Аннотация: рассказ был опубликован в книге "Путешествие в мираж"
В СВОБОДНОМ ПОЛЕТЕ
Покупка нового дома, так поначалу оживившая семейную жизнь, спустя два месяца обернулась своей пресной изнанкой.
Света, выросшая и маленьком подмосковном городке, всегда думала о себе как о существе деревенском и лишенном столичного снобизма. Помощь бабушке в огороде была ее детской забавой. Но огород под Вашингтоном заводить было не принято, а сад в ее помощи не нуждался. И она чувствовала себя брошенной в этом маленьком необитаемом Эдеме.
По утрам, когда муж и сыновья, шумно собираясь, загружались в машину и, грохоча, перекрикиваясь, отбывали в
школу и на службу, она, наслаждаясь первыми двадцатью минутами тишины и свободы, с облегчением садилась пить кофе и, с чувством своей значимости в этом мире, просматривала русские и американские журналы. Потом шла в душ и, бодрая, пахнувшая одеколоном Kevin Kline, садилась за письменный стол. "Почему он тебе нравится? Запах среднего рода. У тебя вкусы подростка", -- недели две назад сказал муж, когда они собирались в какие-то гости... Странно, почему она об этом вспомнила... А в тот момент она даже не обратила на его слова внимание, так ей нравился этот свежий запах... И когда Света, с гладко зачесанными мокрыми волосами, принималась за свои переводы, ртуть ее настроения медленно начинала скользить вниз по шкале под названием "дни моей жизни".
Работала она быстро, но без творческого восторга. Тексты были скучны, напичканы терминами, формулами и ничего нового, кроме денег на мелкие расходы, в ее жизнь не вносили. Но так уж повелось со дня рождения второго ребенка, что лучше ей сидеть дома, а не торчать с утра до ночи в бюро, конторе, в читальном зале и других местах скопления работающих на интеллектуальном подхвате людей. Работу ей давали охотно, она была аккуратна, исполнительна и профессионально вышколена многолетней практикой еще со времен московской жизни. Сидеть дома, заниматься детьми и получать деньги за домашнюю работу, -- что могло быть удобнее в ее положении?
Привыкнув за много лет к комфорту американской жизни, Светлана сохранила здравый смысл и понимала, насколько легче и богаче ей живется здесь, чем многим ее бывшим однокурсницам там, где когда-то жила она. Иногда ей становилось не по себе от непонятного стыда. Но стыда не за то, что она хорошо и обеспеченно живет, она с этим легко "смирилась" и в глубине души считала, что достойна такой жизни. Но ей было стыдно за то, что эта жизнь стала ее раздражать, за ТО, что, несмотря на благополучие, она с каждым годом чувствовала себя несчастнее, и это было ужасно. Как бы сказал ее покойная бабушка: "С жиру бесишься!" И, наверное, была права, но легче от этого не становилось. Так продолжалось уже несколько лет. Младший сын пошел в школу, а в ее жизни ничего не менялось... Кроме все возра-
стающей холодности мужа, то есть даже не холодности, а какого-то забывчивого безразличия к ее присутствию в его жизни. Отошли в прошлое те чудесные времена, когда они взахлеб, перебивая друг друга, путая русские и английские слова, говорили, говорили, говорили. Когда все было интересно -- детские фотографии, старые школьные тетради, рассказы о каких-то мифических и непредсказуемых родственниках, которых опасно приглашать на свадьбу, - оказывается, такие живут не только в Тушине, но и в Западной Вирджинии. Как ее умиляло, что он два раза читал "Войну и мир", как он радовался, узнав, что ей нравится Гершвин. Как остра и волшебна была их близость - то, что тогда казалось самым главным в их жизни и в жизни всех людей. Ну, не всех, а очень многих.
Когда Свете становилось грустно глядеть вслед уезжающей машине, она воскрешала в памяти их первую ночь в чужой коммунальной квартире на Соколе, где она вдруг услышала, как бьется ее сердце, громко, словно его биение транслировали по радио. И Марк испуганно тряс ее за плечи, спрашивая: "You o'key?" А как она смешила его, придумывая, что их записывают на невидимый магнитофон? Впрочем, возможно, так оно и было. И они, давясь от смеха, вопили в пространство: "Товарищ полковник, не слушайте, ох, ох, умираю, о Боже, О Boy!" А эта упоительная свобода в маленькой студии возле университета, где они поселились в начале их американской жизни, когда прошли, как пустой сон, все обременительные посольские хлопоты. Но, наверно, что-то было на их лицах такое, отчего никто не задавал никаких строгих вопросов. А ее научный руководитель вдруг сказал, когда она пришла прощаться, обещая "обязательно приехать на сдачу кандидатских": "По последним данным науки, когда в комнату входят влюбленные, все больные выздоравливают, а несчастные становятся счастливыми".
