-Я не знаю?Я слышу, как она кричит...на кухне. Я выходила...
Я бросаю трубку на аппарат, выскакиваю в приемную и бегу по лестнице вниз, крикнув по дороге секретарю, что меня сегодня не будет. Сотрудники фирмы смотрят мне вслед. Бегу, бросаю по сторонам -Привет... здрасте...привет!
Через десять минут я у дома. Машину во двор. Снова бегу. В голове ни одной мысли.
На нашем этаже брат и соседка. Вера Александровна держит в руках какой-то инструмент, маленький ломик, а брат рвет дверную цепочку, пытаясь открыть дверь. Увидев меня, оборачивается . В свистящей тишине слышу стон мамы.
Стон жалостливый, как у слепого щенка. Не стон ,а писк. Я не останавливаюсь, я падаю на дверь, обрушиваюсь всей своей массой. Цепочка рвется, словно бумажная. Падаю внутрь квартиры. Вскакиваю и бегу на стон.
Мама лежит посреди кухни. Одна нога вывернута так неестественно и так странно. Глаза закрыты.
Я опускаюсь на колени, поднимаю ее голову...
-Мама. Что случилось? Тебе больно? - Я опускаю голову ниже, что бы услышать ее шепот.
-Сашенька, я упала ... - говорит виновато, словно маленькая девочка , извиняясь.
-Мыла посуду и вот ... повернулась, а нога и подломилась...
Я киваю брату, и мы относим ее на кровать, в спальню. Маме больно, но она терпит. Только потом позже я осознал - как это было больно. Сломана шейка бедра. Маме восемьдесят шесть, кости у нее хрупкие, стеклянные.
Такой перелом для ее возраста почти смертелен.
-Витенька! - зовет она брата, - ты же голодный. Пойди на кухню ...поешь".
Брат будто взрывается изнутри, - Мама! О чем ты...? Я не голоден... Надо звонить в скорую..., - обращается он ко мне и будто, обессиленный принятым решением садится на табурет.
Вообще у него удивительный характер. Профессор, доктор наук, руководитель огромного союзного института он совершенно беспомощен в условия возникающих бытовых проблем. Брат теряется, начинает бесцельно суетиться, путаться под ногами. Быстро краснеет и будто с упреком смотрит на окружающих, даже злится. Мол, - почему не приняты меры ... и когда это кончится!
Так и в тот день. Мы с Верочкой что - то делали, а он стоял и сердито смотрел на нас.
Через двадцать минут нога была зафиксирована. С работы подвезли молодую рабочую силу, маму нужно было сносить с четвертого этажа. Приехала моя Ирина. Детей обещала забрать к себе теща. Подоспела скорая.
Мы подняли маму на простыне, как на носилках.
-Витенька, ты же ничего не ел с утра... Ирочка, возьми в холодильнике жаркое, подогрей ему, пусть покушает... Хорошо, сыночек? Иди! Мы скоро вернемся.
Брат ,будто с удивлением, посмотрел на нас и пошел на кухню.
Мама очень любила своего Витеньку, среднего, так на нее похожего и такого успешного и умного. Меня она тоже любила, но как - то спокойно, порой даже равнодушно...
В больнице были только стены. Победно шла перестройка. Без бинтов, гипса, обезболивающего. Только я, мама и больничная койка, заплеванная гипсом и кровью ,покрытая сиротской зеленой клееной.
Вошла сестра - худющая, кривая баба Яга. Молодая старуха из очень страшной сказки.
-Ничего из лекарства нет, милок. Надо куплять. Вот тут списочек...Стыдливо сую пару зеленых. Она исчезает и вновь появляется, без паузы,мгновенно.
-Счас, бабулька..Счас усе сделаем...-Достает из сиротского свертачка шприц. Иголка вонзается в мамину спину. Мне больно, я морщусь. Мама улыбается терпеливой улыбкой.
-Сыночек, ты присядь вот сюда, - говорит она мне и пытается подвинуться, уступить мне кусочек лежанки.
-Куды? - голос бабы Яги грохочет, - Будем ногу ставить! Она выворачивает ногу маме с хрустом как не живую... Мама стонет. Среди морщин пробивает себе дорогу хрустальная, крохотная слезинка...
-Тварь! Сволочь! Мразь поганая! -Я захожусь от крика. Я готов ее убить, изрезать, уничтожить!
-Саша!, - тихий мамин голос останавливает меня. Я смотрю на нее. В подслеповатых старческих глазах смертельная усталось и одиночество. Молчим. Первой приходит в себя "медицина".
-Держи! Бурчун! - .Я хватаю мамину ногу и жду пока сестра обматывает ее мокрыми бинтами ,пропитанными гипсом. Мне уже стыдно , я тереблю в тишине слова извинения и мешаю ей работать.
