Мария выходит из Большого дома и быстрым шагом направляется в хозяйственную часть. Облачные детки тянутся за ней длинным искристым хвостиком.

"Суета, - думаю я, щурясь от солнечного света. - Суета сует и всяческая суета". Видавшее виды раскладное кресло согласно кряхтит под моим массивным седалищем. Я устраиваюсь поудобнее и надвигаю на глаза панаму. Жарко сегодня. Жарче, чем обычно в эту пору. Жарче, чем бывает летом в Йемасси, Южная Каролина, на старой доброй Земле.

Впрочем, что я помню о Йемасси?

- Дин, - говорит Мария громко. - В кухонном блоке нет воды. Похоже, опять сломался насос. И займись наконец генератором, старый лодырь.

Она стоит прямо передо мной, грозно уперев руки в бока. Облачные детки сбились в плотную стайку и тихонько ерзают на месте. Точно малыши на школьной экскурсии. Меня они побаиваются.

- Эх, Мария, - я сдвигаю панаму на затылок и весело подмигиваю, - будь я помоложе, женился б на тебе. Как пить дать, женился б.

- Будь ты помоложе, ты бы сейчас не валялся кверху пузом в этом богом забытом месте, а работал не покладая рук где-нибудь на Эвридикином поясе, а потом просаживал последние денежки в пойтахских кантинах. Все добытчики одним миром мазаны.

Точно, мысленно усмехаюсь я. Лет тридцать-сорок назад Дин Андерсон был гулякой что надо.

 - Много ты знаешь, женщина, - притворно хмурюсь я. - То добытчики, а я техник.

Она машет рукой.

От группки облачных деток отделяются двое самых отважных и осторожно дрейфуют в мою сторону.

- Хр-р, - рычу я грозно, и они шарахаются назад.

Мария укоризненно качает головой:

- Как дитя малое. Включил бы лучше музыку, знаешь же, как любят.

- Нечего, нечего, - ворчу я. - Возишься ты с ними слишком, совсем разбаловала.

Она молчит, стряхивает с юбки невидимую соринку.

- Включу попозже, - добавляю я миролюбиво. - Схожу генератор посмотрю и включу.

Мария кивает, открывает рот, словно хочет еще что-то сказать, но передумывает и снова крепко сжимает губы.

Я смотрю, как она идет прочь - костлявые руки прижаты к бокам, плечи вздернуты - и думаю, что сорок лет назад я был глуп, как пуп, и даже ухом бы не повел бы в сторону такой, как Мария. В те годы мне подавай личико посмазливей и бедра попышнее, а у Марии сроду не было ни того ни другого. Зато у нее золотое сердце - а теперь-то я знаю, что нет у женщины большего сокровища. Но теперь я стар.

 

 

Я инспектирую генераторы искусственной гравитации дважды в месяц, и во время последней проверки оба работали как часы. Но Мария уверяет, что основной вышел из строя: мол, вчера около десяти облачные детки вдруг почувствовали себя очень плохо, побурели и съежились, а через несколько секунд снова ожили и повеселели.

- Говорю тебе, он сломался, - озабоченно твердила она. - Тут же заработал запасной, мы с тобой и не заметили ничего. А деткам сразу стало худо. Ты же знаешь, какие они чувствительные.

Это правда. Детки такие.

Когда в поселке впервые врубили и-гравитацию - всего-то четверть "жэ" сверх естественной планетной для оптимизации рабочих условий - их перемерла тьма тьмущая. Валялись повсюду бурыми комочками, даже самым толстокожим острякам было не до шуток... А через пару лет в поселке неожиданно снова появились детки. То ли мутировали, то ли еще что, но факт есть факт: против повышенной гравитации эти новые детки ничего не имели. Однако чувствительность у них осталась прежней: стоило показателям хоть чуточку скакнуть, им становилось сильно не по себе.

Я, признаться, их понимаю. Чем больше старею, тем больше и понимаю...

 

 

Еще издалека вижу красные огни на пульте и понимаю, что Мария была права. Так и есть, работает запасной, на основном полетел блок стабилизации. Беда невелика, даже для такого старого лодыря, как я. Починим на раз-два.