В первые месяцы они выползали из постели только поесть, да и то под вечер. Потом начался учебный год, и Света, проводив мужа, уже волновалась об ужине, придумывала, что ему скажет, даже ходила в Библиотеку Конгресса, чтобы сразить его рассказом о чем-то новом и духовном.
Каждый вечер, раскладывая диван и расстилая постель, она предвкушала новое сказочное путешествие в неведомый край.
Уже одно прикосновение его руки вызывало в ней трепет и предчувствие сладкого содрогания каждой жилки ее тела.
Как могло случиться, что и это куда-то ушло? Может быть, после того, как спустя два года или чуть больше он вдруг сказал ей, очнувшись от полудремы: "Да, ты любишь этим заниматься. Наверное, даже если умрет твоя мама, ты придешь после похорон и начнешь make love. Чтобы утешиться..." Она промолчала, не поняв сразу, что именно ее обидело. Можно было посмеяться над этим. Но она обиделась. На тон, интонацию, голос. Его голос был какой-то чужой. Но, интереснее всего, утром он извинился, сказал, что был в плохой форме, устал... Потом он стал уставать чаще, потом стала уставать она, особенно после рождения второго ребенка, потом ему надо было делать карьеру, чтобы больше зарабатывать для такой семьи. И уже некогда было целыми днями валяться в постели, целыми ночами разговаривать...
Теперь в его жизни появились новые люди, с которыми он охотнее общался, чем с ней. А у нее завелись свои подруги, но сейчас, когда она переехала, к ней уже не так просто было выбраться на чашечку кофе. Да и она вдруг поняла, что уже сходит на нет ее прежняя легкость: кидаться к машине и лететь по скоростному шоссе в городской водоворот, в шум перекрестков, в гомон ресторанов, доверительную болтовню и безобидное кокетство.
Однажды утром ей показалось, что время остановилось и ничего уже в ее жизни не случится. Один день будет похож на другой, и только дом будет ветшать, а дети вырастать. Она же тихо состарится и тихо умрет, никого не задев своей смертью. И эта мысль наполнила ее такой тоской, что она почувствовала себя мертвой уже сейчас. Осталось просто исчезнуть, рассыпаться прахом и улететь в другой мир, где все безразлично, но зато легко и беззаботно.
Дети вернулись из школы после четырех. В доме стало шумно. Этот шум ее давно уже мучил. Везде включалась музыка, начались потасовки, жалобы друг на друга, слезы.
Отношения детей вышли из-под контроля, ее уже не слушались и, кажется, в ней не нуждались. Робкое предложение почитать вызвало вспышку жизнерадостного негодования. Потом были долгие препирательства из-за уроков. Потом скандальный выезд на занятия по фотографии и на спевку в
церковный хор. Вернувшись, удалось выдворить обоих на улицу, к дальней детской площадке, где собиралась местная мальчишечья свора. Но через полчаса младший пришел с разбитым лбом и громкими жалобами на компанию старшего, не взявшего его в велосипедный поход. Утешившись обещанием поехать в субботу на аттракционы, Саша почти успокоился и тихо уселся возле мамы "поговорить", но вдали опять замаячили велосипеды, и он ринулся туда, к новым испытаниям и ушибам души и тела.
А обед! А стирка! А разбор почты! К счастью, муж позвонил и сказал, что задерживается.
В это время по дороге между участками прошумела машина -- это соседи вернулись домой. Никакого желания завязать тесное знакомство они не выражали, и Света решила не навязываться, а только лучезарно здоровалась с ними. Но соседи - это по названию. Сад был огромен, их участок тоже. Можно прожить всю жизнь и не встретиться. Сосед был высокий, смуглый мужчина, возможно, с какой-то примесью арабской или испанской крови, усатый, с мягкими шагами и невозмутимой улыбкой хорошо живущего человека. Он носил очень дорогие костюмы, а его жена - элегантные короткие юбки с чулками под цвет юбок и шелковых шарфов. "Страсть к единоцветию, -- заметил в разговоре со Светой Марк в минуту хорошего настроения, - есть признак идиотизма". Светлана хмыкнула, довольная, как все женщины, когда при ней насмехаются над другими дамами, но невольно начала подражать соседке, сама на себя негодуя.