Уже через час мы заносим маму в квартиру и укладываем на широкую жесткую софу. А еще через десять минут, дом пустеет, и мы остаемся втроем: мама, я и Ириша.
Заполночь. Мама дремлет и сквозь сон ворочается и постанывает. На простыне пятна крови. Я становлюсь на колени и пытаюсь заглянуть ей под спину. Вижу ее ,словно нагайкой ,исполосованную и покрытую кровавыми рубцами. Мне страшно. Я ничего не могу понять. Я зову соседа снизу - врача. Он осматривает ее, потом звонит в больницу, где маме накладывали гипс. Впервые слышу, как ругается этот мягкий, интеллигентный человек.
-Эти дебилы вкололи ей ,как обезболивающее - анальгин. У Вашей мамы видимо на этот препарат аллергия...У нее сползает кожа на спине...Я занесу вам облепиховое масло. Надо обливать им тряпочки и подкладывать под спину.
Уходя, он грустно и тихо сказал: - Ей нечеловечески больно...Вы понимаете?
Прошло несколько дней, и вся квартира пропахла облепихой. Мама плавала в масле, и это немного облегчало боли. Но все равно страдания ее были невыносимы.
В конце первой недели началась наша жизнь вне рассудка,вне настоящего.
Утром раздался звонок. Секретарь соединила меня.
-Сыночек? - я узнал ее голос, - приезжай сейчас же. В трубке была паника. Голос дрожал, вибрировал.
Через четверть часа я вошел в квартиру.Меня встретила жена с заплаканными глазами,растерянная и напуганная.
-Ей плохо...Ты только не удивляйся...хорошо?
Я вошел в комнату,где мама полусидела на разостланной тахте.Глаза ее сверкали познанной истиной. Они были холодные и такие чужие, что я растерялся .
-Саша! Она хочет меня отравить! Ты слышишь, что я говорю? Понюхай!
-она протянула мне тарелку с кашей.. Ты чувствуешь? - Я ошарашено поглядел на нее.
-Мама ! О чем ты? Это же Ира! Мама! Это она хочет тебя отравить?
-Кто эта женщина, сынок? Я не знаю ее, - мама заплакала, скорее заскулила и вдруг , будто забыв о нашем разговоре ,спросила -Как Ельцин? Он победил?
Я сходил с ума. Я не мог уцепиться за что-то реальное....внутри меня рождался дикий протест .Мне показалось, что она просто смеется надо мной.
Я схватил тарелку с кашей и стал впихивать ненавистную мне манку в рот. Я совал эту кашу, как кочегар бросает уголь в топку, давился, и сквозь какое-то собственное рычанье орал:
-Смотри, мама ,смотри! Я же ем! Ем! - Я набрал ложку и сунул ей в рот . Она ела, жевала механически, обречено, а в глазах ее чуть шевелилось , плескалось болотное начало безумия.
Тело мамы, день ото дня, морщилось ,сжималось и тускнело. А разум,
впадая в собственное детство, играл с нею в злые и фантастические игры.
Ночами я ложился спать в ее комнате, рядом, на раскладушке. Выспавшись за день, она не спала, и каждые пять минут вырывала меня из чуткого сна, начиная говорить громко, рассуждая о чем-то. Она говорила со своими детьми. Это были не мы - три ее сына, а другие - сын и дочь. Мама звала их, просила помочь ей, ласково и требовательно. Спрашивая у меня - где они. Почему не поцеловали перед сном. Потом с удивлением рассматривало комнату, в которой прожила почти пятьдесят лет, не узнавала ее и по детски пугалась этого.
-Дядя! - говорила мама мне. Не смотрите на меня так! Дядя! Подайте халат! Это же неудобно!
Она кокетливо смотрела на меня правым глазом, замазанным белым пятном бельма.
Я не мог уже выдержать это, и ярость захлестывала меня, и хотелось выть , ломать, кататься по полу и пробивать лбом стены.
А на меня смотрели мамины глаза, в которых поселился мелкий копытный сатана, и глядел он на меня хитрым, кривым глазом.
Я падал в сиротскую раскладушку, мгновенно умирая во сне ,что бы через минуту проснуться от безумного бормотания матери.
-Люди, - кричала она среди ночи, - люди, спасите Россию!
Мама требовала направить Ельцыну телеграмму со словами поддержки. Сквозь сон я рыдал от хохота и давился ее бормотаньем и стыдился самого себя.
Иногда я ловил на себе осторожный, скрытый взгляд, хитрый и иронический. Я боялся свою мать. Мне казалось, что в глубине умирающего тела таились злые, невиданные мной таинственные силы.
