Хотя самым важным событием того лета выдалось появление в деревне чужака, жили люди как-то и до него, и происходило с ними всякое другое, и до поры казалось значимым.
У Насцевых, например, дом немного тронулся умом, и периодически, особенно при полной луне, пытался убежать в лес.
Федька-едок поймал в пруду странную рыбу. Рыба была как рыба, из тех которых можно есть только сварив, и которые размером не превышают человека, но была в её глазах какая-то особая печаль, и когда ели её дети Федьки, обнаружили что у неё два сердца, и вроде как оба исправные, хотя как теперь-то точно выяснишь...
Шаман вместо двух недель пробыл в горах весь месяц, и вернулся оттуда встревоженный, но причины своего состояния никому не объяснял. Шёпотом говорили что видел он с гор как Большой Зверь присматривается к земле, собираясь её пожрать, но так это или нет доподлинно известно не было, хотя, если подумать, то те, кто шёпотом говорил про шамановы дела знать ничего не знали и не могли, так что брехня, кончено, больше слушайте кого попало, ага.
Бабка Нюра родила двоих детей, мальчиков, всем хороших и полноценных, но без имён.
Потом случилась ночь средь бела дня - солнце укатилось на восток, и через час вернулось с запада как ни в чём не бывало. Местный полудурок говорил что такое мероприятие ввели заместо привычных солнечных затмений, и в более отсталой деревне это бы проконало, но здешние его на смех подняли, хотя своего объяснения не имели.
Староста решил что две семьи будут в этом году вместо росы весной собирать землю с обеденных гор. Люди пошумели было - роса весенняя нужна что бы урожай быстрее всходил, а земля с обеденных гор зачем нужна? Но староста что-то там объяснил, чего никто не понял, однако же, все согласились, что бы не выглядеть капризными дураками, а, в крайнем случае - просто дураками. Ну а что такого, умные-то все в Столице.
Ну и, наконец, пришёл чужак.
В демонов в ту пору уже не верили. Верили в Богов, а Боги если что решат - того добьются, поэтому спорить с ними смысла мало. Так что, решили, даже если чужак - злой Бог, и решил беду учинить, то сопротивляться ему смысла не имеет, а так - глядишь и задобрим.
Нападать на деревню никто не нападал уже больше ста лет. так что, решили, мало ли что не наш - ничего плохого не сделает, погостит и уйдёт, а не уйдёт, так сам помрёт в свой срок.
К тому же многие помнили историю, которую Шаман рассказывал год назад во время Дождей. История была о том, как в одну деревню пришла старушка, и никто её не пускал на ночлег, кроме одной семьи. Ночью старушка велела семье уходить из деревни, и те ушли, хотя среднего сына пришлось вести силой. К утру деревня провалилась под землю, в качестве аргумента в пользу гостепреимности. Поэтому решили чужака приютить как своего.
Был чужак ростом выше единственного в деревне война на целую голову, но плечами не выдался, и походил на длинную тонкую жердь. Из женской части находила его привлекательным только Лада, которая, однако была обременена полугодовалым ребёнком. Тем более, что ребёнок был не абы какой, а с жабрами, и при надлежащем уходе мог в будущем пойти и к рыбакам и ловцам жемчуга, и ещё много куда, а без ухода захиреть, и пойти разве что на корм всяким трупоедным насекомым. Так что, Лада находила чужака привлекательным только издалека, и только умозрительно, да изредка, если выдавался случай, с утра, старалась появляться у речки - купался чужак каждое утро, полотенец не признавал, а просто долго лежал на своих лохмотьях в чём уж там народился, и сох на солнышке, поворачиваясь то на живот то на спину, таким образом не оставляя Ладе никой свободы для размышлений и фантазий. Зато в мечты она, бывало, погружалась с таким усердием, что могла часами простоять, не помня себя, пока не хватятся, и не отыщут.
Говорил чужак без малого так же, как и местные, разве что как-то получалось у него неуклюже, обычаев своих, кроме непризнавания полотенец не показывал никаких, и жил, никому не мешая, а Шаману даже, говорят, один раз помог чем-то.
Гостил чужак у молодых Жницы и Горазда.
Жница сама детей заводить не хотела, имея перед глазами дурной пример: мать умерла, рожая ей братика, который оказался впоследствии дурачком. Дурачков в ту пору в деревне было с избытком, так что его хотели было сменять у соседей на лекаря, или на воина, или на домовода, ну хотя бы - на бочку-другую тёмной рыбы. Однако, не получилось: накануне сделки на соседей налетела стая саблезубых бесоедов, и, конечно, никто их соседей не выжил. Чудом спасся один дом, но и он долго болел, и к первому снегу почил. Ели его всей деревней, и скорбели.
