Без имени

Перед тем как уйти, она собиралась недолго: провела по губам гигиенической помадой, причесалась. Закрыла кабинет, закинула сумочку на плечо, неторопливо спустилась по лестнице в вестибюль, где за стеклянной перегородкой сидел ублюдочного вида охранник. Согласно ее представлению - типичный представитель низкооплачиваемых слоев: низкорослый, с неопрятными усами неопределенного цвета. Она сдала ему ключ, коротко бросив через плечо:

- Двадцать третий.

Охранник глянул на нее с плохо скрываемым любопытством, задал закономерно ожидаемый вопрос:

- А как вас зовут?

Она бросила на него взгляд краешком глаза через плечо:

- Моя фамилия стоит в вашем журнале напротив номера кабинета, ключи от которого я сдаю. - Про себя подумала, что сообщить имя этому мужику, все равно, что пройтись по улице голой. Она считала имя чем-то очень личным, даже интимным, а посему, негоже предъявлять его по первому требованию.

Холодный грязный автобус подкатил к остановке. Поток меховых шапок в облаке пара занес внутрь. Она стояла, притиснутая к постороннему колючему пальто, полностью уйдя взглядом в себя, не обращая внимания ни на грубые попытки пассажиров пробраться к выходу, ни на занемевшие от холода пальцы. Просто, сегодня был тот самый день, когда что-то оживает на донышке души. Когда трепетный и робкий огонек начинает мерцать. Сначала далеко-далеко. Затем, потихоньку разгорается и согревает.

Она хорошо изучила его, начиная от блеска робкой искорки и заканчивая сильным спокойным пламенем, дарящим вдохновение и ощущение полноты жизни. Не могла сказать заранее, когда именно это случиться, но лишь почувствовав, безошибочно знала, - вот оно. Так и сейчас: это случилось! Случилось, и все остальное перестало существовать. Исчез тесный автобуса, дурно пахнущие пассажиры, двадцатипятиградусный мороз. Все где-то там, позади, сбоку, или побоку, в прошлом. Настоящее, только внутреннее настоящее, манило и завораживало.

Обычно долгий и раздражающий путь домой пролетел незаметно. Через четыре лестничных пролета она остановилась и открыла дверь. Квартира отличалась полным отсутствием того, что хоть как-то говорило об индивидуальности хозяйки. Это был предмет своеобразной гордости. Комната может выдать хозяина. Обозначить для других то, что подобно имени, должно открываться не всем. Редкие гости никогда не произносили "уютно и мило". Говорили, что аккуратно и чисто. Шутили, что "стерильно". Давным-давно один наглый тип заявил, что не мешало бы оживить обстановку .... , больше он не появлялся.

Внутри все тихонечко напевало и, сняв сапоги, она первым делом вставила в магнитофон старую потертую кассету. Эти мелодии совпали, и яичницу сегодня она жарила совсем не так, как вчера.

В обычные дни ее прошлое напоминало ледяные крупинки, - стоило взять, сразу же таяли. Сегодня эти крупинки превратились в крупные блестящие жемчужины, распускающиеся в пальцах, подобно бутонам. Она могла любоваться ими, перебирать и рассматривать, не опасаясь, что они окажутся всего лишь влагой на ладони. Прошлое открывалось, как цветок, такое же свежее, словно случившееся только сегодня. Воспоминания оживали, картинки в калейдоскопе менялись, а сладкая и щемящая ностальгия заполняла все внутреннее естество.

В одном из шкафчиков лежали несколько общих тетрадок, хранивших разной давности дневниковые записи и обрывки стихов. Тонкая пачка писем и две записные книжки.

Когда соответствующая музыка быта включена, а вино налито в простой

стеклянный фужер, она открыла тетрадку в синей обложке. Тетрадку с детской наклейкой более чем десятилетней давности, аккуратно исписанную мелким школьным почерком.

Записи начинались со слов: "я учусь в новом классе, мне не очень-то нравиться". Прочитала несколько страничек смешных детских излияний, закрыла глаза, откинулась на спинку дивана. В омуте памяти воспоминания оживали, приобретали осязаемость и чувственность, проносились, как яркое полузабытое кино, которое так давно хочется посмотреть еще раз.

От зудящего звонка в дверь раздраженно вынырнула в реальность.

- Это я, Надя, - послышался за дверью голос соседки. - Ой, прости, я тебя, кажется, отвлекла.

Надя держала небольшой бакалейный магазин, а соседям считала за долг доставлять продукты на дом.

- Ты сахар заказывала и муку, я принесла.

Рассчиталась без единого слова, кивнула головой вместо спасибо. Надин жест вращательные движения пальцем у виска, уже не видела.

- Что за ерунда такая? - сердито ворчала она, доливая в бокал вино, принимая удобное положение на диване. - Почему эти люди думают, что могут вот так, запросто припереться ко мне?

Она вновь заскользила по водной глади прошлого, от школы к институту, к общаге, где прожила несколько лет, к первым годам работы. В прошлом все было прекрасно! Горести, обиды и бытовая неустроенность казались окутаны ореолом романтики. Неуютное общежитие, вечно скандальные пьяные соседи, сломанный душ, еле теплые батареи ... Все это сохранилось лишь в виде пикантной изюминки в пироге.

Достала чистый листок и, чтобы не потерять сегодняшние ощущения по поводу вчера, начала писать:

Раньше был свет и был мотылек,

Но осыпался пепел в пустоты души.

Раньше был свет, но сгорела свеча,

и застыл грязной коркою воск ...

Ее не волновала рифма, она никогда не дописывала до конца и не правила то, что писала. Писала ради процесса, а не ради результата.

Телефонный звонок оказался не менее раздражающим, чем звонок в дверь. Для чего поднимать трубку, когда можно просто отключить телефон? Она переходила к новому витку прошлого, самому грустному, самому прекрасному и чарующему. Когда в ее жизни был Он.

Было очень важно, как его звали. Мысленно, она долго смаковала инициалы, ощущая мелодию, доступную только ей. Встречи были редкими, но собраны в ожерелье: ночной ресторанчик, поездка за город, провожания до дому. Запах ночного летнего города, лавочка среди раскидистых лип.

Черт! Это было слишком не только для нее. На потолке в дальнем углу комнаты расплывалось огромное мокрое пятно, побелка пузырилась, а мутные капли глухо падали на шкаф. Я их убью, непременно, - подумала она, - это просто издевательство. Вот так вот взять и все изгадить. Убью!

