Два часа ночи.
     Костер догорает. Четыре человека сидят  около  костра.  Ночь
тихая, темная, глубокая и спокойная. Только  костер  потрескивает
как  далекие  автоматные  очереди,  да  шакал  где-то  в  темноте
пытается затянуть свою песню.
     Фигуры неясные около костра. Изредка только всполохи пламени
вылизывают лица сидящих.
     Тот, что постарше - он совсем старик. Он одет по-местному  -
папаха, накидка. Так одеваются пастухи или старики,  которые  всю
жизнь были пастухами. Он курит трубку и совсем седая  борода  его
почти не шевелится, когда он говорит.
     - Ничего, вот костер догорит, и пойдем, и пойдем - повторяет
он.
     Двое других - офицер и молоденький солдат  сидят  по  другую
сторону костра. Офицер курит. Солдат рассматривает млечный  путь,
раскинувшийся между отвесными горными стенами.
     - Андрей, - говорит офицер солдату, - мешок-то где твой?
     - А? - вздрагивает солдат - отрывается от  неба,  -  там,  -
кивает головой в сторону навалившегося на дерево огромного  мешка
неподалеку.
     Над догорающими углями поднимаются снопы  искр  -  маленький
салют победы.
     - А что вы вдвоем-то? - хрипло спрашивает тот, что постарше.
- Раньше, помнится, прежний-то командир ваш за  овечьими  шкурами
машину присылал.
     - Да-а, - бросает окурок в  угли  офицер  и  тем  же  жестом
одновременно показывая досаду - разбили машину. И дорогу разбили.
     - А что вы вдвоем-то? - не унимается старый.
     - Да видишь, Арсен, - говорит  офицер,  -  посчитали...  так
лучше. Вдвоем. Так меньше, ну  меньше...  -  не  может  подобрать
слова офицер. Косится на солдата.
     - Потерь? - нашел слово Арсен.
     - Ну да... в общем да,  -  кивает  офицер,  оставляя  голову
опущенной, - да и пройти легче. Можно легче...
     - Хитрое у вас начальство,  -  мотает  головой  Арсен,  -  и
вдвоем-то и шкуры овечьи вам нужны, - что  вы  хоть  там  с  ними
делаете?
     - Не знаю, - уходит от ответа офицер.
     - Да ладно, ладно, - машет старой рукой Арсен, - неинтересно
мне, на самом деле.
     - Кто-то идет, -  вдруг  встрепенулся  четвертый  сидящий  -
голос у него молодой, женский, даже девичий голос.
     - Посмотри, Дина, - говорит ей шепотом Арсен на своем языке.
Четвертый сидящий распрямляется и  превращается  действительно  в
юную стройную девушку. В ее движеньях есть  что-то  хищное  -  не
по-женски хищное, а по-настоящему. Они быстры, точны и упруги как
движения молодой пантеры - хозяйки здешнего мира и горе тому, кто
вторгнется в него, горе. Дина неслышно исчезает за костром. Арсен
и остальные пытаются увидеть куда - бесполезно.
     - А чего, Арсен, ты внучку таскаешь с  собой?  -  спрашивает
офицер.
     - Кто еще кого таскает - вопрос - и потом она мои  глаза.  У
меня уж не те глаза, а здесь - что без них ты - овца больная  вот
и все. А у нее и зрение, и слух не  то,  что  у  нас  с  тобой  и
хищнику между глаз попадет она в темноте за сто шагов. Я  так  не
могу. Уже не могу.
     Дина вернулась неслышно, положив рядом с костром  взведенный
боевой арбалет,  с  которым  не  расставалась  никогда,  который,
казалось, был ее продолжением - таким же  хищным,  независимым  и
неслышным. Дина молча села у костра в ту же свернутую  позу.  Она
молчала.
     - Ничего? - спросил Арсен, лишний раз.
     - Ничего, - как эхо повторила  девушка  и  протянула  тонкие
ладони над костром - то ли желая согреть их, то ли поймать искры,
вылетающие из углей.
     - Значит показалось, - заключил офицер, - ну и правильно - я
вот ничего не слышал.
     - Не показалось, - отозвалась настойчивой и  даже  капризной
интонацией Дина - просто ничего.
     - Она хочет сказать, - ничего для нас, - расшифровал  Арсен.
Лицо Дины освещается  костром  лучше  других.  Ее  лицо  узкое  и
красивое под черными крыльями бровей. Офицер и солдат смотрят  на
нее.
     - А не страшно тебе, Диночка, вот так, в одиночку, - заводит
разговор офицер.
     - Где? - спрашивает она
     - Ну где - там в темноте, конечно, - уточняет офицер.
     - Там - ничего не может быть страшно, - отвечает девушка.
     - Ну уж, так и ничего?
     - Если видеть - ничего, -  настойчиво  заканчивает  разговор
Дина, - убирает руки от костра и отдаляется - лицо ее  больше  не
видно.
     - Здесь, наверное, никто уж не живет, -  как  бы  продолжает
разговор сам с собой офицер.
     - Почему это не живет, -  отвечает  Арсен,  -  вот  мы  ведь
живем, вы вот на заставе своей живете - почему это никто.
     - Я имею в виду других - ты знаешь кого, - в голосе  офицера
настойчивость.
     - А - это не здесь - это там больше за  теми  перевалами,  -
неопределенно обводит трубкой полукруг Арсен, - там да - а у  нас
редко - почти ничего.
     - И здесь что - никто не появляется и не живет? - продолжает
свой импровизированный допрос офицер.
     - А  я  откуда  знаю,  -  отвечает  Арсен  -  может  быть  и
появляется, может быть и живет.
     - А старики что говорят? -  офицер  достает  пачку  сигарет,
предлагая профессиональным  жестом  Арсену  закурить.  Старик  не
отказывается - он просто не замечает этого жеста.
     - Тебе вправду интересно - что говорят старики?
     - Мне не интересно - мне нужно знать, - отвечает офицер.
     Арсен прищуривается, будто решает пошутить, долго смотрит на
офицера, а потом говорит.
     - Ну, говорят старики -  там,  на  правом  склоне,  ближе  к
вершине живет чудовище. Это ты хотел услышать?
     - Ты мне не сказки рассказывай! Про людей говори, про людей!
Неужели не ясно? - офицер почти возмущен, огонек сигареты  его  в
темноте нервно подрагивает.
     Старик будто не слышит его и продолжает:
     - Чудовище по имени "Война".
     - Я же тебе говорю, старый, - не унимается офицер, -  или  у
тебя со слухом плохо? Я ведь спрашиваю... - тут  офицер  обрывает
свою  речь.  Внезапно.  Будто  увидел  он  что-то  важное,  будто
вспомнил что-то, будто всадили ему лезвие в спину. Он замолчал. И
только минуту спустя, севшим голосом спрашивает.
     - Как? Как ты его назвал?
     - "Война", дорогой, "Война", - отозвался Арсен.
     - Странное имя для чудовища, - произнес офицер, - тем  более
странное для легенды.
     - Почему странное - имя как имя - ничего  странного.  Только
почему ты думаешь, что из легенды?
     - Ну как,  -  теряется  офицер,  -  ну  чудовище  ведь.  Сам
говоришь. Чудовищ ведь не бывает.
     - Ну - ну - твоя вера. Веришь, что не бывает -  значит,  так
оно и есть.
     - Дядя Арсен, - спрашивает солдат - в  голосе  его  интерес,
перемешанный со страхом, - а вы что видели его?
     - Нет.
     - А кто-нибудь видел его?
     - Может быть.
     - И как оно  выглядит?  -  солдат  встает  и  пересаживается
поближе к Арсену - на его сторону  костра  поближе  к  нему  и  к
девушке, сидящей рядом.
     - Тебе интересно? - спрашивает скрипучим  голосом  старик  и
сам себе отвечает - ах да ну конечно тебе интересно.  Это  всегда
интересно молодым. Не знаю, как  оно  выглядит.  Никто  этого  не
рассказывает. Говорят, раз в сто лет оно приходит в  эти  горы  и
поселяется здесь.
     - И что же оно делает  -  таскает  овец,  разоряет  деревни,
похищает людей - так ведь ведут себя  чудовища?  -  спрашивает  с
насмешкой офицер. Он полон скепсиса,  он  готов  анализировать  и
развенчивать.
     - Нет - оно этого не делает. - Отвечает старик, - Оно просто
поселяется здесь. Поселяется и живет.
     Арсен берет сучковатую палку и показывает  вправо  и  вверх.
Вот на том склоне, ближе к вершине.
     - Ну, а в чем легенда,  дядя  Арсен,  может,  расскажете?  -
спрашивает солдат.
     - Э-э -  парень,  -  похлопывает  его  старик  по  плечу,  -
странные вы какие. Обязательно подавай вам рассказ - я же  говорю
- нет легенды, понимаешь, нет, и не было никогда.
     - Ладно, - завершает разговор офицер, бросив снова окурок  в
угли, - пора двигаться.
     Люди начинают подниматься. Костру не дают догореть. Арсен  и
офицер топчут сверкающие угли до последнего. До  полной  темноты.
Солдат взваливает огромный мешок  на  плечи.  Дина  осматривается
вокруг, будто проверяет, будто сканирует ночь вокруг.
     Дорога между горными стенами ровная. Только кое-где  упавшие
со склонов камни создают небольшие препятствия. Но идти  нетрудно
- дорога довольно широкая и люди идут не друг за другом, а каждый
по своей, выбранной им линии. Офицер и Арсен  впереди  по  разные
стороны. Солдат и Дина чуть поотстав от  них,  но  ближе  друг  к
другу.
     После привала легче идти и дорога кажется слегка  под  гору.
Она огибает правый склон. Впереди из темноты  проявляется  не  то
валун, не то большое нагромождение из более мелких камней.
     - Подождите-ка, - произносит Арсен тихо, - что-то новое.
     Он идет вперед. Остальные останавливаются.
     - О-о-о - ребята - вот оно! - вздыхает Арсен
     - Что "оно"? - спрашивает офицер, но не подходит.
