Холостяк
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
![[]](/img/s/sotnikow_b_i/bis0205/parus.jpg)
Холостяк
(повесть из сборника "Ах, эта любовь-бесстыдница...")
1
Над аэродромом Гумрак, что под Сталинградом, военный лётчик Алексей Русанов чуть не разбился на своём бомбардировщике из-за так называемой "сухой мглы". Эта плотная летняя дымка, похожая на осенний туман, настолько не просматривалась вперёд, что невозможно было выйти в створ посадочной полосы - хоть на брюхо садись в степи. Радиокомпас для выходов на полосу вслепую отказал, и вместо выполнения задания назревала авария. Чтобы отыскать "заколдованную" бетонку, Алексей продолжал ходить над степью на малой высоте чуть ли не до полной выработки горючего. Пеленги аэродромная служба наведения давала плохо, и лётчик спасся только тем, что снизился до 100 метров, и с появлением вертикальной видимости, рискуя столкнуться с радиомачтами, успел всё же заметить под собой полосу, когда случайно пересек её во время одного из заходов. Тогда круто ввёл самолёт в разворот, построил по секундомеру "коробочку", выпустил после четвёртого разворота шасси и пошёл на посадку, всё ещё не видя полосы, но веря в то, что вот-вот она должна, ну, просто обязана, показаться. И она показалась - впереди и немного справа. 2 небольших подворота на малой высоте, и вот она: убирай газ и садись. Правда, немного "скозлил", но ничего - машина уже катилась по бетону. Спасены!..
А если бы полосы не нашёл?..
Пришлось бы сажать машину в степи, на брюхо. И тогда, встреться на посадке лишь небольшой бугор или яма, и вынужденное приземление могло закончиться капотом - резкой остановкой самолёта с последующим кувырком через носовую часть на "лопатки". "Капутом", как шутят по этому поводу лётчики. Ибо после такого кульбита, как правило, взрываются во время удара баки. На Ту-2 они в крыльях.
Но, слава Богу, всё обошлось. После посадки выяснилось: в самолётном радиокомпасе сгорел предохранитель. Аэродромный техник по радиослужбе показал Алексею тонкую стеклянную штучку с волоском-проводничком внутри. Техник ушёл, оставив штурману Далакишвили десяток запасных предохранителей для замены в полёте - минутное дело! А тот, скаля в дурацкой улыбке прокуренные зубы, сказал:
- Лоша, сматри, каким тонким валаском била прыкрэплена нашя судба к жизни, а!
Алексею было не до смеха.
- Дурак! - сказал он с обидой. - Предохранитель - должен пре-до-хранять, понял! Если бы ты сам сообразил заменить его в полёте - у тебя же их полная коробка в бортовой сумке! - тонкий волосок был бы сейчас не при чём! Надо быть профессионалом в своём деле! А не безмозглым мудаком, который надеется только на судьбу.
Тенгиз обиделся.
Это было днём. А теперь вечер, и они опять заходили на посадку, но... уже в Куйбышеве. И опять внизу была Волга, чужой и большой город. Завтра - вот так же - будут заходить на посадку в Свердловске. А сегодня Алексей пойдёт в этот город один, без мудака-штурмана - пусть, собака, подумает на досуге, что надо делать в полёте в первую очередь, если перестала шевелиться стрелка радиокомпаса. Да и самому хотелось после такого тяжёлого дня - 8 часов просидел за штурвалом! - отдохнуть наедине и подумать кое о чём. Полёты - дело нешуточное, в экипаже не должно быть случайных людей.
Через час после посадки Русанов уже шёл по улицам Куйбышева и думал о том, что, может быть, по этим же самым кварталам ходили когда-то его предки. От отца знал, прапрадед родом был из Самары, но сбежал от лютости своего помещика на Дон. Там выслужился в казачьи офицеры и при проведении паспортизации получил фамилию Хорунжев, которая досталась ему от названия его казачьей должности. Все дончаки были беглыми, свои фамилии открывать боялись, не желая возврата к помещикам. Ну, и становились Бунчуковыми, Копытовыми, Намётновыми, Сотниковыми, создав типичные казацкие фамилии и даже особый этнос. Прапрадед дослужился до есаула - ротмистра, если приравнивать к русской кавалерии. Однако один из сыновей этого ротмистра снова вернулся на родину. Поступил в казанский университет и выправил себе потом фамилию на свой прежний, русановский корень. От него пошли новые Русановы, образованные. Жизнь - сложная штука...
Алексей увидел бочку с квасом и остановился попить. Идти было некуда - или всё равно, куда. Стоял в очереди и смотрел на прохожих. Шли старики, дети, женщины с авоськами в руках. Медленно вечерело.
Никто здесь не знал его, никто не ждал. Он напился квасу, отошёл к скверу и сел на лавку. Рядом сидела старушка и что-то вязала спицами. Возле неё играл с котёнком мальчишка - должно быть, внук. Старушка поглядывала на него поверх очков и улыбалась. Мелькали в её руках спицы. Мелькали прохожие. А Русанов сидел и думал: "До чего же несерьёзны у нас люди! Ставят на "волосок" свою и чужую жизнь, да ещё и бравируют этим потом. Как на войне, когда во время артобстрела забывали надевать каски на головы. А ведь уже 9-ю годовщину Победы отпраздновали! Но так и не стали ответственнее".
На войне Алексей не был, в 48-м только закончил лётное училище. Но от фронтовиков знал про войну многое и считал себя офицером серьёзным: старший лейтенант всё-таки. Однако, знал за собой и необдуманные выходки, прямо-таки мальчишеские, несмотря на 26 прожитых лет. Лермонтов в этом возрасте уже заканчивал жизнь, написал сколько!..
Напротив села девчонка лет 15-ти - наверное, шла домой с урока музыки. Положила рядом с собой на скамью нотную папку с тиснёным портретом: гривастая голова, решительный поворот в профиль, массивный подбородок. Бетховен!
