Повесть о мозаике, лежащей в траве

...понял я, что дело плохо: никого винить не стоит

в одиночестве своем.

В.Луферов

Осколок первый

Лес сверкал.

Под ногами шелестела листва. Земля открывала корни. Видно, в этот раз солнце, стоявшее слишком низко, не успело её согреть к приходу желанного гостя. На листьях кустарника, потревоженных взмахом крыла, ломко сверкнул иней: дрозд неосторожно прочертил в небе искрящийся след, и долго не таяли крупинки, похожие на звезды.

Тот, кого дожидался иней, сделал шаг, и тень его осторожно скользнула по мокрым камням, начиная свой собственный танец.

Заморозки...

А рассвет ухитрился застать его врасплох. Он бродил всю ночь, не считая сумерек, и устал уже верить собственным следам, оставляя все знакомые тропы ветру.

Сила, все та же Сила, что владеет ветром, увлекла его из дома в эту ночь - кружить по замерзшему, доброму лесу, и тропинки переплетались, как переплетались в небе лучи звезд, все еще надеясь дожить до рассвета.

Он видел оленя, устроившегося на ночь в кущах орешника, и белку, которая прятала запасы. Видел след барсука у норы. Потревожил бобра, невесть зачем собравшегося ночью чинить запруду. Говорил с туманом и пел песни, запрокинув лицо к звездному небу.

Ночь безумия.

Звезды отвечали ему.

Он не часто себе позволял такое. Только осенью, в конце сентября, когда первые дни занятий отгремели окончательно, как артиллерийская подготовка, и начинался долгий, затяжной бой, прерываемый лишь редкими затишьями каникул. Но, кто бы что ни говорил о его биографии, он был тоже человек - пусть и особого склада - и иногда на него находило. Суета давила тяжелее страха перед сплетнями. И тогда Лес, более известный как Лестер Керин, уходил куда-нибудь, где было потише.

Как сейчас, в этом тумане.

Все равно. Что такое туман? смесь ветра и воды? Туман. А ветра и земли - пыль. А ветра и слова... Уфф. Ветра-нет-слова.

Казнить-нельзя-помиловать.

Помилует ли меня дорожная пыль?

Пыль...

Перед глазами искрился туманный водоворот, затопляя долину. Было почти страшно и даже немного смешно глядеть, как постепенно из полупрозрачной взвеси там, далеко, возникают вершины высоких елей, шепчущие "здравствуй" на холодном ветру. А там, где стоял он, росли сосны. Высокие лохматые сосны с теплой корой, Живущие-на-высоком месте, цепляясь корнями за берег туманного океана. А там, за холмом, есть город, который в старину звался так же - Высокий холм. Далеко... Хотя какое там "далеко" - всего сотня лет и полчаса дороги...

Накатила волна беспричинного счастья, и он наконец улыбнулся. "Здравствуй"...

Постоял ещё немного над полной чашей тумана, встречая восход, и понял, что пора возвращаться.

И в этот миг его настиг чей- то странный, внимательный взгляд, заставив обернуться в совсем другую сторону.

И оглянулся.

Внизу, в закипающем бездонном котле под оранжевым лучом рассвета, стоял единорог.

***

День начинался тяжело. Любой понедельник покажется вам тяжелым.

Можно было сдаться и понаставить минусов - всем, кроме двух кандидатов на медаль. Но Лес, добрый человек, не искал легких путей. А дети, как известно, не ищут знаний. Кто ж их ищет, этих знаний. От одного этого мир становился серым и плоским.

Обязательно находилась пара дураков - резаться в карты на задней парте. В последнем-то классе! Этих он просто выжал бы, как мочалку - так нельзя же. В довершение всего на школьном дворе пятеро оболтусов - не его, слава богу - расквасили нос шестому, постарше (его, но считать себя ответственным за этого идиота при всём желании не смог бы никто). Вот что с этим делать?

-Веттера опять бьют, - кисло сообщил Лес лучшему другу на большой перемене.

-Ох ты!- лучший друг освободил часть дивана, сдвинув свое атлетическое пузо куда-то в сторону табуретки. - Если б это помогало!

-Всё есть яд, и всё есть лекарство... Дозу тумаков надо побольше. Как антидоту - для алкоголика.

-Мазохизм неизлечим... Попроси своих первоклашек не держать деньги при себе. Пусть в классе оставляют.

-Пойдут на завтрак, все равно возьмут с собой... Знаешь, сколько у него в рюкзаке нашлось ?

Ј Много?

Ј Спроси сначала, на что. А то я уже объяснил своему классу, что бесполезно выдавать интерес к самокруткам из всякой дряни за интерес к элементарным химическим реакциям. Хорошо ещё, пока только травка. Мать его через недельку бабке сдаст, там ремнем отучат...

Ј Твою ты маму... А когда ж это кончится?!!

Ј Когда в гробу перевернемся, - уныло сказал Лес и крутнулся на диване, изображая, как именно там переворачиваются. Чтобы не портить Скати удовольствие. Тот укоризненно покачал головой. Разве ж так можно? И, прикинув расстояние от дивана до столика, подпрыгнул, перевернувшись через голову. Пузо ему при этом ничуть не мешало.

Лес подобрал осколки графина и бурно зааплодировал.

Скати, как всегда, строил из себя клоуна. В отношении учеников и директора это очень быстро переходило в карикатурно несгибаемую твердость. В отношении Леса - не переходило. Видимо, плюшевый тигр привык сопротивляться в основном обезьянам. И сам выбирал себе таких же плюшевых друзей.

Для плюшевой компании.

(Свет... Серебро...)

Перед глазами было впору прыгать розовым зайцам. Безумно надоели очки.Итак, что у нас сегодня... ...Дайна, ты опять глазеешь не туда. На стекле тебе никто ничего не напишет... Может быть, мне стеклянную доску завести? И писать помадой? Нет, этого я не говорил . Этого я точно не буду говорить, это как в анекдоте... Черт бы это всё побрал... Третий год уже здесь сижу, а все хочется сказать какую-нибудь вескую ерунду. Повыпендриваться. Надо полагать, это ещё с тех времен, когда я учился сам. При моей, что называется, репутации лучше быть плоским и бесцветным... Ну, пойдем, пойдем , пойдем заниматься...

И он нырнул, как в аквариум, на поединок с крокодилом - шестым классом, почему-то волнуясь. Сегодня он чувствовал себя хуже обычного.

Не его вина, что крокодилов не оказалось.

Да и рабочий день скоро кончился.

- На сегодня всё. Все свободны. А на дом, кроме домашней работы, ещё такой вопрос: что случится с человеком, проглотившим ложку хлористого натрия? Не сообразили? Вот подумайте...

Крышки парт оглушительно застучали. В голове отозвалось похоронным звоном-игла расколола висок. Убью негодяев.

Не дожидаясь, пока кандидаты в рептилии выйдут из класса, Лес отвернулся и стал смотреть в окно.

Окно было каким-то перекошенным, а треснувшее стекло залатано промасленной бумажной лентой, и через это окно Лес мог во всех подробностях рассмотреть, как некто знакомый гоняет по спортивной площадке разошедшихся третьеклассников. Кажется, здесь когда-то ночевал баскетбол.

(Серебряная грива... Искры... Ветер... Нет. Не надо. Всё не так...)

Иногда Лес гадал, какого черта Скати после службы в столице предпочел родной город и славную профессию учителя физкультуры. Может, просто соскучился по родным местам. Может, бандитов ловить надоело. Или кого они там ловят. А сам Скати на такие вопросы вообще не отвечал. Или говорил, что ему все надоело хуже горькой редьки, после чего вежливо посылал собеседника подальше и шел - поближе - сам. В компанию.

Плюшевую.

Дружил Скати только с Лесом, несмотря на их полную пивную несовместимость и свой легкий характер. Характер у него точно был. А вот друзей, видимо, больше не было. Или не надо.

Физрук, - хитрюга! - каким-то чутьём понял, что за ним следят. Швырнул мяч в кольцо. Ухватился за турник. Взлетел над ним и выжал стойку на руках - на тебе высокий класс чисто полицейской акробатики. И уже из этой позы показал удивленному Лесу язык.

Ученики радостно заорали, исполняя вокруг снаряда шаманские пляски.

Лес вздохнул и отошел от окна.

Между осколками

...Что такое Любимчик, знали все. Главным образом его широкая известность была основана на потрясающем идеализме и вере в то, что блат пробьет любую стену. Что такое "знать предмет", он даже не догадывался.

Начиная с третьего класса милый мальчик, которому до этого судьба послала милую, пожилую и религиозную мадам гувернантку и восторженных родителей, усвоил одну непреложную истину: надо уметь нравиться. А что ты при этом знаешь - неважно.

В итоге он носил чужие сумки, ходил в магазин за чаем, хлопал синими глазами, признаваясь в своем неведении по любому вопросу, а на переменах отлавливал кого-нибудь, дабы поговорить о Боге и привидениях. Это служило прекрасной защитой от одноклассников, которые и думать не смели о том, чтобы отлупить Любимчика где-нибудь в темном углу. Как-то он удостоился даже частного обеда с директором, после чего был бит директорским сыном, но отношение к себе заслужил благосклонное. Математик по прозвищу "дядя Эля"- хороший учитель, добрый, но скучнейший человек- при виде милого мальчика шипел, плевался и переходил на другую сторону коридора.

Подтягиваемый за штаны всеми по очереди, Любимчик медленно переползал из класса в класс, делая при этом поразительные успехи. Тактика переползания была построена до гениальности просто: когда он надоедал кому-то до полного отвращения, он шел плакаться следующему, как здесь не понимают гениев...

Трудно понять, как при наличии одной школы на весь город ему удавалось по два-три раза очаровать одних и тех же людей. Даму Литературу он штурмовал полными чувства стихами. Математика - старой книгой, выпрошенной у деда, где разъяснялась какая-то очень нужная на тот момент вещь. Самого Леса - пассажем о непригодности науки химии к реальной жизни и разговорами о том, как он, Любимчик, тоже будет разъезжать вокруг света. Не побрезговал даже учительницей рисования, последний год держась исключительно на разговорах о Боге. При этом на каждом экзамене находилась добрая душа, подсовывавшая ему нужный билет. Он не то чтобы ничего не мог знать. Но не знал он НИЧЕГО.

Когда его кто-нибудь бил, Любимчик не обижался. Он прощал. Он знал, что за этим последует.

Сейчас Любимчик шел за ним след в след, точно по законам шпионских романов - держа "объект" строго по курсу и прячась за деревья. Лес подождал, пока он споткнется, и громко, обидно присвистнул. Любимчик подскочил и исчез, как привидение. Зря - до перекрестка его провожали удивленными взглядами: что делать - тоже местная знаменитость.

На перекрестке Лес остановился и посмотрел на дерево у дороги. Не выглянет ли Анника, садовая дриада, которая иногда приходила подлечить старого больного? Но Анники не было - только еле заметный радужный шлейф, след радуги в воздухе.

-Привет - сказал корень - сказал изгиб обгорелой ветви - сказала рана, расколовшая ствол.

-Не торопись - сказал камень - сказал лист - сказала ограда.

-Не хочу...

- Не стоит...

Обычно, проходя мимо дерева, он не обращал на него внимания. Но сегодня он весь день безуспешно - почти безуспешно - вспоминал, что ему известно о единорогах, и допустил к себе тот кусок прошлого, который прежде не имел над ним власти. Да и над его совестью тоже.

Была такая зацепка на совести, и звалась она Герда. Ну, просто так звали. Вот такая у человека была фамилия.

Двадцать лет назад дело было. Более того, если дама-врач и работает в школе, то какая же она дама? Но в его семнадцать лет её тридцать казались ему недосягаемой тайной, бездонной пропастью. Дурным колдовством. Каждый жест её смахивал на колдовство. Ещё она терпеть не могла мужского общества, хотя была вполне себе ничего, без содрогания всаживала шприц в любую, даже плохо видную вену - ну, с целью анализа крови, разумеется - конечно, при таких эффектных манерах и облике хотелось послать её на дальний остров усмирять дикарей. А самое интересное - строгая и язвительная госпожа Герда почему-то любила читать сборники сказок.

Последнее делало её уязвимой.

-Не пройдешь, - сказал - свет - сказал камень - сказали листья омелы.

-Не пройду - согласился Лес. И присел на поребрик.

-Не надо...

-Сами просите...

-Ну что с тобой делать...

... Уже не вспомнить, за что они хотели ей отомстить. Но именно его - короля! - попросили спасти школу от страшной Герды. И он совершил тот самый идиотский поступок.

Сначала требовалось совсем немного: рассказать недоверчивой мадам в белом халате начало сказки. Потом утверждать, что видел зверя неоднократно. Уточнить, где и когда. А потом позвать её в полночь прогуляться, так сказать, под старым дубом - чтобы всё было как полагается. И пусть расплачивается за все уколы. Что словесные, что в ягодицу. Герда не любила трусов, которых надо было заставлять открывать рот, и обычно говорила что-нибудь едкое.

А по ночам, захваченный изобретением легенды, он рисовал зверей, зверей, зверей... Странное было время. Когда она как-то накормила его печеньем, он чуть было не сдался. Но дело было уже начато, и, если бы он не довел его до конца, то потерял бы весь заработанный за прошлые годы авторитет. Ничего важнее для него тогда просто не было, а тем более... это.

А в ту ночь случилась гроза. С исключительной красоты молниями. И очень хорошо, что только гроза - с давних времён, когда город разросся до теперешних размеров, никто не помнил о камнях от старого капища, надежно закатанных в асфальт. Герду спасло только вмешательство жившего неподалеку священника - видимо, старые боги помнили потомков своих служителей. Её просто вышвырнуло из круга.

Потом Лес поторопился уехать в институт, пока Герду не выписали из больницы.

Поначалу он старался убедить себя, что ни в чём не виноват. В конце концов, мало ли в какое дерево решит ударить молния... Но чем больше он думал, тем больше винил себя, пока не вычерпал колодец досуха, раз и навсегда посчитав это своим первым преступлением.

Всё в этом мире тогда принадлежало ему, даже если поддавалось не сразу. Только Герда не принадлежала никому. А ведь, повернись всё по-другому, он сам мог бы положить голову к ней на колени... Но хрупкое подлежало завоеванию точно так же, как и грубое. А сказки, выходит, тут были совершенно не при чём.

Он не любил ходить этой дорогой.

-Уходи... - сказал камень - сказал свет - сказала ограда.

-Ухожу... - Лес поднялся и пошел дальше по пыльной улице.

И не знать, как трава на ограде беззвучно качала засохшие плети.

Разбуди на рассвете...

Словно спит в тебе жажда огня...

Век не тронет меня...

Он не тронет, не тронет, не тронет ....

Осколок второй. Детали

Каждый день, приходя домой после уроков, штатный учитель господин Керин с зарплатой во столько-то снимал плащ, ботинки, тщательно расчесывал волосы деревянным гребешком, тянул с гвоздя домашнюю куртку (ох уж это сладкое слово - домашняя!) - полностью вытряхивал из головы всякие мысли о школе - и только после этого начинался второй круговорот обязанностей - по дому, близкий ко второму кругу кровообращения... Круговорот обязанностей, как и процесс обновления крови, занимал теперь в его жизни слишком большое место, чтобы делать что-то неправильно.

