Невозможно пройти мимо и не заметить эту странную женщину. Ее сиреневый плащ и седые волосы, рассыпанные по плечам, сразу же бросаются в глаза. Видела, и не раз, как она кормит голубей хлебом: стоит под деревьями, притянув к лицу веточку, и что-то бормочет себе под нос. Вот она присела на корточки перед одуванчиками и осторожно гладит бездомную кошку по спине. Или задумчиво смотрит в небо, запрокинув назад голову, длинные седые волосы вьются по спине как змеи. И какая-то отрешенность во всем облике болезненная. Больно смотреть и жалко.
Самое интересное, что босоножки на ней были всегда разные: то на высокой платформе, то на низеньком каблучке. Откуда она их брала - ума не приложу. Как будто обувной магазин у нее дома.
Поздней осенью женщина исчезала из нашего поля зрения, и возвращалась весной. Где она отсиживалась зимой - неизвестно. Впрочем, нет, зимой она тоже изредка появлялась: в старомодном пальто с норкой и пуховой шали, и на ногах белые валенки в галошах. Точно. Прутиком на снегу какие-то фигуры чертила. Помню.
Однажды летом, в проливной дождь, встретила ее в подземном переходе. Обратила внимание, как она осторожно спускалась вниз, боязливо оглядываясь по сторонам.
Если честно, сама бы не ходила через переход - страшно. Разбитые лампочки, низкий, давящий потолок и немногочисленные киоски с мылом, шампунем и с какой-нибудь нехитрой едой. Хорошо, если кто-нибудь с гитарой сидит или просит милостыню, но ведь не всегда так. Сейчас, например, никого нет. Мертвое время. Две или три старушки впереди. И свистящий звук ветра в спину. Обернулась.
Женщина застряла на лестнице, пытаясь собрать зонтик. Зонтик не слушался ее, вырывался из рук. Я хотела помочь, но увидев ее перекошенное гримасой лицо, передумала. Ускорила шаг, и через минуту выскочила под ливень, сразу же позабыв и про эту странную женщину, и про все остальное. Опаздывала на встречу.
Возвращалась поздно вечером. Снова через этот противный переход. Слава богу, кто-то вкрутил лампочки, не так мрачно. И киоски еще работали. В глаза бросился ее зонтик с красными розами и босоножки в углу под лестницей. Я остановилась, как вкопанная. Покрутилась по сторонам: кого бы спросить. Рядом с киоском, на деревянном ящике сидела пьяная женщина. Клевала носом.
- Вы сумасшедшую здесь не видели, в сиреневом плаще? Это ее босоножки.
- Какую сумасшедшую? - удивилась она,- Никакой сумасшедшей здесь не было.
Я обратилась к продавщице киоска.
- Она что, ваша знакомая?
- Нет.
- Ну, на нет и суда нет. Что я вам тут справочное бюро что ли?
- Вы понимаете, ее босоножки и зонтик.
- Давай сюда, отдам, если спросят.
Так, ничего толком не узнав, я и ушла домой, но мысли об этой странной женщине не давали покоя, все валилось из рук, даже борщ прокараулила - сплыл. Никогда со мною такого не случалось: забивать себе голову неизвестно кем - городской сумасшедшей. Измучилась вся. Вставала без конца среди ночи, курила, смотрела на мерцающие за окном звезды, а утром, чуть свет в подземный переход побежала.
- Забрали ваши босоножки, и зонтик тоже,- сказала продавщица киоска,- вчера еще и забрали, как вы ушли. Бабуся какая-то накрашенная как Буратино и забрала, сказала, что мать Аллы, шоколадку вот оставила для вас.
- А с Аллой все в порядке?
- Не знаю, не спрашивала. Две девицы потом пиво покупали, и этот противный мужичок с приветом. Короче, берите свою шоколадку и проваливайте. Некогда мне.
И она демонстративно отвернулась от меня, загородив окошко киоска своей широкой спиной.
Засунув шоколадку в карман, поплелась домой. Меня знобило, как от дурного предчувствия. Или простыла вчера, не знаю. И погода не радовала. Низкие тучи над головой снова предвещали дождь.
- Никуда не пойду сегодня. Буду спать.
Недалеко от дома я присела на мокрую от росы скамейку. Закурила, достала из кармана шоколадку. Повертела в руках. Черным фломастером выведены маленькие цифры в углу: тринадцать, черточка два.
***
Двухэтажный деревянный дом со ставнями. Кусты сирени. Стою у подъезда, под резным козырьком, переминаясь с ноги на ногу: а не рановато ли я собралась в гости?
