Где бы еще вспомнить про твои вечно холодные руки,
как не здесь, на кромке Roosevelt Island, балансируя
на грани нервного припадка,
потому что Ист-Ривер - это вовсе не река.
Потому что холода
это что-то большее, чем погода,

что-то такое, - что нельзя, и вообще отмените это, пожалуйста. 
Потому что люди - теплокровные животные,
пасущиеся стадами на тучных пастбищах и кормятся
с рук палача.

И палач, в общем-то, добрый дядька, прикончит так,
что скорее не заметишь,

скорее решишь, что это просто плановая вакцинация, 
которую просто обязаны сделать
все цивилизованные сАпиенсы, ведь мы же не звери
какие-то там.

Ведь мы же не пища, какая-то, не полуфабрикат,
ведь мы же вполне себе готовый продукт,
перед тем промытый, побритый и санобработанный,
пригодный для разогрева
на сковородке, или лучше - в микроволновке...
Ведь мы же имеем вес и форму, мы существуем,
мы существа!
Ибо Мы - это Я! А Я - это вовсе не ТЫ,
и ТЫ - в абсолюте не Я,
по закону вселенского сохранения
энергии:
ничто не потеряно
будучи съеденным.


И тебя обязательно
приготовят в скором времени
аккуратными кусками разложат
на охлаждённой витрине, с фиолетовым
светом,
что пятном расплывается на обратной стороне зрачка,
где имеется понимание
своей телесности, что заведомо

кем-то более умным была поделена
и включена
в некий, нам непонятный, план;

хотя, всё это условности, в сравнении с твоими
вечно холодными ладонями, которыми держишь чашку
с горячим чаем,
и смотришь не на меня,

а всквозь...

Видишь ли что-то?
Надеюсь, видишь.

А кого-то?

А

КОГО-ТО?


Ист-ривер, говоришь, это вовсе не река,
Рузвельт-айленд такой себе остров, скорее уж
узкая полоса,

задушенная
асфальтовыми лентами дорог,
которые утюжат аквариумы автобусов,
что тяжело приседают на остановках,
будто пытаются лечь обессиленно
и натужно пыхтят.

Ладно уж, давай свои руки, ладони свои
вечно белые, 
суну в карманы своей куртки,
потому что лишь так, прижавшись друг к другу, 
можно на кромке этого острова
стоять