Глубокий и розовый закат. Одинокий бревенчатый городок,
выброшенный упертыми временами в лес. Далеко. Очень далеко от
центра. Вообще всяких центров. Без радости и прощения. Без
названия. Название его при въезде на ржавой стеле растащено
нищетой по буквам давным-давно.
Мужчина долго стучал в ворота старой черной избы. За спиной
мужчины изрытая дорога и черный блистающий автомобиль
принадлежащий ему. В автомобиле мальчик-шофер читает яркий журнал
и раскачивается в такт низким частотам. На заднем сидении его,
мужчины, подруга, по возрасту дочка по положению жена - не жена -
так в удовольствие - морщится на закат кусает губки.
- Уснули что ли - эй, - кричит мужчина через забор.
Окна дома занавешены белыми шторами. На подоконниках
искусственные цветы - так что есть кто живой неизвестно.
- Хозяева! - снова надрывается мужчина и пинает забор. Он
переминается с ноги на ногу и тихо бормочет. За воротами никого.
- Вам кого? - слышится голос сзади. Мужчина вздрагивает,
оборачивается - женщина с загорелой обветренной кожей с полной
авоськой проходит мимо.
- Тимофей здесь? - спрашивает мужчина.
- А вы кто?
- Да так, из города...
- Да вы стучите в окно - болеют они.
Мужчина стучит в окно. Там сразу появляется старушенция
в сером платке и с ввалившимися глазами. Вопросительно
всматривается в гостя.
- К Тимофею! - тыкает пальцем в окно мужчина.
Та еще смотрит, потом исчезает в окне. Снова тишина.
- Порядки - ё-к-л-м-н - бормочет мужчина.
Громыхают засовы. Старушенция выходит к нему.
- Что? - спрашивает.
- К Тимофею я.
- Спит он. Болен он - не встает.
- А когда встанет?
- Никогда.
- Опа! И давно?
- Полгода.
- А ты кто?
- Соседка. Да вы проходите, может он и проснулся уж.
Мужчина топчется на месте. Потом трет подошвами траву,
словно отряхивая пыль. Внутренность избы ухоженная и
отчаянно выскобленная, чистые шторы и искусственные цветы. На
большой кровати седой и обросший старик. Он лежит с открытыми
глазами и смотрит в потолок.
- Проснулся? - спрашивает мужчина полушепотом.
- Он с открытыми глазами спит - отвечает хозяйка - да вы
говорите - он слышит.
Мужчина подходит. Глаза не реагируют.
- Он точно слышит?
- Да, да.
Она подставляет табурет, и гость присаживается у ложа. Он
воровато оглядывается на хозяйку и та удаляется, прикрывая за
собою дверь. Он сидит молча и смотрит на глаза.
- Ну что, отец, - начинает говорить робко как для себя, - ну
что вот он я какой. Вернулся я к тебе. Застал. Помнишь меня?
А, наверное, помнишь. Наказывал как меня, в чулан запирал. Дурь
вышибал как помнишь? Вон меня как выгонял из дома. А мать все
скулила и скулила. А ты ведь барином был - не слушал никого.
Мужчина усмехнулся и закурил.
- А я всегда был таким несогласным. Я всегда тебя немного
ненавидел. Я тебя и сейчас ненавижу немного за то что орал
на меня и выгнал меня тогда. А может быть это и к лучшему. Если б
не выгнал - кем бы я стал. Да. Чтобы я вот тут вот, конкретно,
болтался бы с вами? Вот как. А вот что я хотел тебе сказать - ни
чего ты не прав и жизнь твоя не правая ни чего. Вот. Понял? Твоя
не правая, а моя правая! Скажешь, нет? Неправильно я живу? А вот
правильно! Я считаю, что правильно и абзац! И братаны мои так
считают. Думаешь, как я таким стал? Один умный человек сказал мне
по откровенности - хочешь жить нормально - будь готов глотки
перегрызать. Не важно - на самом деле перегрызать или нет -
главное готов будь. И сколько, конкретно, ты этих глоток
перегрызешь, во столько раз нормальней будешь жить! Вот я и не
только готов а грызу уж, грызу, понял - нет? Я вот, век не
видать, конкретно поставлю, что ты никому не грыз. Вот и прожил
как трава вот и скосило тебя. А как может быть еще, твою!
Мужчина придвинулся к больному, опершись на кровать.
- Наш мир, папаня - это грызня, понял - нет? Так уж оно
устроено. Не знаю почему - испытывает нас кто в этом мире что ли?