- Вы к кому? - спрашивает пожилой мужчина с мусорным ведром.
- Вторая квартира.
- Так вы, значит, к Арсеньевым.
- Ну, да к Арсеньевым.
Звоню. Дверь открывает заспанная старушка в длинном халате с розами и лаковые туфли на босу ногу. Несмотря на столь ранний час, на лице ее наложен грим: подведенные карандашом брови, румянец на впалых щеках, яркая помада. Бывшая актриса что ли? На голове сеточка, чтобы не помять прическу. За ее спиной маячит сумасшедшая Аллочка, в пижаме. И кот с рыжими глазами. Лохматый.
- Извините,- промямлила я,- беспокоилась об Аллочке.
- Ничего страшного. Проходите в комнату. Я приготовлю чай.
И она показала мне рукой, куда надо пройти.
Я заметила на ее мизинце кольцо с рубином.
- Кстати, меня зовут Клавдия Михайловна, а вас как величать?
- Зовите меня просто Галей.
Комната, куда пригласила меня Клавдия Михайловна, была завалена коробками с обувью, некоторые коробки открыты и оттуда кокетливо выглядывали женские босоножки, причем совершенно новые, но давно вышедшие из моды. Коробки на полу, на подоконнике. Окна, закрытые с улицы ставнями. Тяжелые шторы. Помню большой круглый стол, покрытый плюшевой скатертью, старомодный сервант, ваза с засохшими розами, какие-то статуэтки, духи и компьютер.
Пока я рассматривала комнату, Клавдия Михайловна принесла из кухни электрический самовар, маленький чайничек для заварки, достала из серванта кофейный сервиз на три персоны, сахарницу и картонную коробку с тортом.
"Сейчас, все торты продают в пластике",- подумала я, но вслух ничего не сказала.
- Чай с саусепсом,- таинственно шепнула мне в ухо Клавдия Михайловна, - тропический огурец.
И вдруг неожиданно засмеялась, обнажив передо мною пустой рот. Меня передернуло от ее смеха. И глаза ее зеленые тоже не понравились, с какой-то усмешкой. Абсолютно дикие.
Аллочка тихо сидела за столом и крутила в руках бумажную салфетку.
- Да, вы кушайте тортик, не стесняйтесь, свежий. И она положила мне на тарелку кусочек с розочкой, ядовито- красной, как на зонтике Аллочки.
Я выпила кружечку чая с саусепсом и уснула.
***
Очнулась от холода. Мокрая, как лягушка. Лежу на скамейке под проливным дождем.
- Девушка, вам плохо? - тормошит за плечо какая-то тетка.
- Спасибо, я в порядке.
Поднимаюсь через силу, плетусь домой. Чувствую, как заносит из стороны в сторону. Будто пьяная. В голове туман.
В прихожей выворачиваю наизнанку карманы. Никакой шоколадки нет, только раскисшие сигареты. Странно.
Мне что это пригрезилось? Дом номер тринадцать, квартира номер два.
Иду в душ, ем разогретый на плите вчерашний борщ, курю. Смотрю телевизор.
По телевизору показывают фото Аллочки. Галина Смирнова. Это же мое имя! Инвалид детства. Была одета в сиреневый плащ и красные босоножки. Зонтик с розами, кажется, упомянули. Сказали, что ушла из дома вчера и до сих пор не вернулась. Просят откликнуться по телефону.
Я в шоке, даже телефон не записала, не доела борщ и вообще? Какая, к черту, Галина Смирнова, когда я сижу туточки на диване в своей однокомнатной квартире! У них что там, крыша отъехала!
Звоню подруге. Номер не отвечает. Другой подруге - тот же эффект. Звоню, наконец, бывшему - молчание. Они что, сговорились что ли?
Ищу в холодильнике водку, водки нет, есть початая бутылка шампанского.
Пью из горла - никакого облегчения не испытываю, одна только злость, застрявшая где-то в горле. Злость и беспомощность. Надо что-то делать, куда-то бежать, как-то исправить эту чудовищную ошибку, как? Не знаю.
Смотрю на часы. Десять вечера. За окном сыпет мелкий снежок. Накидываю на плечи кофту, выхожу на балкон. Точно снег. Нонсенс. Июль месяц.
- Русалка с крыльями,- вертелось в голове, - в сиреневом тумане, искала выход: русалкой оставаться или птицей?
