Восход забытого солнца
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Художественная попытка прояснить вопрос происхождения гуннов и показать причины, приведшие к Великому переселению народов в 4 в.
|
--
Восход забытого солнца.
--
Пролог.
Большой рыжий пес, свернувшийся у ног хозяина и уже разомлевший от тепла, источаемого старым очагом, недовольно заворчал. Потревожив его покой, человек высвободил ноги из-под тяжелой мохнатой спины и поднялся с дубового стула. Приглушенно кашлянув в кулак, подошел к узкому оконцу нетвердой шаркающей походкой. Взъерошенные короткие волосы палевого оттенка с сединой на висках, по-римски чисто выбритое лицо с множеством мелких морщинок и глубокой складкой под подбородком, прищуренные глаза мыслителя -- таков был его облик.
Он скользнул взглядом по алым черепичным крышам, тронутым скупыми лучами осеннего солнца. Равенна просыпалась. Уже слышны были первые крики лавочных зазывал. Плешивый старик из цирюльни напротив с облупившейся вывеской распахнул трухлявые двери, вспугнув стайку голубей. Из харчевни вывалились трое раскрасневшихся лангобардов в кожаных куртках, по виду которых было ясно, что они пили всю ночь. Отирая свисающие на грудь длинные усы, воины направились к крепостным воротам, громыхая широкими мечами и немилосердно сквернословя.
Иордан вернулся к столу и обмакнул перо в чернильницу.
"Король готов Фелимер, - писал он, царапая пергамент,- обнаружил в своем племени несколько женщин-колдуний. Сочтя их подозрительными, он прогнал их далеко от своего войска и принудил блуждать в пустыне. Когда их, бродящих по бесплодным пространствам, увидели нечистые духи, то соитием смешались с ними и произвели на свет то свирепейшее племя, что жило сначала среди болот, - малорослое, отвратительное и сухопарое, понятное как некий род людей только в том смысле, что обнаруживало подобие человеческой речи..."
Иордан невольно усмехнулся.
Уже более двух столетий прошло с той поры, как грозные племена с востока вторглись в пределы западного мира неукротимой лавой, грозя размыть до основания его порядки и устои. Перед их нечеловеческой волей, бешеной энергией и несокрушимым напором оказались бессильны и орлы легионов хиреющей Империи, и дружины готских королей. Этот вал разрушения, сметающий все на своем пути, поразил даже бывалых воинов невиданной доселе стойкостью, безжалостностью и полным пренебрежением к смерти. Столь велика была угроза этой необузданной стихии, что многие справедливо полагали ее карой Господа за собственные пороки и преступления.
"...Они внушали величайший ужас своим страшным видом, - продолжал писать Иордан, - их образ пугал своей чернотой, походя не на лицо, а, если можно так сказать, на безобразную глыбу с дырами вместо глаз. Их свирепая наружность выдает жестокость их духа; они зверствуют даже над потомством своим с первого дня рождения. Детям мужского пола они рассекают щеки железом, чтобы, раньше чем воспринять питание молоком, попробовали они испытание раной. Поэтому они стареют безбородыми, а в юношестве лишены красоты, так как лицо, изборожденное железом, из-за рубцов теряет своевременное украшение волосами..."
Да, потомки, которые придут в этот мир столетия спустя, должны знать, какой безраздельный страх довелось пережить германцам, римлянам и грекам по милости кровожадных иноземных наездников - и по сей день воспоминания о них не остыли в народе, вызывая лишь содрогание. Сколько выпало на долю горя и бед, прежде чем общими силами и с божьей помощью удалось остановить адскую стремнину, перемалывающую людские жизни.
Не столь уж и важно теперь, как там все было на самом деле. В памяти поколений должен остаться яркий, немеркнущий образ, и образ этот да будет ликом самой Смерти. Впрочем, Иордан не стал утомлять себя подбором красочных эпитетов и метафор. За два столетия до него это с успехом сделал Аммиан Марцеллин, охарактеризовав в своих "Деяниях" восточных всадников как диких и уродливых созданий, в кровожадности превосходящих все иные племена и народы. В остальном, "адская стремнина" вполне отвечала представлению о необузданных степняках, заложенному в сознание римлян еще Помпеем Трогом. Осталось лишь дополнить общую картину несколькими мазками, предельно сгустив тона.
Иордан задумался. В памяти встали фигурки карликов, которыми южные народы украшали носы своих кораблей. Карлики, со сморщенными лицами, уродливыми ручками и ножками, идеально подходили для воплощения самого отвратительного образа.
"...Ростом они невелики, но быстры проворством своих движений и чрезвычайно склонны к верховой езде; они широки в плечах, ловки в стрельбе из лука и всегда горделиво выпрямлены благодаря крепости шеи. При человеческом облике живут они в звериной дикости".
Закончив писать, Иордан отложил перо и вновь подошел к окну. Прищуренные глаза долго изучали крыши домов и соборные шпили. На миг тесные, захламленные улочки италийского городка словно отодвинулись, размякли, проявив за собой необъятные просторы далеких лесов, раздольных полей и могучих рек с бурным течением.
В конце концов, а что мы знаем о людях, веками живущих в степях и лугах, под сводами древних дубов-великанов, поклоняющихся своим родовым богам и полагающих свободу духа главной ценностью жизни? Мысль эта оказалась неожиданной, но она вдруг со всей стремительностью захватила Иордана. В душе его появилось странное волнение, будто он невольно прозрел что-то такое, о чем никто не ведал и не решался подумать. Кто они, обитатели тенистых рощ и дубрав за Борисфеном и Танаисом? Мы называем их венетами и антами, хотя они, вероятнее всего, даже не слышали подобных имен. Их собственное именование выговорить непросто, оно ускользает от языка, привыкшего к правильной латинской речи. Что-то сходное с Уннами, но по-другому... Однако именно из их загадочных, полусонных краев, не ведающих просвещения и высокой культуры, низверглась в мир сила, способная в корне изменить весь ход истории.
С чего же все началось? Каким был росток этого великого бунта против организованной веры, государственности и разумного миропорядка? Взгляд Иордана стал пространным. Он словно проницал время, воскрешая события давно отживших эпох и заставляя сильнее биться сердце в переживании драматических перипетий прошлого...
--
Книга 1. Зов Рода.
...В те времена, когда и времен никаких не было, а свет был неотделим от мрака, в великой безначальности зародилось Золотое Яйцо. Род-Родитель всего сущего был заключен в него словно узник и томился там до тех пор, пока в сердце его не появилась Любовь к жизни. Силою этой любви расколол он золотую скорлупу и создал мир. Солнце вышло из лица его, звезды - из глаз, месяц - из груди, ночи - из мыслей, ветры - из дыхания. Затем Род-Отец положил зачин всему мировому порядку. Наверху утвердил он Правь - юдоль небожителей и законы, по которым существуют вещи. Под ней - Явь - обитель всех живых существ. А за кромкой Яви создал он Навь - чертог бесплотных духов...
--
Глава 1. Предвестие.