Жизнь, которая была до этого, могла по праву считаться и подарком судьбы, и фантастическим скопищем передряг, из которых чудом удавалось выбираться.

Окончил школу с золотой медалью. Оставил полгорода друзей, уехал учиться в столицу, а после института некое столичное восходящее светило утащило его, посчитав за обязательный искусственный спутник, по тропе обмена опытом куда- то на юг, в жаркие страны, где в то время - разумеется, внезапно! - случилась гражданская война.

Возвращаться приходилось кружным путем, через дружественные государства, но письма приходили регулярно, а потом Лес пропал.

Пропал надолго, на десять лет, и никто не знал, что случилось, после чего пропавший объявился в другом полушарии планеты - и не просто объявился! Газеты были полны историями о нем - и его историями. Почти что небылицами о монастырях в неизведанных землях, дикарях, серебряных птицах, акулах, шпионах и самых разных неизвестных науке вещах. Единственное, что оправдывало отсутствие вестей от него, как считали слегка обиженные старые знакомые, было то, что все родные Леса умерли ещё до того, как он закончил школу. Такой вот маленький горестный штрих, добавляли они, большой случайной карьеры...

Побродив ещё немного, случайный карьерист написал очень популярную книгу о своих приключениях. Насладился относительно долгим успехом. Получил какое-то формально почетное место в бывшем родном университете - и неожиданно для всех вернулся обратно. Выложил совершенно несуразные деньги за домик на окраине, бросил под кровать свой вещмешок, в котором была - это уже классически! - старая трофейная палатка и прочие необходимые вещи, и зажил без всяких приключений в свое удовольствие - если вообще можно назвать удовольствием работу в местной школе.

А теперь ему было почти сорок лет, и, как ни странно, он был этому рад.

**

Клён тянулся к окну веткой, осыпанной золотом. Клён видел человека, застывшего напротив окна.

Клён подслушивал.

Мысли у человека были странные.

...Туман... Крутится

колесо

тумана... Взгляд.

Ветра нет слова...

...Белые искры, серебряная грива...

Серебряная.

Как странно думать об этом на собственной старой кухне.

...Чайник издавал звук, которому позавидовал бы разъяренный слон.

Лес очнулся, выплыл из глубины сосредоточенности и позволил своей руке дотянуться до плиты. Налил себе стакан чая, рассеянно осмотрел кухню - не случилось ли чего - и пошел в комнату, разбираться.

Книжные полки были забиты до отказа. За три года оседлой жизни Лес успел взять из библиотеки, получить в подарок, купить и отобрать у кого-нибудь за ненадобностью такое количество книг, что хлипким полкам становилось страшно. Большая часть этого барахла была ему совершенно не нужна - с возрастом он постепенно сживался с полученным опытом, который как броня, становился все привычнее и легче, поэтому книги, которые он читал, тоже были всё легче и привычнее... Однако внизу, там, где стояли книги, требующие подклейки и прочей мелкой заботы, обнаружился старый томик без обложки - тот, который, если взять его ненадолго в руки, начинал светиться теплым оранжевым светом.

Лес аккуратно покачал томик на руках, как младенца. Книжечка досталась ему уже после возвращения - от матери давно запропавшего друга детства. Друга он уже не помнил, от него осталась книга. Тех, не встреченных с детства друзей он теперь не вспоминал. Отчаянно старался быть легче.

Он всегда старался быть легче, чем остальные. Многие из его поколения относились к жизни слишком серьёзно - из университетской молодости он помнил в основном нескупые мужские и женские слезы, измены, посиделки с разговорами ни о чем, двадцать капель в стакане, самоубийства, дуэли и разговоры о политике прошлого и будущего... Но такие разговоры ни к чему не приводили, кроме бессильной ярости - и позже, оказавшись в другой стране и выжив, он дал себе слово быть легче.

Легким, как воздух, как огонь, что не имеет веса, но всегда способен поджечь, взорвать, обозначить путь, изменить настоящее!.. когда воевал, когда выздоравливал, когда учился быть свободным у тех, кто действительно свободен... А потом эта легкая мощь потяжелела, он стал чаще ошибаться, спотыкаться, привязываться, напрасно менял города - две страны сменил! - и знаменитый врач, обследовавший его уже после выхода "Моих путешествий", долго ворчал: " Меньше надо дергаться, господин писатель, меньше!" И говорил, что волноваться по пустякам не стоит. А замечать всякие мелочи - и того хуже. Надо жить для себя. И тогда сердце будет - как у двадцатилетнего.

Хорошо, послушно сказал Лес. Черт с ним, с сердцем. И уехал туда, где можно было не бояться быть исследованным и вылеченным. Домой.

Там никто не знал, что с ним было на самом деле.

Теперь он обычно читал перед сном только то, что не даёт задуматься и бродить до рассвета по комнате. Не любил. Но в этот вечер что-то в нем надломилось, и он так и уснул за столом, положив голову на раскрытые страницы, которые не гасли, пока не настало утро и сонное заклятье не прервалось.

Если не знаешь, что с тобой, читай детские книги... Лучшее в мире утешение.

Клён старался поменьше шуметь - не случилось бы чего.

Клёны

слышат

всё.

Трава между осколками

Посиделки лучший друг умел устраивать классные.

Заботливый.

Атмосфера была удивительно мирной. Для Леса, который вообще терпеть не мог праздники, это было вообще как бальзам на душу - толстый предусмотрел всё, даже количество не более восьми человек и ведро самых настоящих, извините, пожалуйста, плюшек. Смешно и очень стильно. Видимо, специально для Леса. И когда пробило двенадцать ночи, как-то само собой обнаружилось, что накачаться успели только двое - незнакомый толстяк и господин попечитель школы. И накачивались не только многоградусным, а ещё чем-то вкусным, домашним, так что тяжелого утра ждать не приходилось. Хозяина дома постоянно, но неспешно носило кругами- то возникнуть посреди чужого разговора, то попросить кого-то поправить костер, то сбрызнуть на мангале мясо, чтоб не пригорело. Его бы в девицу на выданье переделать, - рассеянно подумал Лес, улыбаясь над своим стаканом. Цены бы хозяйке не было.

Было тихо и обыкновенно. Не раздражал даже постоянный перебрех собак. Костер потрескивал, пахло дымком и вкусным ужином. Кроме того, можно было прислониться к стволу старой яблони и всласть помолчать - именно помолчать. Послушать.

-Что-то меня снова печаль одолела! - пожаловался Скати, грея руки над костром . - Деревенская депрессия.

-Чего-чего?

-Хандрю потихоньку...Скучаю...

-Так бы и сказал- хандра! - Священник потянулся за стаканом. - Депрессия у него, нырессия... Вон к старухе сходи, сразу жить захочется.

-А что? - поинтересовался Лес, внутренне замирая.

-Травки. Примочки. Присушки-приплюйки... Её как громом ударило, сразу с пилюль на травки перешла. От неожиданности.

-Ага! - подтвердил толстый. - Со всей округи прррзжают за рецептами. Жалко, раньше ведьмы самогон варили, а сссчас вина не допросишься. Я ппр...ппробовал . На меня псссмотрели. Большш не хччу.

-А она что, такая ведьма? - с нехорошим блеском в глазам поинтересовался тот самый, как его, Рольф Скадри, господин попечитель школы. - Никого не отравила ещё? У нас травят...

-Нет, что вы! Если вам надо кого-то отравить, идите к моей тёще. Меня не спасает даже сан, не то что принадлежность к сильному полу... - Отец Керт рассеянно помешал угольки палочкой. Выбрал один и раскурил трубку. Все женатые почему-то отмолчались, и повисла гробовая тишина.

-Хрр... - нарушил тишину толстяк.

-Вы посмотрите на него! - обвиняюще ткнул пальцем Скати. - Тут серьезные люди собрались, а он расхрапелся! Давайте его на шашлык пустим. И кислорода больше, и проблем меньше.

-Кислород нам твоя старуха наколдует - пробормотал Лес. Ему уже ясно было, что он будет делать немного позже, и от этого ему было как-то особенно грустно и хорошо.

-Не моя...

-Вв-ведьмы - они ничьи... Хррр...

-Да она вообще... колдунья - задумчиво сплюнул Керт, глядя в костер. -Кого хочешь приворожит и слова доброго не скажет. Бегай потом... - и он сосредоточенно уставился на огонь, туда, где плясали белые контуры гор и фантастические морские волны.

-Да что тут старое поминать, - запротестовали с разных сторон. - Давайте лучше тост!

-Прозит!

-В-выпьем з-за колдунов!- провозгласил тост лучший друг, покачиваясь над костром во всем великолепии своего подсвеченного апельсиновыми искрами пуза. - З-за всех, кого, к сожалению, нет, ещё не было и уже никогда не будет на этом свете!

Тост был встречен уважительным бульканьем и мертвым молчанием.

Звезды, перепутавшись с искрами, придавали живой картине какую-то сюрреалистическую, почти скульптурную законченность. Над головой чернели ветви. После четвертого стакана всё виделось и ощущалось очень четко, словно каждый вздох разбивал хрусталь, и этот хрустальный блеск не могло погасить ничто - ни храп толстого приятеля, навалившегося на локоть, ни отдаленная брань господина попечителя, отлучившегося по нужде, ни ... Лес вздохнул, освободился от пьяных объятий неизвестного храпуна, лёг на свой плащ, заложил руки за голову, уставился на звезды и поплыл. В толще хрусталя терялись постепенно все звуки, тьма обволакивала его теплым пушистым ковром, резкость картины снизилась до нуля, веки смежились, и время остановилось.

Днем он всё-таки нашел минуту забежать в подвал.

-Здравствуйте... - Он улыбнулся, стараясь не выглядеть слишком глупо. - Дайте, пожалуйста, мне что-нибудь почитать. Про единорогов.

Библиотекарша покопалась в картотеке и развела руками.

-Извините, господин Керин. Единороги, говорят, у нас есть. А вот книги о них - явление гораздо более редкое...

... А ночью он видел его у кромки леса. В окно, залитое дождем, видно было плохо, но стоило сверкнуть гриве, увидеть искры, рассыпаемые рогом - сердце дало сбой, перестаралось, и Лес сполз на пол, судорожно хватаясь за переплет. Не удержался и замер на полу, хватая ртом воздух. Плохо.

Почему его нет рядом?

Туман. Туман - смесь ветра и воды, земли и песка, корни леса, тянущиеся к нему во мгле. Ведь туман - это всегда просто тихая заводь, заверть, алхимическая смесь воды и ветра. Ветра и света. Света и...Что ещё? Чего ещё здесь нет и кому чего не хватает?

Никогда не хотел, чтобы кто-то был рядом.

Доигрался.

Осколок третий. Серебро

Конюшня была большая и буквально вылизанная - чуть ли не языком. Ещё бы, такая уйма народу работает, и всем платят... Даже лошади высокомерно отворачиваются, глядя на твою древнюю куртку.

Самому, что ли, наняться навоз выгребать? Проще жить будет...

Большой чалый жеребец повернул голову и фыркнул. Потянулся за долькой яблока, взял, аккуратно дотронувшись губами до ладони. Мотнул головой и отошел. Не нужен ему такой человек. У него есть свой. Большая шишка в местной управе. Здесь у всех есть хозяева.

- ... У тебя точно нет такого жеребёнка?

Хозяин конюшни покачал головой. Полтора часа разговора впустую - ни купить, ни продать.

- Белого? У нас такого вообще нет. Да и не сбежал бы. Сам видишь, лошади ценные, что я, дурак, просто так по ночам жеребят выгонять? Хотя ближе к развалинам, в лесу, говорят, где старая конюшня, водились единороги. Иди, иди. Попытай счастья.

И он презрительно фыркнул вслед уходящему - точь-в-точь, как некий породистый конь.

***

Вечером того же дня, когда Скати вызвался проводить его до дома, он узнал в старухе, переходившей улицу, то самое видение в белом халате.

Он дернул Скати за рукав. Тот не реагировал.

Лес смотрел, как она идет, выпрямив спину и откинув назад наполовину поседевшие волосы. В одной руке - сумочка. В другой - его прошлое.

И черная-черная тень на пол-улицы, освещенной закатным солнцем.

Он сделал шаг вперед, поздоровался, она взглянула на него...

И получил пощечину. Прямо с ходу... Да как она меня вспомнила, подумал Лес, отшатнувшись и поднимая руку к лицу. Как она... И продолжал стоять, а губы расплывались в глупой и растерянной улыбке. Даже не дернулся, чтобы ответить хоть чем-то. Да и как ей ответишь, она же старуха... Старуха...

-Шутки у вас глупые, господин Керин , - произнесла она абсолютно спокойным голосом. - И реакция тоже очень плохая. По всему городу загодя раззвонили.

Древние силы дважды не разбудить...

Он потер щеку, думая, о тех ли древних она говорила. Или, может, о силе сплетен? Хотя какие сплетни...

- Будьте добры, идите себе к чертовой матери, сидите и не выкобенивайтесь, - аккуратно продолжила она. - Не нравятся мне ваши попытки пошутить дважды.

Последнее она проговорила, останавливаясь на каждом слове. После чего развернулась и пошла мужским размашистым шагом. Оставалось только любоваться на волосы, развевавшиеся, как пиратский флаг.

Проходившие мимо мужчины, надо сказать, довольно-таки молодые мужчины- с одобрением посмотрели ей вслед и прищелкнули языками. - Ведьма! Вот ведьма!

Лес не побоялся позора и заорал на всю улицу:

-Стойте!

Герда не оглянулась.

Два квартала спустя Скати остановил его, прижал к стенке и начал внимательно разглядывать.

Мрачный Лес уже решил, что его будут есть, но Скати покачал головой и сказал только:

Ј Она все равно просто так не прощает.

Ј Так двадцать лет уже прошло! Дурная шутка, конечно... Так кто же знал!

Ј Двадцать? - вдумчиво переспросил Скати. -Нич-чего не поделаешь. Значит, это о-ка-ме-нелая о-бида.

-Я извинился...

-За сказку?

-Нет... А при чём тут сказки?

-Она не хочет тебя видеть. Да и вообще - сколько ты здесь живешь? Хоть бы подошел...

Лес почувствовал себя нашкодившим мальчишкой, которого никак не простит классная дама.

Если бы хоть понять, чего она теперь хочет...

Ничего подобного не произойдет никогда, в отчаянии понял он. Никогда, пока он не совершит хоть что-то, что изменит её мнение в лучшую сторону. А вот это он умел очень плохо. Он умел уговаривать и кое-как заставлять, а вот ссорился всерьёз и надолго.

В конце концов, до каких пор он будет позволять кому-то держать на него зло?

И он решительно направился обратно.

Герда, подобравшись, будто готовая к драке рысь, стояла на пороге. Может быть, она знала, что он вернется?

Одним прыжком он влетел на её высокое крыльцо... И испугался.

-Простите... Пожалуйста. Простите - чуть ли не заикаясь, пробормотал он. Руки налились свинцом, и он не знал, что с ними делать. - Мне очень нужно с вами поговорить. Я не знаю, как это может получиться... Простите меня.

Она прищурилась и посмотрела на него, как будто видела впервые.

-Заходи.

У меня беда, Герда, думал он, поднимаясь за ней по ступеням. У меня радость. Прости меня, бога ради, но я-то, дурак... Я и вправду увидел единорога.