     - Чего я боялся, - произносит старик, -  а  я  гадал  -  что
грохотало три дня назад. Да подойдите же,  -  с  легкой  усмешкой
говорит он стоящим, - можно подойти.
     Валун был только  началом,  за  ним  громоздились  такие  же
огромные закрывающие собой весь коридор.  Дорога  была  перекрыта
полностью,  и  преодолеть  это  нагромождение  не  представлялось
возможным. Может, небольшое землетрясение  было  причиной,  может
быть просто - пара камней повлекли цепную  реакцию  лавины  может
быть другое что - кто знает.
     Офицер, стоящий за спиной старика произнес тихо:
     - Ваши? - свистяще как клинок над  головой,  который  первый
раз щадит.
     - Наши горы, наши люди, наши овцы,  -  какая  тебе  разница,
командир - здесь мы не пройдем.
     - Надо пройти, старик, надо.
     Арсен оборачивается и смотрит назад и на внучку, стоящую  не
шелохнувшись как  изваяние  позади  остальных.  Старик  молчит  -
думает,  придумывает  или  решается  -  трудно  понять,  а  потом
произносит.
     - Можно пройти - оттуда, где начинается  стена  -  там  есть
тропа. По правому склону.
     - Только там? - спрашивает офицер
     - Только там, - как эхо повторяет Арсен.
     - Ну, так пошли - чего стоять!
     Они поворачивают. Они идут назад по коридору между  стенами.
Час бесполезно потрачен, чтобы вернуться  назад.  Мимо  потухшего
костра. Назад к началу правой стены. Там, где можно еще подняться
по правому склону. Над стеной. Над коридором.
     Тропинка  идет  и  петляет  по  склону,   поднимаясь   вверх
постепенно. Тропинка узкая - для одного человека или животного  и
почти не видна в  темноте,  освещенной  звездами.  Ее  обозначают
камни, уже  раздавленные  многочисленными  проходящими  и  потому
бесшумные.
     Люди идут осторожно друг за другом. Впереди Дина с нежностью
как грудного ребенка несет свой взведенный арбалет. За  ней  дед,
изредка опирается на сучковатую палку, не озираясь  по  сторонам.
Он смотрит только на идущую впереди  фигуру  внучки  -  озираться
здесь ее забота, затем солдат  с  горбоподобным  мешком  сопит  -
тяжело.  Офицер  замыкает  идущих,  поигрывая  пистолетом,   идет
налегке нервно оглядываясь - шаги впереди  -  шаги  сзади  трудно
разобрать.
     Склон порос редкими крючковатыми  высохшими  кустарниками  -
как маленькие взъерошенные  головы  вкопанных  в  землю  существ.
Каждый будто наблюдает. Каждый просит,  будто,  о  помощи.  Склон
пологий только здесь - ниже начинается уже  стена,  но  сорваться
здесь трудно. Разве что намеренно побежав вниз по склону с  одной
только целью.
     Дина замирает. Так и не поставив ногу в очередном  шаге.  За
ней замирают все.  Она  поворачивается  очень  медленно  назад  и
говорит одними губами.
     - Пригнитесь...
     Но слышат все. Так нервно  и  боязно  здесь.  Арсен  кряхтя,
опускается   на   четвереньки,   солдат   и    офицер    залегают
профессионально как по команде. Только  мешок  высоко  и  дурацки
торчит на спине у солдата.
     Дина всматривается назад и  подняв  слегка  острие  арбалета
почти с бедра не  целясь  стреляет.  Стрела  с  визгом  уходит  в
темноту туда вдоль тропинки назад. Ее визг обрывается в  темноте,
превращаясь не то в короткий вой не то  всхлип,  полный  звериной
боли и удивления. И будто что-то катится под аккомпанемент гальки
вниз, срывается со стены вниз.
     - Что там? - спрашивает Арсен с четверенек.
     - Ничего, - отвечает внучка и уточняет, отметая расспросы, -
для нас ничего.
     Люди  продолжают  идти.  Долго,  тяжело,  нервно.  Усталость
подкрадывается быстрее,  чем  обычно.  А  негде  присесть,  можно
остановиться, но не отдохнуть. Старик говорит через левое плечо.
     - Сейчас, скоро будет площадка. Там дальше  -  больше  скал.
Там дальше, наверное, придется ждать рассвета.
     - Мы не можем ждать рассвета,  -  отзывается  голос  офицера
из-за мешка, - нельзя нам ждать.
     - А здесь нельзя идти - выбирай, - настаивает старик, -  как
тебе идти - ничего же не видно.
     - Посмотрим, - отвечает офицер.
     Крючковатые кусты становятся больше - это уже почти деревья.
Создают видимость зарослей на склоне.  Продравшись  через  цепкие
заросли,  путники  попадают  на  площадку.  Словом  площадкой  ее
назвать тяжело, скорее это небольшое расширение тропинки.  Словно
кто-то  большой  ступил  сверху,  сделав  ступеньку,  или  кто-то
маленький,  но  усердный  выскребал  склон,  специально  расширяя
тропинку для привала. Дальше   склон   заканчивался и  начинались
монолитные зубцы скал. В темноте они кажутся  непроходимыми.  Они
впереди и справа. В них упирается площадка.
     Люди рассаживаются вкруг. Но посредине круга ничего.
     - Андрей, - тихо командует офицер,  -  принеси-ка  веток,  -
показывая стволом пистолета вверх по склону. Там что-то  темнеет,
будто сухие кусты или ветки навалены.
     Солдат   поднимается   и    собирается    уже    идти.    Но
останавливается, а  потом  оборачивается  назад  сообщить  -  что
увидел. Но все и так смотрят туда же.
     Там, в конце площадки, где она упирается  в  скалы.  Аккурат
меж двух небольших монолитных клыков - вовсе не сухие  кусты  или
ветки навалены. Там вход. Похоже, что какой-то отшельник  пытался
соорудить  жалкое  подобие  жилища.  Там  вход  почти   идеальной
овальной формы. Но не просто это вход, а время от времени мерцает
он слабым светом. Там в глубине его видимо костер или  факел  или
свечи зажжены и слабо и неверно  горит  что-то  внутри  пещеры  -
иногда совсем не давая света иногда лишь мерцая.
     - Хозяева здесь, похоже, - произносит офицер сквозь зубы,  -
привела... дорожка. Пойдем-ка, Андрюша, посмотрим.
     Офицер снимает с предохранителя пистолет. Солдат развязывает
мешок достает из него небольшой трофейный автомат с глушителем.
     - Я справа, - шепотом произносит офицер. - Пошли.
     Они  крадутся  ко  входу.  Благо  площадка  маленькая  и  на
спектакль под названием  "подход  к  логову  врага"  не  очень-то
развернешься. Они останавливаются около и офицер осторожно, одним
глазком заглядывает внутрь помещения.
     - Не разберу я - что там, - комментирует командир шепотом, -
людей нет, да, похоже, людей нет. Заходим.
                                  *
     Истребитель  приземлился  в  отдалении  от  основных   полос
аэропорта. Расправив сложенные для полета крылья  он  медленно  и
важно выруливал по вспомогательным дорожкам туда, где  начинались
ангары и никому уже не было дела ни до  истребителя  ни  до  чего
другого  летающего  -  раз  здесь  значит  так  надо.   Привыкшие
проверенные  техники,  привязанные  к   этим   местам,   средними
зарплатами, средней ленью и многочисленными семьями, воспринимали
все что появляется здесь как должное. Истребитель так истребитель
- не первый не последний в этих местах.
     Самолет, тем временем, остановился, упруго  клюнув  носом  и
визг двигателей начал быстро  затухать.  Из  открывшегося  фонаря
вылез пассажир.  Пилот  же  оставался  сидеть,  будто  это  и  не
истребитель был вовсе, а казенный автомобиль с шофером.  Пассажир
спрыгнул на землю и пошел в сторону ангара,  закуривая  на  ходу.
Солнце слепило. Оно было неумолимое  и  настойчивое,  оно  словно
пыталось превратить летное поле в  сковородку.  Пожалуй,  не  без
успеха. Пассажир позволил себе только снять шлем, и по всему было
видно - он здесь долго не задержится.
     От дальнего ангара навстречу  идущему  на  довольно  большой
скорости вырулил автомобиль и даже техники, привыкшие  ничему  не
удивляться, долго таращились ему вслед, подталкивая друг друга  и
посмеиваясь.  Автомобиль,  судя  по  виду  его,  был  в   ужасном
состоянии - по всему было видно - ему осталось жить до ближайшего
техосмотра. Изрядно подернутый ржавчиной и не  блистающий  маркой
этакий вечный "фольксваген", которым пользуются трудовые семьи  и
пенсионеры, нисколько не претендующий на  государственную  машину
(никаким  местом)   автомобиль быстро приблизился. Он подкатил  и
остановился, перегораживая дорогу идущему пассажиру  истребителя,
а тот как шел, так и шел и этого, как  видно, он  ожидал,  потому
что, подойдя к машине, он распахнул заднюю дверь и  устроился  на
сидении.
     Водитель обернулся. Это был лысый пожилой  человек,  остатки
волос  вокруг  лысины  были  совершенно  седыми.  Типичный  образ
пенсионера на своей - рабочей лошадке -  машине,  знающей  теперь
только один маршрут - на  дачу  и  назад.  Несмотря  на  жару  на
водителе был старомодный помятый  белый  плащ,  но  лицо  его  не
соответствовало плащу - оно  было  холеное,  гладко  выбритое,  а
главной особенностью его лица было то, что в нем не было  примет.
Ни особых, ни типичных, ни каких.  С  такими  лицами  без  примет
набирают людей туда, где меньше всего ценятся эти самые  приметы,
где  больше  всего  нужны  эти   самые   неприметные.   Пенсионер
заговорил.
     - Анатолий Александрович! Мил-человек - давненько мы с  вами
не встречались! - голос пенсионера был такой же, как и  его  лицо
не запоминающийся, но уверенный.  Он  разговаривал  с  пассажиром
подчеркнуто уважительно, как говорят с новоиспеченным, младшим по
возрасту, начальством - имя, отчество и на "вы".
