Очереди перед кабинетом ультразвукового исследования не оказалось. Это меня немного расстроило. Почему-то, всегда так получается: когда время, действительно, дорого и есть искреннее желание побыстрее развязаться с какими-то, навязанными извне, делами, то на очереди натыкаешься на каждом шагу, даже там, где их никогда не бывает в принципе. Попадаешь в загадочную полосу обеденных и технических перерывов, неисправных лифтов, банкоматов с закончившимися наличными, погасших светофоров, которые лучше любой машины времени выбрасывают в первобытный хаос перегруженные развязки и перекрёстки... И никогда судьба не оставляет хоть сколько-то времени на размышления перед очередной дверью, пусть даже это, всего лишь, старательно и неуклюже украшенная подтёками белой краски, дверь обычного кабинета в обычной поликлинике.
Очереди не оказалось, и я, не сбиваясь с ритма собственных шагов, торопливо растолкав по углам лишние мысли, постучал в тонкую филёнку.
Две, неопределённого возраста и не оставляющей зарубок в памяти, наружности, женщины, приняли меня с дежурной благосклонностью, заметно усилившейся после того, как оказалось, что я не позабыл принести с собой требуемое полотенце, и, дав мне необходимые указания, принялись за дело...
"Ты ведь даже не знаешь, сколько мне лет..." - мы медленно танцевали в полутёмной, пустой квартире. Музыку из моей памяти начисто вымело, а может мы её и не слышали. Скорее всего, так. Мы танцевали босиком на жёстком ковре, а за окном, на тёмно-розовом закатном небе, двигались в такт нашим шагам резкие и плоские, будто вырезанные из чёрной бумаги, контуры стен и крыш соседних домов, башни далёких высоток. Она смотрела снизу вверх, чуть отстранившись, и от неё пахло лаком для волос, немножко вином, и ещё чем-то неуловимо-терпким.
Она вынырнула из моей памяти ночью. Свалилась как пыльный фолиант с верхней полки книжного шкафа, и всё утро я не мог найти просвет, место, где стоял этот свалившийся том. Листал его, стараясь не вчитываться в знакомые слова, пытался куда-нибудь пристроить, но книга, то и дело, попадалась мне на глаза. Так мне и не удалось вернуть её на полку...
- Тридцать пять, плюс-минус один. - я улыбнулся, глядя на её запрокинутое лицо.
- Боже... - она спрятала лицо в складках моей рубашки. - Боже... Откуда ты знаешь?
- Ты говорила, что твоей дочери - двенадцать, а родилась она, когда тебе было двадцать два...
- Минус... Минус один. - она прижалась щекой к моей груди...
Меня попросили лечь на другой бок. Женщина, сидящая перед монитором, произносила какие-то цифры и непонятные аббревиатуры, что делала вторая, за низкой ширмой, я не видел. Я листал свою книгу и никак не мог остановиться. Против воли запускал пальцы между прохладных страниц и открывал наугад, а глаза привычно цеплялись за строчки.
- Ты так здорово целуешься. Не оторваться просто... - мы стояли под козырьком её подъезда и она тихо, и до дрожи отчётливо мурлыкала слова. Что-то мягкое ткнулось нам в ноги.- Ну? Нагулялась? Машка, Машка... Горе мне с тобой...
- Ты же не спал! Зачем ты притворялся? - я ничком лежал на низком надувном матрасе посреди комнаты с жёстким ковром, а она сидела на коленях рядом со мной. - Она хотела посмотреть на тебя...
- Не знаю... Мне неловко... Как-то это неправильно.
- Она уже взрослая и прекрасно всё понимает. Она обиделась...
- Ой. Спасибо! Мне стыдно прям...
- Что ты!
- Я его сейчас же выброшу!
Она церемонно поставила на салфетку в центре стола новый, прозрачный заварочный чайник, подхватила старый, фарфоровый, с отколотым кончиком носика, и бросила его в мусорное ведро под мойкой...
- А что ты принёс?
- Да вот... Выключателей пару... А то нас с тобой убьёт однажды.
- Нас... - она улыбалась. Опираясь плечом о стену, вытирала мокрые руки кухонным полотенцем. - Убьёт, точно...