трещина

-...Хорошо. Я могу простить всё то, что ты натворил. Пока человек жив, с прощением опоздать невозможно. А как ты докажешь мне, что в этот раз ты не шутишь? Будешь доказывать?

-Нет. Если бы ты видела его хоть раз, ты бы поверила. Я уже больше не могу никому врать. Но я не могу убедить тебя в том, что не вру. Кажется... Ничего не могу делать, как раньше.

Я могу только любить. Любить единорога.

-А может быть, ты хочешь только того, что нельзя удержать и оставить при себе? - рассеянно спросила Герда. - Может быть, оно этого всё-таки не хочет? Может, ты просто хочешь положить его в карман? Вдруг ты ему не нужен?

Лес еле сдержался.

-Ты пойми меня правильно, - сказал он, тихо и четко выделяя каждый слог. - У меня была мечта. Я хранил её очень и очень долго. Пока путешествовал по разным странам, растил, как редкий цветок. Как котенка за пазухой. Я добился всего, о чем мог мечтать. Но мне это не нужно.

-Ты добился всего, о чем мог мечтать? - она пронзительно взглянула на него, откинув волосы со лба. - А когда ты добиваешься чего-то, ты перестаешь об этом мечтать? Тебе это не нужно? В таком случае ты погубишь то, за чем ты уходишь, Лес. Ты погубишь единорога.

Он отчаянно замотал головой, как будто влетел в паутину.

-Нет, Герда, нет! Я уже не смогу ничего с этим поделать. Я уже с этим живу. Не могу даже думать о том, что будет, если меня заставят от этого отказаться.

Герда нахмурилась:

-А если ты зависнешь между мечтой и свободой?

-Все равно, Герда - он с улыбкой посмотрел на неё, уже не осознавая ни своей боли, ни окружающего мира.

Она улыбнулась и посмотрела ему в глаза. Лес осекся на полуслове.

-Если в этом нет ненависти - медленно сказала Герда, тщательно разматывая нить, пока он вставал - если в этом нет ненависти, нет страха, нет злобы - то ты обретешь недостижимую цель.

Нет счастья...

Недослушав, он яростно кивнул ей и выбежал из дома.

Этой ночью бродить не пришлось. Посреди комнаты возникли серебристый всплеск, черная тень - и Лес, как подброшенный, сел на постели, заслонившись рукой.

В следующий миг тень пропала, проплыла, и луна до утра освещала маленького человечка, потерянно бродившего по комнате.

Как солнце сжигает снег...

...Он опять был в лесу. Дошло даже до ночевки под открытым небом - а ведь поклялся же! - и недоуменных взглядов наутро: что это за неуместный бродяга, у которого в волосах сухие листья? Хотя некоторые смотрели на него с восторгом. Почти как в первый год работы, когда вместо уроков, бывало, рассказывал о своих приключениях. А потом понял, что больше не может. Никогда не умел обращаться с детьми. И постарался стать скучнее скучного, хотя легендам, ходившим о нем, это нисколько не повредило.

Да и директор, неприятный человек, больше не звал выпить по рюмочке.

И ладно.

- ...В чём?

-Что - в чём? Извините...

-Так в чём измеряется сила? (ненавижу заменять физика)... Отвечайте, раз уж вышли к доске! Не стыдно?

-В... - Любимчик стушевался. Это было невероятно. Это было чудовищно. Не то, что он тут мнется, как шестиклассник. То, как он старательно краснеет. То, как он старательно работает шутом. И то, как дурацки выглядит учитель, на минуту задумавшийся о ...

Лес начал медленно закипать.

-Последний раз вас спрашиваю, молодой че-ло-век... - класс тихо захихикал. - В чём ... измеряется... сила?

Очевидно, что-то в его голосе было не то. Потому что Любимчик, всегда чётко ловивший чужую интонацию, вдруг подтянулся и рявкнул, как солдат на плацу:

-Я на этот вопрос отвечать не буду!!!

Класс лёг от хохота. И через три секунды замер, мечтая укрыться под партами, потому что в кабинете прогремел совершенно нешуточный рык:

-Смирно!!!

Любимчик притих. Ещё бы не притихнуть, когда висишь. За хвост и загривок.

- Запомни и больше не шути. - Лес прочистил горло, встряхнул нарушителя над полом и ещё раз повторил: - Сила... Чужая сила измеряется результатом... результатом... её на тебя воздействия. Чем сильнее воздействует, тем тебе хуже. Всё. Свободен!

Многоголосый хохот.

Лежащий на полу помятый парень отчаянно всхлипывает.

И картинно освещённый заходящим солнцем тощий, как жердь, учитель, не знающий, куда девать руки - взрослый, сгорающий от стыда за невидимый шутовской колпак, за вечно чужую работу, за звон бубенцов, повисший в воздухе.

Урок окончен.

Осколок третий

...Ночью, без всякой надежды на сон, он в очередной раз глядел в потолок, на котором были выведены кистью паучьей тени какие-то странные знаки, и размышлял о том, куда он попал и где его ждали. Может быть, ждали в каком-то другом месте, не в этом? Не дома? Или до сих пор там, где он на самом деле не был? И если дома, то зачем тогда ему этот дом, это дурное существование? Может быть, его здесь кто-то ждет, а он каждый день проходит мимо, не в силах угадать, когда окончится это ожидание? Случится ли встреча? На самом ли деле случится?

Он не заметил, когда к нему подкрались эти туманные сети, предвестники сна и света. Но перед глазами вдруг возникла пена, туманная пена, тени закружились волчком, и из сетей тумана, разрывая их грудью, выступил единорог.

-Здравствуй... хотел сказать Лес и осекся. Он наконец-то смог распознать цвет Его глаз.

Они были серебряные.

-Ты... надолго? - туман колыхнулся опять, и за спиной единорога возникли очертания немыслимых, незнакомых земель. - Не уходи... Не...

Зверь вздохнул, и возник ветер.

-Я?.. - и Лес понял, каким будет ответ.

Я? Надолго... Навсегда.

-Ты - и навсегда... - прошептал Лес. Представил себе бесконечные годы, когда он будет засыпать и видеть во сне серебряный свет. Потом представил, насколько это тяжело было бы единорогу, и понял, что краснеет.

Это "навсегда" - ненадолго...

-До конца моей жизни?

Нет.

-До конца... заточения? - Сети тумана сплелись плотнее. - Но кто заточил тебя? Кто смог... Кто посмел это сделать? Кто?

Не знаю... - Единорог медленно прикрыл глаза. - Я устал.

Леса захлестнула горячая волна - сострадания? Стыда? Жалости? Как назвать чувство не своей вины, которой нет оправдания?

Не смей! - тряхнул гривой единорог. И вдруг его глаза сверкнули, выдав грусть, перемолотую смехом: - если бы не эти годы, я бы, может быть, и не встретил наконец того, кто способен узнать меня и не пытаться завладеть мной...

-А тебя... Неужели кто-то может не узнать тебя?

Некоторые видят....-ясно было, что разговор стоит Ему усилий. - Видят. Но не узнают.

За редким исключением, все видят только свою несбыточную мечту. Ничего более.

-А я?

А ты видишь всё, как есть. Только себя не осознаешь как следует.

-Не осознаю - смиренно хмыкнул Лес. -Учат меня, дурака, учат... И люди смотрят...

Не уважают? - отстраненно поинтересовалась темнота.

-Не видят... - И тут вдруг он понял, ЧТО услышал два вопроса назад. И замер.

Неужели...

Сомкнутых рук было не разжать.

А он смотрел своими светящимися глазами. Серебряным взглядом.

Чего ты хотел? - спросил ОН. Я не буду огорчать тебя, но я - это ветер. Я - это вода. Огонь... Я не могу принадлежать никому. Но пока ты жив, я смогу с тобой остаться.

Почему? - спросил Лес. Под веками горело.

Потому, что ты не желаешь владеть мной безраздельно. И за одно это, пока ты жив, в твоих венах будет гореть моя кровь. Капля твоей - у меня. И моя - тоже капля. Больше ты не вынес бы... По капле света.

Лес зажмурился и отчаянно прошептал:

Ј Хочу, чтобы ты был всегда.

Было раннее утро субботы. Стояла ущербная фаза луны.

Директору школы следовало бы проснуться в предвкушении праздника, но вместо этого у него, как обычно после рабочей недели, болело полголовы и слегка пошаливало сердце. Сегодня не удастся - промелькнула непрошеная трусливая мысль. Он сел в постели и затряс головой, прогоняя нахалку, потому что только этого ему сейчас и не хватало для полного счастья.

Он спустился вниз, поправил перед зеркалом ремень на пузе, рассеянно кивнул жене, дежурно рявкнул сыну:- "ты где вчера шлялся до полуночи!"- и, прихватив удочки, быстрым шагом покинул дом, продолжая хранить на лице брезгливое выражение. Словно мыша проглотил. Ну, ничего, уже скоро, скоро...

Пройдя половину пути до окраины, он перешел на бег, потом на галоп. На окраине города, где его уж точно никто не заметил бы, директор отбросил бесполезный багаж, сорвал с себя шляпу, опустился на землю и зарычал. Никем не замеченный нищий поплотнее вжался в стену сарая.

В воздухе что-то мигнуло, и контур нелепой фигуры, одетой в мешковатое пальто, начал постепенно расплываться. Затем что-то мигнуло ещё раз. Рядом с брошенной шляпой возник здоровенный кудлатый пёс-дворняга с белым пятном на хвосте. Точь-в точь как у оригинала на... Нет, простите. Этого мы вам не расскажем.

Пёс ухватил зубами шляпу, фыркнул, злорадно повозил её по песку и пустился прочь - важным разгильдяйским собачьим шагом. Никаких следов пальто, белья и прочего видно не было.

За ним увязались три собаки от автобусной остановки.

-Рванул как торпеда - неодобрительно буркнул нищий, провожая взглядом собачью стаю. - Интересно, а зачем ему всё-таки удочки?

Ответа, как водится в таких сказках, не было.

Трава поверх осколков

...-На каком это языке ты меня обозвал только что?

Они шли домой с очередных посиделок, устроенных по случаю очередных выборов, и громко разговаривали по душам посреди вымершей холодной улицы. Там, высоко над головами, орали вороны, краснели рябиновые кисти. Сгущался вечер, большой и тёмный, и было удивительно легко вспоминать всё, что просилось на язык со дня поселения в этом городе. Приятно было даже то, что лучший друг пинает незнакомых собак, ведь без собак нет настоящего веселья... Хорошо бы первые звезды благословили наш город, в восхищении подумал Лес и произнес ещё один матросско- островной загиб с тремя загогулинами. Так, что и звезды бы покраснели.

Всё, что человек делает от души, так или иначе вызывает восторг.

-Я тебя внимательно слушаю! Продолжай! Это я от восторга.

- Как тебе сказать... Ббыл такой язык. Нне язык- диалект здешний. Только он, видишь ли, был сильно неправилен. То есть это нна мой, так сказать, взгляд.

-В чём это? - под ногу попался камень, пришлось остановиться - правда, почти не чертыхаясь - и Скати убавил свой размашистый шаг, милостиво позволив другу притормозить и постоять в позе аиста. - Тьфу, развелось тут... Было бы на что смотреть, а так и ушибся-то на ровном месте... - Так что тебе не понравилось?

-Да нну их, эти языковые закорюки... Ппонимаешь, у меня на диалекте разговаривала ббабка, когда ей всту...пало в голову меня ппоучать. Вредная т...кая бабуся, с длинной косой... Проповеди мне читала... За инсти...тут и битые морды... Так в этом вварианте слова "живу" и "служу" звучат о-одинаково. Ппредставляешь?- Скати даже затормозил от негодования, взмахнул рукой, и Лес опять споткнулся. Прямо в лужу.

-...! - Извини. ...! ...! Спасибо.

-Извини. Ттебе пплаток дать? А слова "нужда" и "хочется" - ппрямо ппротивопположные.

-Ну и что... такого? Во всех языках так. А этот... тут... при чём?

-Не-а! Это я неппрравильно, тк-скть, выразился... Так, платком тут не ппможешь, пойдем ко мне, тут ближе... Не "хоч-тся", а ... Это... Ккороче, тебе в туалет надо? Или ппожрать?

-Всем надо... А что, тебе уже приспичило?

-Н-не гони. Просто ты ска...жешь "надо", а ттебя ттреснут ппо затылку. Зза то, что оппошлил ввысокое ссловво. И ппопросят уппотребить ддругое. "Ппрошу", наппример. А ппро "хочется" тут ввообще речи не идёт. Ид-диоты ппридумали. И-ди-о-ты! И для иди...отов.

-А может, и не для идиотов! - начал заводиться Лес, между делом поймав себя на мысли, что, пожалуй, калиновки было многовато.- Может... это для церкви. Или для любви. К*ерийа, понимаешь, к*ери-наа де! По любви! Не трахаться надо, с кем попало! Любить надо! Или для тех мест, где о сортирах и речи нет... Извини, что я так грубо, но...

-Да иди ты... Ах ты, господи, ну что ж это такое... Грубо ему! - Скати опять остановился. - Насмо...трелся где ппопало хороших манер, а сам так и норовит ппод колено пподловить! - тут он был кругом неправ - под его коленом чисто случайно оказалась его же сумка, так что, видимо, пьяная изобретательность тянула не искать виноватых, а подраться. - А ну-ка, друг-собака, пподь сюда! Сейчас... я... тебя! В хлам!

Посреди пустынной грязной вечерней улицы особенно нелепо смотрелись два нетрезвых гражданина, старавшиеся попасть друг другу по морде. Правда, больше дурачились, чем попадали - если учесть то, что бывший мастер спорта и бывший участник войны за независимость южных колоний обошлись в этой великой битве без переломов, четко видимых синяков, сотрясений того и иного мозга и прочих неинтересных вещей, совсем не подходящих возвышенному разговору о строении всяческих лингвистических аномалий.

-Идиоты! - сквозь смех ворчал ушибленный Скати, медленно разгибаясь по дороге к дому. Ух... Нет, ты меня ппослушай, а то я так не... вспомню!

-Иди-иди...

-Иду... Так вот... Если ппо дороге в рай... Ззабудешь, чего ты хочешь... Тто впполне мможешь ппросвистеть ммимо... Этот самый... Рай. Нет, вход там, кухня с ттой стороны... Слышь... А рай не ппогибнет... без таких...идиотов, а? - он вытащил из кармана ключи, понаблюдал, как Лес ковыряется ими в замке, и вдруг неприлично трезвым голосом уверенно произнес: - А монахи все гонят, что рая не существует. Я знаю, где он. Ппотому что сейчас ты засветил мне ппод дых и ппо макушке, а я уже отошел, и дома, а мы оба тут, и вот вам рай...

Эта мысль показалась им невероятно смешной, и в коридоре оба чуть не свалились, не дойдя двух шагов до рая.

Отхохотавшись и упав на стулья в физруковой кухне, они хотели продолжить этот замечательный диспут, но дома было тепло... Тихо... Тепло... И матрас на полу ждал гостей, обещая счастливое утро с яичницей и без похмелья.

-К*ерийя...

-Что?- Лес с трудом повернул голову, еле разлепляя глаза и вглядываясь в темноту. Нет, всё в порядке. Это Скати ворочается во сне. И можно спать дальше.

