Солопов Игорь : другие произведения.

Икотка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Третья история про домового Пафнутия (незакончена)

  Домовой
  
  Утро. Хорошо на улице, свежо. Солнце светит, но еще не припекает, птицы трезвонят радостно. Красота! Хоть лето и к концу пошло, а осенью пока и не пахнет. Август только наступил. Любил Степан это время. С детства еще. Только его и ждал круглый год. Все вокруг весну любили, когда природа пробуждается, силу набирает, а ему конец лета подавай. Дед говорил, что самостоятелен Степан не по годам, оттого и привлекает его в природе не дурная, гулящая молодость, а разумная и сильная зрелость.
  
  Решил Степан до деревни съездить. Закупиться всяким в местном магазине, газет на почте получить, да с приятелями лясы поточить, узнать, что в мире происходит. Давно никуда не выбирался, а тут еще и захворали все вместе - после того как кошку из дома выкинул. Правду, видать, старики говорят, мол, кошек обижать нельзя - болеть сильно будешь. Так оно и вышло. Леся отца тогда долго ругала: "Зачем Мявку выгнал? Пусти обратно. Ну и что, что посуду побила? К счастью ведь. Ну и пусть зеркало разбила - не случится никакой беды, суеверия это дремучие. Смотри, как Андрейка без нее плачет, да и вообще, пусто в доме стало!" Про беду, стало быть, суеверия, а про счастье - нет. Вот чудна-то, вся в мать! Анюта тоже только в хорошее верила... Мявка! Что за имя такое? Хотя кошке подходит. А ведь без нее и правда в доме не то стало. Попросилась она тогда домой пару дней, поорала под дверью, и не являлась больше. Как бы не сгинула в лесу. Вернется - обязательно пустить надо.
  
  Задумался Степан и не заметил, как время пролетело. Только до деревни доехал, как из-за сарая выбежал кто-то, и прямо на телегу, чуть под колеса не угодил. Лошадь заржала с перепугу, только что на дыбы не встала. Степан натянул поводья - телегу развернуло в сторону, пыль столбом.
  
  - Куда прешь, чучело, под ноги смотри! - крикнул в сердцах Степан и спрыгнул с телеги. - Эй! Ты живой там?
  
  В пыли зашевелилось, стало подыматься. И впрямь чучело! Одежда пыльная, грязная, кто такой, не разобрать. Чучело встало, промычало что-то, отплевываясь, утерло лицо.
  
  - Демка, ты, что ли? Ты как, парень? Куды ж ты летишь так, сломя голову, покалечиться ведь мог! Дай-ка помогу.
  
  Степан взял Демку за плечи, стал осматривать. Парень вдруг резко извернулся, отпрыгнул и был таков.
  
  - Демка! Демьян! Стой! - крикнул Степан вслед. - Вот холера окаянная...
  
  Сплюнул с досады, уселся на телегу, двинул дальше.
  
   ***
  Кузьмич по традиции перед работой заваривал чай. Повелось так давно, еще от предыдущего почтальона, деда Терентия, а может, и раньше. Терентий давно уже помер, да и Кузьмич разносил письма уже не один десяток лет, но ритуал этот до сих пор выполнялся исправно. Каждый день, из года в год, ровно в восемь утра, как только пришел на работу, первым делом в одну и ту же банку наливалась вода и в нее погружался маленький древний кипятильник. В кружку насыпалась заварка, а когда вода закипала, нужно было немного посмотреть на пузырьки, а потом из банки, завернутой в полотенце, чтобы не обжечься, перелить кипяток в кружку. Все это стояло долгих пять минут, заваривалось и благоухало, а затем в кружку кидался сахар, обязательно кусковой, немного - полкусочка, больше нельзя, после чего чай громко размешивался. Кузьмич всегда проделывал это с наслаждением и трепетом, как учили. Ждал с нетерпением каждого утра, ведь дома чай почему-то не получался таким вкусным. А то что банка и кипятильник до сих пор служили верой и правдой, пережив деда Терентия, Кузьмич считал настоящим чудом и оберегал пуще чужих пенсий.
  
  Чай уже заварился, оставалось только подсластить и помешать, как с улицы знакомым голосом раздалось: "Тпру". Кузьмич заулыбался: удачный сегодня день - и достал еще одну кружку для друга.
  
   ***
  - Давненько, давненько не заглядывал! Заходи, Степа! - обнялись сердечно. - Случилось чего? Месяц уж как не появлялся.
  
  - А-а! - Степан махнул рукой, - и не спрашивай. Заболели мы тут, да все разом. Я уж и забыл, когда хворал последний раз, а тут... И хворь какая-то странная. Все дни как в тумане. И чувство такое, вроде как телом своим издалека управляешь и доходит все до него с запозданием. И слабость, немощь в теле, мерзко так, бррр, как вспомню...
  
  - Ох, тудыть! Хорошо, что обошлось! Внучок-то, внучок твой как, Андрейка?
  
  - Нормально все с ним, раньше нас с Лесенькой оклемался. Мы вповалку лежим, а ему хоть бы хны. Орет, хохочет сам с собой! Играться требует. Будто бережет его кто. Крепким парнем будет. Богатырь! - Степан показал кулак. - О какой!
  
  - А я уж сам было к тебе намылился, да дорога неблизкая. На телеге трястись или лесепеде еще полбеды, только мне со своим диабетом далеко не убежишь - есть-то по расписанию надо, сам знаешь. Оно, конечно, верно, можно и с собой снеди набрать, да боюсь окочуриться по дороге, где-нибудь в кустах. Станет плохо - и кирдык...
  
  - Как тогда?
  
  - Ага! Или хуже... И вообще, Степа, бояться я стал.
  
  - Ну-ка, ну-ка, - удивленно поднял брови Степан. - Ты, да бояться? Что это с тобой, Леня?
  
  - Да-да, бояться... - почтальон засмущался, отвернулся. - Постоянно боишься. Тревожность какая-то появилась, беспокоит что-то. И настолько глубоко забралось, что даже в сортире сидя и то думку думаешь. И тоскливо так, страшно, аж взвыть охота и бежать, бежать. Куда угодно, лишь бы подальше.
  
