На покосившемся подоконнике, возле замороженного окна, отливавшего серебристыми отсветами по инею, стоял старенький радиоприёмник. Черная коробочка, с отколовшимся куском пластмассы на боку, и проржавевшей насквозь решеткой динамика. Колпачок верньера громкости лежал рядом.
"Тебе всего лишь нужно сказать - Да"
Возле подоконника сидел старик в вязаной шапочке. Он подвинулся ближе, взявшись за подоконник узловатыми пальцами. Старенький табурет скрипнул... Старик наклонился к радиоприёмнику, коснувшись ухом шершавой решетки. Его глаза были закрыты. Но впалый беззубый рот шептал что-то беззвучно.
"Всего лишь "да"? И всё изменится?"
Старик открыл глаза. Он смотрел на динамик, и казалось, перестал дышать, чтобы не пропустить, ни одного слова, доносящегося из радиоприемника.
-Всё только начнёт меняться. Но и для этого, (для того, чтобы оно началось), тебе нужно сказать - да.
-А если я откажусь?
Тишина. Потрескивание радиопомех. Унылый вой пурги за окном.
-Выбора нет...
-Выбора нет. Его никогда не было.
-Значит, мне остается сказать... Да!
Старик отпрянул от радиоприемника, едва не свалившись с табурета. Он отступил на пару шагов вглубь захламленной комнатушки, всё еще не в силах отвести испуганных глаз от радио. Прошла минута... Старик резко развернулся, и бегом, насколько позволяли его больные суставы, добрался до двери. Он суетливо натянул старенькое серое пальто с единственной пуговицей, болтавшейся на нитке, наспех обмотал дырявый шарф вокруг тонкой шеи и, толкнув дверь, выбежал в ночную пургу.
-Я должен успеть! - послышался его крик, приглушенный воем пурги.
И лишь только за стариком захлопнулась дверь, в проржавевшем динамике послышался негромкий странный звук. Словно радиопомеха или отзвук недоброй усмешки.
Старик прижимал пальто, как мог, обеими руками, пытаясь одновременно туже затянуть шарф. Но пурга была сильнее старика. Порывы колючего ветра, смешанного с острыми кристаллами снега, вырывали полы пальто из его замерзших пальцев, и дырявый шарф совсем не спасал от холода, напитавшись снега, он больно тёр по горлу, как грубый наждак. Старик посмотрел вперед и с облегчением вздохнул. Там, высоко на холме, во вздымавшихся волнах снега, просвечивал и мигал мутный желтоватый огонек.
Фонарь.
Нет, не просто фонарь! А фонарь перед магазином белого Микки!
А в магазине, на противоположной от входа стене... Старик споткнулся об обледеневший кирпич и едва не упал в сугроб. Чертыхаясь, он кое-как удержал равновесие и, отступив на шаг от покосившегося обмёрзшего бордюра, остановился, чтобы отдышаться. Сердце выплясывало джигу в груди. Сердце уже устало. Старик закрыл глаза и сразу, за закрытыми веками, в остывшей черноте поплыли зеленые светящиеся круги. Рука старика непроизвольно сжала пальто на груди, соскребая иней загрубевшими ногтями. Спокойнее... Тише, дед, тише... Большая часть пути пройдена... Не гони ты, старый хрыч! А то ведь помрешь, так и не сделав самого важного...
Старик посмотрел вперед, на фонарь. Сразу за ним, (и пяти шагов не сделаешь), стоит себе тепленький уютный магазинчик Микки, в котором, на противоположной стене, висит черный телефонный аппарат с металлическим диском.
Номер не забыл, голова твоя садовая?
Старик прошептал номер и улыбнулся. Не забыл. Не забыл!