-Керийя... -донеслось до него опять.

В окно стучал дождь. Скати улыбался во сне.

-Ни к*ерийя...

***

Шли дожди.

Лес ругался в совете школы со Скадри. Скадри был уверен, что его всё ещё можно привлечь, как инвестора. Его-то!..

Звонили из издательства и с фабрики палаток. Всё, что когда-то принесло ему доход, продолжало приносить его и по сей день - но не ему, а оставшимся там спутникам, поделили, друзья, лавры от так называемого бестселлера века... Порой он чувствовал, что те деньги не помешали бы. Но теперь у него остался дом в городке и угасающая слава. И это больше ни к чему не обязывало.

Начался очередной завал писем - больше всего, как всегда, писали весной и осенью, и чаще всего совершеннейшую чушь. На большинство он прилежно отвечал, после чего вручал почтовикам мешок ответов - и готов был радоваться, что так мало. Это было - мало. Хотя все, кому он поручил отвечать на письма в столице, уверяли, что не распространяли его адрес.

Приезжал старый друг, звал в горы. Уехал. После чего Лес честно проболел неделю, не выходя из дома.

Автостопом добрался какой-то парень, полный восторженных впечатлений и планов на блестящее будущее. Два дня Лес выдержал - всё-таки человек ни в чём не виноват - после чего сбежал к соснам, где просидел полдня, уткнувшись лбом в колени. Парень ухитрился найти, понять и уехать ещё более счастливым. Может, потом приедет. Обещал молчать.

Дети уже не рисовали мелом - какой здесь мел, начало октября... От лета остались только полусмытые рисунки фломастером на стенах школьных коридоров, почему-то неотцветшие редкие цветы в палисадниках, яркие флюгера на крышах высоких зданий. О теплой солнечной осени напоминали разве что бумажные черти на пружинках, горсть сухого шиповника в правом кармане школьного пиджака или те же черти, но размером поменьше, что изредка вспыхивали в глазах какого-нибудь шестиклашки. Самый вредный возраст - сидеть тихо уже умеют, а учиться самостоятельно - ещё скучно, и Лес потихоньку, не в ущерб теме, начал рассказывать о некоторых положениях древней науки, не химии - ещё только алхимии, которые пришлись как нельзя кстати после некоторых его объяснений не по учебнику, да к тому же это было интересно, хоть и почти с предметом не связано, всё мистика да метафизика, а вдруг у самого что получится...

Ночные разговоры продолжались. Ни с кем, кроме Скати, он делиться этим не мог. Страшно, конечно, не было. Просто и так уже ясно - предельно ясно: начинаю меняться. И ничего тут не поделаешь.

-Здравствуй.

Осколок четвертый

-Здравствуй. Я тут кое-что понял... Ты хочешь забрать мою душу?

-Это не так.

-Зачем ты мне привиделся в тот раз, перед рассветом?

-Хочешь посмотреть, где я живу?

...И ниоткуда ударил серебряный ветер.

Между небом, землей и ними был ветер. А далеко на горизонте была стена.

Еще стена сзади.

Ещё стена.

И ещё.

Ветру было тесно посреди четырех стен. Но куда ни повернись, любой камень становился стеной. Отлетев от нового препятствия, ветер натыкался на куст, овраг, кусок льда - и всё это немедленно разрасталось, отсекая тени. Чем больше мечешься, чем больше стен, понял Лес. И замер.

Круговорот камней медленно затих, и осталась степь с куском соснового бора на горизонте, низкое каменное небо с плывущей в трещинах луной и стены тумана по бокам. Стены тумана. Не выйти.

-Для того, чтобы выйти, нужна не только смелость - грустно сказал ветер, принимая свой старый облик. Его укрывали тени, плыли по изгибам серебристой спины, пятнали гриву, как тина - озерную воду, и силуэт единорога стал прозрачным и зыбким - только голос звучал из пустоты.

-Тебе нужна сила? Возьми мою силу. Её у меня немного, но тебе ведь не нужно много?

-Мне не нужна сила. Мне нужна верность. А вера ... - единорог вздохнул, и теней стало больше. - Веры мне самому не хватило.

- Но если люди смогут тебя увидеть, они поверят в тебя?

- Нет. Они увидят каждый своего единорога. А чтобы видеть меня так, как ты, нужно уметь видеть. Правду. Правда всегда или слишком хороша, или слишком печальна.

- Какая ещё правда?

- Сейчас - твоя ... - усмехнулся единорог. - Ты настоящий.

- Настоящий? Что во мне настоящего? Я всю жизнь врал!

- Ты?

- Ты знаешь, почему в меня здесь верят? - начал злиться Лес.

- Расскажи...

- Я написал книгу.

- Знаю...

- А ты знаешь, почему? Я ушел в экспедицию, на юг, и там случился переворот. Я с другими иностранцами три года просидел в вонючей яме в колониях, а на волю мы вышли, когда решила бежать шайка недавно пойманных грабителей, а заодно и пал очередной режим! Потом я шлялся с ними по этим джунглям, которые и в сказке-то не опишешь, и только через год попал в бывшую родную страну! А там, с улицы попав в больницу, я встретил ушлого и дошлого товарища, обожавшего мистификации, который за что-то полюбил меня и поклялся, что я стану лучшей его шуткой...

- Он убит на дуэли, - сказал единорог. - И некому подтвердить, что ты лжешь.

- Да. Через два месяца после выхода нашей книги... А откуда ты знаешь?

- Тебе вовсе не обязательно было рассказывать... Но ты написал книгу.

- И что?!!

- Ты написал книгу - спокойно повторил единорог. - Ты подарил людям мечту. Это главное. А был ты там или нет - неважно... Ведь все путешествия - настоящие.

Лес вздохнул. Уж кого-кого, а этого собеседника было невозможно заподозрить в тупости или непонимании. Так, может, это что-то другое, и дураком стоит очередной раз назвать себя? Жаль, что единороги не лгут.

Поэтому-то ты и не боишься правды...

Лес выпалил, как мальчишка:

-Я хочу вернуть тебя обратно. Остальные... Я уже не думаю об остальных. Я - уже с другой стороны... Я не могу без этого!

Единорог помолчал. Передернул шкурой. Фыркнул.

-Есть выход. Можно принять меня целиком. Тогда не будет ни тебя, ни меня. Будет единорог-оборотень.

Стало тихо.

-...Тогда они убьют нас быстрее, чем появятся потомки, и в этих лесах больше не будет чудес.

И ты не сможешь жить как человек. А я - как только я и умею.

Тени скрыли единорога целиком. Остались только блики серебряной гривы.

-Есть другой выход - торопливо сказал Лес, боясь не успеть. - Я приму часть тебя. Тогда будет человек, который выполняет то, что должен делать ты. Может быть, тогда ты сможешь выйти в мир не призраком, а чудом?

-Ты человек. Тебе будет очень сложно, - раздался резкий смешок, и тени переместились, на миг открыв серебристый внимательный глаз.

- А что в этом страшного?

Единорог замер.

-Ладно, - глухо прозвенели тени. -Это глупо... Это по-человечески глупо и страшно - для тебя. Но не смешно. Попробуй. Но я не смогу тебя защитить так, как защищал своих людей прежде.

- А кем они были для тебя? - осторожно поинтересовался Лес. Мощь и красота единорога рождали мысли о вассальной зависимости и поклонении. Ему всё-таки хотелось и дальше оставаться свободным. - Рыцари? Слуги? Друзья? Рабы?

- Братья... - вздохнул единорог. - Братья и сестры. Не думай о том, чего не было.

- Прости.

- Возьми. Так лучше.

На землю мягко заструилась серебряная прядь. Лес поднял её и спрятал на груди - так было теплее.

Он уже ступил в туман, когда почувствовал, как единорог оглянулся.

-Или мне всё-таки войти в тебя? Ведь ты будешь беззащитен...

Лес подумал.

-Нет.

- Прими меня. Я не задохнусь. Я мудрее тебя. Я старше.

Ј Нет.

Ј -Ты пытаешься решать за меня? - темная ярость вставала на дыбы, молотила небо копытами, грозилась растоптать, сокрушить, стереть в порошок. - Ты? За меня?!!

Ј Нет, - очень просто и тихо сказал он грозе, и ярость утихла. - Прости. Но так здесь не выжить. Поэтому за нас двоих я тоже буду решать сам.

Лес проснулся около одиннадцати.

За окном было светло и шумно. Галдели птицы, где-то лаял пёс - а на соседнем пустыре, видном из окна, дети играли в классики. Солнце. Почему солнце...

Леса что-то слегка подтолкнуло. Он сам не помнил, как встал, оделся и вышел из дома.

Пустырь был старательно расчерчен палочкой на огромные квадраты. Такие огромные, что на одной ножке, как обычно, пожалуй, и не допрыгнешь - подумал он, ловя себя на желании найти где-нибудь биток. Дети носились по ним, то и дело подскакивая и крича.

-Земля! Вода! Воздух! Огонь!

-Земля! Вода! Огонь! Воздух!

-У меня две Земли! У Дана шесть шагов до последнего дома. Кто быстрее?

-Я быстрее! У меня восемь! До следа!

-Какого следа?- тихо пробормотал Лес, рассматривая пустырь. И застыл.

Там, где кончался утоптанный щебень, белая неровная линия обрисовывала два глубоких следа копыт. Раз ... Два... Один был неровный. Смазанный. Как будто тот, кто стоял на задних ногах, без разбега прянул в небеса - и пропал.

Растворился.

-Интересная игра... Кто это у вас такой умный?

-А что, низзя? - человек лет десяти шмыгнул носом и показал в сторону, где сидел такой же растрепанный птенец, разве что задумавшись. - Это Дане приснилось, вот он и придумал. А вам что, тоже интересно? Пойдем, я покажу.

-Оставь его в покое!- резкий голос пригвоздил обоих к месту. Что-то я нервный, подумал Лес и обернулся. За ним стояла Герда, держа в руках книгу, и рассматривала стершийся рисунок карандашом на чистой странице.

-Это ты мне или ему? - поинтересовался он, когда испарился нахальный ребенок.

-Какая разница. Пусть играют. Я когда-то видела то же самое.

Он внимательно посмотрел на утоптанную каменистую площадку. Потом на книгу в её руках. "Мои настоящие путешествия". Керин Л. И библиотечная печать.

(Слово "настоящие" никогда не стояло на этой обложке, и ему об этом было доподлинно известно.)

-Я был здесь вчера ночью.

Герда внимательно на него посмотрела.

- Ничего не поделаешь. К счастью, ты равен ему. Здесь так и написано...

-Здесь о другом. Там вообще такого нет!

-Я просто говорю о тебе правду.

-Я знаю...

-Но ты не так сильно изменился, как тебе хотелось бы. Не трус ведь...

-Герда! Я не ... Я же ни разу не колдун! Я не смогу принять единорога целиком!

-Почему? Ведь он просил тебя.

Лес глубоко вздохнул:

-Это оскорбило бы единорога.

Она шелестела страницами книги, не поднимая головы.

-Продолжай. Раз уж он выбрал тебя, он знал, на что идет сам.

-Я так хотел быть с ним... А теперь я - не он. И он - тоже не я. Но когда я засыпаю - в этих лесах появляется ещё один обитатель. Так что пока мне есть чем гордиться.

Он смотрел в окно, и в его глазах была древняя, ни с чем не сравнимая красота. Гордость единорога.

А потом он закрыл лицо руками.

Герда осторожно прикрыла книгу и коснулась его плеча.

-Он в тебе. Не страшно. Не больно. Не плохо. Ничего не будет. Ничего. Он в тебе. Он же всегда свободен от всего. Даже от таких дураков, как ты. Успокойся...

Дети шумели в отдалении, а вокруг них бились лиственные волны - ветер сорвал с места золотую россыпь, оголив ветви клена. И Лес, прикрыв глаза, услышал рокот моря. Моря, которое всегда звало его, которое благодарило его за написанные строки.

Она никогда не видела моря.

...Но все путешествия - настоящие.

Проходя мимо церковной ограды, Лес, всё ещё пребывавший в странном состоянии от такого разговора, поймал краем уха, как святой отец что-то втолковывает человеку, сидящему на скамейке. Он рассеянно остановился и прислушался. Святой отец, сильно волнуясь, как раз доказывал кому-то, что человек не должен желать себе собачьей жизни, ибо человек - подобие Бога и святых его. Интересно, подумал он, а желать себе просто человеческой жизни - или какой-нибудь ещё жизни, если ты не человек - это тоже грех? И пошел дальше.

... В городе была всего одна личность, которая реагировала на него абсолютно естественно - наверное, она о нём просто ничего не знала. Личность одевалась в стиле помойки, носила с собой большущий блокнот и неприязненно сверкала на всех огромными черными глазами.

Родителей Марии никто никогда не видел. Близко. То есть они были. Жили в большом старом доме, опоясанном живой изгородью, будто заколдованный замок. Не работали. Каждый день ровно в семь часов пили чай на большой веранде, за стеклом с серебряной решеткой.

Лес помнил эту картину, сколько помнил себя. Но родители не менялись, а девочка, пока его не было, появилась и росла. И когда на улицах города появилось дикое непричесанное создание, экстерном бегавшее сдавать экзамены в местной школе, никто особенно не удивлялся. Мало ли, может быть, её родители - местные призраки. С кем не бывает. А кредитоспособность этих привидений подтверждал вполне приличный счет в банке и новая дорогая антенна на крыше. С таким количеством денег хоть привидение, хоть не привидение- всё едино. А девочка как девочка. Ничего. Пусть растёт.

Вот девочка и выросла ... И получилась местная хулиганка Мария. Пропахшая дымом и костром лесовичка, ученица тихой ведьмы Герды, целыми днями пропадавшая в лесах, собирая где-то на опушках целебные травы. Правда, сейчас ей вроде бы нечего было делать...

Ему, кажется, первый раз в жизни не хватало смелости. Надо знакомиться.

Осколок четвертый- там, в глубине

Их никто не видел.

Он вовсе не собирался попадать в неудобное положение - а вдруг некоторые птицы предпочитают мокнуть под дождем, даже если он единственный, кто предложит птице свой плащ. Но если уж так получилось - значит, получилось. Тем более, получилось, как в хорошем романе - сначала посмеялись.... И теперь можно было гулять вдвоем по мокрым лесам, не задумываясь о том, кто что скажет и зачем скажет.

Дождь был светлым. Он был светлее, чем прозрачный лесной воздух, и струны паутины тихонько звенели и дрожали, натягиваясь под спасительными лапами елей. Какое утешение гулять с кем-то, кроме Скати, кощунственно думал Лес, поддерживая Марию под локоть. Она шла выпрямившись, откинув капюшон плаща, и по смоляным волосам, переливаясь в такт изгибам мокрых колец, стекали прозрачные звезды. Трава на открытых местах была по колено, и к мокрым джинсовым лохмотьям прилипли колючие репейники и сосновые иголки.

Лес сиял.

-Вот тут стоял замок местного барона, - он элегантным жестом обвел рукой контуры развалин на вершине холма. - Красивое было место. Жаль, нам бы в те времена ничего не светило...

-Тоже мне, светило нашлось.

-А ты как думаешь?