  - Так на горшке-то самое время думать, - рассмеялся Степан. - Где же еще, ежели не там?
  
  - Все шутковать тебе! Я же на полном серьезе тебе говорю. Сердце открываю! Думаешь, легко мужику в страхе признаться? Стыдоба! - надулся Кузьмич, и тут же наклонился ближе к Степану и продолжил, но уже безумным, заговорщическим шепотом. - Лежишь, Степа, ночью, и помереть страшно. Думается, вот уснешь сейчас, и не проснешься боле. Глаза боишься закрыть, чтоб не заснуть. А еще пошевелиться страшно. И кажется, что по деревне ночью недобрый кто шастает. По окнам глядает, высматривает чего-то...
  
  - А шевелиться-то чего боишься, я не понял? - перебил лесник, но уже тоже шепотом.
  
  - Дык, ежели пошевелишься, заметит он тебя и душу заберет. Вот лежишь так, трусишь, и заснешь, незаметно для себя, а по утру-то проснешься, и полегче чуток - жив вроде, не помер.
  
  Тишина.
  
  - Тьфу на тебя, Ленька! Дурак старый, - вскочил вдруг Степан. - Напугал! Чего ж бояться тут в деревне - люди кругом! Мы вон в лесу глухом живем, и то не страшно. Или ты шутку такую измыслил, друга подурачить?
  
  - Да уж не до шуток мне, Степа! И не только мне, - продолжил почтальон, вяло, устало как-то. - Вся деревня страхом тем заразилась. Как хворью какой. Сейчас, как сумерки наступают, так на улице и не встретить никого. Запираются по домам. Деревня как умирает. Серега Кудря, уж на что мужик без царя в голове, тот вообще, поговаривают, в погреб на ночь уходит. А бывает, задержишься до сумерек на почте и крутишь потом педали так, что сердце заходится - лишь бы до дому быстрее. А ведь зима не за горами. Светает поздно, темнеет рано. Что же, вообще из дома носа не казать? Хотя... Может вымрем раньше... Аккурат к октябрю, а?
  
  - Мда! Наговорил ты, Леня! Вроде и околесицу несешь, а проникновенно. Не знаю, что и думать. А не повредились ли вы умом тут все? Вот, давеча, когда к тебе ехал, наткнулся я на Демку. Выскочил он из-за сараев, прям под телегу, чуть не задавил его. Подхожу, смотрю - цел. Помочь ему хотел, а он, как меня увидел, такого стрекача дал! Даром что пятки не дымились. Чего тут с вами со всеми стряслось? Может, пили чего все вместе, а?
  
  - Да какой пили, Степа! - взорвался почтальон. - Куда мне пить-то с диабетом? Страх, говорю, деревней завладел, а ты - пили! А Демка... Его и раньше в деревне не любили, а теперь так вообще. Да что я тебе рассказываю, сам все знаешь. Нет покоя пацану. Гоняют пуще прежнего, колотят, ежели увидят, душу отводят. Вот он и улепетывает ото всех - боится.
  
  - За что же его-то?
  
  - Да как за что? Мать его, как всегда, во всем виноватят. Ведьма, говорят, помирать собралась, вот и решила нагадить. На память, так сказать.
  
  - Что, и впрямь помирает?
  
  - Да кто ж ее знает? На людях она и вправду давно не появлялась. Может, и померла давно, и с того света бедокурит.
  
  - Тьфу на вас! Так вы что, человек пропал, а вы даже не проведали, может, помощь нужна? Да я бы сам после такого проклял. Совсем как нелюди...
  
  - Нелюди не нелюди, а дураков к ведьме соваться нет. Ты на себя чужую рубаху не примеряй, живешь в лесу...
  
  - Погоди-ка, - перебил Степан. - Что за шум снаружи?
  
  Кузьмич выглянул в окно, отодвинув занавеску.
  
  - Ты смотри, чего творит, стервец.
  
  По улице здоровенный кудрявый мужик волоком тащил за шкирку Демку. Демьян сопротивлялся, брыкался, что-то мычал.
  
  - Ты что же это творишь, Серега! А ну, отпусти парня! - выбежал наружу Степан.
  
  - Еще чего. Ты лучше спроси у него, чего он по дворам шкерится да сквозь забор высматривает, а после молоко скисает и чертовщина всякая ночами бродит. Это все он, выродок чертячий! Говори, что вынюхивал у тетки Матрены? Молчишь? У-у, я тебе! - замахнулся Кудря.
  
  - Не тронь парня, кому говорят! - поймал руку Степан. - Сдурел совсем? Чего он тебе сказать может, немой же он.
  
  - Ты, дядь Степан, не лез бы не в свое дело! - закочевряжился Серега, но Демку отпустил. - Не было тебя тут долго, многого не знаешь.
  
  - Парня, значит, я забираю, а ты, ежели такое учинишь еще, - Степан взял Серегу за грудки, - наполучаешь таких затрещин, что башка месяц гудеть будет, никакого пойла не потребуется. Пойдем, Демьян.
  
  Степан направился к телеге, стал отвязывать кобылу. Тем временем вокруг собралась почти вся деревня: кто из-за забора высунулся, а кто и на улицу вышел - поглазеть или подсобить чем. Любопытно же, что за шум, все какое-то развлечение.
  
  - А может и ты с бабкой Нюрой заодно, а, дядь Степан? Родня все-таки, - крикнул Кудря вслед, громко так, на публику. - Может и ты тоже порчу плетешь, в лесу у себя, а? Живешь там один как сыч, бабы у тебя нет, чем там занимаешься - неведомо. И в деревню вовремя не наведывался, как знал все равно. Да и дочка у тебя вернулась, а на людях не появляется, бабы поговаривают, что ребенка нагуляла не пойми от кого. Да весь род ваш - отродье ведовское, тьфу...
  
  Степан замер у телеги, стиснул кулаки, развернулся и пошел обратно к Кудре, лицо стылое, будто убивать задумал.
  
  - Чего несешь, Ирод? - встрял между ними Кузьмич. - Какая порча, совсем мозги пропил? - принюхался и махнул рукой. - А-а... Что с тебя взять, с утра уже набрался. Шел бы ты... к себе в погреб.
  