Она надела обувь и взлетела по лестнице, превратившись в банальную злобную стерву, как нельзя более соответствующую данной ситуации. Забарабанила ногой в дверь с криками, - Вы меня топите!

Дверь открылась практически мгновенно, на пороге предстал молодой человек с мокрой тряпкой в руках, голый по пояс. Она брезгливо поморщилась.

- У меня проблемы с вентилем, - сказал он извиняющимся голосом. Я даже не успеваю собирать воду, но сейчас должна подъехать "аварийка". Мне очень неудобно, только вы не переживайте, я возмещу ущерб.

- А кто возместит мне моральный ущерб!? К черту, вашу "аварийку". Пока они приедут, затопит и соседей подо мной. Вы что, не знаете, где у нас в подвале отключается вода?

- Понятия не имею.

- Все ясно. Какая у вас, холодная или горячая?

- Горячая.

Развернувшись, она не менее стремительно сбежала вниз, перекрыла в подвале кран горячего водоснабжения. К счастью, местные бомжи давно разломали замок на двери. Вновь поднялась наверх, - Ну, что у вас, покажите.

Молодой человек, не останавливаясь, вытирал лужи в ванной и коридоре, было сыро и жарко.

- Дайте тряпку, - потребовала она.

Через полчаса заявила, - ну, а теперь вы поможете мне.

Они спустили к ней и повторили процедуру уборки, и уже почти закончив, услышали топот поднимающихся по лестнице кирзовых сапог. Выйдя на площадку, она пояснила, что перекрыла воду самостоятельно, - Скорее помрешь, чем вас дождешься.

Сантехники обследовали вентили в квартире и подвале, изрядно наследив на свежевымытом полу. Через пару минут заявили:

- Вода уже отключена, завтра придет ваш слесарь из ЖКХ, будет разбираться.

Они сидели на кухне у молодого человека и молча пили чай с лимоном. Молодой человек надел рубашку, отложил тряпку, и стал выглядеть гораздо приличнее.

- Спасибо вам, и не переживайте, я заплачу.

- Это не ваша вина, платить будет ЖКХ, - она немного подобрела, и даже добавила, - если хотите, я помогу вам составить претензию.

- Спасибо, я ведь абсолютно не разбираюсь в этих вещах.

- Странно для мужчины, - недовольно заметила она.

- Видите ли, я художник...

- А...

Они еще немного поговорили о том, о сем, на кухне у молодого человека было уютно. - Ох, я ведь вам даже не представился, меня зовут Антон, а вас как?

Внутри все всколыхнулось:

- Я думаю, это не имеет значения. Спасибо за чай, мне пора.

Она поднялась, и покинула уютную кухню безо всякого сожаления, ибо если с тобой начали знакомиться, то делать здесь больше нечего.

У себя в комнате единственным живым предметом ей показалась бутылка с вином, может, и она сама. Ее квартира, действительно, не была уютной. Огонек внутри бесповоротно погас, вечер был испорчен. Допивая вино, еще посидела, понемногу думая сразу обо всем: о том, что завтра рано вставать, о молодом человеке, о своей скуке. О том, что с тех пор, как ей исполнилось двадцать пять, ни один день не стоит того, что бы его помнить.

Уже лежа в постели, отметила, что у Антона такие же симпатичные морщинки в уголках глаз, как и у Него, но это не имело для нее никакого значения.

Все, что она делала, не имело для нее никакого смысла, кроме сладкой ностальгии о не свершившемся вчера.

-2-

Она любила цифры. Они заполняли ее естество, щекотали обилием нолей, царапали неправильными дробями. Еще за это платили деньги - зарплату. Сегодня, как впрочем и всегда, она закрыла окно, опустила жалюзи, включила настольный свет: он помогал сосредоточиться. Свет рассеянный, солнечный, отвлекал, некстати баловался лучиками, кидал блики на экран монитора. Привычное действие вызвало привычные ухмылки коллег. Коллеги, она звала их "та" и "эта", были длинноноги, болтливы и бестолковы. Хорошо, если они ухмылялись и молчали. Чаще они говорили: много, быстро и ерунду.

Их сотовые телефоны изрыгали нелепые трели и фразы гнусавыми псевдополифоническими голосами: "Киска, возьми трубу ... ".

Она запустила компьютер, глянула на стол. Кто-то опять рылся в ее бумагах ... Вернее, не кто-то, а известно кто. Вчера, перед уходом (а уходила она последней), карандаш - гипотенуза касался грифелем края стола под углом тридцать градусов. На листке чистой бумаги были в определенной последовательности разложены цветные скрепки и два маркера, что только внешне напоминало рабочий беспорядок. На папке с документами примостились невидимые волоски. Сегодня "метки" были смещены ... Ничего важного и интересного в ее документах не было. Сухие официальные бланки, расчеты, сметы. Отчего коллег разбирало любопытство, она не понимала. По крайней мере, их бумажки ее никогда не интересовали. Возможно, "та" или "эта" просто хотели ей досадить, прознали про "метки", а возможно, и нет. Их поступки не подчинялись логике. Сейчас обе пили кофе. Пили и щебетали. Она для них, похоже, не существовала, так, пустое место, еще одно приложение для Windows.

- О, у Катьки такой мужик обалденный, - тараторила "эта". - Я его вчера увидела, они в центре гуляли. Прикинь, красавец! Не просто симпатичный, а красавец. Породистый! Высокий, стройный, римский профиль, а глаза! С ума сойти. Одет клево ...

- Как одет? - поинтересовалась "та".

- Ну, классно одет. Видно, что не с китайского рынка.

- Сейчас и на рынке можно приличные шмотки купить. Между прочим, в магазинах такое фуфло бывает. Вот я ....

Их разговоры не вызывали ничего, кроме раздражения. Раздражение лопалось подобно пустым мыльным пузырям. Они мешали. Мешали работать, мешали думать. Очень хотелось сказать гадость или грубость. Просто сделать какую-нибудь дрянь. Чтобы молчали, "хлопали ресницами и взлетали". Не то, чтобы она не любила своих коллег, презирала, или еще что-то в этом роде. Все дело в мыльных пузырях - они лопались и оставляли разводы, их брызги не приятны, это знает каждый, кому хоть раз выдували пригоршню пузырей прямо в лицо. Ей приходилось терпеть. Каждый раз. Просто не обращать внимание, не вслушиваться в разговоры, воспринимать издаваемые ими звуковые волны наравне с гулом проезжей части.