Когда получается все и нормально все и тихо все - обязательно
какая-нибудь вылезет. Или заметут, или в аварию или кинет кто. Я,
понял ты, привык уже. Раз все нормально - значит, ждешь -
вылезет. Помогает, знаешь, когда ждешь. Оно вылезло, а ты вот оно
- готов - в морду ему. Я понял еще - помогать никому не надо!
Именно так если хочешь помочь кому - не помогай ему! Вот так. А
иначе только вред - иначе нормального пацана сделаешь паразитом,
кабаном зоопарочным сделаешь, который из твоей лоханки только и
может хлебать - помощи просить. Вообще чем людишек подальше
посылаешь - тем они больше тянутся к тебе, а что - закон
притяжения, его. Ты вот, небось, со всеми водил - первый дед на
деревне и что? Как что взять все и к тебе. Паразиты - одно
слово.
Глаза смотрят вверх и никак не реагируют.
- Так что вот папаня, - продолжал гость, - я именно затем и
заехал, чтобы сказать тебе - никакого ты не получишь от меня!
Понял, нет? И не потому, что я такой вот подлинный, а потому, что
я действительно помочь хочу. Посуди сам, думаешь, бабок нет у
меня на швейцарию, клинику, докторов лысых, медсестуток, там и
все такое? Есть у меня на десять швейцарий. Только все это тебе
зачем? Они ведь только и ждут. Был у меня друг один Хрон,
нормальный был. Правда, нет его теперь. Так он, когда заболел, на
ту братию потратил тучу. И что? А ни что! Потратил до тех
пор, пока не понял - они только и существуют, чтоб эту самую тучу
высосать. Он мне сам так и сказал. Устроились они классно -
сказал. Если неизлечимый - то все ведь отдаст на выздоровление!
Последнее с себя снимет, а отдаст! И родственники его отдадут - а
как же иначе. До последнего срока отдадут. А если излечимый еще
лучше - можно за нос водить, пока не надоест. И дрянь всякую
колоть и поить дрянью всякой заморской, только что не из дерьма
сделанной. Тут главное, чтобы дрянь эта не навредила сразу.
Понял, нет?
Гость похлопал лежащую неподвижную руку.
- Так что, извини, папаня, не дам я тебе ничего. Вот
передали мне, что повидать надо тебя. Вот я и повидал. Долг
свой исполнил, считай. Я вижу нормально тебе здесь - не
промокаешь и ладно. Я думал у тебя здесь творится что, а вижу
устроился ты. И эта бабка твоя ухлестывает за тобой. Это хорошо.
Это правильно - бабок так и надо держать, чтоб знали за кем
ходить. Вот мы с пацанами как провернем что - ставим на нудную
работу бабок ну или девок - смотря, какая работа - так они что
твои лошади - все выносят. Пацаны не выносят - нудно и скучно им
без кровушки-то, а те долбятся в бумажках ну или где еще и год и
два - сколько скажешь, короче - столько и долбятся.
Гость посмотрел по сторонам на чистый стол с белой
скатертью, аккуратно расставленные чашки и самовар по средине
стола.
- Ишь как все выскоблено. Честно скажу тебе - руки чешутся
что-нибудь размазать здесь, чтоб бабка твоя без работы не сидела.
Ну да ладно я добрый сегодня.
Мужчина встал, подошел к столу и подхватил одну из чашек.
Повертел на ладони, а потом отпустил. Чашка грохнулась на пол
разбрызгивая осколки.
- Это вот тебе на счастье - особенно люблю я это дело, -
сказал сын и направился было к выходу, - но вдруг вспомнив что-то
вернулся и снова сел у постели больного.
- Да, я тут слышал - сын какой-то еще у тебя - не то
приемный, ни то приблудный здесь? Что - тоже нет? Он нормальный
или так - работяга? Я думаю нормальный - давно уже нашел бы меня,
а работного мужика так, я уважаю, но не всех - не всех. Я тут
знал одного-двух, так послал я их потом, надоели они мне -
смешные они какие-то - выпить и то не мастера, а точнее не рубят
они в этом деле по-настоящему. Но когда дашь ему хорошо - он за
тебя и встанет и сядет и его превосходительством назовет тебя и
голос отдаст - все короче. Так что передай этому второму, как уж
сможешь, встречу, так слух уж прочищу ему. Чтобы жизнь медом не
казалась. Помогу уж ему с оттяжкой. Да и еще скажи ему ни на
черта он не получит наследство от тебя. Понял да? Я единственный
твой, нормальный наследник. Так можешь и записать. Чем ты там
писать можешь. Запиши, как помрешь все мое. Ты думаешь мне
оно надо вот это вот все? Ничего мне не надо! Спалю я это все, но
чтобы мое было. Вот так - пусть нос свой не сует и пусть эта мать
твоя не сует нос. Что ты, думаешь, она так за тобой ходит?
