Проснулся Пётр Ильич рано - не было ещё и шести. Эка невидаль для человека только что шагнувшего в седьмой десяток столь раннее пробуждение, но Пётр Ильич спать любил до восьми и всё ещё не утратил этого умения здорового мужчины в расцвете сил, чем втайне очень был горд. За окном, ещё задёрнутым невесомым тюлем утренней майской дымки, щебетали птахи, которых Петр Ильич совсем недавно стал отличать по голосам и выделять из невеликого множества городских пернатых. Солнце уже разливало непривычное тепло долгожданного лета, и мир был, как в юности, чист и удивителен, но Петр Ильич тихо лежал, стараясь привести в порядок неожиданно живо мечущиеся мысли и унять противную внутреннюю дрожь - смесь испуга с гадливостью. Загаданная с вечера погода его не радовала. Полчаса спустя Пётр Ильич аккуратно спустил ноги с узкой холостяцкой кровати, безошибочно попав в мягкие тапочки, и уверенно прошлёпал в ванную. Из зеркала на него внимательно посмотрел худощавый и жилистый мужчина лет пятидесяти пяти, не старше, с четкими чертами лица и живыми светло-карими глазами. Пётр Ильич сурово глянул на своё отражение, провёл ладонью по остаткам совсем недавно и вдруг поредевшей шевелюры и, приказав себе выбросить из головы всякие глупости, принялся за утренний туалет.
В жизни его случались странные желания, а порой и странные ситуации, впрочем, странность последних он замечал, как правило, уже задним числом и всё сходило гладко. Будучи по складу ума и характера человеком спокойным и дисциплинированным, жил он ровно и уверенно. Бывало, трясло, но не больше чем всех вокруг. Бывали крутые спуски и подъёмы, но не выше и не ниже, чем забрасывала судьба большую часть его соотечественников. В личном, может и не так всё гладко - лысеют, говорят, от чужих подушек, но все подушки, на которые приходилось склонять Петру Ильичу свою буйную голову, он искренне считал своими и имел троих детей от трёх женщин. Дети его не забывали, жёны зла не держали. Однако, жил Пётр Ильич один, от того, впрочем, особых неудобств не испытывая.
Трудился. В разных местах трудился, на должностях руководящих и не очень. Впрочем, о трудовых подвигах рассказывать не любил - работа как работа. А любил воспоминания о многих увлечениях молодости. Круг их был широк, как говорилось в одном стишке неизвестного народного автора из его молодости: "Авто-мото-вело-фото, гребля,... и охота". Впрочем, охотником Пётр Ильич не был. Что-то из старых увлечений осталось до сих пор и, даже не смотря на новомодные веяния, кое в чём Пётр Ильич оставался знатоком и профессионалом. А выйдя на заслуженный отдых, приобрёл Пётр Ильич ещё одно увлечение. Страстное и жгучее. Его увлекла природа. Увлекла по-настоящему, глубоко и трепетно. Давно знакомые места виделись ему теперь совершенно иначе, и в сознании никак не укладывалось то, что он прожил шесть десятков лет, видя в лесах и озёрах своей родины лишь сценическую бутафорию для бесталанных любительских спектаклей с мангалом, ухой, хрипящим магнитофоном и романтическими ночами. Петр Ильич стыдился и старался наверстать упущенное, жадно изучая природу родного края, его историю и хитросплетения судеб - ибо, как открылось новоиспечённому исследователю, судьбы людей связаны со своей землёй неразрывной и мистической связью. И однажды, долгой и слякотной зимой, на загрипповавшего вопреки стараниям импортной вакцины, Петра Ильича снизошло вдруг вдохновение. Снизошло в виде тяжеловесного не то ямба, не то хорея - в этом он разбирался весьма приблизительно, и очаровало удивительными превращениями обычных слов в необычную текучую субстанцию с плавными волнами интонаций. Пётр Ильич стал писать. И поскольку был он человеком зрелым - избегающим мелочного разбрасывания сил, всецело поглощенным мыслями о былом и судьбах отечества, и располагал необходимым временем для опытов и размышлений, то нимало сумляшись, принялся он за сложение поэмы. И в том преуспел. Дивные образы осенних лесов, озёр и полей с перелесками и холмами; драматизм простых и великих человеческих жизней, прошедших по земле и канувших в Лету; прошлое и будущее родной земли сплетались в рифмы и строфы, не лишённые изящества, мысль твердела и огранялась. Окончив, Пётр Ильич несколько раз находил в себе силы возвращаться к началу и, не терзаясь, занимался переделками и перестановками до тех пор, пока слог его поэмы не стал легким и уверенным. Поэт был доволен, но следом пришли мысли о благодарных читателях - никто из смертных не лишён честолюбия. Детям Петр Ильич читать или просто показывать свой труд не решался - были их отношения добрыми, но не самыми близкими. Друзья же знали его за человека хоть и не избавленного от мыслей "о красе ногтей", но, безусловно, дельного, с каковыми представлениями сочинительство никак не вязалось. Впрочем, скоро сомнения деятельного Петра Ильича разрешились способом для человека начала двадцать первого столетия самым простым и естественным - ведь был Петр Ильич достаточно опытным пользователем персонального компьютера, и для обнародования своего творения оставалось ему лишь освоить особенности пользования всемирной паутиной. Как любой сетевой первопроходец начал он с регистрации персонального почтового ящика, а там обнаружился и дневник, именуемый на новом языке "блогом". На том Пётр Ильич и остановился, на этот раз здраво рассудив, что, не имея опыта, начинать следует с малого. Несколько дней Пётр Ильич решался и чудным майским вечером, мелкими глотками потягивая коньяк, наконец, явил миру свою поэму о земле и людях. Явил и отправился отдыхать. На душе у него было легко и трепетно.