 

 

Раз, два: я да Мария - больше на К-134 ни души нет. Компания свернула работы уже четыре месяца назад, и поселок сразу опустел. Сначала вывезли технику, потом добытчиков - на Эвридикин Пояс, на новые пажити. Меня оставили присматривать за остатками оборудования. А Мария осталась сама. "Не поеду, - обрубила. - И контракт возобновлять не буду". Люди из Компании пожали плечами и думать про нее сразу забыли. Да и то сказать, невелика птица: не спец, не технарь - она по хозяйственной части была, Мария. Гидропоникой занималась, обеспечивала зелень всякую да овощи для сбалансированного питания добытчиков.

Ребята зубоскалили до самого отъезда, считали, что она из-за меня остается. Я, простофиля, струхнул даже - пошел к Марии и прямо так и брякнул: ты мне, мол, в дочки годишься, прошли уже мои денечки, пятое, десятое.

- Дурень ты старый, - рявкнула она. - Все вы дурни самовлюбленные. Только и знают что вламываться на чужие планеты, как к себе домой, пакостить и убираться восвояси.

Я опешил:

- Ты это о чем?

А она все ругается:

- Перебаламутили тут все, и с глаз долой! Не по-божески это, да и не по-человечески.

И тут я понял, что это она о детках радеет. Даже и не нашелся, что сказать.

- Да что тут скажешь, Дин? - пожал плечами напарник, Мэтт Заборски, когда я ему вечером все выложил. - Как по мне, так у нее мозг от жары плавиться начал. Я ничего не имею против деток, забавные они зверьки, но только убийцей себя считать не намерен. И слюни над ними распускать не собираюсь.

- Так, если разобраться, они ж без нас и в самом деле умрут.

- Умрут, другие народятся. Так уже было, так и снова будет. Закон природы, чего сопли-то разводить.

Честно сказать, я и сам так думаю. Но женщины по-другому устроены, они не рассудок слушают, а сердце. Иногда, наверно, его и впрямь стоит послушать - особенно, если оно золотое.

 

 

- Обедать, Дин, - садовые перчатки на руках Марии вымазаны землей. Она все возится со своими посадками, хочет научить их расти на здешней почве. А те строптивятся, не желают приживаться.

Облачные детки возятся в пыли. Я закладываю два пальца в рот и оглушительно свищу - так свистеть научил меня хромой Боб, парикмахер из Йемасси, Южная Каролина, на старой доброй Земле. Детки приходят в восторг: взлетают, вспыхивают розовыми искрами, беспорядочно мельтешат в воздухе.

- Смеются, - кивает Мария.

Она всерьез считает их разумными, эта женщина. Разговаривает с ними, уверяет, что их сверкания и перемигивания - не что другое, как язык.

- Они умеют общаться не хуже нас с тобой, Дин. Только голоса им бог не дал, вот и обходятся тем, что есть.

Насчет языка не знаю, но то, что им нравятся всякие звуки, это как есть правда. А музыку, особенно всякие песни, они готовы часами слушать. Такую иллюминацию устраивают, что глаз режет.

- Завтра рейсовый, - сообщает Мария, будто я сам не знаю. Если не считать радиомаяка на всякий экстренный случай, корабль Компании для нас теперь единственная связь с внешним миром. Ради нас двоих он бы, конечно, в гости заруливать не стал - но на К-120 и К-135 разработка еще ведется, а мы как раз на полпути.

Мария ждет ответа на ходатайство - я знаю, потому что сам помогал его оформлять. По экологическим законам Альянса вывозить местную флору и фауну с планет их обитания строго запрещено. Исключения делаются для биологов, да еще, может, для владельцев крупных зоопарков. Мы ни то и ни другое. Но у нас все равно особый случай, упрямо считает Мария. Вот уже четвертый месяц как продолжает считать. А ответа до сих пор нет.

После обеда меня начинает одолевать сон - разнежился я, грешным делом, за это время, впрямь разленился. Сижу в кресле, клюю носом, в голове неспешно ворочаются полудремотные мысли. А что, думаю, не хватит ли с тебя кочевой жизни, Дин Андерсон? Может, пришла пора осесть? Погреться на солнышке, подзаплыть жирком на какой-нибудь гостеприимной планете... А что, если махнуть на Землю, Дин? На старую добрую Землю... В Йемасси. Йемасси...