   ***
  Телега дернулась и остановилась у покосившегося глухого забора.
  
  - Кузьмич, хорош дрыхнуть, день на дворе, слазь, приехали!
  
  Кузьмич всхрапнул в последний раз, как лошадь, открыл глаза, осмотрелся.
  
  - Говорю же, сплю плохо. Степа, я, это, к ведьме не пойду, лучше здесь покимарю, посторожу.
  
  - Ну, смотри сам. Демка, идем мать проведаем. Ну что ты такой смурной, аль совсем дела плохи?
  
  Демьян в ответ попытался объяснить что-то жестами, но увидел, что не понимают, и нехотя поплелся отворять. Просунул руку в отверстие в заборе, сдвинул засов с обратной стороны, приоткрыл калитку, осторожно заглянул внутрь и, вздохнув с облегчением, зашел. Степан оглянулся на Кузьмича: тот пожал плечами, покрутил пальцем у виска и, запрыгнув на телегу, закурил.
  
  Во дворе на удивление было ухожено. Грядки ровные, прополоты, кусты острижены, все прибрано - благодать. Но как только Степан ступил на крыльцо, в нос сразу ударил запах лекарств и старости. Внутри дух и вовсе стоял нехороший: дышалось тяжело, откуда-то несло кислятиной и помоями. Степана скривило, глаза прослезились, но стерпел. Окна были плотно занавешены, всюду валялась какая-то рухлядь, битая посуда, кучи грязного тряпья, под ногами что-то хрустело. Он обернулся упрекнуть парня за то, что устроили свинарник, но позади было пусто. Демка в дом заходить не стал. Впереди, впотьмах, заскрипело и ухнуло.
  
  - Дема, сынок, ты?
  
  Степан свернул в комнату на голос, споткнулся, чуть не упал, ударился. Вокруг загрохотало, зазвенело, будто целый сервант с посудой опрокинули.
  
  - Развели гадюшник!
  
  - Кто здесь? Кто это? Чего надо?
  
  - Да я это, баб Нюр, - Степан сдернул занавеси с окон.
  
  На старой кровати, укутавшись кучей тряпок, лежала бабка Нюра. Бабка взвизгнула и натянула на глаза замызганный платок, закрывшись от хлынувшего света.
  
  - Тьфу! Ослепил, окаянный! Кто это - я? - бабулька осторожно приоткрыла один глаз. - А ну, отойди против света, разгляжу хоть тебя. Кто такой? Голос знакомый, а лица не разглядеть. Ну кто ж так делает-то, а? Это ж надо! Света столько сразу, думала, глаза полопаются.
  
  - Ладно, бабуль, не ворчи, я это, Степа.
  
  - Степка! - бабка Нюра аж подпрыгнула на кровати. - Вот уж кого перед смертью увидать-то не чаяла. По что пришел? Брать у меня нечего!
  
  - А мне и не надо ничего от тебя.
  
  - А что тогда?
  
  - Говорят, заболела ты, баб Нюр. Вот и зашел проведать, мало ли, помощь какая нужна.
  
  - Я уж думала, на старости лет удивляться разучилась. Ан нет! Удивил-таки бабку опять. Уж от кого, а от тебя, Степа, помощи никак не ожидала.
  
  - Это еще почему? - оторопел Степан.
  
  - Да с чего помогать-то? Отношения добрыми у нас никогда не были.
  
  - А я, баб Нюр, зла таить не привык. И камней за пазухой не держу - тяжело с ними, а пользы нет.
  
  - Доброй души ты человек, Степа. От помощи не откажусь, хоть и помирать собралась. Демка умаялся со мной весь, за всем не поспевает. У самой сил уже ни на что не хватает. А из деревни токмо со страху кто помогать будет. Да и то, наврядли. Вон и Кузьмич с тобой приехал, а заходить не стал.
  
  - А про Кузьмича откуда прознала? Ты, баб Нюр, и впрямь ведьма что ли?
  
  - А ежели и ведьма? Что, всю охоту помогать отбило?
  
  - Да нет. Я в бабкины сказки не верю.
  
  - Не верю... - насупилась вдруг бабка. - Степа, пообещай только, что Демку не оставишь, присмотришь за ним. А то ведь помру, заклюют его здесь совсем.
  
  - Не переживай, не пропадет твой Демка. Одного не оставлю. Ты отдохни, баб Нюр, а я приберусь здесь пока. А то совсем срам развели. Только Демку кликну.
  
  Бабулька тут же уснула, только голову до подушки донесла, будто обухом по голове схлопотала. И захрапела, да так, что чуть стены не заколыхались.
  
  Кузьмича Степан отправил домой, кликнул Демку и принялись за уборку. Вынесли помои, выгребли мусор, отскоблили грязь, где смогли, вымыли полы, пооткрывали окна, чтобы проветрить. Вони дома поубавилось, стало светло и почти уютно. Демка помогал как мог и постоянно улыбался - радовался чему-то.
  
  Провозились с уборкой весь день. Уже в сумерках Степан заторопился домой. Пока он прибирался у бабки Нюры, все нужное для него прикупил Кузьмич, упаковал, собрал, взгромоздил на телегу и теперь уговаривал остаться.
  
  - Ты бы не ездил никуда, оставайся, места хватит. Смотри, какие тучи, ветер поднялся. Ливень знатный будет, с грозой.
  
  - Да куда же я останусь, там Лесенька одна с Андрейкой. Вдруг что стрясется. Одни, в лесу...
  
  - Да что с ними станется за ночь-то? Авось не маленькая, Леська твоя, сдюжит. Ты вокруг посмотри, еще не ночь, а уже не видно ни зги. Куда ты попрешься? Сейчас ливанет, доехать не успеешь. Встрянешь посреди поля, увязнешь в грязи так, что не вытащишь. Вымокнешь до нитки, воспаление получишь, как Анюта твоя. Мертвый ты точно никому не поможешь. Завтра с утра, затемно поедешь, как утрясется все.
  
  Степан задумался на мгновение, потом махнул рукой, запрыгнул на телегу, дернул поводья. Телега тронулась.
  
  - Вот упрямая твоя башка, - крикнул Кузьмич вослед, вместо прощания.
  
