22 декабря 1929 года газета "Правда", которой руководил вместо Бухарина Григорий Мехлис, опубликовала благодарный ответ "Всем организациям и товарищам, приславшим приветствия в связи с 50-летием т. Сталина", подписанный Сталиным 21 декабря. Ответ этот заканчивался так:
"Можете не сомневаться, товарищи, что я готов и впредь отдать делу рабочего класса, делу пролетарской революции и мирового коммунизма все свои силы и, если понадобится, всю свою кровь, каплю за каплей. С глубоким уважением И.Сталин".
1930-й год Сталин открыл статьёй, напечатанной в годовщину смерти основателя ленинизма, 21 января в N18 газеты "Красная Звезда" под заголовком "К вопросу о политике ликвидации кулачества, как класса".
Если песню "наш паровоз вперёд летит, в коммуне остановка, иного нет у нас пути, в руках у нас (вместо Закона) винтовка" признано было считать в Кремле девизом Советской власти, то статья Сталина "о политике ликвидации кулачества", по мнению Бухарина, открыла насильственную дорогу в ад.
"... Что это значит?" - спрашивает Сталин читателя-барана, - зло иронизировал Николай Иванович, держа в руках газету. - И отвечает: "Это значит, что партия не отделяет вытеснения капиталистических элементов деревни от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества, от политики ограничения капиталистических элементов деревни".
Прочитав эту абракадабру и продолжая мысленно полемизировать, Николай Иванович злился: "В дикой природе, согласно многолетнему её изучению Чарльзом Дарвиным, все самки выбирают себе самых здоровых и сильных самцов, после чего рожают от них здоровое потомство, среди которого выживают лишь сильные и активные особи. То есть, происходит так называемый "естественный отбор": сильные выживают, слабые - погибают. Вавилов же считает, что в мире людей, где слабые или больные люди часто женятся не по законам "сильных победителей" и жизнестойкости, а по обстоятельствам, рождаются хилые дети: вялые, ленивые, мало активные. А у нас в России к тому же молодые и здоровые мужчины истреблены войной, а остальные постоянно голодают и превращаются в истощённых, слабых и пассивных бедняков. От них тоже рождается плохое потомство. Сильные же становятся так называемыми "кулаками", по определению "великого теоретика" Ленина, который никогда не видел и не знал, что такое крестьянский труд, и упустил из виду, загоняя крестьян в колхозы, такую "мелочь", как личная заинтересованность в труде, существовавшая во времена частной собственности. И в итоге произошло что?
"Кулаки", получившие незабываемые экономические уроки грабительства деревни новой властью в виде "военного коммунизма", "продразвёрсток" и "изъятия излишков", потерявшие веру в справедливость, зарезали весь свой... "лишний" скот, чтобы сдать остатки в колхоз "поровну" с бедняками. Страна в несколько дней лишилась миллионов пудов мяса, зерна и молока. Настал голод. А теперь, под влиянием статьи "товарища" Сталина о мщении "кулакам", пошли массовые высылки из родных деревень; бунты, аресты...
Крестьянская беднота, оставшаяся в колхозах на положении беспаспортных граждан (чтобы не разбежались в города), утратила заинтересованность в труде: равная оплата за неравный труд - лодырю и работяге, слабому и сильному. Все терпят сплошные убытки, разорение. А в Кремле - новое очищение партии от... "враждебных элементов". И ещё этот "зазнавшийся теоретик" Бухарин доказывает партии необходимость продления НЭПа на 10 лет, чтобы окрепла экономика государства. Но если партия это призна`ет, ей придётся заниматься... ролью "товарища" Сталина: товарищ ли он ей? Вдруг докопаются до его прошлого: что был уголовником, "паханом" с наколкой на груди... Ну, уж не-ет! Не такой он простак, наш генсек, чтобы идти на плаху. Он пошлёт на неё "врагов народа", устроит показательные суды... Ведь, чем больше в государстве социализма, тем больше у него и "врагов"!
Николай Иванович, грязно выругавшись, ударил кулаком по, невинному перед ним, столу.
2
В это приятное лето 1930 года, закрыв 13 июля 16-м съездом партии эпоху НЭПа и ленинизм окончательно, Сталин, хотя и не видел, уехав отдыхать в Крым, но знал, что по всему Советскому Союзу началось выселение из родных деревень кулаков-мироедов. Весной отсеялись, урожай уже созревает, хлеб уберут и без них, можно отправлять "гадов" по назначению... Отправляли на деревенских колхозных подводах, под охраной сотрудников ОГПУ, до близлежащих железнодорожных станций. Везде, поднимаясь до самого неба, взмётывался плач-крик провожающих родственников. Не родственники плакали тоже, но тихо, опасаясь райкомовских коммунистов, обязанных доносить обо всём верхнему начальству, если не хотят быть "вычищенными" из партии. Ну, да авось не заметят. Всё ж таки увозят на погибель соседей: люди они, хоть и обзывают их "мироедами". А на самом-то деле, какие они мироеды? Чужого не брали ни у кого, силком работать на себя не заставляли, как советчики-большевики. Не лодыри, не пьяницы. Ну, зажиточны, ну, коровёнок и лошадей у них поболе, так што с тово? Как им жить таперича без добра, без скота и пашаницы? И где жить-то будуть - ни своех изб, ни сродственников. А край тама, говорять, суровай. Да и везуть токо баб с детишками малыми и стариками, а мужиков - увезли куды-то на стройки, арестовали. Што ж оне, мужики эвти - помещики, што ль!.. За што их так? За то, што умели хозяйствовать, за работу, стал быть, не за грабёж! Грабили-то нас, деревенских, хто? Бальшавики. Так их за то - не сажають...
Плач стоял и на станциях, и в поездах, когда трогались в путь к неизвестности. Плакали в основном бабы. Мужики курили злую махру. И все проклинали, под грохот колёс, Сталина, охранников из ГПУ, "еврейску власть", устроившую всё эвто. На словах: "Народ, народ!.. Отдадим всю свою кровь до последней капли за народно дело!" А наделали-то - што? Тюрем, да колхозов, в которых даже скот кормить нечем, какое ж это народно дело?.. Опять грабиловка...
