Сны Иван Никифорович стал видеть только на восьмом десятке. Может, видел он их и раньше, но припомнить не мог - поутру они совершенно изглаживались из его обременённого множеством дел и забот сознания, а детских своих снов он не помнил и подавно, если они, опять же, были. И вот, схоронив жену, утвердившись в самой маленькой комнатке своей квартиры, отданной в полное и безраздельное владение младшей дочери, зятю и малолетнему внуку; приготовившись коротать недолгий, как он мыслил, свой остаток рядом со старыми привычными вещами и воспоминаниями, и достойно встретить, то чем его земное существование должно рано или поздно закончится, Иван Никифорович стал видеть сны. Он не смог бы сказать, были его сны цветными или чёрно-белыми, но то, что они были, не оставляло никакого сомнения. Теперь он долго лежал по утрам, переваривая увиденное и удивляясь яркости и сочности картинок, а вечером, отходя ко сну, - а то, что отход ко сну в таком возрасте это как отъезд в другой город Иван Никифорович знал не понаслышке, - он всё же радовался, предвкушая очередное увлекательное приключение. Приключения бывали всякие: то молодой Иван купался в ласковом тёплом море вместе с лоснящимися и улыбающимися страшноватыми зубастыми улыбками, дельфинами, то, в том же море, во все лопатки удирал от неведомо откуда взявшейся акулы, а потом гонялся за акулами на катере и расстреливал их из огромной винтовки, какие бывают у охотников на слонов. На слонах он тоже, бывало, катался и не иначе, как в самой, что ни на есть Индии, потому как кругом были улыбающиеся темноволосые люди с круглыми вроде как родинками на переносице. Бывал Иван Никифорович в горах, да таких высоких, что воздухом там нельзя было надышаться сколько ни дыши - не хватало кислорода. Ездил на сафари с улыбающимися белозубыми джентльменами в пробковых шлемах и оливковых френчах, даже позировал шустрому фотографу, сидя на собственноручно "заваленном" льве. А ещё ловил рыбу в самых обычных речушках, летал самолётом Аэрофлота куда-то, кажется в Гагры; работал на разных заводах, встречался с девушками, стоял, задрав голову, под окнами родильного отделения; ездил с отцом по дрова на скрипучих розвальнях, с мамкой разговаривал, сидя за длинным столом в их старой избе, на месте которой давно уже огромное водохранилище и крикливые наглые чайки - это всё, вроде как, и было уже, но всё равно смотреть было интересно и радостно, будто заново он проживает свою, да не свою, другую жизнь.
Другая жизнь, которую крутил Ивану Никифоровичу неведомый киномеханик на ночных сеансах была, что и говорить, захватывающей, но мужицкая хватка человека неизбалованного подарками судьбы требовала хоть какого-нибудь практического применения всем этим акулам, слонам и самолётам Аэрофлота. Иван Никифорович вспомнил, что сны бывают вещими и, вылавливая в памяти бабкины рассказы о том, какой предмет, увиденный во сне, что означает, принялся угадывать значения своих видений. Получалось не то чтобы очень точно - то ли память его подводила, то ли предметы, по которым бабка безошибочно угадывала лихие жизненные повороты давно вышли из употребления и перестали людям сниться, но получалось, честно говоря, совсем даже наоборот. Но Иван Никифорович не отчаивался и, тщательно сопоставляя сны с реальностью, находил новые знаки, по которым можно было бы толковать сны современные. Одно время даже завёл он тетрадку, чтобы записывать кое какие свои прикидки, но, устыдившись, что эту его тетрадку с бабьей наукой найдет дочь Марийка или, Боже упаси, зять, затею свою оставил, понадеявшись на сносную ещё память. О Фрейде Иван Никифорович не знал.