Новая заря над лесным массивом, над вековой крепью дерев и кущ. Восход нового солнца. Светозар видел, как нарождается утро нового дня на земле Яра, как воскрешают мир струящиеся с небес златые лучи. Сбрасывают паутинки снов и тени забвения Древичи, Листвичи, Стебличи и Травичи, приветствуя человека шелестом зрелой весны. Роса, что омыла их звонким серебром, нисходит из далей небесных - полей Сварги, колышущихся в неоглядной сизой вышине.
После паводка, раздвинувшего тесные берега на добрые триста пядей, река уже вернулась в свои границы, и только островки серого ила темнели вокруг наростов тсуги, вейника и лещины. В этом месте водная гладь рассекала перелески на две неравные половины. Слева рассыпались кленовые рощи, испещренные проплешинами, кочки и ощетинившиеся колючей порослью заболоченные овражцы. Справа, на кряжистых холмах, привольно раскинулись хвойные дебри, древние дубы и вязы: места эти завсегда почитались поприщем светлой силы - Рода Рожанича Сварога и всех Сварожичей. Деды толковали, что Мор и Мара над краем этим власти не держат.
Ступая по хлипкому мху меж влажных стволов рябины и черной ольхи, меж шуршащих липняков, в кронах которых резвились пичуги, Светозар сдувал с лица витающий средь ветвей пух. Иволга запела где-то в кустах. Отстраняя рукой упругие ветви, юноша шел узкими, хорошо ему знакомыми тропами. Под ногами хрустели еловые шишки и чешуйки желудей. Иногда дерева немного расступались, открывая белесый простор, в котором просматривались дальние равнины. Иногда сходились очень тесно и сплетались ветвями - тут приходилось умерять шаг, протискиваясь сквозь лесной строй, осыпающийся рыхлым вереском.
Тело Светозара, искупавшегося в леденящем утреннем потоке, еще не обсохло под холстиной рубахи. Оно невольно вздрагивало от каждого прикосновения, сжималось от порывов проворного ветерка, вылетавшего из древесных прорех быстрее, чем потревоженная куропатка. Аромат хвои скоро сменился густым запахом тины - по левую руку от юноши, за дебрями бурелома, хлюпали болотища. Светозар обходил их краем. До священной поляны осталось не больше десятка шагов.
Наконец, брызги солнечных лучей растопили еще зябкое небо, прогнали последние тени земли. Вещий чур-оберег предстал пред человеком. Вырезанный в стародавние времена из могучего дуба, хранил он славу вятов и надежно сторожил их покой. Лик Святовида был благолепен. Исстари и родовичи, и забродни ходили к нему, чтоб преклонить главу и возблагодарить за удачу и долю. Знали, что покуда божество очами на селище смотрит, будет и дичина для промысла обильно водиться в лесах, и рыба в ручьях и озерах, и тьма узбожи не переведется в домах людей. Ходили до священной поляны капищной радари, дабы воспеть славу ее и почтить благодетеля коливом.
"Взойдет на небе Сурья вращать золотые колеса, - шепнули губы Светозара, опустившего глаза долу пред образом света. - Ты, прибежище и сила, огради наш путь и укрепи в воле жить по законам Прави!"
Робко подняв взгляд на божество, юноша невольно отпрянул: лик Святовида был темен и глух. Здесь, в середине поляны, ярко залитой солнцем, стали заметны глубокие щели, провалы и бреши, изуродовавшие поверхность вещего кумира. Червоточины, словно раны покрывшие священную плоть, откликнулись болезненными ранами в душе человека. Подойдя ближе, Светозар с горечью убедился, что оберег рода безвозвратно загублен короедом, древесным червем или еще какой нежданной напастью. Простояв нерушимо вереницу лет и зим, оказался он повержен невидимым недругом, и плоть его, утратив ограду тверди, сумрачно и уныло взирала ныне на человека, неся в себе лишь бессилие и хлад.
В селище Светозар возвращался кратким путем, через брод - солнце закрыло уже треть дерева. Шел тяжелым шагом, на сердце лежал камень. Неотвязно грызла мысль: отчего не уберег себя Светлый Бог в своем урочище? Почему не избегнул позора и поругания?
А округ беспечно зеленели поля и луга, щебетали синицы. Селище Светозара разместилось на продолговатом холме в центре равнины. Со всех четырех сторон от засеки нижнего тына вытянулись пашни и покосы. Еще прадеды выжигали здесь делянку всем миром, огневым палом очищали почву от непролазных дебрей, рыхлили сохой. Но и по сей день родовичи Светозара сеяли злаки в золу - сдобренная пеплом земля обильно родила.
Вервь была невелика: всего дюжина дворов. Княжий и воеводин срубы на восходе - кровли у них с широкими причелинами. Остальные дома - на столбах, обтянутые плетнем, с обмазанными глиной односкатными крышами и оградьем из прутняка. Уже видны стали и развешенные на кольях свежевыдубленные шкуры, и почерневшие котлища на высоких таганах, и покрытия земляных хранилищ. Кони всхрапывали в загонах, беспокойно квохтали куры.
Первым, с кем столкнулся Светозар в поселке был Колыба - неуклюжий горбатый малый с косящими глазами и слюнявым ртом. Он завсегда слонялся без дела и слыл дурнеем, потешавшим народ. Бывало, он огородничал, высаживая прямо на людной тропе морковь и репу, или несносно дудел на дудке-сопелке, за что получал тычки и затрещины. Но Колыба был незлобив и отходчив сердцем.
- Светозар! - загоготал юродивый, завидев юношу. Лицо его расплылось в довольной улыбке. - Небось, умаялся цельное утро по лесу бродить? А тебя уже дядька Завид обыскался. Он лодку конопатит.
Но Светозар, сдвинув брови, прошел мимо.
- Уйди, не до тебя мне, - буркнул он сквозь зубы.
Юноше нужно было увидеть Всевида. Это был родовой волхв, ветхое жилище которого с единственным оконцем, затянутым рыбьим пузырем, притулилось на дальней окраине селища, под двумя березами. К Всевиду завсегда ходили со всеми заботами и тяжбами.
Обойдя округ несколько клетей и дворов, за оградами которых то тут, то там виднелись уже растасканные собаками кучки мусора и углей, выбрасываемых из домов, Светозар добрался до приземистой избы - полуземлянки, на двери которой был нарисован трезуб. Внутри, у чадящего очага притулился дед, вырезающий ножом узор на костяной чаше. В жилище, заваленном глиняными горшками, сошниками и топорищами тянуло бараньим жиром. На шероховатых стенах висели вперемешку воловьи черепа, рога тура, стеклянные бусы и серпы.
- Пошто пришел? - Всевид выпрямился и вскинул на гостя косматые брови. На шее звякнуло ожерелье из бобровых зубов.
- Просвети, старче, - пожаловался ему юноша. - Развей мою кручину. Никак не уразумею, что в нашем краю творится.
- Сказывай, - сухо позволил волхв.
- Святовид, - торопливо заговорил Светозар, захлебываясь от нетерпения, - что к нам ликом стоит на святой поляне, весь гнилью изошел!
Старец молчал.
- Что ж будет? - юноша не понимал его спокойствия. - Не иначе, как беды ждать! Туча-Хмара на край наползет, Мать-Земля оскудеет или лихо злое с полудня придет. Как жить будем?