- Спасибо... - она сидела, пристроив острый подбородок на ладони, а ладони на медные перильца, ограждающие открытую палубу речного трамвайчика. Рябь на воде сверкала тысячами солнечных зайчиков и по её лицу бежали яркие блики. - Спасибо. Здорово...
Я лёг на спину и старался прислушиваться к непонятным цифрам, к страшноватому шуму собственного сердца в компьютерных колонках; разглядывал трещинки на потолке. Я следил за своим дыханием и пытался ни о чём не думать.
- Мы зря это сделали. Я... зря это сделала. - она сидела сзади и я, время от времени, встречал её тусклый взгляд в зеркале заднего вида. - Кто-то там захотел, чтобы у нас был ребёнок. Значит всё не просто так...
Стараясь не смотреть в зеркало, я снял с него очки и надел их. Очки были слишком тёмные, погода пасмурная, мне даже приходилось вглядываться в светофоры...
- Жаль. Я понимала, что так будет. Катю жаль, она к тебе привыкла...
За окнами шумел светло-зелёный май...
- Алло.
- Здравствуй, это я... Ключи не могу найти от квартиры...
- У меня нет.
- Точно?
- Точно нет. Они у тебя...
- У меня сломалась розетка... В которую включен холодильник. Всё потечёт. Заедь пожалуйста.
- Нет.
- Это так сложно?
- Дело не в этом, ты же понимаешь...
- Ты не заедешь?
- Нет.
- Хорошо...
Я оделся и получил аккуратную распечатку на двух страницах, где почти все слова по отдельности были понятны, но общий смысл от меня ускользал, и направился к своему терапевту. Очереди по-прежнему не было, но на этот раз меня это не огорчило.
- Ну, что же... Всё в порядке. Дело в том, что мне показалась странной Ваша кардиограмма. Нет, ничего плохого, просто... Вот, если бы Вам было лет шестьдесят, она была бы просто прекрасной. Не характерно... Поэтому я Вас и направила... Но, видите, ни малейших отклонений. Всё в норме.
Я заметил несколько крошечных, прожжённых, должно быть, сигаретными искрами, дырочек на манжете рубашки, и теперь старался как-то спрятать руку, будто дырочки можно увидеть с такого расстояния...
- Я вполне могу записать Вам лёгкую дистонию, но, насколько я понимаю, лучше этого не делать?
- Да, лучше не надо.
- Хорошо. Не волнуйтесь. Живите, как жили - нет ничего страшного... Вот Ваша выписка.
- Спасибо. Всего хорошего.
- До свидания...
На улице, в серой дымке никак не желающего просыпаться осеннего дня, мелко сеял дождик. Я встал под козырьком, прикурил сигарету, зачем-то достал телефон, провел пальцем по кнопкам, потом пошевелил пальцами левой руки и, криво усмехнувшись, повторил: "Никаких отклонений. Живи, как жил".
- Чего смеёшься? - Леонид Борисович, Лёнька - старый приятель и сослуживец, вынырнул из-за колонны. - Чего тебе тут такого весёлого сказали?
- Да, анекдот бородатый вспомнил. Советский ещё...
- Ну?
- Ну... Приехал как-то один колхозник в Москву. Передовик какой-то. Делегат... А в Москве быть и в метро не прокатиться, разве можно?
Вот он спустился на станцию, смотрит - а поезд уж двери закрывает. Колхозник - бегом, и в самую последнюю дверь успевает только голову просунуть. Голова у него, значит, в вагоне, а всё остальное снаружи осталось. И тут он представил себе, как поезд тащит его в тоннель, всё быстрее и быстрее, и в сердцах говорит: "Всё! Трындец!".
Тут двери, понятно, снова открываются. Мужик входит, сконфуженно поправляет свой вышитый воротничок, и говорит: "Извините, товарищи, чего не скажешь перед смертью...".
- Ха-ха. Ну да! Побегу я,... назначено... Ты как?
- Отстрелялся.
- Ну, добро тогда, давай.
- Пока.
Я молча посмотрел на телефон, сунул его в карман и шагнул под дождь.