1968 год в Америке: Музыка, политика, хаос, контркультура и
формирование поколения от Чарльза Кайзера.
1968 IN AMERICA: MUSIC, POLITICS, CHAOS, COUNTERCULTURE, AND THE SHAPING OF A GENERATION by Charles Kaiser
Введение.
Это история о том, что произошло в Америке в 1968 году, в те самые
бурные двенадцать месяцев послевоенного периода и, пожалуй, в наиболее
тревожный год, который мы пережили со времен Гражданской войны.
Кажется, в этом столетии только экономическая депрессия, Перл-Харбор и
Холокост оказали такое же глубокое воздействие на национальную психику. 1968 год станет ключевым моментом всех шестидесятых, моментом, когда импульсы к насилию, идеализму и разнообразию в идеологиях достигнут своих пределов.
Многим из нас тогда было около 20 лет, и с тех пор мы жили очень
интенсивно и насыщенно. Видимо, это одна из главных причин, почему
шестидесятые сохранили свои «чрезвычайные полномочия» для нас так
надолго. В шестидесятых, как и в тридцатых годах, большое число американцев задавалось вопросом: может ли наша страна распасться? Массовая безработица и экономическая депрессии были угрозой, даже большей, нежели идеологические волнения. Но в отличие от тридцатых, характер американского населения изменился.
Люди уже не были жалкими, поскольку они не были голодны, тревожными, поскольку не были уверены, что потеряют работу. Шестидесятые - это экономически спокойные годы.
Изобилие и процветание царили в Америке. Средний класс «белых»
надеялся, что феноменальное послевоенное процветания окажется действительно освобождающим.
Для тех, кто учился в колледжах в течение шестидесятых годов,
«освобождение» стало основной философией в жизни. Годы сравнительно малых темпов инфляции привели к низкой стоимости жизни (первоклассное письмо стоило 6 центов, газ 37 центов за галлон, а рубашка, сделанная на заказ, всего лишь 7.50 $, унция марихуаны 20 $), так что мы чувствовали себя вправе безотлагательно решить некоторые философские вопросы нашего поколения.
Мы свободно экспериментировали и делали все, что представлялось
возможным: ибо все можно изменить, всего можно достичь.
Парадоксально, но изобилие одновременно приводило к отчуждению и
радикализму. Отчуждение возникало, потому что мы не могли подражать достижениям наших родителей: у нас не было экономической депрессии, не было нацистской угрозы. А склонность к радикализму возникала из-за отсутствия очевидных экономических вызовов.
Мы знали, что на противоположной стороне Америки существовали гетто для бедных, проблемы чернокожих постоянно показывались по ТВ, мы знали о пропасти между жизнью в белых районах и пригородах.
Пренебрежение к практицизму и религии наших родителей также являлось
своего рода фактором для поиска новой духовности.
«Провал» религии оказался значительным, особенно для тех, чьи родители
выросли в семьях иммигрантов. Например, родители моего отца - русские евреи, приехавшие в США в 1906 году, поэтому отец не получил
православного воспитания, ему было легко стать «полноценным американцем». В нашей семье Рождество и Пасха были светскими праздниками и не возникало религиозных вопросов и ссор.
Мои родители также выросли на ужасе Холокоста и, возможно,
подсознательного страха перед Хиросимой. Как и многие люди поколения, они были убеждены в том, что Фрейд и Эйнштейн ответили почти на все вопросы.
Атомная бомба и массовое убийство мирных граждан привели целое
поколение к выводу, что Бог «устарел». Поэтому в детстве я получил формальное религиозное образование. И, думаю, иной молодежи, особенно молодым католикам, все ранее общепринятое казалось совершенно неправдоподобным в ядерный век. В шестидесятых религия рассматривалась с беспрецедентной непочтительностью - на Пасху 1966 года журнал «Тайм» написал на обложке крупными буквами «Бог мертв?» На Рождество 1967 года Дастин Хоффман использовал распятие для баррикады церковных дверей на университетском выпускном вечере. Летом же 1967 года «Нью-Йорк Таймс» сообщила: «Большинство студентов в кампусах сравнительно умные, стабильные и непредубежденные молодые люди».
Историки также указывают, что «непропорционально малое количество активистов исповедуют католичество».
Например, в восьми исследованиях отмечается, активисты «лишь
немного меньше отчуждены, подвержены мятежу против родителей и идей, авторитетов, нежели остальная части студенчества». В 1968 году только 43 процента всех американцев посещали церковь еженедельно.
Мы были первым поколением, которое родилось в год Бомбы, наша
близость к реальному Армагеддону дала нам уникальный психологический опыт. Основным лейтмотивом нашей жизни стала угроза атомной катастрофы, возникшая во времена Джона Кеннеди.