Он ввалился в магазин вместе со снегом и воем пурги. Сделал два неуверенных шага и сразу остановился, словно именно сейчас, именно на этом рубеже, закончились его силы. (Нет, нет, мы еще повоюем) Замершая кожа лица еще не почувствовала смены температуры, но в глазах сразу же сделалось тепло и больно. Старик хрипло вздохнул и, ослабив удавку худого шарфа, с трудом повернул голову вправо, чтобы глянуть на застекленный прилавок, больше похожий на аквариум, (только вместо рыбок в нём имели место быть пачки сигарет, картофельные чипсы и рыбацкие снасти). За прилавком, как всегда, словно Будда в нирване, перед вечно включенным телевизором, сидел белый Микки. Белый... Этому прозвищу, если старику не изменяла память, уже пятьдесят годков стукнуло. Микки стал белым еще в молодости, после встречи с медведем, который забрел в лютую зиму на городскую окраину с голодухи, и решил, что Микки это просто самоходный бифштекс с кровью. Медведя таки застрелил охотник Гор и даже предложил Микки его мохнатую голову в качестве компенсации за потраченные нервы... Но тот отказался. Понятное дело.
Старик подошел к прилавку и постучал по пыльному стеклу. Микки смотрел хоккей. Вредный старый недомерок. Вечно так с этими низкорослыми.
-Эй, Микки, мне позвонить нужно.
Тот глянул искоса на старика и снова уставился в экран.
-Срочное дело, Микки.
-У меня здесь не телефонная будка. Хочешь звонить - иди в город.
-Микки, дело касается жизни и смерти...
Тот усмехнулся, поднял пульт повыше, и сделал звук в телевизоре громче. Кто-то там кого-то побеждал со счетом пять три.
-Ты ведь всё понимаешь, Микки. Я не просто ради развлечения пришел к тебе в такую пургу.
Белый Микки снова глянул на старика из-под копны седых волос. Заснеженная тщедушная фигурка в прохудившемся пальто со жгутом коричневого шарфа на шее, хочешь того или нет, вызывала одно чувство - жалость смешанную с отвращением.
-Что стряслось-то, древний ты пень? Запор или недержание?
Старик только покачал головой. Его глаза сказали больше. Стариковские глаза могут говорить так коротко и так ёмко, что и двух секунд хватает, чтобы всё понять по взгляду. Микки вздохнул и махнул рукой в сторону телефона.
-Звони. Только я не могу гарантировать, что связь есть. В такую пургу, - Микки глянул в окно и зябко передернул плечами. - Знаешь, ветер иногда обрывает провода.
Старик с благодарностью посмотрел на белого Микки и, с трудом оторвавшись от прилавка, побрёл к телефонному аппарату. Он шептал номер, повторяя и повторяя его про себя... Так. Руки дрожат... Он взял трубку и приложил ее к уху. Длинный гудок. Это хорошо. Провода на месте... Он искоса оглянулся назад. Микки сонно смотрел хоккейный матч, и, казалось, его совершенно не волновало, куда и зачем собирается звонить старик.
Хорошо. Просто так хорошо, что не верится.
Он увидел свою руку, возле номеронабирателя... Увидел пальцы, скрюченные застарелым артритом. Увидел жилы и коричневые пигментные пятна... Закрыл глаза. Неужели это моя рука? Сколько мне лет?
Я не помню... Не помню!
-Эй, старик, с тобой всё в порядке?
Он вздрогнул и оглянулся назад. Белый Микки смотрел на него странным взглядом, (Словно ожидающим чего-то?), приглушив звук телевизора пультом. Старик рассеянно улыбнулся и покачал головой.
-Всё в норме, Микки. Это всё из-за тепла... Оттаиваю... - он перевел взгляд на телефон и принялся набирать номер, чувствуя спиной пристальный взгляд, (Не доброжелательный взгляд?).
Хоккейные трибуны в телевизоре снова взревели, и голос комментатора облегченно сообщал об отбитой атаке. Хорошо. Смотри свой хоккей, Микки. Не обращай на меня внимание.
Так. Номер... Пять, пять, пять... Старик скосил глаза назад, чуть развернувшись в сторону, чтобы видеть Микки хотя бы краем глаза и в тоже время для того, чтобы номеронабиратель оказался закрытым его плечом.
Пять, пять, девять.
В большой светлой комнате, с огромным окном на одной стороне и со старинной картой на другой, за столиком, (на котором имелись: монитор компьютера, клавиатура, чашка кофе, набитая пепельница и телефон), сидел некто и что-то быстро-быстро набирал на клавиатуре. В комнате было тепло и тихо, в ней пахло свежесваренным кофе и хорошим табаком. Из окна бил белесый солнечный луч, который, высветив яркий коричневый квадрат на паркете, чиркнул широкой золотистой полосой дальше по полу, и утонул в черноте открытой двери.
