Я дремала, когда в маршрутку сел мой бывший ученик. Пробираясь на место у окна, он толкнул меня, разбудил, извинился, узнал и расплылся в улыбке.
- Ой, здрасте...
- Здравствуй, - сказала я. - Как дела?
Был он все тот же: худой, отрешенный мальчик. Почти не вырос за десять лет. По-прежнему не выглядел как человек, едущий в гости или на свидание.
- Я из поликлиники, - прочел он мои мысли. - У меня там занятия.
Я излишне спросила, поступил ли он в институт, и обрадовалась, услышав, что поступил.
- Знала, что ты далеко пойдешь! Я горжусь тобой.
Парень смущенно выжимал холод из перчаток, втискивая колени в спинку кресла. Он носил куцую кепку, которая была ему велика и, сползая козырьком на глаза, оставляла беззащитными уши. Сострадая ушам, я пожаловалась, что впереди у нас четыре или пять, если не повезет, месяцев непрерывной зимы. Юноша мужественно ответил, что зима не страшна, так как заботиться ему не о ком.
Он был моим лучшим учеником. Скоро он навсегда улетит за границу.
Обсудив эмиграцию, мы замолчали. Парень растерянно смотрел в окно на одинаковые дома Гражданского проспекта. Маршрутка въехала на мост. Вместо воды под ним протекала железная дорога. По обе стороны, на величественных заводских просторах, тепло и прямо дымили трубы. Бесцветное небо предвещало вечер.
- Слушай, мне стыдно задавать такие вопросы, но я забыла... Что такое лимбическая система?
Он задумался, глядя мимо меня. Потом виновато сказал:
- Мне тоже стыдно... - выговорив мое имя, он после тягостной паузы вспомнил отчество, - но я не помню. Такая каша в голове...
- Да, да, конечно. Не расстраивайся. Это совершенно не важно.
Парень протянул мне горсть мелочи. Я не поняла. Он объяснил, что хочет заплатить за меня. Я отмахнулась, почти негодуя. Мне следует отдохнуть от трат, ведь я каждый день раскошеливаюсь на эту маршрутку, настаивал он. Чтобы не спорить, я смирилась.
Такси остановилось у метро. Мужчина и женщина, выходя, легко толкнули друг друга. В дверях вспыхнула ссора и, отбушевав, быстро и бесследно погасла.
- Животные, - сказал парень. - Разругались на пустом месте и сразу забыли.
- У тебя была пятерка по зоологии, - машинально откликнулась я.
Мы вылезли из теплой машины в толпу. Город ныл от холода. В цветочных аквариумах горели свечи, а розы за стеклами смотрелись так неестественно на фоне заплывшего к нам ледника, что казались очередным нищенским средством спасения - утеплительной курой для чайника на руках торговки в метро. Да и мои руки привыкли больше к авоське с продуктами для себя самой, чем к букету роз для любимого человека.
- Куда вам? - спросил меня парень. - Я спешу, домой надо...
- Беги, - благословила я. - Рада была тебя встретить.
Он вскинул голову, отбрасывая козырек со лба. Не попрощавшись, заторопился в противоположную от метро сторону, встал на углу, передумал, возвратился ко мне, прошел, не оглядываясь, мимо, и сутулясь, неуклюже побрел к станции. Он не был похож на человека, который спешит домой.
Мне захотелось кричать ему в спину. Сказать, что весьма благодарна за семь рублей, хотя маршруткой совсем не пользуюсь, просто отчаялась ждать автобуса на морозе. Признаться, что нищую мою школу недавно перекрестили в лицей, а предмет мой убрали за ненадобностью. Отметить не без гордости, что именно я нашла в этом ребенке талант и поставила на дорогу, по которой он идет до сих пор. И обойтись без напутствий.
Тем же вечером, дома, я пила еще утром заваренный чай с чувством, что жизнь кончилась, списав мне в наследство комнату в коммуналке окнами на Садовую улицу и ничего больше, ничего, кроме разве что полотенца, которое моя соседка хранит в коридоре, взяв на прокат и не вернув. Мне стыдно срывать эту тряпку с веревки, не спросив разрешения. Мебель в комнате не моя. Родственники покойной бабушки, что по некоему капризу переписала жилье на меня, чужого и случайного человека, могут нагрянуть с претензиями; но здешняя мебель слишком бедна для претензий. Все мы ведем себя одинаково: набираемся знаний, хороших манер и прочего, чтобы отдать их тому, кто потребует, и в свою очередь потребовать что-то взамен. Что я просила взамен? Знания, которые сама же дала накануне? С чем я осталась? Что и кому я могла теперь дать? Что?..
Бросив тарелку на подоконник, я обшарила комнату, перевернув все коробки и ящики единственного шкафа, пока не нашла в диване искомое - заскорузлую шубу с кроличьим воротником.
