Сорокоумовский Иван : другие произведения.

Paul Goodman "Growing Up Absurd"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Paul Goodman "Growing Up Absurd". Пол Гудмен (Пол Гудман), текст  1960 года Никогда не переводившейся в СССР и современной России Пол Гудмен. Этот человек плоть от плоти битнической культуры. Нет, не битнической – писатель и психолог один из отцов битничества, однако не разделяющий многие постулаты этой контркультуры. Текст  работы Пола Гудмена фантастически интересен, но написан сложным языком. Пол Гудмен выступает здесь как пророк-социолог:  он не только дает жестокую характеристику битникам, впрочем, почти любовную, он предугадывает развитие событий, предсказывает появление детей цветов и даже советского «поколения дворников». Также сама жизнь автора достойна описания, ибо ничуть не уступает бурной биографии Гинзберга. Гудмен философ и бисексуал, четыре раза женатый, Гудмен известнейший психолог и социолог, уличные бродяга и т.д. Как и всякая «ранняя» работа по контркультуре, книга необычна. В этом тексте используется несколько непривычная терминология. Например, вместо словечка «Вавилон» Гудмен применяет  фразеологизм «крысиные гонки». Автор также разделяет понятия «хипстер» и «битник», упоминает редко цитируемого в научных исследования Жене («отца» теории происхождения субкультур от преступного мира), наконец, очень грамотно выводит связь между «культурами нищеты» и контркультурой. Знакомимся, Paul Goodman «Growing Up Absurd» в вольном изложении. Размещаю только несколько частей, полностью работа очень серьезная и большая.
  Paul Goodman "Growing Up Absurd".
  Пол Гудмен (Пол Гудман), текст  1960 года
  Никогда не переводившейся в СССР и современной России Пол Гудмен.
  Этот человек плоть от плоти битнической культуры.
  Нет, не битнической – писатель и психолог один из отцов битничества, однако не разделяющий многие постулаты этой контркультуры.
  Текст  работы Пола Гудмена фантастически интересен, но написан сложным языком. Пол Гудмен выступает здесь как пророк-социолог:  он не только дает жестокую характеристику битникам, впрочем, почти любовную, он предугадывает развитие событий, предсказывает появление детей цветов и даже советского «поколения дворников».
  Также сама жизнь автора достойна описания, ибо ничуть не уступает
  бурной биографии Гинзберга. Гудмен философ и бисексуал, четыре раза женатый, Гудмен известнейший психолог и социолог, уличные бродяга и т.д.
  Как и всякая «ранняя» работа по контркультуре, книга необычна. В этом тексте используется несколько непривычная терминология. Например, вместо словечка «Вавилон» Гудмен применяет  фразеологизм «крысиные гонки». Автор также разделяет понятия «хипстер» и «битник», упоминает редко цитируемого в научных исследования Жене («отца» теории происхождения субкультур от преступного мира), наконец, очень грамотно выводит связь между «культурами нищеты» и контркультурой.
  Знакомимся, Paul Goodman «Growing Up Absurd» в вольном изложении. Размещаю только несколько частей, полностью работа
  очень серьезная и большая.
  
  Современная политическая система, власть и бизнес вызывают недовольство подрастающего поколения. Разочарованные молодые люди, например, битники или «сердитые» ("angry" - поколение английских «недовольных») имеют четкое представление об объекте своей ненависти: это «система», с которой они так или иначе отказываются сотрудничать.
  Они не хотят, чтобы им диктовали стиль жизни какие-то
  мошенники-менеджеры и рекламные агенты, они уверены в глупости человека, вынужденного все время работать, чтобы платить за купленный в рассрочку для жены очередной бесполезный холодильник.
  Они не хотят смотреть примитивные телешоу и прозябать в клубах.
  Они считают, что недостойно мыслящего человека жить такой жизнью.
  Естественно, взрослые граждане обеспокоены битниками и «культурными
  правонарушителями», да и школьная система, воспитывающая подобное
  отношение у молодых людей к жизни, была подвергнута резкой критике.
  Но общество не готово делать неприятные выводы, а ведь люди настолько
  озадачены современным бизнесом и политикой, со всеми их
  сложными взаимоотношениями, что уже не в состоянии представить себе
  альтернативы. Мы, кажется, потеряли свой национальный гений и впали в
  апатию. Мы видим пагубное влияние организационных сетей, когда система фактически покупает столько интеллекта, сколько она способна поглотить, заглушая голоса инакомыслия. Затем система «неопровержимо» провозглашает тезис: такое общество - это единственное возможное общество, ибо все наши, ранее купленные, интеллектуалы согласны с нами!
  Разве это правда? Позвольте мне привести несколько примеров того, как
  работает современная машина создания «истины».
  Предположим, пусть с оговорками, что в университетах оплачивается
  работа только тех факультетов, которые «безопасны» и выгодны нашим
  опекунам или регентам от политики. Лишь подобные факультеты,
  исследователи получают гранты, поддерживаются экономически и политически. Так создаются некие привилегированные авторы, утверждающие, будто нет иного мнения, иных направлений в науке.
  По сути, мы проводим определенного рода интеллектуальные махинации, с закрытием противоречащих требованиям направлений науки.
  Будто дух Везалия и Пастера зависит от финансовых механизмов крупных
  корпораций! Но люди смирились с системой, поскольку «нет альтернативы». И когда никто уже не может придумать, что делать, люди отказываются критически думать. Мы наблюдаем упрощение науки и размывание объектов научных исследований.