Это была большая и пустая комната, чистая и теплая, в гулкой тишине которой удары пальцев по клавиатуре имели свой отзвук, свойственный большим и пустым комнатам.
Тренькнул телефон.
Тот, кто сидел за компьютером, оторвал задумчивый взгляд от монитора и посмотрел на телефон. Он прикоснулся к трубке... Снова глянул на монитор, словно сверяясь с тем, что там было написано... И, наконец, поднял её.
"Да?" - ответил ему спокойный мягкий голос.
Старик вздрогнул и едва не выронил трубку. Кое-как справившись с дрожавшими руками, он снова приложил трубку к уху и... Глаза старика расширились от ужаса. Все звуки в мире прекратились. Он даже перестал дышать.
"Я забыл свои слова!" - в панике подумал старик.
"Я слушаю вас"
Тот, кто сидел за столиком и смотрел в монитор компьютера, усмехнулся. Он разглядывал последнее предложение, только что появившееся на мониторе, в конце которого, вместо завершающей точки, мигал черный курсор. Его рука появилась над черной клавиатурой... Указательный палец нажал клавишу точки.
"Я забыл свои слова!" - в панике подумал старик.
Тот, кто сидел за столиком, прижал трубку телефона к уху плечом, и шустро набрал текст на клавиатуре компьютера.
"Ради этих слов я так долго живу! Я повторял их и шепотом, и вслух каждый день, чтобы не забыть! И вот... Что же делать?! Что же делать?! Где мои слова?!"
Стрик начал задыхаться от ужаса, сковавшего его, он пошатнулся и уперся плечом в стену.
"Ради этих слов я так долго живу! Я повторял их и шепотом, и вслух каждый день, чтобы не забыть! И вот... Что же делать?! Где мои слова?!" - в панике думал он.
В телефонной трубке снова послышался мягкий спокойный голос:
"Я слушаю вас. Вы всё ещё здесь?"
Что-то щелкнуло возле стеклянного прилавка в сухом и прогретом воздухе или просто порвался сосуд в голове, но старик явственно услышал странный тихий щелчок. Тихий очень, но... Слова вернулись к нему в тот же миг. Старик облегченно вздохнул и прошептал:
"Я слушал радио. Он согласился"
-Уверены?
-Да, уверен. Последние сорок лет я только тем и занимаюсь, что слушаю радио все дни напролёт.
-Что именно произнес второй голос?
-Он сказал, - старик посмотрел на тонкую почерневшую трещину, перечеркнувшую размытый рисунок на старых заскорузлых обоях. - Значит, мне остается сказать... Да!
Молчание. Из трубки слышались радиопомехи и еще... Еще старик четко слышал частое пощелкивание, которое казалось ему знакомым. На что оно было похоже?.. Словно... Словно тот, кто был на другом конце провода, что-то печатал. Он печатал, да, но не на печатной машинке - это точно. Звуки были гораздо мягче стрекота железных молоточков машинки.
-Я должен перенаправить ваш звонок, - снова послышался голос, и старик снова вздрогнул. - Будьте внимательны. Вы должны повторить Тому, кто ответит вам, всё, что только рассказали мне. Слово в слово.
-Да, - прошептал старик и потёр виски. В голове замерцал очаг боли - маленькая красная точка. Она очень быстро, (гораздо быстрее, чем обычно), сделалась раскалено белой, как игла, прожигая голову насквозь. Вслед за ней появилась вторая, принявшаяся пронзать глаз насквозь. И третья, словно вонзившаяся в лоб.
-Ждите. Не отключайтесь.
Ногам становилось всё труднее удерживать старика, ноги начали предательски дрожать. Головная боль сделалась почти невыносимой. Старик тихонько застонал. Он прислонился к стене спиной и размотал шарф. Ему становилось жарко... Душно... Старик расстегнул верхнюю пуговицу старой рубашки и раскрыл шире застиранный и растрепавшийся на уголках воротник.
-Эй, старик?! - послышался голос Микки. - Что-то видок у тебя паршивый... Точно с тобой всё в порядке? Эй, Дакота!