     - Здравие  желаю,  мой  генерал,  -  улыбаясь  и  протягивая
ладонь, отозвался пассажир.
     - Вот, вот, правильно, твой генерал, - хохотнул пенсионер, -
ну как дела-то у тебя?
     -  Как...  Да  как  обычно,  -   отозвался   пассажир,   он,
по-видимому, не ожидал такой тематики.
     - Жена?
     - Спасибо.
     - Машка-то в школу уж пошла, наверное?
     - В третий класс.
     - Ну, время, время... -  покачал  головой  пенсионер,  -  не
догнать мне.
     - Но вы, в порядке, судя по всему?
     - Э-э парень, какой у меня  может  быть  порядок,  в  мои-то
годы, комнатный у меня порядок, - рыбалка и то на удочку. Не  то,
что раньше. Да ты ведь с нами тогда на больших порогах буянил.  А
сейчас ерунда одна,  я  своей  говорю  -  пойдем,  мол,  вечерком
посидим на лысой горке - ну ты-то знаешь как там. А воздух какой,
а  вид,  птички  поют  -  красота  -  а  потом   сам   передумал,
представляешь, на кой тебе старый бивень, вся эта романтика  -  в
задницу  геморрой,   в    шею    радикулит,    по    башке    еще
какая-нибудь сволочь. И не делаю ничего - историю пишу вот только
своей болезни. Время...
     - Не узнаю вас.
     - Сам себя не узнаю иногда. Смотришь вот по утрам в  зеркало
и думаешь - что за гадина стоит! По документам я не самый  старый
ведь - что обидно.  Документы-то  как  у  тебя?  -  без  перехода
спросил пенсионер.
     - Все
     - Ну и славно. В общем, поезжай и все.
     - И все?
     - А тебе что нужно? - чтобы я тебе рассказал -  что  ты  там
встретишь, и что там делать должен?
     - Хотя бы...
     - Рассказываю: ничего ты  там  не  встретишь  и  ничего  там
делать не должен. А вообще-то я именно об этом и  хотел  сказать.
Ты едешь туда не смотреть, не запоминать, и даже не думать.
     - Ну вот, здравствуйте, а мне сказали...
     - Черта лысого  тебе  сказали!  -  слегка,  не  заметно,  на
четверть  тона  повысил  голос  пенсионер,   и   в   голосе   его
почувствовалась стальная стена. - Тебе сказали, и скажут, и будут
говорить то, что тебе сейчас я говорю!
     - То есть?
     - Или я ослышался, любезный мой? Вы, кажется, задали простой
вопрос мне?
     - Да нет...
     - Ну и слава богу,  -  вздохнул  рулевой  старой  машины,  -
Просто едешь и все.
     Он  вдруг  слегка  повеселел  и  протянув  волосатую  ладонь
похлопал пассажира по плечу
     - Как единица едешь, единичка.
     - А если ничего... не будет?
     - Так это самый лучший результат - ничего и не должно быть!
     Разговор прекратился. Пенсионер так и сидел в пол оборота  и
смотрел куда-то в пол. Пассажир поигрывал шлемом, но  не  решался
заговорить первым. Видимо он  не  мог  спрогнозировать  очередной
трактовки того, что он скажет и чего это может означать. Разумней
было и вправду поддерживать молчание в такой ситуации.
     - Не обижайся на меня, Толя, - проговорил пенсионер - я  уже
старый, и мысли у меня старые, могу себе позволить  и  мне  можно
позволить, полагаю. Так?
     - Ну, в общем
     - Так, - отвечая на свой же вопрос, заключил водитель,  -  я
ведь, мил-человек, тоже винтик, как и  все и  сказать  тебе  могу
только то, что знаю - гениальная система, не правда ли?
     - Правда, в общем...
     - Я всегда восхищался ей. Помнится в молодости - идешь, так,
прогуливаешься в свободное время  и  думаешь  -  какая,  господи,
свобода. Делай - что говорят, говори - что знаешь. И все! Свобода
ведь хитрая вещь - не зависишь  от  потребностей,  от  заботы  по
удовлетворению чрева, вот и свобода. А если тебя кормят  и  водят
туда сюда чуть не за ручку, а если  тебе  говорят,  что  организм
твой должен делать, а что не должен... Заботятся о  тебе,  и  тем
свободу дают тебе, а как же может быть иначе? Иначе - брат,  дурь
одна, подчинение сплошное иначе, утробе своей, и  служишь  ты  ей
одной и удовлетворяешь ее одну, и диктует она одна  тебе,  а  что
же, спрашиваешь, еще тебе будет диктовать? Согласен?
     - Ну. Пожалуй.
     - Удивительно и все согласны! Просто удивительно! Восхищаюсь
я вами, молодыми. Соглашайтесь легко, и убедить вас  легко.  Даже
не интересно как легко вас убедить. И  самое  ведь  главное,  при
этом, что не врете вы, а искренне  убеждены  остаетесь.  В  вашем
возрасте вы еще не ищете - что  все  означает  и  чем  это  может
закончиться. Внучек вон по воскресеньям  приезжает  ко  мне,  так
ведь с компьютером вместе  и  приезжает  -  не  оторвать.  Я  ему
говорю, - погода-то  какая  иди  на  лысую  горку  да  позагорай,
покупайся, девочки, опять же. Он знай  в  компьютер  носом  своим
смотрит. Я ему - состаришься - что скажут-то о  тебе  -  "он  был
великий тыкатель клавиш?" - тьфу!  А  он  кивает  и  рукой  машет
одновременно.
     Пассажир поеживается, он  пытается  улыбнуться  и  подыграть
разговору.
     - Ничего удивительного - интересно парню и хорошо.
     - Конечно хорошо, когда интересно - мне может куриц рисовать
интересно или резать их  же  интересно   что-ж  теперь?  А  может
настоящий интерес-то, когда тебе  не  интересно,  а  ты  делаешь,
заставляешь  себя,  докучаешь  себе  неинтересным  -  глядишь   и
разовьешься в  ту  сторону,  куда  не  был  развит.  Знаешь  ведь
как бывало "время выбрало нас", а чем  плохо,  спрашивается.  Что
это хуже чем "я выбираю, что мне  в  задницу  приспичит",  а  что
приспичит. Сам знаешь  что!  Ничего  благородного  уж  по  крайне
мере!
     - Ну почему же, призвание ведь, таланты, это как? - пассажир
попытался даже не возразить, а просто подтолкнуть разговор.
     - Талант, между прочим, отличная штука! Вот у тебя талант  к
иностранным языкам, дорогой  мой.  Ну  и  попутного  тебе  ветра.
Говори на иностранных языках твоих, хоть  до  посинения!  А  ведь
этого мало! У них у иностранцев-то грешных все как  один  говорят
на ихнем иностранном языку, так они что талантливы?  А  покажи-ка
мне мил-человек талант землю копать, или сортиры мыть, нет такого
таланта! Его не дефицит, его  просто  нет!  За  деньги,  конечно,
будут тебе и копать и мыть. За большие деньги хорошо будут копать
и хорошо мыть. Талантливо. И заметь без всякого таланта к  этому.
Ну и где же оно, призвание твое. А нет его. Дело надо делать  мой
золотой. Вот и весь талант. Ближе к  делу,  надо  быть,  так  что
давай, лети, дорогой, с миром. Давай!
     Пенсионер на прощанье хлопнул еще раз  пассажира  по  плечу.
Тот кивнул и без особых реверансов вышел из автомобиля обратно  в
пекло летного поля. Он направился обратно. Истребитель  ждал  его
услужливо склонившись.
                                *
     Снег здесь лежал все время. Он был здесь  всегда,  и  ничего
удивительного в этом не было для такой  высоты.  Днем  этот  снег
идеальной чистоты, будто сам часть дня.
     - И как ты здесь обходишься, сынок? - спросил отец.
     -  Да  в  первой  нам  что  ли,  -  сын  курил  сигарету  за
сигаретой. На небольшом камне, очищенном от снега, как  на  столе
стояла только бутыль с вином  и  тарелка  с  какой-то  зеленью  и
хлебом, - я уж и не знаю где бы мы не смогли обходиться, так  что
все нормально.
     - Давно ты к нам не заглядывал, - отец теребил густую  седую
бороду, - пол года уж почти.
     - Да больше, ну ничего заглянем. Навсегда скоро заглянем, на
камне рядом с вином и хлебом сын положил  короткий  спецназовский
автомат, - не только заглянем, - повторил он.
     - Я не спрашиваю про "вас", сынок, меня  интересуешь  только
ты. Или ты со мной хочешь так же как с матерью - не застать?
     - Не хочу, но и не могу.
     - Не надоело тебе вот так рыскать? - старик  не  смотрел  на
сына, а смотрел в сторону на  белое  сверкающее  поле  склона.  -
Поверь мне, я  каждую  ночь  просыпаюсь  и  вздрагиваю.  Все  мне
кажется, случилось с тобой что.
     - Ничего не случиться со мной. На нашей земле.
     - И я себе говорю то же, но не верю  себе.  Я  поверю,  если
буду видеть тебя каждый день.
     - Это невозможно, отец. Ты знаешь.  У  нас...  у  меня,  нет
пути. Я не говорю, что боюсь кары, или готов дожидаться прощения.
Меня простят за все. Могут простить за все... Я не прощу.
     - А ты попытайся. Может и надо простить.
     - Уже не могу.
     Холодно. Ветер  начинается  и  поднимает  блестящие  снежные
вихри.
     - Пора мне, - произносит сын и встает, плотнее закутываясь в
белый маскировочный плащ.
     -  Я  провожу  тебя,  -  говорит  отец   и   тоже   начинает
подниматься.
     - Нет, нельзя тебе.
     - Э - дорогой,  -  качает  головой  старик,  -  мне  в  моем
возрасте уже все можно.
     - Это нельзя тебе - ты не должен знать  даже  направление  -
если вдруг тебя спросят... Будут спрашивать.
     - Кто меня будет спрашивать - могу я на старости лет в  горы
забрести?
     - Но лучший способ не сказать это не знать, - сын улыбается.