Уж лучше на противную работу,- сказала я себе,- чем мучиться в сомнениях, ведь кому расскажи эту дичь- никто не поверит.
Мне стало смешно, честное слово, июльский снежок подействовал отрезвляюще, как бальзам на израненную душу. Привел в чувство. Я завела будильник и легла спать, в надежде, что завтра все как-то разъяснится само собой.
***
Кошмар не заставил себя долго ждать. Как-то неожиданно быстро, даже для сна, я превратилась вдруг в маленькую девочку.
Стою на пожарном ящике, за кулисами, наблюдаю за мамой, которая сейчас вовсе не мама, а какая-то леди Макбет. Я пока еще не читала Лескова, но обязательно прочитаю, когда выучу азбуку, а пока я просто в восторге от ее зеленого платья. Пусть все видят, какая она красивая. Рядом с ней дядя Миша, который часто бывает у нас в гостях, здесь он почему-то с приклеенными усами. Они вдвоем подходят к детской кроватки, стоящей на середине сцены и душат подушкой спящего мальчика. Я знаю, что там вместо мальчика лежит тряпичная кукла, но мне все равно страшно. Плачу. Навзрыд. В зале шумные аплодисменты. Меня подхватывают чьи-то сильные руки и несут в гримерку.
- Да разве можно маленьким детям смотреть такие страсти,- возмущается старая гримерша, тщательно вытирая платком мое мокрое от слез лицо, - безобразие, честное слово.
- Тетя Дуся, моя мама убийца,- кричу я.
- Не говори чушь, деточка. Это просто театр, здесь все не по-настоящему, как в игре. Когда вырастешь - поймешь.
И вдруг вместо добрейшей тети Дуси надо мной нависает клюв какой-то хищной птицы, потом откуда-то выплывает лицо Клавдии Михайловны, она улыбается мне, как лиса, между тем, как рубин на ее мизинце явно говорит об дурных намерениях.
- Ты еще бредишь, Галя, выпей чаю.
- Опять с саусепсом? - спрашиваю я
- С мятой, девочка, и пустырником.
Перевожу взгляд на пыльную люстру, шарю по голым стенам - ни одной фотографии или картины. На полу горы пожелтевших от времени старых газет.
- А где же коробки с обувью?
***
Утром я пыталась вытащить себя из этой шизофрении за уши: сделала зарядку, приняла контрастный душ, а пока пила кофе, в моей голове созрел план. Звоню на работу, говорю, что заболела и не могу прийти.
- Да, простыла, высокая температура, рвота. Отравилась чем-то. Дня два полежу, думаю, пройдет.
Сама же бегаю по квартире, как лошадь, в поисках нужных бумаг. Все вверх дном перевернула, пока нашла. Снимаю с карточки деньги и еду на автовокзал. По дороге еще печенья купила, конфет, чтобы не с пустыми руками, а как положено, с подарками.
Заведующая детским домом Эльвира Степановна встретила меня, как родную, даже не удивилась нисколько, зато я удивилась, с трудом узнав в этой пожилой грузной женщине прежнюю заведующую. Как она постарела все-таки.
- Сколько лет, сколько зим с тобою не виделись, Галя. Ну, давай рассказывай, как ты там устроилась в большой жизни? Слышала, что квартиру получила в Солнечном.
- Да, Эльвира Степановна, получила, в Сбербанке сейчас работаю. Все у меня есть, кроме родных.
И разревелась, как маленькая девочка. Не ожидала такого от себя. Обмякла, раскисла, как квашня, тушь по щекам размазала.
- Замуж тебе пора, Галя, ребеночка завести. Есть хоть парень-то на примете?
- Был один,- всхлипываю я,- да характерами не сошлись. Расстались месяц назад.
- Ну, так другого кавалера заведи. Ты девушка видная, не какая-нибудь замарашка. Знаю, как плохо одной, скучно, только работа и спасает.
Обогрела меня добрым словом Эльвира Степановна, я и вывалила перед ней все. Ничего не утаила, как на исповеди. И про подземный переход, и про Клавдию Михайловну.
- Хочу узнать, кто моя мать, ведь сохранились же какие-то записи, архивы?
- Это не реально, Галочка. Столько лет прошло. Ты, кстати, к нам не из дома малютки поступила, от тебя не в роддоме отказались, позднее - это я хорошо помню. Сюда привезли уже пятилетней девочкой или чуть помладше. Ты сама одевалась тогда и кушала, без посторонней помощи.
