Большой Бетон, братцы мои, это такая зараза, что если уж он пойдет -- то его, бывает, сутками не остановишь. Так идет он себе и идет, не останавливаясь, пока весь не закончится. Вроде поноса. Остается только пережить и перетерпеть, противиться бесполезно. И никакой фталазол не поможет.
В тот день Большой Бетон пошел с самого утра, поначалу примерно как сентябрьский дождик -- ни шатко, ни валко, ни шустро, ни швыдко. По одной машине в полчаса, а то и пореже.
"Пошел? Куда пошел"? -- недоуменно спрашивают некоторые.
Отвечаю: на силовые полы он пошел. А силовые полы, в свою очередь -- это такой котлован размером чуть поменьше садового участка и глубиной метра полтора-два. Стенки котлована выложены кладкой в полкирпича, а его внутренний объем заполнен решетчатой пространственной конструкцией, сваренной из стальной арматуры. Если теперь умело залить в него бетон и дать затвердеть -- получится умопомрачительная толстенная железобетонная плита, на которой хоть даже Кинг-Конг может станцевать чечетку, и ей все равно ничего не сделается. Но это если умело залить.
Главное в заливке -- непрерывность. Если остановить Большой Бетон хотя бы на час, то уже уложенная часть бетона покроется тонкой твердой корочкой, по этой корочке образуется граничный слой, и все, что будет уложено сверху, будет держаться на соплях. Монолитность нарушена, прочность ни к черту и пиши пропало. Вместо твердокаменных и несокрушимых силовых полов получится посмешище и хлипкая размазня курам на смех.
Потому-то Большой Бетон идет непрерывно. Он идет, а неквалифицированные строительные рабочие (в нашем случае, по совместительству -- будущие ракетные проектанты) скачут по арматуре, как белки, и стараются равномерно распределить прибывающий бетон по всему объему котлована. Для этого применяются тривиальные лопаты, а также порождение века прогресса -- электровибраторы. Вот напечатал я это слово -- и хотел было встать на путь скабрезных аналогий, однако вовремя одумался. Потому что в те далекие годы слово "вибратор" было известно нам только в его строительном значении, и никак не рассматривалось как повод для похабных шуток. (Замечу в скобках: в те годы соответствующая тема ограничивалось невинными анекдотами про поручика Ржевского, с провинциальными барышнями и огурцами. Ну, помните наверное -- соответствующие мышцы сокращаются при попадании холодной монетки на голый живот, и можно устроить соревнование "кто дальше").
...Так о чем я? Да, о вибраторах в строительном смысле слова. Работа эта несложная и не тяжелая, а скорее нудная и однообразная. Раз за разом погружаешь этот дрожащий набалдашник в бетон, бетон тоже начинает дрожать, и медленно, лениво и нехотя чуть оседает, чуть растекается, чуть уплотняется и заполняет случайные пустоты. И никакого упоминания эта работа не заслуживала бы, если б не одно обстоятельство: развлекаться с этими вибраторами приходится почти сутки подряд, лишь с краткими паузами. И все ради обеспечивая той самой непрерывности. Собственно, именно по причине своей длительности такое развлечение и именуется громко -- Большой Бетон.
* * *
Для обеспечения той же самой непрерывности с самого утра между бетономешательным заводом где-то за МКАДом и стройкой "Корпус-24" установилась непрерывная карусель самосвалов-бетоновозов, циркулирующих по замкнутому маршруту. Пришел груженый с бетоном, вывалил, погнал порожняком на завод, встал под погрузку, принял, снова пошел на "Корпус-24" груженый, вывалил... Ну и так далее, раз за разом.
Только это сказать легко -- "вывалил". На самом деле действо выглядит чуть сложнее: самосвал МАЗ, выпуская струи едкого дизельного дыма, осторожненько, мелкими рывками подползает к краю котлована задним ходом. В кузове переваливаются ленивыми волнами семь тонн живого бетона, вроде тяжкой безвкусной геркулесовой каши. Вокруг самосвала стоит неописуемый мат, иногда заглушающий рев дизеля. Наблюдается очевидный конфликт интересов: мы страстно желаем, чтобы МАЗ подполз к котловану как можно ближе, и весь бетон вывалился прямо в котлован. А водила более всего заботится о том, чтобы не провалиться в котлован задними колесами и не застрять тут до ночи. Истина рождается в споре. Когда тот же водила приезжает во второй раз, дело идет уже полегче, в третий -- в спокойной деловой обстановке. На пятый раз -- просто молча.