- Сядь, Светозар, - велел волхв, указав на скамью, - в ногах правды нет. Время все одно, что вода-модрица, все смывает, все перемешивает. Нет ничего долговечного - о том еще наши Пращуры и Щуры ведали. Не зря они порядок Тремирья уразумели и мудрость Триглава до нас донесли.
Юноша нехотя подчинился, присев на край узкой лавки, протяжно скрипнувшей под его телом.
- Тут ведь как, - продолжал Всевид, - все вещи мелются в Коло Сварожьем. Сгорают в пучине, а опосля возрождаются внове: в иных обличьях. И времена текут, и события - одно ушло, другое приспело. Колесо вертится, отдыху не знает.
- Значит, ждать перемен? - смекнул Светозар.
- Да. Новое пресуществиться может лишь взамен старого, негоже этого бояться. Но все личины вещей - суть ветошь, тля. За ними истая жизнь течет по своим законам. Она безвидна, ни начала не знает, ни конца. Это и есть высшая Правь, что за явленным миром стоит.
Всевид указал юноше на рисунок Триглава, вышитый разноцветными нитями на льняном полотнище.
- Взгляни на богов. Творец наш, Сварог, тоже меняет свою ипостась, оборачиваясь Святовидом, а тот - Перуном-Ратоборцем. Все без устали меняется, но ничто не уходит без следа. Даже пепел. Исток жизни неиссякаем.
Светозар задумался.
- Великий кудесник, хранитель лесного края Вед-Ведислав, поучавший меня в отрочестве и нарекший меня моим новым именем, - припомнил Всевид, - толковал так: если взаправду хочешь Коловерть постичь, изучай палый лист. Смотри, как чахнет, сохнет и ветшает, становится трухой, становится прахом. Но конец его - не смерть. Он - суть переход и обновление в Нави. Умей видеть незримое превращение праха в новую жизнь. Ведь и закат есть начало восхода.
- Стало быть, загубленный чур-оберег не сулит нам конца? - поднял глаза Светозар с надеждой.
- Значит се лишь конец прежнего, избитого порядка. А каков новый будет - про то не ведаю. Но скажу твердо, что Солнце-Сурья светить для нас не перестанет.
От волхва Светозар вышел успокоенным. В избу отчего дома ступил почти беспечно, чуть не ударился лбом о притолоку с сенях.
- На реке был, а рыбы не наловил, - укоризненный голос родителя, умудренного жизнью оратая Тверда заставил юношу смутиться. - Что есть будем? Не зря тебя Завид кличет непутевым захребетником...
- Это дело поправимое, - поспешил заверить Светозар. - На Сорочий Ручей схожу. Там карася и налима нынче много - говорят, рыба сама в руки прыгает.
Тверд только головой покачал.
На дворе юноша разыскал свои снасти, поменял рубаху, пропитавшуюся лесным духом. По пути решил заглянуть на пчельник Угоста, там в подмогу отцу подвизался Свиря, с которым Светозар давно приятельствовал.
За высоким плетнем ограды, за врытыми глубоко в землю омшаниками и сотохранилищем, сложенным из тесаной лесины, юноша нашел друга. Свиря был курносым полнотелым парнем с рыжими волосами, схваченными кожаным налобьем, с веснушками на щеках и руках. Он тяжело пыхтел, очиняя старый улей.
- Здорово, Свиря! - окликнул его Светозар. - Пойдешь со мной на ручей?
Сын Угоста промычал что-то невнятное, отирая со лба пот.
- Да недосуг мне, - выдавил он уныло. - Отец в поле гонит.
- А мы ненадолго. Одна нога здесь - другая там.
Светозар ждал. Он знал, что приятель не сможет устоять перед соблазном, непременно сдастся.
- Ну, была-не была! - Свиря махнул рукой. - Все равно ведь не отстанешь.
Тихонько, чтобы не попасться на глаза Угосту, юноши прошмыгнули в калитку ограды. Впопыхах Свиря уронил с плетня корзину.
- Какой ты неуклюжий, - улыбнулся Светозар.
За пчельником сразу прибавили шаг, как вдруг Свиря дернул друга за рукав.
- Смотри! Это что еще за птица такая?
- Где? - не понял Светозар, хлопая глазами и крутя головой.
- Вон, на большом тополе у княжьей гридницы!
Гигантский крапчатый тополь в три охвата спокон веку стоял в селище и помнил много поколений вятов. Сказывали, что корни его прочны, как железо и порубить их не в силах ни один топор. Могучий ствол переходил в разветвленную крону, уносящуюся в небеса. В детстве, когда Светозар заглядывался на эту волнительную красоту, у него даже начинала кружиться голова - ветви исполина терялись в облаках.
Сейчас, на самой верхушке древа ясно обозначились очертания причудливой птицы. Хорошенько приглядевшись, Светозар убедился, что таких ему встречать доселе не приходилось. Клюв был похож на орлиный, но много длиннее - как прямая стрела с крючком на конце. На макушке - волнистый хохолок. Извивы широких крыльев - как два больших налучья. А главное - от многоцветья перьев рябило в глазах. Светозар насчитал целых семь цветов в птичьем покрове: красный, синий, голубой, желтый, серебряный, золотой и белый.
Оба юноши замерли, пораженные необычным зрелищем.
- Два знака за день - что-то многовато, - задумчиво пробормотал Светозар себе под нос.
- Что? - не расслышал его Свиря.
- Пошли на ручей, говорю.
--
Глава 2. У королевского трона.
Даже миновав черту высокого насыпного вала, Тит Помпилий Скавр не переставал морщиться от нестерпимой вони, стоящей вокруг, и сплевывать на землю горьковатую густую слюну. Здесь, между невысоких домов с ивовыми крышами тоже бродили свиньи и коровы, которых пытались сгонять в одно стадо сутулые темнолицые пастухи, заросшие стоящей дыбом щетиной. В беспорядке рассыпанные конюшни, амбары и загоны тянулись почти до самого дворца. Солдаты караула с круглыми деревянными щитами, заброшенными за спину, шлепали ногами прямо по черным лужам, растаскивая глину и грязь. При виде Скавра они улыбались, показывая кривые желтые зубы.
"Варвары, сущие дикари, - угрюмо отмечал римлянин, ведя в поводу утомленного дорогой коня. - Совсем не изменились с тех пор, как орды тевтонов и кимвров топтали италийские луга".
На пути к столице Эорманрика Архемайру Скавра уже два раза обокрали на постоялых дворах в поселениях и однажды чуть не убили простыми крестьянскими вилами. Случилось это, когда он впервые позволил себе расслабиться, изрядно выпив кислого местного вина и забывшись беспечным сном. С тех пор ухо с варварами приходилось держать востро.
Ирония судьбы Скавра заключалась в том, что сотни и тысячи германцев из разных племен выбивались из кожи вон, чтобы получить право служить под орлами на благо Империи. Он же, свободный римский гражданин, забрался в глубь дремучих северных лесов, чтобы просить пристанища и куска хлеба у германских вождей. Он, Тит Помпилий Скавр, бывший префект Шестнадцатого Флавиего Легиона, прозванного Стойким, и обладатель золотого венка, готов наняться на службу к варварам. Он - изгнанник, преданный своим Отечеством...