Каждый ученик школы пятидесятых годов знал о возможности
ядерного удара; жуткий вой воздушной сирены на школьных репетициях войны заставлял нас лезть под парты или занавешивать окна в коридорах, чтобы избежать мнимой радиоактивности.
Весной 1960 года, 70 процентов чиновников были убеждены в необходимости строительства массовых бомбоубежищ, а к осени 1961 года 53 %. считали, что мировая война начнется (скорее всего!) не позднее чем через пять лет.
Тем не менее, угроза конца мира особенно остро ощущалась лишь однажды, в 1962 году, когда президент Кеннеди чуть не перешагнул за край пропасти во время кубинского «ракетного кризиса». Переход от обычных тренировочных «воздушных налетов» к реальности разителен, вроде разницы между просмотром убийства в кино и настоящим убийством ваших родителей картечью из дробовика.
Начался разрыв поколений: в течение семи дней наши родители холодели,
глядя на ствол огромного ядерного дробовика. Мы же научились
просыпаться физически невредимым из этого кошмара.
Но у нас пропала детская уверенность в наших родителях: мы знали, они
более не способны контролировать мир и защитить нас от несчастья.
Это опыт сохранился в подсознание, он подвергал сомнению мудрость
старших. Всего лишь год спустя, как бы в память о ракетном кризисе, Джон Кеннеди был убит. В панике мы считали, будто в черную пятницу случилось нечто очень важное: победа зла над добром.
Но это не первый убитый американский президент - Мак-Кинли также был
застрелен в 1901 году. Однако лишь старые американцы могли вспомнить
убийство Уильяма Мак-Кинли. Катастрофы быстро испаряются из
национального сознания: когда в Белом Доме Ральф Дунган вызвал 22 ноября Хуберта Хамфри и сказал ему, что президент был застрелен, Хэмфри лишь уточнил, какого президента убили.
Убийство Кеннеди шокировало нацию, но еще более невероятным казался сам факт избрания Кеннеди на пост президента. До него как-бы существовал 171-летний барьер, будто только протестанты могут быть вождями государства.
Кеннеди оказался первым политиком, доказавшим, что человек любого
вероисповедания способен вступить на самую вершину лестницы власти.
Его успех сделал страну более восприимчивой к иным влияниям, развил
надежды на существенные изменения в политике, на достижение подлинного равенства между чернокожими и белыми.
Выборы Кеннеди президентом в 1960 году - первый залп десятилетия шестидесятых против всех видов нетерпимости, лицемерия и теорий «исключительной избранности».
И 1968 год начался для многих из шести миллионов людей призывного возраста, учащихся в колледжах, разрушением религиозных
убеждений, нежелательной близостью с ядерной войной, неожиданным
знакомством с политическими убийствами и стремлением к переменам.
В совокупности все эти разрозненные элементы создали, казалось бы,
противоречивые, но фактически дополняющие друг друга импульсы: желание создать свою собственную культуру, мир, где мы могли отказаться от взглядов наших родителей, а также совершить крестовой поход, дающий нам новые возможности и создающий новую мораль.
Но одних импульсов было мало: нашу культуру по сути создали два самых
мощных фактора века: война и радио.
Сегодня каждый, знакомый с работами Маршалла Маклюэна или Теодора
Уайта, знает об огромном влиянии телевидения на американскую психику.
Для зрителей любого возраста, в том числе для меня, тринадцатилетнего,
не было равного шоку от наблюдения по телевизору убийством Ли Харви
Освальдом президента, от катарсиса зрелища телевизионных похорон Джона Кеннеди.
Пять лет спустя, в 1968 году, телевизионные новости сообщили нам о
начале войны во Вьетнаме и беспорядках в гетто.
Мы видели ужасные картины по телевизору: национальная полиция
Южного Вьетнама стреляла в голову подозреваемого, убийство Мартина
Лютера Кинга, фотографии восстаний по всей Америке и худший из всех пожаров в городе Вашингтоне после войны 1812 года.
Пример восстаний в гетто вдохновил жителей кампусов в Колумбийском
университете. Сцены наступающей анархии сделались топливом кампаний Маккарти, Бобби Кеннеди, Джорджа Уоллеса и Ричарда Никсона. Фотографии также уничтожили Линдона Джонсона и искалечили все усилия Губерта Хамфри. Для американского поколения, воевавшего в годы Второй мировой войны, было слишком много эмоциональной энергии в этих картинках. Молодой человек, студент-второкурсник Гарварда, вспоминает слова своих родителей из штата Индиана, наблюдающих за беспорядками на улицах Чикаго во время Демократической Национальной Конвенции в 1968 году: «Избиение протестующих ужасало. Никогда ничего подобного не происходило в нашей жизни».