И вот, однажды зимой заглянул в деревню, сборщик листьев Горазд, при себе имея сына и дочку. Горазд был собой хорош, приглянулся и Жнице и её дому и даже братик, которому ещё не вышел срок отправляться в хату дурачков и полудурков, глядя на него, скалился как-то по доброму. Жница сборщику тоже понравилась, и детям понравилась, в итоге сыграли свадьбу, да так и остались пришлые в деревне.
Детям Горазда, а теперь, выходит, что и Жницы, было, что-то такое, по двадцать лет. Девочка Арина умела петь, да не как все, а скаладно, и слова умела собирать, а сын Терентий, получается, как будто, ничего и не умел - с детства отец учил его сбору листьев, а в деревне нужных деревьев не водилось. Сам-то Горазд навострился делать всякое - и на охоту ходил, и на рыбалку, и из принесённых листьев сделал дому отвар, от которого у того почти что прекратились приступы (иногда дом начинал выть, и сжимал окна и дверь. Длилось это меньше минуты, но находится в это время внутри было невыносимо), а Терентий особо ничему научиться не сподобился. Нет, конечно, и на рыбалку ходил, и на охоту, как отец, и на грибницы, но результат получался разный, и редко выше среднего. Не было у парня талантов. Да он и не хотел ничего, до поры, до времени.
Пока однажды он не услышал рассказ чужака.
Дело было на праздник Отца Гор из Каравана Святых, который в ту пору был праздником тихим и семейным.
Семья собралась за общим столом, Жница принесла змеиных цветов, которые специально выращивала под западной стеной дома, наварила киселя из тыльной ягоды, Горазд с Терентием сходили на охоту, и поймали Сонную птицу размером с Терентия, да и много других блюд было на столе.
В ходе принятия пищи чужак спросил, что это такое - караван Святых.
Жница удивилась:
- Разве у вас не знают про Караван?
- Нет.
- Давным-давно, земля была пустой, не было ни гор, ни рек, ни городов. Люди спали на земле и не просыпались, потому, что не на что было смотреть вокруг, потому, что ничего не было. Не спали только Святые - зато не спали никогда. И однажды решили они собрать все, что у них было, и пойти бродить по свету. Но мешки у них были дырявые, сонными людьми шитые, и в пути они теряли вещи. Где потеряют гребень - лес вырастает, где потеряют платок - болото получается, где монету обронят - город возникает. А один из них в дороге придумывал всякие вещи - сначала придумал зонтик, но не знал зачем, и спросил у небес. И небеса впервые послали дождь, и пригодился зонтик. Потом придумал копьё, но не придумал, что с ним делать, и спросил у небес, и послали небеса хищного зверя, и врагов. Потом придумал он замки, но сам не понял, куда их применять, и спрашивал спутников, и утомил их безмерно, но ответа не узнал. Тогда спросил он у неба совета, и послало небо воров, и от воров стали запирать запасы на замки. Так, мало-помалу и придумал он почти всё, что теперь есть у нас.
- Вот оно как, - удивился чужак.
- Разве у вас не знают? - снова спросила Жница.
- Нет...
- А откуда же ты? - спросил молчаливый Горазд.
- А три недели туда, - чужак махнул рукой, указывая против солнца, - живём. Живём, да. Хочу вот в Столицу сходить, а то скучно мы в своей деревне. Вот, думаю, бывал я там - непонятно всё, зато как весело. Ну их, думаю, всех, лучше с голоду на булыжной мостовой помру, зато хоть ещё раз погляжу, что на свете бывает.
Горазд Столицу не любил, один раз, давным-давно, заходил в неё, вместе с Терентием и Ариной, ничего плохого, вроде, и не увидел, ни на что так никому и не пожаловался, однако, даже на ночлег там не остался - продал мешок листьев за бесценок, и отправился обратно в лес.
Жница же кроме деревни нигде ни была, и стала расспрашивать чужака.
Чужак рассказывал про невиданных зверей, показывая руками какие они из себя большие, и что у них где растёт, рассказывал про праздники и про вкусные блюда, про важных старичков, которые всегда куда-то спешат, и про птиц, которые живут возле домов, питаясь падалью, в общем, про всё чем обыкновенно запоминалась в ту пору Столица людям, впервые в неё попавшим.
Терентий слушал и сверял со своими детским впечатлениями. Ему больше запомнилось, что очень светло, но пыльно, и что отец, на выручку с листьев купил им с Ариной по сиплому грибу - Терентий свой растягивал, а Арина свой съела сразу, и приходилось с ней делиться.