  Спонсирование колледжей наносит огромный ущерб творческим исследованиям. Ученых развращают, а исследования отныне можно гарантированно считать ангажированными.
  Научное сообщество настолько оторвано от реальной полевой работы, что в США декан лучше профессора знает, как следует преподавать, а редактор и издатель самонадеянно учат писателя азам литературы.
  Наконец, наука в лице доктора Скиннера изобрела для нас механическую
  систему, окончательно покончившую с творческими отношениями между учеником и учителем.
  Интересно, можно ли сравнивать результативность машины Скиннера с
  эффективностью методов Сократа?
  В нашей большой системе люди живут не ради достижений, а для статуса,
  по правилам ролевых игр, увеличивая прибыль, добиваясь престижа,
  независимо от полезности труда или даже вредности оного.
  Некогда губернатор Нью-Йорк говорил: «Мы должны дать нашим молодым людям чувство принадлежности к обществу». Но какое чувство принадлежности способны дать мы? Все наши идеалы сомнительны или погибли. Поэтому наши юноши  по большей части апатичны, разочарованы и циничны. Я говорю молодые мужчины, юноши, так как это мужские проблемы в первую очередь. В нашем мире девушки не думают о своей карьере, они ждут принца на белом коне, готовятся к материнству и
  погружены в гламурное бытие. Соответственно, «проблемы молодежи»
  являются проблемами мужскими. Однако почти каждая женщина имеет личный интерес к теме нашего исследования. В самом деле, что будет с ее мужем, когда он погрузится в крысиные гонки организованной системы, что будет с ее детьми?
  Спросите выпускника школы или колледжа: кем ты хочешь стать?
  Некоторые ответят сразу, они уже создали  планы, имеют собственные проекты. Я рад за таких людей. Но очень уж скучны ожидания молодежи, вроде как мы говорим с инфантильными юношами, наблюдаем поразительно стереотипные ответы, тщеславные фантазии (типа «я хочу стать актером кино»). В редких случаях молодой человек скажет нам нечто действительно интересное. Вроде того, что он хочет  заниматься не адвокатской или бухгалтерской работой, а бросить вызов обществу и изменить мир.
  Когда же мы слышим типичные фразы «я не знаю», то на деле это означает
  «я пока лишь ищу себя, но я не нашел ничего». Им наплевать. Они хорошие дети, но они отходы нашей системы.
  Сексуально бедственное положение этих детей официально не обсуждается. Революционное нападение на лицемерное общество Ибсеном, Фрейдом, Эллисом, Драйзером не удалось.
  Конечно, учителя говорят о сексе между собой. Но «сексуальное» не обсуждается в школах. Впрочем, это не имеет никакого значения, вопрос не в том, следует ли поощрять половое воспитание или отказаться от сексуального просвещения. Намного более важной кажется иная проблема: существующее положение вещей как бы не осознается, нет диалога, ничего нельзя воспринимать всерьез. В американском обществе мы усовершенствовали замечательный вид цензуры: каждый имеет право на свободу речи, на свои убеждения, но маленькая лодка личного мнения тонет под волнами от крупных судов газет с миллионными тиражами, бесчисленных журналов, книг-бестселлеров, телешоу и громких публичных заявлений.
  Здесь нет заговора, нас просто приучили к обыденной точке зрения: ваше
  мнение должно быть интересно другим.
  Поэтому мы имеем «информационные поводы», а не точку зрения. Ребенок из сказки Ганса Христиана Андерсена кричит: «Король голый, король голый!»
  Тут же поднимается многоголосый рев журналистами и газетчиками, пишется огромное количество статей, где описываются красивые новые одежды и обсуждаются психологические нюансы поведения ребенка.
  Это и есть наша свободная пресса. Мы не говорим о смыслах, но
  бесконечно обсуждаем спортивные достижения, политиков и моду. Мы
  не совершаем значимого. И наши молодые люди также ничего не делают, когда выходят на улицу после неполного рабочего дня. Действительно, молодежь (не только преступники!) тратит огромное количество времени на ничегонеделание.
  Они почти не рассуждают на сложные темы, они лишь пассивно принимают «сцену». Это в жизни, но когда они смотрят фильмы, они погружаются в мир грез и даже иногда имитируют увиденное в дальнейшем. Интерес к жизни потерян. Когда юноши глазеют на спортивные состязания, они курят сигареты и проявляют слабое внимание к процессу игры. В детстве они играли с ожесточенной интенсивностью, жертвовали собой. Теперь они выросли и слишком стары для азарта. Они хотят, чтобы их заинтересовывали посторонние.
  Наша современная жизнь не дает нам поводов для творчества. Казалось бы, у нас замечательные способности и силы, однако люди не могут себя проявить. Мудрость, дружба, энтузиазм возникают только в чрезвычайных ситуациях. Дети находят состояние скуки чрезвычайно тягостным, они часто спрашивают взрослых: «Что я могу сделать? Скажи мне, что мне следует делать!»
  Некоторые взрослые привыкли к вселенской скуке обыденности, а еще
  Шопенгауэр утверждал, что скука суть метафизической атрибут «мира как воли».
  Но иной человек болезненно ощущает свою неуместность, он также хочет
  что-то сделать для общества. Но скука острая и  хроническая.