Сквозь сон я слышу звуки музыки и догадываюсь, что Мария сама включила проигрыватель, чтобы побаловать деток. Слишком она с ними возится, добродушно думаю я, и старый парикмахер Боб кивает в знак согласия, а детки кружатся в воздухе, как большие сверкающие бабочки. Хорошо, усмехаюсь я во сне, хорошо...

 

 

Корабль прибывает с двухдневной задержкой. Смотритель Костас Кесоглидис устало морщится, вручает мне пакет с почтой и пачку таргонских сигарет. Одну-единственную пачку.

- Что-то маловато, - я чешу в затылке. - Не говори мне, Костас, что у Компании перебои с поставками.

- У Компании все в порядке, - заверяет меня смотритель. - Но поставок действительно больше не производится, эта пачка тебе от меня лично - протянешь как-нибудь пару дней. Работы в секторе полностью сворачиваются. Транспортировка почти закончена - только вы вот, считай, и остались, как Робинзон с Пятницей.

Он смеется, и я смеюсь, хотя и не знаю вовсе, что за Робинзон такой пятничный.

- Мы сейчас на сто тридцать пятый с инспекцией, - продолжает Костас. - Проверим, не забыли ли в спешке что-нибудь из оборудования, а через два дня за вами. Готовьтесь, там, собирайтесь.

- Да уж какие наши сборы, - машу рукой я. - Только вот... Не знаю, как быть. Дельце тут у нас одно незаконченное... Хотя, может, оно как раз сегодня и прояснится.

С сомнением верчу в руках пакет с почтой. Он совсем тонкий, ну да много ли места занимает официальный бланк с формальным ответом?

Костас прощается и спешит обратно, а я сажусь в кар и еду в поселок. Надо доставить новости Марии.

 

 

- Никуда я не полечу, - заявляет Мария, скрестив на груди руки. - С места не сдвинусь.

Некоторое время она стоит неподвижно, потом начинает собирать со стола посуду. Делает она это так сердито, что посуда жалобно звякает, а один, самый испуганный стакан падает на пол. Я, кряхтя, достаю его и ставлю обратно на стол, рядом со стопкой видеогазет. Каким бы ни был тонким официальный бланк Экологического совета, места в почтовом пакете ему и в этот раз не нашлось.

- Ну-ну, - говорю я увещевающе. - Нехорошо так. Что ж тут поделаешь? Что будет, то будет. Нашей вины ни в чем нет.

Мария с грохотом швыряет миску. Облачные детки приходят в восторг.

- Так ты считаешь, Дин? Ни в чем вины нет? Что бы ни происходило, с нас взятки гладки? Одного сотворенного зла мало, надо еще большее сверху взгромоздить? Сначала вроде как несчастный случай, вроде как по незнанию. Вроде как сами виноваты детки, что прилетели, когда их никто не звал... Слишком, вишь ты, гостеприимные и дружелюбные оказались - вот и пострадали за свое простодушие. Прибыли, называется, гости - раз-два, уморили хозяев... Но сейчас-то, сейчас!..

- Да что ж ты так казнишься? - осмеливаюсь я вставить словечко. - Ну мало ли всякого происходит. Каждый день одни умирают, а другие нарождаются. Закон природы же, такое дело.  Сколько зверьков всяких вообще в мире исчезло, без следа и без возврата...

- Зверьков, зверьков, - никогда я прежде не видел Марию такой. Лицо красное, волосы растрепались. - А если это не зверьки вовсе? Если они самые что ни на есть разумные создания? Разве кто из вас пригляделся хоть раз, задумался?

Почему-то этот ее упрек меня разобидел.

- Может, у них еще и душа есть? - повысил и я голос. - Или, может, скажешь, что они ангелы божьи?

Мария замолчала, прикусила губу, пригладила волосы:

- Эх, Дин, Дин... Ты меня блажной совсем считаешь - может, ты и прав... Но блажная или нет, слово мое твердое. Остаюсь я, и все тут... Ты, может, думаешь, я тебя хочу уговорить компанию мне составить? Так нет же! Даже в мыслях нет. И не беспокойся, я тут не пропаду. Пропитания мне на триста лет с лихвой хватит, консервов вон целая уйма; да и посадки хорошо поживают, скоро я их на землю пересажу, вот увидишь. Ты мне только покажи, как с техникой управляться. Я понятливая, быстро соображаю, что к чему.