Следующий день выдался выходным, и все дети, кто уже мог ходить, но ещё предпочитал бегать, отправились купаться. А к обеду двое детей - Радун и Кежец подрались. Вроде дрались сначала в шутку - что-то там обидное придумал Радун про Кежеца, а кончилось всё нешуточно: Кежец попал Радуну кулаком по виску, и тот упал и разбил голову о камни. Умер мальчик то ли сразу, то ли почти сразу, а только, когда взрослые пришли, а пришли они достаточно быстро, мальчик уже и не дышал.
Кежец плакал неподалёку, Родители Радуна то же плакали и грозили ему, но их, конечно, сдерживали. Родители Кежеца растерянно смотрели на сына, но не подходили к нему. Кроме того, несколько самых маленьких ребятишек, испугавшись, убежали в лес, и одного из них впоследствии так и не нашли.
Братьев и сестёр у Радуна не было - в ту пору не принято было заводить по многу детей, так что его родители вернулись в пустой дом. Позже к ним заходил староста, но, конечно, утешить их он не смог. Обещал зайти шаман, но так и не зашёл, да никто и не думал, что он зайдёт. Он ведь всегда так - пообещает да и забудет.
Кежец, как стемнело, ушёл в лес, и не появлялся два дня, так что говорили уже, что он ушёл навсегда, но потом его нашли. Будучи от роду земледельцем он не был приучен к жизни в лесу, и за это время съел только несколько мясных ягод. Одна из них уже шевелилась, и, повези ей прожить ещё несколько дней, из неё бы вылупился Сатеец.
В общем, мальчик был голоден и напуган, он специально далеко не уходил - хотя он серьёзно намеревался уйти от позора, в то же время он не мог побороть в себе страха, и тайком надеялся вернуться домой. Впрочем, сам бы он не вернулся, если бы его не нашли.
К тому времени, родители Радуна уже запустили свой дом, за двое суток ни разу его не покормив. Сами они тоже не ели, и не выходили на улицу, проводя время в глубинах отчаяния, да пытаясь изжить, хотя бы часть тоски, ласками. Но и душевно не спасались, и практической пользы не получали: женщина была уже в том возрасте, когда зачатие представлялось трудноосуществимым.
Через день после того, как Кежеца вернули в деревню, родители Радуна вышли из дома, взяв всё, что смогли взять. Отец пошёл искать Война, игнорируя любые слова, кроме предположений о том, где сейчас воин, и, наконец, нашёл его.
Воин сидел у речки с чужаком, они по очереди подманивали мальков крылатой рыбы, и пытались поймать их руками. На берегу лежало пять мальков, обретённых таким непростым способом, и один из них дёргался, всё ещё не веря, что для него всё уже кончилось.
Отец, не здороваясь, попросил Война заколоть их дом, потому что они уходят, и не хотят, что бы дом мучился среди этих людей, которые убийцу ребёнка находят в лесу, и приводят обратно, вместо того, что бы оставить его гнить заживо в корнях смрадного дерева.
Воин не хотел соглашаться, и, в конце концов, услышал в свой адрес мольбы о том, что дом всё равно никто кормить не будет, тем более, скоро сев, и зачем же заставлять его страдать?
Тогда вызвался помочь чужак, попросив выждать три дня, когда и самому чужаку надо будет покинуть село, что бы пойти втроём.
Но отец развернулся и ушёл.
Дом он заколол сам, заколол плохо, так что на шум сбежалась вся деревня. Закончив своё дело, отец заявил, что заколоть надо было не дом, а всех остальных, и уйти должны не потерявшие сына, а все остальные, но раз все остальные так любят убийц детей, что ищут их в лесах, то им, потерявшим ребёнка, тут делать нечего.
Впервые заговорила мать, обращаясь в основном к Кежецу и его родителям.
- Мы растили мальчика сеятелем, мы радовались ему каждый день, но вы отняли его у нас. Если бы шаман пришёл к нам, мы бы попросили или заставили бы его лишить вас счастья. Если бы Воин не был трусом, мы бы заставили его убить вас, или попросили бы. Если бы старосте был важен наш мальчик, а не скорый сев, мы бы попросили его, заставили бы его выгнать вас от нас, а раз и вы земледельцы, то вы бы в лесу не выжили. Но наш мальчик умер не отомщённым, и, значит, вам всем позор и беды, беды и позор. Ты, Нюра, разве хотела бы, что бы твоих мальчиков убили? Они без имён, это так, но ведь ты их любишь? Ты бабка, а родила, а я моложе, и не могу даже зачать. Ты, Лада, твой ребёнок с жабрами может принести деревне счастье и славу, но я надеюсь, что он умрёт, и не будет вам славы, а будут беды и позор. И вы все, чьи дети, дурочки и обычные, ещё живут, разве не видите, что Кежеца надо убить? Ну, так мы уходим, а нашего мальчика вы хотя бы похороните, раз не уберегли, и не отомстили, хотя бы похороните, раз не хотите бед.