  Большая часть нашей общей расточительности и бездействия - это невроз
  хронической скуки. Какие-то цели запрещены и наказуемы, или недостижимы и болезненны, поэтому мы пытаемся не замечать их. Мы видим, как скука легко превращается в апатию, отсутствие стимулов.
  И отсюда же возникает невроз воскресного дня, более болезненный у детей среднего класса, нежели у подростков из неблагополучных семей.
  Совсем не удивительны слова Фредерика Трэшера о нашем молодом
  поколении. «При прочих равных условиях творческий мальчик имеет
  отличный шанс стать лидером банды. У него есть власть и фантазия, чтобы делать вещи, интересные для молодежи. Он придумывает все новые вещи для них».
  Суть такого поведения мы и наблюдаем, скажем, у губернатора штата
  Нью-Йорк, когда он играет свою роль, полностью аналогичную роли лидера банды подростков.
  Губернатор должен придумать новые «вызовы». Слово «вызов» здесь не
  занимает ключевого места, важнее, что губернатор обязан «постоянно
  придумывать новое». Конечно, мы все понимаем, губернатор и само общество многое делают для рождения нездоровой атмосферы. Официальная политика часто работает на создание порождения  необходимых условий преступности. Например, были снесены районы городских трущоб. Так как жители этих районов не получили ничего взамен, то значительно увеличилось число людей, живущих в плохих условиях.
  Лицемерие нашей политики остро ощущается молодыми. Недавно мы видели спектакль в поддержку культуры и против цензуры в России, разыгранный на почве обсуждения «Доктора Живаго» Пастернака. В газетах и журналах риторически повторялись слова поддержки «друзей культуры», критика  свободы слова в СССР, призывы освободить  культуру. (Можно подумать, у нас нет собственной цензуры и коммерческой заказухи!) Но крик о Пастернаке не казался искренним, это была пропаганда в разгар холодной войны. В том же году, скажем, архиепископ Дублина запретил весенний фестиваль с пьесами
  О'Кейси и Джойса. Столь явное нарушение «свободы слова» оказалось незамеченным прессой, так как у нас нет войны с католической церковью.
  Молодежь часто видит подобные случая лицемерия и предательства.
  Во времена Маккарти и «закона Фейнберга» профессора и радикалы,
  опасаясь потерять кафедры, попрятались по углам как тараканы.
  В Сити-колледже «коммунистические учителя» следовали «линии партии»,
  изменяя своим взглядам. По сути, мы наблюдали катастрофическое предательство интересов студентов.
  И мы уже прошли через десятилетие студенческой апатии.
  У нас была психологическая контузия: война и атомная бомба вызвали
  такое глубокое беспокойство, что единственной защитой против него
  оказалось принятие некоей условности всего и всех. (Я помню лекции о
  творчестве Кафки в 1948 году, когда слушатели отчаянно не желали признавать героев Кафки шизоидными персонажами, для них герои произведений писателя казались вполне обычными людьми, с «реальными проблемами»). Студентов также искушают бизнесом, покупают их оптом и в розницу. Ныне студенты считают, что вся политика продажная, никто не верит суевериям схоластики, а философия представляется сложным случаем мошенничества. Это настоящий битнический скептицизм, и он широко распространен.
  Молодой человек просит от общества совсем немного. Он хочет чуть-чуть
  заработать денег, иметь чувство собственного достоинства и личное
  пространство для интимной жизни и творческих экспериментов.
  Общество создает «мистику нищеты», поразившую вдумчивое поколение
  битников. Недавно я присутствовал на конференции, организованной
  «Student League for Industrial Democracy». Студенты обсуждали бедность. Но серьезные лидеры говорили с трудом, их речи радикально отличались от речей тридцатых годов. Современные политики не способны говорить о политической экономии, они лишь  обсуждают благотворительность. Может быть, в силу частой ссылки на «наших угнетенных черных братьев»?
  Но мне кажется, для лидеров нищета не является частью общей
  экономической теории. Они не солидарны с малообеспеченными людьми.
  Раньше борьба с бедностью подразумевала изменения всей системы в целях улучшения положения трудящихся. Сегодня мы имеем высокий уровень занятости (с незначительными исключениями) и страхование рисков. Таким образом, солидарность с бедными слоями населения превращается в благотворительность, даже ведет к изоляционизму бедных.
  Замечу, на конференции некий дородный оратор использовал в речи
  формулировки вроде «заработная плата достаточна, чтобы воспроизвести
  следующее поколение труда». Итак, наши нынешние бедняки похожи на
  римский пролетариат древних времен, необходимый для репродукции
  рабочих. Мне стало ясно, почему слово «благодетель» ныне имеет дурную
  славу.
  Целое поколение разочаровано, но люди не подают в отставку. Они
  сопротивляются, но они исключены из жизни, им отказано в праве
  соответствовать «высоким американским стандартам», им все труднее
  поддерживать свой имидж. Это характерно для представителей системы, ориентированных на высокие зарплаты – таким людям трудно работать за низкую плату. Невысокая оплата труда обычно означает, что вы будете работать в плохих условиях. Современные цены подразумевают «высокие стандарты» при эксплуатации любого товара, де-факто требуется использование многих других сопутствующих дорогих товаров и услуг.
  Страхование ныне «стоит» в три раза дороже, чем автомобиль. Брюки, пиджаки, рубашки дешевые, однако «дорого» иметь презентабельную
  одежду и оплачивать прачечную.
  Настоящая культура требует денег, поэтому бедные люди вынуждены
  довольствоваться популярной недорогой подделкой. Бедность имеет тенденцию вырождаться в глупость и необразованность.
