деле главенства в своей семье, где он не может настоять на своём, вот его супруга Клития и начала считать, что Луций Торкват, отец семейства и её можно сказать, повелитель, ей не указ. А такая самостоятельность мысли и приводит к своеволию поведения супружниц, а затем и к вот таким юридическим казусам, с опровержением всех основ и устоявшихся устоев семейной жизни римского гражданина.
Так что тут выводы сами напрашиваются и Луция Торквата уже никто не спрашивает, а Клития вслед за её сообщником, Грехорием Аскуллой, призывается за волосы к ответу, ставясь на колени рядом с этим самозванцем.
Но если Грехорий Аскулла проявляет дисциплинированность и крепость духа - из его окровавленных, беззубых отныне уст и слова не вырвется, то Клития ведёт себя прямо недостойно замужней матроны и вызывающе порицание со стороны присутственных лиц среди судебной комиссии, для которых такие истерические откровения Клитии становятся большими откровениями и предметом дискуссии и открытия новых дел насчёт коррупционной деятельности Луция Торквата, кто со слов Клитии, как оказывается, не честный гражданин, а полностью ему противоположная личность, погрязшая в мздоимстве и обогащении себя за счёт умения обходить законы.
А это вызывает особый интерес у судейской коллегии, кто наиболее заинтересован в раскрытии вот такого рода дел. И оттого рассмотрение этого дела решается ими перенести на следующий день за закрытыми дверями в виду открывшихся новых фактов, составляющих государственную тайну. А сегодня им нужно собрать улики и побольше материала для этого, как оказывается, и никто до этого момента не предполагал, настолько сложного дела.
- А пока заключите под стражу этих людей, порицаемых в самом лучшем для них случае, а так-то их ждёт куда как более страшное наказание. - Отдаёт команду страже судья. А вот Луций Торкват не совсем понимает, как так можно поступать с его Клитией, бросая её в подземелье с этим, никому незнакомым самозванцем Грехорием Аскуллой. С кем она может запросто сговориться насчёт дальнейшей позиции по своей защите, а не как считает судья, она там ему все его бесстыжие глаза выцарапает за его неубедительность в отстаивании себя за Луция Торквата. - Повёл себя и прямо как Луций Торкват. - Ещё и добавит вот такое недовольная своим новым положением Клития.
Но к прискорбию души Луция Торквата, никто на форуме не вышел, чтобы заверить его в своей дружбе, и он остался один на один против самозванца Грехория Аскуллы и предубеждения на свой счёт со стороны судебной комиссии, увидевшей в этом деле интересный прецедент. И судьи решили, что будет для будущего законотворчества полезно, а для них не скучно и местами забавно, прогнать его, Луция Торквата, по всем инстанциям этого, столь необычного дела, уже получившее в их умах название: "Луций Торкват против Луция Торквата".
О чём и сообщает во всеуслышание судья Кальд Осиний, человек здесь и на судейской должности новый, вот он и теряется и боится сразу принимать чью-то сторону, видя как непримиримо настроены друг к другу стороны, и ему что-то не видно, чтобы Луция Торквата первого (из-за большой вероятности и возможности впасть в ошибку заблуждения, и перепутать настоящего гражданина Луция Торквата с самозванцем, Кальд Осиний решил пронумеровать стороны спора), того, кто выступал с речью на форуме, то есть самого него (вот как в своём нервном состоянии и волнении Луций Торкват углубился во все эти свои мысленные размышления, где даже себя начал бояться спутать с самозванцем, Грехорием Аскуллой), поддержал хоть кто-нибудь. Тогда как у Луция Торквата второго нашлась защита в лице семьи, а в частности его супруги Клитии.
И хотя и у Кальда Осиния есть обоснованные предубеждения насчёт такой защиты Луция Торквата второго со стороны матроны Клитии, - он и сам не раз становился жертвой злонамеренности своей супруги, обладающей невероятным даром убеждения и хитроумия, ставящей его раз за разом в тупик и неловкое положение перед своими гостями, застанными им в неоднозначно понимаемом и классифицируемом положении в месте с его супругой в термах, - он вынужден принять в расчёт то, что кроме матроны Клитии нет более никаких свидетелей по выявлению настоящего Луция Торквата.
- Значит так. - Поднявшись на ноги, объявляет начало ведения судебного дела судья Кальд Осиний. - Первая стадия судебного дела, номинация, как я понимаю рассмотрена. - Здесь Кальд Осиний бросает принципиально важный для него взгляд в сторону собравшегося народа, и тот его поддержал, выкрикнув: "Кальд Осиний, да будет судьёй!". Кальд Осиний, зафиксировав на своём лице удовлетворение оказанным себе доверием народа, следуя судебной формуле ведения судебного процесса, переходит ко второму этапу, интенции, которая выражает притязание истца.