Девочка ела мороженое. Через год - будет девушкой. В серых глазах удивление, блеск любопытства: какой хороший, какой удивительный мир! И весь - для неё. Если, конечно, из-за какого-нибудь олуха вовремя не будет заменён предохранитель в судьбе... Но пока светлым лучом блуждает улыбка на полных губах, лёгкий ветерок шевелит белые пушистые волосы. Хороша будет девчонка!
"Дай тебе Бог всего светлого, милая!" - подумал Алексей и пошёл купить мороженого тоже - хотелось есть. И сразу привычно заныло в желудке, а затем и в душе: "Вечно эта холостяцкая неустроенность! Некогда поесть, нормально поспать..." Однако, не успел прикончить порцию, как по необъяснимой смене чувств - тоже привычно, до боли, до щемящей душу нежности - захотелось жить, дышать. Видеть людей, любить их. Трогать руками ветер. "Люди, я люблю вас! Подождите меня!.."
Они двигались по улице, и это было похоже на поток. Сначала, где-то в боковых улочках, накапливались ручейки. Потом ручьи, речки. И вот уже река слилась здесь, вобрав в себя всё, как Волга. Река жизни. И не сдвинуть, не убрать - вечные.
Девчонка ушла. Ушла и старушка с внуком. Остался только котёнок. Вечерело всё гуще, твёрже. Потом стали зажигаться огни везде. Откуда-то донеслась музыка - духовой оркестр, танцы! Алексей, словно боевой конь при звуке трубы, поднялся.
Мимо прошла молодая женщина в голубом ситцевом платье. В свете фонаря мелькнули загорелые ноги, округлости бёдер под платьем, и он поймал себя на желании. Оно возникло в нём неожиданно, некстати, да ещё с дикой, необузданной силой. Он снова сел и немного посидел.
Когда поднялся, опять стало грустно: кругом люди, а никому не нужен - один. Впереди шёл парень с девушкой: высокий лев! Пиджак - через плечо, висит полотенцем вниз, рука - у девчонки на талии. Склонился, что-то шепчет. Могут же люди жить просто! И тогда самому захотелось музыки, смеха...
Остановил первого молодого прохожего, спросил:
- Скажи, парень, откуда доносится музыка? Где у вас тут поблизости парк?
- А вон туда... - показал тот. И объяснил, как пройти.
- А танцы там есть?
- А что же, по-твоему, играют? Не вальс, что ли?..
- Спасибо.
Желание не проходило и приносило Алексею такое мучение, что опять стал проклинать холостяцкую жизнь. Все живут нормальной человеческой жизнью - с музыкой, любовью, семьёй. Только у него ничего нет. В степных или горных гарнизонах невест, как правило, не было. Не было свободных женщин для интимных отношений, кроме "вышедших в тираж погашения бывших дам" или, как ещё зло шутили, "постоянных жён переменного состава", имея в виду официанток из столовых и машинисток из штаба. За 40 дней ежегодного, причём, всегда зимнего отпуска Русанов жениться не успевал. Как прикажете жить при таком положении. Разве мыслимы такие длинные перерывы в половой жизни для молодых и здоровых мужчин! От отпуска - до отпуска, от одной командировки - до другой. Так надо ещё успеть за "отведённое" время найти себе женщину по душе! Расположить и её к себе! Не каждому и не всегда это удаётся. Так что дураки те, кто завидует холостякам. Знали бы, на ком офицеры женятся - на посудомойках, официантках, буфетчицах, и что из этого получается - не удивлялись бы культурному "уровню" офицерских семей.
В парке было людно. Призывно ухали медные трубы оркестра. Жались друг к дружке на чёрном небе звёзды, словно пары на танцевальной площадке. А кругом - молодость, счастье. Шёпот листьев, казалось, сплетался с шёпотом любви на скамейках. Ласковые руки обвивали любимые шеи. Всем хотелось, чтобы не кончалась любовь, этот вечер, эта ночь - вдруг она будет удачной или счастливой? Наверное, поэтому так густо двигались в темноте светлячки папирос по направлению к парку - это спешили запоздалые парни. После работы надо было помыться, побрить щёки, поесть, переодеться...
Алексей так и не поел. Столовые везде закрылись, а пойти в ресторан не решился: там без водки не обойтись, а рано утром у него вылет. Цель командировки - Свердловск. Вот там застрянут уже надолго: на месяц или на два. Можно будет и осмотреться.
Словно бабочки на яркий свет летели на медные звуки оркестра и девчонки - нежные и строгие, неприступные и доступные, всякие. Ещё не забыта война... Стучат каблучки по асфальту. Шелестят юбки и платья.
Танцы! Сколько сулят они неведомых встреч, необыкновенных слов, волнующих и робких прикосновений. Вдруг сегодня явится и пригласит тот, что приходит во сне? Или вымечтанный в ночных грёзах? А кому-то нужны и другие прикосновения, не робкие, а смелые и знающие, по которым соскучилась не душа, а долго томившееся тело. Мечты у людей разные.
Пригласил девчонку и Алексей - для души. Поразило лицо: тонкое, с печальными глазами. Все весёлые вокруг, а эта - нет. И взгляд далёкий, трепетно разымаются ноздри - лань! Может, кого-то ждала, а он не пришёл? Вот её и выбрал себе - под настроение. Самому тоже стало невесело.
На левой руке у девчонки болталась красная сумочка на ремешке, а сама девчонка была смуглой и тёмной. Приглашал он её молча. А теперь и танцевал молча - слишком строгой казалась. Да и о чём говорить? И улетать завтра, и настроение у обоих не то. Ладно, хоть не отказывает...
В углу танцплощадки, подальше от оркестра, сдвинулись в тесный кружок разбитные парни. Разлили в стаканы водку, выпили на глазах у всех и принялись закусывать жирной астраханской селёдкой. Вытерли ладонями губы, закурили и, раскрасневшиеся и смелые, пошли приглашать "краль".
Танцевали они похабно. Вихляясь, плотно прижимая к себе девчонок и дыша им в лицо. Приглашали, конечно, доступных. Один из них - говорил. Видимо, что-то скабрезное или солёное. Возле него взвизгивали "парковые" девицы и гоготали парни. Потом парни снова собрались в кучу и "раздавили" ещё бутылочку. Чувствуя себя героями, принялись делиться впечатлениями: "А вон та, бляха! Посмотрите, какая задница!..". "А у Нюрки - сука - опять бланш под глазом! А пришла-а!.. Знаете, как поддаёт? Поискать!.." Пол под ними забелел от окурков, лица раскраснелись ещё больше - танцы!..