- А вдруг они генераторы-то заберут? - спрашиваю я тихо. - Компании ведь принадлежность...

Мария опять принимается собирать со стола миски.

- Не заберут, - говорит она тоже тихо.

Детки словно чувствуют, что дело неладно. Перестают искриться, наливаются ровным лиловым, как грозовые тучки.

Я потираю затылок и бреду наружу, на ходу распечатывая пачку таргонского курева.

 

 

Остаток дня мы почти не разговариваем. Мария уходит к своей зелени, я просматриваю газеты. Вернее, делаю вид, что просматриваю - голова моя кишит мыслями, как кухня нерадивой хозяйки тараканами. Исподлобья смотрю на облачных деток, плотно облепивших огромный валун метрах в двадцати от моего кресла. Кто их знает, думаю я. Поди разбери, греются они на солнышке, любуются закатом или и вовсе ведут умные разговоры на неслышном языке. Принято считать, что нет во вселенной другого высшего разума, кроме человеческого - но мало ли что принято. В свое время принято было, что в дальний космос нельзя летать, а вот, однако, сидим - а до старой доброй Земли не меньше сотни световых лет. Или, вон, в древности твердили, что рений не встречается в природе в свободном виде - а вон он, карьер-то (выработанный уже), рукой подать... То, что вчера называлось черным, завтра может стать белым, тебе ли этого не знать, Дин Андерсон?

- Эй, - говорю я негромко, обращаясь к деткам. - Ну-ка признавайтесь, что вы такое есть на самом деле.

Они слабо всверкивают голубым и, конечно, молчат, а я опять принимаюсь потирать затылок, чувствуя себя круглым дурачиной.

- А все-таки она и вправду блажная, Мария, - бормочу под нос. - Никому, видишь ли, в голову не пришло, а она единственная суть ухватила. Небось, в ксенобиологии разбирается хуже меня - а хуже меня особо некуда. "Не зверьки вовсе", ишь ты... "Зло на зло громоздить"... Разве моя вина, что детки к новой гравитации привыкли? Я, что ли, их вывел? Сами они вывелись, меня не спрашивали. Так чего ж тогда?..

"Кому ты задаешь вопросы, Дин Андерсон?" - спрашиваю я себя мысленно.

Снова закуриваю. Хорошо все-таки, что пришла пора уезжать. Всего-то несколько месяцев отшельничаю, я уже приучился разговаривать сам с собой. С женщиной взялся спорить, как неопытный юнец! Как будто неизвестно, что с женщинами спорить - только  себя позорить. Шуму много, а толку нет.

Отправляюсь спать рассерженным на целый свет.

 

 

Следующий день проходит как ни в чем не бывало. Мария ведет себя так, словно ничего не произошло, расхаживает по двору своей смешной походкой, что-то строго растолковывает облачным деткам. Она и не думает собираться. Я тоже не тороплюсь - пожитков у меня не больно много, десяти минут хватит, чтобы управиться. Сижу опять на солнышке, слушаю, как скрипит подо мной кресло.

- Эй, Дин, - окликает меня Мария. - Устроим сегодня обед на славу? Прощаемся ведь...

Немного мне надо, чтобы расчувствоваться. От этих слов я становлюсь мягким, как масло, и, позволив шепоту сердца заглушить трубный глас рассудка, заявляю:

- Вот как, девушка, мы поступим. Завтра изложу Костасу все прямиком, скажу, что нет никакой возможности нам сейчас улетать. Так, мол, и так, задержалась бумага из Экосовета, непременно нужно обождать. Человек с человеком всегда объясниться может. Договоримся как-нибудь.

Выкладываю это все, а сам в сторону смотрю, чтобы глазами с ней ненароком не встретиться. Вдруг начнет слезы лить, или еще чего.

Зря опасался. Мария помолчала немного, а потом спокойно говорит:

- Спасибо тебе, Дин.