А так как рассматриваемое дело не из простых, и здесь так сразу и не разберёшь, кто истец, а кто ответчик, - вроде как Луций Торкват второй должен быть истцом, если он заявился сюда с претензией и утверждением того, что он настоящий Луций Торкват, - то Кальд Осиний вынужден брать на себя большую ответственность по ведению этого сложнейшего дела.
- Если окажется, что Луций Торкват не Луций Торкват, а другое лицо, то... - на этом месте Кальд Осиний сбивается, вдруг поняв, что в его судебной практике не было таких рассмотрений дел и он не может знать и сообразить, чем и как руководствоваться в этом деле. И получается, что и до наказания, как судебного решения, он пока что не может дойти. Но он что-то ведь должен предложить, и Кальд Осиний плавно переходит к третьему судебному этапу, конденции, осуждению, которое должен высказать претор, осуждая или оправдывая ответчика.
- Лентул Агриппа, - обращается к присутствующему здесь претору Кальд Осиний, - ваше слово. - Очень умело выдвигает вперёд, к ответу претора Лентула Агриппу Кальд Осиний. Ну а тому ничего другого не остаётся, как взять на себя ведение этого судебного процесса "Луций Торкват против Луция Торквата", где исход дела ещё далеко не предопределён, и никто не знает, как там всё в итоге повернётся.
А Лентул Агриппа как раз из таких людей, кто не зарекается на будущее и оттого он не позволяет себе вольности и отступления от формуляров по ведению дела.
- Судья, - поднявшись на ноги и выйдя в центр форума, Лентул Агриппа, претор, делает своё заявление, - присуди Луция Торквата к ответу, если он не он, то нечего с ним церемониться, взяв с него заодно десять тысяч сестерций за ведение этого сложного дела. Если же Луций Торкват окажется самим собой, то оправдай.
И только Лентул Агриппа произнёс эту производную, Луций Торкват с места сорвался в негодовании на такие завышенные судебные издержки и на такой, чуть ли не произвол судебной комиссии. - Это что выходит, - взбеленившись в лице и во всём себе, начинает кипеть негодованием Луций Торкват, - что при любом исходе дела, я буду должен уплатить судебные издержки?! - Требовательно так, подступившись в упор к Лентулу Агриппе, спрашивает с него Луций Торкват.
А Лентул Агриппа не в пример Кальду Осинию хладнокровен и повидал немало судебных эксцессов, и его не проймёшь вот таким, с опасностью для своей жизни подходом людей, недовольных судебным решением. И он и глазом не моргнув, посмотрел с недоумением в лице на Луция Торквата и огорошил его своим охренеть что за заявлением:
- Если вы отступитесь и не захотите быть признанным Луцием Торкватом, то не вам и оплачивать судебные издержки. Пусть Луций Торкват их оплачивает, а вам до этого какое дело.
И как оказывается вон как всё просто. И не только просто, а Луций Торкват, кто, конечно, впал в растерянность и расстройство собственной личности, где одна часть его требовала не отступать и оставаться самим собой, Луцием Торкватом, тогда как вторая сторона его личности заявляла, что он как раз и останется самим собой, ничего с него не стрясёшь никогда Луцием Торкватом, и значит, можно в этом деле и поступиться своей славой Луция Торквата и походить тем же Грехорием Аскуллой, но он в тоже время понял всю глубину мудрости этого преторского решения. Оно раскрывает в тебе все истинные качества, свойственные тому же Луцию Торквату и никому другому, и тем самым раскрыв его истинное лицо для всех, позволяет вынести правильное судебное решение в определении того, кто настоящий Луций Торкват. Если, конечно, сам Луций Торкват не заупрямится и в свойственной только ему прижимистой манере не пожелает оставаться глухим к голосу своего разума, говорящему, что десять тысяч сестерций не такая уж большая плата за своё доброе имя.
На что у упрямого до последней степени жмота Луция Торквата есть вполне резонное возражение. - Тогда я не буду истинным Луцием Торкватом, первым сутягой и скупцом этого Города. - А зная то, насколько жители этого Города, в фундамент которого заложено столько истин, подвержены дисциплинированности в отстаивании истины, то не трудно догадаться о том, как себя поведёт Луций Торкват - он до последнего будет упираться в этом деле по своему облапошиванию, как его он назовёт.