Далее рев двигателя переходит в надрывный вой, кузов медленно поднимается, постепенно приоткрывается задний борт, и в какой-то момент вся семитонная серая масса в кузове тихо трогается с места и начинает, нехотя, ускоряясь, с урчанием и шорохом ползти вниз, а потом свинцовым шлепком и тяжелым чавканьем плюхается на землю, и в разные стороны расползается бесформенная куча, похожая на мерзкого Джаббу Хата из первой серии "Звездных войн".
Ууоохх!! Разбегаемся, отпрыгиваем, отшатываемся, отплевываемся, стираем с морды цементные шлепки и брызги. Тем временем в поднятый под углом 60 градусов кузов уже карабкается (проклиная свою долю) специально обученный человек, встает одной ногой на верхний край заднего борта, а другой ногой упирается в дно опустевшего кузова. Увы, как правило, "семитонная серая масса" не вываливается вся целиком. Три-четыре центнера остаются прилипшими возле передней стенки -- там, вверху кузова, все еще поднятого на 60 градусов. Уже упомянутый "специально обученный человек" берет специально заготовленный железный скребок на пятиметровой железной рукоятке, и начинает на вытянутых руках изо всех сил шкрябать, скрести там вверху, ворочать, как кочергой, стараясь отлепить прилипшее и отодрать присохшее. Изнутри кузов МАЗа кажется поистине огромным, размером примерно с танкодесантную баржу, соответствующей длины и ширины. Хоть на велосипеде по нему катайся. Кажется, ты в нем затеряешься, пропадешь, и никто не заметит. Еле дотягиваешься скребком до той передней стенки. Наконец, удача! То, присохшее, тоже трогается с места, и с нарастающим гулом несется по дну кузова. Все-таки три-четыре центнера! Подхватит и вовлечет -- костей не соберешь. Представляете себе... Тут надо улучить момент и вовремя убрать ногу, которой упираешься в дно. Куда убрать? Не спрашивай, убирай быстрее!! Нарастающее "Вшшш.."... Пара секунд как цапля на одной ноге, без равновесия... Вшшшиххх! Пролетело-прошуршало -- и можно снова упереть ногу в дно вздыбленного стального корыта, равновесие восстановлено.
После чего специально обученный человек (довольный, что остался цел) бросает скребок, выпрыгивает из кузова с воинственным криком, кузов опускается, машина уходит.
"За все время съемок этой сцены никто не пострадал".
Случаются, конечно, и исключения. Ближе к обеду приехал один клоун на МАЗе из серии "нарочно не придумаешь". Главный орет ему: "Стоп! Задний ход! Сдавай!", а тот отвечает так себе вежливо и спокойно: "Хуёв тебе полный рот, а не задний ход. У меня задняя передача вообще не работает". Встал параллельно краю, вывалил все на землю в пяти метрах от котлована, и на том спасибо. Делайте с ними что хотите. Потом мы все семь тонн перекидывали руками и лопатами. Когда он приехал во второй раз и проделал тот же бесчеловечный номер, ему тоже вежливо и спокойно сказали "Извини, дядя, но без задней передачи ты к нам лучше больше не приезжай. А то мы тебя прям здесь в котловане и похороним". Водила отреагировал тоже вежливо, и тоже спокойно: "Да и на хуй вы мне больше не срались, пидарасы, приезжать еще к вам". И оказался человек слова, действительно, больше ни разу не приехал.
В общем, такая вот работа на Большом Бетоне.
За день мы успели уложить чуть меньше половины котлована.
Потом, ближе к концу смены, машины пошли почаще. А совсем уже вечером -- так просто одна за другой. Что и естественно: в дневное время у бетономешательного завода большое количество разнообразных потребителей, и наши "силовые полы" -- лишь один из них. Конкурируем за ресурсы и получаем лишь толику. Зато ночью, когда все нормальные люди спят и бетоном не интересуются вовсе, мы со своими силовыми полами автоматически превращаемся в монопольного потребителя. Можем почувствовать на себе всю производственную мощь бетономешательного завода, оставшись с ним один на один в честном поединке. Он готов нас доверху залить, завалить, раздавить мегатоннами своей хлюпающей продукции.