А утром случилось странное.
Сквозь шелест молодой листвы и радостное щебетание почудился ему звонок в дверь. Пётр Ильич, как будто встал, прошёл в прихожую и, не спросив, открыл дверь. На пороге, в утренних сумерках стояли двое в элегантных тёмных костюмах. Один был коренаст и круглолиц, но со странно ускользающими чертами лица. Голос его был глуховат, но приятен. Второй - высокий блондин с жилистой фигурой норвежца или датчанина - Петр Ильич сходу окрестил его "скандинавом". Скандинав не проронил ни слова за весь визит, но лицо его выражало все оттенки эмоций, передаваемых баритоном напарника.
- Здравствуйте, Пётр Ильич! Мы с гражданином - искусствоведы, - коренастый едва заметно кивнул в сторону скандинава.
- Здравствуйте, - Пётр Ильич неловко отступил вглубь прихожей, что должно было обозначить приглашение войти. В мыслях его было пусто, сквозило лишь удивление, да и то слишком лёгкое для столь странного визита.
- Странно, что вас удивляет наше появление, ведь ведущие информационные каналы и печатные издания нашей страны часто упоминают о том, что Государство внимательно следит за всем, что происходит в Сети. Вы ведь читаете Главную Газету, - скандинав напряжённо-вопросительно посмотрел на Петра Ильича голубыми льдинками, - смотрите Важнейший Канал?
Пётр Ильич кивнул, несмело улыбнувшись. Лицо скандинава просветлело. - Мы знали, что Вы культурный и образованный человек. Этого невозможно не заметить. Прежде всего, позвольте поздравить Вас с прекрасным произведением! Глубокомысленным. С высоким художественным уровнем.
- Спасибо, - проговорил Пётр Ильич, смущаясь. - Может быть чаю?
- С удовольствием, Пётр Ильич!
В кухне коренастый небрежно присел за стол, скандинав, ласково глядя на Петра Ильича, встал у стены рядом, а Пётр Ильич, излишне суетясь, принялся организовывать нехитрую чайную церемонию. Личности и род занятий искусствоведов были ему понятны, хотя нужное слово никак не хотело появляться из закромов памяти. Живал Пётр Ильич при немощных телом, но великих духом Генеральных секретарях, хорошо помнил короткий период андроповщины и сумасшедшую вольницу смутных времён развала, но от политики был далёк, здраво рассуждая, что задача простого человека - выжить при любом раскладе. И выживать ему удавалось без усилий. Даже жить. Жить полно и радостно, не думая о суете и сложностях "верхнего мира" и не привлекая внимание недрёманного ока...
- Так вот, милейший, Пётр Ильич, Ваше произведение потрясло нас до глубины души. Но как профессионалы, как, в каком-то смысле, старшие товарищи, мы просто обязаны указать Вам на некоторые недостатки.
Пётр Ильич присел, внимательно глядя то на невыразительного коренастого, то на демонстрирующего крайнюю степень участия, скандинава.
- Ведь Вы должны знать, какая сила таится в Сети. Примером тому - всё возрастающая нестабильность окружающего мира, череда волнений и революций в странах, пустивших на самотёк такой важный элемент социальной системы. Если бы не внимание Государства к тому, чем живёт его народ, мы с Вами давно бы уже мёрзли в квартирах с отключенным отоплением, были бы лишены библиотек, прекрасных спортивных сооружений, школ, больниц. Работали бы за гроши на чужого дядю, которому бы не было никакого дела до наших с Вами тягот.
Мы с Вами живём в непоколебимой и благоухающей стране, название которой можем произносить с гордостью, но всегда и везде находятся люди, если их можно так назвать, оголтелые и непримиримые элементы, стремящиеся к хаосу и разрушению. Они хитры и коварны. Они бесстыдно перевирают и используют в своих целях любую информацию - всё, что может пригодиться им для одурачивания хороших, законопослушных, но доверчивых людей; для раскачивания социума и ввержения страны во мрак и хаос. Их цель - выслужиться перед своими двуликими кукловодами, которые спят и видят нас с Вами своими рабами.