Музыка оборвалась, и Алексей отвёл свою партнёршу на место. Потом наблюдал за ней. Подруг возле неё не было, стояла одна. Она казалась всем чужой.
Оркестр заиграл снова. Алексей направился опять к "сироте", но его опередил какой-то парень в серой кепке и в морских брюках-клёш. "Сирота" пошла с ним, и "Клёш" начал разделывать ногами "Линду", вихляя задом и подметая пыль штанинами-юбками.
Другую девчонку приглашать не хотелось, и Алексей поплёлся на прежнее место. Оттуда опять следил за "Сиротой". Раза 2 или 3 взгляды их встретились. "Матрос" в кепочке продолжал лихо "линдачить", ни на кого не обращая внимания и подметая пыль. Алексею снова стало неловко и грустно, танцевать расхотелось, и он направился с площадки к выходу. У выхода обернулся. Девчонка смотрела в его сторону печальным взглядом, будто просила: "Не уходи!.." А может, показалось. Он спустился с танцевального настила вниз и пошёл по аллее.
Мигали, точно плакали, звёзды. Рожком желтел месяц над дальними крышами домов. Под фонарями вдоль аллеи крутилась светлая метель из мошкары, и свет поэтому лился на асфальт дрожащий, рассеянный.
"Может, вернуться?.."
Впереди темнела скамья. Словно уставшая за день, она в изнеможении откинула спинку назад и безжизненно положила на колени по бокам свои гнутые руки. Показалось, даже вздохнула, когда он сел. На деревьях в листве тоже тихим вздохом прошелестел ветерок.
Никого не было. От большой, политой клумбы напротив тянуло сладким запахом мокрых цветов, прогревшихся за день на солнце. Из темноты донёсся далёкий пароходный гудок - с Волги, текущей под звёздами вот уже тысячи лет. Сколько людей уплыло по ней навсегда!..
- Па-ду-маешь, недотрога! - раздалось в нескольких шагах на аллее. - Не приходи больше сюда, па-длюка, поняла?!
Алексей тоже понял - сидел и думал о ней. А она - вот она: подошла к нему и села рядом. Не поворачивая головы, попросила:
- Дайте, пожалуйста, закурить.
- Вы курите? - Он достал папиросу и улыбнулся.
- Курю. Ой, какая у вас у-лыбка-а!.. Я ещё на танцах заметила. - Она прикурила от его папиросы, выпустила дым. - Я редко курю. Когда сильная тоска на душе.
- Сколько тебе лет? - перешёл он на "ты". Она не обратила на это внимания, а может, действительно, так было проще.
- 19. Работаю уже.
- Работаешь? Меня - звать Алексеем. Можно - просто: Алёшей.
Теперь улыбнулась она:
- А меня - Женей.
Вечер, показалось, был до отказа заполнен сверчками - трещали, трещали. А на лавке - опять молчание: как на танцах. И опять мешали жить эти оголённые женские коленки. Чтобы не сидеть молчаливым идиотом, Алексей спросил:
- Часто сюда ходишь?
- Нет, случайно зашла.
Она посмотрела на него. Взгляды доверчиво встретились, и они поняли: что-то необъяснимое уже произошло. Значит, должно произойти и остальное: они об этом теперь догадывались, но только пока не знали, как они к этому сближению подойдут. Должно быть, как-то само собой. Хотя инициатива, конечно, должна исходить от Алексея - мужчина.
Вздохнул в листве ветерок. И снова прокричал на Волге невидимый, с кем-то прощавшийся пароход, отдавшийся в сердце тоскливым "у-уу!.." Женины ресницы вздрагивали. У Алексея опять зашумело в висках. Он подумал и произнёс:
- Пошли купаться на Волгу? Вода, наверное, сейчас тёплая.
Она поднялась, и они направились к выходу из парка.
Потом были губы - сухие, жаркие. И глаза - добрые, почерневшие в темноте. И не противящиеся руки, податливое тело. Рука Алексея оказалась у неё под лопаткой, а другая гладила шею, грудь. Осторожно ползла в запретное. Сладкий дурман заволакивал обоим головы, а Алексей всё целовал, целовал.
Но вот её тело на песке вдруг напряглось, стало жёстким. Он услыхал молящий шёпот:
- Миленький, хватит... мне надо подняться, я устала!
Не понимал, чего она хочет, и не мог остановиться. Уже нечем было дышать, когда у неё что-то там лопнуло на спине, треснуло, и она вскрикнула:
- Ну, пусти же!..
И села, оттолкнув его от себя, освободившись от тесных объятий. Принялась поправлять на себе лифчик, на котором лопнула, кажется, тесёмка или что-то другое, он не знал. Увидев при свете месяца, должно быть, его удивлённые глаза - этого тоже не знал - зло прошептала: - Я же ещё девочка! Отвернись!..
Проходил красноватый дурман перед глазами. Вернулось соображение. И тогда пожаром охватил стыд, после которого Алексей не знал, что делать и говорить.
И хотя она ни в чём не упрекала его, он глупо начал оправдываться:
- Прости, Женечка! Не знаю прямо, как это у меня...
Лифчик на её груди больше не держался, и девчонка, продолжая сидеть на песке, стала надевать платье. Стыд у Алексея прошёл, он принялся рассказывать ей - о себе, своих товарищах, о том, что по глупости одного из них чуть не погибли утром. Тогда она прижалась к нему, заглянула в глаза и, обняв руками за шею, поцеловала. А потом легла спиной на песок и, рассмеявшись оттого, что счастлива и жива, проговорила:
- А я тоже сегодня чуть не умерла. Хотела отравиться.
- Почему? - вырвалось у него с тревогой.