  Мало зарабатывающий человек не может купить яркую и модную одежду для сына, а неряшливо одетый ребенок испытывает стыд, отказывается посещать школу.
  Экономист Джон Кеннет Гэлбрейт так описывает изменения в
  обществе, еще одну нашу проблему: «Из многих экономических моделей мы выбрали не худшую, но никто не признает существование порочного
  беличьего колеса».
  Существует иной класс людей, тех, кто не правильно относится к системе,
  они еще не бедные, не вне общества. Это огромная масса старомодных,
  эксцентричных, девиантных, одаренных, серьезных мужчин и женщин,
  Они рантье, фрилансеры и так далее. Это пестрое собрание, конечно, не
  имеет своего стиля или культуры, в отличие от организованных
  американцев, живущих «по высоким стандартам» потребительского общества и по законам популярной культуры. Но наши неизвестные старомодные американцы также живы, они работают в магазинах, грабят банки или продают по городам товары, им трудно существовать, потому что они не знают и не готовы принять современные методы социального поощрения, вроде получения грантов или защиты своих интересов с помощью профсоюзов.
  Кроме того, эти люди не владеют современным языком и понятиями.
  Но после получения образования и поступления на работу, такие люди или
  их дети почувствуют, что они находятся в «беличьем колесе». Они откажутся участвовать в крысиных бегах, но что же они сделают?
  В колледже их научили методам продвижения товаров, они не думают
  слишком много. Совсем неудивительно, когда такие люди будут добровольно выбирать нищету «вне» общества.
  Они просто отказываются играть по правилам, и в этот момент мы
  наблюдаем зарождение поколения Beat. Естественно, вспомогательную роль играют сопровождающие эмоциональные моменты: предательства в любви, запои, презрение к начальству и склонность ко всему запретному.
  Здесь уместно ввести Beat-поколение в контекст современной нищеты,
  поскольку современный состав бедных в Америке (негры, пуэрториканцы,
  мексиканцы, фермеры), большая городская преступность среди
  несовершеннолетних стала роковой для конкретной культуры молодых людей.
  Давайте попробуем проанализировать случайные и существенные влияния,
  как интересный пример аккультурации. Художники и представители богемы всегда тяготели к простой жизни. Подобная жизнь дешевле «традиционной». Существование становится проще и более «реальным», заземленным. Исторические факторы действуют и сегодня, но в меньшей степени, так как «быть бедным» сейчас дороже, нежели принадлежать к среднему классу. Бедные вынуждены «нерационально» покупать одежду, автомобили, отдых и даже продукты питания.
  Влияние современной субкультуры бедности (культур афроамериканцев, испаноговорящих, мигрантов) на битничество неизбежно, но во многом добровольно. Битники выбирают «бедность снаружи», тогда как настоящая нищета часто возникает спонтанно.
  Джаз и поэзия бедных слабы, даже если сравнивать их с текстом
  телевизионной рекламы. Барабанные ритмы простые, стихи почти детские и бит-поколение понимает это, учитывает условия создания.
  Употреблять наркотики - это ставить над собой эксперимент.
  Разумеется, бит-поколение не стремится к преступлениям. Сами
  правонарушения вызывают в них чувства вины и страха (в этом отличие от
  стиля, предложенного Жан Жене, восхваляющего преступный мир).
  С другой стороны, такие «новые бедные», не по роду и племени, а по желанию, нищие «от богемы», играют важную роль в культуре тех, кто тяготеет к этим несчастным, ибо они тоже  «не принадлежат системе».
  Они находятся вне предрассудков и не стремятся объяснить обществу свои
  взгляды. Они не любят полицейских, они считают работу бесполезной. В
  конце концов, они живут экзотической жизнью, увлекаясь искусством
  первобытных народов и обычаями древних цивилизаций.
  Известны существенные черты Beat-культуры, идущие вразрез с общей
  культурой бедности. Это особая мораль, нонконформизм, терпимость к
  различным сексуальным практикам. Небогатые негры или пуэрториканцы
  могут быть отчуждены от «стандартных» обычаев белого общества, но они
  имеют свои предрассудки. В этом отношении Beats больше похожи на
  «старомодных» бедняков прошлого, они иные, отличные от современных
  малообеспеченных людей.
  Замечу, наши бедные зачастую подобны покорным овцам и неразумно
  прозябают в рамках популярной культуры - последняя  проповедует стиль
  жизни, недоступной для них. Они мечтают о модной одежде и роскошных
  лимузинах, о великолепии особняков знаменитостей. Beat-поколение
  отказывается от надуманной картины массовой культуры.
  Сегодня отличий между бедностью из-за болезни (инвалидности),
  несчастных случаев или даже дефектов личности и бедностью класса бедняков не так уж много.
  Иной человек хотел бы приобрести богатство и известность, он много
  работает, но ограничен родом своей деятельности, профессией и обречен прозябать. Происходит размывание понятий: быть богатым не значит много трудиться.
  Сама протестантская этика, казалось бы, поддерживает бедных, ибо только
  «алчущие и страждущие войдут в царствие небесное». Впрочем, это лишь
  риторическая фигура.
  Прежние монашеские концепции добровольной нищеты сейчас не сильно отличаются от той жизни, которую ведут люди, не участвующие в «великих крысиных бегах» общества.
  К слову сказать, подобное смещение понятий произошло в другой области,
  в социологии.