К приезду мужа обед был готов, белье крутилось в стиральной машине, а Света чувствовала себя усталой и взвинченной, хотя ничего толком не делала.
Мужа она ждала по привычке с радостью, но как только сталкивалась в прихожей глазами с его настороженно-недовольным лицом, то радость испарялась, а в груди что-то напрягалось. Это напряжение давно уже свило в ней укромное местечко, и как только муж открывал рот произнести обычное "А где?.." или "Почему?.." -- она вспыхивала и говорила ему резкость, наслаждаясь мгновенным чувством облегчения. В груди что-то распрямлялось, и становилось безразлично, легко.
Перед сном Света уходила погулять. Она так быстро ус-
тавала от детей, от мужа, от дома, от вещей, от привычного недовольства собою, что выход на воздух казался ей единственным спасением. Она гуляла по саду и прикидывала, уложил ли Марк детей спать и можно ли ей уже возвращаться обратно. Становилось прохладно и темно, на соседнем участке, возле крыльца, зажглись лампочки. Надо было возвращаться. Она подходила к порогу и по шуму с тоскливым ужасом догадывалась, что дети еще не уложены. Опять подкатывало раздражение, усталость, хотелось плакать от злости, но она сдерживалась и врывалась в дом полная решимости всех раскидать по местам.
"Я плохая мать, несостоявшаяся жена... -- говорила она сама себе, -- мой муж меня разлюбил. Я должна уехать и начать жить по-другому". Но другая жизнь представлялась ей такой же неинтересной и необязательной, как и эта. Перед сном она наливала себе бокал вермута со льдом, разбавляла все это апельсиновым соком и доставала кассету с новым фильмом, специально приготовленную на вечер. Это было самое тихое время, но оно длилось недолго, потому что Света засыпала, как только фильм доходил до середины.
Сонная, она поднималась наверх, сбрасывала с себя одежду, мысленно оправдываясь перед кем-то, что принимать душ полезно по утрам, а не по вечерам. И утыкалась в подушку.
Этой ночью она спала одна. Марк уехал на какое-то сборище выпускников университета и обещал вернуться через два дня.
Еще несколько лет назад он таскал ее всюду с собой, ему нравилось ею хвалиться. Обычно он говорил: "Это моя жена, Светлана. Так звали дочь Сталина". К концу вечеринки кто-то изрядно подгулявший обязательно спрашивал у нее: "А вы, правда, дочка Сталина?" Тогда им это казалось смешным... А кстати, когда последний раз муж назвал ее по имени? Он даже обращался к ней теперь как-то безлично. Месяц назад, говоря со своей матерью по телефону, он назвал ее не Света, а "она"... Это был плохой знак, но Света старалась не думать об этом. Ей словно нравилось копить про себя обиды.
Когда-то ее ужасала и трехчасовая разлука, а теперь на сообщение мужа она ответила: "Можешь еще задержаться на день". И была довольна временным уменьшением количества мужчин на ее душу.
Поэтому, засыпая этой ночью одна, она не испытывала горечи, какую обычно испытывала, засыпая рядом с мужем, говорящим ей всего лишь: "Good night" - и больше ничего.
Но среди ночи ее разбудил вой. Даже не вой, а рычание. Где-то в глубине сада раздавались эти дикие для их местности звуки. Она подбежала к окну, но ничего не могла разглядеть, хотя какое-то мелькание за деревьями и было. Тогда она, натянув шорты и майку, вышла на крыльцо. Ночь была теплая и звездная. Спать не хотелось. Света пошла в глубь сада, где стояли высокие ели и начинались соседские владения.
Она уже решила идти назад, но вдруг остолбенела. Из-за елей мягкими неслышными прыжками к ней приближался... тигр!
Света обомлела от ужаса. Она хотела бежать, но не могла. Тогда в непонятном оцепенении, не понимая, что нужно делать, кроме одного сознания спастись любой ценой, она подпрыгнула и молниеносно поднялась вверх на высоту самой высокой ели. Она потянулась вверх и вдруг взмыла еще выше и сделала плавный круг. Тигр поднялся на задние лапы и с интересом посмотрел на нее. Он начал расти, меняться и на глазах Светланы становился ее соседом. Она быстро понеслась вниз и у самой земли встала на ноги, чувствуя во всем теле приятную истому и небывалую бодрость.