II
И вот, за неделю до ноябрьских праздников увидел Иван Никифорович сон, в толкованиях не нуждающийся. Приснилось ему, что лотерейный билет, который всучила ему молодая кассирша в прошлую пенсию, выиграл. Выигрыш был большой: Марийка щеголяла в невиданном платье и огромной шляпе никак не пролезающей в дверцу новой зятевой машины, малолетний Мишка пускал шоколадные пузыри, сидя на горе дорогих радиоуправляемых машинок и, по своей привычке тянуть в рот каждую попавшуюся на глаза бумажку, с упоением жевал стодолларовую банкноту, сам Иван Никифорович степенно шагал по щедро усыпанному красно-жёлтой листвой, ноябрьскому тротуару, расстегнув кашемировое пальто и опираясь на трость с янтарным набалдашником. Под пальто у него был элегантный тёмно-серый костюм-тройка с серебряными часами в жилетном кармане, а на губах играла лёгкая, керамической белизны, улыбка. Для чего ему нужна трость с набалдашником, костюм и серебряные часы Иван Никифорович ни малейшего понятия не имел, но голливудские зубы ему понравились не меньше зятевой машины, оставалось только проверить билет, благо, газету с таблицей результатов розыгрыша он припрятал от внука ещё с вечера. Билет выиграл. Выигрыш был большой. Ощущая в теле давно исчезнувшую лёгкость и небывалый подъём настроения, Иван Никифорович собрался, было, на почту прямо к её открытию, но, устыдив себя за такое мальчишество, решил прежде присесть и ещё раз хорошенько припомнить знаковое сновидение: была какая-то заминка с получением выигрыша: как-то там получалось, что забрать его можно только на следующий, что ли, день, но никак не сразу. Поднаторевший в толковании снов, он сразу же понял, что речь идёт о завтрашней пенсии, и что торопиться, стало быть, не нужно: завтра он и пойдёт, без суеты и спешки, расстегнув, если погода позволит, пальто и легко опираясь на облупленную палку с чёрной эбонитовой рукоятью. О выигрыше же Иван Никифорович никому не заикнулся, справедливо считая лотерейный билет шкурой неубитого медведя и озорно мечтая устроить детям нежданный сюрприз. Утро он провел в блаженной радости, пугая Марийку неожиданными засадами и шлепками по филейным частям, и показывая малолетнему Мишке, как нужно играть с кошкой привязанным к нитке бумажным бантиком. Мишка совал бантик в рот и, радостно пуская пузыри, давил кошку ходунками. Потом Иван Никифорович прогулялся по улице, обсудил с греющимися в длинных лучах осеннего солнца старушками погоду, урожай, демократию и грядущее повышение пенсий, помог Марийке затащить в подъезд коляску, плотно и с удовольствием пообедал и прилёг отдохнуть, потому что малолетний Мишка тоже прилёг, а всем в это время настоятельно рекомендовалось вести себя как можно тише.
- Вот домовой, поспать не дась. - сладко потянувшись, пробурчал Ванька, и выглянул из под плоской крыши сеновала. Крупный рыжий телёнок с бездонными темно-синими глазами задумчиво жевал висящие на заборе Ванькины штаны, лениво отмахиваясь от мамкиного веника коротким хвостом и редко моргая пышными ресницами. Новые, зелёные Ванькины штаны, перешитые из батиных галифе! Ванька, не шевелясь, смотрел как бычок, старательно двигая челюстями, пережёвывает его недавнюю обнову и, от чего-то ему представлялось, как он, Ванька, вечером выходит со двора в своих новых штанах, аккуратно подвернув штанины, чтобы они не волочились по земле и, глубоко засунув руки в карманы, идёт по улице. И было Ваньке обидно и горько до оцепенения, так, что он будто прирос к верхней перекладине горбатой лестницы, косо приставленной к сеновалу, и ничего ему не хотелось: ни прогонять упрямого бычка, ни переругиваться с мамкой.
С этой непонятной горечью и проснулся Иван Никифорович, когда вернулся со смены зять. Но, вспомнив утрешний сон, приободрился, аккуратно сложил и спрятал в верхний ящик комода новые теплые штаны, купленные ему дочерью и, прихватив из своих запасов четвертушку хорошей водки, вышел к детям. В кухне Иван Никифорович приобнял Марийку и, ласково подмигнув зятю, выставил бутылку на стол. Зятя Иван Никифорович недолюбливал за молодость и резкость суждений, но готов был признать, что мужиком и хозяином он может стать не плохим, к тому же, работал зять на том же заводе, где последние двадцать лет трудился и он сам, поэтому выпить и поговорить с Лёшкой Ивану Никифоровичу бывало, порой, приятно. До тех пор, пока захмелевший зять не начинал ругать начальство бандитами и олигархами. Такие речи тестю не нравились, и после он подолгу о заводе не заговаривал, - пока не забудется прошлый разговор и не станет тоскливо без интересных новостей.