- Мать у меня - сильно пьёт. Приводит мужиков в дом. Вчера с ней сильно поссорилась, а сегодня, когда она ушла утром на работу, я на свою - не пошла. Целый день думала, как это сделать - не хотелось больше жить. Только у меня потом не хватило решимости. Вот я и ушла из дома, чтобы отвлечься. Зашла вечером на танцы, а там - встретила тебя. - Она вздохнула: - На работе прогул завтра запишут. Не знаю, что и будет. Только мне теперь - всё равно: живая ведь осталась! И ты у меня теперь есть...
Она приподнялась, обняла его и потянула за собой на песок. Целуясь, тесно прижавшись, они словно боялись потерять друг друга. Ночь над ними не казалась уже такой зловещей и чёрной, и даже месяц показался бодрячком и светил теперь приветливо и весело. Стало легко, словно всё плохое навсегда кончилось - оба спаслись, в один и тот же день. Потом встретились. Получился как бы новый и общий день рождения. Выходит, свела их сама судьба? Значит, всё дурное уже позади. Но Алексея опять сводило с ума желание.
- Нет-нет! - шептала она. - Ты - добрый, ты не позволишь, я знаю.
- Откуда ты знаешь, мы только встретились.
- Знаю, и всё. Мы, женщины, много знаем такого, что вам - недоступно. И потом - у плохих не бывает такой улыбки. - Она и сама счастливо улыбалась и смотрела ему в глаза. А у него вдруг заныла душа от мысли, что утром улетать. И он сказал ей об этом. Но тут же грязно подумал: "А может, зря пожалел? Всё равно её кто-то другой..."
- Улетаешь?! - переспросила она с изумлением, и перестала улыбаться. - Как это?.. Куда?
- В Свердловск. Я ведь не местный, не здесь служу, - добавил он с горечью. - Утром улетаю.
- Всё хорошее куда-то улетает. А плохое - остаётся.
Он думал своё: "Жизнь даётся один раз. Может, завтра или через неделю суждено разбиться. Не надо было жалеть!.."
- А вот сейчас - ты чужой, - тихо проговорила она, прижимаясь головой к его груди.
Он изумился: "Неужто, правда, знает что-то такое?.." Но захватила новая мысль: "А ведь могли и не встретиться". Взял и поцеловал её - осторожно, бережно.
Она сказала:
- Ладно, я согласна. Только обещай мне: что не бросишь меня. Не бросишь?..
Он торопливо набросился на неё. Но пока возился с её платьем, трусиками, сгорая от нетерпения и многочасового желания, то перегорел при достижении рая, не успев справиться с её девственностью. Никогда ещё такого позора с ним не было - не знал, куда девать глаза, что сказать. Только сидел возле неё и, прижимая её к себе, чтобы не встречаться взглядами, гладил по спине. Из-за стыда и растерянности мужская сила больше не возвращалась к нему, хотя, глядя на её нагое тело, он по-прежнему хотел её.
Наверное, она поняла, что он больше не будет трогать её и, очевидно, радуясь тому, что осталась нетронутой, принялась утешать его:
- Ну, вот и хорошо, вот и хорошо, что так вышло. - А в мыслях чувствовала сожаление: так и не узнала, что это такое; все об этом столько рассказывали!..
- Что - "вышло"? Ничего как раз не вышло! - обиделся он и стал одеваться.
- Ну и ладно, что же теперь... В другой раз... когда будешь лететь назад. Хочешь, я приеду утром на аэродром?
Он промолчал, все ещё стыдясь её. Она это поняла.
- Во сколько ты улетаешь?
- Рано. В 7.
- Хорошо. Я приеду.
- Это военный аэродром, тебя туда не пропустят. Да и снова - прогул?..
- Заводской аэродром, что ли?
- Да.
- А ты - выйди мне навстречу. На край лётного поля со стороны города. Я попрошу шофёра автобуса, он там меня выпустит. Там - рядом совсем. Успею и на работу потом. Ну, опоздаю немного! Простят.
- Ладно, - согласился он. - Пойдём?..
Шли медленно, почти брели. Она склонила голову к его плечу и молчала. А он всё мучился: "Что она обо мне теперь?.. Вот к чему приводят длительные перерывы! Да разве же ей это объяснишь? Только хуже... А много ли для счастья надо? Не спешить никуда, идти вот так. Жить на одном месте... А суетимся всё".
Стараясь идти по тёмным сторонам улиц, они часто останавливались и смотрели, как гаснут в домах окна. Ночь! Тихо и пустынно в переулках. А им - хорошо. Но к минутному покою и счастью уже примешивается чувство расставания, и оно не даёт им сосредоточиться на своём счастье, вызывает непонятную тревогу, которая всё разрастается, ширится. И ночной покой - уже и не покой, а скорее светлая печаль, от которой начинает постепенно болеть что-то внутри. И Женя не выдерживает:
- Идём ночевать ко мне, а? Сделаешь меня женщиной.
- А ты этого хочешь?
- Теперь - хочу.
- Я не смогу к тебе. Экипаж поднимет тревогу: пропал лётчик! Понимаешь? Да и твоя мать - что она скажет нам?
- Сказал тоже! Да ей наплевать на меня, у неё своя жизнь. Закроемся в моей комнате, и всё.
Алексей чуть не простонал от досады:
- Ведь проспим потом! Ну, до чего же не везёт!..
Она поняла:
- Ладно, буду ждать тебя на обратном пути. Так даже лучше. И вообще: значит, у нас с тобой такая судьба! Да?
Не ответил, раздираемый противоречиями. Так, молча, добрались они до стоянки такси. Но и в такси молчали, будто не о чем было говорить, хотя почти ничего ещё не знали друг о друге. Пожалуй, нет. Происходило это оттого, что было ощущение родственности, когда не нужно ничего спрашивать, потому что другой думал обо всём точно так же. Они это чувствовали. А это - важнее, чем знание: где человек рос, что делал до встречи с тобою. И Алексей подумал: "Наверное, так всё-таки бывает".
Боясь нарушить всё понимающее молчание, Женя тихо прислонилась к нему на заднем сиденье и, положив голову на его плечо, замерла. Навстречу неслись зелёные огни других такси, редкие фары грузовиков - поздно уже, город засыпал. Нет, он ослеп от невыносимости расставания - погасли последние окна. Не узнавая в темноте улиц, Женя ещё раз назвала шофёру адрес. Алексей, глядя на выпученный красный глаз, напрягшийся рядом с шофёром, тоскливо подумал: "Ну, почему так всегда не везёт! Чем я провинился перед Богом? Ведь не по своей же вине до сих пор холостяк!"