"Джонатан, - представился сосед, протягивая ей руку, -зайдите к нам, поговорим". Когда они пошли по тропинке, Джонатан вдруг наклонился и поднял с земли маленькое серо-желтое перышко. "Возьмите, это ваше", - непринужденно сказал он. Света взяла перо и положила его в карман. На большой кухне горела люстра из разноцветного стекла. За столом сидела жена Джонатана в лиловом шелковом халате и, улыбаясь, смотрела на вошедших. Ее темно-карие глаза были огромны и блестели при ярком свете.
- Меня зовут Джулия, - весело сказала она, - рада познакомим.си, садитесь, хотите что-нибудь выпить? Чай, вино, сок.'
Света, до сих пор все еще не очнувшаяся, молча взяла у нее высокий бокал с красным вином. Издали соседка не казалась ей такой ослепительно красивой. Джонатан легко прошелся по просторной кухне, слегка задевая головой под-
вешенные к потолку медные сковородки и котелки, и заговорил, ни к кому не обращаясь.
-- Явление гомоэнималса встречается не так часто в на ших краях. Впрочем, мы многого не знаем. Возможно, это радиация, но говорят, раньше этого было больше, если су лить по фольклору. О себе я догадался еще в детстве, мои родители были такие же. Но у всех это проявляется в раз ном возрасте и по разным причинам. Иногда человек живет ло старости и не знает, кто он...
- Ну, это редкость, - заметила Джулия, - к сорока годам самое позднее. Я узнала о себе перед свадьбой. Наши семьи дружили, и мы с Джо всегда мечтали друг о друге. И вот, когда мы гуляли с ним по берегу залива, - мы жили тогда в Кали- форнии, -я была так счастлива, после его слов о любви... рва нулась вперед и через секунду опустилась на мягкие тигриные лапы. Это было потрясающее ощущение. Джонатан догнал меня, и в тот вечер я стала его. А твой муж о тебе знает?
Света покачала головой.
-- Я сама не знала, но ты права, это чудесное состояние. Узнать бы, что я за птица? - она хихикнула и повертела в руках перышко. - А раньше я никогда не интересовалась пернатыми, удивительно, но я вообще ко всякой фауне была равнодушна.
Джонатан засмеялся. Но потом серьезно сказал:
- Самое главное - узнать, кто твой спутник. Если он про сто человек... Ну что же... Жить с этим можно, если ты его очень любишь. Но вдруг это животное другой породы? Тог да надо расстаться. Послушай моего совета, это очень важ но. Иначе он погубит тебя... Ну хорошо, хорошо, не хочу тебя пугать... Может, все обойдется... Допивай, я тебе еще налью, если хочешь.
Света залпом допила остаток вина и стала прощаться. Слишком много новостей за один час, слишком много...
На следующий день было просто тепло, а не так изнурительно жарко, как обычно. Дети в школу не пошли из-за какой-то учительской конференции. Света отправилась с ними на теннисный корт и до изнеможения носилась с ракеткой. Эдик ее совсем загонял, а Саша исправно подбирал мячики. На ужин заказали пиццу, готовить ничего не хотелось, а дети только тому и рады. Весь вечер смотрели мультики и
какой-то фантастический фильм. Это безобразие происходило всякий раз, когда отец уезжал. Света не устала и даже ни разу не цыкнула на ребят. Уснули детки неожиданно быстро. Эдик был доволен днем безделья и на радостях, решив угодить матери, раскрыл перед сном книгу. Так и уснул с ней. Света вошла в его спальню, погасила лампу. Постояла у окна. Небо светилось звездами.
Она быстро вышла из комнаты и стремительно распахнула дверь в сад. На крыльце скинула рубашку, шорты, белые носочки отлетели в глубину коридора круглыми шариками. Она побежала к елям и, взмахнув руками, стала медленно подниматься вверх. Сначала она поднималась стоя и с любопытством разглядывала землю, летящую под ступнями. Но когда верхушки сосен закачались под ней, словно люпины на цветочной клумбе, она легла на воздух, раскинув руки, ставшие крыльями, и начала плавными кругами быстро набирать высоту.
С каждым кругом ей становилось свободнее и радостнее дышать. Ее охватил восторг, восторг ни с чем не сравнимый. "Выше! Выше!" -- пело сердце. Вся ее сущность, все ее маленькое тело было только инструментом, снарядом, придатком этой цели. Нет, ее выражением; нет, этой целью, этой маленькой точкой, которой она становилась, растворяясь в воздухе. "Выше! Выше!" -- пело все кругом, шумел ветер, свистел воздух.