Борода у него такая же как у отца, только не седая. - Обещай, что
не пойдешь за мной.
     - Я не пойду, - отец отворачивается  от  ветра  и  от  сына,
пытающегося всмотреться в его лицо - Ты знаешь.
     - И еще...  -  сын  замолкает,  будто  не  решается  сказать
главное.
     - Еще?
     - Да еще, прошу тебя, сходи туда. Очень  тебя  прошу,  сходи
туда. Тебе больше ничего не нужно делать.
     -  Я  же  сказал,  что  пойду.  Я  когда-нибудь    обманывал
тебя? - отец пытается затянуть разговор. Хотя бы на минутку.
     Сын положил ладонь на плечо отца.
     - Сходи туда. Это нужно очень нужно нам... мне.
     - Но почему ты сам не пойдешь туда?
     - Я не могу. Ты знаешь - долго в тех местах  находиться  нам
нельзя. Пока...
     - Но я там что буду делать?  -  отец  продолжает  затягивать
разговор.
     - Ничего не надо делать. Ничего, - сходи туда просто и  все.
Ну все. - Сын собирается уходить.
     Отец ухватывается за рукав сына и крепко держит, будто хочет
вытащить из трясины. Еще минутку.
     - Ты помнишь, когда ты маленький сорвался с дерева. Помнишь?
     Сын едва заметно кивнул.
     - И я нес тебя через ущелье, а ты все спрашивал  -  куда  мы
едем. И не плакал даже. Сильный ты у меня и всегда был сильным. А
знаешь,  что  я  думал  тогда?  Знаешь?  Я  думал,  что  я  делаю
единственно важное и правильное дело в мире. Несу тебя. Наверное,
я был счастлив, несмотря на то, что волновался за тебя.
     - Так всегда нужно. Только  так.  -  единственно  правильное
дело. Вот и мы...
     - И ты, наверное, счастлив?
     - Я буду счастлив потом. Если буду.
     Сын пытается бережно, но сильно разжать отцовский захват,  а
отец все не отпускал его и заглядывал в глаза. Еще минутку.
     - Ты мне снишься каждую ночь, сынок. Ты и мать. И  наш  дом,
еще тот снится мне. Я не помню, что происходит во сне, помню, что
хорошо нам, - слезы появились в уголках  глаз  старика  и  быстро
превращаются в льдинки на ветру. Холодно. Как холодно.
     Сыну  удалось  освободиться  от  отцовского  захвата.  И  он
быстрым упругим шагом, пригнувшись почти на четвереньках, побежал
в сторону и вверх по склону. Один только раз обернулся  и  махнул
рукой отцу. То ли жестом прощанья,  то  ли  знаком  "не  ходи  за
мной". То ли одновременно тем и другим.
     Старик стоял и смотрел в след долго, пока  хватало  глаз,  и
позволял слепящий белый свет.
                                 *
     Помещение  было  освещено  двумя  небольшими  светильниками,
сделанными  из  пушечных  гильз  и  закрепленными  под  потолком.
Освещение слабое, солдат и офицер долго всматривались в  темноту,
чтобы  разглядеть  хотя  бы  что-нибудь.  Никакого  движения   не
чувствовалось внутри.
     Посредине  помещения  стоял  стол,   довольно   внушительных
размеров, сделанный грубо и, как видно, не мастером своего  дела.
Вокруг стола  в  беспорядке  громоздились  стулья,  некоторые  из
которых были опрокинуты и даже сломаны.
     - Пирушка была у них здесь что ли, - прошептал офицер.
     - У кого? - также шепотом спросил солдат.
     - Хороший вопрос, солдат, умеешь ты вопросы  задавать.  Надо
осмотреть  помещение.  Тихо  только,   а   то   вдруг   мышеловок
понаставили, друзья наши. Смотри под ноги.
     Светильники горели, и по всему было видно, что кто-то  здесь
был совсем недавно. На столе,  кроме  нескольких  пустых  тарелок
ничего не было. По стенам располагались полки с бутылками  разной
величины, мешками и  еще  какими-то  непонятными  нагроможденьями
мусора.
     - Не прибираются хозяева, - прошептал офицер, - не до  этого
им, надо полагать. Дела поважнее есть, повоевать, например.
     - Ну  почему  же  обязательно  повоевать, -  раздался  вдруг
голос, будто  со  всех  сторон.  В  закрытом  каменном  помещении
невозможно  было  определить   -   откуда   он   исходит.   Голос
подействовал на людей как удар грома в  ясную  погоду,  хотя  был
вполне обыкновенный. Он был немного  высокий  и  звенящий,  будто
принадлежал молодому человеку или пожилой женщине -  трудно  было
определить. Люди метались и  резко  поворачивались,  направляя  в
разные  стороны  свое  оружие,  но  невозможно  было   определить
источник голоса.
     Паника нарастала и еще немного - офицер и солдат открыли  бы
огонь по всему,  что  попадется  -  если  бы  не  зажегся  третий
светильник. Под  потолком  в  противоположном  углу.  Там  стояла
лестница у стены, и на  лестнице  стоял  человек,  который  зажег
светильник.
     - Кто такой! - крикнул в панике офицер. - Отвечай!
     - А вы не узнаете  меня?  -  человек,  стоящий  на  лестнице
обернулся и свысока взглянул на военных.
     - А почему это я должен узнавать тебя? - нарочито враждебным
тоном произнес офицер, удерживая незнакомца на мушке и,  будто  в
подтверждение своих слов, добавил, -  руки  покажи!  Чтобы  я  их
видел!
     - А что их показывать? Руки  как  руки,  -  иронично  сказал
человек на лестнице.
     - Не надо играть со мной! - произнес офицер.
     - Мир этому дому! - послышался голос со стороны входа -  это
Арсен с внучкой, уставшие стоять и дожидаться конца сцены  вошли.
А может быть - старик понял,  что  только  так  можно  остановить
разворачивание такого действия.
     - Ну мир, мир, -  человек  на  лестнице  улыбнулся  и  начал
спускаться.
     - Подожди, старик, пусть он скажет кто такой.
     Человек выглядел вполне обычно, для этих  мест.  Даже  можно
было бы сказать, что он выглядел небогато и для этих мест. Одежда
его состояла из пропаленной, обветренной и редко стираной  ткани,
однотонного черно-серо-коричнегого цвета. На расстоянии казалось,
что на нем еще был и драный халат,  но  когда  он  приблизился  -
халатом назвать, то, что было у него на плечах нельзя было даже с
натяжкой.  Лицо  у  человека  было  тоже  вполне  обыкновенное  и
незапоминающееся и нельзя было определить  его  возраст  даже  по
лицу - ему можно было дать и тридцать и сорок  и  пятьдесят.  Он,
даже оставаясь серьезным, казалось,  продолжал  слегка  улыбаться
одними уголками губ.
     - А почему вы меня спрашивайте кто я такой? - он смотрел  на
офицера, продолжавшего держать его на мушке. - А почему бы мне  -
не спросить вас сначала, все-таки вы пришли ко  мне,  а  не  я  к
вам.
     - Еще одно такое слово и ты уже никого не сможешь  спросить!
- пистолет в руке офицера подрагивал, - кто ты, отвечай! Что - не
понял - кто пришел к тебе?!
     - Ну что же, - человек присел на стул -  будто  направленное
на него оружие впечатления  особого  не  производит,  -  если  вы
действительно этого хотите, то зовут меня Амир. - Человек  сделал
паузу, будто это что-то означало для многих.  Но  вошедшие  гости
никак на это не отреагировали.
     - Мир твоему дому, Амир! - повторил Арсен, снимая папаху.
     - А документы есть у тебя? - продолжал офицер свою тему.
     - Минутку, - человек неторопясь поднялся, подошел к одной из
куч мусора на полке и порывшись там вытащил небольшой застегнутый
кошель.
     - Стой не открывай! - профессионально  опередив,  прикрикнул
офицер, - Андрей - посмотри.
     Солдат взял кошель у незнакомца и  расстегнул  -  там  всего
лишь  были  засаленные  бумажки   -    повидимому,  действительно
документы того, кто называл себя Амир.
     Офицер долго всматривался в паспорт.
     - Один здесь?
     - А вы что - видите кого-то еще? - спросил  Амир.  -  Или  я
прячу кого-то под столом?
     Офицер изучал справки.
     - От военной службы освобожден?
     - Освобожден, от родимой, -  слегка  раскачиваясь,  произнес
Амир.
     - Почему?
     - Да откуда мне знать - что-то там внутри,  -  неопределенно
повертел рукой Амир.
     Офицер  еще  порылся  в   других   бумагах,     но,  они  не
заинтересовали его. Он вернул кошель  Амиру,  осторожно  протянув
руку.
     - И что, теперь вы мне больше будете  доверять?  -  все  еще
иронично спросил Амир.
     - Посмотрим, - пробурчал офицер.
     - То есть я должен вам что-то такое показать?
     - Ты нам должен рассказать - чем тут занимаешься и вообще  -
что  это  такое  вот  все?  -  офицер  обвел  помещение  все  еще
находящимся в руках пистолетом.
     - А вы не верите тому, что видите, что ли?
     - Что я вижу это мое дело - что ты скажешь мне?
     - Ну, скажем - это такое вот все, -  Амир  повторил  тот  же
жест - такое вот место, а я, ну при этом месте.
     - Занимаешься чем?
     - Люди приходят, посидят, идут дальше - всяко лучше, чем под
открытым небом, - Амир подошел к столу и принялся убирать  пустые
тарелки, - а я вообще-то хотел сначала в долине поселиться, да уж
больно там скучно. А тут  помещение  пустует.  Ну,  думаю, поживу
здесь. Да и интересней тут. Приходят люди. Отдыхают, рассказывают
что-нибудь, ну и я тоже им что-нибудь рассказываю. А кто в долине
ко мне так просто зайдет? Только взять что-нибудь? А чего у  меня
брать? У бедного-то человека что, скажите,  можно  взять?  То-то!
Вот и не придет ко мне никто в долине.  А  здесь  заходят  просто
так. Просто  потому  что  устали  или  потому  что  ночь.  Да  вы
располагайтесь. До рассвета еще долго.