И они ушли.
Лада прижимала своего детёныша к груди, а сама плакала от грубых слов в свой адрес. Родители и сестра мальчика, который убежал в лес, и не был найден, молчали, злясь на ушедших: у них тоже был повод для подобных сцен, но ведь они понимали, что у детей такое случается, и терпели участь. Им было легко, они уже зачали нового ребёнка, и будущая мать уже вила гнездо, а будущий отец уже собирал алтарь, для жертвы Матери Жизни из Святых.
Староста, стараясь не показать смятения, отошёл от толпы к мёртвому дому. За ним в деревянной ванночке лежал труп Радуна, уже покрытый прозрачными личинками комаров. Следовало объявлять о том, что завтра похороны.
Шаман монотонно тарахтел, склонившись над Радуном:
- Святые, сколько вас есть, известные человеку, и скрытые от нас, позвольте мне открыть ушедшему из дому Радуну-земедельцу, всё, что сообщено мне о пути в земли туч.
Он замер, прислушиваясь.
Жужжали мертвецкие комары, впиваясь в безответное тело юноши, уже распухшее, живущее новой жизнью, которая так мучительно не похожа на привычную, человеческую. А хватишься искать серьёзных различий, не найдёшь - все и разницы, что раньше ходило мясо, а теперь лежит, раньше ело мясо, а теперь его едят. Ни одного кусочка тела не пропадёт впустую, всё пойдёт в пищу, всё пожрёт жизнь, через многочисленных слуг своих.
Говорят, если зайти совсем далеко за Обеденные Горы, так что минуешь уже и множество других ориентиров, неизвестных Шаману, рано или поздно дойдёшь до деревень, где мёртвых едят сами живые. Они там, шельмы, думают, что раз и они жизнь, то и им можно есть человека. Но жизнь не дура, своё берёт, так что вырождаются они там совсем. Говорят, родятся там одни войны, и умеют они только воевать, ни дом вскормить, ни листьев собрать, а уж про поле и говорить нечего. Потому гложет их неутолимая злость, и, сколько страданий они причиняют соседям, а только самим им ещё горше, и через это - непрерывно они пускают кровь друг другу, ленясь даже выйти на большую дорогу, что бы найти кого пришлого. В домах они живут на городской манер - не в живых, а в деревянных, но что там - зодчие и в здоровых деревнях рождаются нечасто, а в этой, вздорной, и подавно. Так что домики у них ветхие, шатаются, и еле стоят на ветру, и рассыпаются то и дело. Но они уже не понимают урока, потому что давно минули там поколения, видевшие другую жизнь, и воины лишь свирепеют с досады, и становятся день ото дня всё злее.
Говорят, что скоро уже те дни, когда все они, сколько их останется, пойдут по миру, разрушая всё на своём пути, и пока не дойдут до Столицы, или ещё до какого города, не успокоятся - в городах-то порядки строгие, в городах своих воинов хоть отбавляй, да всё тренированные, вооружённые. А только - успеют погуять, ох успеют.
Шаман чихнул. Огляделся - не видит ли кто, и снял с лица повязку. Он-то знал, что эта белая тряпочка, с нарисованными на ней знаками, нужна больше от вони разлагающегося тельца, чем в угоду Святым. Что Святым до наших тряпочек, слёзок и судеб. Шаман вообще не верил в святых, но с тремя Шаманскими ножками, да одной рукой выбирать не приходится - за жемчугом не поныряешь, на сев не выйдешь. Да и не в этом только дело - святые святыми, поди разбери ещё, есть они, нет их, а мораль должна быть. Это в городах не смотрят, кем родился - воины строят, зодчие торгуют, врачи по домам сидят, сказки сочиняют, мужики с мужиками гуляют, бабы с бабами. Тьфу, разврат, мракобесие. Нет, может и не было Святых, а тот, кто про них придумал - знал, умничка, что пишет. 'Так что будем делить человека на мужчину и женщину и диащину и нихильщину, так что будем делить на шаманов и старост и зодчих и солдат' - и полторы страницы, где только букв набрали. Правда, у нас в округе половины всего это разнообразия не водится. На всю деревню одна нихильщина, и то - в хате дураков. Да и, скажем, скотоводы не родятся. А и родится - что с ним делать, кто его научит, да и где мы ем скот возьмём? Нет, всё-таки мудра жизнь, ох мудра.