Лицо скандинава окаменело в выражении решительности и непримиримости. Петр Ильич нервничал и не мог понять, что же произошло.
- Эти, прямо скажу, ошпаренные, легко могут использовать Ваше произведение в своих гнусных целях. Извратить его, опошлить, полностью исказить смысл и Ваши глубоко выстраданные мысли, Пётр Ильич. Вот Вы пишете о величии нашего народа, о том, что менялись флаги и власти, а народ жив и сохранил свою первозданную душу. Вы истинный поэт, Петр Ильич, Государство с первого своего дня утверждает, что величайшее наше богатство - это наши люди, Вы абсолютно правы! Но, это мы с Вами понимаем, что речь идёт о татаро-монгольском иге, фашистских захватчиках и прочих, известных нашей истории оккупантах, а Вы представьте только, как это могут использовать жаждущие хаоса и революций ошпаренные - как призыв к свержению власти, к разрушению всего того, что наш народ построил и продолжает строить.
Вы удивительно чутко и тонко говорите о красоте и хрупкости нашей природы. Мы со своими семьями отдыхаем только в наших, отечественных здравницах, и я готов подписаться под каждым Вашим словом, воспевающим красоты нашей с Вами родины! Вы с болью говорите о том, как страдает наша земля от бесхозяйственности, нерационального использования и неумного строительства. И, опять же, это мы с Вами понимаем, что все эти перегибы и бесхозяйственность давно уже в прошлом - ведь мы видим, как охраняется каждое дерево в нашем городе, читаем о том, сколько цветов и различных декоративных растений высаживается ежегодно на наших улицах; видим как грамотно и осторожно, не побоюсь этого слова, ведётся любое строительство; бережное использование лесных ресурсов под контролем Государства... И снова, подумайте, как можно вывернуть наизнанку Вашу любовь к родной природе - поднять крик о недопустимости строительства новых заводов и фабрик, комфортабельных жилых микрорайонов и школ, прокладки необходимых нашим людям дорог, мостов и трубопроводов. Грустно, Пётр Ильич. Грустно и больно понимать, что такое прекрасное произведение может принести такой вред нашему народу. У нас на какой-то момент возникла даже мысль, а не из этих ли Вы... Но видно, что Вы человек думающий и болеющий душой за непоколебимость нашей страны. Вот холодильник у Вас - "Индезит" и плита тоже импортная, а какая разница? Ведь видно хорошего человека!
Пётр Ильич, полностью понимая ирреальность происходящего и шалея от собственных слов, встрепенулся. - У меня прекрасный отечественный велосипед! Вот посмотрите! - Пётр Ильич подскочил и, глядя на скандинава, жестом позвал коренастого к балконной двери. - Вот! Наша марка, известная, а это новая модель. Очень удачная. "Магуровские" тормоза, эластомерная вилка, амортизатор от "Олинз", механика - "Шимано", "ренталовский" руль, очень удобный... - Пётр Ильич сел было на своего конька, но по выражению лица блондина понял, что ему это не интересно. - Вот... Рама, правда, стальная - тяжеловата... Но машина хорошая!
- Вот видите! Видите, какие качественные вещи могут делать наши люди! Лучшие люди. Не давайте их в обиду, Пётр Ильич!
Искусствоведы вместе с Петром Ильичом незаметно оказались в прихожей. Коренастый смахивал с обшлагов незаметные пылинки и проникновенно говорил:
- А может ещё и не время, для таких серьёзных и неоднозначных вещей. Мы уже близки к тому, чтобы выявить всех врагов нашего благоухания и непоколебимости и тогда каждый Ваш читатель сможет увидеть именно ту мысль, которую Вы вложили в свой труд. Верную мысль. Подумайте, Пётр Ильич. Всего Вам хорошего и новых творческих успехов!
Бесшумно прикрыв дверь, искусствоведы исчезли.
Глупости из головы не выбрасывались. Пётр Ильич поставил на плиту чайник, прошёл в комнату, включил компьютер. Вернулся. Вышел на балкон и достал из шкафчика початую пачку сигарет. Прикурил, постучал сигаретой о край стеклянной пепельницы. Не самые дешёвые сигареты "из смеси табаков американского типа", но захотелось, почему-то "Мальборо"... Смотрел вниз, на свежую листву. О чём-то думал, потом раздавил выкуренную на две трети сигарету. Бумага с чуть слышным хрустящим звуком, порвалась и так же тонко хрустнула недодуманная мысль о том, почему мягким весенним утром, посреди красоты и благоухания случается такое... Странное. Потом он долго сидел, глядя на экран, и шевеля губами, перечитывал свою поэму. Тёмный, терпко пахнущий чай, остывал в кружке на краю стола. Когда от кружки перестал подниматься пар, Пётр Ильич вышел из задумчивости и, качнув головой, проговорил: "Да, пожалуй, не стоит".