     Окончив свою речь Амир,  навел  вокруг  стола  относительный
порядок  и  предложение  располагаться  относилось,  очевидно,  к
расположению за пустым столом.
     Люди топтались в нерешительности и тогда Амир первый  прошел
и  пристроился  с  краю  стола,  за  ним  постепенно  за   столом
устроились все. Офицер с солдатом на одной стороне, Арсен с Диной
на другой. Воцарилось молчание.
     - Ну что, друзья мои, - нарушил тишину Амир, - я  вам  очень
рад.
     - Ты всем рад? - с подозрением спросил офицер
     - Конечно! - ведь все люди друзья - Просто некоторые об этом
не знают.
     - Еще скажи все люди братья, - сказал офицер
     - Между прочим, совершенно не обязательно - и родные  братья
иногда не знают, что они друзья. Просто ужас, доложу я  вам,  что
родные братья могут друг с другом вытворять. Вот рассказывали мне
- что один брат убил другого, знайте за что?
     - За что? - спросил Арсен.
     - А ты, дитя гор, наверное,  будешь  смеяться  -  а  кровная
месть вот за что - чувствуйте весь юмор?
     - Да быть такого не может, - помотал головой Арсен.
     - Может, еще как может, особенно сейчас...
     - Ну, это если братья по разные стороны,  -  начал  говорить
офицер.
     - А по разные стороны - то и говорить нечего, - перебил  его
Амир, - чего только не бывает по эти самые  разные  стороны.  Вот
ты, служивый, - Амир показал пальцем с длинным грязным ногтем  на
офицера, - будешь воевать с деревней, в которой живет твой брат?
     - У меня нет брата, - пробормотал офицер.
     - А все-таки представь - ну был, положим, у тебя братик,  ну
бегали вы мальчишками голозадыми на речку купаться,  ну  постарше
стали -  девчонок  может,  обхаживали,  а  теперь  он,    скотина
такая, против тебя засел в этой самой  деревне  -  что  делать-то
будешь, а?
     - Не знаю. Попытаюсь как-то...
     - Что? Договориться? Поберечь? - Амир слегка повеселел.
     - Наверное...
     - И проиграешь, дорогой, профукаешь ты  всю  твою  войну!  А
знаешь почему? А потому что это не игра в футбол и даже не  ловля
пьяного хулиганья - война это смерть! Пока ты не скажешь себе  "Я
несу смерть" - ни  черта  ты  не  выиграешь  и  ни  у  кого!  Вот
смотрите.
     Амир встал и направился к стене между светильниками, там, на
относительно чистых полках стояли батареи бутылок. Он  взял  одну
из них и откуда-то с полу взял довольно внушительное блюдо. И  со
словами.
     - Я вас сейчас угощу, а то  как-то  неудобно,  -  подошел  к
столу.
     На блюде лежали обыкновенные нарезанные куски черного хлеба.
Куски были небольшие одинаковой величины - граммов по  двести,  а
то и меньше.
     - Извините уж - чем богаты, - как-то насмешливо сказал Амир.
Все,    даже    не    потянулись    к    такому,    действительно
скудному угощению, но  явно,  особенно  мужчины  постарше, как-то
зашевелились в предчувствии выпивки, хотя и небогатой.
     Поставив угощение на  стол,  Амир   сходил   за   стаканами.
Они темные, будто глиняные и непонятно было грязные они или  нет.
Пустые стаканы были расставлены перед людьми.
     Амир взял в руки бутылку, но разливать вино не торопился.
     - Ну что, друзья, предлагаю развлечься, - и,  обратившись  к
офицеру, добавил, - нет, собственно выпить это не развлечение.  А
кстати вы знаете, что стресс снимается не собственно выпивкой,  а
когда выпьешь, а  потом  морду  кому-нибудь  набъещь  -  передашь
стресс  этой  морде... Так что выпить это никогда не развлеченье.
А я предлагаю вам, друзья, ну что-то вроде игры. Совершенно милой
и безобидной игры. Как?
     Люди за столом молчали, видимо соображая.
     - Да нет - от вас ничего не потребуется, не беспокойтесь - и
не убудет ничего от вас. Просто постараемся как-то убить  наше  с
вами время. Только и всего. Согласны?
     - Ну и отлично, - отвечая на молчание, продолжал Амир,  -  а
смысл моей игры вот в чем. Я, конечно, друзья, не собираюсь брать
с вас плату за постой, за угощение и прочее. Деньгами.  Но  будем
считать, что вы мне все-таки заплатите. И я  эту  плату  все-таки
заберу у вас. А платить вы будете мне  -  самым  дорогим,  друзья
мои.
     - Не понял, - послышался голос офицера с нарастающим тоном.
     - Спокойно, спокойно, - снова улыбнулся Амир, - я же  сказал
- никто ничего не должен делать. Просто я беру с  вас  плату.  Вы
это будто даете мне. Понятно? Вы называете мне  это  и  все.  Все
очень просто.
     - Называем? - удивился солдат, - и все?
     - И все, мальчик и все, - успокоил его  Амир.  -  За  каждую
драгоценность вашу - я даю вино, даю хлеб. И все. Вот смотри.
     Амир взял  бутылку  вина  и  блюдо   с   хлебом,  подошел  к
солдату, сидящему ближе  всех  к  нему.  Он  протянул  бутылку  к
стакану солдата и, слегка помедлив, произнес.
     - Жизнь.
     И налил в стакан вино. А потом спросил
     - А еще что, жертвенный ты мой?
     - Что? - не понял солдат.
     - Ну что еще дорого для тебя? Назови мне.
     - Н-ну не знаю. Растерялся юноша. Мама...
     - Отлично - вот тебе за мамочку твою!
     Амир положил перед ним кусок хлеба.
     - Еще?
     - Я не знаю.
     - Счастливый, - покачал головой Амир, - не тяжело тебе, но я
не хочу, чтобы ты остался голодный  я  вижу  ведь  насквозь  твой
кошелек и не такой уж он легкий у тебя, как кажется.
     С этими словами Амир взял еще  кусок  хлеба  и  положил  его
солдату.
     - Доброта, - сказал он.
     Солдат поежился. Амир, тем временем, перешел к офицеру.
     - Жизнь, - повторил он тем же тоном и налил в стакан вина  -
еще?
     Офицер молчал. Он  сидел  мрачнее  тучи  и  смотрел  в  свой
стакан.
     - Да бросьте, господин офицер, - сказал Амир, - это же всего
лишь игра! Так что дорого для вас?
     Офицер молчал.
     - У вас есть семья? По вам видно, что есть. И  кто  в  вашей
семье?
     - Жена, дочь, - почти шепотом сказал офицер.
     - Отлично! - произнес весело Амир. - Вот за женушку  вашу  и
за дочурку и положил  перед  офицером  два  куска  хлеба.  Но  не
отошел.
     - Еще? - он ждал.
     Но больше офицер ничего не  сказал.  А  может  -  он  ничего
больше не мог придумать.
     - Прямо благодетель я сегодня,  -  сказал  Амир,  -  помогаю
всем. Ну ладно. Он взял еще один кусок и положил перед офицером.
     - Честь, - сказал он и перешел на другую сторону  стола.
     Он подошел к Дине.
     - Жизнь, - сказал он и налил девушке  стакан  вина.  -  Еще,
красота ты моя?
     Девушка молчала. Она была напряжена  и  неспокойна.  Похоже,
она впервые попала в ситуацию, когда неизвестно, что нужно делать
и нужно ли вообще делать что-то.
     - Ну, драгоценность, еще - что  дорого  тебе?  Отец  жив?  -
девушка кивнула, - За папочку твоего, - Амир положил перед  Диной
кусок хлеба. Но не уходил.
     - Еще.
     Девушка подняла  красивые  ясные  глаза  на  Амира  -  будто
пыталась понять его. Как она понимала и видела ночь, но ничего не
получилось. Амир же смотрел на нее,  будто  проникая  взглядом  в
девичьи тайны. А насмотревшись вздохнул и сказал.
     - Э-х молодежь, молодежь.
     Взял еще кусок хлеба и положил перед Диной.
     - Невинность, - сказал он.
     Девушка затаила дыхание, будто бы  оно  вовсе  остановилось.
Амир улыбнулся.
     - Ничего, ничего, - не конец света, - сказал он и перешел  к
Арсену.
     - Жизнь, - произнес он снова и протянул  бутыль  с  вином  к
стакану старика.
     - Нет, - сказал Арсен и закрыл рукой стакан.
     Вино все же плеснулось к нему на руку, окрасив ее красным.
     - А почему нет, мудрейший? - удивленно спросил Амир.
     - Не надо, - сказал старик.
     - А что же - жизнь для тебя не драгоценность?
     - Нет - мне не нравится твоя игра, Амир.
     - Не нравится? - прости меня, дорогой, я  просто  не  думал,
что ты к этому так серьезно отнесешься!
     - Я не хочу никак к этому относиться.
     - Хорошо, хорошо - не относись никак. Более того  -  я  тебе
просто так...
     И он совершенно без слов положил перед ним три куска  хлеба,
а затем налил и вино. После  этого  Амир  сам  вернулся  на  свое
место, поставил посредине стола  блюдо  с  хлебом  и  налил  себе
вино.
     - Ну, - сказал он, что вы  как  чужие, - кто скажет слово?
     - Тебе еще и слово? - сказал офицер.
     - По-моему мы сидим за столом и налито вино,  друзья  мои  -
пусть скажет старший, а значит  мудрейший  из  нас,  ну,  -  Амир
поднял стакан в сторону старика. Скажи.
     Арсен взял стакан.
     - Странный ты Амир, - сказал старик.
     - Хорошенькое начало, - отреагировал хозяин дома, - а нельзя
ли что-нибудь потрадиционнее  -  о  главном  там,  о  чем  обычно
говорят.
     - Главное известно - мир всем, здоровья всем,  любви  и  дом
чтобы был у каждого, - произнес старик.
     Он начал пить. Амир же, улыбаясь,  поднял  руку  с  четырьмя
загнутыми пальцами.
