Голос был спокойный и, пожалуй, добродушный. Чуть усталый и терпеливый. Пристрастные говорили, что голос был мёртвым...
Голос из тёмного прохода, где маленький кружок живого жёлтого света пытался выхватить из темноты часть тёмного полированного стола. На столе было пусто. Позади стола, из мрака, серыми призраками проступали накрытые чехлами ряды кресел. Пред ним неярко светился распахнутый во всю глубину прямоугольный зев сцены.
- Всё просто прекрасно, но я, в который раз, прошу вас не играть. Это пошло, но я вынужден сказать, что не верю. Я не верю вам, господа. Вы прекрасно подготовлены. У меня нет нареканий к самому действу. Я не верю вашим героям.
Что-то шевельнулось в круге света, скрипнул паркет. Режиссёр подошёл к помосту. Высокий, с аккуратно причёсанными чёрными волосами и бородкой на остром тёмном лице. В тёмном костюме без единой складки. Встал, покачиваясь с пяток на носки. Молчал, глядя в пол.
- Мне очень понравилось как Наталья Николаевна - легкий кивок тёмно-русой женщине с глубокими голубыми глазами и снова глаза в пол - исполнила роль Михаила Алексеевича.
Слова ложились точно, чётко, без какого бы-то ни было акцента. Хрустели как стекло под толстой подошвой. Входили, как гвозди в мягкую древесину. Оставляли мятный холодок в сознании.
- К сожалению, это не сложно. Не сложно, господа, сыграть самого себя. Многоликость - основа женской натуры. Согласитесь, милые дамы, однополярная жизнь скучна. - Мягко усмехнулся. - Вы знаете, не так давно мне приходилось слушать какую-то поздравительную программу по радио... - Он поднял голову навстречу неясному звуку со сцены. - Почему нет? Представьте, я езжу в автомобиле и, соответственно, слушаю все подряд радиостанции - это, знаете, несколько расслабляет в пробках. Так вот. Простенькая программа с зачитыванием СМС-поздравлений. И, среди прочего, такой перл: "Милый, я помню каждое мгновение со дня нашей встречи. Я живу, дышу тобой. Ты подарил мне целый мир. Я готова благодарить тебя за каждое мгновение своей жизни! Если ты не изменишь свое поведение, между нами всё кончено!". Каково? Понимаю. Тут можно долго рассуждать об истинной глубине чувств и уровне интеллекта, но мне это безразлично. Понравилось, прекрасное в своей непосредственности, проявление этой противоречивой многогранности... Но, прошу прощения, я, возможно, не совсем к месту об этом.
Он поднял глаза на сцену. Смотрел снизу вверх и, удивительным образом, казался каждому из стоящих на сцене одного с ними роста. Темные глаза. Темные, почти чёрные. Пугающие и притягивающие взгляд. И гдё-то, на недосягаемой глубине зрачков, будто отражённые всполохи пламени. Острого, жёсткого, режущего пламени - таким было, должно быть, пламя костров Великой Инквизиции. Таким огнём горят, наверное, книги.
- Мне хочется, и это моё право, чтобы вы не перевоплотились в своих героев, но чтобы вы стали ими... Каждый из вас привносит в свою роль часть себя. Каждый, играя, играет и для самого себя. И, если это "его" роль, невольно старается исправить самого себя. Исправить какие-то свои ошибки, переоценить собственную жизнь и поступки. Полагаю, это возвышает. Возможно, позволяет испытать сложное ощущение творца и паяца одновременно. Возможно. Я с пониманием отношусь к миру каждого из вас и уважаю право этого мира на одиночество. Я не претендую на него...
Тишина паузы накатилась словно пыльная волна с дальних рядов кресел. На короткое мгновение окутала всё вокруг, смывая сказанное, и отхлынула.