Умом она понимала, что грубить нельзя, не стоит. Побегут жаловаться, плакать в жилетку мадам "кадровичке", а мадам "кадровичка" только этого и ждет, последний месяц ходит вокруг да около, похоже, что выписывает круги вокруг намеченной на заклание овцы. Подсовывает дурацкие психологические тесты, твердит про микроклимат и корпоративность, про необходимость формирования группы риска. Ясно, кто первый претендент в эту группу.

Скажите, ну зачем взрослой самодостаточной тетке, занимающей неплохой пост в неплохой компании, получать второе высшее образование, причем психологическое? Чтобы гордо, с фанатичным блеском в глазах носить титул старшего менеджера по кадрам? Или простите, у мадам как раз проблемы в сфере самодостаточности?

Так или иначе, грубить нельзя, даже сейчас. Даже когда "эта" поворачивается к тебе в личине "сюсюкающей милашки", и как бы невзначай спрашивает:

- Светлана Аркадьевна, а вы где одеваетесь?

Вопрос застает врасплох. Приходиться отвлекаться от цифр, переходить в другую реальность. В новой реальности не сразу получается сориентироваться:

- В смысле? Вообще-то, я одеваюсь утром и дома, а вы что имеете ввиду?

В ответ они ржут, пытаются зажимать рот ладонью, но получается плохо. В итоге, все равно ржут, сквозь хохот говорят, - в смысле, вещи где покупаете?

- А ....

Она знает, что за глаза про нее говорят, - "чудачка". Это самое мягкое и доброе слово. Остальные слова более обидные, но она никогда не обижается. Не умеет.

Дома опять не было еды, в смысле, годной к употреблению на скорую руку пищи. Пришлось возвращаться на холодную улицу, топать по узкой тропе среди сугробов, а на обратном пути отгонять на пустыре не только колючие снежинки, но и бродячих собак, учуявших запах соевой колбасы. Ощутимо хотелось физического комфорта. Около подъезда сиротливо торчал давешний молодой человек - художник Он подпрыгивал, ежился, и отчего-то с энтузиазмом рассматривал окна своей квартиры. Едва увидев ее, просиял, заулыбался, будто старой знакомой:

- Здравствуйте! Вы на меня не сердитесь?

- С чего бы вдруг? - ей очень хотелось нырнуть в тепло подъезда.

- Ну, из-за потопа этого ... Я, вот что, собственно, хотел спросить, только не отвергайте сразу мое предложение, пусть оно и покажется вам сумасбродным. Дело в том, что ...

- Я замерзла, - оборвала она его. - Если хотите что-то сказать, давайте войдем в дом.

- Да, но у меня нет ключей.

- У меня есть.

Они поднялись на площадку. Молодой человек мялся, но в итоге объяснился:

- Я потерял ключи от квартиры. Запасные у меня в шкафу и у родителей. Родители уехали из города. Вызывать службу спасения и вскрывать двери у меня нет ни денег, ни желания. Потом придется менять замок, он у меня хитрый, его, скорее всего, просто сломают. А вон там проходит лестница, рядом с моим кухонным окном. На кухне открыта форточка. С лестничной клетки на пожарную лестницу не попасть, зато можно попасть с вашей кухни. Какое счастье, что у вас нет решеток, и я вас встретил!

- Кхм ... , - ну что на это можно ответить? Доходчиво объяснил. Она открыла дверь, пропуская его вперед.

Антон снял куртку и ботинки, затем взял ботинки в руку, пронес на кухню, снова надел. Она как раз выкладывала продукты из пакета, когда он взобрался на подоконник, открыл окно, и в комнату ворвался порыв ветра. - Наверное, пока он будет карабкаться по лестнице, окно стоит закрыть, - подумала она, затем понюхала колбасу, - вполне прилично. Понятно, почему собаки шли за ней по пятам.

- Не могу, - извиняющимся голосом произнес молодой человек. - Страшно. Конечно, не пристало мужчине бояться высоты, тем более, всего лишь четвертый этаж, но там ветер, и у меня колотится сердце. До лестницы далеко, снизу все казалось иначе. А потом, чтобы забраться в форточку, придется встать на карниз ...

Она досадовала, что он все еще здесь, и она не может перекусить. Он мешал, был лишним. Отчего люди такие растяпы, вечно теряют личные вещи, причем ключи, похоже, в этом списке на первом месте. Может, у него дырявые карманы, а он не умеет штопать? Может, карман порвался спонтанно? Барсетку он не носит, значит, не выронил, когда доставал что-либо, вообще, барсетка вещь удобная ...

- Слушайте, если вы боитесь, то вызывайте спасателей. - Она тут же пожалела, что сказала это. Представила, что для начала он воспользуется ее телефоном, потом будет ждать, пока они приедут, и все это у нее в квартире ... Возможно, придется предложить ему чай. - Ладно, я попробую сама. По крайней мере, страха у меня нет ...

- Вы с ума сошли, я вам не позволю, - он делал много лишних движений, - ведь если что-то случиться, я буду виноват. Нет, ни в коем случае!

Она не слушала его, достала удобную обувь, сдвинула молодого человека в сторонку, - если хотите, я оставлю расписку, что вы в моей смерти не виноваты. Можем позвать соседей, пусть засвидетельствуют. - Он отчего засмеялся, хотя она не шутила.

Действительно, было ветрено. Хлипкая створка, на которую пришлось перенести вес тела, перед тем, как ухватиться за пожарную лестницу, жалобно скрипнула. Антон высунулся из окна, и что-то говорил. Вернее, кричал, но она не слышала. Видимо, доходчиво доводил до сведения вездесущих старушек, что с квартирной кражей это не имеет ничего общего. Удивительно, что бабки вмиг, как по команде высыпали на улицу ...

Подняться на этаж не составило труда. Правда, ступеньки ледяные, сколькие. У молодого человека на подоконнике приличный снежный сугроб, который пришлось счищать носком кроссовки. Под снегом наледь. Примерилась, немного раскачалась, ухватилась за раму, перенесла ногу. Уп! Нога соскользнула, сердце екнуло, по телу разлился жар. Она сама не поняла, как удержала равновесие, зацепилась. Остался последний маневр - подтянуться, как-то просунуть себя в форточку. Дома старые, рамы хлипкие, зато форточки широкие, иначе, ничего бы не вышло. Собрав все силы, рванулась, и вывалилась уже внутрь квартиры, на подоконник, больно стукнувшись спиной.