     - Заплатил, - заключил он.
     - Ты это о чем? - не понял старик.
     - Да так, - сказал Амир, - ни о  чем - не обращай внимания -
и тоже начал пить.
     Некоторое время сидящие за столом  попивали  вино  и  жевали
черствый хлеб, казавшийся соленым на вкус. Вино  было  вкусное  -
сладковатое и в то же время терпкое. Будто  там  было  перемешано
большое количество трав. В молчании  все  будто  ожидали  второго
действия, и оно не замедлило начаться.
     - Так вот я о чем хочу сказать, друзья мои, - вы  мне  очень
понравились и ценности ваши и я думаю с вами поделиться тем,  что
я считаю ценностями, по крайней мере, я считаю, - сказал Амир.
     Он еще долил себе вина и взял себе несколько кусков хлеба  с
блюда.
     - Однако же давайте еще о чем-нибудь поговорим. Ну,  скажем,
о вине.
     - О чем? - спросил солдат
     - О вине, малыш, о вине которое  ты  с  таким  удовольствием
пьешь, - сказал Амир,- оно ведь нравится тебе?
     Солдат молчал, он косился на офицера.
     -  По  глазам  вижу,  что  нравится.  Иначе  бы   не   пили.
Рассказывали мне  тут  недавно  про  одного  начальника.  Этакого
средней руки руководителя. Что он делал никто не знал, а  чем  он
руководил тем более никто не ведал. Но не это главное. А  главное
то, что он никогда не пил. На  фуршеты  он  прихватывал  с  собою
особый резиновый мешок, куда украдкой сливал  вино.  Никто  и  не
думал, что он капли  в  рот  не  берет.  А  все  восхищались  его
стойкостью и даже ответственные поручения давали, когда их  никто
не мог уже исполнить. Все бы для него было хорошо -  только  одно
плохо. Не повезло ему сильно  однажды.  Отравился  он  однажды  и
помер. А  от  чего,  спросите,  отравился?  От  передозировки  он
отравился. Алкоголем! Вот судьба... Как потом  выяснилось  он  на
самом деле был большим  алкоголиком  и  возвращаясь  домой  после
бурных вечеров выжирал этот свой мешок до капли.  Вот  однажды  и
зашкалил, бедняга. Так вот и помер - по  скромности.  Но,  как  я
вижу, к вам друзья, это не относится.
     Амир еще налил себе, а потом поднял стакан.
     - Ну, давайте выпьем тогда за вас,  друзья,  вместе  взятых.
Как хорошо, что вы все у меня теперь, что зашли ко  мне  -  я  уж
думал ночь один коротать  буду,  а  тут   смотрите-ка, -  он  еще
глотнул вина, - так я обещал о вине. Тоже в порядке  развлечения,
разумеется. Из чего оно не важно и как на самом деле называется -
тоже. Интересно назвать его как-нибудь, а потом  узнать  из  чего
оно состоит. Только давайте назовем как-нибудь  хорошо,  а  лучше
красиво, а еще лучше емко, чтобы было больше в нем, то есть.
     Амир взглянул на солдата.
     - Ну что, малыш, ты первый.
     - Что? - удивился солдат.
     - Говори - как называется вино.
     - Не знаю, - тихо сказал солдат.
     - Хорошее название для вина, - отреагировал хозяин  дома,  -
да уж слишком емкое - слишком много в  этом  твоем  "Не  знаю"  -
давай-ка малыш поконкретнее.
     - Я не знаю, - повторил солдат, и  видно  было,  что  он  до
конца не соображал - что от него хотят.
     - Лучше - но все равно недостаточно. А господин офицер,  что
нам скажет?
     - Ничего, - сказал офицер.
     - Прекрасно - еще более емкое чем "Не знаю". Эдак спросят  -
"Что пил?" -  "Ничего"  -  просто  великолепно,  но  я  предлагаю
поконкретнее. Чего вы, господин офицер, добиваетесь.  Мечтаете  о
чем. Вы же человек военный, а чего  хочет  военный  человек.  Ну?
Неужели это так сложно? Вы добиваетесь поражения?
     Офицер помотал головой.
     - Нет? - подхватил Амир - Значит, вы добиваетесь победы?  Ну
конечно победы. Чего же еще.  И  не  говорите  мне,  что  военный
человек хочет чего-нибудь другого! Так  что  назовем-ка  мы  наше
вино  "Победа".  Или  как-нибудь  еще.  "Напиток  победителей"  -
пожалуй, звучит. Ну да это кому как нравится.
     - Нам пора, - сказал вдруг офицер и сделал попытку встать.
     - Подожди, - вдруг произнес Арсен, - подожди. Так  нельзя...
Так не принято... - и видно было, что он недоговаривал что-то, не
хотел договаривать.
     - Вот именно,  -  улыбнулся  Амир,  -  все  тебе,  служивый,
спешить надо. Будто зовет  тебя  кто-то,  а  куда,  спрашивается,
спешить-то, навстречу чему  спешить,  вот,  мудрейший  наш  прав.
Подождать надо, подождать оно лучше всегда, а особенно  когда  не
знаешь что делать - само решится или решат  за  тебя,  рассосется
само - правильно я говорю, мудрейший наш, - Амир кивнул в сторону
Арсена, но обратился скорее к офицеру:
     - Посмотри на нашего отца семейства, он ведь хочет  остаться
- не просто из интереса хочет, а по цели. Видишь,  смотрит  он  в
пол - значит - хочет чего-то. Узнать хочет. А как же иначе...  Да
и ты, боевая единица, тоже хочешь, только не понял ты, что именно
нужно тебе.
     - Нам нужно идти, - повторил офицер тем же тоном.
     - Ну вот, опять за свое - идти ему, - воскликнул  Амир  -  И
куда вы, друзья, пойдете в такую темень? И потом, я  вас  умоляю,
от вас ничего ведь не требуется, сидите себе ешьте, да пейте  вот
и все, а рассветать начнет и пожалуйста, так что никуда  тебе  не
нужно идти, дорогой, на  самом  деле  -  придумываешь  ты  все  -
изображаешь ты ответственность, а не  надо  изображать  ничего  -
хуже получится, ведь так?
     Офицер молчал, но по его напряжению было видно, что  он  все
же собирается идти.
     - Так, так - можешь даже не думать, - констатировал Амир,  -
пойдешь вот так в темень, выкатив глаза, хорошо - если  руки-ноги
переломаешь, а ведь, заметь, это именно хорошо,  а  что  плохо  и
говорить нечего. Причем на тебя никто не нападет и даже яму  тебе
специально не выкопает - нет нужды. Сама темнота  все  сделает  в
лучшем виде. Против того, что делается само,  брат,  не  попрешь,
смысла нет.  Один  вот  мой  знакомый  полковник,  боевой  мужик,
задумал однажды две враждующие деревни помирить. Причем никто  не
помнит - чего это они враждовали-то на самом деле. Овец пасти  им
то ли негде было, то ли невесту  там  утащили  у   кого-то,   а в
общем, неважно. Воевали они серьезно, с поджогами и побоями, а то
и со стрельбой. В общем, как положено, воевали.  А  этот  идеолог
решил их помирить. Ну, свел  он  их  в  своей  палатке.  Давайте,
говорит, расписывайтесь в мире, а то жить так  дальше  нельзя.  А
они, не будь дураки, действительно расписались. И  жили  в  таком
тихом мире да не долго. Скучно им стало - их, видите ли,  предки,
еще воевали, а они что  -  недостойны  этих  предков  что  ли?  И
послали они эту полковничью роспись с самим полковником подальше.
А почему? Потому что вражда-то их сама собою происходила, не надо
ее  матушку,  поддерживать,  холить  и  лелеять  -  не  мир   это
какой-нибудь хрупкий. Так что, господин офицер,  нечего  вам  тут
против  того,  что  само  собой  происходит  дергаться.  Так  что
считайте, что вы мои пленники, - улыбнулся Амир. Он взял бутыль и
еще раз обошел всех, долив в стаканы вино, - будем сидеть, и пить
наш "Нектар победителей" - и он поднял свой стакан.
     - За победу - по-моему, хороший тост, - сказал Амир.
     - За чью? - спросил офицер.
     - Как за чью - за нашу с вами, конечно.
     - За победу кого? - не унимался офицер.
     - Да не кого - подозрительный господин офицер  -  а  за  это
вино - только и всего. - Если угодно, конечно, - добавил Амир,  -
а может быть, еще кто-нибудь скажет? А, старейший?  -  он  слегка
качнул рукой со стаканом в сторону старика.
     И Арсен принял этот жест.
     - Я хочу выпить за твой дом Амир,  за  твое  гостеприимство,
пусть дом твой никогда не будет пуст, пусть семья  твоя  живет  в
достатке, пусть на столе твоем всегда будет хлеб и вино.
     Амир, слушая старика, кивал в такт, а потом сказал.
     - Я уж постараюсь. Я думаю, что все будет именно так, как ты
сказал.  Спасибо,  мудрейший,  но  я  полагаю,  что  ты   желаешь
большего, и господин офицер вот желает,  и  поэтому  я  предлагаю
продолжить наше невинное развлечение,  -  Амир  отпил  глоток  из
стакана - "Нектар победы" - обожаю, - с этими  словами  он  встал
из-за стола и пошел куда-то в угол помещения. Там  даже  не  было
полок и в смутном  свете  казалось,  валялось  на  полу  какое-то
тряпье. Амир углубился туда чуть ли не с  головой  и  старательно
что-то выбирал, послышалось звяканье стекла, а когда он  вернулся
к  столу,  то  оказалось, что  он  прижимает  к  груди  несколько
маленьких, словно игрушечных, бутылочек. И в каждой из  них  было
что-то налито. Он сел  и  расставил  эти  бутылочки  вокруг  себя
этаким частоколом,  некоторое  время  полюбовался  ими,  а  потом
сказал.
     - Из этого состоит наш нектар. Игра заключается в  том,  кто
больше угадает составляющих.
     На офицера видимо подействовало вино, потому что он взглянул
уже не так напряженно.