Может быть, тебе стоит в театр обратиться, в отдел кадров. Вдруг, она, действительно, актриса и до сих пор играет в той же " Леди Макбет Мценского уезда", хотя не уверена, что эта пьеса сейчас идет. Да, и лет ей, наверное, не мало, твоей мамочке.
У меня и самой такие мысли мелькали, Эльвира Степановна лишь подтвердила мои догадки. Значит, надо искать по театрам. Я поблагодарила ее, обещала рассказать, если что-нибудь прояснится, и вообще, приезжать почаще.
Итак, театр драмы, музыкальная комедия явно не подходит, театр юного зрителя тоже. Прямо с автовокзала бегу в отдел кадров драматического театра, хорошо, что от автовокзала всего одна остановка. Времени в обрез. Целый день почти потратила на поездку в детский дом. И почему меня именно туда определили, к черту на кулички, не понято. Уже вечер. Отдел кадров закрыт.
- А вы кого ищете, девушка, - спрашивает любопытная гардеробщица,- или на работу пришли к нам устраиваться?
- Я журналистка, пишу статью о вашем театре, собираю материал: о тех, кто ушел на заслуженный отдых, но оставил яркий след в истории театральной жизни.
- Так новая кадровичка не в курсе, недавно она у нас, совсем молодая девушка, вы лучше у меня спросите или у других гардеробщиц. Я в театре уже двадцать пять лет работаю.
И Прасковья Егоровна, так звали эту милую женщину, рассказала мне кучу театральных историй.
- А шел ли у вас спектакль " Леди Макбет Мценского уезда"?
- Не долго, кажется, из отдела культуры запретили, не то, что сейчас, всякое непотребство в моде.
- А из-за чего сняли-то, не помните?
- Из-за младенца, душила его купчиха со своим любовником, да и придушила подушкой, вы разве Лескова не читали?
- Читала, играл-то купчиху кто?
- Такая же стерва и играла, двое детей у нее от разных мужиков и оба шизофреники.
-Кто, мужики?
-Да, нет ребятишки ее, бедные. Потом она с директором обувной фабрики связалась, с грузином каким-то, поклонников у нее была много.
- Она играет еще?
- Нет, что вы, ей, наверное, лет семьдесят, на пенсии она.
Я хотела спросить про рубиновое кольцо на мизинце, но тут подошла другая гардеробщица.
- Ты чего растрепалась, Егоровна? Скоро зритель пойдет, а у тебя в гардеробе беспорядок, хоть бы мусор убрала с подоконников.
Лицо Егоровны покрылось красными пятнами. Мне стало неудобно, я быстренько распрощалась с доброй женщиной, сунула ей в руку горсть конфет к чаю, и, выскочила как ошпаренная на улицу. Сердце стучало так сильно, как будто готово было выпрыгнуть из груди. В голове звенело. Я не могла нормально дышать, думать, действовать, и вскоре превратилась в отвратительный комок нервов. Комок шипящих от злости ядовитых змей. Меня трясло. Ноги не слушались, и я не понимала, куда надо идти.
Аварийная ситуация. Программа дала сбой. Включаю автопилот - вот что активизировалось в подсознании, детская игра в звездные войны. Так на автопилоте и добралась до дому, как - не помню.
***
Потом меня вырвало этой ненавистью, стало немного легче, но не надолго, приключилась, так называемая диарея, и стало ясно, что я отравилась на вокзале пиццей. Вот накаркала же себе с утра болячку. Куча вопросов, требующих немедленных ответов, остались нерешенными.
Во-первых, Клавдия Михайловна, которой сейчас под семьдесят, не могла родить меня в сорок пять лет, в таком пожилом возрасте не рожают. Вот Аллочка ей в дочери годится, но не я.
Во-вторых, босоножки. Оказывается, у Клавдии Михайловны был некий любовник с обувной фабрики. Видимо, фабрика обанкротилась в перестройку и все, что можно было растащить по углам, растащили, но реализовать не смогли. Вот и остались у нашей актрисы коробки с обувью.
Как вариант, да, может быть. Теперь надо разобраться со "сценой удушения". Если я не дочь Клавдии Михайловны, почему мне приснился такой сон? Предположим, что у меня есть некая способность проникать в чужое сознание, видеть чужие сны, но почему раньше она никак не проявлялась и я никогда не страдала галлюцинациями. Что это за хрень: выпить кружечку чая с саусепсом и очнуться на лавочке? Получается, что Клавдия Михайловна подсыпала туда какую-то дрянь, а потом, вместе с Аллочкой (одна бы она точно не справилась) вывела меня на улицу. Зачем? Чтобы я не раскрыла их семейную тайну? Тайну фамильного кольца с рубином? Тогда зачем приглашала меня в гости, написав свой адрес на шоколадке? Стоп. А с чего это я взяла, что был именно адрес, может быть, продавщица оставила какие-то свои цифры, ведь бывает, что надо срочно записать что-то, а бумажки под рукой нет, вот, она и чиркнула на шоколадке или сама Клавдия Михайловна.