Так что примерно часов с восьми вечера ритм жизни у нас резко убыстрился, как при просмотре кинохроники времен Первой Мировой через современный кинопроектор. Долго ли выдержат в этом темпе герои Вердена и Перемышля? Вот и у нас тоже постепенно начала наваливаться усталость, наполняя нудной тяжестью руки и ноги, и бесконечный поток Большого Бетона начал вызывать растущее отвращение. А уж когда летний день совсем склонился к закату, и тихие городские сумерки спустились на Ленинградское шоссе и улицу Дубосековская, и на небе показалась луна, а над нашим котлованом зажглись немилосердные строительные прожектора -- тут-то тоска овладела всей нашей бригадой безраздельно. И что это за несчастная судьба такая -- росчерком чьей-то руководящей длани быть брошенным в неравную борьбу с Большим Бетоном? Работе, казалось, не будет ни конца, ни края, самосвалы подходили с удручающей частотой и регулярностью, компенсируя дневные паузы и перебои, а руки-ноги-спина ныли с каждой минутой все сильнее и сильнее. Дотянуть до рассвета на Большом Бетоне -- недостижимая мечта, хмурая дорожка между гитлеровскими рабочими лагерями и общими работами ГУЛАГа. Особенно раздражала ситуация, когда не успели мы еще вытрясти один самосвал, а уже приходит следующий. Расшатанные нервы, потогонная система, конвейер на износ. Некоторые водилы приезжали к нам уже по пятому-шестому-седьмому разу, мы их узнавали по номерам машин и различали по именам. Они нам сочувствовали. Один сердобольный даже подарил Главному яблоко:
-- Ну, как вы тут мужики? ДЕржитесь? Ну, держИтесь, держитесь...
А если все-таки случался между самосвалами краткий перерыв, то бригада валилась на землю или арматурную решетку в позах трупов с подкосившимися ногами, не выпуская вибраторов из рук. Разговоры все стихли, разговаривать было не о чем. Перестали даже повторять дурацкую строительную шутку-каламбур, прозвучавшую с утра раз двадцать, наверное. Или сто двадцать.
[мечтательно]: "Нам сюда бетоно- бы меша-а-алку..." -- [недоуменно]: "А зачем нам бетонобымешалка?" -- [назидательно]: "Бетонобымешать!".
Что, она вам не кажется смешной? Ну это потому что вы Большого Бетона не нюхали.
С привычной завистью думалось, что остальные пять бригад в данный момент мирно сопят в теплых постельках, чистенькие, мытые и благодушные.
* * *
Ближе к полуночи на объекте неожиданно появляется мастер отряда Малинкин. Там, в большом и вольном мире, отбивают двенадцать раз кремлевские куранты бам-барлам-барабам, "начало шестого сигнала соответствует...." Тик-тик-тик-тик-тик-Тааа, потом мощно ударяет по ушам "Союз нерушимый..." в хоровом исполнении. А у нас тут -- как в хоккейной раздевалке в перерыве между пятым и шестым овертаймами, финал Восточной конференции. Кто где стоял -- тот там и упал. И до сих пор лежит. Сейчас полежит еще минутку-другою, и снова придется вставать, кряхтя и опираясь на лопату, а кому-то еще -- по очереди -- лезть в кузов с этим чертовым скребком.
Мастер Малинкин, однако, представляет собою разительный контраст с окружающим: из строительного у него -- только каска на голове и производственное выражение лица. Все остальное сугубо "по-граждАни": беленькие кроссовочки, синенькие джинсики, светленькая футболочка, сквозь которую выпирает брюшко. В руках чистенький кожаный чемоданчик типа "дипломат". Пузатенькая тень в резком свете строительных прожекторов, вертит головой, жмурится по-кошачьи и вроде бы ухмыляется пшеничные усы. По строительному лабиринту Малинкин продвигается максимально аккуратно, лавируя между лужами грязи, остатками цементной жижи и черными масляными пятнами (откуда-то из-под самосвалов натекло). Время от времени бросает внимательный взгляд строго себе под ноги, на лице мелькает гримаса невыразимого омерзения ко всей этой грязи, цементу и машинному маслу. И в самом деле, в таких-то белоснежных кроссовочках, которые у барыг чуть ли не целую стипендию стоят...
