...Он в очередной раз подошел к тяжелой стеклянной двери и с усилием толкнул её, преодолевая тягучее сопротивление доводчика. Дверь нехотя поддалась, пропуская его к механическим турникетам, за которыми начинался спуск на станцию.
Время пиковой загрузки еще не началось, потому пассажиров было не так много, и толпиться они начинали не у самих турникетов, а чуть дальше, у начала эскалаторов. Переваливаясь с ноги на ногу, подобно стае пингвинов, они медленно продвигались к движущейся ленте, достигнув которой прижимались к правой стороне и замирали в равнодушной позе изваяния.
Поток двигался, словно шествие зомби, подчиняясь заученному с детства рефрену - "стойте справа, проходите слева". Но даже когда проходить никто не хотел, левая сторона практически всегда оставалась свободна. И после иногда довольно долгого стояния в "пробке" его порой посещала крамольная мысль, что если занимать обе стороны, то вход на станцию разгружался бы в два раза быстрее. Но этот шаг для толпы был слишком нестандартным, да и проявлять инициативу никто не желал.
В перегруженном метро подчас было сложно даже понять, что происходит - то ли это человек движется во всеобщем потоке, направление которого временно совпадает с его собственным движением, то ли, наоборот, поток несет человека туда, куда ему, потоку, нужно.
Частицы этого потока стремились не привлекать к себе лишнего внимания, быть как можно более незаметными на фоне себе подобных. И даже одежду носить предпочитали преимущественно темных тонов.
Каждая частица направлялась по своим делам, не замечая соседей ни слева, ни справа, ни, тем более, сзади, выхватывая опущенным под ноги взглядом лишь кусок мраморного пола, на который в следующую секунду надлежало поставить ногу. Смотреть друг на друга частицы, похоже, боялись - взгляд, направленный вниз, вид мраморной плиты, закрывавшей все поле зрения, позволял ощущать себя в некоем обособленном закрытом пространстве, создававшем хотя бы иллюзию безопасности. И защищенности - не только и даже не столько от агрессии, сколько от возможных просьб и пожеланий извне. "Я тебя не вижу, я освобождаю себя от муки принятия решения - отвечать тебе или пройти мимо. Оставь меня, обратись к следующему, ведь нас тут так много, почему именно я?" И, конечно, освобождал от агрессивной рекламы, своими противоестественными кислотно-яркими тонами со всех стен врывавшейся в еще не проснувшиеся или уже начинавшие засыпать мозги.
Но, несмотря на то, что каждый перемещающийся стремился отстраниться от себе подобного соседа, да и вообще от окружающего мира, шаги идущих поблизости очень часто синхронизировались. И тогда под гулкими сводами межстанционных переходов повисала отчетливая дробь, выбиваемая тысячами пар каблуков, ботинок и туфель. "Друм-друм-друм!" - словно с одной линии на другую маршировала колонна солдат.
В этом потоке ему приходилось двигаться дважды в сутки. Утром и вечером. Сейчас был вечер.
Спустившись на станцию, он прошел вдаль по серому перрону к голове состава - туда, где обычно скапливалось поменьше народа. Здесь, на перроне, "сгустков" следовало особенно опасаться -- были случаи, когда случайно потерявшего равновесие человека не замечающие ничего вокруг себя окружающие так же случайно сталкивали на пути.
С неприятным скрипящим звуком к перрону подошел поезд, и автоматические двери, раскрывшись, принялись поглощать серо-черную биомассу. Она втекала в чрево вагонов через раскрытые прямоугольники, освещенные электрическими лампами, растекалась по сиденьям, повисала на поручнях. Отстраняясь от грохота и скрежета, многие затыкали себе уши наушниками, из которых изливалось некое нагромождение звуков, именуемое музыкой. Пожалуй, оно мало отличалось от внешнего шума, но, по крайней мере, было своим. В том смысле, что его можно было включить или выключить по своему желанию.
В нагрудном кармане пиджака у него тоже был с собой цифровой плейер. Но сейчас никакой музыки не хотелось. Поспешив занять относительно уютное место у двери, он облокотился на стену и погрузился в тягучую полудрему, пытаясь полностью отстранить себя от окружающего мира. Под убаюкивающее покачивание вагона внешние звуки постепенно отошли на дальний план, отступая перед совсем не к месту появляющимися и далеко не всегда удобными собственными мыслями.