Машина вдруг почти клюнула носом, присев на спружинивших колёсах, и, выпрямившись, застыла у высокого тёмного дома. Вверху на столбе качалась от ветра жёлтая лампочка под стальным абажуром. Качалась от неё тень на земле. И качался, казалось, дом. И они, выйдя из машины, стали качаться. И вообще всё было зыбким, как сама жизнь.
А теперь уже качались и мысли в голове - ничего нельзя было понять, всё происходило будто во сне. Женя стояла возле заднего колеса и тревожно смотрела Алексею в глаза. Он её обнял, но не знал, что сказать. Не было каких-то сильных, печальных слов, чтобы выразить то, что он чувствовал. Зато появилось чувство, что его уже кто-то торопит, и не было ни в чём утешения. Были одни глаза напротив, да качалась под ногами земля.
- Здесь живёт моя подруга, - донёсся шёпот. - Отсюда - ближе к твоему аэродрому. Я у неё заночую.
Нетерпеливый голос шофёра вернул Алексея к действительности:
- Ну что, летун, едешь или здесь остаёшься?
Всё правильно: уже торопят. Всегда и во всём, всю жизнь... Вечно какая-то спешка, будильники, опоздания... Вина перед кем-то. В чём, за что - неизвестно. Наверное, за то, что родился на этот свет и в этой стране. А женатые виноваты ещё и перед жёнами всегда. Во всяком случае, так говорят. Вот уж истинно суета!
Алексей торопливо нашёл губы Жени и поцеловал. Но она, словно жена, не отпускала его. Неожиданно расплакалась и висела на шее. Шофёр - тоже торопился куда-то - нетерпеливо напомнил о себе:
- Едем, что ли? Счётчик работает!..
"Вот, собака! - вспыхнуло в мозгу. - Ну, какая тебе разница, если счетчик работает? Сиди и жди..." Вслух же откликнулся:
- Сейчас... Счётчику я заплачу. - А про себя добавил: "А может, запла`чу? Вот такой юмор".
- Алёша, я утром приеду. Это - уже сегодня. Прощай! - Но по-прежнему не отпускала его шею, шепча: - Не хочу расставаться с тобой, не хочу расставаться!..
Но он пошёл от неё. Как пьяный, залез в такси с другой стороны, и они сразу поехали. Качало и тут, да так, будто и зыбкая жизнь уже кончалась. Качка эта прекратилась, когда выскочили на широкий проспект и помчались по нему, словно по Млечному Пути. Красная звезда такси относила Алексея всё дальше и дальше. Он с тревогой подумал: "Зачем она сказала "прощай", почему не "до свидания"?"
До самого аэродрома и гостиницы при нём Алексей думал только о Жене. Видел перед собой её круглые коленки, тоненькую фигурку - сломившуюся, несчастную в своей одинокости. И сердце его ныло, ныло.
- К какому дому мы там подъезжали: номер? - спросил он шофёра. И продолжая думать об узких плечах Жени, её тонких ключицах и ссутулившейся от горя спине, добавил: - И какая там была улица? - Тут же вспомнил, что в том доме живёт не Женя, а какая-то её подруга, подумал: "Зря спросил". Но шофёр уже отвечал:
- А чёрт его знает. Улица - Калинина. - Бросив баранку, он сразу двумя руками поправил на голове кепочку, и стал похож на блатного парня на танцах. Ловко поймав баранку, договорил: - Номер помнил, пока вёз. Мало ли номеров назовут за смену?.. - И усмехаясь, спросил: - Только познакомились, что ли?
- Нет, - зачем-то соврал Алексей. Может, постеснялся того, что шофёр видел, как он целовался? Сам не знал, занятый засевшей в голове мыслью: "Почему - "прощай"? Ведь "прощай" не должна говорить женщина улетающему лётчику: плохая примета..." И опять увидел раскрытые глаза перед собой, с ресничками, растущими даже из слезничков.
2
Утром Алексей поднялся вместе с техником. Хотелось спать, но он пересилил себя и пошёл на КП подписывать полётный лист. Проходя мимо буфета, который ещё не работал, почувствовал дикий голод и вспомнил, что кроме мороженого ничего не ел со вчерашнего обеда.
Из-за диспетчера, опоздавшего на работу, Алексей теперь тоже опаздывал. В столовую или буфет идти было уже некогда, вот-вот подойдёт экипаж, а ему ещё Женю встречать. Поэтому, проверив по быстрому готовность самолёта, он объяснил технику, в чём дело, и пошёл на край лётного поля. Там закурил и, всматриваясь в даль, не пылит ли где автобус, принялся ждать.
За городом, где-то над Волгой, пламенела заря. Она казалась Алексею красной парчой, развешанной над горизонтом. А через несколько минут выкатилось и огненное солнце. Лизнуло своими протуберанцами землю, позолотило ковыли и полезло вверх - на работу. Над головой запел жаворонок - радовался, должно быть, наступающему дню. А у Алексея радости не было - Женя не появилась. Последние минуты, которые он мог ещё ждать, промчались, а не прошли. Надо было возвращаться к самолёту. Посмотрев на горку окурков на пересохшей траве, бросил туда ещё один, последний, и пошёл назад.
"Может, проспала?"
Чувствуя, что накурился до тошноты, не выспался и не поел, Алексей испугался: "Вот так и разбиваются! Бывает, что и на взлёте... Руки дрожат".
Во рту у него было сухо - даже воды, дурак, не попил. Но обиды на Женю не было: "Хотя и не пришла, всё равно спасибо судьбе!"
Возле самолёта его ждал Тенгиз Далакишвили с термосом и котлетами в свёртке. Поедая их, Алексей с благодарностью подумал и о штурмане: "А он парень, в общем-то, ничего. Но до профессионализма ещё далеко".
