Сорокоумовский Иван : другие произведения.

Русские панки - взгляд с Запада

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Немного о панках.  Этот перевод,  конечно, сравнительно слабая в исследовательской части работа, но введение меня заинтересовало. Я знал, что западные ученые также находятся в очень жестких рамках «ведущих научных парадигм», поэтому для некоторых (можно использовать слово «нерешительных»?) ученых русская панк-культура представляется несущественной и несуществующей. Ее как бы нет, потому что популярная в кое-каких научных кругах парадигма не допускает бытования панка в России. Надеюсь, никого не шокирует тот факт, что наука в Европе или США, иных континентах также подвержена идеологическому прессингу? Хотя об этом не принято сейчас писать в России, как думаю, по разным причинам. В этой необычной для англоязычного ученого работе, автор попытался сделать шаг по сложной дороге понимания того факта, что любая парадигма сдерживает в какой-то степени развитие науки. Может быть, это еще один шаг в сторону отказу от современного антропологического идеализма? Прим. Перевод осуществил за три часа, это вольная компиляция каких-то отрывков, интриговавших меня. Не пеняйте за недостатки! Еще замечу: автор текста переводчик с русского языка.
  THE DISCURSIVE CONSTRUCTION OF PUNK: LANGUAGE AND IDENTITY IN RUSSIA’S PUNK-ROCK ‘SUBCULTURE’ by Matthew Charles Everingham Tite
  (A thesis presented to the University of Waterloo in fulfillment of the
  thesis requirements for the degree of Master of Arts in Russian)
  Аннотация
  Начиная с середины 1980-х годов советская молодежь стала
  вызывать повышенный интерес западных ученых, ожидающих «изменений
  молодежных субкультур в результате процессов перестройки и гласности».
  К сожалению, несмотря на этот возросший интерес, русская панк-община
  остается преимущественно на перифериях научных изысканий.
  Можно предположить, причиной этого недостаточного внимания стала
  чрезмерная зависимость исследователей от т.н. «новых субкультурных
  теорий». Эти теории преимущественно стремятся понять субкультуры с
  точки зрения однородности ценностей и «символического сопротивления»
  социальным структурам в рамках жесткой вертикальной и культурной
  моделей. Такая парадигма, в сочетании с известными западными взглядами, приводит к тому, что русские панки несколько аномально смотрятся на общем фоне. Что и заставляет ученых дискредитировать саму идею русского панка: исследователи зачастую приходят к выводам, будто русский панк лишь имитирует западный.
  Мое исследование показывает иное: я пришел к выводу, что русский панк
  также развивается и существует в русле своего собственного дискурса и
  пространства. Русское панк-сообщество подлинно в том смысле, что также осуществляет генерацию «панк-идеи», принимает участие в строительстве этой идеи и группы в целом. В этом смысле моя точка зрения на молодежные сообщества представляет собой значительный отход от традиционного понятия «субкультура» и от общего представления о панках. Дескать, панк-культура включает в себя немногим больше, нежели стиль одежды и поведения. Мое предварительное исследование предполагает: русская панк-община строит динамическое дискурсивное пространство, в котором личность должна постоянно согласовывать свое поведение с членами группы, в том числе через язык.
  Я не сразу пришел к таким выводам. Осенью 2004 года я по-прежнему
  испытывал скептицизм относительно подлинности русского панк-сообщества.
  Однако, после изучения научной литературы и доступных мне источников,
  моя точка зрения резко изменилась.
  Во-первых, в попытках найти надежные данные я начал посещать
  несколько русских интернет-форумов.
  Данные, полученные из этих источников, оказались интригующими.
  Это были хорошо знакомые мне по западном панк-форумам обсуждения, вроде жалоб русских «они нас не понимают» или «это просто мода и поза», а также споры о неравенстве в распределении власти, поиски аутентичности.
  Во-вторых, весной 2005 года я случайно наткнулся на статью
  Д. С. Трабера, озаглавленную «Белые меньшинства Лос-Анджелеса: Панк и противоречия маргинализации» (2001). Можно заметить, не вдаваясь
  слишком глубоко в аргументы Трабера, что эта статья описывала панк-сцену в
  рамках теорий среднего класса, говорила о людях, которые живут в
  реалиях нищеты и недостаточности средств для строительства картины Эго. И здесь подчеркивалась важность дайвинга, прославления бедности,
  свойственных русским панкам.
