- Даже как-то было бы удивительно, - после небольшого словесного переполоха возникшего в результате очередного категорического, на грани деспотизма высказывания товарища Гвоздя: "Мне для моего творчества достаточно одного инструмента, понимания добра и зла", - Президент вернулся к одному из пунктов повестки дня и принялся излагать его, - если бы человек не решился заняться, так сказать стандартизацией или вернее будет сказать, эталонизацией этой неделимости всякой жизни, её фигурального атома, слова, с которого было положено начало всякой жизни. - Президент сделал паузу, обвёл своим вниманием стол и продолжил.
- Так на своём первоначальном этапе, язык народов формировался по природному, климатически-территориальному признаку, что и наложило на него свой особый колорит, отпечаток и не побоюсь этого слова, идентификационный код. Каким образом всё это происходило и как влияли особенности окружающей обстановки на развитие языка, то об этом мы можем только догадываться и догадываться. Впрочем, можно предположить, что всё дело было так. Так к примеру, сырая, влажная и уж ничего не поделаешь, туманная атмосфера среды обитания того или иного этноса, вызывая у него немедленный насморк и озноб при изрядной его болтливости, тем самым довела его до сухости своего языкового выражения. И тем самым, тем более, при таком тумане, словесное отображение увиденного, не редко не соответствовало действительности и выдавало ошибки, они остановились на том, что им для проведения своих решений в жизнь, было достаточно самого простого, без лишних неразумностей языка. А вот, например, обитатели более сухих и более холодных широт, для того чтобы раньше времени не замёрзнуть, где им в одно слово или словесное выражение, нужно было поместить великое множество смыслов - часто раскрывать рот было нецелесообразно в виду потери через него тепла - брали, и подогревали себя тёплым и весёлым словом, в результате чего у них и выработался свой довольно богатый язык. - Президент сделал паузу, чтобы сделать глоток из чашки с чаем, которая стояла перед ним - это была одна из привилегий президентства.
И если бы члены клуба были чуть сдержанней и не обладали повышенной эмоциональностью, то и им бы не пожалели чая. Но члены клуба часто ведут себя прямо-таки как малые дети, и они вместо того чтобы употреблять приготовленный для них чай по своему прямому назначению, внутрь (на ещё самых первых заседаниях клуба, никого из членов клуба не обделяли горячим напитком, где наряду с чаем был и кофе), начинают вести с ним себя совершенно неразумно.
Так некоторые из членов клуба, дабы выразить свою непримиримую позицию к выступающему с докладом члену клуба, берут и начинают громко размешивать ложечками сахар, и даже в том случае, если они пьют чай без сахара. Если же это не достигает своего должного эффекта, то они приступают к более действенным мерам. Так они начинают громко хлебать чай из чашек и при этом, с непременным, до чего же невыносимым для деликатных ушей джентльменов, купеческим выдохом наслаждения. Но и это ещё не всё. И если докладчик оказывается крепким орешком или просто глухой тетерей, то его оппоненты набирают в рот чая и начинают звучно булькать набранным в рот чаем, который в случае беспрецедентной наглости докладчика, решившего прикрыться своей глухотой, дружным фонтаном охлаждают пыл этого наглеца. После чего все эти дебаты и прения, в нарушение регламента заседания, естественно переходят в другую, кулачную плоскость взаимоотношений.
И хотя многие, чуть ли не большинство из мудрых голов членов клуба, придерживались в некотором роде спорной истины: "Истина рождается в споре", - всё же когда чаем по голове досталось самому Президенту и у него в один момент выросла шишка - а всё из-за того, что всё делалось впопыхах, и бросивший и попавший в Президента чай, так и оставшийся инкогнито злопыхатель, не успел должно с ориентироваться (хотя приверженцы версии заговора считают иначе - он действовал целенаправленно) и высвободить чай от чашки - то он для начала положил конец всему этому представлению, а вслед за этим перевёл всех членов клуба на временную сухость во рту.
- Когда же словесность закрепилось в народе, пришло своё время для закрепления её юридически в письменности, - вновь заговорил Президент, - И этот шаг был предопределён, ведь человек никогда не может успокоиться на достигнутом и его никогда не устраивает де-факто состояние того или иного элемента его жизни, и ему отчего всегда хочется всё закрепить и прописать в своём своде законов, которым в данном случае стал алфавит. Когда же был закреплён единый алфавит, свой старт получила письменность, которая на своём первом этапе развивалась по мере развития самого человека, после чего процесс её развития принял формы обоюдного обогащения. Ну, а в последнее время письменность, где чтение неотделимо от неё (если говорить грубо, то письменность отвечает за физическое я, а чтение за духовность), зачастую сама служит тем определяющим развитие человека элементом. - Президент перевёл дух и продолжил.
- Но всё это, так сказать, теоретические основы. Нас же всех больше интересует практическая часть области применения данного нам природой инструмента по проведению своих решений в жизнь, слова. И вот здесь-то, многие и впадают в своё обманчивое предубеждение. Каждый из нас или же многие из нас, считают, что раз они с рождения, можно сказать, досконально, со всеми своими значениями, знают записанные в свой словарный запас слова, то и применить их при случае, не составит большого труда. - Президент вновь сделал паузу и посмотрел в сторону лежащих на столе рук, чья хладнокровность нахождения в одном положении говорила об их самоуверенности и что их это всё, не касается.
- М-да. И меня не обошло стороной это заблуждение. - Покачав головой, сказал Президент. Что между тем не произвело никакого впечатления на членов клуба, как обычно пребывающих на своей отрешённой волне - Президент своим мелодичных голосом умел не только успокаивать бурный нрав членов клуба, но тут ко всему этому имелся свой побочный эффект, он вводил их в умственный транс. Чем и пользовалась их эгоцентричность, усыпляя бдительность и самих членов клуба.
- При этом надо понимать, что как бы ни были идеальны используемые в ваших предложениях слова, это ещё не значит, что они собою создадут совершенное предложение. - Вновь заговорил Президент. - А как бы совершенно не было ваше предложение, это ещё не значит, что оно в совокупности с другими предложениями, создаст свой совершенный абзац; и так по восходящей. (вновь небольшая пауза) Тут нужна своя дополнительная духовная наполняемость, которая хоть и руководит всем этим процессом творчества, всё же для того чтобы состав предложений обрёл свою жизнь, надо чтобы в них вдохнули животворящую духовность. А вот как это происходит и рождается, то это так и остаётся вне нашего разумения и понимания. - С лёгкой досадой на себя такого неразумного, хоть и президента, вздохнул Президент.
- Но ничего. И в этом мы в своё время разберёмся. - С оптимизмом сказал Президент. - Сейчас же нас волнует больше приземлённые вещи. Так вот. Для книг, этого де-юре эталона совокупности используемых в нём слов и предложений, была создана классификационная эталонность. И все подходящие под её соразмерность произведения, со временем записывались в свой канон, классические произведения.
- Впрочем, подход или поход в классики через математическую точность к предложениям, с применением в них безукоризненных слов, ещё не даёт на выходе стопроцентного успешного результата. И подход к человеческим душам, всегда лежит через незримые точными науками духовные пути. - Опять следует небольшая пауза. - Так вот. - Вдруг громко сказал Президент, чем привёл в бодрость и своё понимание, было расслабившихся членов клуба. - Так какие у кого есть насчёт всего мною сказанного мысли? - задался вопросом Президент.
И хотя заданный Президентом вопрос содержал в себе все необходимые уточнения, и при этом даже отсылка к собственной невнимательности не могла бы принята в расчёт, тем не менее, мистер Сенатор всем этим пренебрёг и озвучил вслух совершенно не относящиеся к высказанному Президентом мысли.
- Хотите знать, что меня волнует и какие у меня насчёт этого имеются мысли? - С первых же нервно озвученных слов Сенатора, все без исключения члены клуба, с Президентом во главе, поняли, что Сенатор ни одному слову Президента не поверил, - да и его, как и Президента (это выглядит так только по мнению Сенатора, а так Президента много чего волнует), кроме как себя совершенно ничего не волнует, - и сейчас он начнёт говорить нечто самопроизвольное, не относящееся к заявленной президентом теме. Что, в общем, так и было, в чём в скорее все и убедились.
- Вот вы тут говорили про стремление человека всё классифицировать и подводить под свои взгляды, с их дальнейшей эталонизацией. То у меня на этот счёт, тоже есть свои соображения. - Жёстко проговорил Сенатор, остановившись взглядом на Гвозде, из-за чего всем на ум пришла одна только мысль - Сенатор с этим своим заявлением обращается к Гвоздю, а никак не к Президенту. - Как вам идея выработки эталона права и обязанности. Где, - этим началом своего нового предложения, которое прозвучало так туманно-неопределённо, Сенатор в некоторой степени озадачил слушателей, так и не понявших, спрашивает их сейчас Сенатор или как-то особенно их мотивирует к внимательности, из-за чего многие из соклубников, поддавшись рефлексии, принялись крутить головами по сторонам, в поиске ответа на этот "где" вопрос. Но буквально скоро, через продолжение своего, как оказывается предложения, а не вопроса, выяснилось, что Сенатор просто большая сволочь, готовая ради смущения своих слушателей, пойти на любые отступления от дикционных правил произношения предложений.
- Где своеобразным эталоном, средством измерения и определения значения понятия права, является сила. А уже от области определения значения самого права, зависит эталон его измерения, сила. - Сказал Сенатор. И из сказанного Сенатором, некоторые члены клуба сделали для себя новый вывод, что Сенатор на этом довольно своеобразном примере, продемонстрировал им, как взаимодействует между собой сила и право, где он через туманность своего заявления, оказал на них силовое давление и тем самым подтвердил своё право продолжать говорить (но тут надо обязательно заметить, что такие глубокие мысли были не всем доступны лишь по причине их стойкого неприятия мистера Сенатора, а такой субъективизм не способствует конструктивности понимания и дальнейшего диалога).
- А как же обязанность? - вдруг, непонятно на что рассчитывая и в каких целях всё это прозвучало (поддержать или же поддеть Сенатора), задался вопросом мистер Пеликан. На что следует немедленный, довольно резкий ответ со стороны Сенатора:
- Я тебе не обязан что-либо объяснять, когда у меня есть поддержанного силой право, которое в свою очередь и рождает свой властный прецедент. - И тут все поняли, что мистер Пеликан всё-таки поддержал Сенатора, раз у него так удачно получилось ему ответить. Да и к тому же эти господа всегда придерживались единой позиции и взглядов на тот или иной предмет рассмотрения; так что всё логично.
Мистер Сенатор же, воодушевившись тем, что у него так отлично всё складывалось с ответами, преступил к тому главному, ради чего он и взял слово. А для этого ему пришлось понизить до хриплости свой голос и как по его звуковым поветриям поняли его соклубники, обратился в сторону Гвоздя. А когда зрительный контакт ограничен тем же освещением и своим расположением в областях тьмы, то приходится использовать и уповать на другие свои рычаги и возможности для понимания и коммуникации, как на тот же слух и чувствительные ощущения - они по мановению ветерка, образующегося в результате выдоха слов говорящего, могут определить, кому и в чью сторону он делает это своё обращение. А наиболее мнительные, идут дальше и могут олицетворить для себя само лицо докладчика.
И это всё даёт новый импульс для развития способностей членов клуба, что в свою очередь развивает и другие области понимания себя и окружающего мира членами клуба (драматургия в последнее время претерпевает упадок и запустение, а всё по причине засилья зрительных, в виде спецэффектов решений волнующих вопросов людей) - это одна из тех причин, послуживших для обоснования конструкторского решений по такому образу мироустройства клуба.
- Тут некоторые из членов клуба посмели утверждать, что одного знания понятий добра и зла достаточно для того чтобы изобразить окружающий мир во всех его отражениях и красках. - Ну а эти слова Сенатора, можно сказать всё расставили по своим понятливым местам. Как выяснилось, Сенатор до сих пор не мог успокоиться после громогласных утверждений Гвоздя, по поводу используемых им инструментов своего видения окружающего мира, и как только получил возможность высказаться, то сразу же ею воспользовался.
- Добро и зло, - продолжил говорить Сенатор, глядя в сторону Гвоздя, - понятия не вечные, можно сказать сиюминутные, зависимые от человеческой конъюнктуры, которая зависит от множества факторов, где главный из них, целесообразность.
- Никто не сомневался в вашем, мистер Сенатор, рациональном подходе к жизни. - Отреагировал в ответ Гвоздь.
- И это единственное, что вы мне можете возразить в ответ? - Сенатор, чувствуя свою неопровержимую правоту, даже позволил себе усмехнуться, задавая этот вопрос. Что вызвало тревожное ожидание со стороны не прямых участников этой дискуссии, принявшихся напряжённо вглядываться в темноту, где находился товарищ Гвоздь. Но товарищ Гвоздь к удивлению заседателей, на этот раз промолчал, чем вызвал недоумённый шорох умов и ёрзающих штанов со стороны всё тех же заседателей.
Между тем Президент отлично знает беспокойную натуру Сенатора, который начнёт ещё больше наседать и наглеть, если ему не будет оказан должный отпор, и он дабы охладить разгорающийся пыл Сенатора, вставляет своё замечание. - Мистер Сенатор, вы я надеюсь, проявите конструктивный подход к объяснению своей позиции.
- Безусловно, господин председатель. - Отдав должное Президенту и этикету, Сенатор продолжил наращивать свой успех. - Что такое есть понятие добра и зла, как не некая абстрактность, не имеющая для себя точных определений. Добро и зло, скажите мне, это хорошо и плохо? Или же к этому дихотомическому понятию надо относиться как-то иначе, без однозначного причисления частей этой своеобразной идиомы к чёрному и белому. - На что вдруг, с довольно неожиданной, со стороны Вождя, следует свой ответ.
- Зло не может позволить себе роскоши быть побежденным; Добро - может. - Вождь неожиданно вставил своё, не своё, а слово того, кто был его ментальным наставником. Чем на мгновение сбил с хода мысли Сенатора, который вдруг растерял всё своё благодушие и вновь начал наполнятся недружественными мыслями насчёт своих оппонентов.
- Если мы тут решили соревноваться в знании афоризмов, то я со своей стороны могу привести свой пример. - Отчеканив слова, проговорил своё предложение Сенатор. - Причинять людям зло, большей частью не так опасно, как делать им слишком много добра. - Сказал Сенатор, ожидающе глядя теперь в сторону Вождя. Но и на этот раз, как и в случае с Гвоздём, ответа не последовало, а вновь вмешался Президент - если бы у Сенатора было время для анализа этой событийной ситуации, то он бы мог предположить наличие некоего против него заговора со стороны этих ненавистных ему оппонентов, а иначе как ещё объяснить их схожее поведение.