Телефон надрывался. Антон заполошно объяснял, где лежит запасной комплект ключей, а в голове у нее была полная муть, и какое-то радостное удивление с ощущением полета. Она потянула дверь на себя, и широко улыбнулась. Сосед кинулся ей на шею с визгом молодого щенка, чмокнул в щеку, потом обнял, снова чмокнул. Ей было не до него. Что-то происходило у нее внутри, шло не так. Словно объект под названием мир наконец-то попал в фокус, и изображение стало резким, ярким, четким. Импульсы внешней среды шли минуя фильтр - головной мозг, проскакивали прямиком не то в сердце, не то в душу. Словно кожа стала ощущать краски и запахи, будто ...

- Вы меня слышите, а? Может, "скорую" вызвать, почему вы молчите? Вам плохо?

Она, наконец, обратила на него внимание. - Да успокойтесь вы, все в порядке.

- Уф! Наконец-то вы заговорили. Я уж подумал, что у вас шок. Бывает, что люди переносят потрясение, потом не могут и слова вымолвить. Я полный болван, разрешил вам лезть наверх. Идиот. Я чуть с ума сошел, а когда вы чуть не сорвались ...

- Прекратите, все нормально. Нор-маль-но. Понимаете? В конце концов, я заслужила бутерброд с колбасой и горячий чай. у вас есть колбаса?

- Колбаса? Не знаю ... у вас было такое странное выражение лица, такая улыбка - Уж не знаю, что это меня так улыбало ...

- 3 -

Паровоз жизни привычно дергался по утрам, потихоньку набирая скорость, стучал на стыках мелких неурядиц, рывками тормозил перед сном. Зимняя стужа въелась в сознание, обязывала передвигаться по улице короткими перебежками. Экстремальный подъем с проникновением в чужое жилище подернулся дымкой, но не забылся. Попал в разряд значимых воспоминаний. В копилку памяти. Тогда она даже представилась Антону. После того, как перед ней были выложены бутерброды, нарезанный ломтиками лимон, а в фужер "тюльпан" набулькан золотистый коньяк.

- Кстати, меня зовут Света, - вдруг заявила она. Имя как-то легко слетело с языка. Может оттого, что и себе она тогда казалась легкой и невесомой? Словно каменная статуя соскочила с постамента на землю, и вышло это у нее на удивление грациозно и плавно. Руки-ноги не отпали, на бок не завалилась.

- Да я знаю, - махнул он рукой.

- Откуда?

Антон хохотал, - нет, ну ты подумай! Мы же не в лесу живем!

А потом волшебная фея взмахнула недоразвитыми крылышками и упорхнула. Нет возврата в сказочную страну под названием жизнь, и кажется, будто зима навек накинула полог, сковала льдом темную воду мироздания.

Молодой человек взял моду наведываться к ней в гости. Неизменно с пирожными или тортиком. То ли взялся откармливать, толи еще что, но против сдобы у нее возражений не имелось. Возражения были против необходимости говорить, не просто говорить, а общаться. Это выматывало, изнуряло. Ей было сложно угадать нужный, правильный ответ. Что отвечать, если спрашивают про здоровье? Сказать, что все хорошо? А если утром кололо в боку, нужно ли говорить об этом? В конце концов, стоит ли поинтересоваться здоровьем собеседника? Может, он спросил про здоровье исключительно из желания поплакаться на свое больное сердце ...

Безусловно, визитами Антон не злоупотреблял, да она бы и не позволила, а потом, он как-то понял, какие вопросы ей можно задавать, а какие не желательно. Понял, что ей проще слушать, и рассказывал о живописи. О чем многое знал, что любил. Он так и говорил, - это моя любовь. Вернее, - это моя жизнь. Последний раз даже пообещал показать ей свои картины. Иногда она думала, что лет пять, семь назад, она бы могла его полюбить ...

Сегодня все "метки" на столе были не тpoнyты. "Та" и "эта" трудиться не собирались. Засев за чай-кофе с утра, еще больше разохотились к обеду. Говорили безумолку, поскольку был повод - минувший день рождения. Она лишь недоумевала, отчего не маячит за их спинами призрак начальника с рапортом на увольнение, а скудный ручеек премиальных исправно вливается на банковскую карточку. Недоумевала, но в принципе, догадывалась. Те, кто наверху пирамиды власти, не забывают о родственных связях.

Только они мешали. Очень. Не давали работать, и чем дальше, тем больше пытались втянуть в свои разговоры. К обеду в кабинет стали заглядывать гости, в заварочный чайник понемногу переливали вино. Его употребляли, галдели. Опять же, отмечали день рождения, ведь вчера был выходной, а сегодня есть повод. Жажда общения заставляла людей напрягать мимическую мускулатуру, двигать языком, выдувать воздух через гортань, и как следствие, издавать несуразные звуки. Она пыталась заблокировать этот информационный канал, но разум исправно занимался дешифровкой, складывал звуки в слова.

- Светлана Аркадьевна, не желаете ли вина?

- Между прочим, очень приличное белое полусладкое. Не отбивайтесь от коллектива, давайте с нами!

- Да отстаньте вы, ребята, от человека, не хочет, и не надо.

- Давайте, выпьем за нашу коллегу, за неутомимую пчелу Майю и Снежную Королеву в одном флаконе, - громко выкрикнула "та". Она была изрядно хороша. На нее зашикали.

Все, что ей оставалось - зудящее, глухое раздражение, исправно пытающееся вырваться наружу. За неимением иного, трепетно взлелеянное. Снова сдержалась. В очередной раз промолчала. Сумела растянуть уголки рта в вежливой улыбке, вроде "все в порядке, не обращаю внимание". Когда все ушли, а "та" осталась, произнесла:

- Еще раз позволите себе подобные высказывания, и я заставлю вас пожалеть о своих словах. "Та" как-то странно посмотрела на нее ...

Она не умела читать мысли, а стоило бы научиться. На горизонте появился враг. Редкие подкалывания превратились в болезненные, телесно ощутимые уколы. Неприятные, мешающие отлаженному функционированию организма. Со стола испарялись необходимые документы, постоянно открывались настежь окна (все знали, что она терпеть не может сквозняков), из дома была принесена магнитола, на протяжении всего дня исправно транслирующая радиоволны, как ей пояснили, "для общего фона, чтобы было веселее работать". Утерянные документы внезапно находились, но лишь после завершенной кропотливой работе по восстановлению. В таблицах выскакивали совершенно левые цифры, а по электронной почте приходили статьи по лечению психозов.