Старик махнул рукой, дескать, не волнуйся... Однако в глазах комната принялась расплываться и сверкать, словно серые неровные стены покрылись мерцающими щелями, и со всех сторон, (из всех щелей), наполнялась золотым светом. Он чувствовал, что дыхание задерживалось где-то на середине пути, (где-то на недовдохе или на недовыдохе), принималось там клокотать и расширяться, как ком. Старик попытался отдышаться, но у него не получилось... Дышать... Дышать!.. Больно... Старик сполз на пол, всё же не выпустив телефонную трубку из рук.
Как он назвал меня? Как?
-Дакота! - крикнул белый Микки и начал неуклюже выбираться из-за прилавка. - Дакота, старый хрыч! Не вздумай окочуриться в моём магазине! Эй, Дакота!
Дакота?! Он назвал меня... Как? Как?! Повтори еще, умоляю!
Из трубки послышался знакомый голос. Дыхание застыло, словно горло пережали тугой петлёй. Глаза старика расширились от ужаса... Это был тот голос, который он слушал в своем радиоприемнике каждый день! Голос, которого он боялся больше всего в жизни! Голос из ночных кошмаров...
-Здравствуй, малыш.
-Ты... Ты... - хрипел старик, пытаясь разорвать рубашку на груди.
-Прислушайся к обертонам моего голоса. Точно я? Точно? Ты можешь сказать точно, кто я такой?
-Но...
-Если ты скажешь, что я - это голос из радиоприёмника, то так тому и быть - я буду им. Но если ты скажешь, что мой голос тебе знаком по другим воспоминаниям. Если ты скажешь, что когда-то очень-очень давно, мой голос рассказывал тебе сказку на ночь и под тихую музыку моего голоса ты сладко засыпал, то я стану им. Именно тем стану - вторым, который на самом деле Первый. Я стану голосом из твоего красивого детства.
-Да... Ты голос из детства...
-Ты уверен?
-Да.
-Ну, хорошо... Скажи мне то, что ты должен сказать.
Старик успокоился и закрыл глаза. Его тело обмякло и начало сползать всё ниже, всё ниже... Он почувствовал затылком холодную и острую грань плинтуса. В расплывавшемся пространстве комнаты он едва различал движение тени. Микки... Микки старина... Как же я благодарен тебе... Мое имя... И этот голос... Он очень похож. Но... Сейчас старик точно знал, что разговаривал с...
-Он согласился, - из последних сил выдохнул старик в трубку.
-Я услышал тебя.
На лице старика замерцала слабая, но счастливая, улыбка.
-А теперь скажи мне, малыш, чего ты хочешь?
Старик смотрел на Микки снизу вверх, смотрел на старинного своего дружка, склонившегося над ним и что-то кричавшего в лицо, смотрел с благодарностью. Микки, Микки... Ты вернул мне имя.
А я умираю, кажется... Умираю?.. Умираю!
-Пожалуйста... Пусть он заберет меня... Верните меня ему, пожалуйста.
-В Рохариме сейчас спокойно и красиво. В Рохариме сейчас вечер, часов около восьми. Ты помнишь круглый стол посредине гостиной?
-Да, - прошептал Дакота.
-Сейчас на столе стоит ваза с яблоками и виноградными гроздьями. Я вижу её тень, перечеркнувшую коричневую полировку наискось.
-Да...
-Тот самый стол гостиной в сиянии солнечного луча из окна... Из окна, стёкла которого словно залиты расплавленным золотом в оранжевом закате... В оранжевом закате, который тихо мерцает в синем-синем акварельном небе, за сиреневой полоской леса вдали... Я слышу детский смех в Рохариме... А ты слышишь смех, Дакота?
-Да!
-Я верну тебя обратно, но с неизменным условием - ты останешься собственностью янтарноглазого. Итак. Ты всё еще хочешь этого?
-Да, господи... Именно этого я хочу.
2.