- Нет худа без добра. - Результативно проявил знание афоризмов Президент, умело отвлеча внимание Сенатора на себя. А как только внимание Сенатора привлечено, Президент задаёт ему вопрос. - Я как понимаю, то у вас, мистер Сенатор, имеются свои альтернативные этому понятию предложения.
- Вы, верно понимаете, господин председатель. - Сказал в ответ Сенатор. - Как по мне, то все эти абстрактные понятия, только для того и нужны, чтобы оправдать свою импотенцию чувств, к которой так стремятся все эти философы от жизни и от своего человеческого я. А достигают они этого итогового результата не спонтанно, а целенаправленно, в результате своего пресыщения ими. Вот так у них их добро (мудрость), через своеобразное зло, злоупотребление собой и предоставленной им жизнью, и выходит. Что же касается меня, то я считаю, что древнегреческая культура с её эстетическими воззрениями на жизнь, верно подметила, и через чувственность восприятия, должно для себя выбрала своё отношение к окружающему миру и жизни. Так пока человек жив, а это его относительная вечность, с высоты которой он смотрит на себя и мир вокруг себя, он познаёт себя и мир, и всё с помощью своих чувств. И убей в нём все его чувства, то, что в нём ещё останется? - через Президента вдохновенно вопросил небеса Сенатор. И к своей неожиданности получил ответ, где передаточным звеном к ещё большей его неожиданности, вдруг выступил почему-то товарищ Самоед, известный всем как большой противник потусторонних сил - наверное, кто-то там сверху, а может даже и снизу, Сенатора таким образом искушает, пытаясь, поколебав его самоуверенность и веру в свои убеждения, склонить его в свою веру, в себя преисподника.
- Один целеустремлённый на комфорт рационализм. - Заявил Самоед, и как всем послышалось, демонстративно громко не отказался от своего комфортного времяпровождения - он прикусил колпачок своей ручки.
- А товарищ Самоед, не зря к слову и не к слову приплетает этот комфорт, а всё потому, что он ещё тот конформист. - Сделал про себя далековедущий вывод лорд Лабан, в чьей голове уже давно созрел план мести этому жестокому к его туфлям товарищу Самоеду, которому вскоре будет жесточайше горько, а его языку невыносимо остро и жгуче, после того как он распылит на колпачке его ручки баллончик со жгучим перцем.
Что же касается мистера Сенатора, то он пропускает мимо себя сказанное Самоедом и продолжает излагать свою позицию. - И мне, да и любому другом человеку (чего только не скажешь и к кому только себя не приблизишь для красного словца), ближе отражение его внутреннего я, его чувства той же ненависти или же любви, нежели вызывающие умственное стеснение заумные понятия добра и зла, которые есть всего лишь внешние условия, как день и ночь с той же сменяемостью, для существования человека.
- Но день и ночь, всё же постоянные константы. - Заметил Президент.
- Относительно во времени! - Утвердительно, то есть громко, контраргументировал Сенатор. - Все мы знаем, что всё движется, всё изменяется, - правда как пришли к этому обобщающемуся решению, я так и не знаю, но раз так принято, то пусть будет так, - и значит, свои изменения ждут и эти категории действительности. При этом для каждого субъекта сущности, имеются свои временные рамки существования в этой своей видимой неизменности, после которой наступают уже зримые изменения. Так что я не слишком бы полагался на различного рода константы, служащие выразителями и авторитетом неизменности. Чего из догм всех начал, по своей вселенской сути, быть не может.
- Уел. - Усмехнулся Президент, вызвав внутренний восторг у Сенатора, сегодня чувствовавшего в себе особый подъём и лёгкость, чья природа возникновения так и осталась пока для него невыясненной. - А если опуститься с небес всех этим мудрствований и быть ближе к нам, земным людям, то, как на простом примере, будет всё это выглядеть? - задался вопросом Президент.
И хотя мистер Сенатор только для красноречивого оборота речи приблизил общечеловеческие ценности и само человечество к себе, о чём он не собирался так быстро пожалеть, Президент явно специально проявил такую свою близорукость, раз обратился к нему с таким, более близким людям из дворницкой, а не из графских палат дворянам, вопросом. Но Сенатор сегодня также снисходителен и он так уж и быть, готов прибегнуть и к простым примерам, чтобы объяснить всем этим, способным понимать только самые простые истины людям, до чего же они не далеко ушли от своих корней и начал.
И Сенатор для начала решает собраться с самыми своим простыми истинами, которые у него, что уж поделать, разбросаны по самым разным и далеко лежащим от центра принятия решений, мозга, отсекам тела. Когда же все его карманы под воздействием его умственных сил оказываются вывернуты, ноги друг об дружку почёсаны, а места на себе присядящие перекатаны, то они как суд присяжных, наконец, вынесли свой ёрзающий вердикт тому, что во всём своём сборе и пришло в голову Сенатору. После чего он, всё это приняв к своему сведению, и заговорил.
- А зачем далеко ходить, ища далёкие примеры, когда для ответов всё рядом есть, - что и говорить, а мистер Сенатор определённо умел заговаривать не только уши своих слушателей, но и их ноги, которые всегда будут на стороне того, кто выступит с такими для них заманчивыми предложениями. После чего можно вполне обстоятельно заявить о том, что теперь ни одна нога на зад мистера Сенатора уже не поднимется, вздумай он впоследствии молоть всякую чушь против носителей этих ног, которые опять же находятся в двусмысленном положении и утверждении - ведь их ноги как раз по факту являются их носителями, а не они их. В общем, мистер Сенатор тот ещё демагог, который умеет найти должный подход к своим слушателям и завлечь его ложными, но на слух такими сладкими надеждами.
- Давайте для примера обратимся к самому для нас насущному, к тому, без кого не только нельзя представить...- здесь оглядывающийся по сторонам Сенатор запнулся и скорее всего потому, что ему было немыслимо всё то, что нельзя было представить при отсутствии того, о ком он сейчас говорил. - Да ничего нельзя представить. - Добавил Сенатор и видимо решив не углубляться в заумности, взял то, что лежало на поверхности его разумения. - Без него мир пуст и никак не отображаем. - Сенатор явно имел цель всех запутать, произнося всю эту несуразность. - И без него просто невозможно творить. А именно к герою. - Сказал Сенатор. На что к своему удивлению услышал в некоторой степени, через покашливания, кряхтения и, в конце концов, невразумительное бубнение, недовольство со стороны окружающих его членов клуба.
Правда всё это недовольство относилось не совсем к сказанному Сенатором, а к тому, что могло последовать с его стороны вслед за этим предложением. И тут всё дело в том, что члены клуба довольно неплохо знали Сенатора, и вполне обоснованно могли предполагать, что Сенатор сейчас начнёт продвигать свои взгляды на современного героя, которому должны быть присущи именно такие деловые качества, какими само собой, по его собственным заверениям, как раз обладал сам Сенатор.
А такое пренебрежение чужим, даже не здравомыслием, а отвлечённостью от него, что ещё более усугубляет, когда ты навязываешь свою волю и накладываешь свои штампы и зрительские рамки на итоговое воплощение всех своих умозрений на свой идеал совершенства, к которому всё в тебе как к цели стремится, вряд ли кого может устроить; всем хочется в своих мечтах быть откровенным эгоистом и собственником всех без исключения своих фантазий. Так что Сенатору ещё повезло, что все здесь люди умудрённые опытом и без достаточных на то оснований, при наличии одних лишь косвенных улик, а предсказуемость мистера Сенатора достаточное для этих косвенностей основание, не проявляют излишнюю экзальтированность, и не дают Сенатору повода фактически продемонстрировать свой взгляд на героя и геройство. Где он один, как раз и будет противостоять бесчисленным нападкам на себя со стороны многочисленного противника.
- А может мистер Сенатор и в самом деле понадеялся на свою неподкреплённую ничем самонадеянность, - а на наше благоразумие нечего опираться, - и решил на практике продемонстрировать нам своё геройство. И как только он подберёт психологически верные слова и свои нарицательные местоимения, которыми он будет сражать нас на повал, то он тут же обрушит на нас вал конфликтных и неимоверных непристойностей, от которых все мы, но только в прямой зависимости от нашего здравомыслия, начнём подпадать под влияние обрушенных на нас смыслов, а зачастую и падать со стульев, сражённые нашей бесконечной завистью ко всему тому неизведанному и так для нас непонятному (но так до сердца пробирает), в чём оказался таким знатоком мистер Сенатор. Так кто-то из нас онемеет от всего им услышанного, кто-то оглохнет и остолбенеет от благозвучности употреблённых непристойностей мистером Сенатором, а кто-то и вообще найдёт утешение в своём умственном столбняке. - Рассуждая таким образом, Ротинг сам того не заметив, стал подпадать под влияние Сенатора и своих слов, которые начали его склонять на сторону потустороннего - его ноги вдруг наполнились немыслимой тяжестью и начали тянуть его за собой вниз, под стол.
А туда, под стол, в эти области потустороннего, ещё никто из здесь сидящих никогда не решался заглянуть и всё из-за страха быть пойманным за таким пренебрежением к приличиям и этикету. Что с появлением среди членов клуба Сони, стало всё сложнее делать. И каждого члена клуба, за редким исключением и то только по причине их неспособности осуществить задуманное - преклонный возраст постоянно намекал им о своём своенравии и любви к комфорту, (- Если ты, падла, решишь заглянуть под стол, то знай, что ты там навсегда и останешься. Ты меня знаешь, - крепко за горло брала своих престарелых носителей их дряхлость), - так и тянуло уронить ручку, чтобы иметь все обоснования для того чтобы заглянуть под стол и выяснить для себя... А вот что можно было выяснить в той кромешной тьме, которая стояла под столом, было неизвестно, и тем самым останавливало от этих необдуманных шагов членов клуба.
И хотя здравомыслие ограждало от такой поспешности действий и сравнительной глупости поступков в основном любопытствующих членов клуба, среди которых были находящиеся в воле неблагоприятных для себя стечений обстоятельств пари, мистер Кросс и месье Картье, всё же его никогда не хватает и своё слово часто берёт господин случай. А случай не из тех, кто готов придерживаться установленных кем-то там правил, со спокойным течением по жизни в их рамках. Ему нужны, если не потрясения, то, как минимум встряски, которые, по его мнению, оживляют процесс жизни и, по своей случайности создавая новые альянсы и встречи, тем самым мотивируют и движут жизнь.
Правда в этом, полном различных ограничений месте, где всякое движение членов клуба ограничивалось своими рамками, не так-то легко провести в жизнь что-нибудь такое, что не укладывалось бы в обычность твоего поведения. Так снизу движение членов клуба сдерживалось стулом, сзади спинкой того же стула, а впереди их удерживал от поспешности движений, стол. И только их руки и голова находились в относительной свободе действий.
Чем и не преминул воспользоваться случай, который отлично знает психологический портрет подуставшего человека, и всегда готов подловить его на его неловкости или неуклюжести, которая всегда проявляется, стоит только объекту давления напрячься или выпрямиться от своей неловкости положения, в которое он или кто-то его загнал, или же он, увлёкшись своими мыслями о чём-то, а лучше о ком-то - как например Ротинг, у которого после заключённого пари между вышеназванными господами, из головы так и не выходила мысль о Соне - как к нервному истощению сил невольных свидетелей его акробатических кручений ручки в руках рядом и напротив него сидящих членов клуба, вдруг к полной его неожиданности и безмерной радости всё тех же свидетелей его действий (стоило ему только мысленно переключиться на мистера Сенатора), ручка из его рук выскальзывает и, звучно упав вначале на стол, вслед за этим начинает скатываться к краю стола. И это всё под взглядами, как свидетелей всей этой сцены, так и буквально сейчас присоединившихся к ней всех остальных заседателей, в том числе и мистера Сенатора, и Президента.
Ну а когда общее времяпровождение идёт своим безмятежным чередом, и даже нередкие споры и всё больше словесные конфликты, из-за своей предсказуемости, став составной частью этого мероприятия, перестают будоражить кровь, то любой, даже самый пустяковый отход от правил или условностей, всегда вызывает повышенное внимание, заставляя всех обо всём забыть и начать со всей своей внимательностью следить за тем, как сейчас катится к краю стола ручка Ротинга.
И тут уж как без того, чтобы не включить на полную катушку было задремавший мозг, и начать мысленно анализировать происходящее. Которое при всех других обстоятельствах своего возникновения, не вызвало бы, не то чтобы воодушевления со стороны членов клуба, а даже краткого к себе внимания - Президенту стоит обратить на это своё внимание и время от времени проводить умственную гимнастику.
При этом при всём столь большом количественном разнообразии взглядов и разумений на катящуюся в свою пропасть ручку Ротинга, никто из членов клуба не окликнул так заворожено смотрящего на свою ручку Ротинга, чтобы он очнулся и спас её от падения. Чему впрочем, были свои довольно обстоятельные и вполне разумные объяснения.
- Чему быть, того не миновать. - Глядя на эту общую картину, выказал себя фаталистом по жизни сэр Монблан, почему-то при этом вспомнив свою миссис Монблан, которая в свою бытность отличалась повышенной стройностью и худобой. А сейчас она, несмотря на все свои потуги и старания, а также критические, и что уж говорить, и весьма недовольные взгляды на себя со стороны сэра Монблана, которые он прячет от неё ложась спиной к ней в постель, уже не столь стройна, а скорее необъятно не стройна.
И как оказывается, сколько бы ты себя и других, в основном близких тебе людей, не мучил сидением на различных диетах, - а без этого, как оказывается не бывает, и ещё не так уж и явно, кому от этого хуже, тебе или окружающим тебя близким людям, - всё это ведёт к излишнему проявлению твоего жирового эгоцентризма, и появлению обвислостей и лишних боков. Правда в таком диетическом подходе к себе, сэр Монблан видит весьма существенную неувязку или вернее, оплошность всех придержателей этих диетических подробностей, в результате чего у них в итоге, кроме раздражения от переедания ничего так и не получается.
