С вoсходом солнца любви он стал ее тенью. Он не мог порвать с ней по собственной воле. Она не гнала его прочь. Вспоминала при встречах, и любила до момента прощания.
Образ ее был компактным, а мысли, правильные и легкие - уютной заботой о комфорте. Он обожал гулять с ней под руку, смакуя звучание ее голоса.
-Вчера на рынке я так долго рылась во фруктах, что торговка сказала: "Вы что, жениха выбираете?" Я ответила: "Яблоки - не жених, а я забочусь о том, что ем". Да, я сменила квартиру. Там мне удобнее.
"А как же твой новый номер, которым ты не поделишься?" - рвался спросить он, и молчал, бросаясь вдогонку за уходящим поездом ее речи.
-Я хочу куртку, сумочку и гитару. Как трудно искать самой... впрочем, туфли и меня уже есть, нужны зимние, ты не знаешь, где можно достать фиалку? Ах, да, ты не смыслишь в цветах. Сам сказал.
Он и вправду не разбирался в цветах. Жизнь его состояла из обеденных перерывов той девушки, спешки, изнурительной беготни за счастьем: девушка впереди - нос по ветру - он следом, стараясь не потерять из виду шлейф ее платья. Минуты, когда удавалось схватиться за ткань, были для него высшим блаженством. И пряча лицо в накрахмаленных складках, он слушал:
-Я ездила на залив уже трижды. Так славно на берегу: волны могут накрыть с головой, если улучишь минутку. Зря ты не купаешься.
И его невысказанное: "Но мы же договорились, что едем вместе, забыла?" разбивалось о встречное: "Мне нужны деньги. Я такая транжира!" и хрипело осколками: "Почему ты не просишь их у меня?" И она говорила:
-Хочу, чтобы меня стало меньше. Мне нужен утюг, смотри, какой торт красивый, я пудру хочу, но финансы... Я потеряла сережку, я не могу без них, от папы ж подарка никак не дождешься, сама куплю, мне нужна сковородка для третьей квартиры, я так отвратительно загорела, как тебе этот платок? По-моему, мне идет, - и поглядывая на часы, она ворошила шмотье в супермаркете так самозабвенно, и спутник ее, страдающий от постоянных потерь смысла жизни, жалел, что не родился женщиной.
-Ты загонишь наш мир как лошадь, - шептал он девушке, когда оставался один, падая на диван и отворачиваясь от всего этого, чтобы придумать, чем она занята сейчас, вдали от него и забыв о нем. - Ты выпьешь его до дна, все соки, и когда мир падет наконец к твоим полным ногам, он сделает это в первую очередь от усталости, и лишь потом, отдышавшись, увидит, как ты красива.
Раз он поймал ее. Остановил на бегу, затащил в кафе, накормил ее ужином.
- Это кафе я нашел для тебя. Знал, что тебе здесь понравится.
-Я забегала сюда вчера. Мне страшно хотелось есть, и я сделала себе приятное. Я умру, если не отыщу вертикальный солярий. Это мясо готовят не так.
В центре зала журчал фонтан. Мелодично, как ее шепот. И холодно. Наверное холодно: здесь не разрешалось пробовать воду рукой.
-Знаешь, в чем коренное различие между нами, пропасть, которую не перешагнуть?
-В чем?
-Ты пользуешься жизнью. Я - созерцаю ее. Только и всего.
-Как это?
Он резал жаркое угрюмо, и жевал потому, что жевала девушка, а девушка ела так выразительно, что ей подражало остальное кафе.
-Не важно. Просто продолжай быть. Мне нравится созерцать, как ты всем пользуешься.
Еще он подумал:
"Почему я? Зачем именно на мою долю выпало дикое сочетание гуманизма с жестокостью, что пронизывает эту девушку? Разве гуманность жестока? Да, это правда: не наступивший другому на горло ради собственной выгоды - свят, но почему милосердье моей возлюбленной причиняет мне боль, и такую жестокую, что необходимо кричать?"
И он действительно закричал, сквозь зубы, схватив ее за руки, осознав еще раз: мысль о том, что можно воспользоваться человеком, сидящим напротив нее, не придет в эту хозяйственную голову никогда.