-А тебя бы сожгли как колдуна! Ведьм топили. А то и вообще закапывали живьем.

-Тебя бы закатали в подземелье здешнего барона. Как будущее фамильное привидение.

-Веселые были времена, да?

-Да пошло оно всё! Я не хочу, чтобы такое повторилось.

-Ну-у.. - Он оценивающе посмотрел на неё. - Хотя нет. Тебя бы спас прекрасный рыцарь и увез в какую-нибудь Странную Страну. А барон гонял бы с тобой чаи ... после смерти.

-Так я же ведьма! Значит, враг. Или сделал бы меня своей первой наложницей. Бррр.

-А что? Хотелось бы?

-Ни в коем разе! Но говорят, что мужчины и женщины - либо любовники, либо враги. Я, конечно, в этом ничего не понимаю...

-Да и правильно, что ни хрена не понимаешь! В мире и так достаточно поклонников такого образа жизни. Это что-то вроде святой инквизиции: во-первых, достаточно просто обратить человека в свою веру. А во-вторых, так удобнее людей использовать.

Она коварным движением стряхнула ему за шиворот очередной ливень.

-Аййй! Меня бьют! Девчонки! А вот тебе сдачи!

-Уааааа!

-Что?-спросил он тоном заправского инквизитора. - Мокро?

-Ффффф!..- она отряхнулась, как мокрая колли, и капля упоительно точно пришлась ему в переносицу. Как вражеская пуля.

Лес повел растрепу под свою любимую сосну, где было суше.

Они валялись на берегу небесного океана и лениво ждали, пока дождь кончится.

-Куда ты собираешься после института?- спросил он.

Под щитом широко раскинутых сосновых лап дождь не властвовал безраздельно, и дышалось легче. Наверное, поэтому Лес ухитрился не рассмеяться, когда мокрая птица чирикнула:

-В монастырь.

-Как в монастырь? Зачем?

-Не вздумай хохотать. - Мария села и принялась вытряхивать из волос застрявшие иголки. - И не после института, а после Приюта Святой Бригитты. Я там... это...практику прохожу.

-Да... - он всё-таки хихикнул. - А самое интересное, что я что-то такое как раз и подумал. Не потому, что ты упорно ходишь в драных штанах... Пшшш!.. Не тяните когти!.. А потому, что один мой старый знакомый, художник отчасти религиозного направления, писал с таких вот созданий иконы. И никогда не ошибался.

Мария почему-то отчаянно покраснела и закрыла лицо руками.

-Ты что?.. - Лес испугался, что она убежит, и очень осторожно взял её за руку. - Я же серьёзно!

Несколько минут они просидели не двигаясь. Потом она перестала сворачиваться клубком и спросила:

-А ты их видел?

Ј Да. И даже позировал. Только не для ангела. Для демона.

Ј Ннда... Это ещё почему?

Ј Не потому, что он дурак или я такой падший. Просто я не ангел.

Ј Ага! Ангелы бесполые, а ты нет! Ой...

Ј Я ни в коем случае, - серьёзно заявил он, не обращая внимания на отчаянно розовевшие уши. - Я даже горжусь этим. Меня на Островах местные шаманки проверяли. На прочность. Так что даже после этого я абсолютно цел и невредим.

Мария очень серьезно посмотрела ему в глаза.

Ј Что случилось? - испугался Лес.

Ј Надеюсь, я не вызываю у тебя ничего такого?

Лес немного подумал, прежде чем ответить. Такая наивность сбивала с толку хуже искушенности. В конце концов, когда он был помоложе, девушки хотели от него совершенно определенных вещей.

Ј Нет, - наконец осторожно ответил он.

Ј Но мужчины же...

Ј Не все мужчины в полночь превращаются в обезьян, - он решительно высвободил руку. - В основном волосатые чудовища невысоких умственных способностей. А мне уже поздновато так деградировать.

Ј А я и не сомнева... Ой. Ну ты хоть не обиделся?

Потрясающая способность придавать огромное значение мелочам.

Ј Ни в коем случае. Ни за что. Так что торжественно клянусь, как на Библии: я в тебя НЕ влюблялся. И даже не собираюсь.

Ј Ура! - Мария выполнила какой-то замысловатый акробатический этюд и снова упала, зарывшись в иголки. Он поймал её и прижал к себе, чтобы она ещё куда-нибудь не упала.

-А можно проверить?- она положила ладонь ему на грудь. Рука застыла напротив сердца. - Не бойся. Ничего другого я с тобой сделать не посмею...

-Ну, если это польстит твоему неженскому самолюбию...

Некоторое время они молчали. А у Леса в груди постепенно рос тот самый теплый, пушистый солнечный клубок, который он ощущал когда-то раньше. Гораздо раньше, чем её увидел. Ещё тогда...

-Совершенно никакой реакции?

-Никакой, - сказал он. Ведь в этом возрасте очень часто запутываются и не отличают преклонение от дружбы. А любовь - от вражды.

Они ещё немного помолчали.

-Ты либо невероятно воспитанный человек, - заключила Мария, поднимаясь, - либо просто-напросто больной. Но и в том, и в другом случае мне хорошо, когда ты никуда не уходишь. Поэтому я не обижаюсь, не обижалась и обижаться не буду. Такие умницы, как я, на Мюнгхаузенов не обижаются. На дурацкие шутки тоже. Пока.

После её ухода он долго лежал, бесцельно глядя в небо и жуя травинку, словно в ней скрывался какой-то неизвестный науке секрет.

-Дурак я, дурак. Хм... На стольких дорогах быть, а ничему до сих пор не научиться... Просто поздно... Просто... Поздно?

...Они были дома. На плите тихонько пел кофейник. Они сидели за столом и идиллически смотрели картинки в той самой апельсиновой книге.

-Вот, смотри. Там крадется бо-ольшой саблезубый тигр, - все его навыки по приручению трехлетних детей неожиданно пригодились. - А вот это олень, а вот... вот единорог.

-А это что такое? Непонятное?

-Это амфисбена. У неё две головы и ни одного хвоста. Только середина.

-Как? Ни фига хвостов?

-Вот именно.

-А как же... Ой.

-Да откуда я знаю, чем она питается! Может быть вообще воздухом. От воздуха отходов не остаётся.

-А я знаю, кто ты такой! - Мария встала и начала нарезать вокруг стола круги по часовой стрелке, что-то загадочно напевая. - М-м-м... Ты большой и сказочный зверь. Но я тебя всё равно не поймаю. Потому что не - по - ло - же - но.

-Как это не положено? - он поймал её, сгреб в охапку и со свирепым рычанием утащил в комнату, где уже были разложены два спальных места. - А если я тебя поймаю? Не стрррашно?

-Иди ты! РРрРРРРРРр! - она тщательно пыталась выкогтиться из его объятий. - Чудооовище...

Он с хохотом повалил её на кровать и начал щекотать, как двухлетнего ребенка.

-М-мария... Ты знаешь, а я оборотень.

-Да?

-Да!

-Особенно по ночам?

-И по ночам тоже! И днем! И всегдааааааааааа!

Они смеялись, она снова называла его бароном Мюнгхаузеном. А Лес рассказывал ей сумасшедшие, бестолковые, совершенно неправильные сказки. И разматывал перед ней бесконечную нить, радужное полотно, сказку, которой никогда, никогда, никогда не будет конца.

На занятиях, помимо основного, он теперь объяснял совсем невероятные даже для выпускников вещи. Но то, что с точки зрения человека было полной галиматьёй, вполне поддавалось объяснению с его новой точки зрения. Особенно про воздух и огонь. И про холодный огонь, и про всё остальное.

Если бы он записывал всё, что говорил, он бы сильно удивил позабытую им столицу. Но он не записывал. Потому что не забывал.

Ученики, а особенно ученицы, слушали, раскрыв рот. Им очень нравилось разглядывать тающие в воздухе серебряные буквы.

Занимались они теперь охотно, и Лес подозревал, что не увидит по своему предмету ни одной "пары" за полугодие. (Чего требовали остатки добросовестного отношения к приютившему его городу с этой школой). Да и предмет был, похоже, уже слегка не тот...

Соседи поглядывали косо.

Лес отчистил старую краску на никогда не открывавшемся окне и получил вместо форточки целый запасной выход размером с дверь. Так, на всякий случай.

Форточным путём когда-то ходил кот, но у Леса уже года два как не было кота.

Ну видите же... Не только любовь - нелюбовь ведь тоже может расти. Как дерево... Так не могут жильцы рассохшейся по швам двухэтажки свыкнуться с никому не нужной, кем-то уже покореженной скульптурой в старом, привычном зеленом дворике.

Вы когда-нибудь были местной достопримечательностью вместо всеми забытой бронзовой статуи? Стоять - можно. Даже ходить - поймут. А дышать?..

Заморозки...

Давно ли?

ветер голос доносит

о танцующем на морозе

не дадут звенеть стременами

сказку бросят

Сказка бросилась в осень

Флаги голоса ветер полощет

едем с нами

На морозе

ветру руку стрела занозит

Голосит зазывала к ночи

Опознали

Что дороже

Брось Ассоль свою тень в колодец

И не верь что Каперна лучше

Едем с нами

Что осталось

Счастья мало и горя мало

Шорох летнего покрывала

Над волнами

Не услышать

Осень флаги мои колышет

Кто вернется - бесспорно, лишний

Едем с нами!

Царапина

Робина он нашел на пустыре недалеко от дома господина попечителя.

Рыжий парень лет двенадцати лежал ничком на этом самом пустыре - носом в грязи - и, видимо, собирался задохнуться. Лес перевернул его на спину и уставился на полузнакомое мальчишеское лицо. Тот четвертый класс, дошло до него с опозданием. Похоже, тот, что в прошлом году чуть с крыши не улетел. А в этом - вроде как разбил стекла в каком-то доме, грядки чужие обирает... Сейчас, быть может, вспомню, как зовут этого беспризорника...

-Куда вы меня везёте?- пробормотал спасаемый, хватаясь за подставленную руку. - Я упаду.

Похоже, ему сильно влетело, потому что упасть здесь неоткуда, понял Лес. Перед глазами всё качается. Или ещё что похуже.

-В больницу.

-Не говорите дяде. Он скажет, что я опять вляпался...

Лес провел рукой по нестриженой макушке. Кровь. Посмотрел в глаза. Зрачки у парня были разного размера. Глаза закрывались.

-Кто это тебя?

-Те, здоровые парни. Один здесь живет. Этот, который ...

-Потом доскажешь, кому ты что отбил... Ох. А как же здешний хозяин?

-Смотрел.

-Что? Ты вообще, что-нибудь кому-нибудь сделал? За что тебя?

-Я шел... - Рыжий, по имени Робин, позволил себе улечься щекой на сухую ладонь взрослого. В глазах темнело. - Я просто шел мимо...

...Проходя по коридору на другой день, Лес услышал голоса в директорском кабинете.

-Да я его пальцем не тронул! - кипятился Скадри, судя по звукам, ерзая на стуле. - Он искал какую-то дрянь под моим крыльцом! Чихать я хотел на все эти фокусы, сам в этом возрасте был, а за собой такого не припомню! Да никого я не натравливал... Сотрясение мозга... Будто там есть какие-то мозги, в дурной голове! Скандал... У меня репутация!!! Ну хотите, я заплачу! Сколько надо?

Дальнейшие переговоры были недоступны для Лесовых ушей, но этого хватило.

С парнем нужно было явно что-то делать. Пока его лечили от сотрясения, Лес заглянул в журнал, узнал адрес дяди, убедился в явном алкоголизме последнего и поинтересовался насчет родителей парня.

Результат был неутешительным. Отец не появлялся уже три года, после того, как заболела мать, а мать... Мать находилась на лечении в клинике в Тертом Крае. В десяти километрах от Высокохолмского округа. Неизлечимый пациент психиатрической. Говорят, когда с ума сходят ведьмы, их лучше запирать на замок, иначе пострадают люди вокруг - очень жаль, что по-другому не получается...

Рада оторвала взгляд от вязания. Огромный моток шерсти уменьшился почти вдвое с тех пор, как она начала свою работу, и его приходилось время от времени поправлять, не то он начинал скособочиваться на одну сторону. Хуже, если он кончался - тогда хотелось плакать, выть, стучать в дверь, чтобы дали новую работу. А шарф у неё получался на диво хороший - длинный, теплый, мягкий, кому угодно хватит... Её однажды ужасно оскорбили, заметив, что она могла бы на нем повеситься, даже отобрать хотели. Но нет уж! Нет, нет, неет... Не отобрали... Она всегда защищала свою работу... Нельзя ломать чужую работу. Это очень и очень плохо.

Самый длинный конец шарфа уходил под дверь. В комнате не было окон, только четыре стены, и Рада сплела себе из оческов шерсти картинку на стеночку. Прилепила чем было, мякишем, остатками сахара, врачи долго ругались, но не снимали, это они от восхищения ругались, твердила Рада самой себе и гордилась своей работой. Это очень хорошая работа, в ней иногда можно увидеть мир. И деревья. И небо. Всё можно увидеть в хорошей работе. Всё.

Вот и сейчас она не отрываясь смотрела на белое небо в рамке - а пальцы мелькали, мелькал крючок, нанизывались петли... Как я красиво работаю, хоть бы кто-нибудь увидел, подумала Рада и поэтому совершенно не удивилась, когда из рамки выплыл серебристый зверь и завороженно уставился на длинный шарф из оранжевой шерсти.

-Ты пришел посмотреть на мою работу? - спросила Рада и подвинулась - зверь немного подрос. Как раз так, чтобы уместиться в комнате.

-Красивое вязанье - одобрительно сказал зверь. Тронул рогом длиннющую ленту и слегка приподнял её.

-Не смей! - вскинулась Рада, но зверь уже был рядом и прикоснулся к ней своим бархатным боком. Он был очень уютный, уютней настоящей шерсти, и она тихо прикорнула в его тепле. Захотелось спать.

-А что тут такого? - ласково поддразнил её зверь. - Обычный шарф, только красивый очень...

-Это не шарф... - обиженно возразила Рада. - Это моя работа.

-Про работу ты уже говорила. А кому это?

Рада испытала вполне понятную гордость. Еще бы! Все спрашивали - зачем, и никто ещё не догадался спросить, кому!

-Только никому не рассказывай! - предупредила она чудесного зверя и тронула его за ухо. - Это новые волосы. Для моего сына.

-У него их кто-то украл?- участливо спросил зверь.

-Ты не знаешь как ты прав - вздохнула Рада. - У меня есть сын. И дочь тоже есть. Маленькая. А потом дочка заболела, и муж унес её в больницу. А сына остриг наголо. Говорил, что если волосы оставить, то вся болезнь снова начнется. Но мои дети не могут болеть... А я так хотела, чтобы он был красивый, весь в рыжих кудряшках... Я их всегда одевала в красивое, и дом был чистый и красивый, и сад, а над дверью висели колокольчики и сушеные травы... А он опять его остриг и разбил два моих зеркала, говорил, что я виновата, пустила его играть с больными детьми...

-Да? Вот дурак...