  Поэтому я начал пересматривать свои убеждения, задавая себе следующие
  вопросы : (а) как община организует свое пространство и существует в
  нем; (б) как отдельные участники  осознают себя причастными к строительству, (в) в какой мере мы можем считать, что эти самопрезентации относятся к сообществу.
  В своей работе я предлагаю на время отказаться от концептуальных
  понятий «субкультур», замещая их более удобными для моих целей
  терминами «сообщество» или «группа практиков».
  Я сознательно избегаю общие теоретические установки, вроде того что
  музыка панк и панк-политика определяет индивидуальность
  панк-субкультуры.
  Напротив, в данной работе я рассматриваю русский панк как сообщество
  людей, которые идентифицируют себя с субкультурой через общение,
  дискурсивные практики, стратегии анализа данных, а также по этическим
  соображениям.
  ...Диссертации принято начинать с обзора литературы, но в моем случае
  оказалось, что научных публикаций о русских панках очень мало.
  Впрочем, мне оказались доступными работы Хилари Пилкингтон (Hillary
  Pilkington, 1994) и Джона Бушнелла (John Bushnell), 1990 «Граффити
  Москвы».
  В этих исследованиях, по крайней мере было некоторое понимание
  русского сообщества, предоставлялась историческая информация.
  Кроме того, авторы предлагали важную дискуссию - почему панк
  также игнорируются русскими исследователями.
  Скажем, влияет ли на русских ученых западная научная парадигма?
  Известная теория предлагает отказ от точки зрения на «молодежь» как на
  однородные и бесклассовые социальные категории, предполагая, что
  молодежь может быть разделена на подкатегории или субкультуры, в зависимости от класса, способов проведения досуга, культуры. В работе Эллиса Кэшмора «Living in a Void» (1984) утверждается: «Если бы вы не
  выросли в центральной части города, вы никогда не знали уважения, скуку
  школы, уничтожающих душу моментов арестов, боязни отсутствия работы».
  В приведенной выше цитате Кэшмора, схожей с точкой зрения «новых
  субкультурологов», функционалистов «молодежная субкультура»
  истолковывается как конфликт между доминирующими и подчиненными
  культурами. Исходя из этого, чтобы полностью понять субкультуру
  необходимо исследовать структурные события, которые проблематизируют
  ее: через отношения в рабочем классе, мужские ценности и т.д.
  Ранний функционализм, безусловно,  находился под сильным влиянием
  неомарксистской идеологии - в частности, концепции
  социально-культурной маргинализации и освоения культурного пространства в результате эрозии рабочего класса в послевоенной Британии.
  Поэтому Коэн (1972) утверждает: «Скрытая функция субкультуры
  заключается в желании выражать, пусть решительно и воинственно, но
  "иллюзорными" способами (в подлиннике "волшебными") противоречия,
  которые остаются скрытыми или нерешенными в родительской культуре.
  Отсюда все возможные вариации субкультур следует рассматривать как
  обыгрывание центральной темы: противоречия в идеологическом плане между традиционным для рабочего класса пуританством и новой идеологией потребления. А на экономическом уровне эта борьба становится конфликтом между частью социально мобильной элиты и люмпенами.»
  В отличие от «Бирмингемской школы», Чикагская социологическая традиция предполагала интерпретацию субкультур (в том числе: платье, практики, тусовки, арго и т. д.) через способы достижения «значимости», когда бриколаж или культурные ценности родительской культуры смещаются, гомологически кодифицируются для создания новых субкультурных значений «протеста», «низовых» и «аутентичных» ритуалов сопротивления. Например, в соответствии с точкой зрения Кларка и др. ученых, ботинки и подтяжки бритоголовых следует рассматривать как мнимую попытку «восстановить» потерянные классовые значения одежды, тогда как «плюшевый» вид мальчиков из высшего класса скрадывает противоречия мобильных элит, вроде присущего им неквалифицированного, почти люмпенского, труда.