...Очередной день прожит. День, похожий и на "вчера", и на "завтра", как похожи друг на друга ступени эскалатора. Но если ступени роднил между собой их общий конструктивный смысл, то прожитые дни - их столь же общая бессмысленность.
Подобно многим другим труженикам "развитого общества потребления", он так и не мог понять, зачем каждое утро приходит в свой офис, для чего и какой цели отдает свое время, на что расходует жизнь. Впрочем, практически всех окружающих такая ситуация вполне устраивала. В конце концов, хорошо, что работа есть, а уж где, кто, как и когда использует результаты - какая разница? Всё лучше, чем совсем без дела маяться. И вообще - "вам денежки платят, так сидите и выполняйте то, что от вас требуется, у других вон еще хуже".
Жизнь шла по многократно и многодневно наезженной и накатанной колее. "Дом-метро-работа-метро-дом". Впрочем, и само понятие "дом" с каждым годом стремительно теряло обретавшийся веками духовный смысл, все больше сводясь к убогому термину "ночлежка". К месту, которое отводилось человеку не более чем для того, чтобы удовлетворить свои физиологические потребности во сне и принятии пищи, а при случае укрыться от атмосферной непогоды.
Одно время какую-то радость посреди всей этой повседневной пресности, конечно, приносили вечера. Кто-то находил её за бутылкой пива в баре, кто-то в фитнес-зале, кто-то в компьютерном игровом центре. Варианты, в принципе, были. Но после законодательного закрепления шестидесятичасовой рабочей недели даже такие бесхитростные занятия стали занимать все меньше и меньше места в ежедневном распорядке. Как следствие, и без того не очень настроенные на взаимную коммуникацию люди стали еще меньше общаться между собой. Если, конечно, не считать общением процесс вынужденного подчеркнуто-корректного взаимодействия на рабочем месте и приторные корпоративные вечеринки, на которых десять-двадцать абсолютно чужих друг другу человек были вынуждены совершать некий ритуал и, в соответствии с рекомендациями бизнес-психологов, показывать свою якобы сплоченность и расположение друг к другу.
Нет, об этом лучше не думать. Да и вообще лучше не думать. Во всяком случае - сейчас.
Он до сих пор не мог понять, почему некоторое время назад еще хотя бы внутренне сопротивлялся этому распорядку - словно память "прошлой жизни" давала знать о себе. Но сейчас он уже почти смирился с окружающей реальностью - ведь даже на то, чтобы просто понять происходящее, не было ни времени, ни сил. Да и особо большого желания тоже, поскольку обыденность с каждым днем все больше гипнотизировала и затягивала. Вот сейчас он вернется. Приготовит ужин. Посмотрит в окно. Ляжет спать. И завтра все повторится сначала. И сколько бы он ни понимал, что это не только "не его", но и вообще не то, для чего стоило рождаться на свет и жить - сам он ничего не сможет изменить. А другим, наверное, и не надо...
Голова слегка качнулась, ударившись о стену вагона. Остатки дремы нехотя отступили, взгляд отметил за окном пробегающие знакомые огни его станции. Пора.
Он вышел из поезда, поднялся вверх, перешел улицу, и, не глядя по сторонам, пошел туда, где за ветвями еще не окончательно убитых жарой и городским воздухом деревьев в мареве летнего смога угадывался силуэт белой многоэтажки.
Прислонив к сенсору электронный ключ, вошел в подъезд. Относительно чистый, но неимоверно скучный. Кафельные стены с типовым узором, пластиковые ящики с искусственными цветами, вандалоустойчивая кабина лифта, немигающий свет диодной лампы... Еще один электронный ключ, автомат для чистки обуви, металлическая дверь, и - вот он у себя. Дома. А точнее - в бетонной коробке с кондиционером, увлажнителем и прочими прелестями, в том мире, который общество отводило своему "цивилизованному потребителю" для того, чтобы коротать время между посещениями офиса.
Ванная - умыться под струей воды из-под крана, плеснуть на руки и в лицо дезинфицирующим составом.
Туалет - без комментариев.
Кухня...
Достав из холодильника коробку с ужином и сунув её в микроволновую печь, он нехотя подошел к окну.