Бред какой-то получается. Нет, а объявление по телевизору об исчезновении Галины Смирновой или мне послышалось, и, на самом деле исчезла Аллочка, или ... и тут меня осенило: это всего лишь глюки. Чай с саусепсом - вот причина позавчерашней галлюцинации.
Нестерпимо захотелось поболтать с кем-нибудь ни о чем: о погоде, тряпках, кино, о планах на отпуск, просто, чтобы расслабиться. Я достала из сумочки телефон и была страшно разочарована: ни одного непринятого звонка, и ни одной смс, даже Наташка из детдома и то никак не отреагировала на мой вчерашний звонок. Конечно, я сама виновата, никого не вспомнила за целый день, но все же, меня зацепило такое равнодушие со стороны близких подруг. И Александр промолчал. Обидно. Правильно я выставила его вон.
Если бы не проклятая диарея, я бы, наверное, снова побежала к Клавдии Михайловне поговорить по душам, но мне пришлось целый вечер пить курильский чай и уголь, а также сидеть в обнимку с унитазом, и вообще, если включить мозги, чего мне у этой ведьмы делать? Мать она мне или не мать, плевать. Не хочу ее больше видеть.
Весь следующий день спала, как мертвая. Слышала, как стучали в дверь, но не встала.
***
Клавдия Михайловна раскладывала на кухонном столе пасьянс. Ее скрюченные артритом пальцы, унизанные многочисленными кольцами (не только с рубином), рассеянно перебирали колоду карт. Было заметно, что делала она это без особого энтузиазма, больше по привычке или от нечего делать. Мысли Клавдии Михайловны блуждали где-то далеко в прошлом. Как старые фотографии, с любовью перебирала она в уме страницы своей прошедшей молодости.
Лет пятьдесят назад она приехала сюда после театрального училища, по распределению, жила, как все молодые девушки впроголодь в общежитии, потом неудачно выскочила замуж за бездарного актера Арсеньева, оказавшегося беспросветным пьяницей и бабником. Родила от него больную девочку. Арсеньев не выдержал и ушел, оставив ей свою квартиру, мать и Аллочку. Если бы не мать Арсеньева, которая и вынянчила Аллочку, Клавдия Михайловна бы немедленно сдала девочку в детский дом. Без вариантов, ведь она делала карьеру. О ее блестяще сыгранных ролях писали в местных газетах, о ней сплетничали, ей завидовали...
Боже мой, какие известные люди окружали ее, какие поклонники, какие розы! Почему-то всегда дарили именно розы, оно и понятно, в те годы особого выбора не было: гвоздики для покойников и торжественных мероприятий и розы для любимых женщин или актрис.
Противный запах пригорелого супа, бесцеремонно вышвырнул ее из сладких грез. Клавдия Михайловна глубоко вздохнула и, с трудом поднявшись с удобного стула, выключила плиту.
- Проклятый артрит,- выругалась она вслух,- и как я буду жить дальше с этой дурочкой! Некому даже стакан воды подать!
Аллочка никак не прореагировала на обидные слова. Как сидела у окна, так и осталась сидеть, вместе с кошкой.
- Давай ужинать. На десерт твой любимый тортик, с розочкой. Приличный кусочек.
Услышав про тортик, Аллочка оживилась, подбежала к матери, стала помогать накрывать на стол.
- А девушка в светлых брюках больше не придет к нам в гости?
- Какая девушка? - насторожилась Клавдия Михайловна. Она надеялась, что Аллочка позабудет про тот дурацкий случай, выкинет из головы. Оказывается, нет, помнит.
-Та, которую мы посадили на скамейку.
- Это было недоразумение, деточка, девушка просто заблудилась, перепутала адрес. Шла в гости к одним людям, а попала к другим. Потом выпила кружечку чая и задремала, а мы отвели ее на улицу, ведь не дома же оставлять незнакомку.