За амбарами уже можно было увидеть дворцовые кровли. Дорогу к ним заграждали войлочные повозки, между которых бегали и орали дети, стегая друг друга ивовыми прутками. Рядом на пустыре исходили черным чадом домны, в которых ковалось оружие, тут же женщины с длинными рыжими косами доили блеющих коз.
Сооружение, звучно называемое королевским дворцом, представляло из себя вытянутый массив из опиленных сосновых бревен в два яруса с малыми пристроями. Возле прорубленных окон, больше напоминающих крепостные бойницы, висели на клиньях раскрашенные во все цвета радуги большие щиты. К верхнему этажу вела наружная лестница, нескольких ступеней на которой были сломаны. Подходя к распахнутой двери, изнутри завешенной медвежьей шкурой, Скавр слегка замедлил шаг. Не слишком ли опрометчиво вот так, очертя голову, кидаться в самый омут опасности, отдаться на волю случая? В глубине души он, должно быть, рассчитывал повторить судьбу Караузия, но избегнув его трагического финала. Почти сотню лет назад этот флотоводец имперского флота и неуемный авантюрист сумел на недолгое время создать подобие своего государства в устье Рейна, опираясь на поддержку племен батавов. Что ждет его, Скавра у готов? Не есть ли чистое безумие вся его затея? Но отступать слишком поздно, да и назад пути нет.
Перед римлянином вырос долговязый страж в круглом железном шлеме с широкими нащечниками. На поясе - зазубренный меч-фальката. Скавр оглядел продолговатое лицо, сломанный нос и блуждающие, осоловевшие глаза германца. Воин был пьян и стоял в раскачку.
- Куда? - икнул он, обдав запахом медовухи и чеснока. - Стой на месте!
- К повелителю готов из Рима, - сухо ответил Скавр по-германски, не отводя взгляда.
Стражник топтался на месте, рассматривая гостя. Глаза его затуманились еще больше, он устало махнул рукой.
- Оставь коня и отдай мне меч.
Он тихо присвистнул, и рядом вырос взъерошенный чумазый мальчишка в шерстяной рубахе, которая была явно ему велика. Бросив ему уздцы, Скавр снял обшитую железом перевязь, передавая воину.
- Иди, римлянин, - насмешливо скосил губы гот, и пробормотал еще что-то неразборчивое вдогонку.
Приподняв занавесь из медвежьей шкуры, Скавр ступил внутрь и оказался в коридоре, где тускло коптили факелы. Стены тоже были грубыми, плохо отесанными и пахли смолой. За коридором стало светлее. Скавр попал в большой зал, заполненный многочисленным людом. Здесь часть стен была завешана персидскими и сирийскими коврами со следами копоти и обгоревшими до черноты нитями, поверх которых висели на гвоздях колчаны со стрелами, ангоны, а также чучела лосиных и кабаньих голов. С потолка свисали железные цепи с прикрепленными к ним масляными светильниками, пол густо устилали волчьи шкуры.
Приближаясь к длинным дощатым столам, на которых дымилось жаркое, Скавр осторожно обходил кованные сундуки и лавки с лежащими на них плетеными флягами. Люди, сидевшие за столами, ели мясо, нанизанное на вертела и саксы, пили из коровьих рогов вино и смеялись. Скавр вновь почувствовал отвращение, когда до него докатился запах грязных, давно не мытых тел. Могучие готские бородачи походили на медведей своей неуклюжей силой и повадками. Лица у многих побагровели от вина, но все равно больше напоминали шероховатую древесную кору, чем человеческую кожу. Вперемешку с мужчинами в зале сидело несколько женщин, обвешанных золотыми римскими браслетами и ожерельями, на головах у них были венки из свежих полевых цветов.
Заметив гостя, коренастый рыжий детина со слипшимися на лбу волосами поднялся, повалив лавку, и вытянул руку, указывая на Скавра.
- Порази меня молния Донара! Римлянин!
- Сядь, Вилигунд! - повелительный голос с конца зала заставил гота нелепо замереть в неподвижной позе с раскрытым ртом.
- Как скажешь, вождь, - промычал наконец воин, кусая губы. - Вот только шрамы от палок кампигенов все еще горят на моей спине, а сломанная ключица не дает спать по ночам. Это все, что мне осталось от двухлетней службы на цезаря Клавдия Констанция. Позволь, во имя светлого Вотана я принесу в жертву этого щенка капитолийской суки, чтобы души моих братьев в Валгале возрадовались!
- Сядь! - еще более твердо повторил король. - Пусть римлянин говорит.
- Пусть скажет, зачем он здесь! - поддержали другие голоса.
Скавр внимательно изучал Эорманрика. Пепельные брови очень низко нависали над глубоко посаженными глазами повелителя готов, которые, казалось, смотрели одновременно и перед собой, и по сторонам. Левая часть лица, заскорузлая и омертвевшая от шрамов, походила на кусок старой холстины. Она повисала, немного оттягивая вниз край верхней губы, также обезображенной широким порезом. Даже густые усы и расчесанная борода не могли сгладить этого изъяна королевской внешности. Создавалось ощущение, что Эорманрик постоянно улыбается недоброй улыбкой.
Король, облаченный в красный плащ-каракаллу с золотым позументом сидел на высоком резном троне с подлокотниками, увенчанными рыбьими головами. Очевидно, этот трон, явно греческой работы, был захвачен готами в одном из походов. Скавру бросилось в глаза, что руки варварского вождя очень длинные, с массивными кистями и кривыми пальцами, на которые было надето несколько литых перстней. Возле этих рук крутилось сразу несколько черных борзых собак. Выпрашивая у своего хозяина кости со стола, они лизали его пальцы и тыкались в них длинными мордами, ни на кого не обращая больше внимания.
Скавр приосанился и четким жестом приложил к сердцу сжатый кулак.
- Приветствую могучего Эорманрика из рода Амалов, потомка Асов и повелителя герулов, квадов, бубегенов, ругов и тиудов! - по-армейски зычно отчеканил он.
- Назови себя, - равнодушно велел король.
- Тит Помпилий Скавр, римлянин. Бывший префект шестнадцатого Флавиего Стойкого легиона с эмблемой льва. Верный слуга августа Констанция Второго, несправедливо обвиненный в пособничестве мятежнику Клавдию Сильвану.
Готы в зале немного притихли.
- Что же ты хочешь, префект? - чуть подался вперед Эорманрик.
- Королевской милости. Волею Фортуны ставший жертвой политических игр, преступником для своего народа и изгнанником Отечества, прошу о твоем высоком снисхождении. Позволь служить тебе верой и правдой.
Эорманрик усмехнулся половиной рта. Загудели и засмеялись собравшиеся за столами воины.
- А знаешь ли ты, римлянин, как служат готскому королю? - спросил король и глаза его стали еще глубже, пространнее.
- Твоя воля да будет моим законом, - невозмутимо ответил Скавр. - Что повелишь, то исполню. Позволь лишь не нарушать правил воинской чести и достоинства.