- А всё потому, что они сидят на этих диетах, тогда как нужно не сидеть, а бегать. - Заявлял сэр Монблан к невыносимости слуха миссис Монблан, из-за чего она даже была готова задушить этого подлого сэра Монблана. Но пока её руки были заняты тем, что они зажимали свои уши под напором этих невыносимых для её сердца и ушей слов сэра Монблана, она не могла осуществить давно назревшее решение их зашедших в тупик семейных отношений. Когда же она отпускала свои уши и тем самым освобождала свои руки, то у неё тут же пропадала должная мотивация и всё же необходимый повод для её такой задуманной решительности. После чего она опускала свои руки и находилась в ожидании того, когда же сэр Монблан даст более существенный повод для воплощения в жизнь её убийственных намерений. Для чего собственно, а не для того чтобы поддержать объединяющую их семейную связь, как могли бы подумать люди находящиеся в счастливых семейных отношениях, миссис Монблан раз за разом и пыталась подловить сэра Монблана на слове.
- Сэр Монблан, - перегородив дорогу, твёрдо обращалась к этому столь высокочтимому сэру, миссис Монблан, - я жду от вас самого прямого, без увиливаний с вашей стороны, ответа.
- Я вас слушаю, дорогая. - Покоробив свой взгляд об миссис Монблан, которая собою закрыла все виды даже со спины прекрасной, а всё потому, что стройной, незнакомки, бесстрастно ответил ей сэр Монблан.
- Тогда немедленно ответьте мне, на кого вам предпочтительней смотреть. На меня, - сказав это, миссис Монблан отходит в сторону и, освобождая открытое пространство перед ним, где чуть впереди идёт или вернее сказать, покачиваясь на незримых волнах, плывёт та стройная незнакомка, тем самым подло не даёт для глаз сэра Монблана возможности для манёвра, - или на ту вертихвостку. - Указав на ту вертлявую незнакомку рукой, нервно вопросила вся уже в испарине, миссис Монблан.
И тут у сэра Монблана не было права на даже самую мелкую ошибку, где даже, не дай дьявол такого недоразумения, брошенный им в сторону незнакомки косой взгляд, хотя бы для того чтобы посмотреть и оценить её, возможно, не такие уж и предпочтительные шансы (банковские счета миссис Монблан, всегда перевешивали все эти веяния молодости, всю эту временность), был бы расценен как пренебрежение данных им клятв и заверений на алтаре его брака. И сэр Монблан без лишней траты времени на какое либо раздумье, а это тоже недопустимо, даёт свой, прямо в точку, многозначный ответ: "Вы несравнимы, дорогая". Чем ввергает миссис Монблан в умственную прострацию: "Умеет же вывернуться, паразит", - которая и откладывает до лучших времён, до покупки ею нового платья, её нападки на этого словесного эквилибриста, сэра Монблана. Где как раз можно будет подловить этого ловкого сэра на отрицании им реальности, спросив: "А я толстая?".
И уж тут-то миссис Монблан посмотрит на этого прощелыгу, сэра Монблана, и на то, как он выкрутится из этого, как думает миссис Монблан, безвыходного положения - она, задаваясь этим вопросом, перекроет собой единственный выход из своей комнаты. - Ты мне за все мои годы унижений перед напольными весами ответишь! - полными ярости глазами посмотрела на сэра Монблана миссис Монблан, мстительно предвосхищая будущие события в своей голове. Чего не мог не заметить всегда находящийся начеку и оттого такой приметливый к своей миссис, сэр Монблан.
- Не может смириться с реальностью - мной! - горько усмехнулся про себя сэр Монблан, в очередной раз убедившись в том, что как не крути, а от судьбы не уйдёшь. И одному (ему, сэру Монблану) она даёт рычаги повелевания собой, а другому или вернее другой (миссис Монблан), остаётся одно, мириться со своей тяжёлой участью.
Конечно, тут, как раз в этом месте, может возникнуть весьма актуальный вопрос - как вообще такое может быть, чтобы такого высокоинтеллектуального, практически мысли, человека, сэра Монблана, могли волновать такие приземленные вещи? Что сказать, кроме как, и так бывает. И не просто бывает, а всё происходящее, можно сказать закономерно и укладывается в общую схему его взаимоотношения с бытием, позволяющей сэру Монблану извлекать из него те крупицы истины, так необходимые для объяснения существования себя в этом бытие.
Так в сэре Монблане, по мере повседневности, рядом с отяжелевшей от уже своего отношения с бытием миссис Монблан, при взгляде на всё это, по его, но только не по природному мнению, несовершенство, накапливалось недовольство и различного рода отрицательные эмоции. Когда же их масса достигала своей критической массы, то все бытийные отождествления начинали выдавливать из сэра Монблана своеобразное вдохновение, с его ненавистью ко всему этому бытию, рождая тем самым его самые поразительные, одухотворённые произведения. Вот так-то у сэра Монблана и рождалась его вдохновляющая на творчество мысль - у каждого своя муза, и тут ничего не поделаешь.
Впрочем, это не единственное, чем руководствовался в своей жизни и творчестве сэр Монблан. И сэр Монблан, будучи плотью от плоти человеком, а значит не без греха, был не прочь хорошо позавтракать, отобедать, и что уж говорить о том, чтобы отужинать. А такой образ жизни за столом, как раз и предполагает такие видимые последствия, за которые сэр Монблан в тиши себя постоянно свою супругу укорял, и с наваждениями ведущим к другого рода утехам, смотреть на такую последственную миссис Монблан не хотел.
Ну а чтобы стол всегда изрядно пополнялся и был до краёв насыщен различными сменами блюд, то тут без постоянного пополнения своего кошелька не обойдёшься, что в свою очередь толкало сэра Монблана в объятие лестных предложений от шустрых, всегда держащих нос по ветру, ведущих, а вернее сказать, заговаривающих зубы редакторов. А эти умеющие заговаривать твои зубы широкими перспективами на гонорары редакторы, всегда так всё преподносят, что сэр Монблан и не успел возмутиться на такого низкопробного рода предложение, то есть шабашку (вот только сэру Монблана стоило снизойти, как ему в голову тут же полезли все эти до этого момента неизвестные ему, низкопробные слова) - выполнить заказную работу, написать книгу о здоровой и вкусной пище - как он уже был заговорён тем количеством нулей, которые будут вписаны в чек его гонорара.
- И даже самые великие, на такого рода дела не скупились своим талантом. Они считали, что это даже полезно для совершенства их гения. - Такая, ничем не завуалированная лесть со стороны редактора, где он записывает сэра Монблана в гении, хоть и побуждает сэра Монблана вслух возразить против такого демонстративного причисления его к такого рода талантам, всё же он, как большой знаток человеческого я, понимает, что человеку свойственно заблуждаться и поэтому ничего не говорит, давая возможность редактору позаблуждаться на свой и за свой редакторский счёт.
Ведь ко всему прочему, сэр Монблан, как человек более чем проницательный, не мог не заметить однозначно существующей связи между этим редакторским предложением и миссис Монблан, чьи выдающиеся наружу физические достоинства, как раз и послужили для этой, до чего же беспринципной и наглой редакторской рожи, тем самым мотиватором, который и побудил его раскрыть свой поганый рот и сделать ему это неприличное предложение.
Но и эта редакторская рожа обладает не меньшей, чем у сэра Монблана проницательностью, и он по нахмуренному и ни слова не промолвившему лицу сэра Монблана, отлично видит его желание поторговаться насчёт оскорблённой его предложением миссис Монблан. Ведь именно ей в будущем и придётся набраться несвойственного достопочтимым леди огромного мужества и терпения, при виде того, что вскоре будет твориться на их кухне, где сэр Монблан будет нещадно на себе испытывать приготовленные по тем вошедшим в его книгу рецептам блюда.
И спрашивается, как ей, находящейся на строгой диете леди, быть в таком случае, где тебя каждый день и вечер мучают различными разносолами и сами за себя говорящими блюдами, от запаха которых сводит желудок и в умопомрачении кружится голова. И при этом всё это совершенство блюд готовит обязательно домохозяйка с выдающимися вперёд, совершенными формами, где и не поймёшь, отчего у сэра Монблана больше текут слюнки - от видов этой стервы или же того, что она готовит для него.
А ведь все знают, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок, и тут уж самой миссис Монблан нужно держать ухо востро, а в руках по щепотке перцу и соли. Чтобы при удобном случае добавить этот ингредиент в приготовленное для сэра Монблана блюдо, которое при его опробовании этим ветреным сэром, бросило бы его в пот от своей остроты, а вслед перекосило лицо от своей чрезмерной солёности. И если сэр Монблан и в этом случае не выразит своего неудовольствия этим блюдом, а сочтёт всё это за побочный эффект своей влюблённости в эту домохозяйку-стерву, то для миссис Монблан будет всё ясно, как теперь ей быть с этим вероломным сэром.
Так что сэру Монблану было над чем подумать, прежде чем принять столь лестное предложение. - И если уж я подвергаюсь столь большому риску, то значит и риск должен хоть чем-то оправдан. И поэтому я имею полное право на выбор домохозяйки, которая своим видом будет провоцировать меня на сомнения и желания. - Подытожил свои вдумчивые разумения сэр Монблан и дал своё, с оговорками согласие на такого рода творчество. Чем указал на ту огромную пропасть, которая разделяет писателя с его читателем. Где писателю, даже такому выдающемуся каким был сэр Монблан, всё равно своя писательская рубашка ближе к телу. Ведь он самого своего близкого читателя и поклонника своего таланта, миссис Монблан, с одной стороны посадил на свою читательскую диету, а с другой стороны, он в тоже время принялся её теребить своими творческими изысками в книге о полезной и вкусной пище. И как после всего того, что он сделал по отношению к чувствам миссис Монблан, ей переваривать все эти его словесные выверты и верить его противоречащим друг другу словам.
Но об этом миссис Монблан уже подумала и даже приняла своё промежуточное решение. Сейчас же она, заметив промелькнувшее недовольство на всегда таком невозмутимом лице сэра Монблана, посчитала, что это неспроста. А уже эта мысль привела её к тому, что она вдруг поняла, как ей будет крайне сложно осуществить задуманное - ведь сэр Монблан, даже уже и она сама не помнит, когда последний раз радовал её обновками. И теперь одной причины, мол на мне всё уже поизносилось, будет мало, для того чтобы быть убедительной в оправдании покупки для неё нового платья и не дай бог ещё какого-нибудь аксессуара к нему.
- Сэр Монблан, не только невозможный скряга, о чём я всегда подозревала и знала. - Размыслила про себя миссис Монблан. - Но и конченый женоненавистник. - Наполнившись бесконечной жалостью к себе несчастной, вынужденной ежеминутно испытывать на себе гнёт жёноненавистнических взглядов сэра Монблана, миссис Монблан принялась судорожно искать подходящую причину для того чтобы убедить этого жестокого сэра купить ей обновку.
- Вот почему меня так тянет к столу, где я и переедаю. Так вот кто во всём виноват! - Миссис Монблан аж ахнула от такого своего озарения, - Моя не стройность, это всё результат мстительной деятельности сэра Монблана, на который он теперь и смотреть не хочет, сволочь. - Миссис Монблан до нетерпения захотелось ущипнуть сэра Монблана хоть за что-то, а лучше всего за его высокопоставленный нос, чего бы она непременно осуществила, необнаруж она, что нос сэра Монблана не просто движет сэром Монбланом, а имеет наглость заглядываться туда, куда она миссис Монблан, пока не следует.
- Ах, так. - Возмутилась про себя миссис Монблан. - Тогда я тоже приму во внимание оказанные мне знаки внимания со стороны сэра Паркера. И тогда посмотрим, как ты всё это переживёшь, когда твои скулы сведёт, а лицо перекосит новость о том тёплом приёме, который я окажу сэру Паркеру в каком-нибудь публичном месте. Да в том же ресторане. Куда он с таким трудно скрываемым намёком меня звал. - Миссис Монблан от всех этих своих мыслей, где присутствовало столько пикантного свойства недоговорённостей и возможностей на их осуществление, даже стало жарко и слегка тревожно за свою безупречную репутацию и честь, а уж что говорить о чести сэра Монблана, ставшей информационным поводом и притчей во языках светских журналистов, то тут лучше и вовсе промолчать. И тут миссис Монблан вдруг представился совсем краткий разговор между некими высокопоставленными персонами, где они мельком упоминают этого, теперь уже потерянного для всякого приличного общества, сэра Монблана.
- Вы что-нибудь слышали о сэре Монблане, а то он что-то совсем пропал? - в каком-нибудь приближенном к самым верхам круге, куда ранее имел свой доступ и сэр Монблан, вдруг возьми и задайся таким вопросом какая-нибудь герцогиня Йоркская.
- И слышать о нём ничего не хочу и не стану. Это вредно для нравственного здоровья нации. - Резко, что уже имеет своё стратегическое значение, даст ответ сама королева, чем вычеркнет из желанных гостей своего королевского дома, этого столь безнравственного сэра (вот если бы сам сэр Монблан был замечен в таком нарушающем приличия поведении, то это было бы не только для него простительно, но и со своим снисхождением позволительно. Но если ты сэр, выказываешь себя как половая тряпка, не способный возвысить свой голос до степени убеждения своей миссис в благочестии, то какой ты к чёрту сэр, ничтожество).
И как бы всё это происходящее в голове миссис Монблан не странно выглядело, но все эти размышления миссис Монблан подвели её к платью. - А вот и повод для того чтобы купить себе новое платье. - Обрадовалась миссис Монблан оттого, что так быстро всё у неё решилось. И как только миссис Монблан пришла к этому решению, то она вдруг резко останавливается на месте, чем вынуждает сэра Монблана споткнуться о не видимую преграду - и хорошо, что он решил, что причиной его волнения ног стал суровый ветер, который приподнял края юбки той незнакомки, за которой он всё это время вёл своё незримое наблюдение. После же того как достигнуто такое видимое единство взглядов друг на друга (сквозящая в них холодность, так и обдавала их), миссис Монблан к удивлению сэра Монблана, вдруг, даже не задаёт ему вопрос, а ставит его перед фактом случившегося - своим единоличным, без предварительного с ним согласования, решением.
- Мне нужно новое платье. - Заявляет миссис Монблан, вызвав в сэре Монблане целую волну вопросительного возмущения. - Она что о себе возомнила и позволяет? И на какой чёрт, ей платье? Да ещё и новое? - А вот последний, заданный сэром Монбланом вопрос себе, вдруг нашёл в нём свой ответ, который немедленно его успокоил, и теперь настала очередь миссис Монблан удивляться.