  Например, размываются различия между «политическими» и «обычными» преступниками. Поскольку общество становится все более структурированным, преступное деяние способно казаться ярким политическим жестом, актом протеста, конечно, вписанным в уголовное правосудие. Так анархист-философ отказывается выделять из общей массы преступников уголовных: «Пока один из них в тюрьме, я не свободен».
  Beat-поколение смущает умы. С одной стороны, они имеют ложное
  представление, будто  творчество, принятое у них, есть настоящее искусство, они видят обоснование своей жизни в творческом призвании. Но это не искусство, а нечто иное,  битники не подражают художникам и поэтам. Опять же, отсутствие денег не кажется сложной философской проблемой, но это не так. В добровольной нищете битничества можно всегда иметь деньги на еду (деньги у них называются «хлеб»). Но как?
  В книге «Святые Варвары» Лоуренс Липтон дает значительный список работ, на которые устраиваются beatstake, пусть и временно. Философский
  принцип в том, чтобы делать лишь немного и не встраиваться в систему.
  Человек будет работать в системе, например, подавать блюда в
  закусочной, но он не станет участвовать в крысиных бегах, он лишь
  заработает свой «хлеб» и уйдет в отставку. Естественно, фирма, нанявшая
  такого работника, не подозревает об истинных мотивах битника, поэтому не менеджеры используют работника, а рабочий эксплуатирует нанимателя (с точки зрения битника).
  Безусловно, моральная позиция шаткая, ибо «святой варвар» в своем роде
  эксплуататор рабочей силы, но только чуть-чуть. Допустимо провести
  аналогию с известной моральной проблемой пацифистов во время войны: когда пацифист отказывается воевать, но соглашается работать на ферме или в больнице (как на альтернативной службе), он также вносит свой вклад в общее дело войны. По сути, своим поведением он освобождает фермера или санитара от гражданской работы, позволяет властям призвать последних на фронт.
  Так мыслили многие пацифисты в военные годы, поэтому они желали не
  только сохранить себя, но и отказывались от любой работы, предпочитая тюрьму. Однако же работы, выбираемые битниками, не совсем бесполезны: это скромные места грузчиков, посудомоек, курьеров. Они предпочтительны для битников.
  С одной стороны, на таких работах не задают вопросы, здесь можно не
  брить бороды и не стричь волосы. Также личная свобода сочетается с
  бесспорной «моральной» полезностью.
  Битник отличается и от хипстера. Хипстер выбирает роль игрока,
  человека, способного без каких-либо реальных достоинств или подготовки
  сделать нечто. Хипстер не имеет цели. Поэтому у битника есть
  определенные преимущества. Он может получить свое и ощущать что-то
  вроде презрения к другим людям («потому что они глупцы, участвуют в
  крысиных бегах»). И он может чувствовать себя уверенно в бессмысленной жизни, успокаивать себя, преодолевать чувство разочарования и ощущение ничтожества. Наконец, битники защищены психологически, ибо руководствуются доктриной «я смог бы достичь многого, но я ничего не желаю, никогда не буду испытывать свои возможности».
  Норман Мейлер замечает в «Caroline Bird»: «Битник имеет магическое
  всемогущество, которое нельзя опровергнуть, потому что никто никогда не
  согласится проверить действенность этого волшебства в жизни».
  Это довольно шизофреническое состояния ума, поэтому битнику необходим «флип». Посредством «флипов» битник наносит отчаянные удары по реальному опыту, битник не может позволить опыту возобладать над верой.
  Битник в этом смысле отличается от трудолюбивого рабочего, лишь
  получающего свою плату за потерянное время и силы.
  Города-гиганты стремительно разрушают «личное пространство», мы также все более подвержены фетишизму товаров.
  Поколение отказа иногда доходит до презрения реальных товаров. Хипстер признает только те вещи, которые должны быть отвергнуты: это
  обратная практика от практики  фетишизма товаров.
  И здесь видно очередное отличие психологии битников от психологии фабричных рабочих, которым не наплевать на их рабочие места, но они не знают, что производят: причинности встроены в машину производства.
  Уличные и обездоленные юноши имеют естественные преимущества над
  парнями из колледжей - они хорошо организованны, а в некоторых
  отношениях и более находчивы. Я думаю, такие свойства не позволяют им участвовать в крысиных гонках, но вопрос в ином: почему они, уличные парни, не начинают жить более плодотворно.
  Юноши из колледжа обитают в оранжерейных условиях, они, по-видимому, загипнотизированы социальными символами и правилами крысиных гонок.
  А. К. Коэн, автор книги  «Delinquent Boys», указал, что субкультура
  правонарушителей оказывает классическое противодействие культуре
  среднего класса.
  Но обе группы конформны. Пожалуй, легко показать, как мода цинично
  настроенной группы молодых людей (куртки, брюки, прически) выгодна для швейной промышленности и продавцов лекарств, хотя и была изобретением гомосексуальных дизайнеров Черри-Гров или хулиганами Гарлема - стиль просачивается вниз через мелких галантерейщиков в популярные дешевые магазины, а  в целом стремится к рекламе гламура. Волей неволей, но путь правонарушителей - это короткая дорога к «шикарной» жизни. (Бедные люди зачастую ищут быстрых путей к эйфории, которая преподносится нам как цель бытия: отсюда же и тяга к наркотикам.)