Она взглянула вниз - земли не было видно. Ей стало страшно, но не так, как бывает страшно, когда резко затормозишь на шоссе, если сбоку выскакивает машина, или если вдруг среди ночи просыпаешься от непонятного стука. Это был страх изумления, что можно не вернуться назад, затеряться в облаках или растаять в безоблачном пространстве. И она начала падать вниз, захлебнувшись воздухом и восторгом.
Когда трава стала различима, Света плавно закружила над ней и медленно опустилась на ноги. "Для первого раза довольно", -- подумала она и, засмеявшись, пошла домой.
Сон ее был глубок и быстр, как полет. Утро великолепно.
Днем приехал муж и, войдя на кухню, начал вытаскивать из пакетов бутылки сока и свое любимое печенье. Света в это время сидела на корточках возле книжного шкафа и ли-
стала энциклопедию. Перо оказалось соколиным. Света быстро распрямилась и решительно направилась на кухню.
--
Как съездил? -- бодро спросила она, не обращая вни мания на его лицо. Она смотрела на его руку, держащую ста кан с яблочным соком. Рука была загорелая, с узкими запя стьями и матовыми ногтями. Света накрыла ладонью его стакан и значительно спросила:
--
Ты зверь или птица?
Он выронил стакан. Они молчали и смотрели друг на друга.
Лицо мужа стало бледнеть, на лбу выступил пот.
-- Птица... -- ответил он чуть слышно, -- прости, это, на верно, ужасно слышать... но я чувствую, что так не может больше продолжаться. Мы должны расстаться. Я несчастен, я очень к вам привязан, но я не совсем такой, как все, и мне... Знаешь, сейчас странное время... Мы все мутанты... много бисексуалов или как я... Конечно, есть и обыкновенные люди, ты, например, но...
Света обняла его.
--
А что ты за птица? -- спросила она нежно. В ее голосе было что-то особенное. Марк посмотрел на нее удивленно.
--
Я как-то не сообразил, откуда ты узнала... Ну, теперь неважно... Вообще-то я -- сокол... Смешно звучит. С виду не скажешь, правда?
Света вынула из кармашка блузки перышко и провела им по лицу мужа. Он схватил ее запястье и отвел руку.
--
Это чье? -- спросил он, покраснев.
--
Мое... -- тихо ответила Света.
-- Неправда... -- прошептал Марк и вдруг всхлипнул. Света испугалась. Но Марк быстро взял себя в руки и даже
сказал:
-- Извини.
Он схватил ее, понес на диван, и тут Светлана торопливо начала рассказывать ему про соседей, про то, как ей было плохо все это время, про свой полет. Он целовал ее, расстегивая воротничок блузки, и теперь она всхлипывала, но в какой-то миг отстранилась от него и шепнула:
-- Я хочу не сейчас, а... потом. По-другому...
Он кивнул и посмотрел на часы: через пятнадцать минут должен был прийти школьный автобус.
Весь оставшийся день прошел в напряженном восторге и волнующих недомолвках. Дождавшись ночи, темноты, полного покоя, они ушли из дома. Света без оглядки уверенно взмыла вверх и тут же увидела его, летящего за ней. широко и властно прокладывая путь в крепком воздушном пространстве. По сравнению с ней эта птица была крупнее, с хищным клювом и острым взглядом. Но Света видела одновременно и Марка, ставшего мужественным и собранным, но в то же время спокойно-снисходительным к остальному миру. К ней он подлетел с любовью, восторгом, с готовностью уступить, но не отступать. Они, дружно закружившись, опять подались вверх, потом вперед. Они летели, не отставая друг от друга, в дальний неведомый край.
В пустынном месте, среди скал и ущелий, они опустились на редкую траву, и Света распростерлась под ним, расстелив крылья. И сразу почувствовала мягкую душистую мороку перьев и его тело, так близко, словно он стал частью ее самой. И она открылась ему, и он обрушился на нее и стал продолжением ее жизни, и ей ничего больше не оставалось, как мучиться наслаждением и умирать от блаженства. Никогда в своем людском обличий она не испытывала ничего подобного, и ей захотелось навсегда остаться птицей. Но рассвет властно указывал путь назад. И они опять взмыли в воздух и уверенно повернули на запад. Вот уже видны знакомые деревья. На секунду зависнув, Птицы пронеслись камнем и, замирая, тихо кружась, приземлились возле знакомой тропинки.
- Который час? - спросила она, натягивая на себя майку и дрожа от утреннего озноба. Или от счастья?
-- Половина пятого, -- ответил он, бережно помогая ей подняться с земли, -- мы еще успеем поспать немного.
И они устремились к дому в молчаливом и нежном согласии.