- Дорогая, ты имеешь на это полное право. И я думаю, что мы вполне может себе это позволить. - Своим заявлением, сэр Монблан вызвал очередную растерянность в голове миссис Монблан, которой вдруг стало очень стыдно за своё мысленное пренебрежение таким как оказывается, щедрым и недооценённым ею сэром Монбланом. И миссис Монблан даже уже хотела выступить с противоречивым предложением, мол не нужно мне никакого платья, я мол ради тебя, сэр Монблан, готова всё стерпеть и ходить и дальше во всех этих обносках, на которые не скупиться их родня из герцогского рода, чья растущая время от времени жировыми отложениями наполненность, заставляет их часто менять свои обновки, отсылая свои поношенные вещи своим менее бедным и значит менее удачливым родственникам.
И тут миссис Монблан вдруг вспомнила, как сэр Монблан потешался над чрезмерными размерами платьев герцогини Йоркской, которая как раз и растолстела от своих чрезмерных переживаний за холодность к ней со стороны герцога Йоркского, чья облезлость со временем стала не только бросаться своей лысиной и пивным брюшком в глаза, но и стала той побуждающей причиной его холодности, опять же не только к герцогине, но и ко всем молоденьким фрейлинам, которых он по праву своего герцогства, ранее обхаживал и не обходил стороной. Но герцогиня в упор не хочет видеть все эти природные аргументации не живости его организма по отношению к ней, и она во всём этом видит иные причины, как раз побуждающие её к иному виду своего насыщения, которое, как и в случае с миссис Монблан, и привело её за обильный стол.
- Значит, и я корова жирная! - вновь закипела миссис Монблан, повторив за сэром Монбланом его слова обращённые к герцогине, а значит и косвенно к ней. Что окончательно всё и решило для миссис Монблан, сегодня же вечером собравшейся прикупить для себя новое платье.
- И меня не минует то, что мне предназначено судьбой. - Вернувшись из своих воспоминаний, сэр Монблан продолжил вести своё наблюдение за скатывающейся со стола ручкой.
- Привыкли все жить, как на то положится и покатится. - Покусывая ручку, размыслил Самоед. - А чтобы самим, взять и всё изменить, то этого ни от кого не дождёшься. Так и закатываются все империи. - Подумал Самоед, вдруг поняв, что в этом есть что-то и имеет смысл более глубоко над этим подумать. В результате чего Самоед углубился в себя и выпал из общего мысленного пространства.
- Это мне напоминает круговорот человека по его жизненной природе. Хочешь жить умей вертеться. - Сделал своеобразно своему разумению и взгляду на жизнь Коллаборационист.
Коллаборационист.
Среди множества дилемм и такого же количества вопросов двустороннего выбора, которые время от времени встают перед человеком, своё особенное место занимает замысловатый вопрос с поиском причинности приведшей человека к тому или иному итоговому результату. Который звучит следующим образом: Человек родился таким, или же он, благодаря, или наоборот, не благодаря чему-то, стал такой сволочью или же прекрасной личностью?
Что, конечно, а может и, наверное, очень интересно, но только для антропологов и других подобного рода занятий, с поиском истины людей, но только не для живущих итогами, так сказать расхлёбывающими результаты всей этой жизнедеятельности людей, в политическом простонародье прозванных потребителями. Которым нет никакой разницы, что ими движет в желании потреблять окружающий мир, реклама подобного образа жизни, поставившей человека на рельсы потребления или же его врождённая природная хватка, где первым человеческим желанием было желание насытить себя.
Так и в случае с Коллаборационистом, теперь уже никто и не собирается вспоминать о том, как так получилось, или же докапываться до тех его корней, которые, несмотря на это довольно-таки трудно произносимое его именование, всё же заставили членов отказаться от более благозвучного и легко произносимого имени Колорист, и назвать этого господина таким сложнокоренным именем, с таким же сопутствующим ему значением. А ведь находящийся в руках Коллаборациониста источник рождения (значит всё-таки, с именем рождаются) его имени в этом кругу, ручка со множеством разноцветных стержней, определённо намекал на то, что её владелец желает того, чтобы его причисляли к разносторонней и колоритной личности.
Но желания, как источник мотивации, часто лишь только обнадёживают человека возможностью своей осуществимости и при этом не редко разочаровывают его несоответствием достигнутого с ожидаемым им результата (это всё прописные истины). Так и в случае с Колористом, ставшим в итоге тем, кем он стал, где его первоначальная разноцветная заявка, ручка со всеми цветами радуги, всего лишь только подвинула умы членов клуба в сторону понимания своей недалёкости и частично зависти к Колористу, который не стал скромничать, а взял и использовал в своих руках такой разноцветный и наверняка разносторонний инструмент. А так со временем, все эти первоначальные тревожные ожидания членов клуба насчёт него, - у него есть всё, чтобы затмить их, - всё-таки в окончании не сбылись.
Так вместо насыщенности красок и колоритности отображения жизни в своём творческом видении мира, для чего у него недостатка в инструментах изображения не было, у Колориста выходила всё больше какая-то нереалистичная напыщенная намалёванность или того хуже, серая неискренность. А этого хватало лишь на то, чтобы задержать своё любопытное внимание на этом буйстве красок, и не больше. Что, конечно, не может никого устроить, и приводит кого-то в умственную ярость, а кого-то проводит мимо этой экспозиции только самого себя.
И как только члены клуба насчёт него успокоились, а сам Колорист ярчайше понял то, на что он способен, а по большей части не способен, то он, будучи натурой, может и не близкой к одарённости талантами, но всё же не без здравости ума, решил кардинально изменить свой подход к своему творчеству.
- Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе. И он был для всех убедителен в своих действиях и словах. А раз так, то и я не рассыплюсь, если изменю свой подход к моей горе, Парнасу. - Подытожив таким образом своё творчество, где дело дальше одной, на грани порнографии, полной провокаций, своего рода книги перформанс не пошло (Колорист был самим собой и своим агентом убеждён в том, что главное в их деле, это чтобы тебя заметили, а дальше всё пойдёт по накатанной дорожке - но где теперь этот агент и где все те его надежды), Колорист решил обратиться к так нынче востребованной политической публицистике.
- Без политической целесообразности, сегодня и шагу не сделать. - Аргументировал своё желание найти для себя место в этой довольно-таки тесной нише человеческих отношений, будущий Коллаборационист. Но одного желания держать нос по ветру, то есть служить указующим элементом жизни, а не как завистники говорят, флюгером, явно недостаточно для того чтобы заслужить внимания и признания. И на пути к нему, при такой-то огромной конкуренции, придётся как следует потолкаться, по подставлять и самому по подставляться, быть убедительным в убеждении и в убеждаемости, высокоталантливо презирать и самому быть ничтожно презренным, умеючи воздвигать на вершины новые идолы, и с таким же умением ниспровергать изжившие свой тренд все эти, теперь уже не актуальные прошлости; ну и быть тому подобным хамелеоном.
Но и это ещё не всё, и даже если ты запросто на дню по два разу, а в случае удачного стечения обстоятельств и по три разу на день, умеешь переобуваться на ходу по поводу своих непреклонных перед любыми обстоятельствами убеждений (главное ведь уметь объяснить почему так выходит), всё же этого не всегда оказывается достаточно для того чтобы быть тем на кого все равняются. А для того чтобы быть тем о ком без конца говорят, и неважно, в каком ругательном или позитивном нормативе, а важно лишь то, что упоминают, мотивируют и побуждают себя к действиям твоим именем, тебе нельзя ошибиться в одном - в правильном выборе своей политической позиции. И тут объяснять не нужно, что эта правильность определяется только одним, она должна находиться на стороне победителя - ведь не его, в конце концов, судят.
Когда же Колористом или будущим Коллаборационистом, а может он им всегда и был, была избрана, как ему казалось, твердокаменная верная позиция, он для вящей убедительности своих будущих последователей, а они, по его мнению, никуда не денутся и со временем придут под знамёна его уверенности в своей правоте, выбрал для себя новое, всем известное, ассоциативное с былыми победами полководца из прошлого имя-псевдоним.
- Они не посмеют в ответ чернить имя столь блистательного полководца! - Коллаборационист в эксцентричном расположении духа, в который его постоянно вводила его предрасположенность проводить вечера в баре, грозил кулаком потенциальным злопыхателям и завистникам, которым только одного и хочется, позавидовать ему и позлопыхать. - А иначе бы их так не назвали. - Умело и как всегда убедительно аргументировал такую негативную состоятельность своих врагов Коллаборационист, который находился только вначале своего политического пути и ещё не достиг того высшего состояния духа отрешённости, которым характеризуются все с большой буквы политики.
Ведь только тогда, когда ты сможешь достичь состояния нирваны, с её отрешённостью от собственных забот и проблем, ты сумеешь бесстрастно и без так мешающего принимать объективные решения субъективизма, подойти к разрешению насущных проблем своего избирателя, то есть народа.
- И вот на этом месте, многие политики, по своей доверчивости и искренности, впадают в заблуждение по поводу понимания, что есть такое нирвана. И вследствие чего, их пути достижения этой самой нирваны, кардинально разняться. Что и приводит их, а в частности интересующего нас конгрессмена "G", в такие неподобающие для такого рода господ места (хотя для избранников народа нет таких мест, куда бы чуралась его нога вступить - он должен жить чаяниями всех слоёв населения, и знать все их повседневные нужды; а проститутки, как часть его электората, чем не люди). - Конгрессмен "Пи" расположив к себе Коллаборациониста этой предысторией, накрытым столом в ресторане и лежащим рядом с ним на столе пухлым конвертом, изучающее посмотрел на него и после небольшой вдумчивой паузы подытожил своё предложение.
- Конгрессмен, тоже всего лишь человек и ему свойственно заблуждаться. - С долей горечи в тоне своего заявления, после небольшой паузы вновь заговорил конгрессмен "Пи". - И главное его заблуждение заключается в том, что он, а в частности конгрессмен "G", в своём стремлении быть полезным обществу, об этом часто забывает. - Конгрессмен "Пи" с сожалением за этого, столь активного, и как вскоре выяснится, всего себя без остатка отдающемуся и помогающему обществу конгрессмена, залпом выпивает бокал вина, глубоко выдыхает и тем самым выдавливает из себя остатки своего субъективизма по отношению к своему коллеге по роду деятельности, достигая тем самым состояния нирваны (Коллаборационисту была оказана высокая честь, и он впервые увидел, как такие высокопоставленные политики достигают состояния отрешённости).
- И вот для того чтобы напомнить нашему заблудшему коллеге о том, что он всего лишь человек и притом смертный...Хотя нет, о последнем мы сами ему об этом напомним, если все другие способы убеждения не подействуют (такая откровенность со стороны конгрессмена "Пи", говорила о том, что он действительно достиг состояния Нирваны). Так вот, вы об этом и должны позаботиться. - Взяв в руки конверт, конгрессмен "Пи", явно испытывая на себе причуды своего прижимистого характера, который не редко проявлял неразумность, не желая расставаться с тем, что оказалось у него в руках, дабы оттянуть этот момент или возможно ища повод для того чтобы оставить у себя этот конверт, подвигнул себя на философские мудрствования.
- Не знаю, каков из вас писатель, дурной или просто простодушный, но я хотел бы вас предупредить об одном. - Заявил конгрессмен "Пи", наклонившись к столу, чем вызвал в Коллаборационисте ощущение обязательности уже своего наклонения к столу. - Если вы возьмётесь за это, - конгрессмен "Пи" чуть ли не вдавил своим взглядом Коллаборациониста, - довольно высокооплачиваемое дело, и тем самым вступите на новый для себя путь публичной беллетристики, то знайте. Обратного пути у вас уже не будет.
- Почему? - от тревожности за своё будущее, то есть от испуга, Коллаборационист не сдержался и спросил своего собеседника. Конгрессмен же "Пи" оставшись довольным вызванной им реакцией у Коллаборациониста, откидывается на спинку своего стула и с нескрываемым довольством посвящает своего визави в тайны читательского отношения к тем, кто хочет иметь с ними не просто взаимовыгодные отношения, а с перекосом на свою руководствующую роль отношения.
- Перефразируя одного умудрённого своим опытом классика, скажу, - заговорил конгрессмен "Пи", - существует великое множество причин быть интересным для читателя. Но при этом ему хватит всего лишь одной единственной причины, для того чтобы больше не продолжать знакомство с твоим творчеством - это твои нравственные, а в наше пронизанное политикой время, политические взгляды на мир и мироустройство. Ведь зная всё это, читатель не сможет абстрагироваться от твоего несущего всю эту ненавистную ему пургу имени, и читатель, предугадывая всё это, просто возьмёт и отвернётся от тебя. - Конгрессмен "Пи" сделал короткую паузу и, наконец, сделал своё предложение:
- Так вот подумай и реши для себя, что тебе важнее. А как решишь, то я нахожусь здесь, и буду готов принять любое из твоих решений.
- А что выбирать-то! - быстро про себя рассудил Коллаборационист. - Журналисту переросшему себя и свою профессию, остаётся одно из двух, либо стать признанным носителем дум своих избирателей либо...- Коллаборационист (из его рассуждений можно догадаться о том, что он в своё время был журналистом) в одно задумчивое мгновение убедился в туманности перспектив стоящего за последним "либо" многоточия, и сделал для себя окончательный выбор. - О вечном думать, хорошо только думать, а вот насущное, такого рода разумения не приемлет, и с ним ежедневно материально приходиться считаться и рассчитываться в ресторанах. - Коллаборационист перевёл свой взгляд из внутреннего себя на своего собеседника и обратился к нему.
- Без сопутствующих достижению жертв, никогда не обходится. И мне не нужно время для обдумывания. Единственное, что я знаю, так это кем я бы никогда не хотел быть - это нищебродом. - Коллаборационист жёстким соударением своих зубов выделил последнее использованное им слово. - И я готов приложить все свои усилия, чтобы им не быть. - Долго не раздумывая, выдал свой ответ Коллаборационист (ему ведь это не впервой делать, так за день до этого, он в таком же положительном роде откликнулся на весьма заманчивое предложение конгрессмена "G", где тот предложил, не только предоставить ему любые точки доступа к любой информации, но главное, открыть для него местонахождение некой мифической точки G, после чего у него отбоя от женского пола не будет). После чего Коллаборационист, игнорируя все правила приличий, дерзновенно протянул свою руку за конвертом. Чем вызвал у конгрессмена "Пи" неожиданное для него протрезвление и в определённой степени восхищение такой непримиримой позицией к нищебродскому образу жизни Коллаборациониста.
- Мне достаточно одного слова "нищеброд" услышать в устах человека, чтобы понять, кто он есть на самом деле. - Иногда делился своим взглядами на окружающий мир и составную его часть, людей, конгрессмен "Пи" в кругу таких же как и он людей близких к пониманию всей несправедливости этой жизни, с её перекосами в распределении земных благ.