Увидев мужа раздетым до трусов и загорающим на правительственном пляже, отгороженном сетчато-проволочным забором от "народного" берега-пляжа, Надежда Сергеевна неожиданно поразилась: "Боже, какое противное ничтожество! Маленький, жирный, рябой и ещё с усохшей рукой! Если показать в кинохронике, посмотрите, мол, товарищи, это - человек, который правит государством и вами, это - Сталин, то кинозал взорвётся от хохота. А когда его показывают одетым, без лысины, которую он прикрывает волосяной нашлёпкой, все оспины на лице ему замазывает гримом его парикмахер, на узкие плечи надевает серую, широкую "сталинку", и рост ухитряются прибавить каблуками, то похож издали на мужчину. Да ещё операторы научились не останавливать камеру на его глазах - они у него ужасны, уж это я знаю лучше всех! Глаза безжалостного зверя, рассматривающего свою жертву. А я вижу это каждый день... Господи! Что же мне делать? Не могу больше его видеть, а приходится; не могу дышать с ним одним воздухом, а приходится; не могу слушать его, в общем-то, умные, но неискренние рассуждения; во всём - бездушие, холод. Что мне делать, как жить дальше?!. И все его боятся, даже соседи, даже грузин Орджоникидзе, которого он называет в глаза своим другом, а заглазно - "толстожопым бабником", хотя я ни от кого не слыхала про его "бабничество". Напротив, все сотрудники наркомата любят его за добродушие и деловитость. А во что муж превратил своего сына? Яша же мужчина, которому пора быть самостоятельным. А он вздрагивает перед отцом. Учится плохо. Какая-то женщина родила от него мальчика, а он опять скрывает это, словно совершил уголовное преступление..."
Рядом с мужем загорал секретарь Ленинградского губкома партии Киров, тоже невысокого роста, некрасивый. Но всегда улыбчиво-льстивый, прямолинейный подхалим. Надежда Сергеевна не выносила его. Но как воспитанный человек вынуждена была его терпеть: друг Иосифа и Орджоникидзе. Если бы не мать, которую Надежда Сергеевна взяла с собою из-за её неотвязных, настойчивых просьб, хотя не испытывала к ней уже никаких родственных чувств, то пляжное соседство с Кировым превратилось бы для неё в пытку (достаточно было присутствия, отвратного ей, мужа). Но мать быстро подружилась с Кировыми и почти полностью избавила её от общения с "ленинградскими гостями". Однако одна из бесед с Сергеем Мироновичем ей запомнилась:
- А можно с вами откровенно, Надежда Сергеевна? - спросил он, когда Иосиф ушёл с пляжа спать в свой санаторный "покой", а мать с женою Кирова завели какой-то свой "еврейский разговор" и удалились бродить по пустынному берегу. Море мерно вздыхало, и Надежда Сергеевна ответила Кирову тоже со вздохом:
- А получится у нас?..
- Не знаю, потому и спросил, - искренне произнёс он. - Да ведь можно попробовать...
- А... для чего?
- Что - для чего? - не понял он.
- Для чего вам откровенничать со мной? Вы же меня совершенно не знаете!
- А, понял, понял. Отвечу... Я познакомился в Ленинграде с вашим отцом и старшим братом. Потом с сыном вашего мужа. Но я... плохо знаю Иосифа Виссарионовича, хотя и знаком с ним давно. Он, как мне кажется, человек слишком закрытый. А вы - его жена. Кто лучше вас может знать его? Ведь мне - с ним работать!
- А почему вы решили, что я... смогу быть с вами откровенной?
- Логично, - согласился он. - Отвечу на это лишь обещанием, что не собираюсь вы-пы-тывать через вас что-либо такое, что навредило бы вам или Иосифу Виссарионовичу. Просто я... ну, как бы это вам... немного побаиваюсь его, что ли... И потому не во всём и не до конца доверяю ему. А вы... мне так кажется... человек очень порядочный, похожи на вашего отца. Вот и всё, весь мой к вам "интерес", если можно так сказать.
Она была ошеломлена такой искренностью. Но, всё ещё осторожничая, заметила:
- А я... почему-то не ожидала, что вы... такой наблюдательный и... бесхитростный.
- Нет, я - далеко не бесхитростный, я - человек с хитрецой как раз. Но - с совестью. Хотите - верьте, хотите - сначала проверьте.
- А как я это... проверю? - улыбнулась Надежда Сергеевна обезоруживающе. - Ладно, поверю вам на` слово! Рискну...
- Не бойтесь, вы ничем не рискуете. Я, пожалуй, рискую больше.
- А что вам хотелось бы знать?
- Почему ваш муж так опасно нападает... на хорошего, по-моему, человека?
- На Николая Ивановича?
- Да.
- Он... однажды приревновал меня к нему, хотя никакого повода для этого и не было.
Лёжа на лёгком деревянном топчане, Киров помолчал, затем очень серьёзно заметил:
- Не думаю, что личный, да ещё и ошибочный мотив, побудил генсека Сталина преследовать Бухарина и его группу с таким постоянством и упорной настойчивостью.
Выслушав довод Кирова, показавшийся ей убедительным, и поняв, что муж видит в Бухарине не мужчину соперника, а претендента на власть, она схитрила, пожав плечами и переворачиваясь на топчане с живота на спину:
- Тогда... я не знаю, что вам сказать, других причин не вижу.
- А вы... в таком случае... молодец!
- Почему?
- Умная.
- Из чего это следует?
- А вот этого - я вам не скажу.
- Почему?
- Я - тоже умный. А умные - не высказывают своих... подозрений. Высказывать следует лишь убеждения, да и то... не всегда. Лучше всего - опираться на факты.
Она рассмеялась:
- Вы, Сергей Миронович, не только умный, но и... действительно - с хитрецой. Я рада, что познакомилась с вами поближе.
- А что Иосиф Виссарионович ценит в людях более всего?
- Когда они его боятся или хвалят, - ответила она уверенно, и опять рассмеялась, чтобы он принял её серьёзный ответ за шутку.
Он так и поступил: сделал вид, что принял её слова за шутку:
- Вам легко шутить, а вот нам всем - с ним не до шуток!
- У меня тоже такое бывает. - А про себя тоскливо подумала: "Вся жизнь с ним - сплошная тоска!"
3
Осенью в рабочий кабинет Сталина вошёл из приёмной, с его разрешения, простоватый на вид, новый редактор "Красной Звезды" - высокий, костистый. Когда-то Сталин видел его на Восточном фронте - те же широкие плечи, твёрдый взгляд серых глаз: стальной. Этот странный человек сам напросился на приём: доложил новому секретарю Поскрёбышеву (прежнего, Амаяка Назаретяна Сталин сплавил в один из губкомов, подальше от себя, аж на Урал), что является кандидатом в члены ЦК, назвался Мартемьяном Николаевичем Рютиным и сообщил, что вопрос у него к товарищу Сталину не личный, а государственной важности, и был пропущен к Сталину незамедлительно из-за "неотложности" дела.