Пока враг был невидим, но однажды ... В тот день из-за пробок она опоздала. Дверь в кабинет была чуть приоткрыта, и было видно, что над ее рабочим столом зависли коллеги. Обе. Играло радио, и ее шагов никто не услышал. Зато она остановились и слышала. Говорила "та":

- Эта ненормальная совершенно не пробиваемая. Ей что в лоб, что по лбу. Ни на что не реагирует, крыса. Хоть кнопки ей на стул подкладывай, как в школе училке. Я уже не могу, прям руки чешутся дать в эту высокомерную морду. Вчера вылила у нее весь клей, так сделал вид, что не заметила. Сумасшедшая, да и только, сил нет с ней работать.

Они упустили момент, когда она вошла, взяла со столика старинный графин с водой ("эта" зачем-то вечно опускала в графин серебряную ложку), и опорожнила его на голову "той". Воды было много. Затем графин отправился в монитор коллеги, а ее мокрые волосы Света сграбастала в пучок, притянула лицо поближе, и пообещала сильно ударить это лицо обо что-нибудь твердое.

На визг сбежались, наверное, все.

Шумели долго. Пришла охрана. Затем появилась сама директриса - Федора, и одним взглядом разогнала любопытствующих. Одним словом заткнула глотки, одной пощечиной привела в чувство "ту". "Та" сидела мокрая, розово-зареванная, шмыгала соплями и размазывала их по лицу. Снова попыталась открыть рот, но Федорова не дала. Обратилась к Свете, миролюбиво восседавшей за своим столом, - та пояснила. Кратко, спокойно, по существу. Собственно говоря, ничего можно было и не рассказывать. Увольнение в облике Федоры сидит напротив, привлечение к ответственности за хулиганские действия сомнительно. Скорее всего замнут; но пояснила, поскольку попросили. "Та" все время пыталась перебить, и была выставлена за дверь.

- Вы понимаете, Светлана Аркадьевна, что после данного инцидента, вам у нас не работать?

Она пожала плечами:

- Я похожа на идиотку? Безусловно, мои действия не совсем адекватны, - затем, немного подумав, добавила. - Надеюсь, меня не лишат премии за текущий месяц?

- На вашем месте я бы на это не надеялась!

-4-

Итак, она была безработной. Это даже неплохо, учитывая небольшую заначку на сберкнижке. Можно разместиться на диване, почитать ... Можно..., что еще можно? Да что угодно. Времени предостаточно.

Где-то через неделю Антон с удивлением узнал, что она уволена. Днем он по ошибке набрал ее номер, а она сняла трубку. На просьбу позвать к телефону Мишу, ответила сердито, - вы ошиблись.

- Ой, Света! Ты что ли?

- А вы куда звоните?

- Да это я, Антон.

Она никогда не узнавала его по голосу, протянула, - а-а-а ... Что хотел?

- Да, собственно ничего. Ты в отпуске?

- Нет.

- Взяла отгул?

- Нет.

- Тогда почему дома?

- Вообще-то, я здесь живу ...

- О, боже! Ладно, сейчас спущусь.

Она только покачала головой: опять без приглашения, по своей инициативе. Ладно, Антону можно. Безусловно, он потребовал от нее объяснений. Что случилось? Как так вышло? Внимательно слушал, пока она выдавливала из себя слова.

- Ну, ты даешь! Нет, это же надо, - вылить воду на голову! А бы не смог. Поорал бы, покричал, и все. Да! Я всегда говорил, что ты экстремалка. Или экстремистка? Что теперь собираешься делать?

- А что-то нужно делать?

- Ты когда-нибудь перестанешь отвечать вопросом на вопрос? Что за еврейская привычка, - сердито буркнул он.

- Почему еврейская? Я русская, на восьмушку полька.

- О! - он демонстративно закатил глаза. - Я порой совершенно не понимаю, как с тобой разговаривать. Ты словно на другом языке говоришь, причем слова вроде те же, а смысл не ясен.

- Как сейчас модно говорить, - это твои проблемы, и вообще, это ты пришел ко мне, а не я к тебе. Тебе что-то от меня надо?

Антон вздохнул, замолчал. Сидел, подперев подбородок кулаком, пялился на нее. Наконец, изрек:

- Мне тебя жаль ... С чего бы вдруг? Не знаю. Когда я на тебя смотрю, то представляю льдинку. Или стеклянный шар. Знаешь, такие игрушки есть. Внутри шарика домик, окошки светятся, рядом елочка. Переворачиваешь его, и снег идет..., а внутри такая тишина. Словно ты в этом домике сидишь, и свет у тебя, и елочка ..., может, и музыка играет, может, и праздник у тебя, и гости, только не понять. Потому что не достучаться.

Она долго молчала. Его слова кольнули, словно какая-то заноза угнездилась внутри, замозжила. Сидела, опустив голову, размышляла. Затем сказала, почти шепотом:

- Знаешь, Антон, нет там праздника, и музыка не играет ...

Он чуть наклонился, но тут же подался назад, покачал головой:

- Мне вдруг захотелось тебя обнять, посочувствовать. Пожалеть, что ли. Не пойми превратно, это сугубо по-дружески. Я дернулся, но остановился, потому что не знал, как ты отреагируешь. Нужно ли сочувствие? Может, тебе и так комфортно?

Она ничего не ответила, машинально налила себе еще кофе, ему тоже.

- Зачем ты это сделала?

- Что?

- Кофе. Я уже выпил чашку.

- Подумала, что ты хочешь еще ...

- Я не хочу. Почему ты не спросила меня об этом? Антон, будешь еще кофе? Это верный способ не попасть впросак. Просто поинтересоваться. - Он подождал, пока она допьет, затем сказал. - Ладно, собирайся. Поехали.

- Куда?

- Ко мне в мастерскую. Я обещал показать тебе картины. Хочешь?

- Я? - она мялась, - даже не знаю.

- Неправда, знаешь. Если не хочешь ехать, так и скажи.

- Не хочу, - она повысила голос, - и хватит выворачивать меня на изнанку! Я не нуждаюсь в личном психоаналитике. Ты мне всю душу вывернул!

- А она у тебя есть?

Света отвернулась, бесцельно уставилась в окно.

Извини меня, я дурак, - сокрушенно выдохнул Антон.

- Уходи, ладно? Прямо сейчас. Я устала.

Оказалось, что ей совершенно нечем заняться. Нечем заполнить себя. Отсутствовал материал, нуждающийся в переработке, или был, но в прискорбно малых количествах. Она всегда считала, что работа - лишь способ прокормить свои сорок восемь кило. Оказалось иначе. Сложнее. Благодаря работе она не замечала, как тягостны долгие зимние дни, тем более невыносимы вечера. Работа выматывала тело и мозг, и она засыпала, едва коснувшись головой подушки. Теперь сна не было, и голова могла бесконечно долго терзать злосчастную подушку.