-Я посмотрела в зеркала и увидела, что дома нет... Нет дома. Нет. Единственное, что осталось от прежнего - наши волосы. И тогда я вырастила сыну волосы за одну ночь, я умею... А он опять остриг его... Как барашка... И ещё раз... И тогда я заплела вход в дом нитью, спряденной в новолуние, и сказала, чтобы он вернул мне мою дочь, она же не умерла, куда вы дели мою дочь, а он вырвался и начал душить меня, кажется, моей же косой... А потом убежал, его порезало нитью, а я послала ему вслед такое проклятие, что он больше никогда не придет... Он очень сильный, мой муж... Он никогда не придёт.

Зверь внимательно слушал её, спрашивал, опять слушал и что-то рассказывал, и Рада вскоре почувствовала, что ей больше не хочется вязать. И плакать-то не хочется...

День был легкий, звонкий, сухой, уже тронутый заморозком, но дорога осталась прежней - разбитой и мокрой.

До остановки сельского автобуса было два километра ходу.

Робин шаркал подошвами, меся осеннюю слякоть, и мучительно не понимал, почему не чувствует себя ни отвергнутым, ни потерянным. Ведь все говорят, и в любой книге можно прочитать, что человек, лишившийся родного дома и города - испуган, растерян, как матрос, упавший с корабля. В шторм. А вот ему отчего-то не плохо и не страшно.

Наверное, потому, что мать больше не болеет. Теперь можно жить у неё и учиться там, и поговорить с кем-нибудь будет гораздо проще... А всё-таки!

Вот ты упал в это море. Все толпятся у борта, пытаются тебе помочь, но могут кинуть тебе разве что спасательный круг из гнилой соломы. А если ты пытаешься схватиться за эту соломинку, мир отвечает: нет.

Почему?

И, спотыкаясь на ходу, он вдруг понял: раз ты вырос, потому что нет смысла цепляться за уже утерянное. Если ты родился, чтобы плавать в море и не тонуть, нет смысла цепляться за последнюю надежду, как говорят - на возвращение прошлого. Всё, что нужно, осталось с тобой - берега не примут русалку, а корабли идут мимо. Море - оно ведь гораздо больше корабля. Разомкни руки, и пусть море уносит тебя дальше и дальше...

Из моря нет возврата.

Корабль, плыви...

Осколок пятый. Рука и нож

Поздним вечером, неделю спустя, подвыпивший Лес возвращался домой с очередных посиделок с плюшевыми мишками - и когда его аккуратно взяли под руку на темной улице, не сразу понял, что происходит.

Опять???

-Господин писатель, здравствуйте...

Перед ним стоял высокий, в черном потрепанном свитере, а поодаль, от стены, подходили ещё двое, с выражением тупого смирения на безучастных лицах. Лес почувствовал, как леденеют руки. Холодает...

-Здравствуйте, - медленно процедил он, собираясь с мыслями. Он узнал манеру разговора. Далеко, на самом краю сознания, начала просыпаться ярость. - Вы, как вижу, не одни. И по какому же поводу для несчастного меня пригнали целых двух мулов?

-Вы уж, конечно, извините - развел руками высокий - но для вас у меня особо срочное приглашение. Говорят, вы тут начинаете изучение древних тайн родного края? А, может, вы сказки детям рассказываете?

Лес молчал.

-Как вы двадцать лет назад, не подумав о последствиях, увлеклись тайнами южных стран? Вы не забыли, сколько молодых многообещающих людей вы потянули за собой? Что вышло из вашего участия в Южном сопротивлении? Как там всё поднялось? Почему они победили? Кто нашел их идолов и помог научно обосновать их веру? Тоже забыли... господин Чужое Счастье? Что теперь? Решили повернуть нашу историю к лучшему в отдельно взятом городе? Нехорошо...

Получилось!

Получилось, сбылось то, что написалось, не зря всё было, не зря давным-давно переворот, не зря бессилие, бессонница, мертвые ночи, тюрьма, дикие фантазии, легшие потом на бумагу, не зря...

Я совершил это!

Но я этого не совершал...

Ликование душило. Он старался не улыбаться.

Высокий что-то торопливо и язвительно говорил. Наслаждался. Видимо, не понравилось ему это неслучившееся... Нет. История переписана. В неё верят.

Случившееся.

-А вам не приходило в голову, что это не ваше дело? - неожиданно перебил его Лес. - То, что мы с вами учились на одном курсе, а потом вас ко мне приписали, ни к чему вас не обязывает. Может, вы ещё спросите, как здоровье?

-Почему это? Очень даже моё дело... - нагло усмехнулся высокий. - Мое начальство очень не хочет ... Он помедлил, будто припоминая недавние инструкции. Сейчас он захотел поговорить, поглумиться, лихорадочно соображал Лес. А потом? Что потом?.. - Очень не хочет повторения подобных событий. Там, где два последних раза появлялись вы - ... Да! Появлялся! Был! Я! Там! Был!... - эти события не только развивались как по писаному, но ещё и увенчались успехом. Хотя вы, вроде бы, мало что делали, вам просто вроде бы везло... Ну?

-Где вы здесь нашли тайное общество? О чем вам тут не доносили?- устало возразил Лес. - Или культ древнего бога? Или восстание? Против чего тут восставать? Поверьте, я бы с удовольствием повторил всё это ещё раз. Честное слово. Кстати, я об этом-то никогда ни слова и не писал.

Высокого слегка передернуло.

-Но здесь ничего этого пока нет!- торжествующе закончил Лес и широко, до ушей, улыбнулся. - Так что зря вы так рано беспокоились, господа. Никуда я не поеду.

А то ведь точно что-нибудь случится.

-Вот как... - процедил сквозь зубы ночной гость, и в его руке, как по волшебству, заблестело оружие. Именно "как". Эти в основном бесталанны.

-А если я действительно не поеду?

-Повезем... - высокий сделал приглашающее движение стволом. - Не будем тратить времени. Господин Панек, передайте своему отцу, что один из его учителей добился слишком пристального внимания Четвертого управления Министерства. Пусть знает. Идите.

Лес перевел взгляд на сопляка. А тот медлил уходить, словно не знал, что делать. И зря: двое, взявшие под руки одного - это вовсе неинтересно, ребята...

Мать. А ведь убить могут. На пороге придуманной жизни.

-А если у меня здесь гнездо? - отчаянно и нахально вопросил Лес. - А если я опасный?

-Справимся. И заткнитесь... вы, а? И так работать тяжело...

Он присел и начал рыться у Леса в карманах. Достал документы. Загранпаспорт. Удовлетворенно присвистнул.

-Всё носишь с собой. Сейчас мы посмотрим, как тебя стоит везти дальше... Ну, хватит.

И коротко ткнул под дых кулаком. Чтоб задержанный много не разговаривал.

А Лес не согнулся, а ударил - просто пнул в ответ, извернувшись в чужих руках. И ещё два раза - и первого, и второго.

Оба желторотых, стоявшие по бокам, не ожидали такой прыти и, не выдержав, разжали руки, когда он бросился не на высокого, а на Панека, стоявшего рядом. Не убежать. Хоть этого пришибу напоследок...

Высокий рявкнул - не стрелять!- и вдруг сам захрипел, будто ему сдавили горло. Это было необъяснимо, но тут как раз пришел очередной удар, и стало всё равно, будут ли стрелять и кто нажмет на курок.

Он успел ещё пожалеть, что не открыл глаза, и попытался их открыть - но не тут-то было. Грязь и песок. Песок, черт! Тогда он разжал руки, потом рванул вражеский воротник - и оба бойца покатились по желтой грязной траве дворика, оставляя кругом нелепые, темные песчаные пятна и стараясь дотянуться до горла.

Раздался резкий свисток и топот ног. Чьи-то руки рванули его за плечи, и он встал, протирая глаза, ещё не веря, что драка уже кончилась. Эй! Тех двоих, одинаковых, что, ветром унесло?

Он стоял и смотрел, как младший отпрыск директорского семейства медленно поднимается, щупая отшибленный бок. Порядком побитая рожа, и как это я успел, ведь не настолько же сильно... Впечатляющую картину довершала закапанная красным куртка и разодранные штаны, которые явно придется выбрасывать.

Высокого нигде не было. Почему? Зато рядом стояла большая дворняга - косматая, с кривой, неправильно сросшейся лапой - и внимательно разглядывала сцену из жизни людей. Особенно того, кто больше всех извозился.

- Сейчас ты пойдешь со мной, - тихо сказал Скати Панеку, отделяясь от стены и показывая тоненькую книжицу неразличимого в темноте цвета. - И будешь при мне объяснять папаше, что, как и зачем ты хотел сделать с этим человеком. А если ты хоть на мизинец - он потряс в воздухе этим самым мизинцем - отступишь от правды, то мне придется взять тебя за шкирку и отвезти к моим старым приятелям в соседний участок. Там с такими не церемонятся. Ну? - и сунул за пояс ствол, который мешал жестикулировать.

Сопляк не особо понял, о чем речь, но вранья не распознал и прекратил хвататься за шею. И пошел, как на веревочке, вслед за толстым увальнем, не оглянувшись. Собака припустила туда же.

Лес остался стоять, глядя им вслед. Ему почему-то было невыносимо стыдно.

Под утро он услышал крик.

Он шел по затопленным дождем и ветром улицам. И когда услышал крик, то было поздно.

Всё, что запомнили серебряные глаза - это дождь, дом священника, тело маленькой девочки, лежащее посреди дороги, и оскаленную пасть незнакомого пса, который убил не ради крови. И страх, который мог бы убить обычного пса, заставил этого только бежать деревянной, какой-то не собачьей походкой - очень быстро, быстрее бега серебряных копыт, вдоль по улице, мимо смутно знакомого дома, мимо ограды, мимо кромки пустыря, мимо поля - вниз, вниз, туда, где текла река, и он отчего-то точно знал, что у реки пес остановится.

И единорог растаял с первыми лучами солнца, закричав от ярости, когда ночь кончилась.

...-А я вам говорю - оборотень! - доказывал сухонький старичок- врач, подавая платок заплаканной толстой женщине. - Посреди ночи... Оборотень всегда так. Это же не обычный хищник - ул-вампир или призрак, или волк какой необычный... К нему сами выходят.

-И не отбиться ничем? Ничем? - всхлипывала Марта.

-Нет, нет, ничем... Это всё бесполезно... Вы не плачьте. Вы лучше послушайте, как красиво они поют. Точь-в-точь как на небе, куда теперь попадет ваша девочка... Эх... - И он обнял её за плечи, глядя сквозь толстенные очки на маленький гроб, освещённый четырьмя свечами.

Всё закончилось.

Отец Керт, сам отпевший свою дочь, увел жену домой, к кружевным занавескам и троим старшим детям. Разошлись сочувствующие, зеваки и пьяные. Остались двое у церковной ограды и белый свет сквозь цветные стёкла.

Стёкла тоже казались белыми.

Только разного оттенка.

Взрослые бродили по площадке кругами, что-то измеряли, огораживали, старательно избегая большого пятна в середине. Объемная фигура следователя заслоняла Любимчику белый свет, и от предчувствия неминуемой беды было не вздохнуть, не пошевелиться.

Скадри мерил траву широкими шагами.

-Там мы уже были. И там... Так, а там у нас что?

-Дом Керина. Говорят, он теперь по ночам где-то бродит, - тут он осекся и понял, что сморозил глупость, но было уже поздно. - Нет, вы что!

-А ты не ошибся?- мертвым голосом спросил отец Керт, разглядывая отпечаток лапы вдвое больше обычного.

Повисло молчание.

-Следы ведут туда, - авторитетным тоном заявил наконец Скадри, указывая рукой в сторону дома на отшибе. - Только туда и никуда больше.

Осколок шестой

Лес проснулся ночью от тихого скрипа половиц. Кто-то крался по дому. Кто-то, кто не побоялся бы придти днем - он ни разу не споткнулся. Но дом свой Лес не запирал, а воры его не жаловали. Стало быть, не воры. Соседи.

Он аккуратно, не производя лишнего шума, соскользнул с кровати. Оделся. Подождал, пока в комнате снова заскрипят половицы, приподнял фрамугу и выбрался наружу. Он прошел уже половину дороги по направлению к лесу, когда услышал за собой топот множества бегущих ног.

Лес повернулся и застыл в свете тусклого фонаря, сложив руки на груди. В самой нелепости этой позы было что-то вызывающее.

Лучи плясали.

-Ты куда собрался? - насмешливо протянул голос невидимого в темноте Рольфа. - В лес по грибы? Или кроликов ловить?

- В лес.

-А за каким это хером человек, которого подозревают в убийстве, собрался в лес? Волка ноги кормят? - Скадри был явно настроен поиздеваться. Толпа одобрительно заворчала.

- Да брось ты ... фыркнул Лес. - не знаю как ты , а я никого не убивал. И не насиловал... В отличие от тебя.

-Ты ещё и шутить пытаешься? - вскипел Скадри, занося над головой фонарь, как дубину.

-А что, мне и пошутить нельзя? - Лес, казалось, балансировал на какой-то опасной грани, где решимость ещё не означала решительность. - Ты пошутил, и я пошутил. Может, ещё и разойдёмся... Мирно?

-Остыньте, господин попечитель! Имейте каплю терпения! - в освещенном пространстве проявилось испуганное лицо директора школы. - Давайте я с ним поговорю. Лестер! Брось отпираться! Все знают, что ты там был!

- "Был" не значит "убил", если вам это интересно. А если интересно, могу ещё раз повторить: был! И ещё раз повторить, что невиновен.

- Не корчи из себя жертву, Эйнштейн. Сдавайся.

От этого всего сильно тошнило. Лес повертел головой в поисках неожиданного спасения. Но спасения не было, и, хотя происходящее до сих пор представлялось ему немного нереальным, впереди и сзади простиралась только мокрая утоптанная дорога.

"Они думают, что у меня пистолет, - запоздало сообразил он. - Или что я сейчас обернусь тем самым волком. Раза так в четыре крупнее обычного. Вот поэтому я до сих пор не в наручниках".

Он начал медленно отступать, не меняя своей нелепой позы. Толпа молчала.

- Ну?- он поудобнее устроил на плече свой мешок. Улыбнулся. - Кому ещё повторить в сотый раз, что я невиновен?

-Сволочь! - в бешенстве прорычал Скадри, пытаясь удержаться от необдуманных действий. Сейчас он сильно напоминал берсерка, который перед боем в бешенстве грызёт край щита и не может остановиться. С той разницей, что щита у него не было, а фонарь не перегрызть. - Попробуй только сказать, что ты просто там гулял!

Ј Я не гулял. Я шел проведать одного из ваших подопечных. Того, которого вы недавно позволили избить за пересечение вашей территории.

Ј Он этого не подтверждал!

Ј Он был болен. А я не верю, что вас пускали к нему в палату. Может, хватит? - он чувствовал, что его трясет. Когда они это заметят?

Лес сделал ещё несколько шагов назад, не опуская рук. И тут во вторую руку Скадри лег пистолет.

-Не дергайся! - прорычал верзила и отпихнул локтем ошарашенного директора. - Стой на месте. Медленно опускай руки.

Никак не ожидавший такого поворота Лес медленно опустил руки. Пустые.

Ни во что не превратившись.

И толпа взорвалась дружным хохотом. Заливались все, даже Рольф, у которого пистолет плясал в руке. Ситуация, которая секунду назад оставалась в благородных рамках дуэли, неожиданно разрешилась фарсом. Все. Героев не будет.