Выпили по одной, закусили хрустящими огурчиками, Марийка подала исходящую сладковатым паром картошку и ушла развешивать бельё. Выпили, уже вдвоём, под картошку с селёдочкой, повели разговор. Ивану Никифоровичу спорить ни о чём сегодня не хотелось и, от того, разговор получался добрый и приятный: и на родном заводе всё было в порядке и вообще, жизнь кругом, вроде как, налаживается. Довольные друг другом, разлили уж остатки по третьему разу, когда в кухню, гремя ходунками, ворвался радостный Мишка с торчащим изо рта краем лотерейного билета. Билет Иван Никифорович узнал сразу и мгновенно, ещё не успев выдернуть его из Мишкиного рта, понял, что и номер билета, и покрытая фольгой защитная полоса, потеряны безвозвратно. Алексей крякнул неопределённо, Марийка, появившаяся в балконной двери привычно всплеснула руками, Иван Никифорович вернул Мишке остатки билета, выпил не закусывая, посидел ещё немного, вяло поддерживая разговор, и ушёл к себе.
III
Уснуть в тот вечер Иван Никифорович не мог долго. То никак не получалось поудобнее пристроить вдруг разболевшуюся печень, то неуютно начинало щемить сердце и приходилось осторожно привставать спустив ноги на холодный пол, то слишком ярко светили в низкие окна второго этажа проезжающие по обычно тихому двору автомобили; то кошка затевала непонятную возню или малолетний Мишка принимался кряхтеть и ворочаться в соседней комнате. Глухая и беспросветная осенняя ночь была уже за окном, когда он нехотя провалился в тревожный сон. Там, во сне, сотни самолётов с глухим рокотом летели по серому небу и сыпали на исковерканную землю злобно воющие бомбы. Всё вокруг было перепахано и раскурочено, ни одной зелёной травинки, ни одного целого, не превратившегося в щепки деревца; только сырая чёрная земля вся в больших и малых воронках, и так - до самого горизонта. Иван Никифорович упал в первую попавшуюся ямку, потом перекатился в воронку поглубже, ещё раз перекатился и перебежал, ища место понадёжнее. Среди путающихся мыслей перепуганного солдатика без погон и оружия только одна была связной и даже понятной: "Два раза в одну воронку не падает!". "Два раза не падает" - он переждал немного и бегом, обливаясь холодным потом перебежал в совсем уж огромную ямищу, откуда был виден только кусочек серого неба и даже не долетали комья земли от близких разрывов. Там он свернулся калачиком, боясь смотреть вверх, и стал ждать.
Утром Иван Никифорович долго раскачивался, покряхтывал и щёлкал суставами. Тускло пожелал детям доброго утра, выпил кружку жидкого чая и, застегнувшись на все пуговицы, отправился на почту, за пенсией. Пришёл Иван Никифорович как раз к своей очереди, которая, по заведённому обычаю, была между Петром Николаичем из второго подъёзда и Анной Ивановной из четвертого, раньше за ним был тёзка, Иван Антонович, да ему уж полгода, как пенсия - без надобности. Соседи тревожно расспросили Ивана Никифоровича о здоровье и пропустили к кассе, кассирша отсчитала деньги и подала в окошко, привычно спросив:
- Лотереечку возьмёте на выходные?
- Нет, золотко. - Иван Никифорович прокашлялся. - Два раза в одну воронку не падает.
Девушка пожала плечами, Иван Никифорович отошёл на несколько шагов, постоял, о чём-то размышляя, развернулся и, потеснив очередь, снова подошёл к кассе.
- Извини, Анна Ивановна, запамятовал. Я быстро. - Иван Никифорович сунулся в окошко. - Милая, а у тебя какие лотерейки есть?
- Да вот их сколько. - девушка указала ему на веером приклеенные к стеклу лотерейные билеты.
- Давай-ка мне каждого по одному!
- Ты чего это, Ваня? - встрепенулась Анна Ивановна.
- Что два раза не падает - это верно. Но тут понимать надо правильно!
- Чего понимать-то?
- А. Долго объяснять. - Иван Никифорович неопределённо махнул рукой, сунул пачку билетов в карман и, легко опираясь на палочку, направился к выходу, на ходу расстёгивая пальто.