(Шоколад и апельсин)
В ресторане отеля "Дюпон" было тихо и пусто в этот час. Старинные напольные часы возле входа, (работы часового мастера Когни Тригорского, с фигурками комедиантов вокруг циферблата), показывали семь вечера ровно. Официанты в черных фраках мучительно скучали, неподвижно застыв на своих местах, и, с некоторой долей надежды, посматривали на крайний столик возле большого окна. Он один был занят посетителем, из двух десятков столов, стоявших полукругом в обширной зале. За этим столиком сидел красивый блондин, (черный пиджак, расстегнутый жилет, бардовая лента развязанной бабочки), он пил коньяк и смотрел в окно, на падавший снег. Сервировка стола, (точнее, её отсутствие), говорила о том, что блондин никого не ждал и собирался провести этот вечер в одиночестве за выпивкой, сигаретами и молчаливым созерцанием редкого природного явления в этих краях - тихо падавшего пушистого снега в Тригоре.
Поставив бокал на стол, блондин вытряхнул из пачки белую сигарету и прикурил её. Осмотрел помещение ресторана... (Яркая синяя линия чиркнула пространство) Официант, стоявший ближе всех к нему, опустил глаза. Он едва удержался, не вздрогнул и, спустя мгновение, снова уперся пустым взглядом в пространство, избегая смотреть на блондина.
Его глаза... Пронзительно-синие глаза...
Блондину совсем не приглянулось нарядное помещение ресторана, украшенное роскошными букетами магнолий на столиках и старинными картинами на стенах в золотой вязи тяжелых рамок. Окинув помещение скучающим взглядом, блондин снова вернулся к окну.
И в этот момент в ресторан зашла женщина в черной шляпке с дымчатой вуалью, скрывавшей половину лица. Она приостановилась... Осмотрелась... Заметив блондина, она прижала сумочку к себе... Сделала шаг... Опустила сумочку.
Тихо прошептала распорядителю ответ на предложение свободного стола.
"Нет-нет, я не буду заказывать столик", - "Совершенная сервировка, госпожа. Сервировка по Тригорски - это лучшее, что мы умеем. Это искусство, которым вы должны насладиться. Наша кухня - лучшая во всей Тригоре!", - "Возможно, я скоро уйду..."
Она вздохнула, отрицательно покачала головой и направилась к столику, за которым сидел блондин. Неуверенные шаги. Расколотое эхо.
Юма глянул перед собой.
-Ты.
-Я.
-Не могу сказать, что рад видеть тебя. Но и того сказать, что не рад, тоже не могу. Странно...
-Мне уйти?
Он ткнул недокуренной сигаретой в пепельницу и, сломав её, вкрутил в горку окурков.
-Выпьешь со мной, Ёко? Мне одиноко сейчас, почему-то...
-Почему?
Он пожал плечами, встал и предложил ей стул рядом с собой, одним хмурым взглядом отогнав официанта, бросившегося к ним. Ёко села... Сумочка на коленях. Пальцы на сумочке. Крепко-крепко.
Юма сел на свой стул и вытряхнул из пачки новую сигарету.
-Ты, всё-таки, решилась приехать в Тригору.
-Я... - она посмотрела на него и сразу отвела взгляд в сторону. Его синие глаза пугали и манили её, как когда-то... - У меня два концерта в Виолиуме.
-Моя малышка звезда, - прошептал Юма, недобро усмехнувшись в сторону. - В Виолиуме отличная акустика. Невыносимо кошмарный зал этот Виолиум, неудобный и холодный, но акустика... Твой голос, Ёко.
-Мой голос?
-Изменился, - Юма смотрел на неё. Внимательно. Впитывая все её черточки и тонкие линии. - И вообще... Ты... Стала ещё сексуальней.
-Юма, - её щёки зарделись. Сколько раз?.. Сколько мужчин говорили ей эти слова? Но только Юма умел вложить в них столько потаенного, столько скрытого, столько обжигающего, что у неё сразу заболел живот, и сердце принялось громко стучать в груди.
Он отвел взгляд, посмотрел на пушистые хлопья снега за окном, глянул вверх на черное небо с золотым неоновым отсветом... И достал новую сигарету.
-Тебе заказать чего-нибудь?
Ёко покачала головой.
-А я, пожалуй... - Юма глянул на ближайшего к ним официанта. Тот сразу же очутился возле столика. - Три апельсина и плитку шоколада.
Официант кивнул и уже повернулся, чтобы идти...