- Слушаю вас... - сказал Сталин, указывая вошедшему на стул.
И тут началось нечто похожее не то на умственное помешательство, не то на идейный фанатизм. Рютин, достав из портфеля канцелярскую папку с какими-то бумагами, положил её на стол перед Сталиным и, потыкав в неё желтым, прокуренным до ногтя, пальцем, заявил:
- Здесь... я изложил всё подробно, с фактами... и пришёл просить вас... созвать пленум ЦК!
- А по какому всё же вопросу? Мой секретарь доложил мне, что вопрос у вас - государственной важности, - заинтересовался Сталин.
- И - неотложной! - напомнил Рютин. - Но если говорить коротко, речь пойдёт о неправильной политике проведения идей социализма в жизнь нашего народа.
Изумляясь (не заболел ли?) и разглядывая лицо Рютина - типично славянское, простое, Сталин негромко спросил:
- Я не ослышался, товарищ Рютин? Вы отдаёте себе отчёт в том, что вы тут мне говорите?
- Отдаю, товарищ Сталин: я в полном уме и здравии.
Пришлось заговорить с ним жёстче:
- Давайте будем тогда рассуждать с партийных позиций. Почему вы молчали об этом на съезде?
- Я на нём не был, находился в больнице с язвой желудка. Сделали операцию, но грязно, вот и пролежал...
- Ладно, а почему теперь вы решили идти со своим вопросом сразу к Сталину? Требуете от Сталина созыва ЦК! Это ведь не шуточки, надеюсь?
Лицо Рютина стало твёрдым, как и его глаза, только что казавшиеся прозрачными.
- Я этот вопрос исследовал, товарищ Сталин, глубоко и всесторонне, и готов отвечать за свои слова как перед ЦК, так и перед его пленумом, со всей строгостью и партийной ответственностью. Поэтому и прошу вас ознакомить с моим докладом всех членов ЦК.
- Товарищ Рютин, может, будет достаточно, если один Сталин посмотрит сначала твои бумаги? А тогда уже решит, надо созывать пленум ЦК или можно обойтись без пленума и без ЦК.
Рютин заупрямился:
- Дело в том, что мы невольно порываем с идеями коммунизма по всем основным направлениям. И обойтись без ЦК никак не удастся!
- Товарищ Рютин, ты в своём уме? - даже поднялся от возмущения и гнева.
А тому, как с гуся вода:
- Отвечаю вам ещё раз: я здоров! И как кандидат в члены Центрального Комитета нашей партии, не могу молчать, когда речь идёт о кризисе, в который всё больше и больше вовлекает нашу страну аппарат партии.
- Значит, не можешь? А кто ты такой? Откуда ты взялся?
Рютин поднялся тоже, заговорил с напором:
- Я - коммунист. А "взялся" - переведён сюда, в аппарат ЦК, из Дагестана. Там я был секретарём обкома.
- Я спрашиваю тебя о другом: чего ты хочешь? - Почему-то по спине полз какой-то противный холод, страшок, что ли. Казалось, должно произойти что-то ужасное. И Рютин подтверждал это своей вызывающей позой, резкостью:
- Я... пришёл... просить вас... созвать пленум ЦК! Чтобы... обсудить на нём... неотложный... вопрос... государственной важности! Чтобы... Центральный Комитет... ознакомился с моим докладом.
- Ну, что ты заладил! Что у тебя там, что? - Поднял его папку со стола и потряс ею над собой.
- У меня там... вывод.
- Какой вывод? Какой, я тебя спрашиваю?
- Что учение Маркса... и Ленина... нами... извращается. - Под кожей Рютина на лице ходили желваки, губы его сохли, и он облизывал их. - И потому... нужны... срочные меры... для...
- Погоди, ты думаешь, когда говоришь, Рютин?! Кем извращается?! - Психанул тоже.
А тот вдруг успокоился:
- Лично... вами! - выпалил, будто ударил наотмашь. - Я потому и добивался личного приёма. Чтобы сказать всё в лицо. Открыто, а не в кулуарах. Прошу вас... довести, таким образом, обо всём... до сведения остальных членов ЦК.
Оторопело смотрел на него, и в первую минуту не знал, что сказать. Только моргал и думал: "Кто мне рекомендовал его в члены ЦК? Какой ишак?.."
- Ты не переоцениваешь себя, Рютин?
- Думаю, что нет. Факты говорят о том, что мои выводы правильные.
Решив выиграть время, сказал, как можно доброжелательнее:
- Хорошо. Оставляй свою бумагу: почитаем. Надо будет, позовём тебя. Но - учти: разговор будет не как сейчас - не дружеский, серьёзный!
- Вот этого мне и надо! Я этого сам добиваюсь.
- Ты что, угрожаешь? Кому угрожаешь? Сталину?
- Там разберёмся... - неопределённо ответил Рютин. И стоял смелый, решительный, твёрдый, словно в землю врос. Таких, знал по опыту, не поколеблешь, не собьёшь: можно только вырвать с корнем. Поэтому, чтобы не осложнять ничего прежде времени, отпустил его. А после ухода позвонил, куда надо, навёл справки. К счастью, Рютин ни к кому больше со своим докладом не обращался, огласки ему не дал. Это и решило его судьбу.
Но сначала всё-таки прочёл докладную записку этого странного человека, успевшего побывать первым секретарём в Дагестане, первым секретарём Краснопресненского райкома партии в Москве, членом Московского горкома партии и редактором "Красной Звезды". Нет, Рютин не свихнулся ни на чём, сумасшедшим не был. Но он - оказался хуже сумасшедшего для него...
В своей докладной этот досужий марксист и теоретик касался таких сложных и острых вопросов, от которых пошёл по коже мороз. Это были именно те вопросы, которые и сам себе боялся уже задавать, не то что отвечать на них. Отвечать было нечем. Рютин подвергал сомнению весь курс, взятый на коллективизацию деревни, на темпы, взятые в индустриализации страны. И делал ошарашивающий вывод, что это приводит к полному обнищанию народных масс, к отходу от идей марксизма. Он только не называл фамилию главного виновника, руководящего всем этим неверным курсом. Но кто руководит партией, было ясно каждому и без фамилии.
Решение созрело мгновенно: никому эту докладную не показывать, ни с кем её не обсуждать, а самого Рютина немедленно исключить из партии и арестовать, чтобы не мутил воду.