Дышать трупной вонью было приятнее, чем собственной хворью - у себя в пещерке Шаман, мешая травы с жидкостями и не такого запаха добивался. А если он тряпочку напялит, он задохнётся - как пить дать. Ну её, всё равно пока он сам не выйдет никто сюда не сунется. Говорят, есть уже деревни, где ритуала не чтут, но это не при моей жизни, ясно?
Наконец чирикнул вдалеке Алканост, что значило - надо продолжать, Святые согласились принять к себе новоиспечённого умруна.
- Светлый юноша, - снова склонился Шаман над трупом, - если я чего не знаю, ты воочию видишь, если меня в чём обманули, тебя не обманут. Говорю, что завещано говорить, от себя вздоха не добавлю, себе буквы не оставлю. Из трёх троп, что пред тобой лежат, выбирай ту, где лезвия лежат. Больно будет ступать, но не вздумай кричать. Ибо ждёт твоего крика беспокойных земель владыка - сберегите, Святые помянувшего всуе его имя. На другой же тропе гладко стелено, травы под стопой, а как ты нагой, так велик соблазн пойти туда - но не велено. В травах змеи, смерти злее, как ужалят, слютуют - и тебя съедят, и меня не забудут. А на третьей тропе - Шаман задумался. Перед служением он повторил, конечно, стих, но вот как-то забылось про третью тропу.
Может быть, ну её совсем? Посижу часик, а потом выйду к деревенским, кто проверит? Нехорошо, но ведь - какая разница? Проклятые эти тексты. А, кажется вспомнил.
- Вдоль тропы ручьи, всё прохладные, всё ничьи. А как ты иссох, так захочешь пить, сам умрёшь, и родня твоя будет платить, трое суток болеть, две недели терпеть, что б помереть. А дойдёшь свою тропку до конца, увидаешь лестницу в небеса. А за нею пропасть, а в ней ты сам. Не ходи туда, позабудь себя. Как по лесенке вверх поднимешься, попроси Святых от нашего имени.
Шаман взял перечень просьб.
- Святые, дайте нам доброй погоды, дайте нам сладких вод, дайте Манильке и Курцу, родителям юноши сего, доброго ребёнка, врача. Дайте Терентию, сыну пришлого Кежеца дело. Дайте Жнице, приютившей Кежеца, жене его, - Шаман усмехнулся, и перед просьбой, переданной девушкой высказал от себя, - ума в дурью её голову, пускай ребёнка родит. И дому её дайте здоровья. Детям Нюры дайте знамение, раз имён не дали. Карине и Плутцу Насцевым даруйте выздоровление дома их. Пусть обходят нашу деревню и впредь звери, пусть обходят её лихие люди.
Сказав так, Шаман замер неподвижно, и стоял, пока снова не уловил вдалеке пение Алканоста. Святые приняли просьбу.
Шаман одел тряпочку, и пошёл к людям.
На похоронах Терентий чувствует странную неловкость: ему безразлично горе, охватившее деревню. Он испытывает только некоторую неловкость. Ночью он видит, как чужак собирается. На следующий день чужак уходит, Терентий просит у отца благословения. Такого не получает, но всё равно убегает за чужаком. Настигает чужака в лесу. Они идут вдвоём. Видят полянку Химер (Те самые головы слонов на верёвках, которые не летают). Подкарауливают и убивают разбойников. Чужак оказывается как раз выходцем из деревни каннибалов и воинов, но, конечно, мысли Шамана существенно преувеличены. Мы расстаёмся с ними, когда они видят вдалеке Город.
Город.
Насват Сараев - сын человека, пришедшего в город из деревни. Человек этот разбогател на торговле беспородными собаками, получил звание Насвата - за вклад в культуру Столицы. Сын рос мажором, и батенька слишком поздно спохватился, наняв баловню учителей, и вскорости умерев от болезни. В итоге мальчик вырос неплохим, но инфантильным и увлечённым. Женился по любви, не замечая отсутствия интереса со стороны жены - та, выходит, вышла по расчёту.
Мы видим его в цирке, во время представления. Представление состоит в том, что некий маг режет и убивает человекоподобные плоды экзотического дерева - способные даже ходить, но не испытывающие боли.
Насват Сараев приглашает мага на беседу. В ходе беседы он увлекается идеей освобождения человека от всего ненужного, наносного - технологий, цивилизации, и даже медицины.
Вскорости его жена беременеет.