Сорино Сони Ро : другие произведения.

Ганг. - Лирическое отступление: Меланхолия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Несколько странных, фантасмагорических и грустных историй о жизни, смерти, свершившемся или нет предназначении. Первое короткое лирическое отступление. История о том, как можно жить или не жить со зверем внутри себя. С тем зверем, что поедает тебя. День за днем. Кусочек за кусочком.
  
  
  
  
  ГАНГ.
  
  
  
  
  Лирическое отступление: Меланхолия.
  
  
  
  
  
  Эту боль невозможно выдержать.
  
  Но вот ведь какая штука...
  
  Так странно...
  
  А я ведь все еще живу с ней.
  
  Значит, возможно? Возможно? И выдержать. И жить с нею. И размазывать ее... размазывать, размазывать, размазывать по обгорелому остову души, как сажу.
  
  Эта боль всегда со мной. Нет минуты, секунды нет, нет и мгновения, чтобы я не думал... чтобы не выедал себя изнутри... чтобы не проклинал себя... чтобы не хотел умереть...
  
  Боль... – это слезы, которых не видно снаружи. Слезы, что выжигают дорожки на внутренней стороне век.
  
  Боль — это жизнь, как не странно. Но такая... такая... что лучше бы смерть.
  
  
  
  *
  
  
  
  –Кто придумал слово депрессия? Почему это слово звучит так неестественно? Почему оно такое механическое? Это слово ни о чем.
  
  Комната в Питерских трущобах. Пыльное окно с почерневшей рамой. Серый свет наискось. Покосившаяся мебель, пыльные полки, разномастные книги не впопад...
  
  –Выпей.
  
  И два человека в комнате. За круглым столом с плюшевой скатертью когда-то бордового цвета. Желтовато-серая бахрома. Газета. Бутылка французского коньяка, странно смотрящаяся здесь...
  
  –Слово ни о чем... – звук бутылочного горла по кромке стакана. Плеск жидкости. Стук. – Я не понимаю слова депрессия. Оно отвратительно мне. Знаешь, почему? Оно не передает главного... А главное это боль. Не физиологическая. А внутренняя. Глубоко засевшая в нутре. Откусывающая по куску. Об этой боли ведь и не расскажешь ни кому. А что сказать-то? Душа болит? Нутро болит? Что болит? А ведь болит. Да так, что жить не хочется.
  
  –Выпей.
  
  Два человека в комнате. Всклокоченный кто-то в сиреневых очках. И старик с повязанным на пояснице потертым пледом.
  
  Тени, косые лучи, тени, косые лучи, тени... Пыль золотилась в солнечном луче, что прожег себе пятнышко в мутно-сером стекле и чертил неровную линию по скрипучему паркету. Тени громоздились вдоль стен, как черные провалы. В черноте иногда проблескивали тонкие линии золотистого света... кромки стеклянных полок? Паутина? Что?
  
  Два глотка. Коньяк, как вода.
  
  –О какой боли ты говоришь? – старик посмотрел на блюдце со стершимся золотистым кантом на синем ободе. На блюдце лежали кольца лимона. Морщинистая рука потянулась к нарезанному цитрусу, однако, застыла на половине пути и убралась обратно в тень.
  
  –Боли не бывает без причины, – старик посмотрел на золотой портсигар, что лежал со стороны его гостя в сиреневых очках. – Может память?
  
  –Это не все. Этого мало. Не то слово... – гость снова наполнил стаканы на четверть и сразу опрокинул свой в себя. – Совесть, вот что. И я знаю, что от этой боли есть только одно средство.
  
  –И что же это?
  
  –Правда. Та самая правда, которую нужно говорить самому себе.
  
  –И? – старик взял свой стакан, понюхал содержимое и поставил обратно на стол. – Сказал ее себе? Ты знаешь, что такое правда?
  
  –Что это такое... Когда-то, так давно, что это и памятью перестало быть, я предал человека, который меня любил. Я растоптал его любовь, как тыкву на поле. Не оставил ничего, что можно было бы очистить от грязи и спрятать где-нибудь подальше от глаз, как посторонних, так и собственных. Я долго и тщательно растаптывал эту любовь. Я упивался своей силой, потому что считал себя НАД, а его ПОД. Но... знаешь, старик... прошло время... много времени... и одной темной душной ночью я проснулся с мыслью, что я убийца. Я убил чью-то душу, разбил сердце, а осколки вышвырнул прочь. Да, это было убийство, бессмысленное и страшное. И я... как презреннейший слабак, выпил яду. Просто встал с кровати, подошел к шкафу, вынул из потайного ящика коробочку с синеватым порошком и размешал его в стакане воды. Я и сейчас не могу вспомнить, как, когда и для чего припас тот порошок. Не могу вспомнить даже то, как прятал. А помню только, что думал иногда — у меня есть лучшее средство для избавления от боли, ключ от самой главной двери. Рука не дрогнула, сомнений не было, а страх перед смертью... умер сам и навсегда. В три глотка я осушил бокал, и...
  