Внутри копился неприятный, мутный осадок. Отсутствовала привычная прозрачность и простота. Эфир бы забит помехами. Реплики Антона воспринимались все болезненнее. Она думала, что отношения с ним пора прекратить. Не могла. Если он уйдет, станет совсем пусто. Раньше пустота так не болела. Времени было много, и его приходилось убивать. Убивать общением, чтением, ненужными походами по магазинам. Однажды она сама позвонила Антону, напомнила о его приглашении в мастерскую. Заявившись, он первым делом фыркнул:

- Надень что-нибудь другое, смотреть на тебя тошно. Помню одну приличную кофточку, - И полез в шкаф.

Света стояла, разинув рот от его бесцеремонности.

- На, - он протянул ей отвратительную бирюзовую блузку, - и не смотри на меня так. Знаю, знаю. Думаешь, мне стоит дать пинка под зад? Попробуй. Ты ко мне привязалась.

- Как к собаке, - буркнула она.

- Некоторые собак любят больше, чем людей.

- Правильно. За что их любить?

- А не надо любить всех подряд, скопом. Два, три хороших человека, и жизнь, глядишь, уже не так и пакостна.

- Ты ведь знаешь, что я на это не способна.

- На любовь?

- На любовь, на дружбу, на жалость, на сочувствие. Что тебе еще перечислить? У меня большой список. Или это для тебя новость? - она сорвалась, повысила голос. Только кричало не раздражение, привычное и родное, а обида, что ли? Она не понимала.

- Слушай, а ты всегда была вот такой? А?

Она снова выставила его за дверь.

До мастерской они все-таки добрались. В бирюзовой блузке. Вместе с парой приятелей Антон снимал просторную комнату, вернее мансарду: четыре стены и три окна. Полно света ...

- Почему ты не работаешь дома?

- Во-первых, там негде. Мебель-то не поставишь. Сама видела мою халупу. Во-вторых, здесь еще и тусовка, вечерами бывает полно народу. Можно проводить небольшие выставки, для своих. Опять же, работа с натурой ... Короче, мне так удобно и нравиться. А потом, дома я работаю, и много.

- У меня такое ощущение, что ты бездельничаешь целый день.

- Это сугубо твое ощущение ...

- А почему у тебя дома нет ни одной картины. Твоей картины? - поправилась она.

- Будем считать, что это мой "таракан". Имею я право на собственных "тараканов"? Погоди, - Антон направился к стеллажам. - Я сейчас все расставлю.

Картины были странные. Даже на ее вкус. Рассвет. Красивый, нежный, трогательный. Рассвет романтика. Рассвет поэта и мечтателя. Под ним пепелище. Мертвенно-серое. Затем кусочек первозданной тайги, с густым подлеском, влажными мхами на стволах. Озерцо. Тихое, сонное, мирное. И такая тоска, такая безысходность ... Откуда? Это даже она почувствовала, что же говорить про других, наделенных полнотой ощущений и живостью восприятия людей? Такие картины не повесишь в уютной гостиной, тем более в спальне. Может, в большой зале для приема. В музее. Да, лучше всего в музее. Она оторвала взгляд, покачала головой.

- Что-нибудь из этого продается?

- Плохо. Для продажи я малюю ширпотреб.

- По-моему, у тебя проблемы, - она постучала по голове.

- Возможно, - уклончиво ответил Антон.

- Знаешь, я была в Москве, в Третьяковке. Мне было шестнадцать или семнадцать. Картина Репина ..., не помню названия. Сначала я не поняла. Поле, высокая трава. Может, рожь. Потом пригляделась: во ржи - трупы. Сплошь. Поле боя. Я тогда плакала, и мама сказала, что я излишне сентиментальна ...

Следующие недели прошли в беготне, поисках работы. Света разослала резюме, с целью собеседования посетила несколько преуспевающих компаний. Ничего приличного не подворачивалось - не было вакансий. Практически везде спрашивали, отчего она ушла из "Строй СА"? Отвечала: "По личным мотивам". "Не устраивала зарплата". "Далеко добираться". В случае положительного ответа ей обещали сообщить. Пока молчали. Подозревала, что стоило закрыть за собой дверь кабинета, как работодатели снимали трубку и вежливо интересовались:

- У вас работала некая Храмцова С. А? Да, Светлана Аркадьевна. Что? Гнать поганой метлой?

- С чего ты взяла? - недоумевал Антон, когда она поделилась своими соображениями.

- Видишь ли, "Строй СА" считается одной из лучших фирм. Нет. Не "одной из". Просто лучшей. Оттуда просто так не уходят.

Он пожимал плечами. - Ерунда; и не ставь планку так высоко. Найди контору попроще. Уж у тебя-то проблем с работой быть не должно.

Тем не менее, проблемы были. В злополучную пятницу она получила очередной "от ворот поворот". Еще доконал снегопад, замершие ноги и першение в горле. Около дома было людно: милиция, "скорая", пара пожарных машин, любопытствующие граждане. Пожарные сворачивали шланги, снег, обильно окропленный водой, застыл, и все пространство перед подъездом превратилось в грязный каток. Только вот веселых конькобежцев не наблюдалось.

- Пропустите меня, я здесь живу, - протискивалась она сквозь толпу. Окна квартиры Антона чернели, стены лоснились от копоти. Тут же стоял сам хозяин - живой, невыносимо унылый. Она первым делом представила, на что похожа ее квартира: огнеборцы воды не жалеют. Протекло, наверное, до первого этажа. Потом Антон куда-то пропал, а она уныло мыкалась от стены к стене. Не могла слов подобрать. Разрушительные последствия пожаротушения во всем обесточенном, темном подъезде. На пороге возник сосед, прислонился к косяку:

- Возьми деньги, документы, что-нибудь из вещей. Поедем ночевать в другое место. Сейчас..., и еще потом ... долго ... это будет не пригодно для жилья. У меня заначка сгорела. Осталась пара колец, цепочка где-то была, да разве найдешь ...

Она не стала интересоваться, куда именно они поедут. Сама ничего предложить не могла. В ближайшем магазинчике купила бутылку коньяка, шоколадку, пару пластиковых стаканов. Усадила Антона на скамейку. При свете фонаря разглядывала его физиономию - перепачканную, тусклую. Одежда в саже - прислонялся, куда не лень. Он сидел, опустив руки, потупив взор. Затем вдруг начал дергаться, ерошить волосы, раскачиваться всем телом.