Взгляд уперся в немытое стекло, за грязевыми разводами которого над завешанными рекламой крышами в колышущейся дымке городского смога и испарений колыхалось что-то желто-красное, претендовавшее называться закатным Солнцем. День клонился к завершению, не оставляя после себя, как и следовало ожидать, ничего - ни эмоций, ни впечатлений. Ни хороших, ни плохих.
И от этого равнодушного спокойствия было особенно тяжело.
...Как было бы хорошо, если бы Родина вдруг позвала...
Но Родина не зовет. Родина молчит. Родине давно ничего не надо, кроме сытости и ублаженности. Да и есть ли она здесь, эта самая Родина? И - главное - способен ли он сам, будучи таким, как сейчас, откликнуться на призыв, даже если вдруг тот и прозвучит?
Обрывая как всегда не к месту нахлынувшие мысли, микроволновка тоскливо запиликала таймером. За её стеклом слегка дымилась пластиковая коробка с подогретым куриным бедром и картошкой - типа, ужин. Дешево, надежно и практично. Готовится за две минуты, съедается за пять, если по сторонам не глазеть.
"...А ведь когда-то торчать по два часа на кухне, стараясь приготовить что-то оригинальное, особенно в ожидании гостей, для многих было даже весьма увлекательным занятием. Впрочем, это было очень давно - в ту эпоху, когда ещё отмечались праздники и когда люди ещё ходили друг к другу в гости. И не только по праздникам."
Покончив с едой, он выбросил коробку в утилизатор. И пока тот урчал, перемалывая органическую смесь, он снова посмотрел на окно, на изогнувшуюся в пробке вереницу автомобилей.
Из открытой форточки кисло пахло сгоревшей помойкой. Этот запах, словно струя нечистот, врывался в комнату вместе с монотонным гулом вечно стоящего в пробке шоссе - приезжие покидали задымленный город, оставляя за кормой своих автомобилей повисающую над трассой белесую бензиновую дымку. Он протянул руку - петли со скрипом провернулись, замок встал на упор и под потолком повисла некая иллюзия тишины. Иллюзия - потому что машин было слишком много, и даже установленные при недавнем ремонте новые окна уже не задерживали шум многих тысяч моторов и матерную брань гудков. Ну, и то ладно.
Где-то далеко, в самых глубинах мозга снова шевельнулась мысль. На этот раз похожая то ли на забытую сказку, то ли на свежий бред -- будто когда-то давно из этой форточки еще пахло весенним дождем и молодой листвой, а с улицы доносились лишь удары мяча по земле на детской площадке, трель велосипедных звонков и легкое стрекотание мопедов. Но он даже не стал ловить за хвост ускользавшую картинку, уже казавшуюся галлюцинацией. Лишь подошел к кровати и устало распластался на матрасе, разминая затекшую от долгого сидения спину.
Здесь хорошо. Единственное место, куда в этом мире, похоже, еще можно прийти, чтобы было хорошо. На целых шесть, а иногда даже на семь часов до следующего утра. Пока будильник не объявит начало очередного дня, такого же серого и бессмысленного, как тот, что ему предшествовал, и как тот, что последует за ним.
Он повернулся на левый бок и почти с первым вздохом его повлекло куда-то в мягкую бездну. Где перед ним распахивались ворота совсем другого мира.
Мир этот каждый раз был разным. Очень часто из него так и не хотелось выходить. И безумно хотелось, чтобы именно так произошло и сейчас...
***
...Он почувствовал, как кто-то толкнул его в плечо.
Сознание отказывалось что-либо понять. Мысли путались. Что это? Где я? Что происходит вокруг? И лишь спустя пару секунд он осознал, что никто его не толкал, а это он сам почему-то лежит на коленях у другого человека.
Пахло хвоей. Так сильно, как никогда в его жизни. А ещё - дымом. Вкусным и бодрящим дымом смолистых поленьев, под задорный треск поглощаемых веселым гудящим пламенем горевшего рядом костра.
По сторонам высились сосны. Стройные и упругие стволы, казалось, были туго натянуты между небом и землей, словно гигантские струны. По которым изредка проводил своими могучими пальцами налетавший со стороны ветер, и тогда они издавали низкий, тягучий монотонный звук.
А вокруг костра сидели люди. В зеленых штормовках, с пестрыми нашивками на рукавах и надписями на спинах. Они о чем-то оживлённо разговаривали, но слова их доносились словно из-за какой-то тягучей пелены, и разобрать их было нельзя. Вот он уже начал что-то разбирать на слух, но тут вдруг всё стихло, и он даже не увидел - почувствовал на себе взгляд сразу нескольких пар глаз.