А так как это всё очень похоже на Луция Торквата, то Луций Торкват первый в транскрипции Кальда Осиния, в самом начале перетянет в свою сторону инициативу по признанию себя им самым, Луцием Торкватом. На чём он не останавливается и выступает с требовательным вопросом к самозванцу Грехорию Аскулле: "Чем ты обоснуешь самого себя?", не отдавая так просто инициативу в руки противной не только буквально стороне, а ему невыносимо противно смотреть на этого самозванца Грехория Аскуллу, кто только отдалённо на него похож, как ему видится, - нет в нём той государственной самостоятельности мышления во взгляде, как у меня, а всё остальное, похожая одежда, причёска и внешний вид, не имеют ни малейшего значения, - а особенно ему невыносимо тяжко смотреть на вероломную Клитию. Кто и так всю их совместную жизнь им пользовалась и не раз была ловлена на своём обмане. Но ей, ненасытной на удовлетворение своей жажды жизни в удовольствиях, без осознания своего положения рядом с государственным мужем, которое она должна подчёркивать своим безупречным поведением и такими же взглядами на весь творящийся вокруг разврат, всего этого оказалось недостаточно и мало, и она вон на какой подлог решилась, подменить его буквально на этого проходимца.
- Да. А кто же есть на самом деле этот Грехорий Аскулла? - наконец-то, до ума-разума Луция Торквата дошла эта мысль со своим вопросом, ответив на который, Луций Торкват может решить для себя всё это, возмутительное во многом, столь невероятное затруднение. И как уверенно думается Луцию Торквату, то Грехорий Аскулла точно не римский гражданин, кто никогда, даже в самом тяжком для себя сне, не подумает представить такое кощунство - поставить под сомнение лицо и личность своего согражданина. Вот чего другого злодейского надумать, то это сколько угодно.
И как более чем вероятно есть и посчитал Луций Торкват, то Грехорий Аскулла есть самый что ни на есть вероломный пун. Кто является первым врагом римского гражданина и его государства, сумевшего неимоверными усилиями своих граждан повергнуть Карфаген, столицу пунов, цитадель всего ненавистного Риму, вначале в шок и трепет, а затем камня на камне от него не оставив, не оставить о нём в памяти и следа. Но как видно, и появление здесь под маской Грехория Асхиллы, пуна Ганнибала (а все пуны стремятся стать и зовутся Ганнибалами), тому свидетельство, вопрос решения уничтожения всякого напоминания о Карфагене, дело ни одного времени. А тут требуется участие всех римских граждан, кто должен держать ухо востро и быть подозрительным и непримиримым к чужестранцам, как Луций Торкват, на кого и ополчились скрытые враги римского государства и как он уже догадливо понял, применили против него вот такую злонамеренную провокацию.
- Клин клином вышибают. - С вот такой позиции посмотрели на всё это дело с непримиримой позицией Луция Торквата на гражданство его гражданские враги из оппозиции, задумывая всю эту провокацию с Грехорием Аскуллой. Где посредством него они продемонстрируют шаткость позиции Луция Торквата в самом начальном случае, а так-то они перед собой поставили задачу снести со всех должностей Луция Торквата и его последователей, чтобы на их место расставить своих людей, и начать вести беззаконие и произвол, раздавая направо и налево римское гражданство. И первый кто получит для себя гражданство по этому новому закону, то это Грехорий Аскулла, под личиной которого скрывается пун Ганнибал.
И как ещё думается Луцию Торквату, то Грехорий Аскулла, скорей всего, в свою бытность был большим и влиятельным Карфагенским вельможей, кто всё потерял на обломках своего государства, и теперь он, лишившись всего, стал самым ненавистным и опасным врагом Рима. А так как в открытом противостоянии у него и врагов Рима нет ни единого шанса справиться с Римом, то все эти последователи Ганнибала теперь пытаются расшатать устойчивость государства и расколоть Рим изнутри. И главным направлением своей деятельности они выбрали основу основ государства - семью.
Где Грехорий Аскулла - Ганнибал, нащупав с помощью велеречивых и льстивых речей в Клитии слабое звено в семье влиятельного гражданина Луция Торквата, всего себя без остатка отдающего государственным делам и ему бывает что некогда, не то что бы присмотреть за своей супругой, Клитией, а ему в её сторону смотреть противно от усталости и забот о нравственном здоровье нации, которую подрывают как раз вот такие, бросаемые исподлобья в твою сторону взгляды скромности Клитии, призывающие к совместному возлежанию в постели ("Тьфу, аж противно становится, как об этом подумаю", - вот так нетерпелив к таким взглядам Луций Торкват) и начал разрушать семью, всё больше раздражая Клитию в недовольство своего подчинённого положения в семье.