Однако, на арест "без всякого Якова", как говорят русские, не решился. Собрал Политбюро по делу Рютина, и резко заявил:
- О контрреволюционных требованиях Рютина, приходившего ко мне, вы уже слыхали ("Читать его докладную я вам никогда не дам, должны мне верить на слово!"). Он наговорил мне политических гадостей, поганых слов о "ленинском наморднике", который якобы давно надо было снять с газет. Поэтому я считаю, что за такие слова Рютина надо не только гнать из партии, но и расстрелять как открытого и наглого контрреволюционера! У меня всё. Другие предложения - есть у кого-либо?..
Политбюро состояло теперь из одних дристунов, знал. И вдруг - нате вам! Все молчат, глаза вниз, а Киров поднимается и говорит:
- А я считаю, что этого делать нельзя, товарищи.
- Почему? - перебил его.
- Рютин - человек не пропащий, не контрреволюционер.
- А кто же он, по-твоему?
- По-моему, заблуждающийся человек. Я встречался с ним, когда он работал в Дагестане. Честный, но - заблуждающийся... Контрреволюционер не пошёл бы на приём так открыто, да ещё требуя обсуждения... Дурак он, что ли? Значит, верил во что-то. Боюсь, не поймут нас люди, если мы его расстреляем.
Киров сел, а все облегчённо загалдели: "Да, да, не поймут... Мы же - советская власть, должны всё-таки посоветоваться... Даже при царе - за слова - не расстреливали... Проучить за такую выходку - да, следует..."
Сталин понял, Киров испортил всё дело: расстрел уже невозможен. Но Кирову он этого... не забудет. Думал, что друг, взял его с собой в Крым... Теперь понятно, почему Берия его ненавидит - сколько раз говорил: "Не верьте ему, товарищ Сталин, это волк в шкуре овцы! Он сбивает с пути и Серго Орджоникидзе".
Через месяц Рютин был уже арестован и отправлен из Москвы подальше, кажется, в Суздаль, и, ожидая суда, сидел в тюрьме. А здесь, в Москве, выяснилось, что в институте "Красной Профессуры" у Рютина полно единомышленников; что есть друзья и в Ленинграде - Каюров, например. Одним словом, арестовывать его было за что: в лице Рютина в Москве могла появиться крамольная "платформа", пострашнее бухаринского "правого уклона" в партии.
Ладно, посадили, и хорошо, пусть сидит. Сначала помнил о нём из-за необычности произошедшего, а потом стало не до него. В Париже всё ещё продолжал печатать свои сенсационные разоблачения Борис Бажанов, который знал о генсеке Сталине столько, что в пору было рвать на себе волосы, а приходилось вместо этого подбрасывать Парижу "публикации" от имени других русских эмигрантов: что "господин Бажанов" - это сбежавший из России шизофреник, состоящий на учёте у психиатров; бывший алкоголик, свихнувшийся на марксизме. Одним словом, несерьёзный человек. О Рютине в Европе вроде бы не писали ничего, будто его не существовало.
Сталин успокоился, но ненадолго. В середине осени, сразу же после XYI съезда, то есть, всё в том же 1930 году, на бунт против политического курса Сталина, спровоцированный Рютиным с группой Галкина, Астрова и Слепкова, поднялся новый враг, личный выдвиженец генсека Сергей Сырцов. Этот "неблагодарный шакал", взятый Сталиным в Москву с поста Новосибирского крайкома ВКП(б) на пост председателя СНК РСФСР, быстро снюхался на съезде с бывшим 5 лет назад секретарём ЦК КП(б) Грузии Виссарионом Ломинадзе, ставшим теперь первым секретарём всего Закавказского крайкома ВКП(б), и сколотил "право-левацкий" блок с ним. К этому блоку как-то незаметно примкнули москвичи: Лазарь Шацкин (бывший первый секретарь ЦК комсомола, а затем член ЦИК ВКП(б)) и бухаринский ученик Стэн.
Тут уж стало не только до Бажанова, но и не до семьи - пошла схватка с людьми, похитрее Бухарина и опаснее. Их блок опирался на поддержку многих секретарей и в России, и в Грузии, Азербайджане, Армении, плюс связи с комсомолом. "Бунтовщики", или руководители "блока", как назвал эту банду (хотя фактически никакого блока и не было), собирались выступить с разоблачениями политики генсека на ближайшем пленуме ЦК, который должен был состояться не позже октября. Но сам уже всё об их замыслах знал (вот что такое прослушивание телефонных разговоров), и... перенёс Пленум на декабрь. А всех этих будущих бунтовщиков, всю группу, которую пока мысленно называл "врагами народа", планируя приклеивать этот ярлык всем личным врагам официально, неожиданно для них обвинил в заговоре. Сначала исключил из партии (не устраивая никакой дискуссии, и без согласия пленума ЦК), а потом и арестовал. И ничего, проглотили все члены ЦК, дристуны вонючие. На этом вся их "борьба" закончилась. А каким героем считался этот Сырцов, какой личностью! Ничего не боялся, как и Рютин. Но... его предал бывший друг, трус, секретарь Уральского обкома партии Сулимов, на которого пришлось слегка надавить. И вся геройская группа наложила в штаны. Сулимова поставил на пост Сырцова - обычное дело: предательство надо поощрять.
Потом, несколько запоздало, вздумала взбунтоваться группа, возглавляемая старым ленинцем Александром Смирновым, который расстреливал в Иркутске адмирала Колчака; занимал в партии самые почётные посты. Вот к нему, как к основоположнику большевизма, примкнуло несколько горячих голов - Эйсмонт, Толмачёв и другие. Эти собирались доказать цифрами и показать руководству партии, что принудительная коллективизация сельского хозяйства, проведённая в жизнь генсеком Сталиным, привела-де к катастрофическому падению зернового хозяйства в стране, к массовому убою поголовья скота, а это-де, в свою очередь, вызовет через 2 года страшный голод. Да ещё звали к себе в компанию Бухарина с Рыковым и Томским. Вы, мол, предрекали всё это теоретически, а мы теперь - покажем результаты, с цифрами в руках (Смирнов занимал пост наркома земледелия РСФСР). Поддержите нас, и Сталин не сможет опровергнуть этих фактов на пленуме, у нас - будет большинство.
Но Бухарин (как и предполагалось) напустил в штаны и отказался вступать в контакт с группой Смирнова вообще. Точно так же поступили и дристуны Угланов, Котов, Михайлов, Рыков и Томский - с нас, мол, довольно.