-Что случилось? С ним все в порядке?
- Подбавьте огня, живо!
С глухим стуком в пламя упали еще несколько поленьев. Забегали, заплясали на хвойных боках оранжевые саламандры, сливаясь у краев с синими струями горящей смолы. Бойкие искры, закручиваясь в спираль, преодолевали тяготение, устремлялись в ночную темень и исчезали где-то высоко над головой, вливаясь в раскинувшуюся над темнеющими сосновыми кронами звездную сыпь.
Одна из звезд неестественно выделялась среди прочих своим изумрудным цветом. Он смотрел вверх и не мог ничего понять. Потому что знал, что зеленых звезд не бывает в природе - вернее, человеческий глаз просто не может увидеть их зелеными. Но она светила над ним, незнакомая таежная звезда, словно показывая, что даже невозможное иногда бывает возможно.
И среди раскинувшихся в пространстве светил неспешно двигались три ярких огня - зеленый, красный и мерцающий белый, изливая на Землю далекие звуки звонкой песни четырех турбин.
Над тайгой плыл "Ильюшин".
И только тут он окончательно пришел в себя и увидел склонившееся над своим лицом чудо. Темноволосое и голубоглазое. От свисавших кончиков волос которого почему-то отчетливо пахло свежими яблоками.
-Ты чего?
-Ничего страшного. Похоже, я просто немного устал и уснул. Только...
-Что "только"?
-Да бред какой-то успел присниться... Чушь полнейшая, даже не все запомнил. Какое-то метро... Другая страна - мерзкая, холодная, чужая... И тебя там нет...
В глазах у Чуда мелькнула озорная искорка.
-Ну, я не знаю, куда там тебя закинуло -- ты странник еще тот, с тебя и не такое станется. Но вот последнее обстоятельство лично мне очень не нравится! Ты вообще здоров?
На его лоб легла мягкая и прохладная ладонь. Очень хотелось, чтобы она там и оставалась. Но мгновения радости были недолгими - Чудо убрало руку и уже совсем серьезно произнесло:
-Знаешь что? Давай-ка ты спать по-нормальному пойдешь? Я понимаю, что завтра выходной, но так накапливать усталость - это не дело. Вставай, я тебя до избы доведу.
Ему было все равно, куда идти. Тем более, что первые секунды Чудо откровенно держало его за руку, и лишь потом, словно испугавшись чего-то, аккуратно отпустило и спрятало свою ладонь в карман штормовки.
Ночь...Дорога... Лес... И - они. Молча идущие куда-то вдаль.
Чудо первым нарушило молчание.
-В общем, ты сейчас ложишься и приходишь в себя. Понятно?
-Не хочу. Вдруг опять эта чушь приснится?
Чудо по-детски потеребило кончики темных, как смола, волос и улыбнулось.
-Приснится чушь - зови нас, мы ее быстро прогоним.
И он спросил уже просто в порядке доброй шутки
-А вы никуда не исчезнете?
-Если ты сам нас не бросишь - то никуда и никогда!
Усталым взглядом он посмотрел на Чудо.
Которое стояло совсем-совсем близко и так же устало, но с какой-то только ему присущей чудесной нежностью смотрело на него.
И, казалось, будто свет той самой Зеленой Звезды именно для того и преодолел тысячи световых лет сквозь космическую бездну, чтобы сейчас отразиться в этих чудесных глазах...
Но тут сзади под подошвой чьего-то сапога хрустнула ветка. И к ним подошел человек с комиссарской нашивкой на рукаве куртки.
- Гуляете? - с легкой улыбкой спросил он. - А ведь поди полночь уже! Ну ладно, перед выходным можно.
И, обменявшись с Чудом дружеским взглядом, продолжил.
- По итогам семестра у нас очень хорошие результаты. Наш участок практически полностью готов к сдаче, остались небольшие доработки. По сути, косметические - там и одной бригады будет достаточно.
-Паш, а про следующий месяц уже что-нибудь известно?
-Знаю, что вторая смена должна прибыть со дня на день. Может быть, они уже здесь - видели, "борт" над нами прошел? Так что дня через три уже будем дома. Но если кто-то хочет остаться - думаю, можно будет со штабом стройки этот вопрос решить.