Наверняка не так. А ну-ка вот я соседей порасспрошу кто ты ей.
Боишься? То-то. Если при матери к ней не бегал - рассказывай. Я
сам такой был. Да почему был и сейчас такой. А ты, небось, уж не
бачишь бабок-то, а? А вот мы сейчас посмотрим!
Мужчина подошел к окну и одним ударом распахнул маленькую
форточку. Просунул потное лицо и гаркнул в сторону машины.
- Эй, Бобка, Альку гони сюда!
Из машины тут же вылезла на дорогу та подруга мужчины, что
кусала губки на заднем сидении. Девушка в джинсовой
мини юбке и таком же, открывающем живот топике. Она была лет
восемнадцати, а то и меньше. Пепельные волосы ее были
по-школьному забраны в две косички.
- Во-от идет, лошадушка моя, - поговорил мужчина, - а ведь
тоже из деревни - в город поступать приехала, представляешь.
Поступательница, блин. Ну мои ребята ее нашли, ну и поступила она
и спереди и сзади. А то, мы же не варвары, в конце концов.
Дверь скрипнула и девчонка вошла. Она удивленно уставилась
на старика. А потом спросила.
- Что, папочка?
- Что-что отозвался "папочка" - видишь-нет - папаня мой, при
смерти можно сказать?
Девушка кивнула.
- Так вот, давай-ка обслужи его - даю тебе десять минут.
Достваь, что называется последнюю радость мужику, - и обращаясь к
старику - добавил - это все что могу, извини, хотя немало,
согласись.
Девушка безропотно направилась к постели больного. Она
подошла вплотную, поставила на одеяло полусогнутую коленку и
обернувшись посмотрела на своего хозяина. Тот поднял руки.
- Понял, мать, понял, - не маньяк. - Он направился к
двери, сказал снова - так десять минут, ага? - а потом вышел из
комнаты, плотно прикрыв дверь.
В темных сенцах, оборудованных, одновременно и под кухню с
болончатой газовой плитой в углу, хлопотала над каким-то варевом
старушка. Завидев гостя, она спросила:
- Что, сынок, уже, уходишь?
- Уходят, маманя, на кладбище. Я так просто покурить вышел.
- А дочка-то твоя как?
- Да она медсестра мне. Сделает сейчас старику японский
массаж - помогает, иногда, говорят, - ответил гость и сально
улыбнулся.
- Может чаю изволите?
- А что, давай мать, давай, только без всяких там
сусел-масел, так.
Чай оказался крепкий и настоящий. Некоторое время мужчина
пил причмокивая, молча и грыз свежие домашние сухари,
приготовленные из черствого хлеба.
- Сухари сушишь, значит, - похохатывал он.
- А как же, сынок, - у нас же, сам знаешь как с хлебом.
- А как же, хлеб всему голова и есть, это в меня еще с
детства мокрого вколотили. Ты, верно, еще и бутылки собираешь?
- Да так, - смутилась старуха, - не всякие. Подороже
которые.
- Уау, так у них еще и цены разные что ли?
- А как же.
- Вот не думал, блин, что в этом деле еще
пришипетывать надо.
Гость замолчал, а старуха сделала вид, что снова возится
у плиты.
- Нуждаетесь, значит, - произнес он без интонации.
- Как же, батюшка.
- Ну, нуждайтесь, нуждайтесь, - заключил тот, - и сынок не
объявляется?
- Да где-ж ему. Работает все в городе.
- Работяга, значит.
Старушка ничего не ответила.
- А ты то, здесь как при Тимофее? Даром, или где?
- Да так, жалко его. Один он остался. Не ходить за ним -
долго ли проживет.
- Так может к лучшему. Пожил уж свое, - он допил последний
глоток, и вдруг оживился, будто идеей, - а что, я вон скажу
сестренке моей, она в этом деле что твоя газовая плита. Тихо все
сделает. Точки там на артериях-мартериях. Никто и не узнает а?
Старуха уставилась на гостя. Она похоже не понимала, о
чем идет речь. Или тяжелее для нее то, что как раз понимала, но
не верила, что вообще подобное предлагать могут.
- Спаси и сохрани, - только прошептала она.
- Могу устроить, за три бутылки. Пустые. - произнес гость и
расхохотался, - м-да не тот случай, - сказал он после будто
самому себе.
Он посмотрел на пустую чашку.
- А бормотухи у тебя нет какой-нибудь, что-то
потянуло мне спину.
- Нет, милый. Я могу к соседу сбегать. А может баньку, на
дорожку тебе.
- Баньку это как-нибудь в другой раз. Нам тут двигать дела
надо. А ты не родственница, случайно ему?