- И кто же он? - как и обычно решил, если не поддеть, то подловить на слове конгрессмена "Пи", его материалистический противник по жизни (нынче все идеологические противники истёрлись в порошок, и на первый план вышла борьба в другой, ближе к насущным проблемам плоскости - конгрессмен Пи был проводником глобалистких идей, тогда как его оппонент, конгрессмен G, всё больше склонялся к традиционным ценностям), конгрессмен "G". Который покручивая на указательном пальце своей руки перстень с огромным брильянтом, определённо всем присутствующим здесь на собрании фракции их партии конгрессменам, намекал на относительность всего в этой жизни, где для него и конгрессмен "Пи" тот ещё нищеброд, раз он не может себе позволить такие финансовые траты на себя.
Но конгрессмен "Пи" не поддаётся на такого рода провокации со стороны конгрессмена "G", который таким хитроумным способом хочет подбить его на принятие предлагаемого конгрессменом "G" протекционистского для его компаний законопроекта. И конгрессмен "Пи" через прищур глаз, посмотрев на конгрессмена "G", довольно туманно и даже загадочно говорит:
- Такие вещи простыми словами не объяснишь. Это надо на собственной шкуре испытать. - Чем вызывает у конгрессмена "G" побеление костяшек одной из его рук, передавленной неистовостью поведения державшей в себе перстень другой руки конгрессмена - она чуть было, вместе с перстнем не выкрутила его носитель, палец.
- И ты вскоре испытаешь на себе, кто есть такой нищеброд. - Уже про себя добавил конгрессмен "Пи", после чего или вернее будет сказать, после отклонения им предлагаемого конгрессменом "G" законопроекта, он и решил немедленно принять превентивные меры против своего фракционного соратника, конгрессмена "G", который так просто всё это дело не оставит и обязательно попытается отомстить.
Ну а для Коллаборациониста, после его вступления в договорные отношения с конгрессменом "Пи", этим олицетворением и носителем духа власть предержащих, началась новая для него жизнь, карманного декларатора намерений своих хозяев.
Правда этот, в первое своё явление ещё Колорист, на одном этом не остановился, и он все эти свои идеи и политические отношения, не только перевёл их на своё творчество, а так сказать, в своём отношении к окружающим его людям, использовал все эти свои выработанные новым мировоззрением методы подхода.
И он, выбрав из множества теорий и политических, идеологического характера мотиваций, которыми в плане своего жизнеустройства собою движет человечество, самое для себя подходящее и, соединив в одно все эти выборки, выработал для себя новый, называемый им, гибридный подход к членству и членам клуба - он объединил в одно, незыблемость права частной собственности, в данном случае авторского права, и общечеловеческое желание, взять и всё поделить по честному.
Так его, столь талантливые коллеги по членству в клубе, по его мнению, не обеднеют, если чуточку поделятся с ним своим неисчерпаемым талантом - ведь они сами дают повод для таких мыслей, раз за разом раздуваясь на заседаниях клуба от самомнения в безмерности своего таланта. Ну а чтобы эти столь талантливые люди, ещё больше не возомнили о себе, оказавшись в новом качественном состоянии благодетеля, то Колорист решил не посвящать их в свои планы и оставлял вне ведении о своей благотворительности тех членов клуба, кто, по мнению Колориста, был достоин этого высокого звания - а всякая благотворительность ценна уже тем, что благотворитель, оставаясь в положении анонима, за свои блага не просит ничего в ответ. Уже сама та помощь, которую он оказал нуждающемуся в ней, есть для него огромное благо.
Правда, к большому сожалению Колориста, у него возникли большие трудности в осуществлении этого его плана. И как вдруг им выяснилось, то все без исключения члены клуба или хотя бы те, кто допускал до себя мысль о Колористе, были натуры очень мнительные и довольно бережливые в том случае, если дело касалось новых идей. И как оказалось, то из них вот так просто не вытащишь нового слова, и Колористу для того чтобы достигнуть своей цели - дать возможность всем этим всего лишь людям понять, что они прежде всего люди, а это лучше всего делается путём взаимопомощи - пришлось прибегнуть ко всем своим талантам, чтобы дать возможность своим собеседникам побыть с ним самим собой и не сдерживать своих мыслей. А пока они таким образом, при неизменном поддакивании и единодушии со стороны Колориста, чувствуют себя в своей фигуральной тарелке, сам соглашатель и тонко чувствующий каждое неуловимое движение души своих собеседников, Колорист, делает в своей голове должные и приметливые заметки.
Что, это воровство идей, а, по мнению Колориста, даже не заимствование, а качественно новая переработка сырого материала, который мог бы и не увидеть свет, не подними он его с грязного и местами заплёванного пола бара, куда он отводил поговорить по душам свою очередную жертву (заодно вместе с идеей, Колорист поднимал и самого идеолога и прародителя этой идеи, за что он опосля даже не соблаговолял говорить спасибо, а молча сдерживал себя при виде Колориста, который, по его мнению, таким образом шантажирующее заткнул его рот от предъявления к нему авторского рода претензий), пожалуй, могло бы продолжаться довольно длительное время, если бы не ограниченность того пространства, где действовал таким образом Колорист.
А так всё то, что себе позволял Колорист по отношению к своим коллегам по клубу, которым и лишнего слова теперь не скажи (между всеми участниками клуба существовало устная договорённость, своего рода правило, не использовать всё сказанное в этих стенах клуба против своего коллеги - правда Колорист, как и всякий паразит и подлец, нашёл в этом правиле для себя брешь - он заявлял, что он использует всё сказанное не против, а напротив в пользу, ну а то, что эта польза была обращена в свою сторону, то об этом ничего не обговаривалось в этих не прописанных на бумаге правилах), - оно немедленно будет запомнено и использовано для своих творческих инсинуаций этим подлейшим и таким охочим до чужих мыслей Колористом, - через свои недоговорки, оговорки и ненавидящие взгляды на Колориста, очень скоро стало всем известно. Что и вылилось в неприязненное отношение к нему со стороны практически всех членов клуба, за что он, впервые за всё своё достаточно долгое время существования клуба, и был переименован из Колориста в Коллаборациониста.
И здесь получается, что предтечей появления Коллаборациониста стало не его рождение, а становление. Хотя не без участия в этом его природных предпосылок. Так что вопрос о первопричинности становления человека человеком или той же сволочью, так и остался не решён, и ждёт для себя совсем других примеров.
Между тем за столом события развивались согласно своему разумению и успеху, где последний для одних членов клуба выглядел, как ограниченный своим разумением и недалёкостью мысли успех, как оказывается достаточно ловкого и непредсказуемого Ротинга, а для других членов клуба всё то что сейчас происходило, было не слишком важно, да и не в этом всё дело.
- Вот это поворот. - Выразительно посмотрел на вдруг подскочившую у самого края стола ручку Ротинга сеньор Феррари, имевший непреодолимую слабость к эффектным трюкам.
- Вертится как юла. Интересно и ради кого? - так, за между прочим, задался вопросом господин Кросс, и сам того не ожидая, натолкнулся на ответ на этот свой вопрос в виде рук Сони, что заставило его побледнеть и посмотреть в сторону месье Картье. Где как он интуитивно и ожидал, ему представилась нервная картина в виде дёрганых рук месье Картье. После чего господин Кросс переводит свой взгляд в сторону товарища Гвоздя. Но там, в отличие от месье Картье, стоит полное спокойствие.
Что, в общем, не больно-то успокаивает Кросса, возвращая его обратно к летящей со стола ручки Ротинга (надо понимать, что он её и так не упускал из виду, а всего лишь в своё зрительное мгновение отвлекал от неё свою мысль, переводя её на объекты своего наблюдения - а скорость мысли всяко быстрее скорости перемещения ручки, так что тут всё обоснованно, и он даже с запасом смог проделать все эти свои действия до падения ручки), которого Кросс теперь причислил в подстрекатели, за чьей спиной уж точно стоит Гвоздь, решивший таким образом форсировать события и наконец-то выявить победителя в заключённом между ним (Кроссом) и Карье пари.
- Но что он таким способом хочет добиться? - это было последнее, что успел безответно спросить у себя Кросс до падения со стола ручки Ротинга, к которой тот в самый последний момент, вдруг решил потянуться рукой. И, конечно, не успел, раз это было запоздалое, говорящее о его замедленной реакции решение. После чего ручка проваливается в глубины темноты подстолья, и помещение зала, на то мгновение, которое понадобится ручке, чтобы достигнуть своего и дна этого зала клуба, погружается в самую свою глубинную тишину. И все находящиеся здесь за столом люди, замерев в одном положении и, обратившись вслух, начинают домысливать, рисуя про себя картинку падения ручки Ротинга на самое дно...преисподнии.
Ну а почему именно преисподней, а не просто, весь в пыли и в отпечатках ног присутствующих членов клуба пол, то так более эстетично, художественно увлекательней и интересней представляется. Что же насчёт того, что этот Ротинг может быть недостоин того, чтобы его вот так сразу поместили в это вместилище погрязших во грехе душ, то об этом никто не задумывался, а всё потому, что было некогда - ведь ручка летит не бесконечно, а всего лишь отмеренное его грехами время.
- Скорость свободного падения для всех не отяжелённых грехами людей, одинакова. А вот для грешников, она определяется в зависимости от тяжести их греха. - Как только ручка Ротинга скрылась в темноте, мгновенно рассудил про себя герр Ватерман, для которого математическая точность подсчёта, всегда имела первоначальное значение. - И тогда по счёту можно узнать, в какой круг ада попал этот господин Ротинг. - Придя к этой мысли, герр Ватерман незамедлительно начал свой счёт. - Один...Два...Всё! - почему-то удивился такой быстротечности падения ручки и вместе с ней Ротинга, герр Ватерман.
Но сейчас, когда после звучного соударения с полом ручки, все сидящие за столом члены клуба незримо одёрнулись от такого её соприкосновения с некой покрытой тайной действительностью, которую несли в себе отзвуки этого соударения ручки, времени на удивление и рассмотрения причин для него больно много не было, и герр Ватерман, вытащив из ячеек своей памяти информацию о кругах ада, сделал свой математически точный вывод:
- Господин Ротинг, как оказывается, большой сладострастец и прелюбодей.
С чем несомненно, узнай о таких аналитических выводах герра Ватермана, согласился бы и господин Кросс, теперь только понявший истинный смысл происходящего - Ротинг не просто бросил свою ручку на произвол судьбы, а он посредством неё бросил вызов всем им, следующим правилам клуба и просто приличиям, респектабельным господам. И теперь, когда у Ротинга появился как бы оправдывающий его дальнейшие действия повод, он беззастенчиво и просто цинично, смотря на них поверх стола, полезет под стол, чтобы там, руководствуясь всё теми же своими беспринципными правила, начать пользоваться тем, что там ни черта не видно, но отлично ощутимо его загребущим рукам, в которые он обязательно постарается загрести ножки Сони.
- А для этого весь этот сыр, бор и замышлялся. - Кросс от этих своих предположений взмок и начал подтекать, в результате чего ему пришлось занять свои руки, чтобы вытащить платок и начать вытирать свой лоб. Когда же Кросс насквозь промочил свой платок, то он вдруг пришёл к мысли о том, что, пожалуй, если всё так, как он надумал, то тогда Ротинг действует без оглядки на Гвоздя, то есть самостоятельно. И значит, им с Картье можно не опасаться гневной реакции Гвоздя на их бездеятельность.
- Если конечно, это не часть большого, комбинационного, задуманного Гвоздём плана, по нанесению нам более существенных репутационных потерь. - Подумал Кросс и от накатившей по самое горло новой волны страха, частично поседел. - Мол, смотрите, что за подлецы и лицемеры. Ни словом не обмолвились, когда на честь этого прекрасного создания, покусилась рука наглеца и нахала, а что уж говорить об их никаких действиях, говорящих только об одном, об их молчаливой поддержке рукоблудства этого Ротинга. - Кросс от этих своих мыслей даже весь внутренне сжался. Но тут к нему приходит новая мысль, отчего он вновь воспылал надеждой на благополучный для себя исход происходящего события. - Но ведь я отстаиваю иную точку зрения на Соню. И она в моих глазах сущая ведьма, а это значит, что все эти обвинения Гвоздя меня не касаются. Хотя если ножки у Сони такие же, как и её ручки, то можно и попытаться обмануть судьбу в виде Гвоздя. - Кросс с завистью посмотрел в ту сторону, где до этого сидел Ротинг, а сейчас там виделась одна лишь темнота.
А это говорило лишь об одном, Ротинг, либо действуя на рефлекторных началах, опережении своего здравомыслия, пока были слышны отзвуки катящейся по полу ручки, не задумываясь о последствиях бросился за ней вдогонку, либо же он всё это тщательно заранее спланировал и, действуя под прикрытием первой, более-менее оправдывающей версии этого его поступка, не дожидаясь окриков со стороны следующих в фарватере своего благочестия и правил приличий, на которых настаивал их преклонный перед временем возраст его коллег по клубу, прямиком полез на ощупь искать ножки Сони.
И хотя на этом тёмном пути его могут ждать множественные препятствия в виде различных ног членов клуба в брюках, замешательство самого Ротинга при соударении своей одёргивающей головы об стол при прикосновении рукой к этим брюкам, которые поведут себя иногда ожидаемо, - постараются пинком достать Ротинга, - а часто странно, поддадутся вперёд, всё же, как многие из членов клуба единодушно подумали, что хотя бы один раз в жизни, да стоит на такое решиться.
Но так думали не слишком решительные и часто откладывающие на потом или до лучших времён свои решения, не слишком дальновидные члены клуба, те же члены клуба, кто умел заглядывать не только в будущее, но и вглубь истин, узрел в этом поступке Ротинга много большее, чем было и даже не видно со стороны, и самим Ротингом. И это не могло не встревожить их, особенно тех, кто имел в себе все основания для этого; хотя бы туже мнительность.
И здесь первым из первых, конечно был Коллаборационист, человек с одной верой, верой в проходящие через руки ценности, и без веры в себя, а значит смотрящий на мир, в ожидании с его стороны какого-либо подвоха. И хотя там под столом, с трудом можно было хоть что-то различить, всё же это не мешало Коллаборационисту видеть всю эту проявленную Ротингом хитроумность - там снизу, твой взгляд на окружающее и главное на членов клуба, среди которых был и он, имея другое, близкое к основательным истинам, на которых держится вся фигуральная конструкция индивидуума, расположение, даёт возможность узреть те истины, которые никогда неузреешь, глядя на человека сверху или напрямую, в лицо.