И больше ни слова. Когда я в ее сторону решился голову снова повернуть, Марии уже не было. Золотая женщина, как есть золотая.

 

 

Корабль прибывает раньше, чем я ожидал. Когда мой кар подъезжает к площадке, мне навстречу уже направляются две большие платформы с автопогрузчиками. Я торможу кар прямо перед ними и машу рукой.

- Здорово, дед, - белозубо скалится молодой парень с первой платформы. - Соскучился по компании?

- Некогда мне сегодня скучать, - отвечаю я. - Погодите пока ехать, ребята. Тут одна загвоздка серьезная имеется. Мне побыстрее надо с Костасом переговорить. Он где сам есть-то?

- На борту, - отвечают мне. - Давай, дед, скоренько свои загвоздки решай. У нас оплата не повременная.

А тут как раз они и выходят - Костас и второй, незнакомый мне, с квадратным подбородком и губами, сжатыми в ниточку.

Я набрал воздуху побольше, и давай докладывать. Так, мол, и так. Да еще вот эдак. Как ни крутите, ребята, надо нам задержаться. В виде исключения.

Костас, вижу, опешил. А второй, тот, что незнакомый, даже бровью не повел. Пожевал губами и говорит:

- Это абсолютно исключено.

- Да почему ж исключено? - говорю я. - Планета отличная, условия жизни распрекрасные. Разодолжите только спасательным катером - ну и ИГ-генераторы, само собой, оставьте. Кредит можно даже оформить, если что: у меня жалование за несколько лет не тронутое на счету лежит. Всех и забот Компании, что почту перенаправлять на транзитный узел - я раз в неделю... ну, может, в две буду летать, проверять. Получим указания, что делать, дождемся уполномоченных из Экосовета и тут же очистим площадь. И генераторы в лучшем виде доставим.

- Вы сами понимаете, какой бред несете? - прямо-таки с презрением спрашивает "квадратный подбородок". - Развели тут мелодраму. Борцы за экологию, дети цветов... Да что тут топтаться на ровном месте? У вас есть инструкции, у меня они тоже есть. Давайте-ка выполнять.

В другое время я бы разозлился, но сейчас мне не того.

- Говорю же тебе, отказывается она выполнять!

- Ты мне не тыкай, - отрезал "подбородок". - Что значит "отказывается"?

- То и значит. "Не поеду", говорит.

Отвечаю, а сам смотрю на Костаса. Костас тоже глядит на меня во все глаза и головой мотает, словно отказывается верить, что я всерьез.

- Ну и дела, - бормочет он, не отрывая от меня взгляда. - Не можем же мы применять  силу. Но и оставить... бросить, так сказать, на произвол судьбы... это варварство какое-то.

- И речи не может быть об "оставить"! - восклицает "квадратный" и тоже сверлит меня глазами. - То, что вы пытаетесь мне тут устроить, называется "саботаж". Это подсудное дело. Вы соображайте головой-то. Вы представляете, во что ввязываетесь?

- Да что ж поделаешь? - не выдерживаю я. - Хоть ты тресни, ничего поделать нельзя.

- Ерунда, - твердо отвечает "квадратный". - У вашей дамочки временное помрачение. Вывозить ее надо непременно и поскорее, не то совсем рехнется.  А во избежание разных неприятных моментов примите меры.

- Меры? - не пойму я, о чем он толкует.

- Меры, - повторяет он. - Инспектор, - поворачивается он к Костасу, - у нас на борту найдутся транквилизаторы?

Костас закусывает губу и исчезает, а я пытаюсь собрать разбегающиеся мысли. "Договоримся как-нибудь", говорил я вчера, да ведь и правда в это верил. Представить не мог, что все так повернется. Перед этим квадратным подбородком я все больше чувствую себя простофилей и старым дурнем.

Чувствую себя так, словно раздваиваюсь.

"С Компанией шутки плохи", - говорит голос в моей голове. "По совести надо поступать, вот и весь сказ", - раздается другой. "Так по совести надо контракт выполнять и делать что должен!" - возражает первый. "Предательство это", - тихо говорит второй. "Еще чего выдумал?! Больному человеку подыгрывать - разве доброе дело? Помощь ей надо оказать, слепому видно"...