Последние его слова вызвали неожиданное раздражение Эорманрика.
- Ты, стало быть, римлянин, полагаешь, что готы не чтят воинскую честь? - брови короля сурово топорщились.
Скавр быстро понял свою оплошность.
- Прости, повелитель, чужеземца за незнание ваших порядков и обычаев. Я никого не хотел оскорбить. Сказанные слова лишь выражают мое неведение.
- Мы, потомки Вотана, живем согласно божественного закона и следуем своду верховной правды. Мы лучше вас, детей продажного города, погрязших в пороках и вероломстве, знаем, что такое честь и достоинство воина.
- Да что там говорить, вождь! - пылко подхватил Вилигунд, а за ним и другие германцы. - Растащить его лошадьми, чтоб не молол всякую чепуху.
- Тихо! - Эорманрик поднял руку. - Здесь я решаю. И своего слова я еще не сказал.
- Испытать римлянина, - предложил кто-то. - Посмотреть, на что он годится.
- Можно и испытать, - в раздумье проговорил король.
Дружный рев в зале испугал собак, заставив их поджать хвосты. Несколько столов с грохотом перевернулось, так что чаши, кубки и кувшины полетели на пол, разбиваясь на множество осколков.
- Во двор! - рявкнул Вилигунд, махнув могучей рукой.
Целая орава раззадоренных пьяных увальней устремилась к выходу из пиржественного зала, расплескивая вино по столам и одежде. Скавр невольно посторонился, чтобы его не снесло этим бурным потоком.
- Ступай во двор! - толкнул его плечом какой-то чернобородый крепыш со сросшимися бровями и массивным загривком, волосы на котором стояли колом, как у вепря. - Сейчас узнаем, из чего ты сделан и какого цвета твои потроха.
Скавр подчинился.
Вместе с несколькими десятками германцев он вышел из дворца и прошел к вытоптанному пустырю с северной стороны постройки, обнесенному покосившимся плетнем. Должно быть, прежде место это служило для выпаса скота, а потом, когда земля оскудела, перестав рождать свежую и сочную траву, его стали использовать для военных забав и пьяных потех.
Готы заполнили пустырь. Эорманрик встал в стороне, запахнувшись в плащ - бездвижный и невозмутимый, точно императорская статуя на Паланкине. Вокруг него выстроились его оруженосцы - в отороченных железными бляхами кожаных рубахах и шишаках с пучками соколиных перьев. Широкие поясные ремни оттягивала вниз тяжесть длинных мечей-скрамосаксов.
- Позволь, вождь! - Вилигунд обратил на короля умоляющие глаза. - Вотан взывает о жертве!
- Хорошо, - согласился Эорманрик, и оглядел своих воинов. - Все из числа собравшихся здесь знают силу твоего удара, Вилигунд. Твой топор сокрушил столько голов, что если собрать их вместе, получится крепостная башня в десять локтей высотой. Не раз твоя крепкая рука вызволяла братьев из беды в самых тяжелых боях. Сегодня тебе выпал случай сразиться с особым противником, - король косо ухмыльнулся в бороду, а готы зашептались. - Он принадлежит к той породе людей, которая считает себя хозяевами мира. Было время и ты служил в легионах...
- Пока не вспорол жирное брюхо центуриону и не удрал в леса, - вставил чернобородый крепыш из-за спины короля. Его заразительный смех подхватили все германцы.
- Заткнись, Гундовальд, - одернул воина Эорманрик, - здесь я говорю. Так вот, сегодня даже те из вас, кто никогда не видел в глаза римлян, узнают, каковы в деле эти хваленые воины, подмявшие под себя столько народов.
- Готов им не одолеть! - понеслись со всех сторон крики. - Сосунки! Изнежились, словно бабы! Забыли, как меч в руках держать! Наемники за них теперь воюют!
Эорманрик вскинул руку и установилась тишина.
- Но только драться, Вилигунд, ты будешь мечом, - заключил король.
- Верно! - согласились германцы вокруг. - Сделаем римлянину послабление. Может поживет на одно мгновение дольше!
Эорманрик пристально посмотрел на Скавра.
- Готов к бою не на жизнь, а на смерть?
- Да, - подтвердил тот. - Пусть мне вернут мой меч.
Неожиданно король покачал головой и губы его тронуло какое-то жестокое выражение.
- Мы дадим тебе другой.
Он поманил к себе одного из оруженосцев и что-то нашептал ему. Воин заулыбался во весь рот, бросившись выполнять приказание. Вскоре он принес деревянный тренировочный меч с затупленным концом. Готы разразились потоком безудержного хохота.
- Ты хочешь, чтобы я сражался этим? - недоверчиво спросил Скавр Эорманрика, пытаясь понять, что у того на уме.
- А почему нет? - поднял брови король. - Ты явился в мой город, в мой дворец, назвался воином, готовым верой и правдой служить своему повелителю. Так послужи мне, как обещал! Я явил свою волю - тебе ее исполнять. Так принято у готов. Докажи, что достоин королевской милости.
Скавр стиснул зубы.
- Наши воины неустрашимы как львы или медведи, - громко объяснял Эорманрик под одобрительный гул голосов. - Даже если у них нет оружия, они могут голыми руками разорвать врага на части. Посмотри на эти мужественные лица! Гундовальд Великолепный, конунг дружины Вепрей. Хоть он и неказист ростом, но однажды обратил в бегство целый отряд языгов своей доблестью. Тургар Костолом, конунг дружины Волков. Его железный кулак может проломить любую стену. А это, - король указал на седовласого воина с желтоватым сухим лицом и голубыми глазами, - Хродгер Хромоногий, конунг Беркутов. Он никогда не устает в бою и не чувствует боли. Никто не берется пересчитать все шрамы, покрывающие его тело от макушки до щиколоток.
Король перевел взгляд на Скавра, не скрывая насмешки.
- Как видишь, у меня нет недостатка в хороших воинах. Если ты и вправду намерен сохранить свою голову и найти приют в моих владениях - докажи, что ты лучший!
При этих словах даже старые готы, смотревшие на римлянина недружелюбно, покачали головами.
- Мне не нужен еще один воин, - подвел итог Эорманрик, - но мне нужен воин, равных которому нет.
- Хорошо, - после короткой паузы ответил Скавр. - Я докажу тебе, повелитель.
Одной рукой он взял деревянный меч, который подал ему королевский оруженосец, другой сгреб складки пенулы, перекинув ее на левый бок.
Тем временем Вилигунд сбросил на землю свой плащ и простер руки к небесам.
- Владыка мечей и повелитель валькирий! Вотан-Всеотец, объезжающий долины Валгалы на своем восьминогом коне! Прими от меня эту жертву, чтоб сердце твое умилостивилось, а око смотрело на нас благосклонно.
- Эй, римлянин! - окликнул Скавра Гундовальд. - Пока душа еще не покинула твое тело, помолись своим богам. Пусть они помогут тебе умереть быстро и без мучений.
Скавр опустил глаза, не выдавая своих чувств. Он слышал, как его противник с хрустом расправил могучие плечи и вытащил из ножен тяжелый меч.