- А человеку всегда есть что скрывать. - Сделал вывод Коллаборационист, сдавив коленки своих ног друг с другом так, чтобы между ними не смог бы проникнуть ни один взгляд, ни вздох постороннего наблюдателя. И, пожалуй, на этот раз, с этим мнением Коллаборациониста, но только не во всех его крайностях, могли согласиться и некоторые другие глубокомыслящие члены клуба, как те же уже всем известные сэры, Монблан и Паркер. Чья мысль увела их вслед за Ротингом, глубоко под стол, где по их мыслительному мнению, действительно, всё и они в том числе, видится не так, как если на всё это посмотреть сверху.
- Его молодость позволяет ему экспериментировать, а мне только и остаётся, как только полагаться на то, что есть - своё разумение. - С долей зависти, для начала подумал сэр Монблан, попробовав вспомнить свои подобного рода начинания. Но там ничего такого не было, а была только одна респектабельность его поведения, приведшая его в стан респектабельных господ, которым были чужды такого рода отступления от установленных правил поведения. Что вслед настроило и вызвало в сэре Монблане осудительного характера предубеждение, и он начал негативно мыслить насчёт этого Ротинга, когда-то подававшего ему пальто и надежды на своё безоблачное будущее.
- А оно вон как получается. - Тяжко вздохнул, про себя подумав сэр Монблан. - Молодёжь теперь уже не устраивают те пути, которыми двигались на свой Парнас их предшественники. Они для них по времени и длине слишком затратны. Теперь они ищут для себя иные, более скоро ведущие к цели пути. И если для их достижения им понадобиться залезть под стол или же снять штаны, то они ни на секунду не задумаются о последствиях и снимут штаны. - Сэра Монблана от некоего тревожного предчувствия вдруг в один момент пробил холодный озноб, вслед за которым он одёрнулся от стола и схватил себя за свои штаны, тем самым купируя возможность для Ротинга, за счёт него и его штанов прославиться - сэр Монблан, что и говорить, а отлично знал современную молодёжь, которая всё перепутает и вместо своих штанов, возьмёт и возьмётся за близкие к классикам штаны.
- Копипастеры чёртовы! - сэр Монблан не удержался и даже заскрежетал своими фарфоровыми зубами, чья дороговизна не позволяла ему есть те блюда, в основу которых входили кости, а именно мяса. Что имело для него свои, довольно неприятные последствия. И сэр Монблан, дабы не прослыть большим скупердяем, был вынужден записать себя в сторонники движения вегетарианства. А в тех творческих кругах, где в основном и крутился сэр Монблан, это была такая спорная тема, что решительности сэра Монблана можно было только позавидовать, раз он не побоялся насмешек и язвительных замечаний по этому бесконечному поводу, и выступил с таким своеобразным камин-аутом.
- Господа, я сэр Монблан. И я тоже вегетарианец. - Заворачивал в круги смеха своих слушателей сэр Паркер, пародируя сэра Монблана, мимо которого всё же не прошло одно из таких выступлений этого невыносимого сэра Паркера и, которое выбив почву из под его ног, чуть было не осиротило этот мир, потеряв для себя этот великий ум. А всё потому, что сэр Монблан споткнулся об услышанные им эти скверные слова сэра Паркера, и чуть не подавился вишенкой во рту, которыми он любил лакомиться по причине их бесплатной доступности в местной оранжерее или же в саду при замке.
- К этому моему крайнему безрассудству, меня привела моя беззубость. - Сэр Паркер под смех своих слушателей, продолжил вдавливать в своё ничтожество, спрятавшегося за кустами и взмокшего от своего бессилия, сэра Монблана. - Я уже давно, не могу не просто грызть, а даже покуситься на гранит науки, а уж что уж говорить о злободневных, так волнующих человека темах. Теперь мои способности ограничены моими травоядными потребностями, и я могу лишь осилить легкоусвояемую, детективную, с элементами дешёвого романтизма, жвачку.
- Это всё ложь! - вскричал и к ошеломлению, как самого сэра Паркера, так и его слушателей, вдруг выскочил на террасу, где происходило всё это волнение умов, бледный как смерть сэр Монблан. Но всё это замешательство длилось всего лишь одно мгновение. И сэр Паркер быстро приходит в себя и, выдвинувшись навстречу к сэру Монблану, решительно заявляет. - А я ответственно заявляю, что всё это чистейшая правда. И правда такова, что только кровь и приводящее к ней насилие, вызывает настоящий животный интерес к жизни, и мотивирует нас, хищников, на деятельную жизнь - а мы, чтобы не говорили, по своей сути хищники.
И против этого сэр Монблан, чувствуя себя неимоверно, до степени признания правоты слов сэра Паркера, ослабленным от отказа в своём рационе мяса, ничего не смог возразить, и вынужден был отступить. А тут ещё этот Ротинг, у которого есть все возможности для того, чтобы там внизу накопать на него своего домысливаемого компромата. Так что в заявленном сэром Монбланом обвинении Ротинга в копипастерстве, имелся свой ингредиент и компромат.
Но как говорилось выше, сэр Монблан был не един в своём взгляде на Ротинга, и сэр Паркер в свою очередь, также имел все основания на своё неудовольствие при взгляде на стол, под котором по его и по всем здешним разумениям, сейчас находился Ротинг. Но вот что он в данный момент там делал, то это было никому неизвестно и тем самым не устраивало сэра Паркера. И он, как натура более чем действенная, не мог всей этой неизвестностью удовлетвориться, и поэтому решил, использовав свои ноги, попытаться понять, что там внизу происходит.
Но одно дело решить, а другое дело, всё это воплотить в жизнь, тем более тогда, когда расстояние от твоего места сидения до того места где сидел Ротинг, было гораздо больше, чем возможности самого сэра Паркера, к своему сожалению не отличающегося большим ростом. И ему для того чтобы как-то, хотя бы кончиками своих ног, суметь достать этого скрывшегося под столом Ротинга, нужно было как минимум, уже самому с головой залезть под стол. Что непременно будет всеми замечено - сэру Паркеру для того чтобы не кануть в это тёмное небытиё, придётся ухватиться руками за край стола, а это сразу обнаружит его намерения. А это не могло устроить уже самого сэра Паркера, и он на время отказался от этой своей затеи, с надеждой на помощь со стороны самого Ротинга, водя своей ногой под столом в ограниченном её длиной пространстве.
- А этот господин Ротинг, решительный малый. - После одного из стуков по крышке стола снизу, который определённо возник по причине неопытности головы и самого Ротинга, который всего вероятней, первый раз оказался в таком двусмысленном для себя положении, вдруг высказался всегда такой немногословный (и тому были свои, веские на то основания) и оттого его слова многого стоили, господин не господин, товарищ не товарищ, а человек прозванным за его схватывание на лету, и съедание буквально-фигуральным образом отдельных букв, Буквоедом (а находящийся в его руках, ничем не примечательный канцелярский инструмент, шариковая ручка, как-то совсем не мотивировал на воображение).
Буквоед.
Так вот, этот Буквоед, трудно сказать по какой точно причине, а скажем так, по некой причине своей искренней определённости к тому или иному событию или человеку, олицетворяющего собой возникшую событийность жизни, в одно время пропускал через себя буквы "с" и "з", заменяя их на "ш", что по научному называется шепелявить, а когда на него находило нечто другое, то он извлекал из себя много рычащих звуков "рэ", которые кончались лишь тогда, когда ему надоедало серьёзно относиться к человечеству и он, переставая переходить на личности, всё больше обращался к абстрактным вещам. Что возможно и выступило в качестве той причины, побудившей Буквоеда чаще молчать, нежели говорить.
А когда ты не сильно растрачиваешь себя на слова, то их смысловая ценность в тебе, правда при должной настойке разумения, накапливается и даже самому носителю этих слов, становится, если не жалко с ними расставаться, а скажем так, чтобы ими делиться с человечеством, даже не он ищет повод, а сама жизнь, своей не всегда должной состоятельностью, старается его подвести к этому. Правда бывают и такие случаи, когда эмоциональность в Буквоеде берёт верх, и он, как и сейчас, не сдерживается, и делится своей чувствительностью с окружающим миром.
К тому же, как издревле считалось, то любой врождённый дефект, это всегда знак божий, который предполагает в себе вселенский замысел, исполнителем которого и должен стать отмеченный этим знаком человек. А это так сказать, внушает. И не только тайное и не тайное уважение, но и заставляет с опаской смотреть на человека отмеченного этим знаком судьбы, то есть на Буквоеда. И пока невыяснено, с какой целью, благой или дурной, наделён этой дефектной силой этот человек, то лучше держать с ним себя настороженно и соблюдать дистанцию и субординацию. Ведь если он способен на такие удивительные произношения, то вполне вероятно, что и язык у него злой и острый, а уж говорить о том, что он может сглазить и вообще заговорить, то это есть непреложный факт и даже не обсуждается.
Ну, а зная или по крайней мере, догадываясь о том, насколько погрязли в суеверии практически все члены этого клуба, - и даже сеньор Феррари со своей: "О, мама, миа!", - нет, нет, да сплюнет через плечо, встретив на своём пути чёрную кошку (а ведь он знает, что это общий любимец, кот Барсик, и всё равно подобным образом суеверит - хотя возможно, что он таким образом, выказывает своё недовольство политикой проводимой Президентом), - можно предположить ту степень, если не уважения, то как минимум тревожного благоговения, которое испытывали члены клуба перед этим тайным выразителем и проводником вселенских замыслов, Буквоедом.
И даже товарищ Гвоздь практически не вступал с ним в противоречивые дискуссии, что тоже придавало веса этому, в некоторой степени таинственному члену клуба, который одним из своих туманных заявлений: "Шкажите шпашибо, что я пока что, вшо ношу в шебе. Когда же я решу ишбавитьша от ношимого мною камня, то никому мало не покажетьша", - ввергнул всех услышавших это его заявление в немыслимую дрожь. И теперь многие из членов клуба жили со своим камнем в душе, ожидая того часа Икс, когда Буквоед ввергнет всех их в час своего откровения.
И единственным или единственной кто был или была, кто, как все посчитали, по своей глупости и наглости, не просто не серьёзно восприняла все эти слова Буквоеда, но и позволила себе иронизировать насчёт этого таинственного господина, была Дебютантка, которая осмелилась во всеуслышание рассмеяться и подвергнуть осмеянию эту угрозу со стороны Буквоеда. - Вот же напугал. Ха-ха. - Громко заявила Дебютантка, в одно это своё заявление выронила сигареты из ртов тех членов клуба, кто по своей неосмотрительности, к которой всегда ведёт непреодолимая тяга к дурным привычкам, в данном случае к курению, вдруг оказался здесь. И они вслед за этим, подогнувшись в коленях, тут же всё прокляли и, не зная, куда им теперь бежать, чтобы не оказаться в числе замеченных слушателей этих провокационных слов со стороны Дебютантки, принялись хлопать глазами.
- Ведь знал же, что даже нахождение в одной комнате с этой стервой, до добра не доведёт! - с ненавистью глядя на Дебютантку, накалился до степени разъяренности, сеньор Феррари, чья выпавшая из рук сигара, вместо того чтобы упасть на пол, взяла и размазала собой лакированные туфли Феррари, что ещё больше усугубило его отношение к Дебютантке ("А казалось куда уж больше", - подумал Феррари, что в некоторой степени успокоило его, увидевшем в этом бесконечность своих сил).
Но не это, хотя и чистота туфлей тоже не последнее дело, так взволновало этого сеньора, а то, что его могут причислить к тем людям, кто слушает слова Дебютантки без осуждения, а значит в полном согласии с ней, - а об этом непременно разболтают другие присутствующие здесь слушатели, чтобы отвести от себя обвинения в том же, - то вот это сильнейшим образом напрягает и заставляет сеньора Феррари оглядываться по сторонам в поисках выхода из этой возникшей тупиковой ситуации.
Между тем Дебютантка продолжает нагнетать обстановку. - Знаю я, какой он камень за своей пазухой носит. - И хотя мало кто из членов клуба доверял сказанному Дебютанткой, всё же на этот раз затронутая ею тема была столь серьёзна, что никто не решился воспользоваться этим подходящим моментом для побега - все пристально смотрели на Дебютантку и ждали от неё ответа.
- Этот Буквоед, всех нас водит за нос. И на самом деле, он отлично, бездефектно говорит. - Как громом среди ясного неба, всех здесь присутствующих, но только не мистера Пеликана, большого приверженца Буквоеда, поразили эти слова Дебютантки. И пока все собирались с мыслями, Пеликан, выступив вперёд, с дрожью в голосе громко заявил. - Посмею себе не поверить этим вашим, не понятно на чём основанным словам. - Ну а Дебютантку разве проймёшь такой неуступчивостью, да и к тому же со стороны всего лишь какого-то мистера Пеликана. И она, обдав его полным презрения взглядом, аргументирует себя и свой взгляд на этого по её мнению пустого мистера.
- Вы можете верить или не верить моим словам, это ваше личное дело. Но ваша вера в непогрешимость Буквоеда, основана на тех же фактах, что и мои заявления. Так что всё решает вопрос веры. Или в вашем случае, суеверия. - Резко заявляет Дебютантка и, не дожидаясь пока Пеликан выразит какой-нибудь протест, покидает это место дискуссии, беседку. Что можно было классифицировать как бегство от поражения, которое непременно настанет, как только Пеликан приведёт ответную аргументацию в защиту Буквоеда, но её намёк на суеверие, в котором пребывали все без исключения члены клуба, почему-то, а потому, что все члены были до кончиков своих ногтей суеверны, отвлёк все их думы и заставил потянуться руками в карман костюма за новой дозировкой никотина.
И вот тут-то, всех находящихся на террасе членов клуба и накрывает откровение - их карманы неожиданно для них оказываются пусты и вместо той же пачки сигарет или же портсигара полного сигарет, каждого из этих курильщиков встречает своя пустая законченность. - Но я же помню, что это была не последняя сигарета! - первое, что приходит на ум всем этим курильщикам, так это их категорическое несогласие со столь негативной по отношению к ним действительностью. После чего, те члены клуба, кто больше полагался на пачку сигарет, с трудом удерживая на лице невозмутимость, начинают нервно перебирать содержимое карманов своих костюмов, в поиске возможно выпавших из пачки сигарет. Те же из членов клуба, кто по старой и уже редко встречающейся привычке, носил с собою портсигар, с недоумением заглядывая в его такую блестящую, но всё же пустоту, судорожно пытались понять, как такое вообще могло случиться.