     - Ну, ты даешь, - сказал он азартно, - откуда же  мне  знать
из чего оно состоит?
     - А ты не  знаешь,  из  чего  состоит  победа?  -  удивленно
спросил Амир, - ведь, помнится, мы так назвали наше  вино,  а  из
чего состоит оно - неужели так сложно понять?
     Тут Амир взглянул на солдата.
     - Малыш! - он протянул руку, будто хотел погладить юношу  по
голове, - вот наш малыш до армии - что он знал, что  он  видел, а
ничего, ведь так? Ну дом свой панельный, ну  школу,  ну  папку  с
мамкой. Ну пивцо с пацанами, такими же, с девочками только  начал
- это если  повезет,  встречаться,  а  тут  его  в  победители...
Ударило. Так что,  агнец,  что  нужно  -  чтобы  победить?  Скажи
дяденьке?
     - Что? - не понял солдат
     - Ну что нужно для  нашего  с  тобой  вина  победы  -  тебя,
заметь, первого спрашиваю!
     - Да скажи,  Андрей,  видишь,  человек  надрывается  -  надо
видимо ему, - сказал офицер.
     - Мне? - Амир взглянул уже на офицера, - мне это не надо, я,
брат, и так знаю - из чего состоит мое вино, мне  хочется,  чтобы
вы тоже узнали. А еще лучше сами бы догадались.
     - Можно я скажу? - спросил с азартом отличника офицер
     - Нет, отец-командир - ты, я думаю, знаешь больше,  а  пусть
сынок-солдат вот скажет, потому что ему первому отвечать,  давай,
милый не стесняйся.
     - Ну, я не знаю,  -  пробубнил  солдат,  -  наверное,  ягоды
какие-нибудь.
     Амир в сердцах и в то же время в шутку воскликнул.
     - Тьфу ты, прости нас за все! - я же тебе не про вино говорю
и спрашиваю тебя не про вино, я тебя про победу спрашиваю!
     Тут офицер прикрыл рот ладонью и зашевелил одними губами.
     - Эй, господин офице-е-р! - тут же заметил Амир, -  это  вам
не карточная игра! И  даже  не  государственный  экзамен  в  этом
вашем... Я спрашиваю нашего мальчика  -  его  спрашиваю  я  -  вы
понимаете суть игры?
     Офицер потупил глаза, а солдат, видимо, услышал подсказку  и
сказал едва слышно:
     - Мужество...
     Амир картинно обвел бутылочки взглядом и взяв  одну  из  них
посмотрел на нее будто разбирая надпись, однако ни этикеток,  ни,
тем более, надписей где-либо на бутылочках видно не было.
     - Похвально, молодой человек, вы почти  сдали  экзамен!  Вот
только не совсем правильно ответили, так  что  мне  придется  вам
задать еще вопрос дополнительный. Итак, "мужество" что?
     - Что? - удивился солдат.
     - Ну, мужество делать что? - не унимался Амир.
     Солдат молчал.
     - Хорошо, я подскажу.  Ну,  точно  как  в  школе  мы  прямо.
Допустим вы, дружок, идете на охоту. Допустим с папой.  Охотитесь
вы, скажем, на  зайчишку.  Такого  милого,  безобидного  зверька.
Такого персонажа  новогодних  праздников,  любимца  детворы.  Но,
собственно, неважно - в данном случае, причем ни ему не важно, ни
вам - чей он там любимец. Загнали вы этого длинноухого,  положим,
в угол, ружье наготове, и что?
     Солдат молчал.
     - Так ведь просто! -  Амир  весело  смотрел  на  солдата,  -
Университеты уж точно не нужны для этого, что вы сделаете?
     - Выстрелю... - наконец выдохнул солдат.
     -  Нет!  Стреляют,  извините  за  каламбур,  на  стрельбище,
сигареты  вот  тоже,  например,  стреляют.  Что  ты  сделаешь   с
зайчишкой-то?
     - Убью...
     - Вот! Вот оно! Сказать это не так уж легко, брат, а сделать
и подавно! Уж поверь - видел я таких заступничков,  ох  видел!  И
почти  всегда   их   заступничество   оборачивалось   им   же   и
приключеньями. Правильно, дружок, - убить. Но для этого  мужество
надо иметь немалое, - Амир протянул и  поставил  бутылочку  перед
солдатом.
     - "Мужество убивать", - сказал он, - это тебе, малыш!
     Солдат опустил голову и ничего больше не сказал.
     Амир посмотрел на офицера.
     - Ну а теперь, господин наш офицер, что скажут?
     - Убежденность! - выпалил офицер.
     - В чем? - тут же парировал Амир.
     Офицер даже растерялся.
     - Так в чем убежденность, отец наш командир?
     - Ну, как же... Ну, разве не  ясно  -  в...  правоте  своего
дела.
     Амир взял одну из бутылочек, но медлил.
     - Не совсем точно, а я люблю точность, -  сказал  он,  -  "в
правоте" - значит, вы считаете ваше дело правым?
     - Ну да - а чего тут неясно? - спросил офицер.
     - Здесь не неясно, а не точно - правота - что значит?
     - Значит, мы правы, а как?
     - То есть, признают, что вы правы! Да?
     - Ну наверное.
     - И, никто не накажет вас - если вы правы, потому  что  если
вы не правы - вас накажут. Ведь так?
     Офицер  пожал  плечами.  Судя  по  всему,   для   него   эти
рассуждения мало что значили.
     - А как же может быть иначе? - спросил он.
     - Так в том-то и дело, что никак! Отец наш. Только  приведем
мы к общему знаменателю это наше с тобой длинное название, - Амир
поставил перед офицером бутылочку
     - "Убежденность в безнаказанности" - сказал он, -  это  вам,
командир наш.
     Офицер вздрогнул.
     - Я этого не говорил!
     - Говорил, - произнес Амир с улыбкой.
     - Я не это имел в виду! - почти крикнул офицер.
     - Вы это имели в виду, господин военный! Или вы  мне  будете
доказывать, что за правое дело у вас принято наказывать? Вы  что,
революционер, товарищ? Не похоже что-то на вас!
     Офицер замолчал.
     Амир, тем временем, взглянул на Дину.
     - Ну, так что, красавица наша. Тебе ли не знать  о  победах.
Или, нет, виноват, - замахал он руками,  перебивая  самого  себя,
боюсь рановато это для тебя.
     Девушка сидела, потупив глаза. Казалось  еще   минута и  она
взорвется словно пружина.
     - Ох, сколько у нас норова! Вы только посмотрите, -  покачал
головой Амир, - ну что, гордая дочь своего отца, так нечего  тебе
сказать, - добивал очередную жертву Амир.
     Он встал со своего места и  подсел  поближе  к  девушке.  Он
заговорил более вкрадчиво.
     - Я хочу, чтобы ты победила, дорогая. Я знаю  -  ты  желаешь
этого. Не бойся, не бойся, - Амир положил ладонь на руку девушки,
но та резко отдернула ее - словно от раскаленной стали.
     - Не бойся, я помогу тебе, - Амир повернулся к ней  и  почти
зашептал.
     - Победа, это ведь не цель - как кажется, и как думают  все.
Победа это результат, приходящий сам по себе. Приходящий внезапно
и  естественно  откуда-то  оттуда.  Важно   движение.   Если   не
двигаться, нет нужды двигаться ничего не будет. И один человек, и
ты, можешь победить. А ты спросишь как? А очень просто.
     Он говорил  с  девушкой.  Остальные  же  смотрели  на  Амира
пристально. Будто он шептал это им. Будто  он  открывал  для  них
какую-то великую тайну.
     -  Смотри,  -  сказал  Амир  и  взял  одну  из  бутылочек  с
совершенно прозрачной жидкостью, - здесь ответ.
     Он отвернул пробку и слегка наклонил  бутылочку.  Прозрачные
капли упали на стол и разлетелись сверкающими брызгами.
     - Смотри, - он продолжал капать на  стол,  -  это  движение.
Капли ударяли с хлюпающим звуком. На столе росла  лужица,  лениво
выбирая  путь  бегства,  она  была  как  живая.  Будто  существо,
брошенное на ровную  поверхность  и  предоставленное  само  себе.
После недолгого раздумья она нашла небольшой желобок  в  столе  и
побежала по нему, просачиваясь вниз.
     - Ну что, дитя мое, куда она от нас убегает? - спросил  Амир
девушку.
     - Вниз, - почти шепотом произнесла она.
     - Именно, именно вниз! - отметил Амир. - Правильно, дорогая.
А куда ей  еще  бежать!  Вниз  это  всегда  нормальное  движение.
Естественное. Так вот она и убежит. Так и победит  эту  ситуацию.
Это с нашей с вами точки зрения  "низ"  это  плохо.  "Низменное",
"Унижение", - чувствуете? А ведь ерунда полная! Снизу не упадешь,
и тебе уже ничего не сделают! Униженный он уже неуязвим. Нечего в
нем уязвлять уже и некому.  Неинтересно  никому  уязвлять  его  и
побеждать его, а значит - он непобедим! И ты правильно сказала  -
двигайся вниз. Будь ниже и ты  будешь  сильнее.  С  высоты  легко
упасть на то она и высота. Чистоту легко замазать  на  то  она  и
чистота. А низость и грязь не испортить - они уже испорчены.  Они
уже  хуже,  чем  вчера  и  сильнее  тем.  Быть  ниже,  стелиться,
унижаться, разбиваться на  капли  и  растворяться,  просачиваться
сквозь малейшие щели, здесь не цель,  здесь  движение,  здесь  не
результат - здесь путь обладания.
     Амир поставил перед Диной полупустую бутылочку.
     - Это тебе, дочь моя.
     Он встал, отряхивая ладони, словно они были чем-то запачканы
и со словами.
     - Проще, проще надо быть, честнее, - вернулся на свое место.
     - Что скажешь, отец? - Амир посмотрел на  Арсена.  А  старик
лишь повернул голову в его сторону и спросил медленно и хрипло.
     - И откуда ты такой взялся?