Напившись из термоса чаю, Алексей ожил и вовсе: "Ну вот, руки уже не дрожат. Ещё полетаем! Но и самому надо быть серьёзнее: в моих руках и чужие жизни". Придя к такой правильной мысли, Алексей почувствовал себя совсем хорошо и полез по стремянке в кабину.
Остальное происходило привычно и быстро. Пристегнулся ремнями. Проверил все вентили, краники. Включил аккумулятор и запросил по радио разрешение на запуск моторов. Запуск разрешили.
Не пришла. Опять вспомнились странные реснички, нос с лёгкой горбинкой, благородный профиль. "Хорошая девчонка, ну, да что поделаешь!.."
Вырулил на полосу, нажал на тормоза и, увеличивая газ до полного, охрипшим голосом запросил:
- Взлёт!
- Разрешаю.
"Не пришла. И адреса нет. До чего же глупо всё! Когда вернусь, где искать? Кого? Вот тебе и "предохранитель"! Такой простой вещи не предусмотрел: спросить адрес! А ещё на других обижаюсь. Перегорел волосок любви - а может, и всей судьбы! - и новой стекляшкой её не заменишь теперь".
Гудели моторы. Дрожала в слепой ярости машина. Алексей отпустил тормоза, и самолёт, сорвавшись с места, бешено понёсся вперёд. Навстречу, залитая розовым светом, рванулась степь. Рука привычно отдала штурвал от себя, хвост с двумя килями приподнялся, и экипаж почувствовал себя, как на мягких рессорах. Нарастала скорость. Пора!..
Машина отделяется от земли. Шасси уходит в мотогондолы, и в тот же миг Алексей замечает впереди тонкую фигурку девчонки. В первую секунду даже не понял, что это вчерашняя подруга его, Женя - слишком напряжён был и собран на взлёт. А теперь, увидев в её руках огромный букет, почувствовал, как прыгнуло к самому горлу сердце. "Она! Пришла!.. Просто опоздала. А может, будильник подвёл. Может, доставала где-то цветы в эту рань..."
Чуть в стороне от аэродрома пылил городской автобус.
Алексей посмотрел на приборную доску. 7 часов 1 минута. До чего же нелепа человеческая судьба! А что ещё ждёт впереди? Тоже никому неизвестно... Он убрал закрылки, набрал высоту 400 метров и круто развернулся назад со снижением. В наушниках мгновенно раздалось:
- Что случилось, 275-й? Отказал мотор?
Это забеспокоился диспетчер, выпустивший его в полёт.
- Извини, "Волга", надо тут попрощаться, не успел!..
Алексей прижал машину почти к самой земле и сделал над Женей лихую горку. Затем положил машину в левый вираж и, слушая гневный голос диспетчера: "Прекратить! Немедленно ложитесь на курс! Будет доложено в отдел перелётов!", принялся смотреть вниз, отыскивая там женскую фигурку. Женя махала букетом. Было видно, как растрепались на ветру её тёмные волосы. Но не крикнуть уже, не достать - не услышит и не обнимет. Качнул крылом. Увидел, как упала в траву лицом, и больше не двигалась. "Всё, предохранитель сгорел!.."
Алексей взял курс на Свердловск, в другую судьбу.
3
К удивлению Русанова (так всё неожиданно случилось) его физиологические муки закончились уже на другой день, после посадки на аэродроме Кольцово. Вот уж действительно, как в грузинской песне: "Никогда ты не узнаешь, где найдёшь, где потеряешь". А ведь весь маршрут переживал, обижаясь на ровный гул моторов: мол, им что - железные, не то что беспокойное человеческое сердце.
Утром он доложил о своём прибытии генералу Углову, приехавшему в аэропорт на воинском "газике" из Свердловска. Тот пожурил его за "прощание" с Куйбышевом и, выдавая ему и штурману полётные карты, объявил:
- Вы прибыли сюда в моё распоряжение для выполнения заданий особой важности. В 300-х километрах отсюда, в тайге, сидят артиллеристы с новыми прицелами. Их надо испытать на воздушных целях. Этими целями - будете вы со своим самолётом, и ещё один экипаж. Вот вам маршрут на эти полёты... - Генерал указал на карте, где сидели в тайге артиллеристы, и добавил: - Подробности предстоящей работы вам расскажет старший лейтенант Одинцов. Он уже освоился здесь, будет вашим непосредственным командиром. Летать будете по очереди. Отдыхать - тоже. А пока - изучайте район предстоящих полётов. - Добродушный генерал протянул руку.
Можно было устраиваться - причём, надолго, месяца на полтора или на два, как сказал Углов - в гостинице, она была для военных, там уже находился экипаж лётчика Одинцова, сходить в парикмахерскую, подправить усы и постричься, помыться в бане и начинать знакомиться с обстановкой.
Алексей, зашедший в парикмахерскую рядом с гостиницей, и потом удивлялся не раз, как быстро состоялось первое знакомство. Невысокая, рыжая, как солнышко, парикмахерша лет 30-ти, спросила, как только он сел в кресло:
- Ну, товарищ старший лейтенант, что будем делать? И стричься, и бриться, да? И, конечно же, массаж и компресс?
Алексей потрогал пальцами щёки и легко согласился:
- Да, пожалуй, и то, и другое.
- Поняла. Значит, сначала - "полечку"?
- Верно. - Он улыбнулся. - И усы немного. Ножницами...
"Рыжая", как мысленно окрестил Алексей парикмахершу, озарилась:
- О, какая у нас у-лы-бка хорошая! Какие лермонтовские усики, ну, прямо шёлк! - И набросив на его плечи белую пелерину, с чувством прижалась к его щеке своей огненно-медной головой.
Алексей почувствовал, как мгновенно возбудился, запрыгало в груди сердце, и молоточками застучала в виски кровь. А "Рыжая", будто и не произошло ничего, начала стричь. Потом брила. Подравнивала усы. А когда дошло до компрессов на лице, прижала его голову к подголовнику кресла и одновременно к своей груди, и так нежно стала гладить щёки, что Алексей загорелся опять. Тогда она склонила лицо к его уху и жарко прошептала:
- Приходи в 2 часа на почту. Во-он, напротив окна. У меня будет пересменка. Придёшь?..