Но щупай, не щупай свои карманы, и смотри не смотри в свой портсигар, если в нём ничего нет, то от одного желания, даже если оно нестерпимо, ничего там не прибавится и не найдётся. Что приводит всех этих господ сперва к полной сомнения мысли: "Или...", - а затем к сглатыванию вставшего в горле комка, с тревожными догадками части из них насчёт Дебютантки, а другой части, по поводу Буквоеда. Где первая часть членов клуба, определённо маловерующая, с рациональным подходом к жизни, вдруг припомнила, как Дебютантка своим провокационным заявлением, вначале ввергнула их в умственную прострацию, а затем воспользовалась этим обстоятельством, попросив поделиться дымком - и они как последние простофили, чтобы она поскорее от них отстала, отдали последнее.
- И это всё объясняет. - С облегчением выдохнув, поздравили себя с этим объяснением случившегося, первая, маловерующая часть членов клуба. Но затем они, по своей глупости добавив: "Будто камень с души свалился", - неожиданно увидели в этом своём высказывании ассоциативные пересечения смыслов с ранее сказанным Буквоедом и Дебютанткой, и это ввергнуло их в шок.
Другая же часть членов клуба, в основном с портсигарами в руках, что возможно и удержало их таких существенных потерь, увидели в этом божью кару за их безверие - ведь они на один миг допустили в себе сомнение насчёт Буквоеда и его миссии; и тут убедительность Дебютантки не может служить оправданием - лукавый всегда искусен на свои словесные убеждения.
В общем, после всего случившегося, а это один из многих эпизодов косвенно указывающих на всесущность Буквоеда, члены клуба стали ещё более подозрительно относиться к Дебютантке, стараясь обходить её стороной и сразу предварять её вопрос о сигаретах: "Это у меня последняя", - а также быть более бдительным в отношениях с Буквоедом, которому любые расстояния не помеха, и он одной только силой своей мысли, может лишить их последнего прибежища или отдушины на этой грешной земле - их порока.
Но не только вселенские связи с потусторонними силами Буквоеда, заставляли членов клуба с трепетом смотреть в его сторону и со страхом благоговеть перед ним, что не так уж и мешает им в своём творчестве и вполне удобоваримо, а вот то, что некоторые довольно странные высказывания Буквоеда, наводили на мысль о том, что Буквоед может быть тайным цензором, то такая возможность неимоверно пугала всех их (и даже возможно, что и Президента; но это только догадки самых трусливых голов членов клуба, которые таким образом оправдывают свою трусость).
А цензор это вам не какой-нибудь даже штатный критик или рецензент. А это такое должное лицо, которое имеет все должностные основания, не только оценивать, но и на основании своих оценок делать всё только хочет: внести или же вычеркнуть всякую жизнь из твоего произведения, как паровым катком может проехаться по представленному ему на рассмотрение произведению, вырывая из него все не укладывающиеся в формуляр разрешительных актов недостойности, своим субъективным мнением делать правки, резать по живому и не по живому, синонимизовать, по его мнению, неудобоваримые словечки, недопустимости и другого рода выпуклости отображения писательских впечатлений, рекомендовать и не рекомендовать к выпуску в тираж плод трудов твоих.
И после всего того, чего он сделал или может сделать, даже имея на то все должные основания - вы певец отстоя, и в вашем произведении нет ни одного цензурного слова, а вот нецензурных, сколько хочешь и влезет по самое не хочу (здесь использовано цензурированное словосочетание, а так этот певец разврата использовал, даже не помидоры, а другого рода живительные подробности человеческого организма) - разве любой, даже в душе творец, не имеет все должные основания испытывать затаённый в самой глубине души животный страх, слыша это страшное имя Цензор.
Но может это всего лишь не имеющие на то должных оснований догадки таких всегда мнительных членов клуба, которые во всех своих огрехах и опечатках склонны винить наборщика, в коммерческом провале произведения, конъюнктуру рынка и снижение уровня интеллекта читателя, который не может должно оценить такое высокоинтеллектуальное произведение и идёт лучше в кино, а в отказе от рассмотрения произведения (они его, конечно, для видимости взяли на рассмотрение, но автор не такой дурак, он точно знает, что его рукопись была принята лишь для того чтобы собой подпереть перекосившийся шкаф в редакторской) заговор редакторов. И претензии к Буквоеду со стороны того же сеньора Феррари, единственного кто открыто выступал против Буквоеда, всего лишь есть плод его (Феррари) внутреннего недовольства, которое как зрелый творческий продукт, уже не ищет для себя слабых отговорок и оправданий своего выхода в тираж, а найдя в Буквоеде достойного противника, так изобретательно противодействуют ему, заодно подстёгивая себя к вдохновению.
Хотя сеньор Феррари всё же имел все основания возмущаться и гневно смотреть на этого тайного цензора, Буквоеда, который посмел утверждать, что любое изображение преступных личностей, так или иначе, а романтизирует их. И конечно сеньор Феррари, чьим единственным хлебом насущным было романтизирование им этих заблудших в грехах сыновей человеческих, - а откажись он от этого, то ему только и останется, как уже самим собой романтизировать большие дороги и тёмные закоулки, - не мог спокойно отнестись к такого рода разорительным заявлениям Буквоеда, которые обрекали его на голодный образ жизни. И в голове сеньора Феррари, несмотря на все его степени уважения к замыслам божьим, с их ответвлениями в виде суеверий, неожиданно родилась весьма провокационная, подрывного действия мысль.
- Шепелявость Буквоеда, - с тревожной ноткой в голосе, да так, что пробирала дрожь у слушателей, проговаривал слова Феррари в том кругу людей, где он оказался, когда к нему пришла эта провоцирующая его на откровения мысль, - это не какой не божий знак. А это! - повысив голос до трагического, сеньор Феррари, дабы зафиксировать свою убедительность в слушателях, сделал говорящую паузу и начал всех окружающих обводить своим страшным взглядом. И как он смог заметить, то его слова нашли отражения в сердцах этих застанных врасплох его откровениями людей, которые, а что от них ещё можно было ожидать, выказали себя во всей человеческой красе - от испуга побледнели, и было видно, что пожалели о том, что сейчас находятся здесь, а не на Таити, и вынуждены всё это слышать. - Никуда не денетесь. Будете слушать! - усмехнувшись про себя, сеньор Феррари продолжил откровенничать.
- А это! - уже с оскалом повторился сеньор Феррари. - Итоговый результат его не храброго поведения, или трусости. За что он, получив по зубам, лишился части из них. И тем самым, его дальнейший словесный и умственный путь, был определён этим дефектом дикции. - И на этом своём заключении, сеньор Феррари, хотел было праздновать свою победу, но видимо мифический образ Буквоеда так сильно укрепился в сознании некоторых маловерящих в себя людей, из-за чего им приходится искать опору в себя на стороне, через веру в других людей, что мистер Пеликан, чья шаткая позиция по любому вопросу была неизменна и заставляла его искать для себя опору в других людях и миссии, вдруг проявил константу в деле своего верования в Буквоеда.
И он своим ответным заявлением: "Он проявил милость, подставив левую щеку, когда его ударили по правой", - первоначально огорошив, завёл в умственный тупик Феррари. А в такого рода тупиках, как правило, всегда такая безлюдная атмосфера и пронизывающий до костей холод, где независимо от твоего сознания, теперь кажется, что тебя до нитки раздели и обобрали. А это уже наводит на свои, довольно прискорбные мысли - Буквоед не так прост, и в нём всё-таки что-то такое, далёкое от обыденности существования, есть.
И пока сеньор Феррари отступил в свой мысленный тупик, то всех других, здесь в оранжерее присутствующих членов клуба, по иному поводу взволновал ответ мистера Пеликана. Который по какому-то своему внутреннему побуждению, взял и перековеркал эту всем известную фразу о щёках, а это уже не могло не остаться без их творческого внимания, да и в качестве отвлечения от скользкой темы о Буквоеде, это как раз подходило.
- Как мне помнится, то Иисус вначале упоминал левую щёку, а уж затем правую. - Во всеуслышание заявил сэр Монблан, придерживающий канонического взгляда на жизнь и на посмертные ожидания. И хотя в такого родах канонических вопросах, авторитет сэра Монблана был бесспорен, всё же когда всё это слышит сэр Паркер, для которого в этой жизни авторитетов нет и быть не может, а это заявление сэра Монблана ему говорит лишь о его неизлечимой страсти к самоутверждению своего авторитета, то он не может промолчать и не осадить этого зарвавшегося до самых верхов, Вельзевула (когда тема разговора касается таких духовных высот, то сэр Паркер соответственно своему видению, вознаграждает такими эпитетами своих коллег по духовному цеху).
- Твоё безмерное тщеславие, окончательно затмило твой разум, и ты уже никого, кроме себя, и слышать не хочешь. - Внутренне воодушевившись сознанием своей правоты, а помощь своему зазнавшемуся собрату по перу, чем не правота, сэр Паркер к явному ожиданию присутствующих здесь соклубников, встрял в разговор.
- А разве это имеет столь большое значение. - Выступив вперёд, яростно заявил сэр Паркер. - Ведь как математика нас учит, если конечно она для вас авторитет, - этот неприкрытый вызов авторитетности сэра Монблана со стороны сэра Паркера не прошёл без лёгких смешков у слушателей, - от перемены мест слагаемых, сумма ответственности не меняется. Или же подставленные щёки, по вашему каноническому мнению, не слагаемые? - сэр Паркер ещё более дерзко вопросил своего оппонента. Но сэра Монблана на все эти еретические уловки не подловишь, он в своих произведениях не на одном фигуральном костре немереное количество всех этих подстрекателей на греховность, этих крючкотворцев от души, будущих адвокатов пожёг. И сэр Монблан, обдав своего противника взглядом презрения к этой ходячей глупости и заодно несвежим дыханием, которое в нём всегда накапливается при виде этой ненавистной рожи, сэра Паркера, даёт свой вопросительный ответ:
- Ты хочешь подвергнуть сомнению последовательность действий сына человеческого?
И хотя сэр Паркер даже о такой возможности и не думал и не помышлял, да и если бы он этого даже хотел, то он бы всё равно не смог внести свою лепту в нарушение хода мысли и дел сына человеческого, и всё по причине своей временной далёкости от него, всё же он после этих слов сэра Монблана, впал в некоторые тщеславные сомнения насчёт себя (в общем, сэр Монблан через своё своеобразное умственное искушение, разориентировал сэра Паркера в нравственном пространстве).
Пока же сэр Паркер пребывал в своём мысленном нокдауне, вдруг в себя пришёл сеньор Феррари, который своим неожиданным заявлением поверг слушателей в свои новые недоразумения.
- А что тут спорить и гадать. Если тебя вначале ударили в левую щёку, на чём, основываясь на статистике (выходит, что не зря Ирод Великий провёл перепись населения - на основании этих данных, в последующем, уже более активно велась разъяснительная работа с населением, о котором после переписи теперь много чего стало известно), настаивал Иисус, то это в первую очередь говорит о том, что ударивший тебя наглец, правша. А так как с такого рода сознанием людей на земле и в частности, на рассматриваемой библией в то время территории, было большинство, то тот политтехнолог стоящий за спиной Иисуса и, вкладывающий в его уста все эти речи, не мог не учитывать этого общего факта. И заяви он обратное, то кто знает, не вызвало бы это в фарисейских кругах злорадства на то, что они, наконец-то, поймали на слове (он думает не как все и нарушает все установленные ветхими законами правила и традиции) этого, по его словам, нового миссию. - По мере этого, на грани анафемы, рассказа сеньора Феррари, в котором он одновременно выказывал своё безверие и верование, лицо сэра Монблана испытывало на себе перекосы гримас и мнений в ту и другую сторону, пока не пришло к окончательному для себя положению - оно возрадовалось, ведь Феррари, хоть и противоречиво, но должно аргументировав, защитил его позицию.
- Я, пожалуй, соглашусь с вами, сеньор Феррари. - Заявил сэр Монблан.
- А левши, что не люди? - попытался было прибегнуть к последнему доводу демократа, а именно к глобалистским штучкам, сэр Паркер, но у него из этого ничего не вышло, и сэр Монблан умеючи контраргументировав: "У нас демократия и значит, большинство решает, что принимать за канон права и мысли, а что за апокрифы", - тем самым в этом разговоре поставил свою жирную точку, окончательно предубедив против себя рассерженного по самое не могу, сэра Паркера.
Правда это слово сэра Монблана, совсем не то, что последним прозвучало на этом импровизированном собрании в оранжерее, а ощущение мысли, лёгким ветерком обдавшее разумения присутствующих здесь лиц: "Достоверность отображения сущего, оттачиваемая до математической ювелирности, это первый шаг к убеждению понимания мира через сердце, то есть через веру. И через этот объект фокусировки, мир видится в самую его суть", - затмила всё, что здесь было и не было, и заставила всех присутствующих, с тревогой за себя (что за херня творится в моей голове) поскорее покинуть оранжерею.
Но давайте вернёмся к Буквоеду, разговор о котором и увёл нас в такие новозаветные дебри. Так вот, среди членов клуба были и те, кто принципиально не верил в такие прямо-таки нечеловеческие, а заодно и в административные возможности Буквоеда, а вот в себя и в свои, очень даже очень. А всё потому, что эти члены клуба, а в частности месье Картье, пока никаким образом не пересекался с Буквоедом, и его тогда не было на той злополучной террасе, и он не пережил того, что пережили лишившиеся своих сигарет, но обретшие веру в сверхъестественное, члены клуба.
И сейчас этот месье Картье, своего рода Фома неверующий, который все эти ведущиеся среди членов клуба разговоры за спиной Буквоеда о его сверхъестественных возможностях и силах считает за слухи, берёт и заявляет, что пока сам лично, своими глазами не убедиться в этом его всесилии, то никогда не поверит во все эти бредни. И как в доказательство своей позиции, намерено пропускает мимо своих ушей слова Буквоеда. Да и к тому же, он увидел во всех этих действиях Ротинга, не его простоватую неуклюжесть, а тонкий расчёт.