- Иди сюда, римлянин, - басисто проговорил он. - Твои предки заждались тебя. Я много зла натерпелся от вашего брата, но тебе обещаю - конец твой будет легким.
Скавр отшагнул правой ногой назад, чтобы оказаться к германцу левым боком, и поднял меч, отведя его под углом к голове и острием к противнику. Вилигунд хмыкнул, узнав привычную позу легионера. Сам он чуть присел на своих кряжистых ногах, а потом, с неожиданной для его крупного тела ловкостью пару раз перебросил клинок из одной руки в другую. Эорманрик вскинул длань, давая знак к началу поединка.
С хриплым ревом Вилигунд сорвался с места, и меч его расчертил в воздухе широкую борозду. Скавр был готов к этому и ушел в сторону. Потом еще несколько могучих махов легли слева и справа, распоров пространство, словно тонкое покрывало. Римлянин, между тем, размотал конец своей пенулы и теперь вращал его, отвлекая внимание гота и не давая ему нанести точный удар. Он выжидал, проворно уклоняясь. Наскоки противника были опасны - Вилигунд двигался как ураган, закручивающийся волчком. Он то расширялся, то сжимался, обдавая каскадом бешеных водяных струй. Но Скавру оказалось достаточно всего одного мгновения, когда внимание германца чуть ослабло после серии неудачных атак. На возвратном движении меча Вилигунда римлянин с силой хлестанул его плащом по глазам. Голова гота запрокинулась назад, и Скавр, подступив сбоку, ударил его деревянным мечом по запястью. Клинок свалился на землю как стальной брус.
Вилигунд заревел во всю мощь своих легких, однако горло его уже упиралось в острие деревянного меча римлянина.
- В настоящем бою ты был бы мертв, - тихо сказал ему Скавр, лишний раз убедившись в мудрости наставлений старых легионных ветеранов: стараться колоть мечом, но не рубить.
Гот сверкнул глазами и в ярости оттолкнул от себя римлянина, едва не опрокинув его. Он поспешно нагнуться за своим мечом, однако Скавр не позволил ему поднять оружие, запрыгнув на широкую спину Вилигунда, как наездник запрыгивает на дикого скакуна. В следующий миг римлянин плотно зажал шею германца между локтевым сгибом правой руки и предплечьем левой.
Вилигунд мычал, хватая ртом воздух. Он резко выпрямился, без труда подняв в воздух повисшего на нем противника, но сбросить его не мог, как ни пытался. Скавр вцепился в гота мертвой хваткой. Вскоре германцу стало не хватать дыхания и те, кто стоял рядом, увидели его выкатившиеся белки глаз, побагровевшую кожу лица и вздувшиеся на висках вены. Готы схватились за мечи.
- Отпусти его! - приказал Эорманрик.
Скавр соскользнул на землю, разжав тиски на шее полузадушенного противника. Вилигунд бухнулся на колени, откашливаясь и жадно заглатывая воздух.
- Должно быть, эти римляне еще на что-то способны, - задумчиво проронил тот, кого называли Хродгером Хромоногим.
- Решение за тобой, повелитель, - Скавр приложил кулак к сердцу, обращая глаза на хмурое лицо Эорманрика.
- Я дарю тебе жизнь, - сухо произнес тот. - Сегодня можешь гулять на нашем празднике как почетный гость. Но завтра перед жертвенником Вотана ты принесешь мне присягу согласно нашим законам.
Король отвернулся и прошел через ряд расступившихся перед ним воинов.
- Только запомни, - бросил он, удаляясь, - что после того, как ты поцелуешь мой меч и произнесешь слова клятвы - каждый твой вдох будет принадлежать мне без остатка. Ты будешь служить процветанию рода потомков Асов.
--
Глава 3. Под пологом леса.
На Радуницу в селище всегда было много купцов. Случалось бывать тут и иноплеменникам из дальних краев. Князь Борислав поощрял торговлю с соседскими людинами, призывая родовичей жить гостьбою, а не враждой, крепить дружбу меж разных родов братиной и честной меной.
На торговище у внутренних ворот тына с утра было уже не протолкнуться. Всюду стояли груженые возы, топтались кони, люди. Гомон стоял ярый. Всю последнюю седмицу родовичи Светозара готовились к торжествам, да подбивали товар, чтоб было чем удивить иноземцев. Несли на торг мед и медовицу, шубы из пушного зверя, добротно каленые клинки, кожи, воск, браслеты, кольца и ожерелья.
Сегодня в селище пожаловали ромеи: шестеро богатеев-купцов со своим добром, с ними дюжина наемников-ясов и два десятка слуг - носильщиков, писцов и счетоводов. Понятное дело, что поглазеть на них собралась целая толпа.
Светозар ни свет-ни заря тоже уже был у ворот тына под бревенчатой сигнальной вышкой. Едва дождался, пока кликуны объявили начало торга. Не хотелось ему дома сиднем сидеть, да белую сдобу лепить - душа просила новых впечатлений. А где их еще сыскать, как не на большом торговище, где можно послушать, о чем народ судачит и заморских гостей посмотреть? Еще и хорошего меда из долбленок всласть напробоваться.
Вот и толкался юноша промеж рядов и лотков, разглядывал ткани, рыболовные сети, мечи и топорища. Слушал, что говорят. Ромеи ему совсем не понравились. Бритолицые, холеные, пахнущие ладаном, они глядели на всех свысока. Даже длинные плащи, прошитые широкой каймой, топорщились на них как-то заносчиво, шелестели, как паруса иноземных лодий. Торговались неуступчиво, а слуг своих - пучеглазых запуганных отроков, гоняли нещадно.
Выставили на лотки большие корчаги с вином, а пробовать не дозволяли. Сундуки приволокли с разным добром: тут и златое литье, и самоцветы в оправах, и жемчуга - а близко тоже не подойди. Светозар даже приуныл немного. Хотел уже отправиться восвояси, как вдруг один из ромеев - чернявый, зеленоглазый, с родинкой на щеке - окликнул его.
- Эй, росомон! Ступай сюда.
"По-нашему лопочет", - отметил про себя Светозар.
Ромей и вправду сносно говорил на языке вятов. Но для большей ясности поманил юношу пальцем и подмигнул ему. Из подкладки плаща достал что-то, похожее на оберег. Светозар уже видел такие на иноземцах, да только издали.
- Смотри, - произнес ромей, загадочно улыбнувшись.
На раскрытой ладони лежала точеная фигурка из серебра. Тощий человечек - одни ребра торчат. Голова поникла, руки-ноги к скрещенным жердям подвязаны.
- Кто это? - Светозар явно недоумевал.
- Бог.
- Бог? - переспросил юноша. - Ишь ты...
Пожав плечами, он пошел дальше.
Все же чудные люди эти ромеи. Одеваются в длиннющие наряды, точно женщины, маслами разными натираются. Да и боги у них тоже чудные. Светозар мысленно сравнил изможденного человечка на жердях с благодушными, пышущими силой и огнищем духа образами Сварога и Перуна. Усмехнулся.