А время шло. Пока Иосифу было не до Рютина, даже забыл о нём, тот опять появился - как-то оправдался, и вышел на свободу. И хотя голод, действительно, приближался, судьбу Иосифу спас именно этот прямолинейный Рютин: снова опередил всех и вызвал огонь на себя. Но... уже как на "врага народа". Это притормозило и группу Смирнова, и группу "национальной оппозиции", появившуюся к тому времени на Украине и возглавляемую ровесником Ленина, тоже очень смелым человеком, наркомом просвещения УССР Николаем Скрыпником, бывшим до этого генеральным прокурором республики.
Но всё это случилось чуть позже.
А перед этим опять произошла у самого дикая ссора - и не в государственной подковёрной борьбе за власть, а дома, в семье...
В тот вечер он был в сильном подпитии, и ему "захотелось". А может, показалось, что хочет. Он разделся, пришёл в спальню к жене и без ласк, без всякой подготовки полез на неё. Она сказала что-то обидное, и он, почувствовав, что не сможет, поднялся и направился к двери. Но за спиной у него раздалось:
- На что это ты снова обиделся?
- На тваё абразавани, - ответил он, не подумав. - Учишься в академии, а как разгавариваиш с мужим?!.
- С му-жем?! Который приставил к жене шпионов, следящих за каждым моим шагом, словно я - враг народа! А если считаешь меня всё-таки женой, то не пора ли изменить отношение ко мне?
В озлоблении подумал: "А может, лучше её убить? И прекратить этим вообще всякие отношения с ней и сплетни вокруг нас! - И вдруг осёкся: - А как же дети будут без матери? Кто их утешит? Некому..."
Неожиданно (казалось бы, ни к селу, ни к городу, как любила говорить жена) вспомнил, как в адрес Политбюро поступил, кем-то подброшенный, почтовый пакет с надписью "совершенно секретно". Пакет оказался от Троцкого, жившего на острове Принкипо за границей. Письмо Троцкого было датировано 4 января 1932 года. В нём Троцкий сообщал, что ему стало известно о готовящемся на него покушении бывшего генерала врангелевской армии Туркула.
"Вопрос о террористической расправе над автором настоящего письма, - писал Троцкий, - ставился Сталиным задолго до Туркула: в 1924-25 гг. Сталин взвешивал на узком совещании доводы за и против. Главный довод против был таков: слишком много есть молодых самоотверженных троцкистов, которые могут ответить контртеррористическими актами. Эти сведения я получил в своё время от Зиновьева и Каменева... Теперь Сталин огласил сведения, добытые ОГПУ, о террористическом покушении, подготовляемом генералом Туркулом...
... Я, разумеется, не посвящён в технику предприятия: Туркул ли будет подбрасывать дело рук своих Сталину, Сталин ли будет прятаться за Туркула - этого я не знаю, но это хорошо знает кое-кто из Ягод...
... Настоящий документ будет храниться в ограниченном, но вполне достаточном количестве экземпляров, в надёжных руках, в нескольких странах. Таким образом, вы предупреждены!"
"Вот змея, всё верно! - подумал он о враге. - Но через кого узнал?.."
После этого, вот так же, как и теперь в отношении жены, изменил решение и об убийстве Троцкого в этом году. Сказав себе: "Ладно, пока достаточно с него и пожара на его островной вилле, который мы ему устроили в марте прошлого года - сгорело всё барахло, которое он награбил в России. Но то, что Троцкому донесли Зиновьев и Каменев, этого я им никогда не прощу! Сталин - не обсуждал такие вещи с блядями! Не было этого!" И приказал Ярославскому и Шкирятову известить Каменева и Зиновьева о полученном письме от Троцкого.
Дристуны немедленно откликнулись письмом тоже - сами не решились прийти. Иосиф смеялся, читая их послание: "В ЦК ВКП(б):
Товарищи Ярославский и Шкирятов довели до нашего сведения письмо Троцкого от 4 января 1932 года, которое является гнусной выдумкой по поводу того, что, якобы в 1924-25 годах мы с товарищем Сталиным обсуждали удобный момент для террористического акта против Троцкого... Всё это является отвратительной клеветой с целью скомпрометировать нашу партию. Только больное воображение Троцкого, полностью отравленное жаждой устроить сенсацию перед буржуазной аудиторией и всегда готовое очернить своей злобной речью и ненавистью прошлое нашей партии, способно вызвать такую гнусную клевету..." Ну, и так далее.
"Тоже мне, публицисты! Трусливые шакалы!" - думал он. И даже не вызвал к себе - получил удовольствие и без них.
Позже узнал, что Троцкий у себя на острове тоже плевался от чтения опубликованного письма своих бывших попутчиков, и получил удовольствие снова. А потом в Кремле подох их соплеменник Мойша Лурье, в дочь которого, говорили, влюбился еврейский прихвостень Колька Бухарин. Ну, и козёл же этот "любимец партии"! То женился на своей двоюродной сестре, старше себя, то на Эсфири Гурвич, которая родила ему в 25-м рыжую еврейку по прозвищу "Козя", теперь вот снова потянуло его к евреям.
Впрочем, тянуло не только Бухарина. На еврейках были женаты Рыков, Молотов, Ворошилов, и даже Киров, вторым браком. А кто нёс на плечах гроб этого хромого Лурье до самой Красной кремлёвской стены? Русские Антонов-Овсеенко, троцкист в душе Ефремов, ставший Томским, другие дураки.
Зато сам пришёл к твёрдому и поразительному выводу: иудеи превратились, благодаря гениальному мифу о Моисее, в сплочённейшую партию "евреев", которые-де любимчики у Бога, а потому и наделённые им (вот она, сладкая гениальная приманка!) самым светлым умом, талантами и судьбой: править всеми народами на Земле. "Еврейством" иудеи сделали свой народ богатым, жизнестойким и хитрым, научившимся пролезать в руководство почти всех сильнейших государств и узнавать сокровенные государственные секреты и тайны. А потому с ними не следует ссориться, а надо опасаться их и не пропускать в свои разведорганы. К счастью, это открытие пришло вовремя. Он радовался, что успел выдворить Троцкого из СССР, а "секретное" письмо Лейбы - только вооружило. Ибо, кто предупреждён, как гласит христианская заповедь, тот вооружён. И впредь он будет думать и думать, как нейтрализовать еврейскую Силу Великой Сплочённости. Видимо, разъединением, так как эта Сила - самая опасная для Человечества. Это - главная задача теперь, и он её решит...
И вдруг летом, когда академик О.Ю.Шмидт отправился прокладывать в Ледовитом океане Северный морской путь на ледоколе "Сибиряков", а жена вернулась из Харькова от своей сестры, радости кончились: вновь для него всплыло ненавистное имя Рютина. Поссорился снова с женой, и та выпалила:
- Ты чудовище, а не человек! Если бы я не была твоей женой, ты и меня посадил бы в тюрьму!