- Да нет уж. Родственников больше здесь нет.
Гость встал и посмотрел на часы.
- Не укладывается, - пробормотал он.
- Чего говоришь? - отозвалась старуха из угла.
- Укладывает хорошо сестренка моя, - сказал он чуть громче,
- кого надо и как надо, поняла - нет?
- Лечит что ли?
- Вот-вот. - ответил он, - бесплатно считай.
За прикрытой дверью тишина. Только изредка прорывается
какое-то шипение. Впрочем источником шипения гость посчитал
газовую плиту.
Дверь скрипнула, и девушка появилась на пороге. На
бледность ее хозяин не обратил особого внимания.
- Ну что, стоек наш герой, - сказал он шутливо, а потом
показал ей часы на своей руке, - натикало тебе пять минут лишних,
поняла-нет? Массажистка японская, учить вас не переучить.
Девушка не поднимая глаз проследовала к выходу.
Он снова открыл дверь в комнату больного, но задержался на
пороге и обернувшись спросил хозяйку.
- Он двигать-то может чем-нибудь?
- Да нет.
- А как же ты... Как ты узнаешь - что надо ему?
- Да я и так знаю, батюшка, - ответила старуха пожимая
плечами.
Тот только мотнул головой, мол "Ну и порядки" и
вошел в комнату. Больной лежал в той же позе. Все было точно так
же как сначала.
Сын снова присел у ложа.
- Чудно, как-то, папаня. Словно с тем светом разговариваешь.
В то же время слышишь ведь, как твоя благоверная говорит. Чудно.
Он снова с подозрительным прищуром взглянул на глаза.
- А может гнешь ты меня, а? И вся вот твоя нищета гнутая? А
может в подвале у тебя зелень в банках стоит? Так ты не
волнуйся. Я вот еще поезжу, ветеринаров твоих порасспрошу, если
гнешь приеду ведь снова. С ребятушками приеду. Они ведь больше
ничего не умеют как таких вот гнутых еще больше загибать, - сын
наклонился над неподвижным лицом, - ну шевельни. Глазом
хоть шевельни, а? Молчит. Ну молчи, молчи. Давай прорастай тут.
Сын потрепал отца по плечу и прямиком вышел из комнаты. В
сенцах хозяйка раскатывала тесто увесистой скалкой.
- Ну давай, - попрощался так гость, отопнул дверь и вышел во
двор.
Бобка-шофер завидев шефа своего завел мотор и
подобрался ближе, чтобы тот, не утруждался ходьбой.
- Как нелюди живут, твою, - пробурчал шеф. И повернувшись к
шоферу добавил, - давай назад. Что ездили как эти не понял.
Машина важно развернулась и набирая скорость и прыгая на
ухабах направилась из городка вон в сторону леса, за которым
где-то в трех часах езды только начиналось то, что называют
"разумной жизнью".
Жалко у пассажиров машины не было желания поглядеть назад. В
последний, определенно, раз. На черную старую избу. Много ли они
потеряли от этого, никто не узнает уж. А если бы поглядели, то в
одном из окон, занавешенном белыми шторами, с
искусственными цветами заметили бы они белый треугольник. Так
показалось бы им из далека.
Вблизи же это был вовсе не треугольник, а обыкновенная седая
голова с бородой.
Старик стоял у окна и приоткрыв белую штору смотрел вслед
машине. За ним почти вплотную через плечо смотрела туда же
хозяйка.
- Так - то вот, Галина Андреевна, проговорил старик
бархатным голосом, - дураком он был, дураком он и... - он не
договорил, и достав с полки над окном миниатюрный мобильник,
набрал номер.
- Алло,- произнес он в трубку,- Муса, мальчик мой. Да да
видел я его. Попрощался уж. Да что он. Да ничто. Так теперь
уж он твой. Да еще, передай ему, ну это если время будет,
конечно, прощаю мол его. А в общем можешь и не передавать. Не
поймет он все равно ничего. Да все нормально. С
городом я с Боярином уж уладил все. У него там таких как этот,
что твоих кроликов. Ну давай заезжай завтра с утречка, удачи, да,
чуть не забыл, Аленушка пусть тоже приедет. Умница, девка, толк
будет. Ну, привет времени осталось в обрез у тебя.
Старик положил телефон на подоконник.
- Вот и все, мать - Андреевна, - сказал он
бархатно, - жизнь она сложная штуковина. А он все - грызня,
грызня. Грызун, хренов. Коротка она у грызунов-то - вот ведь оно
как.
Они еще долго стояли и смотрели на пыль за окном. Старуха
за спиной только неслышно нашептывала молитву.