Во рту у меня сухо, как в пустыне.

- Суета, - говорю я хрипло. - Суета сует и всяческая суета.

- Что-что? - хмуро переспрашивает "квадратный".

Я машу рукой.

 

 

Ничего, думаю я по дороге в поселок, это ничего. В моем кармане заряженный снотворным реактивный микроинъектор, но я не собираюсь пускать его в ход - они бы еще поручили мне прямо всадить нож в спину, эти сукины дети, эти буквоедские душонки. Дин Андерсон действует прямо и поступает по совести.

- Ну как? - Лицо Марии спокойно, но руки стиснуты так крепко, что побелели костяшки.

Я отрицательно мотаю головой и в сердцах говорю:

- На кой ляд тебе только сдался этот Совет!

- Глаза бы мои не глядели на Совет, - отзывается Мария. - Будь моя воля, я бы попрятала всех деток по контейнерам да вывезла бы, никого не спросясь. Да ведь им особые условия нужны - сам знаешь, какие они нежные.

Я беру со стола бутылку воды и пью, пью, все никак не могу напиться. Наконец отрываю бутылку ото рта и вытираю рукавом губы.

- Ладно, девушка, двум смертям не бывать. Раз от уговоров толку мало вышло, только одно средство остается... Не передумаешь?

- Ни в жизнь не передумаю, - голос Марии тверже алмазного резца.

- Тогда вот что... - начинаю я, кивая и засовывая руки в карманы. Рука ощущает холодок микроинъенктора, и на секунду я запинаюсь. "Буквоедские душонки", - повторяю я про себя и приправляю мысль крепким словечком.

 

***

 

Через двадцать минут я снова залезаю в кар. Настроение у меня отчего-то становится - лучше и не бывает. Незаметно для себя начинаю насвистывать мотивчик, который так нравится деткам. Чувствую себя помолодевшим лет на двадцать. Чувствую себя большим и значительным. И те двое тоже сразу это видят. Голос "квадратного" звучит неуверенно, когда он спрашивает:

- Ну, все?

- Все, - говорю я деловито и слезаю с кара.

Костас смотрит на меня испытующе, и я подмигиваю ему. "Квадратный" хмурится:

- Уму непостижимо, сколько здесь вышло возни. Будьте уверены, я все отражу в рапорте.

- Раз надо отражать - отражай, - говорю я миролюбиво.

Он гневно открывает рот: должно быть, хочет отчитать меня за "тыканье", но я беру дело в свои руки.

- Вот что, господин хороший, ничего не получается. Придется нам все-таки повременить. Ты лети себе спокойненько, пиши рапорт - на тебе вины нет.

- Опя-ать? - багровеет "квадратный". - Так, с меня хватит. Ребята, поехали!

- Ребята, стой! - машу рукой я. - Глуши моторы.

Из кармана штанов я достаю небольшой предмет размером с карандаш.

- Это еще что? - брезгливо спрашивает "подбородок".

- Это, парень, пульт дистанционного управления, - отвечаю я. - А это, - распахиваю рубаху, чтобы "квадратный" мог разглядеть, что прикреплено к моему поясу, - лучшая промышленная взрывчатка из всех, что мне известны.

- Ты что задумал? - тихо спрашивает Костас. - Ты вообще-то понимаешь, чем сейчас рискуешь?

Я дружелюбно киваю. Я к нему всегда относился с симпатией, к Костасу.

- Ради кого? - его голос звучит обиженно. - Ради чего ты свою жизнь готов пустить псу под хвост? Ради вот этих??

Он тычет пальцем вбок. Стайка облачных деток лениво водит хоровод почти над самой землей. Они серебристо сверкают в солнечных лучах, и я опять улыбаюсь.

- Долго объяснять, друг. У меня у самого четыре с гаком месяца ушло на то, чтобы понять.

Они оба еще что-то говорят, Костас увещевающе, "квадратный" негодующе, и я какое-то время делаю вид, что слушаю. Через несколько минут я говорю:

- Хватит.

Я говорю это так твердо и спокойно, что они замолкают.

- А, черт, - вдруг кричит "квадратный". - Чтоб тебя разорвало, тупой урод! Чтоб тебе на том свете икалось!