  Взгляды ученых Бирмингемской школы на панков хорошо известны.
  У Хэбдиджа субкультура панков в Англии имеет общие черты со
  своими предшественниками - модами и др.: английские панки
  преимущественно происходят из рабочих слоев. Их протест - это
  ритуальное сопротивление очевидным социальной, экономической и
  культурной дискриминациям.
  «Панк-стиль - сложные системы бриколажа и гомологии (иной похожести),
  созданные запутанными способами вокруг множества центральных значений» (Hebdige, 1987).
  Панк-стиль (рваная одежда из мешков для мусора, булавки, бритвы,
  «пошлость» музыки) суть попытка разрушения уже существующих дискурсов и отмежевывание от них через открытые и экстравагантные инаковости.
  Хэбдидж замечает, что хотя панки постоянно живут в реалиях
  школы, работы, семьи и класса, они пропустили все эти реалии через свою
  культуру и воссоздали их в виде «шума», нарушения, энтропии, хаоса.
  Это стало возможным лишь потому, что панк-стиль сделал решающий
  шаг на разрыв с родительской культурой, также со своей собственной.
  Панк-сообщество по определению идеологически противоречит себе.
  Влияние Бирмингемской школы на анализ русского панка в середине
  1980-х годов несомненно.
  В соответствии с центральными принципами «new subcultural theory»,
  в центре внимания многих ученых оказались те способы, которыми
  советские молодежные движения ставили под сомнение недостатки и
  противоречия доминирующей культурной идеологии (официальной советской культуры). Для примера, см. Фрисби, 1989.
  Подобная научная точка зрения  в последние годы была подвергнута
  критике, как слишком узкая и ведущая к принудительному ограниченному
  анализу советско-русского рока (Steinholt, 2001).
  В частности, многие замечали, что несмотря на значимое место панков в
  среде неформальной молодежи (с момента своего появления в конце 1970-х годов), в реальности советские панки не подпадают под рамки ключевых
  утверждений английской школы.
  Особенно видна эта конфронтация парадигмы и реальности в демографии
  социалистического панка.
  Так, для «новой субкультурной теории» характерно утверждение, будто
  существование советской и социалистической «субкультур» напрямую
  связано с социальными, культурными, экономическими факторами (вроде
  проблематизации опыта рабочей молодежи).
  Это утверждение звучит не всегда логично в контексте советской и ранней
  постсоветской эпохи панка, в частности в рамках анализа польского и
  венгерского панк-движений.
  Бушшнел утверждает, что советские панки не возникают из рабочего
  движения, а «пришли главным образом из верхней половины социальной
  иерархии» (Бушнелл, 1990, стр. 122).
  Существует значительное количество расхождений относительно
  фактической даты появления панк-рока в России - по разным оценкам в
  период 1975-1985 гг.
  Венгерский панк в основном представлен т.н. «детьми OTP» (дети, возникшие в результате какой-либо государственной реформы), многие из которых по конформных соображений впоследствии отказались от своих убеждений и теоретически успешно рассматриваются как подлинный «побочный продукт не удавшейся социальной политики» (Ryback, 1990). Напротив, русские панки
  остаются аномальными даже по своему происхождению, поскольку членство в субкультуре не исключает пользование привилегиями, связанными с их классом, несмотря на внутренние иерархические различия между «домашними» и «подвальными» панками. (Pilkington, 1994).
  Английская школа также не совсем подходит для описания конфликта
  доминирующей культуры и панк-культуры.
  Как отмечалось выше, под «доминирующей» культурой понимается
  «официальная» идеология коммунистической партии, несмотря на критику,
  что партийная культура редко отражает реалии советской жизни (Steinholt, 2001).
  Итак, теория советской бинарной оппозиции (между «подчиненной» и
  «доминирующей» культурами), когда возникает «субкультурное»
  сопротивление, часто отражает откровенно политизированный характер
  многих исследований, проведенных в 1980-х и 1990-х годах. (См.: Ramet,
  1985; Ryback, 1990; Cushman, 1995).