Он прицепился:
- Почему так говоришь?
- Да потому, что ты уже сажаешь безвинных людей!
- Кого я посадил? Зачем болтаешь языком?
- А Мартемьяна Рютина?
- Какого ещё Рютина? За что я его посадил? - недоумевал он, забыв о редакторе "Красной Звезды".
- За то, что он думает не так, как ты!
Он вспомнил, но всё ещё делал вид, что ничего не понимает. Так и сказал:
- Не понимаю тебя. - И сделал недоумённым лицо.
- Да об этом же весь институт Красной Профессуры сейчас говорит! Его полностью оправдали и выпустили. А сажали, между прочим, по твоему личному приказу!
- Откуда знаешь об этом?
- Люди рассказывают.
- Какие люди?
- Которые читали его "Обращение" к коммунистам.
- Какое обращение? В какой газете?
- Не знаю. Это не в газете...
Так он узнал, что Рютин на свободе, да ещё опять распространяет свою гнусную стряпню. Однако не успел выяснить, что к чему, как эту стряпню ему уже доставили из ОГПУ. Сам Рютин был снова исключен из партии и арестован. Оказалось, он даже и не таился, а открыто распространял среди знакомых своё "Обращение ко всем членам ВКП(б)" и в придачу к нему ещё и свою статью "Сталин и кризис пролетарской диктатуры", которые отпечатал в нескольких экземплярах на машинке.
В "Обращении" Рютин писал:
"... Партия и пролетарская диктатура заведены Сталиным и его свитой в невиданный тупик и переживают смертельно опасный кризис. С помощью обмана и клеветы, с помощью невероятных насилий и террора, под флагом борьбы за чистоту принципов большевизма и единства партии, опираясь на централизованный мощный партийный аппарат, Сталин за последние 5 лет отсек и устранил от руководства все самые лучшие, подлинно большевистские кадры партии, установил в ВКП(б) и всей стране свою личную диктатуру, порвал с коммунизмом, стал на путь самого необузданного авантюризма и дикого личного произвола..."
Строчки перед глазами прыгали, в висках стучало.
"... Авантюристические темпы индустриализации, влекущие за собой колоссальное снижение реальной заработной платы рабочим и служащим, непосильные открытые и замаскированные налоги, инфляцию, рост цен и падение стоимости червонцев; авантюристическая коллективизация с помощью раскулачивания, направленного фактически главным образом против середняцких и бедняцких масс деревни, и, наконец, экспроприация деревни путём всякого рода поборов и насильственных заготовок привели страну к глубочайшему экономическому кризису, чудовищному обнищанию масс и голоду..."
Какой ядовитый, шакал!
"В перспективе - дальнейшее обнищание пролетариата... Всякая личная заинтересованность к ведению сельского хозяйства убита, труд держится на голом принуждении и репрессиях..."
Неужели это читали в Москве?
"Всё молодое и здоровое из деревни бежит, миллионы людей, оторванных от производительного труда, кочуют по стране, перенаселяя города, остающееся в деревне население голодает..."
Что там ещё? Глаза натыкались на убийственные формулировки:
"В перспективе - дальнейшее обнищание, одичание и запустение деревни..."
Так, повторяется. Что дальше?
"На всю страну надет намордник - бесправие, произвол и насилие, постоянные угрозы висят над головой каждого рабочего и крестьянина. Всякая гражданская законность попрана!.."
"Учение Маркса Сталиным и его кликой бесстыдно извращается. Наука, литература, искусство низведены до уровня низких служанок и подпорок сталинского руководства. Борьба с оппортунизмом опошлена, превращена в карикатуру, в орудие клеветы и террора против самостоятельно мыслящих членов партии. Права членов партии, гарантированные Уставом, узурпированы ничтожной кучкой беспринципных политиканов. Демократический централизм подменен личным усмотрением "вождя", коллективное руководство - системой доверенных людей".
Откуда он всё это знает? Как понял?
Много вопросов возникло в голове. Но ответом на них могло быть только одно: засадить этого Рютина в тюрьму надолго, вывезти из Москвы и содержать так, чтобы не было даже бумажки под рукой! Тогда всё ещё нельзя было расстрелять бывшего кандидата в члены ЦК незаметно или по суду.
"Всякая живая, большевистская партийная мысль душится угрозой исключения из партии, снятием с работы и лишением всех средств к существованию; всё подлинно честное загнано в подполье; подлинный марксизм становится в значительной мере запрещённым, нелегальным учением.
Партийный аппарат в ходе развития внутрипартийной борьбы и отсечения одной руководящей группы за другой вырос в самодовлеющую силу, стоящую над партией и господствующую над ней, насилующую её сознание и волю. На партийную работу вместо убеждённых, наиболее честных, принципиальных, готовых твёрдо отстаивать перед кем угодно свою точку зрения членов партии чаще всего выдвигаются люди бесчестные, хитрые, беспринципные, готовые по приказу начальства десятки раз менять свои убеждения, карьеристы, льстецы и холуи".
Стало страшно: "Неужели всё это прочла где-то и Надя? Или только слышала от кого-то в пересказе? От кого?
Не скажет, конечно, после того случая с её сокурсниками. Куда делись? Не объяснять же ей, что болтать о голоде на Украине нельзя. А они болтали - сама же передала их рассказ. Стала осторожной с тех пор со мной в разговорах. Значит, догадалась. Надо будет запретить ей шляться по Москве, где вздумается - жена вождя всё-таки! Начнут приставать с просьбами о помиловании, защите, а кто-нибудь подсунет и клубничку против меня - тогда поздно будет, останется только оправдываться. Кому оправдываться, Сталину?!"
И снова мелькнула соблазнительная мысль: "А ведь лучше всего было бы как-то прикончить эту сволочь вообще..."
Не хотелось верить, что Надя уже читала что-нибудь подобное. Решил выделить для неё тайных сопровождающих. Хотелось знать, где бывает, с кем встречается.
Рютина, конечно, осудили и выслали из Москвы отсиживать в другом городе. Но от него остались его листки, в которых этот упрямый осёл упорно доказывал:
"Печать - могучее средство коммунистического воспитания и оружие партии, в руках Сталина и его клики стала чудовищной фабрикой лжи, надувательства и терроризирования..."
Тут же рвал ненавистный лист этих неслыханных оскорблений, но со следующего, хуже змей, жалили новые слова:
Ложью и клеветой, расстрелами и арестами, всеми способами и средствами они будут защищать своё господство в партии и в стране, ибо они смотрят на них как на свою вотчину..."