   ***
  Только Степан подъехал к краю деревни, где с утра чуть не сбил Демку, как с неба потекло. Дождь начался не редкими каплями, а сразу ливнем. Вода встала стеной, будто на небе ведро перевернули. Ехать стало невозможно, пришлось поворачивать. Добрался до Кузьмича кое-как, а у того уже все готово: и баня натоплена, и вещи сухие, и стол почти накрыт. Встретил Степана довольный, улыбается - ждал!
  
  - Ну что, Степа, в баньку?
  
  Парились долго, потом за столом сидели до глубокой ночи. Поговорить нашлось о чем, Степан за разговором как оттаял - давно так задушевно не собирались. Да и Кузьмич был доволен - сиял, шире некуда. И про страхи свои забыл, и про опасения. А дождь все поливал...
  
  - Вот ты мне скажи, Степа! Друзья мы с тобой почти всю жизнь, с детства не разлей вода. Ближе тебя, Степа, у меня теперь и нет никого, ты для меня - братка родной. Все вместе прошли, и в огне, и где только не были. Даже горе у нас одинаковое.
  
  - Лень, не начинай, не надо.
  
  - Нет, ты дослушай! Вдовцы мы с тобой. Оба! У тебя еще дочка есть, а у меня детей как-то не получилось. - Кузьмич утер слезу. - Ну я не о том. Вот какая оказия вышла: горе одинаковое, а как по-разному получилось. Я от одиночества к людям подался, а ты наоборот - в себе закрылся, ушел ото всех. Приедешь, парой слов перекинемся, чаю хлебнем и до свидания. Вот почему? Двоим-то с бедой завсегда легче справиться, а мы порознь. Давай, Степа, как раньше вместе держаться, не дури, не будь бирюком.
  
  - Да знаю я, Кузьмич, знаю. Только как Анюты не стало, не могу позволить себе веселья. Я зарок дал - только для Лесеньки жить и скорбеть до конца дней. А теперь вот внучок появился, и радость такая внутри, что не удержать ее. Не справляюсь я с зароком, Лёнь! Для дочки с Андрейкой все сделаю, а скорбеть не могу больше, сил нет, жить хочу. Вот и грызет меня совесть, душу тянет.
  
  - Тьфу! Дурак ты, Степа! Кругом умный, а тут дурак. Сам себе клеть отстроил и себя туда посадил. Ну вот кому нужно, чтоб ты скорбный везде ходил, как бабка-плакальщица? Олесе? А может внуку твому такой дед понравится? Или Анюта тебе рыдать завещала? Все мы тебе добра желаем и счастливым видеть хотим, а Анюта вперед всех. Так что расслабься, живи и память ее не позорь!
  
  Замолчали. Степан думал, взвешивал, Кузьмич не мешал. Тихо стало, дождь перестал, только маятник у часов постукивал да болтался, туда-сюда, туда-сюда. Но вдруг и он умолк. Застыл, где неположено, прямо на полпути - ни вверх, ни вниз. Тишина оглушила и стала звенеть.
  
  - Началось, - осторожно выдохнул Кузьмич.
  
  "И вправду, поменялось что-то..." - подумал Степан, и тут же комок в горле встрял, оттого, что в спину кто-то посмотрел и по стеклу с улицы заскреб, вроде как в окно заглядывал. Степан поднялся, подошел к окну, посмотрел - ничего. Но ведь есть же там кто-то, нутром почуял! Вышел на крыльцо, прислушался - за углом теперь шебуршит вроде. Странно! Нашарил в темноте оглоблю, схватил покрепче, примерил как бить, шагнул дальше. Тут из-за угла как выскочит непонятно кто, маленький, неказистый. То ли обезьянка, то ли гномик, в темноте не разглядеть. Сбил Степана с ног и удирать дальше. Бежит вприпрыжку, скачет через заборы и гогочет, весело ему. Степан припустил было за ним, да понял, что не угнаться. Вернулся в дом, а Кузьмич все так и сидит, будто к стулу прилип, только бороденка от страха подергивается.
  
  - И чего вы тут боялись? - Степан сел напротив. - Только страху зря нагнали.
  
  - Т-ты его в-видел? - промямлил Кузьмич.
  
  - Ага! Видал. Такое увидишь и впрямь помереть можно... Со смеху!
  
  Кузьмич вытаращил глазищи на Степана и только рот молча открывал, не зная что ответить.
  
  - Да, Леня! Я уж стал опять думать, что подшутил ты все-таки, но по глазам вижу - нет! Чего же вы все тут так жидко испугались? Видел я страх ваш. Можно сказать, в глаза ему посмотрел. Только страх этот нестрашный вовсе!
  
  - И к-какой он?
  
  - Маленький, сморщенный, на обезьянку похож.
  
  Кузьмич вдруг подорвался, как ошпаренный.
  
  - Ты думаешь, я обезьянки испугался бы? Я, как ты, в глаза этой твари не смотрел, и морда к морде с ней не сталкивался. Про то, какова она вблизи, сморщенная ли, потешная, я не ведаю, но знаю точно, что добра от нее ждать не стоит. И вот еще что! Сидел я как-то в сортире по ночи, и слышал, как она по огородам шастала. Тяжело так ступала, громко, и дышала, как паровоз. По утру аж забор поваленный нашли. Я тогда в туалет, Степа, очень быстро сходил, а трусом, сам знаешь, никогда не был. А Серега Кудря рассказывал, что шел ночью поддатый - тогда еще все только начиналось - и видит: стоит оно впереди, всю дорогу перекрывши! Здоровое, полтора Сереги ростом. Серегу-то узыркало и как заревет - у Кудри весь хмель за раз улетучился, ну он и дал деру.
  
  - Это после того он в погребе зарываться стал?
  
  - Ну да...
  
  - Кудре-то по пьяни всякое привидеться могло. Сам видел, чего он тут днем устроил. А тебе, Леня, верю. Знаю - зря болтать не будешь. А ты ж все-таки подумай, у страха-то глаза велики, вдруг с испугу чего почудилось?
  
  - Степа! - Кузьмич саданул кулаком по столу, желваки заходили.
  
  - Спокойно, верю! Но странно как-то, я же знаю, что сам видел. Надо покумекать еще. Ладно, ливень-то вроде умолк, да и небо уже посветлело, пора мне. Спасибо, Кузьмич, за стол, за гостеприимство. Хорошо посидели, да и душу ты мне подлечил. Обязательно на днях загляну. А может и раньше, надо что-то с бабкой Нюрой делать, пристроить как-то, уход обеспечить, не чужая все-таки, теткой Анюте моей приходится.
  
   ***
  Смеркалось. Как только свет ушел, грязь на окраине болота пошевелилась, вспучилась, открыла сначала один глаз, затем другой. Зенки проморгались, попривыкли, пошарили вокруг, вращаясь, и закрылись снова. Изнутри вдруг чихнуло, прокашлялось, поперхнувшись глиной, заворочалось, стало подыматься.
  
  - Выспалась, тварь болотная? - спросила бродившая неподалеку Мокша - видать, ждала. - Опять пузыри из глины всю ночь пускать будешь или зверей стращать примешься?
  
  - Никуда не пойду, пузыри пускать буду, - зло ответил Пафнутий, почесываясь.
  
  - Что, Путята по шее все же надавал? Давно пора! Нечего безобразничать! Тебе веселье, а лесу спать надо. Проситься пойдешь?
  
  - Нет, да и все одно не пустят - хватит с меня. Пойду новый дом искать. Или вон, в Черный лес подамся!
  
  - Это еще зачем?
  
  - Бесов тешить! Вопли по ночам оттуда такие, думается, весело там.
  
  - Не шути так. Лес наступает и наступает. Путята вон весь извелся. Каждое утро лес обходит, говорит, скверна дальше подбирается, почти до болота дошла, да и шепот ночами стал громче.
  
  - Значит и ходить не надо, Скверна сама придет. - Пафнутий наконец-то утер лицо от грязи.
  
  - Помойся лучше, сквернослов! Воняет так, что был бы жив - давно бы мухи засидели.
  
  - Ты же знаешь, домовой без дома вшиветь начинает. Мойся, не мойся - не поможет.
  
  - Тогда хоть грязь стряхни да просись иди. Степан уехал, а Леся впустит. Тебе не все ли равно, кто в дом позовет...
  
  - Что же ты сразу не сказала? - оживился Домовой. - Теперь заживем! Главное домой попасть, а там приберусь, уюту создам - хозяин простит!
  
  - О! Уже простит? Давеча только ворчал, что ты им жизнь спас, а они тебя из дому, а теперь на прощение надеешься?
  
  - Хозяин всегда прав, что бы ни учинил, потому мы к ним приставлены, а не они к нам. Им, живым, виднее, а у нас другая забота.
  
  Без дома Пафнутий совсем одичал: опаршивел, запсел, нахватал репьев да колтунов в бороду, стал смердеть и сквернословить. Первые дни он изводил себя, тосковал, орал и плакал под дверью в виде кошки - просил, чтобы пустили, но, получив пинка от Степана, в конец разобиделся и ушел к болоту. Там домовой, как и леший, стал слышать ночами шепот Черного леса. Что он нашептал Пафнутию - неизвестно, но домовой стал вдруг озлобившимся, желал на голову Степана всякие напасти и страшно на него ругался. Добрым словом вспоминал только Андрейку, за которого беспокоился и переживал. Мокша присматривала пока за домом и пыталась домового успокоить да облагоразумить, но тот все больше уходил в себя, а под конец и вовсе обезумел. Днем он зарывался в глину у болота, чтобы не вонять, и собирался помирать второй раз, а ночами носился по лесу как угорелый. Шумел, грохотал, трещал ветками, прыгал по деревьям, жутко орал, баламутя весь лес, и очень при этом веселился. Путяте это быстро надоело: мало того, что Черный лес под боком, так тут еще и местное чудило на всех страху нагоняет. Леший отловил Пафнутия среди ночи и высек ветками на виду у всего леса, а под конец еще и по шее двинул хорошенько. В общем, жилось в изгнании Пафнутию несладко.
  
  Разволновался домовой перед возвращением, растрогался. Стал в порядок себя приводить, прихорашиваться. Одежу вытряхнул, лапти от грязи обстучал, пытался волосы с бородой расчесать, да чуть пальцы в колтунах не оставил - так себя запустил. Мокша посмеивалась над ним, хихикала да поторапливала. Девкой красной дразнила и еще чем-то обидным, но Пафнутий не сдавался и внимания на кикимору не обращал. Провозился аж до самого утра - и то, Мокша его чуть не в пинки к дому погнала. Если Степан вернулся, может и не пустить обратно, хоть и времени прошло изрядно. Терпеть полоумного домового у себя под боком на болоте кикимора больше не хотела.
  
   ***
  Олеся всю ночь просидела у окна, волновалась, места не находила - то на крыльцо выйдет, то к воротам. Встанет, прислушается: не едет ли кто? Отец отправился в деревню накануне, затемно, и вот уже сутки минули, а его все нет. Наверное, что-то случилось. Может, телега сломалась, колесо отвалилось, может, с кобылой что, а может... О плохом думать не хотелось, но было боязно. А еще тяжелее от того, что пребываешь в неведении и сделать ничего не можешь. Вдруг помощь нужна, а тут сидишь, как на привязи - и с ребенком не пойдешь, и одного не оставишь, и позвать некого. Все-таки представилось самое плохое. От безысходности Леся разрыдалась, как маленькая, взахлеб. С детства не плакала, только в крайнем случае, да еще когда папку после разлуки увидела, а тут на тебе - сами текут, не остановишь. Вышла в сени, чтобы Андрейку не пугать, уткнулась в Степанову телогрейку и ревет.
  
  Тут в дверь поскреб кто-то. И еще раз, и еще... Олеся прислушалась: что за поскрёбыш наведался? Подошла уж было к двери, но утихло вроде, открывать не стала. Вдруг снаружи замяукало. Жалобно так, протяжно.
  
  - Мявка! - обрадовалась Леся. - Вернулась! Заходи быстрей!
  
  Отворила дверь настежь, да так широко, будто Мявка не кошкой, а коровой целой была - та бы точно поместилась. Мявка вбежала, хвост трубой, распушённый. Ходит, об ноги трется, головой бодается, помуркивает, рассказывает что-то, жалуется.
  
  - Где же тебя носило, гулёна, мы думали, сгинула в лесу! - гладила ее Олеся, приговаривая, за ухом теребила, пузо почесывала. - Пойдем, покормлю тебя!
  
  Провозилась с Мявкой и не заметила, как слезы высохли и тревога ушла, будто и не бывало. Кошка тем временем обежала все углы, обнюхала, пошурудила что-то лапой, подбежала к люльке, прыгнула на стул и заглянула к Андрейке, встав на задние лапы, прищурила глаза и замурчала.
  
  На улице зашумело. Леся выглянула в окно - папка приехал! Побежала встречать и столкнулась с ним прямо на пороге, обнялись крепко.
  
  - Посмотри, кто вернулся! Только ты не гони её больше, не надо. Пусть живет, уютнее с нею, да и Андрейку видишь как любит.
  
  Степан подошел к кошке, протянул руку. Мявка обернулась, скомкалась немного, оробев, уши прижала, но ткнулась в руку холодным носом.
  
  - Пусть живет, куда от нее деваться. - Степан сгреб кошку-домового на руки, погладил. - Ты её покормила хоть?
  
  За окном всхлипнуло.
  
  - Смотри, вот паразит, за мной пришел! - Степан посмотрел в окно.
  
  - Кто? - удивилась Олеся.
  
  - Да вот, дождик! Видать, будет почище, чем в деревне. Вон какой ветер поднялся, аж веткой в окно стучит!
  
  Домовой, перестав тарахтеть, глянул в окно через плечо Степана. Там стояла прослезившаяся Мокша, а рядом Путята, хитро прищурившись, грозил Пафнутию пальцем. Домовой, подмигнув в ответ, прижался к Степану и задремал.
  
   ***
  Страх ушел и не возвращался. Кузьмич уж и на почте просидел до темна, испытывая себя, и до дома по темноте пошел палисадниками да закоулками - ну не страшно и все тут. Вместо страха только веселость и уверенность, да еще на подвиги потянуло. Все-таки полезно иногда с друзьями о наболевшем поговорить, как камень с души своротило. А то и правда, если уж Степан ничего не испугался, так и он хуже что ли?
  
  - Вот вам! - крикнул почтальон кому-то в темноту и показал кукиш. - Кузьмич вас больше не боится! - и прислушался, на всякий случай, не ответит ли кто?
  
  В ответ взвыло, да так, что непонятно откуда. Вой был повсюду, громкий, тоскливый и жуткий. Кузьмич застыл, спина взмокла, поджилки затряслись, а в животе завязалось узлом. Стало вдруг страшно как раньше и до дома еще далеко. Что делать? Бежать? Догонит ведь, тварь этакая. Кузьмич заозирался в ужасе, поискал в надежде что-нибудь спасительное, да куда там! Кроме него, дурака старого, никто и носа на улицу не кажет, все дома сидят, трясутся. Кузьмич упал на колени и приготовился умирать, а вокруг все выло и выло без остановки, приближаясь.
  
   ***
  В деревне были только к полудню. Степан притормозил у сараев, осмотрелся, вдруг опять выскочит кто, и покатил дальше. Хотели приехать раньше, да прособирались долго. Леся еды бабке наготовила столько, что полдеревни накормить можно и еще останется; всю ночь не спала. Добрались до почты - на двери замок. И вообще, на улице тихо как-то и нет никого, только сейчас заметил. Хоть шаром покати. Странно... Обычно куры кудахчут, свиньи повизгивают, а тут как в гробу - ни звука, ни шороха, даже лая собачьего нет. Степан потоптался немного у почты, почесал в затылке и вернулся в телегу. Сделали крюк через дом Кузьмича - пусто. Даже в дверь постучали и позвали негромко - никого, только стыло как-то, будто обезлюдело тут давно, аж пробрало до дрожи.
  
  - Непонятно что-то... - Махнул Степан рукой. - Ладно, давай к бабке Нюре, потом разберемся.
  
  Только тронулись, как занавеска в окне у Кузьмича отодвинулась и на место вернулась, вроде подсмотрел кто. Степан собрался было поглядеть, да дернул поводья и двинули дальше - показалось поди.
   ***
  Бабка Нюра была плоха. Лежала на кровати, тяжело дышала и прерывисто всхлипывала. Вокруг суетился заплаканный Демка. Подносил то одно, то другое, то подушку поправит, то одеяло. Вид у Демки был почему-то затравленный и ходил он вокруг матери странно, не поворачиваясь спиной и не спуская с нее глаз, оттого часто спотыкался, гремел, ронял и опрокидывал. Бабка бранила его сквозь стоны, но ласково, незлобиво - от этого, видать, было легче. Вдруг на кровати затихло. Демьян втянул голову в плечи и крадучись подошел к матери. Нагнулся, прислушался: дышит, нет?
  
  - Степана зови! - прохрипела бабка несвоим голосом, глухим, как из бочки, и немного писклявым, будто изнутри кто говорил. Демка чуть не отпрыгнул от неожиданности, но мать схватила его за шею, зыркнула с ненавистью и с силой притянула к себе. - Ну! Что встал? За Степаном дуй! Помирает она, не видишь что ли? Не могу я больше в ней жизнь удерживать.
  
  Демка замычал, забарахтался, но вырвался, хоть и с трудом. Отполз в угол, нащупал какую-то палку и выставил её перед собой, защищаясь.
  
  - Что, мамку лупцевать будешь? - рассмеялся голос. - Ну бей-бей, только меня всё одно не достать. А хошь, добей её, почто зря страдает, а я в тебя переметнусь, нам с тобой ой как потешно будет!
  
  Демка помотал головой и заплакал.
  
  - Хотя... Тщедушный ты малость и ума ни на грош. Вона как сопли-то распустил. Никогда тебя не любил. Скучно с тобой, лучше Степана дождусь. О, вот и он, слышь? Лёгок на помине.
  
  С улицы и вправду зашумело, заскрипело и вскоре затопало по крыльцу.
  
  - Демка! Ты чего это на полу делаешь? - спросил Степан. - А плачешь чего, померла что ли?
  
  Тут в комнату вошла Леся с Андрейкой на руках. Демьян засмущался, вскочил, стал глаза вытирать и отряхиваться. Степан тем временем склонился над бабкой - дыхание у той было частым и прерывистым, как в горячке.
  
  - Видать, опоздали мы. Застали на последнем издыхании. Идите сюда, проводим человека. Не одна в последние минуты будет. Баб Нюр, ни о чём не тревожься - Демку мы не оставим, за домом присмотрим.
  
  Встали у кровати, помолчали. Вдруг бабка открыла глаза - а зрачков нет, только бельма пустые, схватила за руки Степана и Олесю, изогнулась дугой, выдохнула что-то с силой, обмякла и больше не дышала. Демка зарыдал.
  
  Пришлось задержаться в деревне на пару дней, чтобы проводить старуху как подобает. Степан еще несколько раз наведался к Кузьмичу, но того и след простыл. И вообще, за это время в деревне не встретили ни одной живой души, от этого было жутко и не по себе, особенно ночью. Степан с Демкой сами и гроб сколотили, и могилу подготовили на кладбище, а Олеся омыла бабкино тело и одела в чистое. После приготовлений гроб с покойницей оставили на столе, чтобы на третий день похоронить. Демьян оставаться в доме на ночь забоялся и лег спать в сарае на старой раскладушке, а Степан со своими остановился в его комнате. После сумерек в доме и вправду становилось неуютно, спалось плохо, постоянно чудились шорохи и стоны, а половицы скрипели, будто по дому кто-то бродил.
  
  В день похорон солнце палило нещадно уже с утра. Было душно, жарко, воздух был неподвижным, как кисель, все вокруг будто бы умерло или застыло на месте. Демка со Степаном умаялись, пока несли гроб до телеги. Каждое движение давалось с трудом, несколько раз отдыхали, взмокли хуже некуда, а ведь гроб еще нести по кладбищу, там аккуратно опустить в могилу, да закопать. "Эх, стар я уже для такого! - подумал Степан. - Вон как сердце-то заходится, того гляди выпрыгнет. Надо думать! Обычно вчетвером покойника несут, а тут вдвоем. Да и старуха тяжела, будто уже тут к земле тянет. Ты потерпи, баб Нюр. Только до кладбища донесем, похороним чин по чину, а там, глядишь, и я тебе компанию составлю. По жаре такой и помереть не мудрено, закопают меня с тобой в одной яме. Уф! Как же тебя теперь на телегу-то взгромоздить?" С горем пополам подняли на телегу, несколько раз чуть не уронили, но наконец-то двинули на кладбище. На улице по-прежнему ни души, Лесю аж передёрнуло от безлюдья: "Как сквозь землю провалились! Как такое может быть, чтобы вся деревня разом сгинула? И что делать? Ни милиции, ни связи. До города ехать? А толку? Всё равно не поверят, да и не поедет никто в эту глушь. Кроме почты и продуктов раз в неделю сюда никто носа не сует. Ни милиция, ни скорая. Хотя один раз скорая приезжала, к мамке, и то потому что фельдшером папкин друг тогда был. Ну вот, привезут продукты или почту, увидят и сообщат куда надо. Папке-то как тяжело, взмок весь, отдышаться не может. А Демке каково, мать хоронить. Нам хоть выговориться можно, когда на душе плохо, глядишь и полегчает, а ему, с его немотой, каково сейчас? Даже думать страшно". Демка тем временем устроился на краю телеги с равнодушным лицом, вперился в одну точку и не двигался до самого кладбища. Что у парня на душе, Степан так и не понял, хоть и пытался, поглядывая на него всю дорогу: "Жалко сироту. К себе заберем, там к делу пристрою, по хозяйству поработает, глядишь, и повеселеет. А тут, права была бабка Нюра, заклюют, а то и забьют по пьяни. Куда Кузьмич потерялся? Ладно, об этом потом, до кладбища бы добраться, да старуху схоронить".
  
  До кладбища добрались быстро. Благо что располагалось оно недалеко от деревни, километрах в двух в противоположную от леса сторону. Кладбище было старым, неухоженным, поросло кое-где корявыми узловатыми деревцами. Тут и там на глаза попадались покосившиеся кресты, щербатые надгробия да поваленные ограды. Хоронили тут испокон веков и по сей день, кладбище разрослось, новые могилы уже занимали часть дальнего поля, которое давно уже никто не пахал и не засеивал.
  
  Телега, подпрыгивая на кочках и торчащих из земли корнях, с трудом пробиралась по заросшей колее. Лошадь постоянно спотыкалась и недовольно фыркала, неспешно перебирая копытами. Степан её не торопил, не хватало еще кобыле здесь ноги переломать. Наконец остановились возле свежевырытой могилы. Степан с Демкой попрыгали с телеги, принялись снимать гроб. Работа пошла споро и легче, чем у бабкиного дома, будто что-то отпустило. Все делали молча, не проронили ни слова. Подтащили гроб к могиле, провели вожжи под ним, чтобы на них гроб вниз опустить, остановились попрощаться.
  
  - Ну, бывай, баб Нюр, - сказал Степан, переминаясь с ноги на ногу. Видно было, что слова даются ему с трудом. - Покойся с миром, с Демкой все нормально будет. Слышь, Демк, не оставим мы тебя. Подсобим всегда советом, делом, теплом человеческим. Я это специально перед мамкой твоей говорю - не вру, значит, не кривлю душой. Приму тебя как сына, а Леся сестренкой будет. Ну, вот так, значит... Говорить я не мастак, пусть земля тебе будет пухом.
  
  После слов Степан подошел к гробу, чмокнул покойницу в лоб, отошел в сторону. То же повторила Леся. Демьян осмелился подойти не сразу. Долго стоял, вперившись в землю, теребил пуговицу на рубахе, губы его тряслись. Леся подошла к нему, обняла за плечи, мягко подтолкнула вперед. Демка собрался с духом, сделал безразличное лицо, хотя видно было, что вот-вот разрыдается, подошел, обнял мать. Простоял он так долго, Степан с Лесей его не торопили, отошли в сторонку, ожидая. Наконец Демьян поднялся. Накрыли гроб крышкой, стали приколачивать. Руки у Демки тряслись, вместо гвоздя саданул себе по руке, после чего Степан его потеснил и сделал все сам. Не удержал Демка и гроб, когда опускали. Вожжа сорвалась с руки. Гроб полетел вниз, ударился о землю, хрястнуло, крышка отвалилась. Степан аж подпрыгнул, а Леся взвизгнула от неожиданности. От встряски у покойницы рот перекосило, а глаза открылись и смотрели прямо на Демку. Тот как стоял, так и сел на землю и, тихо подвывая, стал отползать назад, пока не ткнулся спиной в чье-то надгробие.
  
  - Что-то из рук все валится у меня, - сказал Степан и спрыгнул вниз, кое-как поправил гроб, приколотил крышку. О том, что увидел у бабки слезы в глазах, он никому так и не сказал, хотя самого затрясло от жути. Кинули по горсти земли вниз и стали закапывать. На обратном пути Демку все-таки прорвало. Сначала просто заплакал, а затем завыл в голос. Степан с Лесей его не трогали, ехали молча, на душе было муторно.
   ***
  Волокита был тих и уже который день никак себя не проявлял. Поначалу нужно привыкнуть к новому месту, осмотреться, а потом и показаться можно во всей красе. Осторожность Волоките никогда не мешала, хоть и был он нраву взрывного, нетерпеливого. Вот давеча, захотелось ему в первую ночь на новом месте поразмяться да почудить, но сдержался. И правильно сделал - много интересного для себя почерпнул, пока лежал и из глубины подслушивал. Слушал, слушал, да на ус мотал и намотал вот что. Понял Волокита, что тут ему не развернуться и лучше было не приходить сюда вовсе. Но раз уж здесь - что поделать, назад пути нет. Помехой Волокита считал тутошнего домового. Сам домовой страха в нем не вызывал, и не таких спроваживали, но этот, как его, Пафнутий, был не как все. Все домовые - а сталкивался с ними Волокита не раз - были ленивые, зажравшиеся. Особливо те, у кого хозяева были покладистые. Тем домовым только и оставалось что за печкой сидеть да хозяев через сны науськивать, что делать да как, чтобы ему, домовому, ещё удобней было. За эту лень Волокита домовых ненавидел и побыстрее старался от них избавляться. Пафнутий же в нем вызывал несколько иные чувства. Был он прыток, деятелен, а хозяев оберегал и старался труд их домашний наоборот облегчить. За это Волокита его даже зауважал. За это, и ещё за то, что Демьян Пафнутию тоже по духу не пришёлся и терпел тот его только из-за хозяев. Хороший домовой, но избавиться от него все равно придётся. Сам по себе домовой не помеха, а вот друзья его могли все попортить. Как Пафнутию удалось поладить с кикиморой и лешим, для Волокиты была загадка. Загадка не загадка, а с ними тоже нужно что-то делать, раз уж под руку попались. С этими думками Волокита и уснул, свернувшись калачом на душе у нового хозяина, порешив себя не выказывать, пока не сообразит, как их всех одолеть.
   ***
  Идет Степан по полю, а вокруг рожь высокая, по грудь и куда ни глянь, всюду она золотая. А небо голубое-голубое, яркое-яркое, глубокое, будто вода и хочется в него окунуться, нырнуть, достать до самого дна. Ярко светит солнце, отражаясь во ржи, отчего кажется, что плывешь по золоту. И вот плывет так Степан, гладит колосья руками, счастливый, хохочет от радости. Никогда так не смеялся, никогда не было так легко, будто умер и в Ирий попал. Вдруг видит, в далеке стоит кто-то и рукой машет, а кто - не разглядеть, но до боли знакомый, родной, и зовёт этот кто-то, поторапливает. Степан ускорил шаг, заспешил, аж сердце зашлось, а на душе волнение, как на свидание собрался. Всматривается он в даль до рези в глазах, узнать пытается, и вдруг осенило его, как обухом по голове! Анюта ждёт его, живая! И вот она все ближе, ближе, можно уже и лицо разглядеть. Подбегает Степан, хватает жену, обнимает, кружит вокруг себя, а из глаз слезы сами собой брызжут, как луком натер, но то от счастья, от радости. Вдруг улыбка у Анюты спадает, лицо подергивает сумеркой и видит Степан сквозь неё темноту и очертания комнаты, будто спит он дома на кровати, а вместо лица жены дыра в иное. На мгновение лицо возвращается назад, но уже не её, а чужое,гневное и говорит Степану скрипучим голосом: "Ах ты выродок чертячий..."
   ***
  Спать Волокита любил. Хорошие сны смотреть приятно, да и ждать становится не так тягостно, и в момент нужный ты всегда отдохнувший и полон сил. Если бы не сон, Волокита давно бы сгинул из-за своей неуемности, благо теперь никто спать не мешал, не то что в деревне. Но и тут поспать не дали... Только захрапел в новом теле, как вокруг загромыхало что-то, опрокинулось. Волокита подпрыгнул, задышал часто-часто, а внутри все бурлит, все клокочет: кто разбудил, кто посмел? Ага, Демка посреди ночи до ветру ходил, да в потьмах ведро перевернул! Тут-то терпение у Волокиты и иссякло, тут-то злоба и попросилась наружу. "Ах ты выродок чертячий!" - сказал он голосом Степана, вскочил и пошёл вразнос...
   Хоть и поддавался Волокита часто внезапной злобе, но так же быстро отходил и возвращал сметливость ума. Понял он, что совершил глупость, проявил себя раньше времени, но было поздно, теперь нужно исправлять. Завертелся, закружился Волокита в бешеном танце. То мраку нагонит, то Неразбериху призовёт, пелены в глаза наплетет, прыгает из хозяина в хозяина, по потолку перебегает, мечется. Все, лишь бы его не заметили, не поняли, что он есть. Не время ещё, не время! Вот и Пафнутий ввязался - получай оплеуху домовой. Степана об стену, Лесю через стол, пинка кикиморе, пинка Демьяну, опять пинка Демьяну, люльку опрокинуть, чтобы отвлечь, снова всех раскидать. Шум, гам, переполох, сумятица - вот, что требовалось Волоките! Уф, удалось, вроде. Умаялся, спать пора!
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"