  Pilkington отмечает в работе 1994 года: московские панки представлены
  двумя группами; это панки «подвала», тусующиеся и живущие в тяжелых
  условиях, и «домашние» панки, лишь принимающие стиль, арго
  панк-общества.
  Советские панки также сравнительно аполитичны.
  Pilkington (1994) утверждает, даже попытки политизировать панков (вроде
  московской акции «Панки голосуют за Ельцина», 1990) оказались
  неудачными, панки протестовали в основном против нехватки
  презервативов, лака для волос и сигарет.
  Вероятно, относительно не антисоветская позиция русских панков
  определялась политикой коммунистической партии. С 1987 до 1989 гг.
  комсомол и другие ответственные органы государства предприняли
  инициативы для решения конкретных проблем неформалов.
  Эти инициативы предлагали практику «дифференцированного подхода
  к неформальным организациям, которые идеологически совместимы
  (например, военно-патриотические клубы), нейтральны или пассивны, т.е.
  группы по интересам».
  Результатом этой политики стала классификация русских панков как
  ориентированной на музыку социально-нейтральной группы.
  Впрочем, следует отметить, русские панки также подвергались репрессиям
  - арестам, помещениям в психиатрические заведения, особенно в
  восьмидесятые годы (Bushnell, 1990; Toloui, 1992),
  Вполне возможно, что для русских панков и работников с молодежью
  главными врагами всегда оставались т.н. «гопники».
  Гопники («gopniki») - общий термин, обозначающий молодежные группы или банды из пригородов и провинциальных городов, окраин. Толкования сильно разнятся, но как правило, подчеркиваются рабочее происхождение гопников (см.: Pilkington 1994 г., стр. 224-225).
  Драки в пригородах, убийства подростков из «тусовок» гопниками затмили
  негативный ореол панков в глазах советских работников.
  Кроме того, в отличие от радикально антисоветских позиций польских и
  венгерских панков, которых часто хвалили за их вклад в становление
  демократии в странах Восточного блока (Ryback, 1990), русский панк
  остается сравнительно малоизученным явлением. Особенно в контексте
  «новых субкультурных теорий».
  Возможно, отказ рассматривать русский панк в рамках «подлинной
  субкультуры» позволяет некоторым западным ученым заключить, что
  «наблюдаемая сознательная борьба против истеблишмента британских панков (...), для многих русских панков вращались в основном вокруг манеры одеваться» (Бушнелл, 1990, стр. 122).
  Отсюда возникает и еще одно известное «концептуальное» противоречие -
  бриколаж (здесь «процесс преобразования значения объектов или символов посредством нового использования или нестандартных переделок»).
  Бриколаж всегда оставался центральной темой исследований Бирмингемской школы. Но в русском варианте панк-движения бриколаж имеет свои нюансы.
  Бриколаж британских панков (в том числе булавки, кожа, ирокезы,
  прославленные gaudiness, стремление оскорблять и провоцировать)
  обусловлен самой английской культурой, где все эти артефакты имели
  смысл.
  В СССР не было общества изобилия, поэтому протест против потребления не мог выражаться столь откровенно.
  Однако в попытках представить польский панк подлинным, Timothy Ryback (1990) высоко оценивает иное значение бриколажа, см. ниже диалог.
  «Вы думаете, будто весь смысл в этой черной кожаной куртке с
  металлическими шипами? Нет. Я уничтожу себя в момент смерти, и мой
  пиджак символизирует восстание и смерть».
  Несмотря на это сопоставление, а также признание Хэбдиджа («даже в
  Англии стиль несомненно имел смысл лишь для первой волны панка, на том уровне, который остался недоступным для последующего панка»), в научных исследованиях до сих предполагается важность стиля, по крайней мере в некоторой степени.
  Сейчас нельзя сказать, что послужило основной причиной отказа от изучения русского панка, тем более нельзя утверждать с абсолютной уверенностью, будто все исследователи проявляли чрезмерную зависимость от доминирующих научных теорий.
  Также нет достаточной литературы. Но, как я показал выше, очень трудно
  рассматривать реальный русский панк в рамках известной теоретической
  парадигмы. В самом деле, эта парадигма может привести к характеристике
  сообщества как недостоверного и несуществующего.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"