- Вы, прекрасная и такая передовая в своём представительном виде Клития, не заслужили для себя такого, скажу прямо, варварского отношения со стороны своего деспотичного супруга, Луция Торквата. Может и уважаемого многими гражданина, кто его знает лишь в публичной сфере, а вот узнай все эти люди кем на самом деле является только с виду благообразный и морально устойчивый гражданин Луций Торкват, кто себе позволяет в частной и за стенами своего дома такие небезупречные отношения с людьми ему подчинёнными по праву своего бессилия перед его диктаторскими замашками, - я мол, здесь диктатор и мне сам Цезарь не указ, - то прежние взгляды на него его сограждан, хотя бы из-за таких его словесных злоупотреблений, были бы точно пересмотрены. - Вот так смущал разум Клитии этот полный ядовитых и пагубных наполнений и речей Грехорий Аскулла, чьи речи запали в душу и нашли отклик в сердце Клитии. Кто, надо быть до конца откровенным и честным, всегда посматривала в сторону от Луция Торквата, человека не столь уж благообразных внешних данных, чтобы на них можно было засматриваться.
Вот от Клитии и невозможно было добиться взгляда прямолинейности на их семейные отношения. Отчего взрывной характер Луция Торквата приобрёл особую жестокость и он мог не только словом привести к смирению Клитию, вздумавшую смотреть в его и сторону их семейных отношений с недовольством и даже недоразумением своего вида, а он отваживал Клитию от такой своей самостоятельности своего самовыражения и взглядов с помощью своих крепких кулаков. Которые видимо оставили свой след не только на её лице, но и в характере, ставшим ещё более вздорным и упрямым. Что как раз и нужно было Грехорию Аскулле, сумевшего разглядеть в Клитии то, что в ней не смог увидеть Луций Торкват - неудовлетворённую своей жизнью с грубияном Луцием Торкватом матрону. Которой всего-то нужно, чтобы её погладили по головке, как угодливый ей во всём Грехорий Аскулла, и она вам всё простит и всё для вас сделает.
- Признаю в тебе, Грехорий Аскулла, кого ты только захочешь. - Так прямо и сказала Клития.
А Грехорий Аскулла, как высочайшего качества ловкач и мошенник на чужом доверии, выдержал на своём лице недоумённую паузу, и так и быть, решил пойти навстречу желанию Клитии, доказать ему свою любовь.
- А Луцием Торкватом, хватит смелости меня признать? - посмотрев исподлобья на Клитию, как она в своё время всегда смотрела на Луция Торквата, задушевным голосом вопросил Грехорий Аскулла, поразив в самое сердце Клитию своим отражением её беспримерной послушности в своём взгляде на неё. И да, да, да, Клития готова во всём быть послушной и полезной для её ненаглядного Грехория, чтобы быть к нему ближе даже путём такого кощунственного состава преступления против личности своего супруга, Луция Торквата. О ком она больше чем кто ни бы то знает, и значит, им будет куда легче провернуть всё это дело с подменой Луция Торквата.
А как только к обоюдному довольству этих заговорщиков между ними было достигнуто согласие на супружеской кровати Луция Торквата, кою Клития посчитала самым надёжным местом для заключения этого преступного договора с Грехорием Аскуллой, отныне её любовью до самой смерти (Клития готова была идти до конца с Грехорием Аскуллой), - теперь мне нет хода назад после того, как я осквернила собой единоначалие своего супруга на этом ложе, ставшим ложем неправедности нашего брака, - то она со всей своей энергичностью взялась за это преступное дело.
- У Луция Торквата большая желудочная непроходимость, подступающая к нему в самое для него неподходящее время. Чем ты, мой любимый, Грехорий Аскулла, и должен воспользоваться, подловив его на этом моменте его действительности. - Начала наполнять Грехория Аскуллу знаниями о своём супруге Клития, которые должны поспособствовать им в своём задуманном деле.
И Луций Торкват знает, к чему всё это привело, и к чему должно дальше привести. Где эти заговорщики, сместив его со всех значимых должностей, как человека находящегося под подозрением, продвинут на эти должности свою креатуру, в основном людей, относящихся с ненавистью в государственному гражданскому обустройству, где они в соответствии с этим своим мировоззрением и начнут писать законы, определяющие и регулирующие жизнь граждан Рима. А зная цель, которую преследует пун Грехорий Аскулла - уничтожить государственность Рима, не трудно догадаться, что это будут за законы: императивно приветствовать разврат, роскошь и праздность, как характеристики, отныне и во веки веков определяющие истинного римского гражданина.