-Постой-ка... Какой шоколад ты принесешь?
Синий-синий взгляд поверх белёсой струйки сигаретного дыма. Официант снова почувствовал, что возвращаются неприятные чувства холодной оторопи и холода, струившегося в позвоночнике, как сок мертвого цветка. Это был страх. Он был необычным - этот холодный синий страх. Не животный, не панический, и даже не страх не угодить клиенту. То было чувство собственной абсолютной ничтожности, унизительное и щемящее, тонкой острой проволокой стягивавшее сердце и легкие. Это был страх маленького перед большим.
Он непроизвольно сглотнул горький сухой комок и ответил блондину:
-Лучший. Гозгэгр.
-Гозгэгр... Ладно, неси. И еще. Апельсины должны быть в неглубокой стеклянной чаше. Чашу поставь на серебряный поднос и положи тонкий ножик для апельсинов. Иди.
Проводив взглядом официанта, он перевел взгляд на Ёко.
-Ты, всё такой же, Юма.
-Какой? - он поморщился и снова ткнул недокуренной сигаретой в хрустальную пепельницу.
-Страшный.
Его белые брови удивленно приподнялись. Плавный изгиб тонкой белой линии. Ироничный, почти насмешливый. Безразличный к чужому мнению. Юма подался вперед и похлопал ладонью по белой скатерти. Ёко нерешительно высвободила руку... Движение в тени... Белая кожа... Тонкие пальцы... Приятное прохладное ощущение шелка на нежной коже ладони...
Он накрыл своей ладонью её ладонь.
-Всего-то два года прошло. И уже страшный?
Ладошка Ёко напряглась.
-Я не об этом... Ты ведь понял меня?
Он взял её ладонь и сжал. Ёко закрыла глаза, чтобы не выдать чувств взорвавшихся в груди, как осколочная граната. И всё же дрожь... Ах, эта дрожь... Выдала её. Юма погладил её ладонь другой рукой.
-Ты помнишь стихотворение, которое написал в Токио? Оно называлось "ир доре", что значит - не тебе... Для кого ты написал это стихотворение, Юма?
Возле столика появился официант с серебряным подносом. Он неуверенно смотрел на Юму. Синий-синий взгляд... Что же делать? Куда бежать от него? Холодом, холодом сковывает!
Юма отпустил ладонь Ёко и откинулся на спинку стула. Небрежно махнул на стол... Ставь.
Поднос стал на белый шелк, сверкнув мягкой серебряной волной. Вопросительный взгляд на Юму... Тот кивнул. Стеклянная чаша с апельсинами была снята с подноса. Пальцы официанта коснулись золотистой фольги на шоколаде. Вопросительно коснулись...
-Сними с него блестящую кожу до половины. Чтобы я шорох услышал... - Юма закрыл глаза. Хороший шорох фольги. Правильный. - Теперь дай мне нож... - он открыл глаза, взял тонкий ножик и быстрыми движениями снял апельсиновую кожуру - ровные оранжевые полоски. Второй апельсин. Третий.
Он взял шоколад и положил его в стеклянную чашу. Ножиком ударил по коричневой плитке, разбил её, словно фаянсовую... Апельсин... Четыре дольки... Сок...
Ёко и официант, наблюдали за ним, как дети за фокусником.
-Свободен, - холодный синий взгляд снова причинил боль. Официант вздрогнул и вернулся на своё место.
-Юма...
Он ел шоколад и апельсин.
-Стихотворение... Я не помню никакого стихотворения. Что с ним? Не понравилось? - его тонкие пальцы достали сигарету из пачки. - Я не умею писать стихов. Ты не знала?
-Это очень красивое стихотворение. Вот только... О ком оно?
-Не помню, - он прикурил сигарету, (краешком рта зажал, по кромке белого фильтра с двумя золотыми полосками), и ножиком поболтал кусочки шоколада в апельсиновом соке. В стеклянном ресторанном воздухе появилась тонкая прозрачная нота апельсинового аромата и ниточка коричневого, шоколадного запаха. - С некоторых пор есть ничего не могу, кроме этого.
-С некоторых пор? Ты... Здоров?
Юма удивленно посмотрел на Ёко. Усмехнулся.
-Здоров.