Потом он переходит на совсем уж похабщину, но я не сержусь. Разве ж я не понимаю?

- Не держите зла, ребята, - говорю я.

"Квадратный", чьего имени я так и не успел узнать, сплевывает мне под ноги. Костас обреченно качает головой.

 

 

Я сижу поодаль и наблюдаю, как платформы разворачиваются и заезжают обратно на корабль. Мои губы сами собой снова принимаются насвистывать, все громче и громче; и стайка облачных деток, привлеченная звуком, начинает потихоньку подбираться поближе.

- Что? - говорю я им. - Нравится? То-то...

Эх, Дин Андерсон, дурная твоя головушка, усмехаюсь я про себя. Закрыта теперь для тебя дорога на старую добрую Землю, в город Йемасси, Южная Каролина. Не иначе как придется обживаться здесь. А что? Чем здесь плохо? Много ли нужно человеку?

- Немного, - сообщаю я уже совсем близко подобравшимся деткам. - Сытое брюхо да спокойная совесть. Вот и весь сказ. Поняли, пустяковины?

Громко и оскорбленно взревывают двигатели, и я перевожу взгляд. Корабль собирается взлетать.

Я по-военному отдаю ему салют.

Солнце клонится к горизонту.

 

***

"Вот и весь сказ", - эхом отдается у меня в голове...

- О чем задумался, приятель? - окликает знакомый голос, и я растерянно моргаю, стряхиваю с себя оцепенение. - Целый час бродишь с пустыми глазами, точно спишь на ходу. Замечтался совсем.

Опять во мне шевелится это противное чувство, будто я раздваиваюсь. Сажусь, цепляясь за сидение, крепко тру затылок, потом роняю руки на колени, сутулю плечи. Плохо быть старым.

- Плохо быть старым, - говорю я вслух. - Плохо. Ничего нет в жизни хуже.

- Ну-ну, Дин, что-то совсем расклеился, - говорит в ответ давешний голос. - Тебе хорошенько отдохнуть надо, вот что. Отправляйся-ка ты прямиком на Пойтах! Гульнешь по полной программе - так, чтобы дым повалил из ушей. Я тебе один адресок дам - в момент забудешь, сколько тебе лет... Закис ты на своем необитаемом острове со своей Пятницей, дружище Робинзон!

Костас Костанидис по-приятельски хлопает меня по плечу, и я вздрагиваю, словно от боли.

- Ну-ну, - повторяет он. - Не куксись, Дин. Ты все сделал правильно. Вот увидишь, она тебе потом благодарна будет - когда оклемается чуть-чуть и опомнится.

Я машинально киваю, будто и впрямь соглашаюсь.

- Ты еще вроде бы на Землю хотел наведаться? Ну, так вот как раз и повод. На солнышке поваляться, в океане поплескаться, порыбачить. Хорошо! Как там городишко назывался, о котором ты говорил? Ересси? Хеннесси?

- Йемасси, - отвечаю я, помедлив. - Йемасси, Южная Каролина.

- Вот и отлично. Туда и поезжай.

Я смотрю на свои руки, словно вижу их впервые. Ладони широкие, как лопаты, тыльную сторону перепахали узловатые вены. На секунду мне кажется, что эти руки принадлежат не мне. Что все это тело принадлежит не мне. И эти мысли. И этот кислый привкус во рту.

Костас снова треплет меня по плечу, и я прихожу в себя.

- Я стар, - говорю я ему. - Что я могу помнить о Йемасси? Нет, верно, уже на свете такого города. А, может, и не было никогда.

Кесоглидис шутливо грозит мне пальцем. Не куксись, мол, Дин, всё путем, всё как надо...

"Эх, Костас, - думаю я, прикрывая глаза, - я и так знаю, что все сделал правильно. И что, поступи я иначе, всем было бы худо - хуже не придумаешь. Вот только штука в том, что отчего-то я вдруг перестал быть уверен, самое ли это важное - всегда делать правильный выбор..."

Перед закрытыми глазами медленно плывут разноцветные круги. Губы мои сами собой вытягиваются в трубочку и принимаются насвистывать.

Мелодично, замысловато и так старательно, точно нет сейчас в мире занятия важнее.