     - Откуда я взялся? - неопределенно огляделся Амир  вокруг  -
Ну, откуда я взялся. Оттуда... - махнул он в  сторону  выхода  из
пещеры.
     - Из долины, что ли? - спросил старик.
     - Можно сказать и так, -  Амир  взял  одну  из  бутылочек  и
постукивал  ей  по   столу,   словно   солдатиком.    А     затем
продолжил, - Ах, где я только не был. И  где  я  только  не  жил,
отец. Помнится, вот приютила меня  одна  семья.  Долго  я  у  них
существовал. А и не помню даже  сколько.  Долго,  в  общем.  Отец
семейства ужасно серьезный был. Жена - работящая  все  за  овцами
следила, помню, пересчитывала их утром и вечером. Сыновья -  орлы
- с отцом с утра до вечера все самогон гнали - все как у людей. А
я у них ютился, ну вроде овцы заблудшей, в сарае меня держали.  Я
тогда все порывался отплатить им за постой. Предлагал  хоть  овец
пасти или за самогоном следить. Так ведь не  соглашались.  Все  у
них налажено было, устроено.  Не  нарадуешься.  Ну  а  мне  такая
сладкая жизнь в скорости надоела, и захотел я ее изменить. Уйти я
из этой пасторали захотел. А  чтобы  лучше  всем  было  говорю  я
как-то отцу ихнему вечерком. А что, отец, попробовали бы вы,  что
ли вино делать нормальное, а не этот ваш. Дети вон, говорю,  твои
выросли, а чего они скажут своим детям? На чем они жили?  А  вино
делать это и  лучше  и  почетнее  и  уважать  ведь  будут,  а  не
прибегать по ночам с трясущимися  руками  белую  горячку  лечить.
Традиции пойдут, герб - там, флаг, гимн свой. Гордость  пойдет  -
над нами, мол, "самое голубое небо", жены пойдут для  сыновей  по
конкурсу. Ведь это лучше чем сейчас, правда? Отец ихний задумался
крепко. А на утро созвал  он  семейный  совет.  И  меня,  главное
позвали на этот совет - я удивился так. Гость почетный что ли.  А
вот нет! Выгнали меня к чертовой бабушке на этом совете из ихнего
дома. Вот так. Им так проще было. Честнее.
     - И  вот  ведь  как  получается,  отец,  -  продолжал  Амир,
подсаживаясь к Арсену, - почему это так получается?  Хочешь  ведь
людям сделать как лучше. Счастья для них хочешь или,  по  крайней
мере, удовольствия или даже иллюзии этого  удовольствия,  а  ведь
нет - цепляются они за свое. За то что устоялось цепляются  и  не
выше и не ниже не хотят. Странные они люди. И ты  вот  знаешь.  А
что молодежь, - кивнул Амир в сторону сидящих, - что они  смыслят
в победах. Правда? Ты ведь прожил долгую жизнь. А значит - умеешь
побеждать. А значит знаешь - как это делается. И не убеждай меня,
что это не так! Ведь ровесники твои, те кого уж нет. Те  ведь  не
побеждали, правда? И земля, то есть жизнь на земле  не  для  них.
Низка для них земля - поняла, красавица? - Амир  поднял  палец  с
длинным ногтем в сторону Дины.
     Старик смотрел мрачно вниз перед собой и, судя по его  виду,
не собирался вступать в разговор. Похоже, что он даже  не  слышал
этого разговора и не слышал, что обращаются к нему.
     Амир тоже замолчал, пристально  глядя  на  старика,  выжидая
видимо момента. Но никакого момента не  наступало  и  Амир  тогда
снова спросил.
     - Так что, отец, как, жалеешь ты?
     - Жалею что? - спросил Арсен.
     - Как это "что" вообще - ну жизнь свою, прожитую, например.
     - А чего ее жалеть? Будто от этого что-то изменится.
     - Вот и правильно, мудрейший. Чего жалеть? Нечего  жалеть  и
некого. И так будет. Ведь выигрывает тот - кто  не  жалеет  и  не
терзается ни о чем. Не жалеть врагов своих это нормально и легко.
Это умеют все, а вот не жалеть свою жизнь  умеют  все  только  на
словах. И бросаются ей и ставят на нее на  словах.  А  между  тем
побеждает тот - кто не жалеет по настоящему. И заметьте, не  тот,
кто ненавидит, врагов своих или жизнь свою. А именно тот, кто  не
жалеет, а именно тот, кому это все равно. Ненависть, господа мои,
это  ведь  тоже  форма  любви.  Этакая  своеобразная  форма.  Без
ненависти, особенно всепоглощающей жизнь также пуста, как  и  без
любви. Уничтожив ненавистного  врага  -  теряешь  смысл,  теряешь
стержень, пинаешь уже мертвое тело - "вставай, дерись же  -  кому
говорят" и переживаешь - чего это побежденный твой не дерется.  И
поддержал  бы  и  оживил  бы  ненавистника  своего  -  только  бы
продолжить с ним войну. Как и того, кого любишь - оживил бы.  Так
что не на руку победам ненависть, как и любовь, разумеется, не на
руку. На руку когда именно не жалеешь. Когда все равно кого,  все
равно как.  Все  равно  -  одного  грязного  бородача  или  отряд
мальчиков, жилой дом или деревню целиком, своего врага  или  себя
самого - все равно. Вот здесь победа, друзья мои, вот здесь.
     - Ты не прав, Амир, - проговорил старик, - если я  не  жалею
жизнь свою это не значит, что я  не  кого  не  жалею.  Есть,  кто
важнее жизни для меня, есть кто нужнее мне.
     Амир поднялся со своего места, наклонился почти к самому уху
старика и зашептал громким слышным шепотом.
     - Понима-а-ю я тебя, старик. Думаешь о детях своих.  О  сыне
своем. Ведь у тебя сын - вижу по глазам что сын. Это  ведь  жизнь
твоя и ценность твоя теперь, так? Это  делает  тебя  непобедимым,
думаешь? Нет! Дорогой, это делает тебя слабым. Слабее чем думаешь
ты. Вот смотри.
     Амир посмотрел на офицера и спросил в полный голос.
     - А что, господин офицер - не вы  ли  постреливали  там,  на
снежном перевале на прошлой неделе?
     Старик  вздрогнул.  Незаметно.  Но  Амир,  стоящий  рядом  и
держащий ладонь на его плече это почувствовал.
     - А что, - спросил офицер. Почему-то убрав руки со стола.
     - Да так, ничего - так удачно постреливали? - продолжил Амир
как ни в чем не бывало.
     - Ну да, в общем, было дело, - замялся офицер.
     - Да я понимаю, не маленький, военная тайна там и прочее.  А
скажите только мне, любезный.  Только  одно  меня  интересует.  В
плен-то хоть взяли кого-нибудь?
     - Нет.
     - Ай-яй  яй  -  не  профессионально  работайте  -  упустили,
значит?
     - Нет, не упустили... - равнодушным тоном произнес офицер.
     Старик опять вздрогнул. Снова не заметно. Он убрал  руки  со
стола не в состоянии унять их мелкую дрожь.
     Амир тем временем повернулся снова к старику и зашептал.
     - Смотри -  как  просто.  Вот  и  вся  победа  над  тобой  -
долгожитель наш. А ведь было бы все равно тебе  -  ничего  бы  не
было. С тобой. А что теперь, - и повысив голос, глядя на офицера,
Амир сказал, - а ведь испугали вы отца нашего - господин офицер -
нельзя же так...
     Эта  фраза  подействовала  странно.  По  крайней  мере,   на
офицера. Во  взгляде  его   появилась   странная и  даже  веселая
решимость. Такая решимость проявляется только у  тех,  кто  знает
наперед, что будет. По крайней мере, в следующие пять минут.
     - Ох посмотрите на  нас,  -  весело  констатировал  Амир,  -
посмотрите-ка ружье на-готове...
     Офицер вздернул руку над  столом,  сжимая  в  ней  пистолет.
Щелкнул снятый предохранитель. Ствол пистолета уперся  старику  в
лоб.
     - Так, - сказал офицер отчетливо - Так я и знал, дед. Теперь
ты мне все скажешь!
     Старик смотрел в стол перед  собой  и  на  руки.  Он  что-то
шептал на своем языке. Но никто не слышал, что  он  шептал.  Амир
по-прежнему улыбался, наблюдая за происходящим. Он был ближе всех
к старику и слышал.
     - А ведь он говорит всего лишь "Не надо дорогая  прошу  тебя
не надо" странно - правда, господа?
     Офицер понял, о чем идет речь раньше  других и  покосился  в
сторону внучки. Та, казалось, сидела  на  своем  месте,  спокойно
откинувшись на спинку  стула.  И  так  же  спокойно  смотрела  на
офицера. Она  ничего  не  спрашивала,  не  ненавидела.  Она  была
спокойна - будто ей было все равно.  А  так,  наверное,  и  было.
Только офицер увидел то, что хотел  увидеть  -  острие  арбалета,
незаметно торчащее над поверхностью стола и смотрящее  ему  между
глаз.
     - И не успе-е-ешь - не успеешь ведь спустить курок, господин
военный, реакции  не  хватит,  -  шептал  Амир  -  тоже  разгадав
мизансцену, - не хватит у вас...
     - Андрей! - крикнул офицер - Андрей!
     Солдат вскочил из за стола и отошел, поднимая автомат. Но он
просто поднял автомат - ни в кого не целясь.
     Амир встал и подошел к солдату. Похлопал паренька по плечу.
     - Видишь как, сынок. Опять достается тебе.
     Затем Амир прошел дальше, направляясь к выходу из пещеры. Он
остановился на пороге, достал самокрутку и закурил,  отвернувшись
от компании вокруг стола как от чего-то неинтересного.
     За порогом пещеры была  темнота.  Рассвет  еще  не  начался.
Только слабые отсветы неба обозначали  контуры  гор,  да  млечный
путь, по-прежнему, простирался над ущельем.
     - Эх, - протянул Амир, - а ведь и часа не прошло, - а потом,
выпустив дым изо рта, добавил, - люди, люди...
     За спиной его, в глубине пещеры было тихо.