Неглубокая затяжка... Сигарета легла на бортик пепельницы. Половина глотка дыма во рту... Острый шоколадный осколок... Белые-белые зубы... Вырванная мякоть апельсина - щипок, (мяса фруктового кусочек). Запах разорванного апельсинового тела. И снова эфирный, оранжевый, и сладкий, (сла-а-адкий), запах кожи... Ёко испытывала странные противоречия в душе. Там спокойно и тревожно было, ласкало там и кололо. Эти противоречия причиняли боль сердцу. Нервно, колко, остро.
-Я хочу побывать на твоем концерте. Люблю, как ты поёшь. Разрешишь?
-Юма... - она убрала руку со стола и снова вцепилась в сумочку до белых ногтей. - Юма... Мы всё не о том говорим... Почему всё так получилось? - шептала Ёко, шепотом кричала... - Два года я не жила без тебя! Два года, как мёртвая, мёртвая... Юма... Что мне делать? Что делать?! Как мне дальше жить без тебя?
-Как и прежде, Ёко. День за днём. День за днём.
-Юма? Пощади же меня... Не так жестоко, прошу!
Он снова чуть подался вперед, (локоть на столе), и закрыл лицо ладонью. Юма глянул на неё, раздвинув пальцы... Синяя точка зрачка - кусочек льда... Но в этот раз Ёко собрала все свои силы и не отвела глаза.
-Ты безумно красива. Белая кожа со смуглым оттенком в глубине. Мерцание женской кожи... Запах... - он закрыл глаза. - Удивительное сочетание запахов. Оранжевое свечение апельсина, коричневая шелковая лента шоколада и золотистое, аппетитное, словно запах горячего хлеба, мерцание твоей кожи. Не порть его горьким запахом слёз, Ёко, малышка.
Она всё-таки опустила глаза. Её глаза исчезли в тени. На бледном совершенном овале лица остался только алый штрих губной помады... Незримо корчившийся рот. Корчившиеся жилки за алыми лепестками губ, рвущиеся жилки, от невозможности закричать вслух и зарыдать.
-Юма... Я умру без тебя.
-Умрёшь?
-Я уже умираю.
-Умираешь?
-Юма...
Он убрал руки и посмотрел в окно.
-Снег в Тригоре. Только посмотри, как красиво. Пушистые снежинки падают, падают, падают на блестящий асфальт. А в нём, словно в чернёном зеркале, отражаются белые точки фонарей и неоновые вспышки витрин. Неоновый свет и снег... Если бы мы сейчас вышли на улицу... Если бы посмотрели вверх, подставив лицо снегу и чувствуя, как ложатся снежинки и тают на коже... Мы всматривались бы в неоновую бездну Тригоры, в середине которой, из далёкой черной кляксы неба, медленно падает, падает, падает снег.
-Юма... Не говори мне больше ни слова... Умоляю! Не заставляй меня еще больше унижаться! Каждое твоё слово... Нет, каждый звук... Дыхание... Мне стать на колени перед тобой? Что мне сделать?
-Ничего, - он откусил острый кусочек шоколада и отщипнул апельсиновой мякоти. Его глаза... Глаза смотрели куда-то в сторону, куда-то в стеклянное пространство ресторана, в котором золото и шелк магнолий сплетались в призрачные узоры. - Мы прошли свой последний рубеж, малышка. Неужели ты этого так и не поняла? Мы давно его прошли, и каждый из нас сделал свой новый, последующий, выбор.
-Последующий?.. - Она удивленно посмотрела на него. - Как это понимать, Юма? Что значит - последующий?
-Я не собирался умирать после разрыва. Я нашел тебе замену.
-Замену... - прошептала она. - Карбин?
-Ты же знаешь, не выношу голубых. На дух их не переношу.
-Он?..
-Нет, но может и да. Демон. Что с него взять?
-Мне казалось, он любил тебя... - шепотом.
-Какое мне дело до его любви?
Он мельком глянул на Ёко. И её словно холодом обдало. И вслед за холодом - жаркой волной желания.
-Поедем ко мне. Я хочу тебя, Ёко.
Она отпрянула... Но сразу сдалась. Его глаза... Синие-синие... Ёко утонула в их синеве.