- Ну-ка, без истерик, приятель, - она буквально силой заставила его выпить полстакана коньяка, впихнула в рот дольку шоколада. - Все будет хорошо.

Он дико посмотрел на нее, но уже явно отмяк, расслабился. Потянулся к шоколадке, - жрать хочу, сил нет. Она тоже выпила. Согрелась. Добрались до мастерской, уже опорожнив бутылку. Почти всю дорогу молчали. Антон извлек с антресоли пару раскладушек, одеяла, подушки.

- Свет, одолжи мне денег.

- Ложись спать, уже поздно.

- Так как?

- Одолжу. Завтра. Я с ног валюсь.

Заснуть не получилось. Она лежала в темноте, пялилась на небо. Луна нависала над окном. Штор не было.

- Ты спишь? - тихо спросил Антон.

- Не-а.

- О чем думаешь?

- О мире.

- А конкретнее?

- Тебе как, лаконично мысль сформулировать, или развернуто?

- Развернуто.

- Мир - это экосистема. Открытая, саморегулирующаяся. Предполагаю, что разумная, в своем роде. Совокупность факторов: географических, климатических, антропогенных ...

- Ну, ты загнула, - перебил он.

- Это из школьного курса. Мне больше нравиться сравнивать мир с человеческим организмом. В принципе, без разницы. Так вот, временами у меня складывается впечатление, что некоторые индивидуумы подобны вирусу или микробу: вредоносны, опасны, деструктивны. Не способны к репродукции и созиданию. Мир борется с ними. По-своему. Выталкивает в небытие. Вот я например. Я чужда этому миру. Правильнее сказать, чужеродна. чужеродный агент, инородное тело. Переносчик дефектных генов. Первоначально воспаление, затем отторжение ...

- И?

- Что и?

- Все ...

Они снова лежали в темноте, не спали.

- А ты о чем думаешь? - Света приподнялась на локте.

- О самоубийстве ...

- А ... Ну, спокойной ночи. Ты все же постарайся уснуть. - Потом добавила, - это бесполезно. Мир сам вытолкнет тебя. Когда подойдет время.

Дел было невпроворот. Суета. Хождение по инстанциям. Собственно, на пострадавших от пожара всем было наплевать. Кое-чего удалось добиться. Так, по мелочи. Она наводила чистоту в квартире. У себя и у Антона. Потом, когда просохло, приступила к ремонту - у себя. Как браться за ремонт у него, не представляла. Составила смету, переговорила с рабочими. Сумма была слишком круглая. Она устроилась на работу. В соседний супермаркет, уборщицей. На следующий день после пожара, пошла, и устроилась. Легко. Продолжала искать работу по специальности. Вроде, что-то сносное наклевывалось ...

Антон впал в спячку. Практически никуда не выходил из мансарды, ел мало, не брился, почти все время молчал. Днем лежал на раскладушке в углу. Это ей не нравилось, но ничего не могла придумать, чтобы расшевелить его. Друзья тоже, хотя вечно толклись в мастерской. Все прокурили. Надоело..., тем не менее, продолжала ночевать в мансарде, где много пили и много говорили. Как-то привыкла. Одалживала деньги. Не только Антону, но и его приятелям. Во время пьянок сидела в углу, размышляла, тихо грела воду в чайнике, заваривала китайскую лапшу, резала сыр с хлебом. Безобидная тень ...

Потом все-таки собрала вещи, вернулась к себе на квартиру. Долго не могла привыкнуть к новым обоям. Жалела, что не выбрала другие. Антон остался в мастерской. Она бегала на работу, вечерами мыкалась в четырех стенах. Ей ничего не осталось - ни настоящего, ни прошлого. Ни разу не возвращались оживляющие нутро воспоминания, ни разу мир не наполнялся красками. Решила навестить Антона: тот по-прежнему сидел унылый и вялый. Первым делом спросила:

- Ты собираешься что-нибудь делать?

- Зачем?

- Затем, что нельзя так жить ... Так, как ты живешь.

- Кто бы говорил, - фыркнул он, - посмотри сначала на себя. Покажи на личном примере.

- Не сравнивай. Я, по крайней мере, не опускаюсь. Как бы мне не хотелось.

- Ну надо же! Ты еще будешь читать мне мораль?

- Буду. Почему я должна заниматься твоими проблемами? Бегать по всяким жилконторам, наводить порядок в твоей квартире?

- Я тебя об этом не просил ...

- Еще скажи, что тебе хреново. На душе кошки скребут, пропал интерес к жизни, что еще в таких случаях бывает? Обхвати голову руками, издавай стоны, бейся головой об стену. О, как я страдаю ... О-о-о! Не могу вернуться домой, нет сил смотреть на пепелище, слезы наворачиваются, сердце разрывается! Я тонкая натура, художник, а тут надо полы менять.

- Ну-ну, - подтрунил он, - а ты, оказывается, не так уж и плохо разбираешься в людях. Все не так безнадежно ...

- Думаешь, мне легко?- она сама не заметила, как перешла на крик, - я терпеть не могу эту жизнь, эту мышиную возню. Каждый день поднимаюсь, чтобы созерцать гадкие рожи вокруг, когда так легко распахнуть окно и полететь навстречу асфальту, испугать детишек во дворе растекшимися около подъезда мозгами. Дать почву для пересудов соседям. Знаешь, почему я этого не делаю? Не уверена, что получится. Да, боюсь. Любая, даже самая продуманная попытка самоубийства, имеет мизерную вероятность провала. Останусь калекой, буду ссать под себя. В мертвом теле мертвый дух. Только и всего. Если тебе так не выносимо, так плохо, что же ты не убиваешь себя? Только стонешь ... Подать тебе пример?

Она вскочила на подоконник, дернула на себя створки окна. - А то, давай вместе. Веселее будет ... на том свете.

- Придурочная, - Антон буквально сдернул ее, заехал наотмашь по физиономии. - Что ты мне тут цирк бесплатный устраиваешь? Я сейчас скорую вызову, сдам тебя в психушку. Она по тебе давно плачет. Рыдает прямо.

- Пошел ты..., - воздушный шарик внутри сдулся, обмяк. Света отстранила его, потянула на себя дверь, - живи, как хочешь ...