- Не успокоюсь, пока не будет изловлен этот враг римского народа, Грехорий Аскулла! - взревел Луций Торкват, соскочив со своего супружеского ложа, куда он по забывчивости взобрался и сейчас чувствовал себя осквернённым им, пока не будет изловлен его кровный враг Грегорий Аскулла, кто будет должен подтвердить или опровергнуть имевшее место осквернение его священного для всякого супруга ложе возлежания и неги со своей супругой.
- Ты мне за всё ответишь, наиподлейший из всех живущих людей, Грехорий Аскулла! - тыча прямо пальцем почему-то в Публия, грозил Луций Торкват почему-то опять Публию. Когда он знать не знает кто такой этот Грехорий Аскулла, - все вопросы к Кезону, вынесшего на его слух из своей памяти этого столь много от него проблем, что за пакостного типа, - и причём он здесь, когда... А вот сейчас Публий себя одёргивает от такого самоуправства своего разыгравшегося воображения в связке со своей мнительностью, и уже собирается всему этому улыбнуться, тем более погода этому позволяет, как он и вправду видит направленный, не просто в его сторону, а тут нет никаких сомнений, прямо на него указующий перст в руке важного лица, одетого в представительную тогу, с широким пурпурным окаймлением. Что указывает уже на то, что перед Публием на самый обычный и простой гражданин, а это человек сенатор.
Что озадачивает Публия в крайней степени мало сказать, а его прямо-таки вбивает в полную растерянность и чуть не страх, где источником для появления последнего являются все эти игры воображения Публия с Луцием Торкватом, заложником которых он стал. И он по следам всех этих умственных авантюр был склонен и в действительности принять то, что стало всего лишь плодом его разыгравшегося воображения - это тип, в сенаторской тоге, кто тыкал в него вначале пальцем, а сейчас им манит к себе, никто иной, как тот самый Луций Торкват, готовый его разорвать на части, или в лучшем для Публия случае, пренебрегая всеми законами в виду исключительности этого случая, готов распять его, не Публия, а Грехория Аскуллу, на кресте.
И Публий, вдавленный в ноги не понимаемой им никак, этой сложившейся ситуацией вокруг себя, где и не пойми он ни за что и никак, что это за человек в сенаторской тоге, кто требовательно так на него смотрит и манит рукой, обращается за помощью к стоящему рядом с ним Кезону.
- Ты видел? - тихо спрашивает Кезона Публий, кивая в сторону того человека в сенаторской тоге.
А Кезон, как оказывается, всё это видит, и тогда спрашивается Публием, чего он молчит и ничего ему объясняющего не говорит. Но Кезон, даже когда сейчас всё про него выяснилось Публием, продолжает упорствовать в своём молчании и ничего ему не объяснении. И Публию ничего другого не остаётся делать, как спросить его самому. - И что мне делать?
Кезон со своей стороны ещё раз бросает косой взгляд в сторону того навязчивого и в чём-то даже бесцеремонного гражданина, прикрывающего свою бесцеремонность к остальным гражданам своей сенаторской тогой, и делает свои выводы. - Не предстало римскому гражданину маниться чужими посылами. - Заявляет Кезон.
- Игнорировать его? - вот так понимает Кезона Публий. Но судя по гримасе, искривившей лицо Кезона в недовольство, Публий слишком скор на выводы, за которые потом не ему, а Кезону отвечать. И Кезону приходиться добавить к ранее сказанному ещё одно, кровью прописанное правило. - С другой стороны, - говорит Кезон, - не предстало римлянину не откликаться на просьбу о помощи своего согражданина.
- И что делать в итоге? - уже нервно вопросил Публий, так и не поняв, что хотел сказать Кезон, всё больше и больше его удивляющий ловкостью употребления слов. Там, на чужбине, он не был столь красноречив. А сейчас из него прямо бьёт фонтан красноречия, уже заведший Публия в неприятную историю со всё тем же Грехорием Аскуллой, кто уже оскоминой в горле встал.
- Только тебе решать. - Говорит более чем спокойно Кезон. - Взови в себе римского гражданина и спроси его, как он бы поступил.
- Иду. - После совсем-совсем короткой паузы сказал Публий, выдвинувшись в сторону этого бесцеремонного гражданина в сенаторской тоге. - Не буду молчать, а с ходу его огорошу вопросом: Чего надо? - Не сводя своего взгляда с гражданина в сенаторской тоге, Публий с вот такой решительностью в себе шёл навстречу...А кто его знает, навстречу к чему и к кому.