Дочитав и этот оскорбительный лист до конца, поджёг его спичкой и смотрел, как он чернеет, скрючивается, будто сам Рютин на костре. Опомнился, когда обожгло пальцы. Но злобный лист с его разоблачительной мыслью уже рассыпался и стал прахом.
"Ни один самый смелый и гениальный провокатор не мог бы придумать ничего лучшего для гибели пролетарской диктатуры, для дискредитации ленинизма, социалистического строительства и социализма, для взрыва их изнутри, чем руководство Сталина и его клики..."
Загорелся и скрючился от боли и этот листок.
"Позорно и постыдно для пролетарских революционеров дальше терпеть сталинское иго, его произвол и издевательство над партией и трудящимися массами. Кто не видит этого ига, не чувствует этого произвола и гнёта, тот раб, а не гражданин, холоп, а не пролетарский революционер..."
И опять огонь жег пальцы, но слова жгли ещё больнее:
"Опасения Ленина в отношении Сталина, о его нелояльности, нечестности и недобросовестности, о неумении пользоваться властью целиком оправдались. Сталин и его клика губят дело коммунизма, и с руководством Сталина должно быть покончено как можно скорее".
Никого, никогда так не ненавидел, как этого Рютина - сильнее даже, чем Троцкого. Думал тогда: "Троцкий - что, барашек по сравнению с этим крестьянином, дорвавшимся до книжек. Если так научился писать, можно себе представить, как он говорил там, в институте Красной Профессуры, когда вернулся из тюрьмы оправданным! Интересно, какой идиот в Московском горкоме помог в его оправдании и возвращении ему партийного билета?"
Догадка озарила, как молния: "Бухарин! Конечно же, он, больше некому! Ведь куда пошёл потом Рютин? В институт Красной Профессуры! К академику Бухарину, в его вотчину..."
И тут же явилась новая и здравая мысль:
"В России самые опасные люди для власти - это умные выходцы из мужиков. Все эти Пугачёвы, Рютины, Шляпниковы, Каюровы, Сырцовы, Смирновы... Интеллигенты - образованнее, но, как правило, продажны. А Рютины, Шляпниковы - идут до конца! Поэтому Бухарина - можно оставить пока: не до него. Но Смирнова с его группой, украинского Скрыпника - раздавить нужно немедленно и без пощады!"
Вот так - как говорится "под сурдинку" - и попала в то лето группа Смирнова под его горячую руку. Напуганная расправой над Рютиным, она упустила момент, дала ему передышку, а уж Коба своего шанса - не упустил...
- Арестовать! - приказал он Ягоде. - Смирнова, Толмачёва, Эймонта, всех! Как подпольную... фракционную группу, которая... ведёт антипартийную борьбу против... политики партии. А также... подготовь своё ГПУ на Украине... к аресту Николая Скрыпника, пока что... члена ЦК.
- Сделаем, товарищ Сталин!
- Нет, ты меня не понял: со Скрыпником - не торопись. В этом году... "старого ленинца"... официально - не будем трогать. Я говорю только о том, чтобы ты... был готов к этому. Он - такой же националист, как и Мдивани, Окуджава, Кикнадзе, Торошелидзе в Грузии. Которые тоже... пока на свободе.
- Понял, товарищ Сталин. Подготовимся, можете не сомневаться.
- Я и не сомневаюсь. Напротив, считаю, что пора... тибя ставит на место Меньжинскава. Вячислав Рудольфович - чаще балеит, чем работаит...
Ягода деликатно промолчал.
- Ладна, - отпустил он сатрапа. - Иди работай хать ти! Скора не на каво будит палажица, если ищё и ти... забалеишь.
4
За женой продолжали следить ягодинцы, и она, зная это, дошла, мерзкая дочь своей развратной матери-еврейки, до лесбиянских отношений с одной из новых знакомых еврейского происхождений Зойкой Мосиной. "Наблюдение" не подозревало её поначалу: не мужчина! А когда, наконец, разобрались, в чём дело, было уже поздно ограничиваться полумерами: ведь прополз же в своё время слушок из московской больницы, что сотрудница аппарата ЦК Людмила Сталь забеременела от Троцкого и сделала аборт не в кремлёвской больнице, а в городской! Бог знает, как это всё просачивается в народ, и... от кого. То же самое может произойти и с Моськой Зойкой. Значит, надо срочно избавить Москву от этой Мосиной, а... заодно и от развратившейся Надежды... Какая она после таких фокусов мать! Да она и не любит, похоже, своих детей. Правда, язык за зубами держать она умеет, и с её ликвидацией можно подождать какое-то время: убить жену Сталина - дело не простое, необходимо продумать до мелочей, чтобы даже еврейская разведка не докопалась! А вот Мосину нужно убирать немедленно!! Пока не поползли слухи.
И всё-таки вопрос, что делать с женой, он пока не мог решить окончательно, хотя и ненавидел её теперь, и она ему была не нужна: блядей - лишь мигни - ему достанут в любую ночь. Но слухи тогда о том, что он развратник, поползут уже наверняка. Развестись с женой? Тоже будут слухи, ещё позорнее: "От Сталина жена ушла потому, что стар для неё, стал импотентом!" Убить? Рискованно... Так что же делать?.. Распространить слух самому: что не любит свою жену и спит с одной красивой балериной?.. Тоже не выход.
"Ладно, Мосину уже увезли в далёкий северный лагерь и там прикончат, чтобы не проболталась, а как быть с женой - время покажет... - решил он. И даже пошутил на собственный счёт: "Ведь мои мужские часы в штанах не показывают ещё "пол-шестого", как говорил Нико Паташвили. А он был жизнелюб и твёрдо верил в то, что пока жив, надо уметь находить удовольствия в жизни и радоваться. Да и латинское мудрое изречение "Сум спиро спэро" гласит о том же: "Пока дышу, надеюсь".
7 ноября 1932 года в Кремле собрались отмечать 15-ю годовщину "Великой Октябрьской Революции" почти все члены правительства вместе со своими жёнами. Банкет был юбилейным, пышным, не пойти на него жене Сталина было невозможно, и она, преодолев в себе отвращение к мужу и усталость от напряжения, возникшего в её семейной жизни, пробормотала, обращаясь к Бухарину, сидящему рядом с нею, как к соседу, с которым была в приятельских отношениях:
- Похоже на сборище подхалимов во время пира за столом победителя, не правда ли?