- Мне бы хотелось, чтобы вы забыли самих себя. Забыли всёрьёз. Закрыли всё своё в самый маленький чулан, какой у вас найдётся и позабыли, где положили ключ от него... Потом, когда пьеса будет сыграна, вы найдёте ключик и сможете вернуться... Если пожелаете... У вас будет ещё одна прожитая жизнь.
- Это Ваша теория? Простите...
Мужчина казался ровесником режиссёра, с той разницей, что он заметно седел.
- Это можно назвать теорией, а можно вообще никак не называть. Это, скажем так, моё видение своей и Вашей, Николай Андреевич, задачи... - Он развернулся и медленно пошёл по проходу, к столу с маленькой лампой. - Я не занимаюсь теориями. Спуститесь, господа, и отдохните пятнадцать минут. Я бы хотел, чтобы вы все сели в первых рядах, так чтобы сцена была перед вашими глазами...
Он обошёл стол и скрылся за кругом жёлтого света. Чуть слышно скрипнул деревянный стул.
- Сцена пуста, уважаемые лицедеи. Через короткое время я увижу на ней новую жизнь новых людей, лишь едва похожих на тех, что только что были там. Посмотрите внимательно. Хотите ли вы нести в новый мир старых себя? Стоит ли? Действительно ли это так необходимо?
Голос из темноты был обычен. И обычные слова, чуть усталые и терпеливые струились между кресел, туманом растекались по полу.
- Вы обратили внимание, на то, что у нас практически нет ролей для молодёжи? У них, много энергии, но, к сожалению, слишком мало СЕБЯ. Они могут быть кем угодно. Не отрицая... Но и не получая, того что можете получить вы... Есть категория вещей противных природе культурного и честного человека. Мы оставим пока вопрос о зыбкости понятий культуры и честности. Культурного, здесь и сейчас... В юности вы все читали Набокова. "Лолиту" разумеется. Оставим, опять же, юную Долорес - это тема для долгих путаных бесед. Но сыграли бы вы Гумберта? Не личность. Человека. Человека с его деяниями? Думаю, да. Сыграли... А вы СТАНЬТЕ!
В тишине было слышно как жёсткая ладонь прижалась к столешнице.
- А для этого нужно всё забыть... И снова вспомнить...
Голос удалялся. Поднимался вверх. Поскрипывал паркет в глубине зала.
- Это был довольно неприятный вариант. Иллюстрация. В нашей пьесе всё относительно просто - пусть не совсем обычные, но вполне понятные человеческие страсти. Бремя и лёгкость страстей человеческих... Глубины и высоты... Всё просто, но мне нужно чтобы они ЖИЛИ! В какой-то мере - это, действительно, опыт...
Вы знаете, автор не пишет пьес. Он пишет прозу, довольно приличные вирши, весьма занятные жизнеописания. Но пьес он не пишет. И нет никого, кто создал бы сценарий, а ему это не интересно. Автору не интересна судьба того что он исторг из себя... А мне интересна. Я ставлю его вещи. Возможно, он будет удивлён, увидев эти постановки, но таково уж моё видение. Таков МОЙ замысел.
Голос приблизился. Скрипнул стул.
- Смотрите, господа. Думайте. Две жизни вместо одной, но не одновременно... Мы продолжим, как только кто-нибудь из вас будет готов.
Теплый ноябрьский снег, возникая из ничего, мягкими хлопьями спускался с черного неба, искрился в свете ставших вдруг тусклыми, фонарей. Вечер глох. Притихли звуки бесконечного потока автомобилей, затушевались реки красных и белых огней. Замедлились движения людей и сигналы светофоров, замерли голые ветви деревьев. Мягкими хлопьями мирно спускался с чёрного неба белый снег. В тёмном зале массивные наручные часы коснулись полированной столешницы и стало слышно частое тонкое тиканье...
Она прошла по проходу и остановилась в двух шагах от стола. Невысокая, со спокойными чертами лица. Плавная. Каштановые волосы и глаза чуть темнее. Смотрела в темноту. Теплый жёлтый свет рождал в глубине зрачков красноватые отблески.