Ј Сдавайся! - проорал Скадри. - Невиновен! Адвокату будешь баки забивать! Оборотень!

Ј - Лестер, да ты просто идиот! - долетело из толпы. - Сам видишь, удрать не вышло. Будь мужчиной!

-Ага! - подтвердил другой голос. - Будь мужчиной, сдавайся!

Этого Лестер уже не вынес. Он запрокинул голову и расхохотался. А потом повернулся и побежал - в лес. К единорогу.

В воздухе просвистел первый камень.

Если бы они были способны убить...

Но его не убьют. Свяжут и запрут в сарае. Или просто изваляют в грязи, отметелят, сделают посмешищем для всего городка, и придется день за днем отбывать повинность вечного шута, вечного преступника, даже не проклятого - юродивого. А он не сможет этого. И так не удержать в себе единорога.

Кончено. Неизвестно, что будет дальше, но любая ложь конечна. Ни ждать, ни врать уже не было сил.

Иначе чем объяснить то, что всё время, пока его гнала толпа, он чувствовал нечеловеческое, жуткое, нелепое, безудержное счастье. Он летел, раскинув руки, не уклоняясь от летящих в его сторону камней. Он смеялся.

...Еловая лапа с размаху врезалась ему в лицо.

Лес забыл, как дышать, и попробовал наконец остановиться.

Голосов не было слышно.

Прислонившись к старой ели, он перевел дух.

В двух шагах, у края поляны, стоял ОН.

Серебро потускнело. Светящиеся глаза устали. В тумане все расплывалось, как в молоко, уходил его взгляд, и сияние мокрой гривы стало слабее. Но путь, ведущий к единорогу, не оборвался.

И сердце Леса пропустило удар.

Воздух стал мокрой глиной. Еловая хвоя до сих пор оставалась у него в волосах. Он был заодно с этой елью, с мокрой землей, с туманом, с воздухом, породившим туман. Никто не узнает, что произошло с ним, когда он рассек этот воздух.

И медленно, будто сквозь вязкую стылую воду, он протянул руки, разжал кулаки и коснулся единорога.

Ничего из того, что он ожидал, не случилось.

Ни боли. Ни чего-то страшного - может быть, серебристая шерсть казалась ему издали слишком жесткой. Ни испуга. Он не испугал единорога и не зарыдал, вцепившись в гриву, как этого хотелось вначале. Он просто вздохнул, глубоко и долго, и на его щеке, как последний аккорд того серебряного ветра, запечатлелось чужое дыхание.

Человек и единорог долго стояли на перекрестке, не в силах разомкнуть объятий.

Казалось, тропинки вот-вот сомкнутся за ними, как воды Красного моря, и уведут в дальний, дальний лес, где сплетаются все дороги.

В лес, из которого нет возврата...

Солнце застало его в пути. Просека все не кончалась, и мешок казался тяжелее гири.

Лес медленно раздвигал кусты, пытаясь по солнцу определить, далеко ли он отошел от перекрестка. Взгляд единорога до сих пор согревал его.

Где он будет жить теперь, Леса совершенно не волновало. Палатка и прочее походное имущество, предусмотрительно собранное на черный день, нож и кружка. А человеку, которому пришлось три года прожить в джунглях, не страшно месяца два побродяжить в лесах средней полосы, пробираясь на юг. А там видно будет.

На губах все не таял, не исчезал странный привкус, похожий на привкус крови пополам с апельсиновым соком.

Углубился в собственные мысли и не заметил, как заросшая просека оборвалась. Лес у реки прорезали глубокие овраги - ежевика, бурелом, тонкая струйка воды внизу. Это дальше начинались заливные луга. Малость заплутал. Ладно, так хоть отдохнуть можно, здесь. На краю.

Никто не увидит.

Он уже начал определять окружающее пространство словами "это не имеет значения", когда на другой стороне оврага орешник разомкнул ветви, и бесстрастным глазам Леса явились сначала тень, потом - выхваченные из тени фрагменты человеческой фигуры, а потом - растрепанная белая рубаха, серый, ненавидящий взгляд и рука с пистолетом.

Ты живешь? Ты живой? Так почему... Почему ты ненавидишь?

Ветер...

Лес молчал. Это тоже не имело значения.

-Попался в конце концов, - злорадно произнес Скадри, обламывая ветку. - Повернись поудобнее.

-Не радуйся. - Лес был совершенно спокоен. Наверное, до сих пор чувствовал взгляд единорога.- Не радуйся тому, чего не понимаешь.

Скадри поднял пистолет, и Лес равнодушно отвернулся.

Выстрела он так и не услышал.

...Шорох шагов, треск костра, голоса... Голоса... Тени за закрытыми веками.

Какого черта, я же мертв... Зачем... Зачем?

Ј Ребята! Он живой! Хорош суетиться, не надо никого в город! Стой, люди, он живой! Лю-юди! - и удаляющийся топот ног, и шум реки вдалеке.

Ј Эй... - его осторожно взяли за руку. - Эй, ты! Вы то есть.. Вы точно живы? Или позвать кого?

Лес закашлялся. Его подхватили под мышки и прислонили к дереву. Он открыл глаза. Посмотрел наверх. Небо сквозь ветви.

Расплывчатое пятно чьего-то лица заслонило небо. Он задохнулся.

-Что случилось? Вы себе ничего не сломали? Там обрыв...

Лес пошевелился и вдруг понял, что остался цел. Абсолютно цел. Будто заново родился. Все тело наполняла какая-то невероятная, светлая, ни с чем не сравнимая усталость. От рождения.

От смерти, наверное. Тот же стрелял.

-Люди, дайте кто-нибудь воды! Люди!..

Этот рыжий недоносок способен убить одной звуковой волной. Хватит молчать.

-Я здоров - закашлялся Лес. - Здоров, только почти убит... Н-не тряси меня!

Парень отпустил его плечи, и с высоты собственного роста мир показался очень маленьким. Настолько маленьким, что можно было указать в сторону обрыва. Затошнило. Как в кино, панорама качнулась, и перед глазами предстала отчетливая картина: мертвый господин попечитель, наполовину засыпанный листьями и землей, обрушившейся на него в момент выстрела. Пистолет крепко зажат в руке. На лице навсегда застыло горестное удивление. Странно, ведь он мог бы и рассмеяться. Я же смеялся... Смеялся...

Ј Там лежит человек, - с трудом выкашлял Лес. - С оружием. Он стрелял, а я, наверное, всё-таки живой... - он оперся о дерево и соскользнул вниз, потому что ничего больше говорить не требовалось.

Рыжий придурок опрометью бросился за остальными. Поднялся невыносимый, птичий галдеж, как на глухарином току. Кто-то несколько раз повторил его имя.

Всё было правильно. До невозможности правильно. Посягнувший на легенду лесов не имеет права жить. И только серебряная пуля может убить единорога.

Он решил не думать о том, что начнется после его возвращения.

А ещё он не мог знать, что через несколько дней, старательно не замечая растерянных взглядов, войдет в свой класс и начнет новую тему. Пёс, виноватый в его злоключениях, успел перепугать половину города, прежде чем его пристрелили. И превращаться ему было не во что. Разве что в падаль...

А в окна города, надраенные до блеска, синими вечерами смотрелся ветер.

Между осколками. Камень и наконечник стрелы

Была замечательная, интереснейшая для всех, ну просто для всех тема - кислоты.

И щёлочи.

Сегодня он никак не мог определить, что же ещё мешает ему. День тянулся, как обычно - восьмой класс сходил с ума. Андрий вырвал у Кессы тетрадь, она влепила ему по лбу линейкой. Дан не пришел, а Марийка списывала. Он уже собрал тетради и выставлял оценки, когда распахнулась дверь, и вошел директор собственной персоной.

Вот и все, конечно - подумал Лес, отворачиваясь от последнего исписанного листка.

И рассмотрел на постаревшем, как после болезни, лице знакомое выражение.

-Зайдите ... -негромко сказал директор. Поколебался немного, прочистил горло и повторил: - Ко мне зайдите.

Вот добрый человек. Другой бы прислал кого-нибудь вместо себя.

-Зачем? - осведомился Лес.

Директор слегка поморщился.

-Я выдам вам свидетельство об увольнении.

-Вряд ли это поможет вашему горю ... - ну что за слова, произнесенные безразличным, рассеянным тоном? Жестоко, подумал человек у доски, разглядывая себя со стороны. Как-то уж очень жестоко. И куда это подевалась вся моя дипломатия...

Сунул руки в карманы.

В кабинете паутиной расплеталось молчание.

До чего же ты осунулся, за последние дни-то - маленький, лысый, важный, обремененный мелкой начальственной должностью человечек. И оставшиеся рядом с лысиной волосы - почти седые, и кожа сейчас какого-то серого, неживого оттенка... Что ты чувствовал, милый добрый прохиндей, когда твоё второе "Я" неожиданно оказалось сильнее? Когда вырвался наружу, оскалил зубы не смешной блохастый помоечный пёс с белыми подпалинами, а незнакомый, черный зверь? Или ты подхватил, как чуму, чужую ярость? Что с тобой было, а? Свернулся в комок от страха, потеряв человеческий облик, или цеплялся за рвущуюся связь, пытаясь удержать бешеного пса, перекусившего ребенку горло? Неужели это мы тебя так разозлили? И какими, черти бы их драли, мойрами была предсказана тебе позорная смерть в собачьем облике?

Как тебе теперь - потерять свое излюбленное "Я"...

-Идите - директор нахохлился, приготовившись к бою.

Лес немного помолчал для общей ясности.

-Вот как? Наверное, вы отдадите мне деньги, оставшиеся от отпуска полтора года назад? Или, может быть, ещё и пуговицы?

-Что?

-Я потерял здесь шесть пуговиц. Будьте добры... А как вы оцените поведение вашего сына? В какой валюте?

-Вы издеваетесь??? - вспыхнул добросовестный отец.

-Я издеваюсь. Вы думаете, человек, который говорит то, что думает, не годится для вашего... преподавательского коллектива? Который учит детей в первую очередь думать? Или вы думаете, что учитель здесь должен заниматься чем- то ещё? Вы вообще хоть о чём-нибудь думаете?

С задней парты раздавалось сдержанное хихиканье.

Ј Не смейте хамить! - осмелел директор. На его щеках выступили красные пятна.

Ј А вы что делаете?

Ј Убирайтесь! - этот человек явно не владел собой. - Вы погубите мне школу. Мне хватило ваших идиотских поступков на год вперед. Уже дважды звонили из Министерства. И чем дальше вы уедете, тем лучше! Мне плевать, что вас все оправдали. Мне.. мне без таких жизнь... жизнь дороже!

Ј Что?

Ј Уволен!

Он крепко сжал указку - витую, как рог.

Отпустил.

-Так, значит, вы сами просите меня убраться?

-Именно!!!

Лес вздохнул, оттолкнулся от стола и со всего размаху влепил директору хорошую, звонкую пощёчину. Тот отшатнулся.

Класс онемел.

Дверь скрипнула, и по коридору простучали испуганные шаги - а серый человек развернулся и медленно, как во сне, вышел вон. Он шел, он бежал по коридору, одежда трескалась на нем, как старая змеиная шкура, опадали лохмотья, и из-под складок пиджака вырастали кожистые нескладные крылья - а когда он выпал на крыльцо, ветер подхватил его, и в небо с тонким, отчаянным криком взмыла большая летучая мышь - пусть будет новая шкура, новая жизнь, новое возрождение.

Во дворе школы кто-то подавился собственным визгом. Послышался шум голосов-

Лес зажмурился.

Любимчик с воплем "Это несправедливо!" выскочил из кабинета вслед за подбитым оборотнем.

Побежал разносить вести на своем коротком хвосте.

-Дети... - медленно сказал Лес, обводя взглядом класс.- Молодые люди.

Поднял руку - и начертил перед собой переплетение серебряных линий.

Полувзрослые и взрослые птенцы, они молчали. И медленно начали подниматься, не сводя с него взгляда. Вставали по одному, и каждый ждал, ждал, единственного слова, которое учитель скажет, прощаясь.

-Давайте. Ответьте на последние три вопроса. - Горло стало сухим, как наждак, и глаза слезились. Он сглотнул - и сказал их, эти слова, которые завершили в них ту, первичную, чудную алхимическую реакцию:

-Что есть смесь ветра и воды?

-Туман - нестройно ответил класс.

-Что есть смесь Ветра и земли?

-Пыль... - Пыль медленно оседала в воздухе, не боясь их неуверенных голосов.

-И последнее. Что...Есть... Смесь ветра и ... Огня?

Класс думал. И наконец кто-то сделал шаг вперед - маленький, незаметный - и, глядя на летящий в воздухе серебристый знак, коснулся его, первый раз обретшего реальность, и уверенно сказал:

- Свобода...

...Эту неделю приходилось жить в одиночку.

Пока Мария не возвращалась - наверное, до неё не доходили вести о происходящем в родном городе.

На улице не подходили.

В лес он уходил всё чаще и чаще, особенно во время дождя - и однажды, разгребая в поисках чего-нибудь интересного траву на мокрой поляне, обнаружил изъеденный годами и обглоданный временем рог.

Он принес его домой и повесил на стену рядом с кинжалом. С тех пор, коснувшись его рукой, он обретал собеседника, жившего в прошлом веке. Тот дожил до старости, не меняясь, и только рог да ещё пара легенд о подвигах святого Егория свидетельствовали о нём.

Подвиги святого Егория, якобы укротившего единорога.

Погода была в самый раз для того, чтобы отсидеться дома, но он весь день бродил по намокшему перелеску, подальше от тех, кто мог его увидеть, и как раз собрался домой, когда на дороге показался бегущий во весь дух Любимчик, которого подгоняла грозовая туча нехорошего оттенка. Интересно, как он ухитряется везде меня находить, подумал Лес и не стал прятаться в кустах, хотя и очень хотелось.

Мокрый до нитки Любимчик остановился перед ним, как конь на скаку. В небе прогремело.

-Как дела во внешнем мире? - Лес ухватил его за отвороты куртки и не дал упасть. - Куда ты так летишь? Что случилось?

-Вы опаздываете на суд! - выпалил Любимчик. - Первое заседание!

-Что?

Лес был немного ошарашен.

-Видишь ли, - осторожно произнес он, беря Любимчика за плечо, - я не хочу туда идти. Там уже за меня все сделали.

-Но вы же должны были там появиться...

-Нет. Там уже все закончилось. А приходить туда ... Зачем туда приходить?

-Они оправдают вас без вашего присутствия?

-Нужно им мое присутствие - фыркнул он. - А мне это, извини, и так... противно. Что скажут, то скажут. Я тут уже не при чём.

- А как же речь?

-Какая ещё речь? Тронная?

-Н-нет... Но вы же пострадали от клеветы. Вам надо их всех заклеймить позором и доказать и... или... вроде того...

-Я не имею привычки страдать, - хмыкнул Лес. - И жертвой работать не хочу. А если я это сделаю, то жертвой буду всю оставшуюся жизнь. Опять придется куда-то уезжать. Уж лучше одному. Так проще.

-Но разве вы не будете им ничего делать?

-Не буду. Это была бы не месть. Я оскорбил бы того, кто ночью сияет во тьме.

-Чего?