Он кивнул, и сам увидел свой маковый цвет в зеркале. "Рыжая", ловко продолжая массаж, снова склонилась к уху:
- Я тут недалеко живу. Посидим, да?..
Он опять кивнул. И не обращая уже внимания на свой жар и сильные толчки сердца - пойманным голубем дёргалось где-то под рёбрами - принялся рассматривать в зеркале её лицо. Слегка курносое, свежее от пунцовости, оно было обычным. Красивы были только глаза, блестевшие крупными полированными каштанами. Взгляды Алексея и "Рыжей" встретились и радостно досказали то, что не могло быть высказано вслух.
От ломотного желания ему стало даже больно в чреслах. К тому же он не мог теперь подняться: всё увидит другая парикмахерша, постарше и в очках. Стесняясь её, он думал: "Как же теперь?.. Не скроет и френч..." Но выручила "Рыжая". Сообразив, в чём дело, хорошея от своей радости, она опрыскала его шипром ещё раз, намеренно попала в нос, там закрутило, как перед чиханием, и внизу у него всё прошло. Он поднялся.
Уже на улице с удивлением думал: "Как она угадала, что я соглашусь на её предложение?" И тут же испугался от предположения: "А вдруг - заразная?!"
"Нет, парикмахеров, как и работников столовых и магазинов, проверяют врачи". Он успокоился. Смущало лишь, что женщина была старше его и некрасивая. Но закурил и успокоился окончательно: "Да ладно, схожу пару раз. Какая разница, сколько ей лет, когда уже полгода не спал с женщиной! А потом - только ты меня, "Рыжая", и видела!"
Но потом, когда уже между ними всё произошло, и они блаженно отдыхали в её кровати напротив огромного трюмо, он решил не бросать её - зачем? Кому от этого польза? И вспомнив про своё удивление, как она угадала, что он пойдёт к ней, спросил:
- А почему ты решилась в парикмахерской так заговорить со мной?
- Да я сразу чувствую мужчину, если он мне нравится: пойдёт или нет? Во время массажа не трудно всё выяснить. Ну, а тогда уже - напрямую, без хитростей.
- А если ошибёшься, и он не согласится?
- На такой случай у меня шутка есть наготове. Но пока - ещё не было осечек.
- А у тебя их... много побывало?
- Зачем тебе? - Она обиженно усмехнулась. - Не жениться же собираешься!
- А ты бы пошла?
- Молодой ты для меня. Был бы постарше - пошла. А знаешь, почему?
- Нет, не знаю.
- Мужчина и женщина могут быть счастливыми только в одном случае: когда подходят друг другу биологически. Ни красота, ни богатство, ничто не поможет, если не будет влечения друг к другу.
- Что же, по-твоему, красота, общность взглядов, интересов - ничего не значат, что ли?
- Ни-че-го! Ровным счётом. Только - влечение. Да такое, чтобы не оторвать друг от друга! Это - как от яблока 2 родные половинки. Соединятся - будет счастье. Не подойдут - ничего не будет. Понял? Но это - очень редко случается.
- А как узнать, моя это половинка или нет?
- Я, например, сразу знаю: мой это мужчина или "чужой". Понимаешь, этого - не объяснить, надо чувствовать! Женщины - это чувствуют лучше: "свой" или "чужой" перед ней. Даже цвет волос, кожа играют роль. Бывают случаи, когда по-настоящему женщине не подошёл мужчина только потому, что он блондин, а не брюнет. Или же у него славянский тип лица, а ей нужен - другой, восточный. Из-за этого у неё в постели, как ей кажется, не совсем то, что ей хотелось бы.
- Выходит, что я - "твой" только потому, что русый и славянин?
- Не только. Ещё и характер должен быть, который лишь мне подходит сполна. Но, кто встретит свою половинку во всём, тот будет счастлив до гроба.
- А вот один мой товарищ - постарше меня и опытнее - говорил с полным убеждением, что срок любви - всего 4 года. Потом, мол, всё равно проходит. И знаешь, отчего? Оттого, что один успел прочесть другого, как книгу, быстрее первого, и потерял к нему интерес.
- Я с этим - не согласна! Если биологические поля у мужчины и женщины притягиваются друг к другу, то... это уже всё! Влечение у них - не пройдёт. Ну, а если люди женятся, не понимая этого, тогда - может, и "книга".
- Откуда ты знаешь всё это? Ещё и замужем не была, а судишь!
- Кто это тебе сказал, что не была? Была. Но больше - не хочу!
- Почему? Не понравилось, что ли? Или не та половинка попалась?
- Та. Но муженёк-то - меня и развратил. Старше был намного. Прошёл почти всю войну, вернулся в Москву из госпиталя, в свой институт, где учился перед войной. Такие же, с опытом, были у него и дружки. Я тогда тоже в суриковском институте училась. Только поступила, на 21-м году жизни. Шёл 44-й, война ещё не кончилась, жизнь в Москве была трудной. А он меня - всяким фокусам... Правда, теперь-то я не жалею - совсем другой мир мне открыл, которого я сама, может, и не узнала бы без него. Но, с другой стороны... - Она замолчала, опять меняясь в лице - на этот раз подобрев.
Алексей подтолкнул:
- Что - с другой?..
- А тебе это интересно?
- Всё-таки не чужие теперь, иначе не спрашивал бы.
- Вот за это - спасибо. - Она улыбнулась. - Тогда слушай. Муж заставил меня сделать аборт после того, как мы поженились. Мы в общаге тогда жили. Я - на первом курсе, он - на третьем. После аборта выяснилось, что детей у меня больше не будет. Сказала об этом ему. Вроде бы огорчился. А потом - раз, мол, детей не будет - принялся меня развращать.
До сих пор жалею, что ребёнка не будет. А с другой стороны, говорю, мне и такая жизнь по душе: ни от кого не зависишь, выбирай себе, кого хочешь. Из меня всё равно не получилось бы матери семейства, я это поняла. Мой Серёга-то, видно, тоже угадал это во мне. Да он и сам был такой, только поопытнее.
- Что это? Какой - такой и сам?