  Битники выпали из крысиных гонок. Они ведут тихое существование
  небольшого братства. Они попрошайничают на улицах и голодают лишь в меру. У них нет радикальной критики общества, мы наблюдаем иррациональное проявление бессильной обиды, но каждый понимает: эти люди живут в закрытом мире.
  Однако же у битников есть какие-то перспективы, им доступны культурные ценности. Битники не просто собираются в тусовки, они также ощущают себя «вне общества», и принципиально не используют в своих целях многие возможности стандартной академической культуры, которая доступна для них. Поэтому собственные битнические произведения обречены на детскость и провинциализм. Но и битники предают себя, стремясь к известности и демонстрируя циничное отношение к работе. Политически их нападение на общество похоже на бурчание в животе голодного солдата.
  Скажем, сюжеты битнических произведений основаны на событиях и
  эффектах: парень пытается помочиться с борта грузовика, увлажняет
  штаны. Сюжеты не захватывают, скорее рассказчик пытается нас убедить в каком-то иррациональном опыте. Мы наблюдаем заполнение пустоты и
  одиночества событиями и расплывчатое недовольство. Слова «интересной», «сумасшедший», «величайший» сопровождают любой объект или чувство, эпитетами битники пытаются убедить друг друга, дескать, «мы понимаем нечто за рамками смысла». Видимо, подобные приемы производят на читателя эффект тревоги. Прошлым летом я слышал Гинзберга, друга мальчика Керуака. Я  говорю «мальчик», но Керуаку уже 35 лет. Он читал «Вой», сначала пианиссимо, затем закончил громовым фортиссимо. Все были «величайшим образом» возбуждены . Я не уверен, будто читать следовало именно так, тем не менее несколько минут чтения зрители разделяли простодушное волнение автора. Это не поэтический опыт, может быть, что-то лучшее. Но они подростки, потому что они ничего не знают, однако говорят так много и так громко; и пытаются оскорбить «взрослых», знающих чуть-чуть больше.
  Т. Парсонс уверен - эти мальчики являются представителями среднего
  класса, семей, где доминировало материнское начало, со слабой
  идентификацией с отцом. (Так называемый «средний класс преступности»,
  эти люди  редко попадают в суды или социальные учреждения, и поэтому не учитываются в статистике.)
  Они больше напоминают прежних представителей радикальной молодежи,
  которые не были очарованы крысиными бегами, имели ясные общественные идеалы.
  Заметим, английские «angry» («сердитые», субкультура) не выпали из общества, они лишь разочаровались. Например, они жалуются, что начальники и руководители не смогли обеспечить им хорошее руководство. Они возмущенны, так как Англия превратилась в фальшивое государство, не могущее создать всеобщее благосостояние и переставшее предоставлять патриотический идеал. Колин Макиннес (Colin Maclnnes) пишет: «В данный момент я перестал любить Англию. Я даже не очарован Лондоном, как прежде».
  У молодых американцев жизнь слишком сложна, чтобы они могли
  разочароваться в своих отцах или стране. Но англичане, конечно, имеют
  перед американцами преимущества.
  Их империя многое потеряла, они лучше образованы, чем наши молодые люди, и, следовательно, не готовы уйти в отставку, отказаться от истории и культуры. С другой стороны, французская молодежь, увлеченная экзистенциализмом, унаследовала традиции общественного предательства. Дух сопротивления уже не столь очевиден, циничные мотивы кажутся естественными в рамках театра Ануй.
  Но мотивом протеста не является требование «социальной справедливости», как среди молодежи в Англии, во французском негодовании заметны презрение и самопрезрение. Они стоят в стороне в закрытом помещении и лишь комментируют. «Выхода нет», - заявляет их культовый писатель. И не надо учить изобретателей современной революции, как быть революционерами.
  Жан Жене – вот их «философ преступности», вероятно, лучший писатель в Европе.
  Важность Beats для всего общества двояка: во-первых, они действуют вне
  критики организованной системы. Во-вторых, что более важно в
  долгосрочной перспективе, они проводят своего рода крупное исследование по заполнению досуга в экономике изобилия. Они не обездоленные в прямом смысле слова, не дисквалифицированы системой до уровня нищих, они не только люди, страдающие эмоциональными расстройствами или преступники.
  Некоторые представители этого поколения, конечно, уйдут в преступность
  или впадут в безумие, но сама субкультура имеет смысл и доказала свою
  привлекательность для многих.
  Во многих отношениях субкультура Beat не просто реакция на становление идеологии среднего класса или новой организованной системы. Сливаясь с беднейшими слоями населения, битники не становятся обездоленными - их дома часто более пригодные для жизни, чем коттеджи семей среднего класса, они часто едят лучше, имеют более высокие социальные показатели и т.д. Некоторые привычки битников, вроде отсутствия заботы о репутации и необычные сексуальные практики, мотивированны позитивно; в битниках в целом нет цинизма и обиды на общество. Вероятно, они идут самым естественным путем, той дорогой, какую выбрали бы многие, если бы захотели изменить свою жизнь.
  Отказ битников от массовой культуры, от посещения театра на Бродвее,
  неприятие статусных товаров говорит об уникальном и разумном
  менталитете поколения.
  Beat-культура имеет специфические черты «внешнего» класса, эту культуру они сами создают. Некоторые битники, может быть, даже случайно,
  принадлежат к меньшинствам (вроде современных пуристов во Франции,
  людей из Северной Африки). Другие находятся вне общества, это изгои и
  традиционные «ущербные» - вопреки конвенции, а не просто игнорируя ее.