-А если ты тут дальше будешь торчать под дождем, я боюсь оскорбить тебя, отводя домой за ухо. Взрослый парень уже. Может, хватит?

-Боже-ты-мой!- Любимчик картинно всхлипнул. Заломил руки. - Я понимаю, но как это... Ведь это же ваша честь... Ваша... Я в вас так верил... Так любил вас! Вы...

-Иди отсюда - мягко сказал Лес. - Так даже в книжках не выражаются. И я по этому поводу не горюю. Иди... мальчик. Иди отсюда. Пожалуйста.

Он проводил взглядом длинноногую истерически бегущую фигуру. Интересно, а ты бы смог что-нибудь сделать вот с таким?- подумал он для единорога.

- Нет, прости... - разочарованно вздохнул зверь где-то в глубине. - Только не это.

-А почему?- поинтересовался Лес. Единорог немного подумал и ответил:

-Надоел.

Каждую ночь ему снились странные сны. Русалки, холодная вода, бродячие псы, плачущие дети.

Бегущий человек и дом, окутанный пламенем... А наутро или даже через несколько дней радио, слухи или случайное письмо доносили весть о том, что случилось на самом краю их края, и он улыбался своим воспоминаниям, что, как ни странно, не беспокоило приехавших обратно Марию и Герду. Он не замечал, сторонится ли его кто-то - и рядом с ним улица вымирала. Изгнанный в три шеи из школы, он продолжал рассказывать приходящим по вечерам немногим любопытным о культах стихий, в давние времена властвовавших на этой земле. Как проповедник какой, честное слово...

Так ведь им нравилось.

Скати честно поведал ему все о своей службе в органах, после чего Лес окончательно уверился, что левая рука у тех не знает, что делает правая.

Поскольку основным занятием Теда здесь, оказывается, была вовсе не слежка за Лесом (чего можно было ожидать) : он уже пять лет собирал данные о распространении наркотиков в окрестностях Холма и Тертого Края. Одна удачно прошедшая операция по перехвату груза стоила ему карьеры - в столице сурово наказывалось подобное рвение.

Лучший друг все не отставал. Он был искренне уверен, что всё происходящее - сплошные чудеса, только не как у легендарных колдунов. Или превращения. Так раз с тобой творятся всякие чудеса и превращения, может быть, сходить в церковь? Это уже по их части... Церковь была владением отца Керта, но Скати зудел уже целую неделю, и Лес не выдержал. Позволил отвести себя туда, где жила чужая боль.

Горело только две или три свечи, остальное пространство окутала полутьма, сквозь которую лучился свет витражных окон. Сам святой отец сидел на одной из скамей, склонив голову на руки - казалось, спал. Скати неуверенно затормозил, и Лес уже подумал - не уйти ли отсюда, как вдруг Скати сделал медленный шаг вперед и коснулся белого воротничка широкой ладонью.

-Кай! - полы сутаны колыхнулись чуть сильнее, и Скати осторожно взял её обладателя за плечо.

-Кай, проснись! Прости, ради бога!

Отец Керт поднял голову.

- Что вам угодно, господин учитель?

Кай, прости ... Неуклюже повторил Скати. - Тут у меня человек. Исповедаться. Хочет.

-Этот? - в глазах священника мелькнула странная искра, и он начал тяжело подниматься.

Да. Этот - ответил Лес, с некоторым трудом выдержав этот взгляд. - И не только исповедаться, а ещё и принять исповедь. Поскольку мне кажется, что вам, святой отец, это гораздо важнее.

-Что?!

-Он правду говорит, - вклинился помрачневший Скати. - Потому что или вы друг друга будете слушать, или я вас, клянусь всеми святыми, просто выпорю. Пройдёмте... в исповедальню. Так проще.

Косясь друг на друга, они медленно пошли, как под конвоем. Скати, замыкавший процессию, держал руку на воображаемом пистолете и мрачно улыбался.

Будто - мысленно - салют отдавал.

...-И вы мне не верили, святой отец...

-Простите меня, господин Керин. Но я был совершенно уверен, что это вы - тот самый оборотень. Ведь оборотень не только не помнит, что он делает, он ещё и не виноват, и это горше всего... Так вы прощаете меня?

Лес пожал протянутую руку. Отец Керт погасил свечи, вывел их наружу и аккуратно прикрыл за собой дверь церкви. Его стриженый затылок блестел от пота, несмотря на осенний холод, и Лес наконец осознал, что Кай ненамного старше его самого. Лет на десять, не больше.

Они пошли по дороге от церкви, погруженные каждый в свои мысли. Все трое нелепо ухмылялись, чувствуя себя легко - и глупо. Можно было делать что угодно. И пришлось остановиться в усыпанном пожухлой листвой сквере и выпить на редкость скверного пива - чтоб не выглядеть дураками, возвращаясь в привычное общество.

...-Так вы считаете, что это тоже от бога. От которого - уже неважно... А я-то думал - от человека... А я и вправду не сойду с ума?

-Это вряд ли. Всё на свете от святых или от Бога. И на мой взгляд, он всё-таки один. Хотя вы же у нас теперь другой веры? А иначе как это ваше превращение происходит, добрый вы человек?

-Я не хотел бы вдаваться в дальнейшие подробности. Но это гораздо труднее объяснить, почему вы, господин священнослужитель, не уговорили Герду выйти за вас замуж.

-Не стоило, - Керт наконец улыбнулся в полную силу и даже несмело толкнул Леса под ребро.

Тот тоже хмыкнул:

-А говорят, вы за ней с молодых лет хвостом ходили? Грешно лгать, святой отец!

-Но-но! Не твое дело, - неизвестно почему вступился Скати. -А честно, святой отец... Почему вы таки женились, но не на ней?

-Опасное это дело... - погрустнел Керт. - Это ж ведьма, а характер у них вредный. Вот церковь и не разрешает. Потому как захочет - и сбежит, а тогда для чего городу такой священник, от которого сбежала жена? Им же церковный закон не писан, ведьмам... Вот я подумал, подумал и женился на Марте. И нам хорошо... И ей. Хорошо.

-А что она ещё может, кроме как лечить? - подумал вслух Скати.

Лес немного подумал и сказал:

-Утешить сложнее...

Матери девочки Керта на улице повстречался единорог.

Он подошел к ней и теплым носом уткнулся ей в плечо.

Они простояли так долго. Очень долго.

Пока горе не кончилось.

Осколок седьмой. Небо

Уже давно рассвело, а Лес собирался ложиться, когда раздался стук в дверь.

- Господин Керин! Вы дома?

Лес выглянул в окно. Во дворе стоял следователь - тот, что искал оборотня. Его окружала дюжина парней - он помнил их с прошлогоднего выпуска,- а рядом стояли два почти одинаковых человечка - только один с дипломатом, а другой с врачебным чемоданчиком и белым воротничком.

-Господин Керин!

-Что случилось?

-Выходите!

-В чем дело?

-Вас приехали допросить по делу о фальшивом оборотне! Бросьте наконец свое затворничество, вы же оправданы!

-И что? Вы думаете, мне теперь хочется выйти на улицу и поговорить? - когда они увидят хотя бы цвет его глаз... Может, очки надеть? Так волосы отсвечивают уже...

-Нам необходимы ваши показания! Поймите, вы же самый ценный свидетель!

Лес хотел было ответить, но просыпающийся единорог отнимал у него последние силы. Он захлопнул окошко, привалился к стене и соскользнул в серебряное марево, из которого был только один выход.

В полусне, полубреду он слышал, как барабанят в дверь, но потом увидел свой дом снаружи, единорог ударил копытом по утоптанной твердой дороге - и удары прекратились. Дальше был слышен топот множества убегающих ног и издалека - громовые проклятия полицейского чина, не осмелившегося тронуть неизвестного науке зверя.

Чудо, что больше не приходил тот, в черном свитере - этот бы вообще ничему не поверил.... - подумал Лес и снова провалился в серебряную тьму. Отдыхать.

Он уже не просыпался днем. Он все дальше уходил туда, в неправильный, сказочный мир, где его тень творила незабываемые чудеса, а сам он был светом. Чистым светом. Таким, который не погасить. И дорога была всегда ровной.

Стук в дверь застал его врасплох, вырвав из глубокого сна. Он очень устал в лесу.

Слишком устал, чтобы сопротивляться нетрезвому Скати и не открыть дверь.

-Пришел, значит, - пробормотал Скати, впихиваясь бочком в дверь и занося в дом тяжеленную сумку с продуктами. - принёс, значит. Вот.

-А что же раньше не приходил? - продолжал улыбаться Лес. Ещё не проснувшись, он теперь всё чаще падал в знакомую глубину, и поэтому слова Теда были чем-то спасительным , вроде веревочной лестницы. - Мария заходила, Любимчик заходил, вон, почтальон был, почта пришла... А тебя всё нет.

-Я идти боялся, - то ли в шутку, то ли всерьёз объяснил Скати, запихивая в рот сразу три своих блинчика. - Утром стучишь - тебя нет. Вечером идешь домой - обязательно кто-нибудь привяжется. Показания, то, сё... Сегодня суд кончился, отмечали... Неделю ждать пришлось, пока они от меня отцепились! Всё ищут тут какое-то тайное общество либо культ какой ... А Герда ничего не говорила? Мы ведь ... Это ... - Скати покраснел и с трудом выдавил: - Жениться собрались. Свидетелем будешь?

Лес никак не отреагировал на замечательную новость, и толстяк сразу вскинулся:

-Да что с тобой такое?

-Не знаю... он покачал головой. - Меня никогда не бывает днем.

-Спишь, значит ? - хитро посмотрел Скати. - Изнутри заперто, на стук не отвечаешь, никто не ходит... Значит, спишь.

-А что тебе до этого? - почти беззаботно поинтересовался Лес оттуда, из глубины. - Что ты так скривился? Может быть, тебе мой чай не понравился?

-Нет, что ты, у тебя очень хороший чай! Слушай, а я хотел тебя кое о чем спросить...

-О чем? - дернулся Лес.

-Что с тобой происходит, если ты спишь целыми днями?

-Меня нет, Тед. - Он медленно потер лоб, возвращаясь из плена. - Меня просто нет. Я там, где-то в тех серебристых полях, а потом возвращаюсь обратно.

Скати понимающе покивал головой.

- Понимаю, но, знаешь, не принимаю. Хотя это-то как раз понятно - даже если кого-то так гонять сравнительно недолго, то он может и помешаться... Но ведь не от этого люди умирают! Вон, помнишь - у меня половина друзей уже ...там... И Скадри умер, он никому другом-то и не был, но все, хватит... А я, как видишь, все еще жив. И даже тебе чем-то помогаю. - Он покрутил пальцем у виска и вздохнул. - Тут приходил снова этот ваш вечный собеседник по душам, общий любимчик, из школы... Ты прости. Я ему сказал, чтоб он твоему тому приятелю позвонил, врачу корабельному, а он, видишь ли, малость перепутал. Он звонил в ближайшую клинику, в Тертом крае. Собирается звать оттуда докторов, чтобы поговорить с тобой насчет вчерашнего. Надо подумать, как разобраться, а то ведь и на принудительное лечение закатать могут. Ты, если что, куда прятаться будешь? В лес, что ли? И так скандал на всю страну! Там кто-то объявился из свидетелей твоей южной жизни и раззвонил о твоих приключениях - мол, тогда в тюрьму, а здесь в лечебницу упрятать хотят.

- И что? - почти безучастно отозвался Лес.

- Что-то. Уже по телевизору передачу показали - партия белых собирается поднять тебя на щит, как жертву произвола, скоро выборы... Если тебя в больницу отправить - так вообще, чего доброго, революция может случиться. Я тут поднял старые связи. Ты думай, куда прятаться, а я попрошу кого надо, чтобы комиссия как-нибудь задержалась в дороге...

Когда Скати ушел, Лес долго сидел, вцепившись в спинку кресла и сдерживая накопившуюся ярость. Надо же так ...

Он подошел к окну и долго смотрел сквозь туман на удаляющуюся спину.

Неужели он сначала вызвал комиссию, а потом раскаялся?

В голове перекатывались разнообразные мысли. Разнообразнейшие. И рисунок их был столь же прихотлив, как направление движения друга, которого состояние легкого опьянения вело по сухой мёрзлой колее, не позволяя приблизиться к скользкому краю.

Стоило ли тогда, в самом начале, объяснять... Помогать решать дурные вопросы... Ловить его в двух шагах от карниза, слушать, не мешать плакать... сочувствовать. Сочувствовать.

Вряд ли он помог бы ему чем-то ещё - непробиваемый плюшевый мишка все внешние неприятности отсекал по мере появления. А вот быть друг другу жилеткой у них обоих получалось замечательно... И теперь лучший в мире Любимчик, наслушавшись сочувствующего лучшему другу бывшего полицейского, из самых лучших побуждений вызовет к самому лучшему в мире учителю самых-самых лучших на свете врачей. Которым соврать уже невозможно, и никакие далёкие, равнодушные партии, никакие друзья Теда не помогут, не пойдут на риск - директива сверху всегда сильнее старых связей. Он ещё до этого знал, что единороги и ложь - вещи несовместимые. Но если человек будет жить взаперти, единорог уже не сможет бродить на свободе.

...Такой родной город.

Свобода... Свобода - это не та, хрупкая взвесь ветра и огня, как в юности, когда ты дышишь ветром.. Это смесь огня и тумана, песка и пепла, света и дождя - всего и тех четырех стихий, которым вольно жить на земле. И если ты сможешь дышать этим, жить этим, жить каждым мигом, каждой частицей ветра, песка, огня - ты свободен. Именно это единорог объяснял ему - тот, кто жил этим миром, как он - собственным домом, дух, знающий опору всех четырех стен и того, что лежит за ними... Только так и живет единорог.

А я так не умею, подумал Лес. Я так не умею, а хотел научиться.

Только жаль, я никогда и нигде не был дома.

Он аккуратно повесил домашнюю куртку на вбитый милым мальчиком в стену гвоздь. Накинул плащ. Поднял воротник. И с порога шагнул в октябрьский туман, как в воду, будто думал войти в тот лес, откуда нет возврата.

Под утро листопад закружило волчком.

Лес осыпался, он отдавал остатки тепла яростно и неудержимо, будто пел бесконечную песню, растянув свою смерть на века, и в вихре рыжего света, открывающего черную ломкую наготу лесных королей, белым костром вспыхивал иней, предвестник долгой суровой зимы.

На затянутой темным, как старая медь, хрупким кружевом стертой поляне безмятежно, откинув в сторону руку и подоткнув под голову капюшон плаща, лежал спящий.

Его лицо было спокойно. Спокойно, как свет последнего сентябрьского заката. И никто, оказавшись на той поляне, не угадал бы, какого цвета будут глаза, скрытые за припорошенными инеем веками.

Медленно расступился туман, и на осенней траве отпечатался серебряный след.

Единорог вздохнул. Склонил голову. Посмотрел на спящего человека. Коснулся губами холодного лба, золота и седины, затерявшейся в волосах. И медленно пошел прочь, не потревожив хрусткое золото листьев.

Человек не проснулся.

Лес не проснулся.

Иней не таял.

Осмелюсь поставить дату археологического отчёта о поисках в этих руинах: 10 сентября 2004г - 29 ноября 2004 г.

Исправлено окончательно 7 января 2005 г.

Миранда.