  Старик смотрел на человека в сиреневых очках и молчал.
  
  –Остался жив. К сожалению, или к счастью, у меня есть один преданный друг, который что-то почувствовал и пришел на помощь. Он выломал дверь в моем доме. Ворвался в комнату и спас меня. Он это умеет – спасать, даже если не просишь. Точнее, даже если просишь оставить все как есть. Красивый белокурый друг с отчаянно-зелеными глазами. Он прижимал меня к своей груди, грязного, отвратительного, заблеванного. Он плакал и кричал: как ты мог, как ты посмел, как же я буду жить без тебя. А я... Смотрел поверх его плеча в окно, в котором на ветру качался жасмин. Большой такой куст с белыми цветами, на фоне фиолетового неба. Я смотрел на жасмин и думал, что не искуплен, что не исправлен, что так и остался предателем и убийцей.
  
  –Это та правда, которую ты должен был сказать себе? – спросил старик.
  
  -Не вся. Есть еще правда. После этого я долго, долго, долго, так долго, что теряешь счет времени, жил. Вот, что самое страшное. Жить. Каждое утро начинать со слов: Привет, убийца. Ты снова проснулся и смотришь на свое отражение в зеркале. Сейчас ты побреешься и пойдешь завтракать. Потом займешься какими-то своими делами. А я буду рядом с тобой. Я, твоя совесть, буду шептать, а потом и пытать, пока ты с улыбкой с кем-то там будешь разговаривать, что-то обсуждать, доказывать, спорить или соглашаться. Каждую минуту я буду вгрызаться в плоть твоей души с новой силой, чтобы ты не забыл... не смог... не посмел забыть... Ты УБИЙЦА!
  
  –Полагаю, с этим грузом тяжело идти по жизни, – старик снова взял свой стакан и снова, понюхав, вернул его на стол. А его гость в сиреневых очках, снова наполнил наполовину свой и осушил одним глотком.
  
  –От меня почти ничего не осталось, старик. Почти ничего... Те ошметки меня, что еще болтаются на костях, скоро доест этот зверь. А после, я, наверное, умру по-настоящему.
  
  –Ты хочешь этого? Я говорю про смерть.
  
  -Да.
  
  –Что же мешает тебе снова попробовать? Ведь этот твой белокурый друг не всегда бывает рядом.
  
  –Бессмысленность.
  
  –Я не понимаю...
  
  –Все случилось, старик. И любовь. И предательство. И убийство. Моя смерть ничего не исправит... А я хотел... – гость опустил голову. – Понимаешь?
  
  –Ты хочешь быть прощен?
  
  –Нет. Это тоже бессмысленность.
  
  –Тогда чего же хочешь ты?
  
  –Исправления, вот чего.
  
  -Но жизнь не игра. В ней все случается раз и навсегда. Никому еще не удавалось переиграть какие-то страшные или неудачные моменты. Мне думается, что твое желание греховно по сути своей.
  
  –Греховно? – гость выдохнул и отстранился в тень. Белесые блики мутного света вспыхнули и погасли в стеклах его очков. Его рука вынырнула из тени и взяла портсигар. Но не открыла его... – Что ты знаешь о грехе, старик?
  
  –Я прожил долгую жизнь, и кое-что в ней понимаю, – тот шевельнулся, расшатанный стул жалобно скрипнул.
  
  –Долгую жизнь... – рука положила портсигар и снова скрылась в тени. – Сколько тебе лет?
  
  –Семьдесят пять, – ответил старик и вздохнул.
  
  –А сколько лет мне, по-твоему?
  
  –Что-то около тридцати.
  
  –Что-то около... – гость встал со своего стула и подошел к окну. Высокий худой мужчина в плотном сером свитере с горлом. Он держал руки в карманах джинсов. Возле окна он привалился плечом к стене и посмотрел в колодец двора, заваленного снегом и мусором в разорванных пакетах. Затем прошептал: – Почему в Петербурге всегда зима?
  
  –Это неправда. В этот город иногда заглядывает весна. Еще реже — лето. Редко, но, все же, эти двое бывают здесь.
  