  Beat-культура сильно проникнута хипстерством. Это проявляется в
  экономике поколения, отказе от академической культуры, в цинизме
  и игнорировании этических и политических целей. Отрекаясь от
  «нормального» патриотизма и религиозной традиции, Beats ищут заменители у красных индейцев Лоуренса или поклоняясь средневековым святым дзен-буддизма (Однако Аллен Гинзберг рассказывает нам о посещении Большого Каньона и хвастается домашней коллекцией книг Уолта Уитмена.)
  В качестве типичного  генезиса Beat-поколения можно выявить (1)
  привязанность к дому среднего класса, но (2) выходя за традиционные
  обычаи, (3) без предложения новых смыслов. Они разговаривают со своими родителями, но выражают несогласие с их путями. Они посещают
  университеты, видя в них часть бесполезной организованной системы, не
  преклоняясь перед наукой со ссылкой на величие Ньютона и Вергилия.
  Наконец, мы знаем, Beats ощущают себя в метафизическом кризисе: они
  должны выбирать между системой и вечной жизнью. Поэтому их философские высказывания религиозны и усыпаны ссылками на конец света и жития святых.
  В целом у битников сильные позиции: они ушли в отставку, но еще
  привязаны к миру и, следовательно, прибегают к апокалипсическим
  средствам самовыражения.
  Отношение к творчеству у битников вызывает много недопонимания, хотя в некоторых случаях мы должны отказаться от критики.
  В Beat-группе считается дурным тоном утверждать или отрицать
  предложения как истинные или ложные, вероятные или невероятные, изучать значение. Цель разговора лишь в том, чтобы иметь возможность общаться. Так, среди образованных молодых людей принято обсуждать фильмы или жизнь кинозвезд, давая возможность собеседнику показать полет своей фантазии вне рамок критики. Замечу, у многих американских юношей наблюдаются вербальные затруднения, невозможность что-то сказать.
  Битники представляют свою модель выхода из затруднительного положения: допустимо лишь говорить «клево», «кул», не вдаваться в обсуждение.
  Творчество битников во многом только самовыражение. Поэзия, игра на барабанах, живопись битников - все это способ дать человеку раскрыться и
  познакомиться с себе подобными, а не академическое искусство.
  Битники принимают эту любительскую самодеятельность, бурно восклицая «великая вещь!» или «как круто!» Такое творчество обостряет восприятие, утончает чувства, и является мощной связью между представителями сообщества. Битническая любительщина не имеет
  никакого отношения к производству художественных произведений. Это
  личное совершенствование. Все люди творческие, но не все художники.
  Правда, среди битников вы встретите много настоящих художников, так как
  художники исторически тяготеют к богеме. Эти люди живут среди битников, творят среди них, рассказывают нам о битниках, но они не битники, они не выпали из общества и имеют призвание.
  Битники обеспечивают художников аудиторией, помогают смягчить страдания от одиночества искусства. С другой стороны, это несколько тошнотворная аудитории, потому что у битников не всегда необходимый культурный уровень, они  в общем потоке древних и международных традиций.
  Возгласы битников «это великая штука!» или «иди, парень,
  иди!» не могут считаться реальной оценкой таланта.
  Здесь уместно рассказать случай с одним писателем, которого битники
  пригласили к себе для того, чтобы он указал им на самого перспективного
  среди них. Писателю назвали двадцать известных имен, но он сходу указал лишь на двух, действительно хорошо пишущих.
  Поэт-битник, который считал свое творчество «великим», ибо битники
  всегда приходили на чтение его стихов и бурно аплодировали, но был
  отвергнут писателем, тут же залился слезами (он много пил). При этом
  молодая женщина, часто сопровождающая его, подошла ко мне и схватила
  меня за руку, умоляя помочь. Битники отказываются от мира, но еще стремятся к признанию среди творческих людей. Поэт-битник автоматически
  получает известность (как представитель Beat), но не
  может избавиться от ощущения, что он лишь пешка организованной системы.
  Это простая иллюстрация отношений между битниками и художниками. Слабый поэт-битник часто посещает писательские вечеринки или ходит в
  театр на чтения. Такой битник иногда пытается остановить чтения поэтических произведений, если они не доступны ему или противоречат его эстетической системе. Битник кричит: «Не слушайте дерьмо! Долой!»
  По сути, это маневр, так как подразумевается, что если битник признан
  битниками, то по определению он  художник. Этот битник,
  вероятно, слишком незрелый, чтобы понять многообразие культуры.
  Битнические встречи имеют ярко выраженный терапевтический эффект. Они способствуют переносу, бессознательной привязанности. Можно привести в пример молодую женщину, посещающую курсы современных танцев, где ее учат напрягать мышцы и ощущать тело. Такая женщина иногда превращается в почти религиозную фанатичку, начинает поклоняться учителям. То же самое происходит среди молодых битников. Кроме того, поскольку нет «лидера», возникающая групповая любовь добавляет общине или ее членам нарциссизм.
  Мощное тепло жизни греет битников, дает молодым людям ежедневную дозу межличностных волнений, более удовлетворительных, нежели возникающие от принадлежности к светской организации, чем одиночество искусства. Но эти же ощущения не позволяют битникам развиваться и творить. Мы сталкиваемся с ключевой проблемой битников: зачем предпринимать какие-то шаги, когда мир социального недоступен?
  Ответ простой - лишь для приобретения опыта, чтобы выйти за грани себя.