Бригада пронаблюдала эту фигуру без особого интереса. Из той обычной ненависти, которую испытывает человек усталый, рабочий и грязный к человеку отдохнувшему и чистому, рождаются забастовки, социальные катаклизмы и революции. А нашем случае -- только облачко беззвучной неприязни поднялось над котлованом.
Не обращая никакого внимания на возникшую стену отчуждения и молчания, Малинкин, так же молча, достает рулетку и начинает что-то вымерять по краю котлована, вышагивать туда-сюда, заглядывать вниз, хмурить брови и шевелить губами, будто высчитывая что-то в уме. Еще раз прошелся вдоль. И еще раз, явно считая шаги. Что он нас, за дурачков что ли держит? Разыгрывает тут руководящую роль что ли?! А мы его приличным человеком считали... Вообще-то всем известно, что Малинкин -- человек хорошой, и обижать его грешно. Но тут уже усталым людям терпеть просто невозможно, и правила приличия уходят на второй план. Еще немного, и в Малинкина полетят сырые бетонные "снежки", а то кто-нибудь и совковой лопатой по заднице шлепнет.
-- Слышь, Андрюх. Шел бы ты уже отсюда нах, а? Без тебя тошно...
Малинкин закрывает глаза, поднимает брови "домиком", поджимает губы и в негодовании трясет головой. У женщины средних лет такая гримаса могла бы означать, например: "Нет, просто нет слов. Просто нет слов! Я же ей говорила что он скотина козел и мерзавец и бросит ее с ребенком вместе а она не верила". А у Малинкина?
После чего он молча отворачивается и продолжает свои изыскания с рулеткой.
А потом вдруг что-то меняется в его движениях и позе, вдруг -- некое всеобщее неуловимое движение по всему котловану и окрестностям, словно легкий кислородный ветерок подул. Оживают неподвижные тела, слегка приподнимаются головы, теплеют души, и светлеют лица. Все смотрят в одном направлении. Будто незнакомый бородатый дядечка появился со стороны Геннисаретского озера и направляется к арамейским рыбакам.
Что же?! Нет, глаза отказываются верить увиденному! Неужели?! Да-да, именно то, что видят глаза, и происходит в реальности: Малинкин отрывает свой дипломат, вытаскивает оттуда... Нет, ну такие характерные золотые звездочки на коричневом, и блестящая фольга на пробке, ну просто невозможно ошибиться!.. Коньяк!!! Азербайджанский по 7-80.
Неторопливо ставит на его край котлована.
Благоговейная внимательная тишина, как за секунду до первого взмаха дирижерской палочки. Слышен шорох отдельных песчинок, потревоженных стеклянным коньячным донышком и ссыпавшихся по арматуре вниз.
Потом он снова возится с рулеткой, задумчиво хмурится, шевелит губами, с миллиметровой точностью отмеряет пару метров в нашу сторону, и ставит на край... Еще один коньяк!!
Ну и так далее, всего шесть коньяков -- именно столько влезает в дипломат. Плюс столько же граненых стаканов, если каждый стакан надеть на горлышко каждой бутылки.
Недоумение переходит в радостное изумление, и затем почти сразу -- в нарастающее ликование. Синхронная гальванизация кадавров. Тот, кто минуту назад сидел на куче керамзита, закрыв глаза, опустив голову и уронив руки на колени -- тот вскакивает на ноги и восторженно потрясает в воздухе лопатой. "Андрюха! Красавец!" И даже тот, кто минуту назад горизонтально валялся теплохладным трупом на песке возле цементной лужи -- и тот тоже вскакивает на ноги и тоже восторженно потрясает лопатой в воздухе. "Андрюха! Ты лучший!" Слышны крики: "Качать! Качать!"