- Господин Ротинг не так прост, и он знает, что делает. - Рассудил про себя Картье. - Он хочет обладать тайными знаниями. Но, что он там, в этой кромешной темноте может увидеть? Хм. - Задавшись вопросом, задумался Картье. Что длится всего лишь одно мгновение, и разум, но только не потемневшее лицо Картье, вдруг озаряет догадка. - А то, что здесь наверху никогда не видели! Он станет обладателем тайного взгляда на всех нас здесь находящихся. А это дорогого стоит. - А вот эта мысль Картье, почему-то привела его в сторону Сони. Куда он вслед за своей мыслью и повернулся лицом.
- А ведь я, и все мы, может только за исключением Президента, ни разу не слышали звука её голоса. - Вдруг натолкнулся на новое откровение Картье. Но не это неожиданно взволновало его, а то ...- А с чего я и все мы взяли, что слышали её голос, да ещё при этом на основании всего этого сделали для себя выводы о схожести её голоса со сладкоречивыми голосами Сирен? Ведь всё это не просто домыслы, а просто все мы стали жертвами коллективного сеанса внушения. А здесь без ... - Картье даже вздрогнул от пришедших ему в голову мыслей, повернувших его голову на этот раз в сторону Буквоеда, чей потусторонний род деятельности, на которой настаивали ходящие слухи о нём, наконец-то заставили Картье обратить на него своё внимание.
Правда ненадолго, а всё потому, что Картье, как натура больше легкомысленная и строптивая, на этот раз проявил принципиальность и решил сопротивляться первому своему побуждению, ввергнуть себя во все тяжкие доверчивые отношения с первой пришедшей в голову привлекательной мыслью - он вдруг подумал, что если всё так, то будет неплохо склонить Буквоеда на свою сторону и с помощью его экстрасенсорных способностей внушить всем членам клуба такого... И видимо эта заминка, с незаконченностью мысли Картье и остановила его, и он решил пока не верить в Буквоеда, а отыскать рациональные объяснения случившемуся.
- Я понял! - опять посмотрев в сторону Сони, по своему уразумел Картье, вспоминая прежние заседания, где присутствовала Соня и все те их домысливания, которые привели к общей убеждённости в том, что все они слышали, что Соня говорила. Правда спроси любого из них о том, о чём же она говорила, то никто об этом толком объяснить так и не сумеет. - Не зря её голос сравнили с голосом Сирен. Ведь их голоса из живых никто не слышал, а все только и слышали об одном - их голоса до безумия прекрасны и ведут к смерти. И вот тут-то, возможно для того чтобы нас всех обезопасить от страшной неизвестности, которая несёт собою Соня (для кого это будет её ведьмина сущность, а для кого иное, очаровательное её происхождение), и включилась своя ассоциативность, которая на психологическом уровне заглушила наш разум, и он включил в нашу память раздел о голосе Сони. - Картье так убедительно для себя всё это рассудил, что даже некоторым образом вдохновился. А любой отход от нормализации своих отношений со своим здравомыслием, всегда вело Картье к поступкам за гранью приличий. Правда на этот раз он решил предварительно подумать, в какую сторону направить переполнившее его вдохновение, а уж затем действовать.
- А ведь услышав голос Сони, можно хоть на чуть-чуть, но приблизиться к её разгадке. К тому же, если она до сих пор и слова не промолвила, то это, несомненно, что-то, да значит. - Размыслил Картье. - И даже если она немая, то одного щипка хватит, для того чтобы добиться от неё, если не слова, то хоть какого-то звука. - И стоило только Картье таким провокационным способом подумать и даже вознамериться осуществить эту свою диверсию, как вдруг, ко всеобщей неожиданности, со стороны Сони, не сильно, не громко, а в самый раз, для того чтобы понять, что ты отныне, до конца своих слуховых дней (пока не оглохнешь), если не раб, то верный последователь этого берущего прямо за сердце голоса, прозвучало испуганное: "Ой".
И оттого, что все члены клуба на этот раз действительно впервые услышали голос Сони, и это, не только по причине его тонкости звучания, а также по тому, что в этих стенах такие звуковые вибрации звучали так невероятно необычно, у них от такого потрясения внутри всё заскребло и ум за разум зашёлся. И это не будет лишним сказать, тем более, то, что дальше случилось, как раз укладывалось в эту общую схему дальнейшего восприятия мира со стороны разориентированных членов клуба.
И как только прозвучало это "Ой", как вдруг на всех, как будто что-то немыслимое, полное буйством духа находит. И до этого стоявшая в зале тишина, которая нарушалась лишь шорохом Ротинга из под стола и лёгкими движениями оставшихся на своих местах членов клуба, вдруг в один момент взрывается единым гулом, на грани нервного срыва, рассерженных голосов:
- Сволочь!!! - общим рёвом наполняется зал замка. Но это всего лишь первая рефлексивная реакция членов клуба на этот призыв помощи со стороны крайне в ней нуждающейся Сони. Вслед за которой, свой черед приходит для кулаков все как один взбешённых членов клуба, которые в единодушном неистовстве обрушивают их на стол. Чья дубовость исполнения, единственно что сохраняет его от разрушения под чередой столь мощных ударов по нему со стороны кулаков всё тех же членов клуба, которые таким звучным способом решили выгнать из под стола Ротинга; и всё это под неизменно звучащий, сопроводительный крик: "Сволочь!".
И, наверное, когда всё это неистовство так неожиданно вспыхнуло и всех в него погрузило, никто не мог предположить и даже предугадать, сколько оно ещё продлиться и вообще, когда оно может закончиться, - и не только потому, что для такого рода обмозгования, совершенно не было времени, - но ко всеобщему потрясению и даже неожиданности, а так всегда бывает, когда причиной зарождения события служит невероятность, всё это неистовство их мыслей и поведения, также резко закончилось, как и вспыхнуло.
И вот когда всеобщее исступление достигло своего апогея и наиболее несдержанные и ретивые члены клуба, готовы были даже броситься вниз под стол, и всё для того чтобы достать оттуда спрятавшегося от неминуемого возмездия этого преступника Ротинга, покусившегося на самое здесь святое, на неприкосновенность Сони, как вдруг на столе, со стороны места Ротинга, появляются его руки, и это в одно мгновение (и тут громко прозвеневший в руках Президента колокольчик не причём) останавливает всё это бушующееся безумство в одном положении, с застопоренными на Ротинге взглядами членов клуба.
И если с внешней причиной остановки всего этого поведения членов клуба вразнос, в общем-то, было выяснено, - ею стало неожиданное появление самого Ротинга, - то вот что на самом деле их всех побудило к этому спокойствию, то для того чтобы ответить на этот вопрос, нужно было заглянуть несколько глубже.
А всё дело в том, что все эти, такие как оказывается экспрессивные члены клуба, несмотря на всю свою разность взглядов на окружающее и их только временное единодушие, выразившееся в такое непристойное поведение за столом, каким-то интуитивным образом, в один зрительный момент на Ротинга, взяли и в уме всё про себя просчитали и в соответствии с этими расчётами сделали для себя вывод - этот, всё же подлец Ротинг, не мог послужить той причиной, которая вызвало это "Ой" со стороны Сони.
А это заставляет задуматься и даже частично взволноваться, и посмотреть в сторону Сони, для того чтобы найти для себя ответы на эту новую, только что возникшую загадку - там где должна была находиться Соня, стояла зияющая пустота. Что привело к мысленному застопориванию потрясённых пропажей Сони членов клуба, готовых бросить всё и рвануть на её поиски. И если бы сама Сони появившись, не опередила все эти мыследвижения волнующихся за её судьбу соклубников, то кто знает, сколько бы в дальнейшем талантливых, а может даже и гениальных голов, было бы разбито друг об дружку в поиске её красоты.
А так Соня, а вернее её прекрасные руки явились на свет, и воцарили мир и благодушие на лицах всех без исключения членов клуба. Правда для всех так и остался не выясненным вопрос о причине возникновения всего того, что привело их в такое душевное состояние - вначале своего звукового оформления Соней, а затем её пропажи, - и это заставляет соклубников Сони вопросительно смотреть на неё и ждать ответов на эти насущные вопросы.
Но им не пришлось долго ждать и Соня сама того не ожидая, а действуя как ей на то хотелось, тем самым, одновременно на многое открыла и прикрыла глаза всех этих, до чего же любопытных до неё персон. Которые в одно мгновение из любопытных персон преображаются в изумлённых, что приводит их к неповоротливости мысли и оседанию в себе и на стульях, и всё это происходит не просто так, а при виде каким-то фантастическим образом оказавшейся в руках Сони ручки Ротинга, - а то, что это было именно его ручка, ни у кого из них не вызывает сомнений.
- Что это всё значит? Да как это можно понимать? Я ослеп или это игра света, с его невероятным стечением световых бликов, создавших всю эту фантастическую картину. - В неостывших от всего увиденного головах членов клуба, друг за дружкой потекли все эти вопросительные волнительности.
Ну а Соня, вместо того чтобы как-то успокоить все эти, между прочим за неё волнующиеся личности соклубников, берёт и ещё больше нагнетает обстановку. Так она на самое чуть-чуть приподняв над столом ручку Ротинга, вдруг обращается к этому всеобщему возмутителю спокойствия и как всеми членами клуба сейчас думается, не просто зачинщику всего произошедшего, но и определённо провокатору, Ротингу. - Это ваша? - И только до ушей членов клуба, а вслед за этим до их сердец донеслось это вопрошание Сони, как все они, за исключением разве что только самого Ротинга, готовы были провалиться сквозь землю, чтобы не слышать и не видеть того, как на их глазах твориться такая несправедливость - предпочтение Соней Ротинга. Который, хоть и был таким образом выделен Соней, тем не менее и сам был подавлен этим, так неожиданно для него свалившимся счастьем.
Отчего он, пребывая в полной потерянности себя, сражённый можно сказать собственной ручкой, этой фигуральной стрелой Амура (чего-чего, а такого он ни в одной своей фантазии не предполагал увидеть), впал в прострацию и в ответ на вопрос Сони, и слова вымолвить не мог. И всё это под завистливые взгляды растекшихся в своих мозгах и от непонимания того, как такое может быть, и за что ему такое счастье, соклубников, которые если быть до конца откровенным, больше чем он этого заслужили. Ведь большинство из них, не только духовно, но и физически одиноки, и давно уже не слышали слов любви или как в данном случае ими увиделось и догадливо понялось, поступков предполагающих всю ту же любовь - а свои искусственные переживания на страницах своих произведений, уже осточертели.
Между тем, как всем кажется, Ротинг слишком уж наглеет, своим ответным молчанием игнорируя вопрос Сони. Которая можно сказать, ради этого подлеца и негодяя, не побоялась полезть под стол, а он, что за бесчувственная скотина, не ценит её - теперь только все поняли, чем было вызвано удивление Сони и последующая её пропажа из поля видимости членов клуба - она ногой нащупала подкатившуюся к ней ручку, а вслед за этим опустилась вниз, чтобы её достать.
- Все они, эти альфонсы, такие. Вначале добьются своего от леди, а затем демонстративно игнорируют их и их интересы. - Кусая от злобы губы, с ненавистью посмотрев на Ротинга, размыслил мистер Пеликан.
- Я этому Ротингу руки оторву, если он сейчас же не удостоит леди ответом. - Заскрипел зубами сеньор Феррари, чьё легко внушаемое, даже одним присутствием рядом леди, на самоотверженные поступки сердце, сейчас требовало от него этих самых поступков.
Правда среди всей этой, сейчас симпатизирующей Соне массы людей, были и такие, кто вовремя стряхнул с себя всю эту свою зачарованность Соней, которая, по их мнению, по своей ведьминой сущности, специально создала всю эту иллюзорную действительность и погрузила всех их в такую забывчивость перед реалиями жизни, чтобы в дальнейшем, как ей заблагорассудится, манипулировать их мнением.
- Ничего у тебя не выйдет, ведьма. - Ущипнув себя до боли за ляжку ноги, чтобы привести себя в чувства и здравость мысли, мистер Кросс решительно подумал и также посмотрел на эту манипуляторшу общественным мнением, ведьму Соню. - Знаем мы все эти ваши уловки. Вначале она своими добрыми делами втерёться к нам в доверие, а затем, когда она каждого из нас подсадит на крючок своей доброты и наконец-то, решиться показаться во всей своей уродливости, а не как все уже о ней ассоциативно её доброте будут думать, красоте, никто и не посмеет вслух заявить, что она уродина (а это синоним ведьмы) и, кривя душой (чего и добивается её хозяин, лукавый), отвергать настоящую действительность.
- Она мол, добрая! - будут заявлять в ответ на вопрос о её красоте, попавшие под очарование её поступков, не верящие своим глазам, наивные члены клуба, - злобно насытил себя внутренним смехом, с долей досады на это легковерность своих соклубников, Кросс. - Но меня ты не проведёшь, ведьма! Знаю я, что скрывается под всей этой твоей добротой. Да ты же толстая! - Кросса чуть на месте не прибила эта пришедшая ему на ум догадка, отчего у него на одно мгновение даже потемнело в глазах, и он не мог дышать. Правда на этот раз Кросса пронесло и один памятливый, а затем реальный его взгляд на утончённые руки Сони, как несостоятельную, отбрасывает эту догадку Кросса, который даже и не знает, радоваться этому обстоятельству или нет.
Впрочем, там за столом тоже не собирались дожидаться, когда Кросс или кто другой начнут додумываться до своего, и Соня, не дождавшись ответа со стороны Ротинга, к новому потрясению всех здесь присутствующих, молча пододвигает в его сторону свою руку с ручкой в ней. И тот на это в ответ, скорее всего действуя на рефлекторных началах, без указания сверху, своей головы, протягивает свою руку навстречу её руке. После чего, когда его рука входит в соприкосновение со свободным концом своей ручки находящейся в руках Сони, наступает апофеоз всего этого действия - его ручка, повиснув в воздухе, удерживается не просто двумя руками, Ротинга и Сони, а их незримым пониманием друг друга, передающимся через этот мостик их сближения - и только от них и этого понимания зависит дальнейшая судьба ручки, где она может вновь упасть или же благодаря их слаженным действиям оказаться в руках Ротинга.
При этом за всем этим действием ведётся строгое наблюдение, и не дай бог рука Ротинга позволит себе оплошность, - краем себя прийти в касательное соприкосновение с рукой Сони, - то никто из присутствующих себе даже не представляет, что он сделает с этим подлецом Ротингом, который за эти несколько волнительных минут нажил себе столько недоброжелателей и врагов, сколько он не мог себе позволить завести за несколько лет своего членства в клубе.
- Держи! - передающейся в ручку вибрацией со стороны Сони последовало предложение Ротингу.
- Держу. - Дрожью в руке откликнулся промокший до майки под рубашкой Ротинг