Это иррациональное и бессмысленное безумие продолжалось почти четыре месяца. Мамино сознание распадалось, таяло с каждым прожитым днем, а черные тени подсознания выползали наружу, пугая своей нереальной реальностью каждого, кто видел ее тогда.
В конце лета мама как бы ушла от нас. Она лежала тихо ,без движений, в ореоле запаха облепихи .Лицо ее с обтянутыми кожей скулами, вытянулось, залилось желтой, несмываемой краской и только трепетание кончика носа и век давало понять, что жива. Будто она остановилась на пороге небытия и задумалась о чем - то, занеся ногу для последнего шага.
Два месяца мама лежала неподвижно .Она не ела и только несколько капель воды или чая просачивались сквозь стиснутые зубы, когда мы пытались ее поить. Каждые пару часов мы должны были мыть ее ,бороться с пролежнями. Работа была изнуряющая,но простая,механическая. Она делалась душевно легко, без изматывающего ныряние в безумный и жуткий мир ее сознания.
Почти ежедневно звонил брат из Москвы. Мы говорили о том, о сем и заканчивали разговор одинаково:
-Ну как? -спрашивал он.
-Все по старому! - отвечал я. Значит, приезд его откладывался. И мы жили еще сутки до следующего его звонка.
Дни шли за днями и тянули следующие дни. Мама все больше походила на высохшую старую куклу. Дыхание едва угадывалось. Иногда мы приглашали частных врачей. Они приходили, смотрели на маму, брали ее за худенькую, высохшую руку, недовольно морщились ,пили чай, клали деньги в карман и уже на пороге говорили, что это произойдет сегодня или , может быть, завтра, но не позднее двух дней.
Иногда я заходил к ней в комнату, садился в кресло, которое так любила она, и сидел, бездумно , не замечая бег времени.
Спал я в собственной постели, ночью заглядывая к ней в комнату,зажигал свет и видел все ту же картину -огромная тахта, в центре которой безжизненное, маленькое тело, высохшее до прозрачности. Жилка на шее слегка,почти незаметно, пульсировала. Мама еще жила. Я тушил свет и возвращался в свою, согретую мною, постель. Порой казалось, что вся моя жизнь протекла здесь, рядом с этой неподвижной, старой женщиной, в тихом безмолвии несуетной полусмерти.
Я проснулся от какого-то неясного чувства, что-то встревожило меня, заставило подняться с постели. Я прислушался... В комнате у мамы кто-то разговаривал. Ира спала рядом, детей дома не было. Я опустил с дивана ноги ,встал и пошел на голоса ..или голос. Я не мог понять - кто разговаривал? Дверь в комнату матери была открыта. Я вошел.
Мама сидела,вернее полулежала на подушке .В руках у нее был томик какой-то книжки. Мама читала, читала без очков, вслух. Она и раньше любила читать, тихо бормоча текст. Я застыл. Мне казалось, я сплю и вижу фантастический сон. Я был ошеломлен. Я стоял и любовался ею. Любовался, как любуется художник законченным полотном или мастер своей работой. Из какого далека она вернулась ко мне? Мой старенький, бестелесный ангел.
Мама подоткнула одеяло под бок и увидела меня.
-Сынок, а где Ира? Мне хочется, чего ни будь покушать.
Я заплакал. Сорокалетний пацан , я плакал , вытирая слезы огромным мужицким кулаком. Мне было стыдно, но что я мог поделать. Я видел чудо, а это так просто не проходит.
-Ира! - заорал я, вбегая в спальню, - Она хочет кушать! Понимаешь? Она хочет есть! Есть хочет!!!
Я понимал, что выгляжу идиотом, но из меня рвалось, разрастаясь до вселенских размеров, первобытное чувство восхищения перед божественным снисхождением ко мне,безбожнику и пессимисту.
Я должен был стать религиозным фанатиком, несущим людям правду о святой вере, но я им не стал. Прошли годы, и я нашел всему происшедшему простые и верные ответы.
Мама съела бульон и маленький сухарик. Ела без торопливости голодного человека, через пару дней она стала на костыли. Выздоровленье шло быстро, без остановки. Когда мы вспоминали об этих месяцах, уже почти весело, посмеиваясь над ее выходками, странной игре ума - мама с удивлением смотрела на нас, думая, что мы ее обманываем, сочиняем небылицы. Она мало, что помнила из этого времени, но не задумывалась об этом ,не брала в голову.
Потом были несколько лет , заполненных жизнью до отказа. Она так же, как и раньше интересовалась политикой, много читала, смотрела телевизор и любила вкусно и сытно поесть.
Ушла она в восемьдесят восемь лет ,холодной ноябрьской ночью, не проснувшись. Тихо и печально.