-А ты сам-то как?
-Скорее всего, остаюсь. Втянулся уже. Да и матери дополнительные деньги лишними тоже не будут.
Чудо, задумавшись, подняло глаза к небу и снова затеребило свисающие через плечо волосы, собирая косичку. Комиссар тем временем недоверчиво посмотрел уже на него, потом осторожно поинтересовался:
-Что это у тебя боец такой помятый?
-Да не помятый он, все нормально. Просто вчера всю ночь струны дергал, сегодня смену простоял, и после её окончания тоже на ногах.
-Так уложи его! Мне тебя учить, что ли?
Чудо слегка покраснело, но нисколько не растерялось.
-Федюнин, тебе сколько лет?
-Двадцать два, а что?
-А шутишь хуже ПэТэУшника. Правильно тебя в команду КВН не взяли!
-Да ладно, не злись! Это я так... В общем, давай, укладывай этого "непокорного" -- он нам всем ещё здоровый нужен. А потом зайди ко мне - надо подумать, как пересменок будем проводить.
Чудо снова слегка улыбнулось и посмотрело на комиссара уже с оттенком легкой иронии, но тот быстро спохватился:
-Если, конечно, никто против не будет!
И теперь рассмеялись уже все трое.
- В общем, сейчас не мешаю, но через полчаса жду!
Комиссар, развернувшись, ушел в сторону пляшущего между сосновых стволов костра.
А они снова остались вместе.
Он, Чудо, лес, дорога и Зеленая Звезда.
-Ну что, пошли?
-Слушай, а давай на берег сходим? На ночную стройку не хочешь посмотреть?
Однако Чудо на эту уловку не поддалось.
-Значит, так. Я сейчас на кухню, а у тебя есть пятнадцать минут. Если после них я не услышу тебя на крыльце - пеняй на себя, понял?
Чудо развернулось и почти побежало к стоявшей неподалеку избе. Над крыльцом которой развевалось два флага - Страны и института.
А он вдруг отметил, что за всю свою жизнь ещё никому и никогда не позволял собой так командовать. Но почему-то знал, что ровно через пятнадцать минут он войдет в этот дом, ставший для отряда общежитием. И вовсе не потому, что чего-то или кого-то испугался.
...Стоя у самой кромки обрыва рядом с приятно пахнущей смолистой сосной, он смотрел вниз, в сторону реки - туда, где под прицелами прожекторов трудилась ночная смена. Справа долетал низкий гул - где-то внизу вгрызались своими отвалами в земную твердь бульдозера, освещая стройплощадку яркими фарами на крышах кабин. И мечущиеся в темени лучи в этот момент зримо напомнили ему кадры из "Освобождения" с наступающей в свете прожекторов танковой цепью. Интересно, если лопату сравнивать с винтовкой - не зря же она называется штыковая - то бульдозер, наверное, чем-то подобен танку?
Вот она, перед ним, в реальном воплощении - его давняя детская мечта быть сильным человеком в сильном мире среди сильных людей. Он здесь. Он нужен. И он там, где ему хотелось быть! Дом, как в давней песне из другого прекрасного фильма, остался далеко позади, "за дымкою степною". Пять тысяч километров - так далеко ему ещё не приходилось забираться. А ведь можно было остаться в Москве, в городском отряде. И работать на ремонте корпуса своего же института. И жить у себя дома. И каждый день на работу на метро, а не на вахтовом "ЗиЛе". И, конечно, это тоже было бы серьезным и нужным делом, но так хотелось именно сюда. И чем только она так манит, эта туманная даль?
Его взгляд зацепился за черневший вдали контур моста, мощной дугой изгибавшегося над свинцовой лентой реки. По которому, словно вереница светлячков, двигалась цепь самосвалов. И сквозь подступающую дрёму он отчетливо ощутил жгучее желание - жить! И не только для того дела, с которым связан, но и для того, что ему сопутствует, и о чем ни на каких собраниях и планёрках не говорят. А лишь вспоминают потом, в комнатах городских квартир и институтских общежитий.
И еще он понял, что завтра утром с первым же попутным грузовиком уедет в город. Где разыщет среди сохраненных строителями сосен здание почты и даст домой телеграмму о том, что вернется еще через месяц. Который проведет здесь. С отрядом. С комиссаром. И, конечно, с Чудом.