Сталин сидел напротив и, обладая отличным слухом, расслышал её слова, несмотря на то, что был уже в крепком подпитии. Изменив привычной выдержке, он негромко, но грубо произнёс:
- Думай, где сидиш, и щьто гавариш! Курица.
Надежду Сергеевну передёрнуло, словно от удара током, хотя последнее слово она едва расслышала.
- А сам... думаешь? - спросила она тоже очень тихо, уставившись ему в глаза.
Он расползся в деланной улыбке и, показывая всем видом, что шутит, бросил ей в лицо мандариновую корку:
- Лави!..
Она поднялась:
- А теперь ты: лови!.. - И отшвырнула эту корку в него. Жена Молотова, сидевшая рядом со Сталиным, быстро встала, обошла стол, взяла Надежду Сергеевну сзади за плечи и, шепнув ей в ухо: "Иди за мной! Он же напился!..", увела её в зал к танцующим парам.
Возле Сталина мгновенно, словно вырос из-под земли, возник Авель Енукидзе, крёстный отец Надежды Сергеевны. Шепнул: "Коба, не надо!.. Дома разберётесь..."
- Хорошо-хорошо, Авель! - ответил Сталин тоже по-грузински. - Спасибо, что подошёл! Мадлобт!.. А почему не хочешь переделывать своих "Воспоминаний" о бакинской подпольной типографии "Нина", а?..
- Потом поговорим, ладно? - продолжал улыбаться и говорить по-грузински Енукидзе.
- Но она - позорит меня. Это не грузинская жена, а настоящий враг!
- Да угомонись же ты! Пойдём лучше подышим свежим воздухом. Не возражаешь?.. - Авель вывел пошатывающегося Сталина из-за стола, затем во двор и, увидев там возле автомобиля поджидающего кого-то Калинина, подмигнул ему, показывая глазами на "вождя". Михаил Иванович всё понял, предложил Сталину:
- Иосиф Виссарионович, хотите прокатиться с нами по праздничной Москве? Сейчас только жена подойдёт... Заодно и проветримся...
Усадив Сталина, а потом и жену Калинина, Авель остался, а Калинин, севший рядом с шофёром, спросил:
- Ну что, Иосиф Виссарионович, поехали, да?
- А где Авель?
- Остался, не хватило места.
- Пайдёт к сваей женщине! Паехали...
Калинин подхватил:
- А помните, когда мы были молодыми и гуляли по ночным улицам Тифлиса, как Авель теперь...
- Разве Авель - малядой?
- Да я не к тому... В Тифлисе на праздниках тоже было красиво: люди ходили с цветными фонариками! Всё было разукрашено, как вот сейчас!..
- Тагда не биля електричества! - зло возразил Сталин.
Жена Калинина тихо одёрнула мужа:
- Ну, чего ты привязался к нему! Не видишь, что ли, он нализался, как сапожник!
Сталин сделал вид, что не слыхал ничего, но про себя подумал: "Ты меня ещё вспомнишь! Я тебе покажу, кто нализался!.."
Домой он вернулся "с воздуха" почти протрезвевшим, но по- прежнему злым. На поздравление ("С праздником вас, товарищ Сталин!") дежурного охранника, вышедшего из "дежурки", похожей на бюро пропусков, не ответил - скорее к маршевой лестнице, к разговору с женой: хотелось что-то договорить, доказать этой бляди. Если не спит. "Я вот, семейни чилявек, панимаиш, а живу... как халастяк, да? А ти, мат дваих дети, спаля с праститутка Моськина, так, нет? Да ищё устраиваиш при всех сцени Сталиню! Кто ти такая?! Назави сама..."
Ян Гломе, 36-летний охранник подъезда, в котором жил Сталин, истомился от ожидания его возвращения домой. Охранник был влюблён в красивую приходящую домработницу семьи вождя Александру Корчагину, комнатёнка для которой находилась сразу за входной дверью на втором этаже. 27-летняя Александра, видная из себя лицом и статная телом, но оставленная мужем из-за бесплодия, недавно стала сожительствовать с Яном, впуская его к себе по ночам на часок-другой, когда хозяева и вся обслуга засыпали. Семейный человек, латышского воспитания, он был тих и осторожен, да и понимал, где служит и кого охраняет. Поэтому о его поздних (обычно под утро) посещениях Александры никто ничего не знал и даже не подозревал.
Однако, чем дальше шло время, тем сильнее он привязывался к сладкой своей Александре, и в итоге влюбился так, что уже не мог прожить, казалось, и двух дней без неё. Ночных смен своих он ждал с нетерпением, словно молодой застоявшийся конь. Вот почему с такой радостью встретил он вождя, поздравил его и улыбался ему. Минут через 10 можно будет проскользнуть к Александре...
Было уже поздно, все, наконец-то, угомонились в огромной квартире и спали, когда пришёл Сталин. От него несло перегаром водки и табака. Значит, сразу завалится спать.
Дверь бесшумно открылась, выглянула Саша, одетая в тёплый халат, поманила Яна к себе. Он прокрался к ней в комнату. Обнимая её стройное тело, прижавшееся к нему, раздеваясь, тихо спросил:
- Всё хочу узнать, да забываю, кто у тебя за стенкой?
- Обслуга: горничная, за ней - няня, ещё дальше - повариха, потом экономка Каролина Васильевна, она, как и ты, из Риги, только ты латыш, а она немка. Затем детские комнаты.
- А в эту сторону? - показал Ян рукой на противоположную сторону.
- Туда - служебные помещения: кухня, кладовки, ванные комнаты, туалеты.
- А куда "ходит" Сталин и его жена?
- У них - отдельно есть: и своя душевая, и сортир. Это за столовой, в самом дальнем конце, если идти по левому коридору. Там кабинет товарища Сталина, в котором он щас спит. А спальня Надежды Сергеевны далеко от него. Расстроенная пришла с праздника...
- Ладно, иди ко мне, я уже разделся.
- Я тоже...
- Как думаешь, что нам будет, если когда-нибудь попадёмся? - спросил он, подминая её под себя.
- Выгонют отсюдова, што же ещё... - беззаботно ответила она, целуя его.
- А из партии?
- Само собой.
- Я - с 19-го года состою, а ты?
- С 27-го, как токо оформили сюда на работу. Без этого, сказали, нельзя, не примут... Ой, ой, мне хорошо, Янчик! Токо не спеши...
- А ты помолчи, хорошо?
- Да как же мне молчать, когда такая сладость ты у меня! Ах, ах... уй-уй... миленький... раздави меня, раздави! Вот так... вот так... у-у-у - пропала я-а!..
![[]](/img/s/sotnikow_b_i/bis0714/parus2.jpg)