  –А я и не помню... – гость приблизился к окну и прижался к холодному стеклу бледным лбом. – И не понимаю слова депрессия. Оно ни о чем. Раньше говорили — меланхолия. Вот это правильное слово. В нем есть и наполнение, и смысл. В нем есть что-то... что объясняет суть. Это боль. Но такая, что и не расскажешь никому. Боль, с которой ты вынужден жить, изображая всем своим видом, что ты будто нормален, что ты, как все, весел, стремителен, неглубок. А боль...
  
  –Может твой белокурый друг помог бы тебе?
  
  –На то он и друг, что все понимает. Меланхолия это удав, пожирающий сам себя. Выхода нет. Ответа нет. Излечения нет. Ничего нет, кроме боли. В эти странные дни он просто старается быть где-нибудь рядом, потому что помнит меня на полу комнаты. И пустой бокал, валявшийся рядом. И цветущий жасмин в окне...
  
  –Прости, но я тоже не знаю что тебе посоветовать.
  
  –Спасибо и за то, что выслушал, – гость вздохнул, вернулся к столу и забрал свой портсигар. Он задумчиво посмотрел на старика. – Может, тебе что-то надо?
  
  –Нет. У меня все есть, – улыбнулся старик.
  
  –Я могу дать денег, новую квартиру, да что захочешь.
  
  –Оставь бутылку, – старик тоже встал и поправил сползший плед. – Выпью за твое здоровье, когда позволит поджелудочная. И заходи еще, как-нибудь. Признаться честно, я немного испугался, когда ты вдруг появился посреди комнаты с бутылкой в руке. А сейчас... думаю, что я буду скучать по тебе. Обещаешь еще раз заглянуть?
  
  –Обещаю, – грустно улыбнулся гость.
  
  
  
  *
  
  
  
  –Тебя одолевают грустные мысли?
  
  
  Финский залив. Затвердевший, промороженный насквозь. Белый-белый. Бесконечный. Без неба и земли — просто белая даль, которая сходилась в сиреневой линии горизонта, к в фокусе линзы.
  
  Два человека стояли возле большого черного автомобиля. Высокий мужчина в расстегнутом кремовом пальто. Он держал руки в карманах. И смотрел вдаль. Рядом с ним красивый молодой человек в черном пальто с пышным шарфом поверх воротника. Холодный ветер развевал его светлые волосы. Молодой человек снял перчатки и протянул руки мужчине в кремовом пальто. Тот вздохнул, но руку-таки дал. И молодой человек обхватил его ладонь своими теплыми и крепкими ладонями.
  
  –Тебя одолевают грустные мысли, — теперь утвердительно сказал белокурый.
  
  –Просто перетерплю, как всегда, – ответил мужчина. Он наблюдал за мальчиком лет тринадцати, который катался по белому полю на снежном мотоцикле под присмотром строгого седого дворецкого. – Я уже и забыл, как выглядит Филипп в человеческом образе.
  
  Оранжевая куртка на мальчике вздулась, капюшон с меховой оторочкой поднялся дыбом, шарф растрепался. Мальчик смеялся и кричал что-то веселое дворецкому, нарезая круги на мотоцикле вокруг него, но тот сохранял невозмутимое спокойствие. Мотоцикл ревел, мальчик смеялся, ветер кружил поземку по-над дорогой...
  
  –Все дело в том, что ты так и не смог себя простить, – ладони молодого человека похлопали по руке мужчины и отпустили ее. – Точнее, ты вообще не умеешь делать этого — прощать себя.
  
  –Это плохо? – мужчина перевел взгляд с мальчика и дворецкого, который что-то строго ему внушал, дальше... выше... чтобы утонуть в бездонной белизне...
  
  –В этом весь ты. И за это я люблю тебя, мой друг, – в глазах белокурого юноши сливались и перемешивались веселые искорки и печальные тени. Отчаянно-зеленые, теплые, бездонные глаза, казалось, вовсе не замечали холодной белизны Финского залива. Суть темного магического Ганга расплескивали эти глаза вокруг.
  
  –За что же, Рони? За что же меня можно любить? – мужчина опустил голову, белые блики сверкнули в стеклах его сиреневых очков.
  
  –За что, что так беззаботно смеется этот ребенок. За то, что Филипп, пока мы ехали сюда, раз десять спросил, как ты себя чувствуешь. За то, что я рядом с тобой чувствую себя просто счастливым, просто-просто, без всяких причин.
  
  
  А вокруг было белым-бело. И снег, и небо сливались в холодную, чистую бесконечность.
  
  
  
  
  Конец первого лирического отступления.
  
  
  
  
  Сони Ро Сорино (2013)
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"