Она недоверчиво посмотрела, потом, поверив чему-то, ответила искренно:
- Да то, что я - бэ от природы.
- Заче-ем ты так!.. - вырвалось у него с укоризной. Она опять изменилась в лице:
- Не нравится, да? - И смотрела, словно изучала его, но с блуждающей усмешкой на губах. - Ладно, не буду, раз такой нежный.
- А как он, собственно, развращал-то тебя?
- Ты же стыдишься всего! А спрашиваешь. - Теперь укоризна звучала в её голосе.
- Извини, не буду. - Алексей смутился.
А она возмущённо обиделась:
- До чего все любят девственниц, чистоту! А всё же интересно всем: что кобели делают с девочками? - Лицо её горело от гнева.
Он опять извинился:
- Хватит тебе сердиться, не думал я тебя поддевать. Просто вырвалось...
- А от чего вырвалось-то? От любопытства ведь?
- Ну, так и что? Что я - не человек, что ли?
- Хорошо, хоть святого не строишь из себя: человек, как все, сознаёшь. - Она прощёно чмокнула его в губы, усмехнулась: - Всем интересно, чего там!.. Вот и мне было интересно, когда согласилась сыграть в "подменку" с одной семейной парой. У них тоже детей не было, и тоже к разводу шло. Вот и попробовали. Мне это ужас как понравилось! А когда развелись...
- А чем понравилось? - перебил он.
- Остротой ощущения, чем же ещё! Знаешь, какой азарт был!..
- Не знаю, не пробовал.
- А я - до сих пор этого забыть не могу!
- Зачем же разводились тогда? Ну, и продолжали бы играть в эти игры.
- Да нет, развалилось всё не из-за меня. Серёга мой - закончил тогда институт. И уехал, один. Та пара - тоже распалась. Жить на одну стипешку было трудно, да и настоящего художника из меня, поняла, не получится. Афиши для кинотеатра рисовать за 600 рублей в месяц? Ездить на этюды голодной? На воздухе жрать хочется! В общем, взяла и бросила всё.
- А ты - отчаянная! - восхитился он.
- Вот с отчаяния и началось все. Была у меня там, в Москве, подружка одна - парикмахерша. От нечего делать принялась как-то учить меня - когда капризных клиенток не было. А у меня - прямо художественный талант открылся. Бабы ко мне так и попёрли: за красотой! В Свердловск к матери я уже вернулась уверенной в себе. Затем стала работать здесь вот, в Кольцове. Эту квартирку - я себе ножницами выстригла!
- Как это?
- А так. Скопила денег, дала хорошую взятку, кому надо, и вот живу с тех пор. За деньги это быстро делается. Знаешь, сколько я на бабской красоте, да на молодых парнях зарабатываю? Которые идут стричься только ко мне.
- Сколько?
- До 5-ти тысяч в месяц.
- Больше меня... - удивился Алексей.
- У меня - вся местная знать записывается на очередь! Каждый потом трёшницу, а то и пятёрку оставляет. Сверх прейскуранта. Да ещё из Свердловска приезжают клиентки. Эти со мной заранее договариваются, по телефону. Слава о рыжей мадам Антонине здесь по всей округе - знаешь, какая?! Не сижу и минуты без дела.
Алексей улыбнулся:
- У тебя, действительно - не жизнь, а малина!
Антонина почему-то решила, что он смеётся над ней, проговорила с вызовом:
- А я и не жалуюсь. В прошлом году... сразу двух любовников себе завела. Из женатых. Чтобы и языками не трепали, и чтобы лишнего времени у них не было. Одному - назначала свидания здесь по чётным числам, другому - по нечётным. Мол, занята на другой работе по вечерам, через день.
- Зачем ты мне это рассказываешь?
- А чтобы ты не приставал больше с расспросами. Или - шёл, если тебе не нравится.
Он рассмеялся - с Антониной ему почему-то было легко и просто. Спросил:
- И как эти твои любовники, хорошими были?
- А я их выбрала себе по контрасту. Один - блондин, другой - тёмненький был. Брюнетик не наших кровей.
- А почему ты их по контрасту?
- Говорила же тебе - для остроты. Сегодня - с одним, завтра - с другим. И оба - совершенно разные чтобы! - Она вдруг остановилась в своём хвастовстве. - Я - ненормальная, да?
Он успокоил:
- Нормальная, чего там. Только я - не понимаю этого.
Она увидела - не смеётся. Принялась доказывать:
- Понимаешь, жизнь - скучная у нас, люди - мыши какие-то, боятся всего. Читать - не хочется. В книжках и в жизни - всё по-разному. В кино - тоже. Чем ещё заниматься, пока живёшь? Мужики находят утешение в водке. А если я этого не хочу? Ну, не люблю я водку! Что мне остаётся? Только ножницами, что ли, целыми днями? Так зачем?..
- Все деревья - лишь дрова? - спросил он. - Это, что ли, хочешь сказать?
- Какие дрова? - не поняла она.
- И берёза - дрова, и кедр, и магнолия. А всякая еда - лишь закуска. Так? И не надо, мол, усложнять.
- Вот тип! Я ему про эротику, а он - чёрт знает про что! Ты мне ещё политзанятия устрой в постели! - продолжала она, не понимая его и раздражаясь от какой-то смутной догадки. - Ведь мне в художественном институте - ещё и вкус привили! Я же в мужском теле - красоту понимать стала! Зачем же, думаю, отказывать себе? Во имя чего? Вот, пока молодая, и буду жить, как хочу!
Она, будто выдохлась или устала - не понять, от чего замолчала, сухо глядя и обиженно нахохлившись. Потом спросила упавшим голосом:
- Это ничего, что я тебе так откровенно всё? У нас же презирают за это.
- За что - это?
- За искренность, вот за что! - почти выкрикнула она, вновь заводясь и нервно подтягивая голые коленки к подбородку.
Почему-то он не презирал её - сам не знал, почему. Может, оттого, что говорила об интимном без грязных недомолвок, просто. Как говорят о человеческом врачи или художники. Только он стал называть её с тех пор по-мужски: Антон. Она не обижалась - кажется, ей это даже нравилось.