Вышла на улицу, сощурилась на солнце. Глаза защипало. Слезы? Недоуменно провела по лицу рукой, покачала головой. - Дожила. Что на нее нашло? Какое ей дело до чужого, малознакомого человека? Усмехнулась. Он лишь внес сумятицу в привычный уклад жизни, разрушил тщательно возведенную кирпичную стену. Почти разрушил. Если раньше было плохо, то теперь стало невыносимо. Теперь она начала думать. Вернее, задумываться о том, как воспринимают ее люди. Стала пытаться привести свои действия в соответствие с их требованиями. Хотя бы иногда. Полный сумбур в голове, ощущение тупика. Если, конечно, есть такое ощущение ...

-4-

Дни ползли. Запах тополиных почек раздражал. Клейкие чешуйки оставались на подошвах, воздух насытился пылью и обнажившимися из-под снега экскрементами. Больше она не работала уборщицей. Как и хотела, устроилась в проектную организацию. Правда, получала немногим больше, чем в магазине. Вымучивала, выдавливала слова, зато легко жонглировала цифрами. Говорила коллегам "здравствуйте" вместо привычного "сте". Возвращаясь с работы, доставала чистый лист бумаги. Клала перед собой, смотрела, не отрываясь. До тех пор, пока рука в автоматическом режиме не начинала методично делить его на квадраты, многоугольники, наносить штрихи... После того, как свободного места не оставалась, шла спать.

Наверху полным ходом шел ремонт. Стучали, сверлили ... В окна колотила весна: редкими дождями, жарким солнцем. Солнце вонзало свои когти, терзало нервы. Соседка снизу сочла нужным сообщить, что Антон продал квартиру за бесценок. Сам он не объявлялся. Она же жила уединенно. Как прежде, как всегда. Только теперь это "как всегда" было не правильным. Не ровным. Не однозначным. Спокойное равнодушие треснуло. Пару раз ей даже удалось поймать мир в фокус. Как тогда. Если бы кто-нибудь узнал о способе...Она забиралась на крыши. Она бродила по карнизам. Там, где можно. Как кошка. Вместе с ней бродило острое ощущение смертельной опасности. Ночь - самое подходящее время для подобных забав. Время вспомнить, что ты еще жива. Пару раз она прыгала с парашютом и на "тарзанке", но это было не то ...

А потом появился Антон. Как ни в чем не бывало. С улыбкой чмокнул в щеку, в очередной раз за что-то извинился. Света пообещала, что будет подсчитывать его извинения. Рассказал, жил у родителей, сейчас, - у хорошей девушки Ксюши. Обещал познакомить, но она попросила избавить от этого. Поскольку была весна, то иногда они вместе гуляли. Без Ксюши. Он, как обычно рассказывал, а она, как обычно, слушала.

Однажды, зачем-то рассказывать начала она. Может, потому, что он спросил? Может потому, что шли мимо? Это был ее любимый дом. Пожарная лестница начиналась близко от земли, но возле самой крыши не хватало нескольких ступенек. Сама крыша была покатая, скользкая, а ограждение хлипким, номинальным.

- Представляешь, как трудно туда забраться? - похвасталась она. Именно, что похвасталась.

- Да уж, - Антон покрутил пальцем около виска, - представляю. Если голова не на месте ...

- А вот мне всегда интересно, как я выгляжу. После этого. Когда я спускаюсь, меня, как правило, никто не видит. Сама я ощущаю перемены, а со стороны? Как меняется выражение лица? Может, правда, меняется? - не договорив, она подтянулась на руках, что при ее весе было несложно. Уже с высоты второго этажа попросила: - подожди меня, ладно? Я быстро.

Антон отчего-то занервничал. Стал требовать, чтобы она немедленно спустилась. Странно, поскольку было поздно, а вокруг не души. Потом пообещал последовать за ней и надрать задницу. Назвал "хреновой альпинисткой-скалолазкой". Потом стал почти что умолять. Она упорхнула наверх. Опасалась, что в этот раз может не сработать. Слишком торный, маршрут. Но нет. Перед самым водостоком сердце привычно заколотилось, дернулось. Значит ... Главное, ухватиться покрепче, подтянуться. Вот она уже наверху, машет ему рукой. Он тоже машет. Сердце потихоньку замирает. Теперь самое трудное. Спуск. Мир меняется. Весна обретает запах. Аромат тополиных почек вызывает истому. Вот колыхнулась ревность. Ого! Какая-то Ксюша ... Слезу, и разберусь. В конце-то концов ... Нет, это не любовь. Что-то другое. Но явно не привязанность к домашнему любимцу. Сердце колотиться все сильнее .... Какой тихий вечер! Вон там звезда ... Ветер чуть колышет листву. Как прозаично, и одновременно сказочно. Почему он не появлялся раньше? Если пришел, то для чего? Надо спросить об этом, не забыть. Ноги пытаются нащупать ступеньку ... Нет, это даже обидно. Не замечать очарования природы, не замечать очарования спутника. Он красиво говорит. Просто. Его просто слушать. С ним легко быть рядом. Что же все-таки это? Хочется прикоснуться к нему ... Она поставила ногу, перехватилась ... Полетела ... НЕТ!!! Я НЕ ХОЧУ!!! НЕ СЕЙЧАС!!!

Холод и боль. Потом боль уходит. Она не чувствует тело. Он наклонился. Совсем близко. Она не слышит его. Мир опять за стеклом. На этот раз, похоже, навсегда. Почему она не слышит его? Что он говорит? Она не успела спросить, не успела прикоснуться. Ничего не успела ... Опять слезы. Она знает, что плачет, но не чувствует этого. Что-то говорит ему, но не понимает. Своих слов тоже не слышно. Исчез аромат весеннего вечера, исчезли звезды, ветер. Это снег? Просто мушки перед глазами ... Как пепел от костра ... Исчезать не хочется, особенно сейчас ... Мир выталкивает ... Пришло время? Отчего подобное случается внезапно? Как приятно смотреть фильмы, где умирающий собирает возле смертного одра семью, друзей, успевает со всеми проститься ... Ей некого звать ... Просто не хватило времени... Времени никогда не хватает .... Она убивала его ... Теперь расплата. Страшно.

А где-то сбываются мечты, складываются рифмы, бьют фонтаны. Только ничего не видно ... Снова пятна на солнце ...

Он наклонился над ней. Понял, что все. Легко коснулся ее губ своими, в надежде, что она еще услышит этот поцелуй. Ее невозможно было любить, но он любил ее. По-своему. Как артефакт. Словно взглянешь на небо, и удивишься: откуда там цветок? И не сразу понимаешь, что это всего лишь дефект на твоем оконном стекле. В конце концов, он был художник ....