К полудню торг уже почти затих. Близилась пора застолий и потех, а торговцы и менялы, довольно подсчитывая барыши, сворачивали товар. На большом пустыре - обычном месте всех сходов - появились спиваки, гусляры и народ, охочий до плясок и забав. Здесь разливали крепкую медовуху, потчевали кнышами с соленой капустой и сластями, чтоб уважить память прадедов, обретавшихся у Красной Горы и порадоваться своим сродством с их душами.
Иноземцев уже позвали на княжью братчину отведать пряженого мяса, сбитня, да испить по чарке-другой сыты.
Светозар, слонявшийся без дела, поднялся к оградью верхнего тына, чтоб посмотреть с высоты на лесные просторы. Он любил лес до самозабвения и мог бродить по нему с восхода до заката. Каждый перелесок, дубрава или березовая рощица были изучены им до корешков и листиков. Никто кроме него среди родовичей так хорошо не знал всех лесных дорожек, троп и развилок, звериных нор и лежбищ, топей и гиблых мест. Лес был для юноши родным домом. Его неотвязно тянуло под эти густеющие своды, где можно было расслышать дыхание травяных духов, шепот озерных дев и скрипы чащобных лесовиков. Светозар давно уже стал своим и для лосей, и для зайцев, и для голосистых перепелок, которые не сторонились его присутствия.
Сейчас, с укрепления на восьмисаженевом холме были хорошо видны сочно-зеленые с изумрудным отливом просторы потаенных кущ, рассеченные лишь узкими прожилками рек. В этом чарующем мире властвовало дремотное спокойствие, хранилась полусонная тайна вечности. Но тот же самый лес мог подчас исторгнуть из своих недр и нежданную угрозу.
Зоркие глаза юноши уже различили три черные точки на дальнем отшибе равнины. Они стремительно приближались, и Светозар распознал в них княжьих комонников, летящих к селищу во весь опор. Похоже, они несли с собой тревожные вести, а дозорный со смотровой вышки уже бил в било. На дворах залились лаем собаки.
Комонников, взмыленных и смурных, встречал в воротах сам воевода Радомил - крепкоплечий воин с сухим щербатым лицом и колючей бородой. Не дав им даже расседлать лошадей, он о чем-то долго с ними шептался. Потом повернулся к людинам, скопившимся у тына, и грянул басисто:
- Расходись народ, то вам не потеха. Гуляй себе всласть, не жди беды.
Однако шила в мешке не утаишь. И пошли уже ходить средь люда слухи да пересуды, разносясь на разные лады.
- У Мелового Холма годь видали, - шептались одни. - Может сотня воев будет, а может и поболе. С сулицами идут, с луками, на конях. А куда - неведомо.
Другие же били себя в грудь и клялись.
- Идет чело большой гридни! За ней - ворогов тьма.
Как ни пытались старосты народ урезонить, а праздник уже был омрачен. И лавки оставляли, и столы со снедью, и чарки на столах. Разбредались по домам, снимали со стен щиты да палицы, тащили к тыну бадьи со смолой, стрелы. Воевода со своими подручными закрылись в княжьей горнице, о чем-то толковали.
Вскорости в избу к Тверду заявился бирюч от самого Борислава.
- Собирайся, Светозар! - сказал, как обухом по голове вдарил. - У князя к тебе поручение.
Юноша даже глаза вытаращил.
- Тебе все пути на десять верст окрест ведомы. Вот и сведешь ромеев-купцов к вымолу у Большой Реки. Там ихние струги отплытия дожидаются.
К Светозару наконец вернулся дар речи.
- Что ж Радомил к ним гридней не приставит? - вымолвил. - За копьями-то оно надежнее будет. А ну, как годячина на нас наскочит?
- Ты, гляжу, супротив воли княжьей идти удумал, дурачина? - строго поднял бровь бирюч. - Советы давать? А кто стан боронить будет, ежели ворог подступиться, ты подумал?
Светозар опустил голову.
- Стало быть, - смягчился бирюч, - ромеев нужно свести тайными тропами, через чащи, чтобы наверняка вышло. Потом воротишься.
- Справлю, - заверил юноша.
Отцу, возившемуся на дворе с силками, решил до поры ничего не сказывать - выскочил из дома стрелой, только меч, каленый в кузне деда Добросвета тихонько из сеней забрал.
А у избы Борислава уже толкались ясы. Толковали что-то по своему - громко, скрипуче, ухмылялись. Светозар краем глаза оценил их: броня тяжелая, из сплошных пластин; шлемы литые, с наличьем; копья на три сажени длиной и клинки широченные на боку - не зря их "опоясанными мечами" кличут. А с коня бьют - в щепы разносят, уж о том он наслышан.
Юноша немного успокоился, хотя и сам был не робкого десятка. Подсягу свою Светозар прошел в три года, а ратное дело под оком Радомила осваивал - уж тот спуску не давал.
Ромеи собирались долго. Пока возы загрузили, пока лошадей впрягли - солнце легло уже в пол дерева. Заприметив Светозара, зеленоглазый купец с родинкой подмигнул ему, точно старому знакомцу. Как оказалось, звали его Синистием. По слову Фотия, что головой у ромеев был, наконец тронулись. Светозару гнедого жеребца выдали с княжьего двора. На нем и выехал вперед всех. Ясы, взгромоздясь на своих коней, следом потекли - только железо гудело. Позади них, скрипя колесьями, возы с поклажей заковыляли по кочкам. Слышно было, как погонщики тягловых меринов стегают, что есть мочи, да кричат им что-то сквозь зубы.
Когда с холма стали спускаться, с Светозаром поравнялся Синистий. Взгляд светился лукавством, край губы в улыбке оттопырился.
- Вы, росомоны, все сидите в своих лесах и мира за ними не видите, - начал медленно, с расстановкой. - А мир тот велик. И моря есть бескрайние, где волна до небес взлетает, а потом с грохотом рушится вниз, унося в пучину все, что на пути встает. И горы есть высочайшие, на которые только самые смелые птицы и могут взобраться.
- А ты отколь знаешь? - недоверчиво посмотрел на него Светозар.
- Сам повидал. Дальние страны, людей. Есть земли, где народ в одних шелках щеголяет. В других - все в жемчуга и злато разодеты. А где-то - и вовсе нагишом ходят. Есть люди черные, как сажа от костра, есть бурые, как вымоченная древесная кора.
Светозар аж рот разинул от удивления.
- А еще, - продолжал ромей, впадая в азарт рассказчика, - ездят люди на огромных зверях с большими ушами и двумя хвостами - один спереди, другой сзади.
- Неужто есть такие? - в душу юноши закрались сомнения. - Поди, брешешь ты мне.
Синистий рассмеялся.
- Щука, живущая в маленькой речке и считающая себя владычицей вод и рыб, тоже не ведает, что есть необъятное море. И невдомек ей, что водится в том море рыба-кит величиной с гору.
Светозар обиделся.
- Посмотрю я, ты выдумщик заядлый. Любите вы, ромеи, над людьми потешиться. Мы люди простые. Если и болтаем когда небылицы, то во хмелю, а не затем, чтоб головы другим дурить.
Синистий снова засмеялся.