На самом деле Клавдия Михайловна слукавила. Не говорить же Аллочке всей правды. Ну, впустила она эту халду в квартиру, ничего не соображая со сна, думала, что из собеса, а когда поймала ее взгляд на рубине, то и поняла, что впустила воровку. Подсыпала снотворного в чай и удалила как ненужный комментарий. Да, Клавдия Михайловна в свои неполные семьдесят лет прекрасно освоила компьютер и зависала иногда на одноклассниках, но в основном, конечно, сериалы смотрела про любовь или детективы.
Кажется, Аллочка поверила ее рассказу и больше про девушку не спрашивала. Зато в Клавдии Михайловне вдруг проснулся интерес к вчерашней незнакомке.
Откуда та узнала имя Аллочки и, главное, адрес? Скорее всего, от продавщицы из подземного перехода, от кого же еще. Ну, предположим, Клавдия Михайловна сама упомянула в разговоре имя дочери, но адрес, маловероятно, уж не настолько она выжила из ума, чтобы болтать об этом. И ведь шоколадку оставила продавщице, не поскупилась, отблагодарила, как положено, а та наводчицу...Собственно, не за босоножками ходила в такую даль, да еще в непогоду, подумаешь босоножки, босоножками больше, босоножками меньше. Искала сумочку Аллочки с лекарствами, но сумочку никто не вернул. Сволочи. Клавдия Михайловна уже давно перестала доверять людям, даже близким знакомым. Она, как сейчас принято говорить, предпочитала виртуальное общение, в интернете.
Но не сегодня, сегодня она вся на нервах, у нее высокое давление и болит спина. Далась ей эта воровка, не украла же ничего. Надо вспомнить что-нибудь хорошее, однако в памяти всплывали совсем нелестные фрагменты из жизни Клавдии Федоровны, а можно сказать постыдные, те, которые она всячески старалась забыть. Например, второй ребенок, которого она сдала в детский дом, побоялась, что девочка окажется такой же больной, как Аллочка, ведь родила ее поздно, в сорок с хвостиком. Если бы бабушка Аллы была жива, она бы не позволила отдать девочку, а так, обошлось без лишних сантиментов. Никто не упрекнул.
И сейчас Клавдия Михайловна не чувствовала себя виноватой. Просто не могла глаз сомкнуть и все, а когда задремала, наконец, благодаря снотворному, приснился сон.
Увидела она себя в роли Макбет Мценского уезда, которую играла когда-то в молодости, причем на сцене того же драматического театра, с тем же партнером, Мишей Стаховым, ее бывшим любовником, в том же платье из зеленого бархата. Клавдия Михайловна ощутила тот же ужас перед будущим злодеянием, та же дрожь пробежала под коленками. Но вместо муляжа в детской кроватке лицо испуганной девушки, той самой, которая приходила вчера в гости. И Клавдия Михайловна не дрогнула... Проснулась, когда девушка перестала дышать.
- А ведь это одна из лучших моих ролей,- оживилась Клавдия Михайловна, - ведь я гениально сыграла. Задушенную во сне девушку ей не было жалко.
***
Накануне нового года Клавдия Михайловна собралась в Сбербанк, чтобы снять проценты со своего вклада. Взяла талончик в автомате и ждет, когда на табло высветится номер: к какому оператору ей идти. И вдруг среди работников Сбербанка замечает знакомую фигуру: ту самую воровку, которую они с Аллочкой вывели на скамейку, хоть и худая на вид девушка: кожа да кости, но тяжелая оказалась.
" Еще и в Сбербанке работает", - фыркнула Клавдия Михайловна. Развернулась на триста шестьдесят градусов и пошла в другой Сбербанк, не хотела с девушкой взглядами встречаться.
Однако случайная встреча в Сбербанке не давала покоя, и все время стояла перед глазами. Клавдия Михайловна снова и снова прокручивала в голове каждую деталь, каждую мелочь.
Как девушка сидела за стойкой, гордо выпрямив спину, как держала голову, чуть наклонившись вбок, ее щербатая улыбка, разрез глаз, манера разговаривать с клиентом - все это напомнило Клавдии Михайловне одного милого мальчика, с которым у нее случился когда-то бурный роман. Она еще страшно стеснялась его и скрывала от всех. Светлоглазого Ильюшу из парикмахерской, про девочку, кстати, он так и не узнал.
- Да, дело приобретает неприятный оборот",- крепко задумалась Клавдия Михайловна, - надо уезжать отсюда или налаживать с девчонкой контакт. Рано или поздно, судьба обязательно столкнет их еще раз. Летом была просто репетиция.