  Создание уникального нового опыта - общий принцип битничества,
  хипстерства и преступников. Конечно, заметны различия. У хипстеров, как
  отмечает Мейлер, в жажде нового много темных тонов, они хотят насилия и смерти, страх хипстеры интерпретируют как слабость, самокастрацию и
  смерть. Среди юных правонарушителей мы видим фатализм, желание
  подняться, быть возвращенными в общество. А для битников это религиозная надежда, ожидание возрождения.
  Битники не преступники, преступность вызывает у них нормальные человеческие опасения.
  Они также выражают недоумение перед проявлениями бесчеловечности и
  жестокости некоторых людей, с которыми они вместе тусуются. Принимая
  препараты для нового опыта, битники в значительной степени стремятся
  избежать наркомании. Но если цель - выйти из мира, вряд
  ли можно «безопасно играть». Отнюдь не удивительно, когда они впадают в психозы, вызванные стимуляторами, бессонницей, ритмическими и
  галлюцинаторными упражнениями.
  Психиатрические больницы для битников - естественное продолжение жизни.
  Жаргон битников показателен. Здесь словечки вроде «crazy», «far out», «gone», «high», «gas», «sent».
  Подразумевается нерациональное, где-то не в этом мире бытие, нечто. Да
  и словечко «flip» содержит в себе какое-то  самоуничижение.
  Битники пренебрегают социальными правилами и танцами, обычаи и ритуалы общества ставят их в неловкое положение, заставляют чувствовать себя слишком молодыми. Видимо, можно объяснить пренебрежение социальными танцами схожестью с «пустым» сексом, потому что продолжением общественных ритуалов остается телесный контакт, или же наблюдается «сексуальная прелюдия». Но эти мальчики стесняются эрекции, выдающей их чувства, особенно на виду общества, хотя они более чем готовы демонстрировать развращенность.
  Отказ от мира сопровождается иной любопытной особенностью битнической литературы: классическая мистика утверждает, что бессмысленно пытаться описывать реальность в терминах реального мира.
  Beat-писатели не говорят «мы покинули Чикаго и отправились в Нью-Йорк». Битник сочтет подобную фразу скучной, добавит очень много инцидентов и деталей, восклицаний.
  Огромное число описаний битнических подвигов совсем не означает,
  будто битники действительно так живут. Аналогично, при встрече с другом битник начинает почти ритуально вспоминать и пересказывать некие события. Он расскажет о произошедшем, добавляя красочные детали, с целью доказать, будто что-то произошло и было пережито; битник мечтает  и говорит точными и фантастическими, в деталях, событиями.
  Здесь мы видим недостаточное преобразования природного и социального
  миров, попытку создания события и приобретения опыта через слова.
  Битники не накапливают знания, они выдвигают гипотезы и составляют
  проекты. Пусть битник сообщит замечательное видение (как результат употребления пейота), но этот опыт так же бесполезен, как обычный опыт
  экстрасенсорного восприятия, не имеющий отношения к жизни. В творческой деятельности молодой битник исписывает много толстых тетрадей стихами и рисунками, но его не волнуют проблемы искусства, его творчество не идет далее описания.
  Интересно отношение битников к сексу. Липтон Лоуренс говорит нам, что
  слово «работать» означает совокупляться (A job of work is a «gig»).
  Я думаю, у битников действительно нет проблем с сексом, столь характерных для  правонарушителей. Мы видим много симпатичных молодых битнических пар. Мне они кажутся красивыми, некоторые люди находят их отвратительными.
  Гомосексуальность и бисексуальность не волнуют битников. Но остается
  вопрос: чем битники привлекают женщин?
  В отличие от среднего американского мужчины, битники находятся в
  поиске, у них независимое и свободное мышление. Возможно, они более
  опытны в сексе, но битники не подходят на роль отцов и мужей, не хотят
  нести супружеской ответственности.
  У меня есть несколько версий, объясняющих привлекательность битников
  для девушек. Во-первых, некоторым женщинам хочется проявлять материнские чувства, опекать и лелеять. Битник здесь идеальный объект.
  Во-вторых, битник «наполняет» жизнь женщины смыслом, она ощущает себя девушкой художника или писателя. По сути, это удовлетворение ее
  женского нарциссизма.
  Кстати, Липтон предположил, что женщины следуют за битниками, как ранее иные барышни убегали с бродячими цыганами. Но цыганская жизнь не подразумевает отказа от мира. Цыган путешествует со своим табором, детьми,
  женой по городам, но он не «выпадает».
  Наконец, существуют женщины-битники, недовольные обществом.
  Может быть, у некоторых был неудачный брак, незаконнорожденный ребенок, любовь с черным, они не нашли поддержки «в обществе».
  Кто придет на смену битникам?
  Литературный герой Хемингуэя понимает весь ужас коррумпированного жестокого большого мира, но не будучи битником, такой персонаж способен доказать свое право на жизнь. Он имеет «ценности» и силу, витальность.
  Наследником героя Хемингуэя стал анти-герой Селина, хитрый человечек: он
   видит, как коварный и лживый мир взрослых исказил ценности, поэтому берет на себя роль универсального нытика и крикливого ребенка. Пытаясь вызвать таким образом в обществе чувства вины и отвращения.
  Следующий герой, я думаю, откажется от мира взрослых, превратится в вечного ребенка нашей экономики изобилия. «Парни на дороге», битники - это лишь промежуточная ступень.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"