Степень ликования станет еще более понятной, если упомянуть, что на дворе -- лето 1985 года, всего несколько месяцев назад вышел в свет Указ, и никакого спиртного в свободной продаже купить невозможно в принципе. Только по каким-то дурацким талонам, и только выстояв трехчасовую очередь, и только один раз в месяц, и вообще хватит об этом, а то я сейчас разрыдаюсь при воспоминании об издевательствах на государственном уровне, которым в течение несколько лет подвергался советский народ. Так что возвращаемся на край котлована.
Малинкин подчеркнуто равнодушен к восторженным проявлениям в пролетарских массах. Он демонстративно поворачивается к нам боком, и обращается исключительно к Главному, причем нарочито негромко и сугубо деловым тоном:
-- Эдик!..Эдик. Иди сюда. Йиврей...
Главный подскакивает, весь сияя, нервно облизываясь, сдвинув каску на затылок, глаза-фары как при базедовой болезни:
-- Ну, Андрюх, ну ты вообще, ну просто нет слов!! Ты, Андрюх, извини, если мы про тебя что не...
--
Эдик... Йиврей... Доведи до сведения своих... м-мм... -- Малинкин оглядывается на нас с выражением максимальной брезгливости и омерзения -- ... работников... Что до утра они будут работать по методу "маяка"...
--
Моряка? -- Главный недопонимает. Тоже одурел уже от работы.
--
Маяка, Эдик. Маяка... Суть такая... Видишь вот этот коньяк? То есть маяк?
--
Ну, дык, Андрюх! -- восторженно взвывает Главный, а мы ему подпеваем хором.
--
Бетонируете котлован до первого маяка. То есть коньяка. Выпиваете. Потом бетонируете дальше. Доходите до второго. Выпиваете. Ну и так далее... Да... Метод, конечно, новый, нуждается в обкатке. Но общая идея, думаю, понятна?
Общие крики одобрения заглушили даже рев очередного подъехавшего МАЗа
-- То-то, бля. -- довольный Малинкин слегка ухмыляется в рыжие усы.
Этот МАЗ он еще как-то вытерпел. Хотя чуть было не полез в драку с водилой из-за того, что тот, по мнению Малинкина, не доехал до котлована двадцать сантиметров. Хотя чуть было глотку не сорвал, когда Леха Гитлер со скребком полез в кузов выбивать остатки бетона: "Да куда ты его?! Да кто ж так, еб твою?! Да левее давй!! Да не туда!!". А уж когда сама укладка пошла, тут Малинкин просто извелся, раздавая краткие, но емкие рекомендации по обращению с лопатой и вибратором. Мы внизу в котловане, чуть ли не по колено в бетоне, и лица в цементной коросте и ноги гудят, и руки ноют, и пальцы уже окостенели в полусогнутом состоянии -- строго по диаметру черенка лопаты. А Малинкин в своих кроссовочках и джинсиках скачет наверху по краю котлована, как ватерпольный тренер по бортику бассейна, и дает указания вниз: "Вон туда, вон туда еще добавь! Да куда ж ты его?! Да не туда! Еб, да кто ж тебя так учил?!"
В общем, СССР-Венгрия, 1956 год, Мельбурн. Сам бы прыгнул в воду и забил, да правила не позволяют. Впрочем, подгонять никого особо и не нужно было -- впереди, в туманной дымке ночи призывно подмигивал первый маяк.
Следующую машину Малинкин встретил мрачной решимостью и словами "А и хуй с ними". В адрес своих белых кроссовок. "Глаза б мои на вас на всех не глядели" -- это уже в наш адрес. Снял светлую футболочку, почесал брюхо, отобрал у меня скребок (уффф!... была моя очередь) и со свежими силами в джинсиках-кроссовочках резво полез в кузов. Если объективно -- то со скребком он там управлялся ничуть не лучше, чем Леха Гитлер или я. Но и не хуже.
А потом снова пошла укладка. Малинкин постоял еще полминуты на бортике, задумчиво глядя то на нас, устало копошащихся в котловане, то на свои джинсики (почти еще чистые) и кроссовочки (бывшие белые). После чего со словами "А, все равно им уже пиздец" схватил лопату и прыгнул к нам в котлован. Цементная грязь радостно чавкнула и приняла его в свои объятия. Кто-то из жалости все же отдал ему свою робу с барского плеча, чтобы цемент не шлепал на голую спину.