На следующее утро я вышла с шубой на Сенную площадь.
То место не было площадью. В центре ее окопался замороженный метрострой, оставив за забором узенькую полоску земли, заплеванную ларьками с несъедобным нутром. Полоска была практически непроходима из-за грязи - людской и надмирной - что стекалась сюда со всего города, распевая простывшими глотками песни, скупая медали и золотые зубы, начиняя собаками пирожки и торгуя, торгуя, торгуя. Студенты и прочий случайный народ разбегались от станций метро, просачиваясь между торговками - гранитными глыбами на дне людского потока. Праздная публика обходила Сенную. Здесь нельзя было просто гулять.
Летом торговки растекались с площади по развороченной Садовой, выстраиваясь плотной шеренгой посередине улицы в гуще дорожных работ. Женщины держали вешалки с тряпками на поднятых к груди руках. Без вешалок они казались детьми в роли зайчат на детсадовском утреннике. Молодежь продавала дипломные корочки, бабы постарше сбывали платья, старушки раскладывали на газете книги и стельки. Народ валил, не разбирая дороги. В клубах пыли ругались влетевшие в грязь туристы, ревели грузовики, стучали отбойные молотки и сражалась другая, мне неизвестная техника. К дверям дорогих магазинов вели грубо сколоченные из досок мостки, некоторые - со швейцаром, брезгливо тянущим занозы из пиджака. Улица зияла раной, с которой содрали коросту асфальта. Это был сущий ад.
Я робко встала на свободный пятачок у ларька. Вздернув повыше шубу, не продержала ее и двух минут, так затекли и остыли руки. Я и не знала, как это трудно - продать на базаре вещь.
Я старалась смотреть спокойно и вызывающе. Злилась на то, что не умею себя вести, что глазею, как кукла, перед собой, на витрину ларька, где слева резво раскупался беломор, а справа - пылились бумажные банки с паленым кофе. Торговки косились на меня, изредка перешептываясь и не покидая насиженных мест. Покупатели мною не интересовались. Мы с шубой не выглядели привлекательно, правда; но я по-прежнему тешилась тем, что являюсь самой интеллигентной женщиной на этом рынке. Я снова подняла вешь к подбородку. Близился полдень.
Когда страх быть избитой коренными жителями Сенной почти прошел, а ноги онемели настолько, что я смирилась с неизбежной ампутацией, возле меня остановился бомж. Он был в лохмотьях, синий от холода, из носа тек гной. Бомж смотрел мне в лицо и молчал. По моему прозрачному пальто он понял, что денег не будет, жадно скользнул взглядом по шубе и пошел прочь. Мной овладела жалость.
- Мужчина! - крикнула я ему вслед. - Возьмите!
Он уходил. Я сделала шаг в его сторону и закричала громче:
- Возьмите! Она женская, но ни все ли равно! Вам будет теплее!
Он не слышал меня. Или не хотел слушать.
- Я дарю вам шубу бесплатно! - спохватившись, пояснила я и бросилась за нищим.
Я бежала с трудом. Шуба, которую я упорно держала перед собой, била меня по ногам. Я раздраженно сунула вещь под мышку и припустила быстрее, подспудно опасаясь, что наступлю на один из подтеков льда и сломаю себе шею, не исполнив того, что должна.
Бомж успел дойти до Московского проспекта. Когда он исчез за углом, я поняла, что теряю его, но остановиться уже не могла. Я неслась, расталкивая прохожих, и была одержима одним - чувством жалости.
- Воровка! - взвизгнул позади меня женский голос. Раздался смех. Крикнувшая расхохоталась в ответ и заголосила на всю Сенную:
- Воровка! Держите ее! Она шубу украла!
Я вылетела на Московский. Бомжа не было видно: свернул в какой-нибудь двор или подъезд, или перебежал через дорогу. На бегу я почувствовала, что у меня остановилось сердце, вытолкнув на мороз душу острой, предсмертной болью. Из ритма выпал один удар.
Оправившись от удушья, я увидела милиционера. Обернувшись, заметила самоуверенную женщину в окруженьи подруг, из тех, кто час назад шептался за моей спиной. Баба бросила мне в лицо еще раз, лениво: "Воровка!" Судорожно зашарив в кармане шубы, я наткнулась на запавшее за подкладку обручальное кольцо, потерянное далеко не вчера. Я вспомнила это кольцо, вспомнила муки, сопровождавшие покупку шубы четверть века назад. Бомж уходил, и ничто не могло заглушить растущее во мне смятение. Я попросила сердце о помощи, сбила с ног школьника, свернула в ближайшую подворотню и побежала опять. Не знаю, что придало мне сил: "ату ее!" преследователей или родные лохмотья, галлюцинацией мелькнувшие под аркой на Сенную площадь.