- Не сердись на меня. Не было у меня умысла над тобой потешаться. Говорю про то, что сам воочию видел. Велик и чудесен этот мир, и много в нем необычного, диковинного. Но таким уж сотворил его Господь по воле своей.
Светозар нахмурился.
- Это ты про бога своего толкуешь? Того, что на перекрестье висит?
- Нет, тот сын его - Спаситель Людей. А я говорю про Всевышнего, творца вселенной. Спаситель пришел в наш мир, чтобы истину нам явить. Заставить жить не страстями, но верой. Он все грехи наши перед Создателем искупил.
- Не разумею я тебя, - пожал плечами Светозар. - Отколь грехам взяться? Сердце наше вещее, оно само нам путь кажет, как в ладу со всем миром жить. А коль в ладу мы с миром, то и с творцами его тоже. Мы одной крови с ними, одного корня. Зачем вера нужна? Боги есть боги, они в нашей вере не нуждаются.
- Вера праведная должна по жизни вести, - возразил ромей. - Без нее человек слаб и немощен, как тростинка под ветром.
- Ишь чего выдумал, - Светозар усмехнулся. - Может вы, ромеи, и слабы, раз такими себя считать готовы. Но мы - другое. Правда - в нас самих. Так нас деды и прадеды учили. С землей своей заедино, с богами отчими, с памятью пращуров. С каждым кусточком края родимого, с каждым прутиком. Все это мы. Не верой, но веданием силен человек. Я так разумею: коль ведает он сердцем Вещий Путь жизни, то ведает все, что под небом создано. Ты говоришь, что мир наш мал, а я тебе отвечу, что он нескончаем. Оттого, как в каждой капельке росы, в каждой травяной жиле открыты для ока нашего диковинные тайны и секреты. Предел твоего мира - там, куда не может дотянуться твой взгляд. Но мы зрим и то, что для простого взгляда скрыто. Это знанье божественное, оно человеку свыше даждено и в сердце его хорониться. То знанье мы ценим и бережем, а не ждем от других каких-то мудреных истин.
Синистий закусил губу. Похоже, охота продолжать разговор у него пропала, но взгляд его Светозар растолковал верно. Мол, что с вас взять, варваров неотесанных, в невежестве погрязших. Упрямых убеждать - только время тратить.
- Ладно, друг росомон, давай дорогу показывай, - махнул рукой ромей, стараясь скрыть свое недовольство.
А равнина меж тем уже растаяла в темени могучих вязов, закрывших полнеба раскидистой кроной. Лес объял со всех сторон. Старший у ясов разделил своих воев, отрядив четверых самых рослых вперед. Сначала они ехали по краям от Светозара, потом, когда лесная тропа сузилась, за ним - след в след. Пару раз оглянувшись, юноша подметил, что люди то бывалые: ни тени волнения, ни страха не отражалось в глазах, скорее, в них застыло холодное равнодушие. Отряд теперь вытянулся в одну длинную цепь. Светозар хорошо понимал всю опасность такого передвижения, но иного способа одолеть извилистую дорогу в толще древесных стволов и кустарников не было. Он вел ромеев к реке хитрым путем между болот, через дебри дремучих ольховников и нагромождения сухостоя. Навязчивый гнилостный запах висел в воздухе, касался лица, въедался в одежду.
Юноша бдительным оком озирал округ, подмечая каждую мелочь. Жителя леса трудно обмануть. Он без труда читает знаки, оставляемые этим большим живым существом. По травинкам, листьям, веткам и коре определяет, какой зверь прошел через кущи, где свили гнездо птицы. А уж присутствие человека и следы его пребывания утаить от него и вовсе невозможно.
Еще Светозар хорошо различал запахи леса. По ним он мог уверенно сказать, где находиться медвежья берлога или лисья нора, где прошмыгнул заяц или играла со своими детенышами росомаха.
Всадники в броне двигались грузно, однако еще тяжелее ползли повозки, утопая колесами в вереске и мху, запинаясь за корни и сучья. Иной раз они наглухо застревали, и тогда ромейские слуги спрыгивали на землю, чтобы столкнуть их с места. Установилась холодная тишина. Потревоженные людьми птицы разлетелись, звери попрятались и затаились, даже сверчки и лягушки умолкли.
Фотий - тучный, пухлогубый и курчавовласый как ягненок - гнал вперед без удержу. Светозар уже понял, что человек этот нрава скверного, вздорного. Громыхая литыми перстнями, он неустанно махал руками и бранился. Светозар языка его не разумел, но высокие взвизги, то и дело прерывавшие тяжелое сопение купечего головы, были слишком красноречивы. Похоже, ромей страшился, что годь может захватить лодии у вымола и отрезать дорогу назад, в страну пурпура и злата.
Однако юноша оставался спокоен. Он знал, что лишняя спешка часто становится причиной пагубы. Всматривался глазами, вслушивался ушами, внимал сердцем. Ясени и клены шевелили листвой, и Светозар понимал их шепот. Дерева мудрые, если к ним быть открытым душой, то всегда помогут, упредят опасность, отведут беду. И предостеречь могут, и совет какой дать. Все то вотчина Святовидова, пристанище раздольной весны. Обернуться бы, конечно, до темна, пока ладья Макоши в небеса не выплывет, погоняемая стрибожьими ветрами...
Чем ближе к реке, тем сильнее болотища зажимали тропу. Кочек становилось все больше, ольховники сменялись низкорослым ельником. Перегной и щепа под копытами коней в густую кашу сбились. Теперь ясы и ромеи все больше по сторонам стали засматриваться. И впрямь: повсюду черные пни, коряги причудливые - не то на зверье, не то на людь похожие, ил ухает так, точно кто живой стонет. Да еще воронье принялось гаркать, над лесом кружить.
- Эй, росомон! - окликнул Синистий. - Смотри там, не зевай. Не загуби в этих проклятых трущебах, - голос его сделался дребезжащим, ломким. - Не хочу, чтобы мои кости птицы и звери ворошили...
Но Светозар помышлял просто: если уж конникам идти трудно - по два в ряд продираются, а возы насилу пролазят - то уж большому вражьему отряду пробиться будет еще трудней. Не развернешь ратичей, не разгуляешься.
И все же, через какое-то время он тоже стал примечать внутри себя непокой. Ежели все идет своим чередом, то отчего так бьется сердце? Позеленевшие ото мха древесные стволы принялись подрагивать. Воронье умолкло. Еще настойчивее Светозар вслушивался в голос листвы, в трепыханье ветров, забивавшихся в глубокие дуплища. Где-то треснула сухая ветка.
Вдруг юноша придержал коня. Лицо его, кожа почуяли хлад - разлившуюся в воздухе вязкую сырь. Повернувшись к своим спутникам, он поднял ладонь.
- Стой! Дальше идти нельзя. Поворачивай!
Ясы выпучили глаза. Копья их стукнулись о латы. Из-за их спин отчаянно заверещал Фотий, словно хряк, которому хвост накрутили.
- Что за дело, росомон? - Синистий, привстав в седле, всматривался в Светозара немигающими глазами.
- Глянь, - ответил ему юноша. - Видишь, трава к земле приникла? Листы на деревах друг к дружке жмутся?
- Говори яснее, - ромей терял терпение.