Уже к первому маяку, то есть коньяку, Малинкин был практически неотличим от нас внешне. Такая же цементная короста на лице, сквозь которую хлопают красные глаза. Такая же роба, пропитанная засыхающим цементом, так что если снять ее и поставить в угол -- она будет стоять без поддержки самостоятельно, не теряя формы. Такие же килограммовые комья цементной грязи на ногах, так что не разглядеть что там под ними -- белые кроссовки и строительные кирзовые ботинки. И со штанами та же история. Ну, разве что двигался Малинкин поживее нас, и руки у него еще не дрожали от усталости. Оттого ему и доверили разливать первый маяк (то есть коньяк).
И второй маяк (то есть коньяк) ему тоже доверили. Ну и так далее.
Время давно уже остановилось и перестало исчисляться часами и минутами. Время превратилось вот в эту мертвую ленивую серую массу, которую надо раз за разом, тонна за тонной разгребать и перекидывать лопатой, и утрясать вибратором. Никто не филонил, никто не сачковал, никто не отлынивал. Единственное послабление -- в кузов со скребком лазили уже не по очереди, а только добровольцы. В остальном же все достояли до самого конца более-менее прилично и ровно, без дезертирства и истерик. По этому поводу у меня по сию пору гордость за всех этих людей и уважение.
...Последняя машина ушла уже в рассветных утренних лучах, в начале седьмого, оставив над котлованом последнее облако дизельной гари. Точно помню, что в последнюю машину со скребком лазил Малинкин. И в предпоследнюю Малинкин. И в пред-предпоследнюю тоже Малинкин. Потому что больше никто уже не мог ворочать эти чертовым скребком. Ту последнюю машину раскидали механически и без эмоций, как роботы, которые рассчитаны на 220 вольт, а им из розетки подают только 127. Теперь котлован был полон до краев, и бетонная масса почти похоронила под собой верхние ребра металлического каркаса. Как и было задумано.
Кто-то сказал "Шабаш". Помню, я вылез, осел-ополз на керамзитную кучу, и захотелось заплакать. От жалости к себе и от долгожданного облегчения. Что не надо больше заставлять себя, и не надо больше притворяться живым, и не надо больше вызываться добровольцем в кузов со скребком. "Я забуду -- тело вспомнит", как сказано у Санина.
Малинкин разлил шестую, последнюю, и у него уже тоже дрожали руки. Даже не то чтобы дрожали, а уже просто ходуном ходили, и маяк (то есть коньяк) он чуть не уронил. Опустошили, кто-то хотел бросить пустой маяк в котлован и утопить его в бетоне вибратором. Малинкин воспротивился и неверным движением швырнул стекло в стенку. Сколько-то посидели в неподвижном цементном оцепенении. Под ногами жирно поблескивал студенистой серой массой Большой Бетон, заметно присмиревший.
Еще помню картинку на обратном пути. Только-только начинается над Москвой новый день, косые лучи утреннего солнца в кронах деревьев возле железнодорожной станции "Ленинградская". Медленная группа пьяных раненых и военнопленных, захваченных при штурме цементного завода, бредет на заплетающихся ногах, вихляясь, опираясь на лопаты, вдоль путей 23-го трамвая. И заплетающийся разговор заплетающимся языком:
-- Бля, Андрюх, а чё эт за пиздец такой получается? Какого хера мы тут целые сутки въё? Кого-то на смену можно было прислать, а? Там в штабе чё, фишку не рубят штоль? Ну вот ты один пришел, спасиб тебе канешна...
-- Да какой там штаб нах... Насрать им всем... Гандоны... Командиру характеристика в аспирантуру, комиссару в партию, ну и...
--
Блин, а ты... Ты-то сам зачем в штаб?
--
Я-то? О-ох, Эдик, не знаю... Мудак, наверное...
* * *
В последний день работы было у нас какое-то анонимное анкетирование. Типа, комсомольский демократический централизм в действии. Нужно было ответить на вопрос "Ваше мнение о руководстве строительного отряда", и далее подпункты "командир", "комиссар", ну и так далее. Лаконичнее всех и выразительнее всех написал Валера: