Смирнов Дмитрий Сергеевич, Бурланков Николай Дмитриевич : другие произведения.

Ладья Северного Ветра

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    3-я и заключительная часть романа "Ладья, плывущая к Солнцу". Становление полянского княжества и его борьба с Хазарским каганатом, странствие героев на Север в поиске потомков гипербореев, легендарная битва при Бравалле, в которой сошлись крупнейшие силы славянского и скандинавского мира.

   Ладья, плывущая к Солнцу.
  
   Часть 3. Ладья Северного Ветра.
  
   Глава 1. Сердце предания.
  
   ...Непокорные волны, точно крылья огромных птиц, раскрывались над головами людей. Взбрыкивали, как ветрогривые кони, шипели и вились, как змеи, пытаясь перемолоть все то, что попадало в объятия их ледяных колец. Но умелые кормчие знали, как обуздать гнев Моря-Путевода. Они уводили ладьи из-под навесов вод, неустанно разворачивали их высокие лебединые носы навстречу пенным валам, разбивая упругую силу моря. Головы, венчающие суда северян, вбирали в раскрытые птичьи клювы потоки бурных ветров, а Ставы Дороги, начертанные на боках ладей, смиряли норов волн. Когда паруса, украшенные златом Солнечного Лика, перестали трещать, а крутящиеся колесом валы присмирели под днищами десятка стругов, люди смогли различить вдали белую кромку земли.
   - Взгляни, князь! - молвил Ворон, кормчий головного судна северян, приложив длань к мохнатым черным бровям. - Остров!
   Молодой вождь, узкий в поясе, но широкий в разлете плеч, прищурил глаза. Он стоял на носу, завернувшись в багряный плащ и расставив крепкие ноги, обутые в сафьяновые сапоги.
   - Правда твоя, - признал он. - Клянусь Отцами-Божичами, я никогда еще не видел таких белых скал. Земля эта отмечена Небом.
   - Молви свое слово, - попросил Ворон, - и мы исполним твою волю.
   Князь думал недолго.
   - Остров оказался на нашем пути высшей волею. Дай знак на другие ладьи! Будем искать, где примкнуть к берегу.
   Кормчий только кивнул в ответ, и протрубил в рог.
   - Что скажешь, премудрый Филин? - князь повернулся к высокому жрецу, голубыми очами уже ощупывающему каменистую кромку. - Сулит ли удачу знакомство с новой стороной?
   - Отец наш Сварог шлет нам знак, - Филин накатился ладонями на борт ладьи, подался вперед. - С кромки Сварги Златой спускался он на берег сей. Бродил средь сосен и отдыхал в тени их, пил из родниковых ключей, что бьют из скальных расщелин. А покидая благословенную землю, оставил приглядывать за ней ясного сокола своего Рарога. Ибо здесь, на Белом Острове, главном из шести морских островов, предчертано сохранится премудрости Сварожьей в час, когда остальной мир погрузится во мрак. Сколь бы сильно ни менялся облик Света Белого вокруг -- здесь уцелеют знания Отцов-Божичей, дабы направлять людей по пути Правды. Города и державы падут, но остров сей, как кладовая высшей правды, сумеет уберечь себя от ветра невзгод.
   Подивились спутники словам жреца.
   - Ежели столь многое связано с этой тихой землей посреди бурных вод, - произнес князь от лица всех, - то надлежит воздать ей почет. Ветровей привел к ней наши ветрила. Мы остановимся на Белом Острове, прежде чем продолжить путь.
   - Только ли это, князь, влечет тебя к его белокаменным берегам? - спросил жрец. - Или иное желание теснит твою грудь?
   - От твоего взора и пылинке не укрыться, - не стал скрывать вождь. - Желаю узреть Рарога Ясного, говорить с ним. Слышал я, он может вещать людям человечьим голосом.
   - О чем хочешь ты говорить с вещей птицей?
   - Совета просить хочу. Град Светич, бездну лет бывший опорой мира, ныне сгинул в пучине ледяных вод. Сгинули наши сородичи, сгинула былая жизнь наша в счастливом краю. Но Отцы-Божичи сберегли нас в годину бед. Стало быть, нам и вершить ныне ряд, который свяжет отжившее и грядущее. Торить новые тропы и сохранять опыт пращуров во благо потомков. Вот и хочу знать - куда ныне вести народ свой?
   Жрец согласился.
   - Ты мыслишь разумно, князь. Бремя, что лежит на твоих плечах, тяжело. А совет Бел Сокола Рарога поможет направить крылья наших морских птиц в край, где ждет нас процветание.
   - Как же нам встретить его? - вступил в разговор кормчий. - Рарог едва ли спустится с каменных вершин на наш зов.
   - Я отыщу его, - заверил князь. - Остров невелик. Пока наши братья смолят днища лодий, я обойду его от края до края.
   - Нельзя тебе идти одному, - остерег князя Ворон. - Мы не ведаем, кто населяет Белый Остров ныне. Многие лета минули с тех пор, как нога Небесного Коваля ступала на эти каменистые берега. В горах, в лесах и озерах здесь могут обретаться невиданные создания.
   - Прав кормчий, - признал Филин. - Возьми с собой отряд добрых ратников. Изменился мир с зачина времен. Немало в нем расплодилось созданий, враждебных живой душе. Встречи с ними таят угрозу.
   - Пусть будет так, - согласился князь. - Ворон останется на берегу с нашей ратной дружиной. А я с дюжиной удальцов направлюсь в самое сердце острова.
   - Я бы тоже желал идти с тобой, князь, - Филин взял в руки резной посох, увенчанный восьмилучевой звездой.
   Князь кивнул головой.
   - Куда же мы без твоего бдительного ока, - улыбнулся в русые усы.
   Ладьи огибали отвесные уступы скал. На их макушках взгляды северян цепляли островки мхов, темно-зеленые кусты и длинные сосны с густыми кронами. Кормчие выглядывали место, где можно пристать, однако удобную бухту пришлось искать долго. Твердые каменные налобья, посеребренные солнцем, слишком неохотно уступали ворсистым холмам и заливным лугам. Наконец, суда достигли бледного мыса, поросшего редкой сухой травой. Лебеди моря облегченно уткнули головы в песчаную отмель, позволив людям спуститься со своих спин.
   Двенадцать самых опытных воинов отправились со своим князем, кормчий же Ворон с остальными северянами остались чинить ладьи и дожидаться возвращения товарищей. Жрец Филин замыкал отряд ратников, шагающих к алеющим маковым полям, расстелившим пышный плащ в ногах у соснового бора.
   Чем дальше продвигались северяне вглубь острова, тем плотнее обступала их тишина. Шум моря затихал за их спинами, а вокруг беззвучно шевелились волосы пахучих трав. Под сводами леса затишье стало еще глубже, бездоннее.
   - Ты и впрямь думаешь, жрец, что есть здесь кто-то, кроме мотыльков и гусениц? - осведомился князь у Филина.
   Тот выжидательно сдвинул свои длинные брови и огляделся.
   - Не сомневайся, князь. Белый Остров обитаем. Но жители его не торопятся встретить тебя поклоном...
   Воины шли через лес, мимо мшистых отвесов и необъятных в охвате сосен с замысловатыми корневищами. Сухая, прочная земля, слабо тронутая темным лишаем и папоротником, стучала под подошвами сапог. Колючие кусты вздрагивали еловыми лапами, среди которых порой выглядывали бусины алых и желтых ягод. За сосновником обнажилась низина меж двух холмов с проплешинами, а вдали, у окоема - шапки горных вершин. Здесь на северян глянул длинный жердяной дом с соломенной кровлей.
   - Вот и жилье, - Филин остановился, уперев в землю посох.
   - На вид похоже на человечье, - заметил князь, решительно устремляясь вперед. - Поглядим, рады ли тут будут гостям.
   Опорные столбы жилища были глубоко вбиты в землю, а снаружи укреплены сизыми, словно обтесанными валунами. В сторонке притулилась клеть с покосившимися стенами, грубо сколоченная внахлест.
   Князь первым переступил порог, но сразу отпрянул. Из полумрака вынырнули ярко-зеленые глаза с красноватыми прожилками.
   - Кто вы? - скрипнул дребезжащий старческий голос.
   - Странники из Светоносной Страны. Утратив отчизну, скитаемся по миру в поиске нового пристанища. Имя мое Сокол, потомок Яр-князя Солнцеликого. Назовись и ты!
   - Бабура, - прозвучал ответ слегка дрогнувшим голосом. Северяне поняли, что говорят с женщиной. - Из рода Детей Ветра.
   Филин, видевший в темноте так же ясно, как и при свете дня, уже различил в глубине дома еще нескольких женщин с растрепанными черными волосами.
   - Где же ваши мужчины? - спросил жрец.
   - Померли многие лета назад, - сообщила Бабура. - Кого кабан на охоте порвал, кого прибрали волки.
   - А дети?
   - Мор да недуги унесли. Только мы, семеро старух, и остались от всего рода.
   Северяне помолчали в раздумье.
   - Скоро стемнеет, - молвила Бабура. - Ты, князь, и сородичи твои могут остаться до света под нашим кровом.
   Сокол переглянулся со жрецом.
   - Нам надо дойти до гор, что мы видели за лесом, - был его ответ. На челе пролегла складка.
   - Не успеете, - возразила Бабура. - Это Гремячьи и Волчьи Горы. До них полдня пути. Ночь застигнет в лесу - не обрадуетесь. В ночной лес идти - трижды подумать надо. Лихо лютое по лесам и лугам бродит, жатву собирает.
   - Тогда мы принимаем твое приглашение, добрая женщина, - вынужденно согласился князь.
   Бабура указала рукой в левый угол жилища, где проступали очертания перегородки с проемом. К матицам ее был прибит шерстяной полог.
   - Там ляжете! Поутру я вас подниму.
   Князь оглядел своих людей.
   - Ястреб, Коршун! - распорядился он. - Вам до полуночи стражу нести снаружи. Потом вас сменят.
   Гости прошли в отведенную им часть дома. Там они расстелили свои плащи прямо на полу, присыпанном сухой соломой.
   - Лучше бы нам подыскать другое место для ночлега... - шепнул Филин.
   - Что тебя тревожит? - Сокол повернулся к нему.
   - Все, - признался жрец. - И дом этот, и хозяйки его.
   Князь почесал лоб.
   - Нас здесь дюжина оружных мужей. Нам ли бояться семерых немощных старух? Поутру мы продолжим путь, а сейчас будем радоваться тому, что Отцы-Божичи послали нам крышу над головой.
   Филин не прекословил, однако задержался перед входом и долго раскладывал обережные знаки из костей и трав. Северяне разломили и съели несколько больших лепешек из походных сум, запили водой из плетеных фляг. Потом устроились на плащах, сомкнув веки, и дом наполнился дыханием спящих.
   Однако сон этот оказался недолог. Среди ночи князь проснулся от страшного томления, бередившего душу. Точно обрушилась на него ветхая избушка и погребла под обломками. Он приподнялся. Прислушался: кто-то скребся в дверь, как бы силился просочиться через неодолимую преграду, повизгивая и подвывая.
   Товарищи его спали беспробудно, беспечно, как дети. Князь встал на ноги, отдернул перегородку - и замер.
   Сквозь дверные щели пробивалась луна. Но ее сияние перекрывала большая тень -- косматая, неровная. Она качалась возле двери. Силясь войти внутрь, натыкалась на незримую преграду. Что-то вновь и вновь останавливало ее на самом пороге.
   Предательский страх навалился на Сокола. Он отогнал его с немалым трудом. Заставил вспомнить себя, что там, снаружи, остались двое сторожей. Князь шагнул к двери - но Филин опередил его, ухватив за руку.
   - Постой, князь! Им уже не поможешь, а себя погубишь.
   - Что там? Ты знаешь? - Сокол сбросил с себя оцепенение. Переменился в лице и выдохнул в полный голос: - К оружию!
   Отлетела отброшенная сильным ударом дверь. Похватав мечи и палицы, северяне выбежали из дома, еще не придя в себя ото сна.
   Полная луна озаряла лужайку холодным ровным мерцанием, помогая видеть то, что свершилось тут совсем недавно.
   Коршун лежал на земле, запрокинув голову, почти оторванную от тела. Ястреб еще бился в судорогах, зажимая шею, из которой хлестала кровяная струя.
   - Кто? - Сокол нагнулся к умирающему ратнику, пока спутники его ошалело шарили глазами по сторонам.
   - Пес... - булькая горлом, успел выговорить воин, прежде чем испустить дух.
   Князь повернулся к жрецу:
   - Где хозяйки? Их нет в доме.
   Жрец ответил не сразу. Сперва дождался, пока все вернулись под крышу, и заложил запор.
   - Боюсь, братья, плохи дела наши. Старухи, которых мы приняли за людей, умеют обращаться в Псоглавых тварей. И всех путников, что попадают на остров, они безжалостно умерщвляют.
   - Что же нам делать теперь? - вопросил Сокол.
   - Возвращаться к лодиям, - рек Филин. - Худое это место. Давно покинули его светлые боги... Коршун и Ястреб не просто ратниками были, но мужами, сведущими в воинской ворожбе. Могли совладать с любым зверем лютым. Однако пали от зубов неведомых нам тварей.
   - Мы явились на остров для встречи с Бел Соколом Рарогом, - напомнил князь. - Ужели оставил он свою обитель? Не верю тому. Боги ждут от нас дела, для того и привели сюда. Очистим Белый Остров от нечисти! Надо лишь понять, где искать Псоглавок...
   - Сами нас найдут, едва мы покинем дом, - заверил Филин. - Нам не укрыться от них ни на земле, ни под землей.
   - Тогда до света останемся здесь, но как рассветет -- двинемся на поиски.
   Жрец поразмыслил.
   - Мы можем долго топтать ногами остров, гоняясь за дикими тварями, - сказал он сородичам. - Только есть ли в том нужда? Не лучше ли нам встретить Псоглавок там, где нам будет удобно?
   - Что ты затеял? - нахмурился Сокол.
   - Разве ты забыл, князь, как делают засеки на опасного зверя? Главное подготовить место в ложбине, укрыв под лапником острые колья.
   - Продолжай! - глаза Сокола загорелись. - Замысел твой хорош. Но как заманить в ловушку этих страшных тварей?
   - Придется вспомнить мои умения, - тонко улыбнулся Филин. - Зверовичи, принимающие песье обличье, движимы зовом крови и смерти. С помощью Навьей Песни я призову их туда, где мы будем их ждать. Песнь эта - влечет за собой всю лютую силу, что вершит в Яви свой промысел, помимо ее воли.
   - Пусть будет так, - согласился князь.
   На заре, как проводили огнем погибших товарищей и над прахом их насыпали холм, северяне отправились в путь. Но прежде того сожгли жилище Псоглавок, едва не погубившее всех.
   Изучили дубравы и боры острова. Удобная низина сыскалась в гуще старых порыжевших ельников. Здесь северяне принялись за работу: срубили несколько крепких жердин, очинили их и глубоко вкопали в землю. Среди рядов поторчи, присыпанной ветвями, оставили проходы, в которые мыслили отступить под напором Псоглавок.
   - Создания эти обладают превеликой силой, - наставлял ратников Филин. - О том не забывайте и не состязайтесь с ними в боевой удали. Будьте наготове! Как только ринутся на вас - отходите меж остряков, чтобы завлечь их в западню. Копьями, стрелами и мечами бейте лишь тех, кто сумеет вырваться.
   Воины согласно кивнули. Когда закончили мастерить засеки и сгустилась ночь, Филин завел свою заунывную песнь. Запищали ветви деревьев, а налетевший ветер причесал траву и кустарники. Сама Мать-земля зашлась охами, и казалось, будто в небе, раздвигая космы туч, забили тени широких зловещих крыльев. Навалилась тяжесть на сердце, давящим и липким стал воздух.
   "...Закатилось Солнце Ясное в ночи безликой. Мраком оделись леса и поля. И только зов мой гласом птицы вещей гремит над просторами. Множится хором духов болотных, ширится воем голодных зверей. Стоном несется меж шеломов холмов и змеистых оврагов, сбирая в Заречные Чертоги воинство черное, лиходейскую рать. Тысячи звуков да сольются в один - великую песнь Смерти!"
   Стоя перед засеками, воины уже слышали шум дыхания, катящийся со стороны болот - глухой тяжелый шум, от которого сжимало грудь. В сумраке казалось, что чудища наползают со всех сторон в неисчислимом множестве. Но ратники Светича стояли твердо. Не вздрогнули они и тогда, когда косматые громады выросли над ними серыми скалами с блистающими зелеными очами. Слаженно бросили в них тяжелые копья и отступили в заготовленные проходы. Псоглавки, ринувшись сверху, подобно горному обвалу, провалились в пустоту.
   С глухим утробным ревом они загребали костистыми лапами, но царапали одну траву. Люди выскользнули из-под самого их носа. А когда рассерженные твари кинулись преследовать их, рев перешел в дикое верещание: четверо Псоглавок угодили брюхом на остряки, упрятанные в листве. Стенания от жестокой боли заставили остальных остановиться.
   Поскуливая, Псоглавки вертелись на месте, то вставая во весь свой исполинский рост, то прыгая на четвереньках. Наконец, испятнанные стрелами и копьями, бессильно забились на дне ямы, орошая землю темной кровью.
   Занялась заря. В первых же проблесках ее песьеглавые создания начали меняться. Они словно сжимались, убывали в размерах, теряли длинную серую шерсть, сбрасывая ее, как одежду. Вскоре в яме лежали семеро старых женщин -- израненных и притихших. Лишь одна - та самая Бабура, длиннолицая, круглоглазая и щербатая - шевелила губами и смотрела на победителей в упор.
   - Почему вы напали на нас? - подступил к ней Сокол.
   В глазах Бабуры не отразилось ни страха, ни ненависти.
   - Не своей волей, - вытолкнула она.
   - Кто же принудил вас?
   - Ледяной Пес с Дороги Теней, - прозвучал ответ.
   - Кто он такой? - допытывался князь.
   - Тот, кто считает себя хозяином острова... - говорить Бабуре становилось все труднее. - Когда-то в его власти были лишь болота, однако Ледяной Пес сумел полонить Рарога.
   - Опомнись, женщина! - вознегодовал Сокол. - Как возможно подобное?
   - Вий Черноликий давно мечтал взять власть над островом - продолжила Бабура. - О том все знают. Однако остров был под надежной опекой. Сокол Небесного Бога долгие лета защищал его от всякого лиха. Так было бы вечно, если бы человек сам не обратился к Повелителю Тьмы, позволив ему расправить длань над урочищем Света.
   - Как это вышло? Не молчи!
   - Наш род сидел у Сыпучей Горы и звался он родом Белого Сокола, - голос рассказчицы перешел в шепот. - Говорили, что наши предки происходят от самого Сотрясателя Звездной Тверди, Небесного Коваля. Но моя мать погубила всех. Она была женою вождя: привыкла к уважению людей и к власти над ними. Когда ее муж пал на охоте, голос ее потерял былую силу. С той поры дела вершили старейшины без оглядки на прежнюю владычицу. Мать не приняла такой участи. Упорствовала в защите своего права управлять родом. Ее отселили от прочих, как сеятельницу раздоров. Тогда, - Бабура закашлялась, - она каждую ночь стала ходить на болота. Там она взывала к Властителю Мрака - Вию Черноликому. Просила его наказать старейшин, отомстить всему роду за обиды. И вот однажды лунной ночью из болота поднялось невиданное чудо с зелеными глазами. Это и был Ледяной Пес - отпрыск Вия Черноликого. Он явился в селение и убил всех - и мужчин, и женщин и детей. Мать же мою забрал с собой. Через год она понесла от него, но роды не пережила. На свет появились семь девочек - я и мои сестры. Все мы получили от рождения природу человека и природу лунного зверя из Пекельного Мира.
   - Где же сейчас сокол Небесного Коваля? - вопросил князь.
   - Мне о том не ведомо, - Бабура вновь зашлась кашлем. - Ледяной Пес, бродящий Дорогой Теней, держит край своей волей. Он полонил Вещего Сокола, а нас с сестрами принуждал губить каждого, кто приставал к Белому Острову. Найдите Ледяного Пса и убейте его! Освободите Рарога! Пусть сила светлых богов вновь возродится на этой земле...
   - Где искать его? - Филин склонился над старухой, голос которой стал тише шелеста трав.
   - Там, на болотах, растет Синяя Ива. Она - вход в его логовище. Ледяного Пса можно встретить всюду и в любом обличье - но он всегда возвращается туда...
   Бабура утихла, скрючившись на пропитанной кровью земле.
   Северяне посмотрели друг на друга.
   - Теперь наш долг - довести начатое до конца, - решил князь. - Разве не в том промысел богов? Земной Сокол-князь должен вызволить из полона Сокола небесного.
   На лице жреца отразились сомнения.
   - Мы уже потеряли троих родовичей на острове, - напомнил он. - Надобно понять, как подступиться к этому существу, избегнув новых жертв...
   - Ты найдешь верное средство, - ни на миг не усомнился Сокол. - Вырвем Рарога из неволи. Ступайте за мной! Мы идем на болота.
   Укутанные осокой и оплетенные тростником кочки, кущи черной лещины и гнилые замшелые пни среди темно-зеленой тины - таким предстали перед северянами болота Белого Острова, запрятанные за косогорами и ельником на закатной стороне.
   - Угрюмое место, - отметил кто-то из ратников.
   - Высматривайте Синюю Иву! - напомнил Филин.
   Воины опирались на копья и срезанные жерди, забросив за спины щиты. Ступали неспешно, выверяя каждый шаг. Жрец двигался первым, находя верный путь благодаря своему тонкому чутью. Князь замыкал отряд. Он непрестанно смотрел по сторонам и оглядывался назад, будто тревожимый близкой угрозой.
   На болотах было непривычно тихо: не галдели птицы, не трещали лягвы. Тишина давила и пригибала. Отряд растянулся цепью - ратники переступали с кочки на кочку. Воды становилось все больше, но множились и кустоши. Лещина разрослась столь густо, что порой вставала стеной, скрывая идущих впереди.
   - Ко мне, братья! - внезапно вскрикнул Сокол изменившимся, ломким голосом.
   - Что случилось, князь?! - вскинулись сразу несколько человек.
   Обернувшись, они увидели, что споткнувшийся Сокол почти по пояс ушел в слой коричневого мха, скрывавшего под собой зыбун.
   Двое ближних к нему ратников заспешили ухватить его за руки, однако так и не смогли понять, почему вдруг сами оказались по плечи в ухающей, тесной и холодной жиже.
   - Что ты делаешь, князь? - воины, что стояли дальше, не понимали происходящего: сверкнув глазами, Сокол надернул на себя и увлек в гиблую топь Горностая и Селезня.
   - Это не князь, - как гром средь ясного неба грянул голос Филина. - А ну, други, копья в него! Перед нами сам Ледяной Пес!
   Но жрец не успел добраться до барахтающихся в трясине родовичей. Не успели и ратники помочь товарищам. Болото с раскатистым смехом и свистом заглотило их в свою утробу и сомкнулось над их головами.
   Облик князя вдруг поменялся. Северяне узрели существо в серой шкуре с зелеными очами, земляного цвета лицом и волосьями, подобными древесным корням. Походило оно больше на зверя, чем на человека. Ратники вскинули копья, но было поздно - незнакомец точно растворился среди кустов и осоки.
   - Что же это? - с тоской и отчаянием вопросил кто-то, - Ледяной Пес все время шел за нами по пятам? Где тогда наш князь?
   - Я здесь, - неожиданно откликнулся Сокол.
   Он сидел на широкой кочке посреди сухого тальника.
   - Ты ли это, князь, или снова морок? - ратник Соловей с сомнением изучал Сокола издали.
   - Он, - удостоверил Филин. - Я предупреждал, что Ледяной Пес - опасный противник.
   - Как же быть? - в глазах Соловья проступило отчаяние. - Как совладать с отпрыском самого Вия Черного?
   - С помощью знаний и умений, что оставили нам премудрые Отцы-Божичи, - наставительно произнес жрец. - Логово чудища уже близко.
   - Откуда знаешь? - князь встрепенулся.
   - Чувствую сильный холод одесную меня. Значит, скоро будем на месте.
   Филин не ошибся. Вскоре перед ними возникло странное древо на сером, рыхлом холме. То была коренастая ива с ветвистой шапкой-кроной, поражающая своим синим отливом. Синими были и корни, и ствол с многочисленными трещинами, и пышная листва.
   Настороженно разглядывали ее люди. От дерева тянуло чем-то пугающим и неведомым.
   - Что это? - Сокол указал на трещины в коре, обильно сочащиеся синим. - Синяя кровь?
   - Именно, - утвердил Филин.
   Но удивительней всего были корни синей ивы. Казалось, это человеческие останки, разметавшиеся по земле.
   - Ива - лунное древо, - напомнил сородичам жрец. - Дуб и ясень - деревья Яви, всего того, что крепит этот мир и делает его светлым. Ива - воплощение мира перемен, того незримого, но вечно текучего, что вершит свой ряд за покровами, доступными созерцанию. Это обновление жизни через ее разрушение. Потому ива связана с жертвой - готовностью расстаться с отжившим свой срок и умением уступить свое место тому, что приходит на смену старому. Помните об этом.
   - Но отчего именно дерево стало убежищем Ледяному Псу? - гадал Сокол.
   - Дерево лишь скрывает Иное, прячет в себе, как в лоне, совсем другую сердцевину, - пояснил Филин. - Это оболочка, таящая завязь Межмирья. Его слои она соединяет через крону и корни. Человек мудрый, или существо иной природы могут создать подобное силою своего духа. И тогда сокрытое внутри такого вместилища будет недоступно ни взгляду, ни разумению.
   Синяя Ива как будто начала вздрагивать. Северяне смотрели на нее во все глаза.
   - Даже с десятка шагов я чувствую, какой ледяной холод исходит от ее коры, - заметил князь. - По плечу ли нам будет пройти такие врата?
   - Для этого нужно иметь великую решимость, - молвил Филин. - Синяя Ива может становиться мягкой, как расплавленный воск, и твердой, как камень.
   Один из ратников сделал шаг вперед, однако корни древа сразу отозвались скрипом и треском. Потом они затряслись и зашевелились, вздымаясь ввысь. Люди отпрянули: в долю мгновения перед ними вырос настоящий частокол. А затем вздыбленные синие верши вокруг ствола раздались вширь, приняв облик безобразных костлявых существ, тянущих к воинам Светича длинные руки.
   Ратники прикрылись щитами, составив плотный ряд, но мечи и копья были бессильны против непробиваемой тверди древесных бойцов. Клинки застонали, рассыпая ворохи искр, тогда как мощь костлявых созданий оказалась велика. Без труда сшибали они наземь людей. От погибели северян спасло лишь недюжинное ратное умение. Тяжеленные ручища с загребающими узлами пальцев разносили добротные щиты с железными вставками, точно яичную скорлупу.
   - Назад! - приказал князь.
   Воины послушно отступили от Синей Ивы на три десятка шагов. Теперь они переводили дух, качая головами.
   - Эдак мы не войдем ни в какие врата... - прозвучал чей-то озадаченный голос.
   Взгляды ратников скользили по лицам князя и жреца. Ждали их слова.
   После недолгих раздумий Филин вдруг улыбнулся.
   - Нужно ослабить силу Ледяного Пса, защищающего свое логово, - объявил он. - Тут нам поможет светоносная мощь Громовита.
   Жрец взглядом велел воинам сложить Круг Силы - коло Небесного Князя-Секироносца - из шести мечей, направленных остриями в стороны от центра. Затем приблизился к образовавшейся фигуре и воздел над ней правую длань, призывая Громовита.
   Губы Филина шевелились, ладонь подрагивала от той кипучей, клокочущей мощи, что медленно собиралась в его теле. Сначала мечи откликнулись лишь легким колебанием, едва различимым тонким звоном. Но уже скоро они посветлели, наливаясь небесным огнем. Проговаривая обращение к Богу Воинов, жрец сам менялся лицом, делавшимся все более суровым. Брови, усы и борода его вздыбились ершом, очи загорелись, как два светоча.
   Воины отчетливо ощутили, как ожила, задышала земля под их ногами. Кольцо блистающих мечей испускало световые брызги, дрожало и нагревало воздух. Жар, облаком собравшийся у подножия Синей Ивы, заставил убраться ее ожившие корни. Они покорно осели вниз, оплетая сухую траву. Синяя кровь перестала течь из расщелин коры.
   - Теперь это древо для нас не опасно, - возвестил Филин. - Черные Виевы токи, что выходили из Пекельного Царства, разъедая наш мир, надежно скованы Громовитовой волей. Дорога в Явь для них закрыта.
   - Однако теперь и мы не войдем туда, - заметил Сокол. - Как же освободить Рарога?
   - Я знаю, как, - сообщил жрец. - Мы свершим это, не подвергая себя угрозе и не спускаясь в урочище Пса.
   Ратники с надеждой обступили Филина.
   - Пусть дом Виевого отпрыска станет его ловушкой, - продолжал тот. - Ныне, когда мы смирили его дух, мы обретем опору в Матери Сырой Земле, и в Батюшке Стрибе-Ветродуве. Они помогут нам пленить чудище, порушившее законы Белого Острова. Я упрошу духов Земли и Ветра создать особую сеть из незримого волокна природных начал. Они набросят ее на него и скуют, когда он выйдет из своего логова.
   - Но если он не захочет выбраться наружу?
   - Ему придется это сделать. Ведь ты вызовешь его на бой, - сказал жрец с беспощадной твердостью.
   Сокол невесело усмехнулся.
   - Что ж, это будет достойная ратная забава.
   Филин не стал терять времени зря. Он выбрал удобное место, встал лицом к восходу и своим дубовым посохом прочертил в почве уверенную вертикальную черту, а поперек нее - две косых справа налево. Получился знак Опора. Затем жрец снял с шеи короткий ритуальный нож с золотой рукоятью и рассек свою ладонь, выдавив кровь в образовавшиеся борозды земли. Треба духам - Охоронцам Земных Застав - была принесена.
   Северяне ждали. Первыми встрепенулись кусты бузины, притулившиеся в ложбинках, потом зашуршала трава. Рощелья словно стряхнули с себя еще зыбкие, но подвижные тени. Они заскользили вокруг людей, заклубились серо-сизыми разводами.
   - Вот они, подручники Сырой Матери! - пробормотал Филин.
   Теперь он повернулся лицом к Северу и навершием шеста в форме восьмилучевой звезды расчертил пространство знаком Ветер. От своего белоснежного плаща жрец оторвал небольшой лоскут, положил на ладонь и дунул. Кусок ткани, спорхнув с руки, точно мотылек, завертелся вьюнком, воспарил перышком и был унесен ввысь налетевшим порывом ветра, словно палый лист.
   - Крылатые духи Ветров! - возгласил Филин. Он убрал посох и взял в руки постук. - Буйные соколы вышних просторов! Ретивые кони небесных лугов! Откликнитесь на зов мой!
   Вскоре ветряные струйки зашелестели с разных сторон, посыпались мелкой крошкой, касаясь лиц северян, запели пичугами.
   - Подручные Протевы-Матушки и Стрибы Ветровея! - продолжал жрец, свершив поклон на все четыре стороны света. - Именем богов всеславных, Божичей-Родичей заклинаем вас! Сослужите вы нам, детям Вышних, службу верную, службу справную. По Солнцу вращайтесь, хороводом заплетайтесь! А в хороводе том, завернув в его объятья хлад земляной и влагу небесную, свейте из куделей прозрачных сеть чудотворную. Добавьте в ту сеть пар облаков и дыхание подземных змеев, пух Ирийских птиц и слезы камней-вещунов, кровь травы и пепел молоний. Пусть будет та сеть прочнее железа, но легче гусиного пера. Да будет так!
   Северяне, неподвижно застывшие на поляне, могли видеть, как светлые и темные тени скользят среди кустов, словно выплетая затейливые узоры. Порой в тусклых всполохах угадывалось подобие линий и форм, но они тут же рассыпались снежными крошками. Нелегкую работу вели духи всех природных начал. И ввысь поднимались, будто волоча за собой великую ношу, и вниз опадали, словно птицы с раненным крылом. Закручивали что-то, растягивали с усердием, так что людям даже чудились вздохи и сопение, а потом сжимали и гнули.
   Когда наступила тишина, а мятущиеся отблески прекратили свою пляску, неподвижно замерев где-то на окраинах лужайки, жрец Филин перестал бить в постук. Он повернулся к Соколу.
   - Теперь твой черед, князь.
   Тот кивнул головой.
   - Сказывай, что делать!
   Жрец приблизился к Синей Иве на длину пяти шагов и начертил треугольник своим посохом.
   - Здесь ты будешь под защитой сил Земли и Неба. Как только мы удалимся - бросишь клич Ледяному Псу. Он непременно примет вызов на бой. Сражайся, покуда духи не улучат удобный миг, чтобы набросить сеть на твоего противника. Только помни - не выходи за пределы обережного треугольника!
   - Я понял тебя, жрец, - Сокол перекинул щит со спины на локоть, поправил меч на перевязи и взялся за копье.
   Тем временем ратники, повинуясь взгляду Филина, один за другим покинули лужайку, укрывшись за дальним ельником. Вскоре у Синей Ивы остался только князь. Встав в середину начерченной жрецом фигуры, он возгласил:
   - Чудище исчадное! Чудище безродное! Тот, что зовет себя Ледяным Псом, ходящим по Дороге Теней! Отпусти Рарога Светлого, коего силой и обманом заточил ты в Нави! А коли не отпустишь - так ждет тебя смертный бой! Я, Сокол, потомок Яр-князя из Светича, готов помериться с тобой силой. Выходи, коли не страшишься!
   Ни единого звука не прозвучало в ответ на слова князя. Сокол нахмурил брови. Ему пришлось еще дважды повторить свой вызов, прежде чем Синяя Ива шевельнулась. Князь отчетливо ощутил устремленный на него взгляд и прикрылся щитом. Это было сделано вовремя - сразу несколько синих воронов ринулись на него, но загремели клювами о железные скобы и навершие щита. Вождь стряхнул их одним движением, как сбрасывают прошлогоднюю листву, слетевшую с ветвей. Однако посмотрев прямо перед собой, едва не растерялся. Над ним уже нависал, сверкая зелеными глазами, широкогрудый исполин, густо обросший длинной серой шерстью. Лобастая голова с глубокой переносицей, плоским носом и выступающей вперед челюстью прочно сидела на неохватной шее. Раздутое туловище с грудной клеткой, подобной палисаду, и бревнами рук и ног казалось крепче векового дуба.
   Князь быстро справился с внезапной робостью. В нем проснулся боевой задор. Резко подавшись вперед, он нанес точный удар копьем прямо в сердце своего противника. Ледяной Пес не шелохнулся. Только посмотрел на свою лохматую грудь, в которую с шумом вошел острый рожон. Древко копья не выдержало и сломилось. Исполин небрежно ухватил торчащий конец и вырвал его, отшвырнув прочь. Вслед за тем он сам двинулся на князя. Сокол был начеку. Пригнулся, уловив загребающее движение. Лапа чудовища прошла над ним со свистом мельничного жернова, но князь успел извлечь клинок и глубоко всадить ему в подмышку.
   И вновь ни единого звука не исторгла утроба Ледяного Пса, хоть струйка синей крови обагрила землю и княжеский меч. Неуязвимость исполина лишь распалила Сокола. Теперь он крутанулся на месте, целя краем щита по ногам противника, а потом стремительно наскочил сбоку, силясь поразить его в горло.
   Нежданно Ледяной Пес отстранился назад, и князь едва не упал, оказавшись в пустоте. Необъяснимая слабость сразу же объяла тело. Щит и меч вывалились из рук, голова закружилась.
   "Вернись в обережный треугольник!" - отозвался в голове наказ Филина.
   Князь не успел последовать предостережению. Громадная лапа Ледяного Пса распялила пальцы прямо перед его лицом. Она ухватила Сокола за шею и высоко подняла в воздух. Уже задыхаясь и хрипя, он увидел, как сверху на голову исполина осыпались россыпи влаги, подобные весеннему дождю, смешанному с паром. Ледяной Пес тряхнул гривой кустистых волос, будто пытаясь от чего-то освободиться. Страшная хватка его ослабла. Князь упал на землю.
   Его противник, позабыв обо всем, беспомощно протирал глаза, размахивал руками, словно безумный, и глухо мычал. Сопротивление его с каждым мгновением затихало - незримая сеть уже опутала все тело чудища. Когда исполин повалился на колени, внезапно став меньше в размерах, из-за спины князя донеслись слова Филина:
   - Ледяной Пес, отпрыск Вия Черноликого! Именем Сварога-Отца, Небесного Владыки, обрекаю тебя на плен и бессилие! Да станешь ты частью этой сети от века и до века!
   Теперь и Сокол, и ратники наблюдали перед собой не уродливого великана, а всего лишь существо в серой шкуре-накидке, подобное уже виденному на болотах. Оно билось, словно рыба, угодившая в невод. Подступив к нему ближе, Филин расчертил воздух знаками рун:
   - Запечатываю тебя печатью Четырех Начал! Возвращайся в Царство Пекла и пусть навек будет закрыта для тебя дорога в мир Яви!
   Волчком закрутились, завыли ветра. В этот нарастающий вихрь вплеталась пыль, потянувшаяся от земли вместе с листьями и пучками травы. Вихрь все ширился и очертания Ледяного Пса, застывшего на коленях, постепенно начали размываться. Разрушался облик зеленоглазого существа, будто разлетаясь на части, мешался с былинками и земляными крошками. Скоро уже трудно стало что-либо разобрать. А когда ветры утихли и осела темная пыль, ни отпрыска Вия, ни Синей Ивы не было на лужайке.
   - Вход в Пекельные чертоги теперь заперт, - проговорил Филин. - Белый Остров свободен. Вот только где сам Бел Сокол Рарог?
   - О том я ведаю, - удивил всех князь. - Пленив Ледяного Пса, мы даровали ему волю. Мы встретим его на Белых Скалах.
   Северяне переглянулись.
   - Откуда ты знаешь это, князь? - вопросил Соловей.
   - Я слышу голос его. Он звучит в самом моем сердце. Вещая птица Небесного Коваля зовет нас.
   Филин пригладил бороду.
   - Тогда доверимся тебе, князь. Веди нас!
   Сокол поднял с травы свое оружие и повернулся к восходу. Отряд он увлекал через сосновники, буковые рощи и луга. Спокойная уверенность князя действовала на его родовичей вдохновляюще. Сокол был светел лицом и бодр. Все тревоги остались теперь позади. Северяне следовали узкими тропками через душистые пролески, поднимались на бугристые косогоры, спускались в низины, убранные платьями трав и кустарников. Их поражала дивная краса Белого Острова. Над горами стелилась молочная дымка, листва нежно шептала разными голосами. Вокруг пробудились птицы: щебетали иволги и зорянки, переговаривались пересмешники.
   - Жизнь возвращается в этот край, - отметил Филин с удовлетворением.
   Преодолев сизые ельники и вересковую пустошь, отряд вышел на необъятный простор, на котором вольготно разбрелись редкие сосны и рассыпались блестящие валуны, а где-то совсем рядом клокотало море. Дух захватывало от ощущения первозданной природной мощи, собравшей в одном месте все свои потоки. Облачная пряжа вплеталась в мохнатые кущи деревьев, стайки солнечных бликов бродили по гребням скал, граненые выступы которых вздымались вдали.
   - Место это особенное, - северяне вдруг поняли, что явственно слышат обращенный к ним приглушенный, задумчивый голос. - Море будет неустанно кормить тех, кто осядет на этих берегах, скалы - надежно защитят от врагов. Великое процветание ждет род, что назовет эту землю своей отчизной.
   Люди с недоумением осматривались по сторонам, пытаясь понять, откуда до них доносятся звуки человеческой речи. Они не видели никого. И только князь сразу поднял взгляд к самой высокой сосне с семипалым корнем, пробивавшей своей маковицей нижнюю кромку небес. Он отвесил низкий поклон, коснувшись рукой земли. Филин и ратники также почтили вещую птицу земным поклоном.
   - Мы рады приветствовать тебя, Сокол Свет Рарог! - воззвал князь. - По воле батюшки нашего, Небесного Коваля, сослужили мы тебе службу по мере сил своих.
   - Благодарю вас, Дети Богов. Свет и жизнь возродились в древнем краю вашими трудами. Однако служба ваша еще не закончена.
   - Молви, Сокол Свет Рарог, чего еще ждут от нас боги? - справился князь.
   Несколько ударов сердца стояла глубокая тишина, в которую вторгался лишь рокот морских волн. Потом последовал ответ вещей птицы.
   - Из числа родовичей, что следуют с вами - оставьте шестерых юношей и шестерых дев на этом самом месте. Здесь, возле Секирной Горы, пусть поставят они коны и живут оседло малым родом. Пройдут годы, и весь их станет великим градом, свет которого все ближние земли полнить будет, а людей - направлять по стезе Богов вышних. Тем сохранятся мудрость и умения пращуров ваших, не угаснув в безвременье смут и сумраке неведения.
   - Будет так, как речено тобой, - согласно откликнулся князь.
   - Также сгрузите с лодий несколько священных камней, кои везете с собой, как памятование о чудо-граде Светиче, и водрузите на острове. С ними перейдет к потомкам вашим часть вашей могуты и крупицы Соби, что соединяет неделимо божеское и человеческое начало. Самих же вас ждет долгая дорога на Полдень.
   Северяне вновь поклонились вещей птице Сварога-Отца, примкнув длани к сердцу...
   Рогдай убрал ладонь с белоснежного валуна, на котором глубоким резцом было просечено Древо Жизни. Он не сразу смог вернуться к настоящему, мысли его все еще скользили по стволу коренастой сосны, тающей вершиной в лучистой Сварге.
   - Этот камень -- как две капли воды подобен тем, что принесли на Белый Остров воины кормчего Ворона, - звучно проговорил стоящий в стороне Миронег. - Потому ты и смог узреть через него деяния давно угасших времен. Наши пращуры-северяне, покидая град Светич, разделились на три потока. Один повернул на закат, следуя берегами Скании, посетил наш остров, а на побережье положил зачин родам велетов и ободричей. От него мы ведем свою родовую ветвь. Второй поток -- пробивался восходными путями, одолевая трудности и неся потери. Он достиг далекого Семиречья, Зеленой Земли, куда принес главные Веды с речами Богов.
   - А третий поток? - спросил Рогдай.
   - Третий вел молодой князь Сокол. Дорога его лежала на юг. Заложив поселение на Белом Острове, он со своими спутниками спустился руслами рек к Пятигорью. Там возведен был великий Храм Солнца, а позже -- возник град Куяр -- сердце Лебедийского Княжества или Державы Русколань. Пределом же странствию князя Сокола стали Медные Горы, где родовичи его основали Город Сокола, расположенный на перекрестье Восхода и Заката. Не случайно он сделался позже Городом Городов и средоточием всего словенского мира.
   Родгай выпрямился и размял плечи.
   - Мне все понятно, Наставник. Одного не могу постигнуть -- где искать Белый Остров? Я видел его так ясно, будто сам ходил по его песку с князем Соколом и премудрым Филином. Вот только как достичь его берегов на спине деревянного коня? На какую сторону держать путь?
   - В том - самая большая тайна, - Миронег мягко улыбнулся. - И ее всем вам вскоре предстоит распутать, как клубок пряжи. Вы направитесь к Северному Поясу Земли, огибая земли Скании. А дальше -- сердце подскажет вам, где утаена обитель Древних. Скажу лишь, что Белый Остров -- главный из шести островов, лежащих посреди вод моря, известного у твоих побратимов-свеонов, как Гандвик.
   Жрец коснулся пальцами мочки уха.
   - Ну, пора. Пойдем! Твои братья ждут нас в храме Святовида. Сегодня из Кореницы прибыли Людогост и Мстивой - ты уже знаком с ними. Они отправятся в плавание вместе с вами.
   Глава 2. Нити Макоши.
   - Людогост, сын Велемора, будет кормчим на "Скакуне Солнца", - поведал Миронег собравшимся в главном храмовом зале людям, пытливым, взъедливым глядом охватывая их лица. - Никто, кроме него, среди руянских мореходов не умеет столь ловко вести суда по водным нивам даже в бурю или в туман. Времена приливов и отливов, очертания заливов и бухт, природу перемен ветров и мели он ведает, будто пальцы собственной руки. Полагаю, вы уже убедились в том, когда ходили на Кленг. Без его искусства ваша дорога не будет иметь успеха.
   - Но даже этого, Мудрейший, может быть недостаточно, чтобы преодолеть все преграды и отыскать то, до чего еще не добирался ни один смертный, - пригладил прядь волос на лбу Людогост.
   - Все остальное - во власти богов, - прищурился Миронег. - Говорят, что наши предки - мореходы Светича - держали на головной ладье дивный оберег - осколок небесного Синь Камня в виде сокола, полый в середине. Свойства его были особые. Плавая в чане с холодной водой, он неизменно указывал на Север клювом, а на Юг - хвостом. Так наши далекие пращуры не теряли верное направление, каким бы непредсказуемым не было море.
   - Я многие годы ходил Пашней Вод, но никогда не слышал о подобном чуде, - призадумался Гудред. - Если бы мы могли раздобыть такой указатель - дорога наша была бы ровной, как стрела, и безоблачной, как ясный день.
   - Увы, об этом можно лишь мечтать, - вздохнул верховный жрец Архоны. - Пока же вам придется опираться на свои силы, умения и удачливость. И не терять берег из виду.
   Он вновь обвел пристальным взглядом лица собравшихся.
   - Мстивой, сын Добродея, пойдет на ладье вестовым. Мстивой - ученик Яроока. Его отличает не только зоркий глаз, но и умение находить общий язык с самыми разными родами и племенами необъятного Богомирья.
   - Но что будет с теми несчастными, что лишились крова в недавней войне? - вдруг напомнил Рогдай. - Мудрейший! Они доверили нам свою судьбу и ждут помощи.
   - Это не ваша забота, - вскинул ладонь Миронег, уловив мысль мерянина. - Вместе с кормчим, слово и воля которого будут в походе решающими, и вестовым, отправляется ровно тридцать три человека. Вам осталась седьмица на последние сборы, после чего "Скакун Солнца" понесется по морским лугам, погоняемый Стрибожичами. Лишний груз в столь трудном походе станет камнем, висящим на ваших ногах.
   - Я хотел бы надеяться, что этих людей не обойдут вниманием и опекой, - Рогдай не отводил глаз от строгого лица жреца, брови которого сошлись на переносице.
   - Ты можешь быть спокоен за них, - Миронег твердо встретил взгляд мерянина. - У нас не принято бросать сородичей в беде.
   Неожиданно едва уловимая тень скользнула по челу жреца. Он думал, а Рогдай ждал. Сдерживал нетерпение, чувствуя, что Миронег должен решить что-то очень важное для него. Когда он снова заговорил -- неспешно, размеренно -- Рогдай напрягся всем телом.
   - Ни одна ладья не угонится за "Скакуном Солнца". Ни одно судно не выдержит испытаний, которые он способен одолеть. Однако вы отправляетесь искать место под поселение. В долгом пути случиться может всякое... Быть может, юноша, прав ты. Отчего не сопроводить головную ладью меньшими стругами? Снарядить их -- не велик труд. Говорите с варнами, лишившимися крова и родичей. Зовите тех, кто готов к поиску новой доли на далекой стороне.
   Рогдай сразу оживился.
   - Новые сборы хоть и задержат вас, но прибавят надежд на успех
   всего нашего замысла, - добавил Миронег, запустив пальцы в бороду. - Людей для плавания подбирайте надежных. Тех, кому будут по плечу тяготы дорог и невзгоды пребывания в северном краю.
   - Позволь, Мудрейший, - молвил Рогдай с волнением. - Но какое же поселение без женщин и детей? Надо идти семьями, родами, чтобы знали мужчины, кого защищают и для кого трудятся! Только тогда расцветет настоящая жизнь, появится будущее.
   Энунд отвернулся, пряча улыбку. Миронег же глянул на мерянина строго:
   - Вы отправляетесь не на прогулку! Вы встретитесь с такими опасностями, которые не по плечу слабым! Многие не вернутся.
   - Но и мужчины могут погибнуть! Что же, обрекать их семьи на смерть от голода и холода без кормильцев? Да, спутницы их слабы - но когда за спиной у мужчины семья, он способен вынести куда больше, нежели в одиночестве!
   Внезапно жрец смягчился.
   - Ладно. Я не стану возражать, если сыщутся средь уцелевших варнов вдовы и сироты, готовые к столь нелегкому странствию - идти на удачу, не зная ни конца пути, ни того, что будет в дороге. Но я еще буду держать совет с кованом и Ситовратом. Что скажут они?
   Будучи столь смелым перед верховным жрецом, Рогдай вновь оробел, когда дело дошло до сборов. Втайне он мечтал, что Любава поплывет вместе с ним и его товарищами. Не просто мечтал, отчаянно грезил. Он понимал, что только участие княжны в предстоящем плавании может заставить других варнов отважиться на поход. Заговорить с Любавой мерянин собирался уже не раз, но все находил причины избежать встречи. И вот, когда лицом к лицу столкнулся с ней на Колодезной площади, снова вздрогнул и растерялся.
   - Постой, Любава! - робко окликнул он девушку, направляющуюся к терему кована, однако вложил в свой окрик столько потаенной надежды, что голос его предательски дрогнул.
   Княжна обернулась. Под взглядом ее искристых глаз, опушенных длинными ресницами, мерянин сразу смутился, потупил взор. Он так ждал этого мгновения, так долго готовился к решительному разговору с Любавой, но все же оказался не готов. В голове роем кружились растрепанные мысли, язык отяжелел и словно прилип к гортани. Рогдай мучительно пытался сказать что-то еще, однако никак не мог подобрать нужные слова.
   - Я слушаю тебя, - на губах княжны мелькнуло что-то подобное улыбке.
   - Мы скоро уходим в дальний поход, - наконец, выдохнул мерянин.
   - Я знаю, - ответила Любава.
   Рогдай чувствовал ее выжидательный взгляд и от этого терялся еще сильнее.
   - Я хочу быть уверен, что с тобой не случится худого, - заставил себя выговорить.
   - Кован Родевид и жрецы Архоны позаботятся обо мне, - заверила девушка. - Это все, что ты хотел спросить?
   - Нет... - Рогдай залился краской. Вдруг он сделал над собой усилие и выпалил одним духом. - Плывем с нами!
   - С вами? - она повела бровями. - А что скажут жрецы?
   - Именно об этом и толковал Миронег! - подхватил Рогдай, радуясь поводу вывести разговор в удобное для себя русло. - Мы отправляемся на север, будем искать место для поселения. И верховный жрец позволил взять с собой варнов -- тех, кто пожелает изменить свою судьбу. Ведь ныне надобно все возводить сызнова, создавать зачин будущей жизни. Отчего бы иным из них не примкнуть к нашему походу?
   - И ты хочешь, чтобы я говорила с ними от своего имени?
   - Тебя они послушают, - Рогдай продолжал краснеть, как вареный рак. - Гостомысл тебя уважает, другие тоже.
   - Сын Старивоя мал годами, - напомнила Любава. - Ваш поход слишком тяжел для его юных плеч.
   - А вот княжича я бы как раз взял, - незаметно подошедший Энунд поприветствовал Любаву легким поклоном. - Здравия тебе, княжна.
   Девушка ответила ему, качнув головой.
   - Княжичу в разоренном краю грозит опасность, - неторопливо пояснил Энунд. - Разные люди могут восхотеть стола князя Варнии, как куска бесхозного пирога. Гостомысл им помешает. Так что лучше ему до поры-до времени скрыться. Думаю, в походе он будет в большей сохранности, чем в самой Архонской крепости. Да и ты, княжна, не забывай: и Сбыслав, и князь ободричей охотились за тобой, а потому самая надежная защита - исчезнуть, чтобы сам твой след растворился в неизвестности. Так что тут я поддерживаю Рогдая.
   Княжна посмотрела на обоих своих поклонников и слабо улыбнулась.
   - Я подумаю над вашими словами.
   - Только недолго, княжна - у нас осталась всего седьмица на сборы! Идем, Рогдай - Миронег привел Старкада. Оказывается, все это время он тоже проходил обучение у жрецов, и теперь жаждет похода, больше всего на свете.
   Брови Рогдая невольно взлетели от удивления.
   - Старкад? - переспросил он.
   - Да. Пойдем! Ситоврат на берегу, у Ласточкиного Камня.
   Энунд попрощался с Любавой и почти силой утянул за собой товарища.
   - Что ты натворил? - с укоризной высказал Рогдай сыну Торна Белого, когда они приблизились к городским воротам. - Зачем ты пришел?
   - Я всего лишь искал тебя, - с усмешкой отвечал Энунд. - Ты стоял там пунцовый, будто сваренная свекла, и бормотал что-то невнятное. А я пришел и все связно и толково объяснил. Чем ты недоволен?
   - Ты прав, - неохотно признал мерянин.
   Двое побратимов спустились к береговой отмели, заливаемой белой, остро пахнущей солью пеной. Ситоврат, на плечи которого была накинута доха из рыси, сидел на круглом валуне. Вокруг сгрудились Хумли, Гудред, Прелют, Бови, Людогост и Мстивой. Чуть в отдалении, скрестив руки на груди, замер бывший предводитель разбойной ватаги. Рубаха из крашеной шерсти, обтягивающая его бугристую плоть, была схвачена белой опояской. Теперь это был совсем другой человек: сильно осунувшийся лицом, с холодно мерцающими, невозмутимыми глазами.
   - Сын Старверка встал на путь служения Святовиду, - сообщил Ситоврат. - Теперь он в числе ваших братьев. Хоть это и не всем придется по сердцу.
   Последнюю фразу жрец добавил, заметив, как дернулись желваки на лицах Хумли и Гудреда.
   Побратимы неотрывно смотрели на Старкада. Дан выглядел отрешенным, но в теле его по-прежнему угадывалось ощущение необъятной телесной силы, а тяжелые брови, подобные ястребиным крыльям, не давали усомниться в железной воле, скрывающейся в глубине его естества.
   - Каждое живое существо под этим небом, как бы ни было оно близко к богам, совершает ошибки, - объяснил Ситоврат. - Путь от Лона Живы до Влесовой Ладьи - не тореная дорога, по которой идут при свете солнца и мерцании звезд, не сбиваясь с шага. Это горные кручи, где нужно угадать тропу, дабы не упасть в пропасть. Это гибельные зыбуны, откуда надобно выбираться - когда собственной силой, а когда - помощью других. Стезя, к которой предуготован смертный, не бывает ровной, как натянутая струна. Ведь на ней всегда есть и опасности, и соблазны. Большинство из вас уже убедились в этом на собственном примере.
   Ситоврат мельком взглянул на четверых свеонов.
   - Нам понятны твои слова, Премудрый, - согласился Энунд. - И ясна воля Жреческого Круга. Мы не станем поперек нее.
   Жрец кивнул.
   - Стало быть, так и будет.
   - Но объясни нам, наставник, откуда проистекают ошибки на нашем пути? - неожиданно попросил Рогдай. - Ведь каждый человек - отражение Рода-Всеотца. Сила духа и плоти в нем - начало Громовита. Стремление к познанию сущего - начало Вещего Бога. Любовь - начало Лады. Желание созидать - начало Сварога. Откуда взяться морочным соблазнам?
   Ситоврат усмехнулся в бороду.
   - Все просто: Всемирье - Книга Вед, в которой одна веда сменяет другую. Это называется движением. Перемены - бессмертная рать Белобога и Чернобога, Солнца с Луной, животоков Яри и Мари, Вдоха и Выдоха. Круг их нескончаем от века до века. Все веды - начала Жизни - питают нас огнем и водой, ветром и землей, жаром и холодом. Такой ряд установили всемудрые боги. Но бывает и так, что человек, волей своей возвышая одно начало над другим, начинает питать его кровью своего естества. Тогда и наступает разлад. Избыточная мощь Громовита, раскрывающаяся в сердце воина, будто алый папорот-цвет, обжигает его душу. Она гонит к новым и новым подвигам, застилая разум. Познание граней Богомирья на стезе Велесовой подчас может увлечь радаря соблазном невиданного могущества. Любовь, переходя в безоглядную страсть или в жажду обладания любой ценой - приближает к одержимости, съедающей волю. Созидание, плоды которого опьяняют, точно крепкий хмель, растит тщеславие.
   Рогдай поклонился, однако Ситоврат продолжил:
   - Каждый из вас должен помнить, что лад - первый искон Всемирья. Коло жизни катится потому, что все спицы-лучи его имеют равную длину. Ни одно из них не может возобладать над другими, нарушая ход явлений. Так и с человеком. Он должен сохранять в ладу все начала, кормящие его существо. Равная мера есть основа Человеческого, отражающая Божеское. Когда все множество жизненных начал без ущерба расцветают в нас лепестками деяний - мы подобны самому Батюшке-Роду, из своего естества рождающему события.
   - Тогда все девять миров, заключенные в нас, не ущемляют, а поддерживают друг друга, - подхватил Бови Скальд. - Пекельное пламя Муспельхейма не может замутить чистых чертогов Страны Альвов, а тени Хельхейма лишь ограняют величие сияющих столпов Асгарда.
   - Именно так, - одобрил Ситоврат. - Вы должны помнить это, что бы ни случалось с вами по воле судьбы.
   - Благодарим тебя, Премудрый, за наставления, - промолвил Энунд.
   Ситоврат удержал его жестом.
   - Это не все, что я хотел вам сказать, - он вновь обвел собравшихся пристальным взглядом. - Теперь поведу речь о другом. Мы долго совещались меж собой и с кованом Родевидом, прежде чем пришли к согласию.
   - Совещались о моей просьбе? - встрепенулся Рогдай, на миг забыв о приличиях.
   - Именно так, юноша, - подтвердил жрец. - Но не только об этом. Война на побережье осиротила велетский край. Нам пришлось принять у себя многие семьи варнов и доленчан. Более всего среди них женщин, лишившихся мужей на бранных полях. Остров Руян не сможет стать постоянным пристанищем для всех беглецов из земель князя Драговида. Однако позаботиться о них нужно. Тем паче, бури еще не улеглись, и новая гроза может разразиться в любой миг. Франки не успокоятся, покуда не навяжут велетским родам свою волю раз и навсегда.
   Побратимы согласно наклонили головы.
   - Как угомонить заклятых ворогов нашего уклада и вольности? - говорил жрец. - О том тоже мыслили. Есть надежда на раздоры в чужом стане. Но того мало. Франки подбираются к нам с разных концов -- где явно, где скрытно. Часто деют чужими руками, обращая против нас клинки соседей-родян, вроде ободричей. Ныне же конунг данов, Харальд Боезуб, вошел в полную силу с пособления Карла.
   - Сын Хрерика высоко взлетел, далеко метит... - проворчал Хумли.
   - Благо, не всем он по сердцу пришелся, - Ситоврат усмехнулся. - Не только свеоны, но иные из данов не прочь поддержать племянника Боезуба -- Сигурда. Мы пришли к тому же. Сигурд суров нравом, но именно вокруг него должны сплотиться все словенские рода, уцелевшие в последних войнах. Тогда дадим отпор Карлу на суше, а Харальду на море.
   - Кто он таков, этот Сигурд? - заинтересовался Прелюд. - Имя у всех на слуху. Правит свеями, но сам не свей.
   - Сигурд Кольцо сын Ратмира и Асы. В нем соединилась словенская кровь и кровь нордов. Ратмир был Боезубу сводным братом и пал в походе на фризов. А дед Кольца -- наш Ратибор Ростокский, хижанский князь.
   - Выходит, Сигурд наполовину лютич? - удивился Прелют.
   - Да, наш единокровник. Некогда Харальд позволил Ратмиру поселиться среди свеонов и взять над ними власть. Ныне же тщится отобрать эту власть у его сына. Но мы того не допустим. В новой войне сойдутся превеликие силы с обеих сторон. Мы будем стоять за нашу Правду, наших богов, наши вековые порядки. А те, что встанут под стяг Харальда -- послужат темному делу алчных франконцев. Грядет противоборство, о каком не слышали с древних времен. И остров наш окажется на его переднем крае.
   - Это значит, Руян перестанет быть оплотом и убежищем беглецов, - Рогдай продолжил мысль жреца.
   - Все так, - подтвердил Ситоврат. - Будем готовить еще две ладьи. Они пойдут вместе со "Скакуном Солнца".
   - Жреческий Круг желает, чтобы мы взяли с собой переселенцев? - уточнил Энунд.
   - Да. Если вы найдете удачное место для новой веси, там смогут осесть не только вои, но ремесленники, пахари и рыбари. А чтобы дать росток будущим родам - с ними потребно отправиться и женщинам - самым смелым, не обремененным потомством.
   Побратимы ответили жрецу понимающими взглядами. Помолчали, однако знака расходиться от жреца не последовало. Ситоврат в упор смотрел на Прелюта. Все поняли, что их ждет еще одна новость.
   - Ты ничего не хочешь сказать мне и своим друзьям? - чутко спросил жрец у радимича.
   - О чем, Мудрейший? - слегка растерялся тот. - Я готов к дороге. Вот только не стать бы обузой другим. На спине деревянного коня я по-прежнему неловкий гость, а не наездник...
   - Ты боишься не моря, - строго уличил Ситоврат. - Боишься далеко оторваться от родной земли, которая держит твое сердце.
   Прелют склонил голову на грудь.
   - В этот путь должны отправиться люди, освободившиеся от цепей былого, - просвещал жрец. - Иных Север отторгнет. И -- погубит.
   Побратимы переглянулись.
   - Мы не будем тебя неволить, - Ситоврат взглядом приободрил поникшего радимича. - Ты -- пленник прошлого. За него цепляется твоя душа. А без души плоть в дальних краях станет лишь призраком.
   - Я хотел в том признаться давно, - Прелют поднял глаза. - Но не знал, как меня поймут...
   - Ты забыл, что мы -- Служители Богов, видим нутро людей, - мягко укорил Ситоврат. - Сам решай свою судьбу сейчас.
   - Я бы остался, - попросил Прелют. - Хочу вернуться на побережье.
   - Вернешься, - дал согласие жрец. - Но твои умения, приобретенные на нашем острове, должны послужить другим людям. В полуденных краях догорает очаг войны варнов с франками. Разыщи тех, кто остался. Великий Кован Варнии поведет сородичей на восток -- ты будешь нужен ему.
   Энунд чуть вздрогнул, вспомнив судьбу Кандиха. Припомнил он и престарелого кована из Сомбатхея.
   - С побратимами поплывешь в Звонец. Твои товарищи привезут сюда переселенцев. Ты же -- останешься там, чтобы найти дорогу на юг, - заключил жрец. - Служи Ковану по чести до последнего его вздоха. Замыслы этого обширного человека послужат делу освобождения твоей родной земли.
   Прелют благодарно поклонился.
   На побережье Варнии медленно возвращалась жизнь. В разоренных весях слышался стук топоров, кое-где копошились дети. Однако всюду ощущалась тоска и неизбывная печаль по погибшим.
   Услышав о предложении Рогдая, Гостомысл согласился сразу. По его слову набралось более трех десятков семей, готовых отправиться на самый край света. Тут были и женщины, и молодые мужчины, и даже несколько старожилов, убеленных летами. Их мудрые советы стоили силы десятка гребцов.
   - Пора мне уже большой мир посмотреть, - значительно сказал княжич Любаве, прибывшей в Звонец на легкой ладье в сопровождении Рогдая, Энунда и Прелюта. - На примере разных племен и нарядников их поучиться делам правления. Отец оставил меня рано, да и дядька-воевода не успел многое преподать.
   - Ты повзрослел, Гостомысл, - одобрила Любава. - Мыслишь, как настоящий князь. Не боязно за семь морей и девять земель отправляться?
   Гостомысл сильно наморщил лоб. Он явно не хотел показывать своих сомнений.
   - Все чего-то бояться. А сильный - тот, кто свои страхи умеет держать в узде.
   - Молодец, княжич! - похвалил Прелют.
   - Мне знать надо, что за порядки в разных землях заведены, как люди живут, - подхватил Гостомысл. - Это будет добрая наука. Я тут много думал, как дела в своем княжестве вести.
   - Что же надумал, княжич? - строго спросила Любава.
   - Дети Словена и Руса стоят каждый своим укладом, забыв родство. Потому находники из других краев и чинят нам беды. Погляжу на мир - пойму, какой закон завести в своей земле, чтоб вороги боялись, а сородичи - одним рядом жили. На данов хочу глянуть, на нордов и многие племена полуночи, имен которых я даже не слышал. Как научились они жить в таких краях, где и зверю не просто живот сберечь?
   - Добро, - кивнул Прелют. - Поглядишь вдоволь. Коль тягот пути не страшишься.
   - Главные тяготы я уже одолел, - Гостомысл нахмурил брови. - Тяжелее, чем было - не будет. Когда отправляться?
   Ему ответил Рогдай.
   - Вам правят лодьи. Если народ твой готов - тронемся на Руян хоть завтра.
   - За нами дело не встанет! - княжич возликовал.
   Весь остаток дня варны, собравшиеся в поход с побратимами, расспрашивали Энунда и Рогдая про Сиверскую сторону. Богаты ли леса, удобны ли для огнищ, скоро ли родится пшеница и рожь, жирна ли земля. Свеон и мерянин лишь пожимали плечами, не зная, что сказать. Им были далеки и непонятны заботы землепашцев, связывавших свою судьбу с прихотями природы и густотой почвы. Один всю жизнь ходил дорогой воина, второй - охотничьими тропами. Варны же, лишившись своих хозяйств, мечтали обрести в новых краях плодородные нивы, дабы обеспечить будущее потомков.
   - Да ты пойми, - объяснял одноглазому селянину Маруну Рогдай. - Я никогда не был там, не ведаю, что за жизнь в северной земле! Вот пушного зверя, наверняка водится много. И рыбы в реках.
   - А железо? - вопрошал молотобоец Бразд. - Ясное дело, что с собой мы возьмем запас мечей и секир, серпов и мотыг. Но только недолговечны они. А ну как ржа поест? Чем дети наши будут землю раять и недругов отваживать?
   - Тут я тебе не советчик, - Рогдай развел руками.
   - Найдем железо, - подмигнул Энунд мерянину. - Накопаем крицы на болотах.
   Рогдай усмехнулся, припомнив, как познакомился с сыном Торна Белого.
   - Я вот слышал, что за Поясом Земли живут черные человецы, - почесал затылок Марун. - По зиме впадают в спячку, как медведи. Правда ль то?
   - Не знаю, - Рогдай пожал плечами. - А вот громадные медведи, что раза в три больше наших, водятся. Ошкуями зовутся. Цвет их не бурый, а белый - как снег.
   Варны заохали, закачали головами.
   - Вы что, зверья испугались? - поддел их Прелют.
   - Обижаешь ты нас, боярин, - укоризненно покачал головой Бразд. - Мы, может, такой диковины в своих лесах не видывали, но робеть не приучены. Ни перед зверем, ни перед человеком.
   - Пошутил я, - дружелюбно улыбнулся радимич. - В храбрости вашей уже убедились. А к диковинам разным нужно быть готовыми. Кто ведает, с чем доведется вам переведаться?
   Поутру старые товарищи расстались. Прелют обнял Рогдая и Энунда, поклонился княжне, кою наказал побратимам беречь пуще глаза. Любаве он обещался прислать весть о том, что творится у нее на родине. Потом, оседлав проворного каурого жеребцы из княжьей конюшни, поскакал на юг, через разоренные войной земли. Печаль-тоска Прелюта была одна. Грезил о радимичской земле, чаял увидеть вновь ее дубравы и реки. Не хотел знать другого солнца, кроме солнца края предков. Не хотел иной воли, кроме воли просторных лесов, подаривших ему первый вздох. А еще, Прелют ждал дня, часа, мига, когда справит поклон у кургана князя Званимира, воздав ему честь по обычаю рода.
   Рогдай, Энунд, Любава и варны-переселенцы из Звонца покинули побережье. Главным над остающимися выбрали старейшину Мечислава, коего Гостомысл наказал слушать, как себя самого. Любава улыбнулась, но прочие варны отнеслись к словам княжича с почтением.
   Рогдай вновь искал случая перемолвиться с дочерью Званимира, однако она теперь все время проводила в разговорах с Гостомыслом и его соплеменниками. Любава сильно переменилась за последние дни - ликом стала строга, взглядом - внимательна. Голос уже не звенел тягуче, обволакивая мягкими переливами, а звучал деловито и бойко. Казалось, и следа не осталось от той простодушной и восторженной девицы, какой увидел ее мерянин впервые в радимичской земле. В движениях появилась особая собранность и достоинство, в речах - рассудительность, желание все понять и во все вникнуть. Было видно, с каким уважением взирают на нее варны, как ловят женщины и отроки каждое ее слово. Для переселенцев, отправлявшихся за моря в поиске лучшей доли, дочь князя радимичей сделалась образцом стойкости духа и несгибаемой воли.
   Любава следила за всем: чтобы каждому из жителей Варнии досталась равная доля хлеба и цежи, чтобы хватало теплых шерстяных плащей и одеял, чтобы каждый отрок и отроковица состояли под приглядом старших. А еще княжна настойчиво расспрашивала бывалых мореходов о водных дорогах, ветрах и кораблях. Ее беседы с архонскими витязями вызывали мучительные уколы ревности в сердце Рогдая.
   - Чеслав лучший корабельный мастер всего Руй-острова, - объяснял Любаве Томивой, бывалый походник из окружения Родевида. - Он строит для вас две большие ладьи, у которых пока нет имен. Конечно, они не сравнятся со "Скакуном Солнца", но будут иметь хороший ход и неглубокую осадку.
   - Я знаю, как делают лодьи-насады, - тонкие губы Любавы растянулись и в уголках рта обозначились ямочки. - Заготовленные с зимы долбленые колоды обшивают досками внахлест. Верно? Я видела в Унече, как колоды распаривают над костром, сушат и расширяют, а после им наращивают борта.
   - Нет, княжна, - под серыми глазами витязя разбежались морщинки. - Чтоб идти в дальние моря, насады не подойдут. Чеслав ладит лодьи-дощаники. Это наборные суда. К еловым ребрам-скрепам крепят выгнутые липовые доски. На таких судах могут идти по четыре десятка людей. Чеслав очень долго ищет нужную ель, выбирая гибкое и надежное дерево по корневищу. Кормила же таким дощаникам мастерит из дуба.
   В Архоне кован Родевид самолично приветствовал новоприбывших, а Гостомысла принимал, как равного. Взбудораженному руянскими красотами сыну Старивоя он показывал твердыню, выросшую из древней крепости ругов -- Хранилище, храм Святовида, терема и площади великого города.
   - Смотри, княжич, на землю общих наших пращуров, - Родевид поводил подбородком. - Земля Белого Света, Сварожье пристанище. От самого Небесного Отца идет наш род Белого Сокола.
   - Когда-нибудь и я возведу стольный град, подобный сему, - с подкатившим к горлу волнением выдохнул Гостомысл. - В нем тоже будет просторно и лепо. А не успею, так детям своим накажу.
   Родевид улыбнулся.
   - От Соколиного рода без счета отделились рода и племена, рассыпавшись по свету горохом, - сказал он. - Было это в давнюю пору. Но я верю, что придет день, и рода эти вновь соберутся в единую ветвь. Этого мы уже не застанем. Зато от нас, княжич, зависит другое. Дело, как ты слышал, затеяно небывалое. Изведать просторы северных морей и найти прибежище потомкам нашим, до которого добраться не сможет ни один ворог. Вот на что надобно положить наши силы.
   Гостомысл согласно наклонил голову.
   - За этим я и прибыл на твой зов. Ты можешь не сомневаться, кован: мы доведем это начинание до конца. А люди мои, решившие стать насельниками на дальней стороне, не дадут угаснуть нашим порядкам и обычаям.
   Глаза Родевида заблистали из-под разгладившихся бровей.
   - Рад это слышать. Ступай за мной! Я познакомлю тебя с яр-конем Святовида. Все утро, говорят жрецы, он косил головой в сторону побережья и раздувал ноздри. Не иначе, ждал гостя.
   Глава 3. Морской тропой.
   День, когда небольшая флотилия из трех судов покидала гавань Архоны, выдался необычно теплым для начала весны. Легкий ветерок расчесывал верхушки волн, словно пряди шерсти, скатывал их в шарики и перегонял с места на место. Три ладьи чуть покачивались у дубовых плавней -- красавец "Скакун Солнца" выгибал упругую лошадиную шею, поблескивая на солнце серебряными вставными глазами и рядом ровных зубов. Льняной парус красно-золотого цвета, свернутый у поперечины, то и дело надувался пузырем - и вновь опадал. На корабль заносили сундуки, торбы, судовые снасти, запасы шерстяной одежды, кузнечные наковальни и плотницкие инструменты, котлы, посуду, ящики с песком, ручные мельницы и даже деревянные сани.
   Рядом подрагивали на мелкой, но тугой волне "Белый Волк" и "Кречет" - две сопровождающие ладьи, просмоленные почти до черноты, со спущенными бело-синими парусами из фриза. Они были не столь подвижны и надежны, однако более вместительны, а по скорости почти не уступали головному судну.
   Княжич Гостомысл, облюбовавший себе "Белого Волка" с его воинственно оскаленной мордой и резными поручнями, поднимался на ладью неторопливо, как и подобало не простому ратнику-мореходу, но владетелю своей земли. Плащ с лисьей опушкой был скреплен золотой пряжкой на его правом плече, а под ним проглядывала малиновая свита, прошитая серебряными нитями, складывая в сплошной узор фигуры орлов, лосей и рысей. Трехслойный пояс с бисерными вставками облегал еще тонкий стан. К нему, как и положено, были подцеплены меч в оплетенных ножнах и кинжал. Кольчугу двойного плетения, шлем и отцовский щит уже перенесли на судно оружники Гостомысла -- Мятижир и Чернек.
   Кован Родевид тоже ступил на палубу "Белого Волка", но только для того, чтобы самолично убедиться в том, что все снасти закреплены, а семьи переселенцев устроились в палатках из кожи и парусины, установленных в середине корабля и у кормы. Бросив взгляд на княжича, кован заметил, что несмотря на немалые усилия сохранить весомость и невозмутимость, юноша явно робеет, поглядывая за высокий борт ладьи.
   - Ого! - Гостомысл даже покачал головой. - Будто великан сопит и ворочается под днищем "Белого Волка"...
   - Ты быстро привыкнешь к этому звуку, - заверил Родевид с улыбкой. - В ближайшие месяцы ты будешь слышать его постоянно -- засыпать и просыпаться под него, принимать пищу и изучать просторы водных дорог за кормой. Голос Моря-Сотрясателя и дрожь палубы станут частью твоего мира.
   - А это что за витязь? - внимание княжича, изучавшего ратников, взбирающихся по сходням на головную ладью, зацепилось за Старкада. Дан шагал широко, позвякивая оружием и скрипя портупейными ремнями. За спиной его, поверх клетчатого фельдра, висел большой щит с острым умбоном, разделенный на три поля железными скобами. Круглый шлем с наглазниками бился о бедро, прикрепленный к поясу за ремешок, черные волосы непокрытой головы стягивал в один пук на макушке узел из красной шерсти. - Ну и страшилище... Словно древний исполин Горыня!
   - Это Старкад, сын Старверка из земель данов, - сообщил Родевид. - Бывалый морской странник и умелый воитель.
   - Да я гляжу, у нас все витязи, как на подбор, - вдруг вздохнул Гостомысл. - Один другого краше. Будь у отца такая сила, франки бы его не сломили...
   - Боюсь, все они полегли бы в неравной схватке, - возразил Родевид. - Тут всего три десятка витязей, и мы их собирали едва ли не по всему свету.
   - Ну, может, хотя бы отца и Кандиха спасли... - неуверенно протянул Гостомысл, и в голосе его проступила боль.
   - Полно, - Родевид ободряюще коснулся спины княжича. - Судьбы не изменить. Что отмерено Матушкой-Макошью -- надобно принимать без ропота, коли не можешь переиначить.
   - А почему в поход идут только вои? - Гостомысл словно спохватился. - Как же мы без служителей богов? И защитить от темных сил, и запечатлеть в письменах наше плавание, выходит, некому?
   Натянувшиеся губы кована размякли в тонкой улыбке.
   - Все витязи, что отправляются с вами, обучены жреческим премудростям. Все они -- посвященные. Так что защита, княжич, вам будет. А Бови Скальд, свеон по роду, отразит в чирах и рунах все то, с чем вам доведется столкнуться в пути...
   Люди на "Скакуне Солнца" растекались по ладье. Одни развешивали на планширах щиты, другие раскладывали рамы для палаток, третьи -- смотрели, как движутся тросы, присоединенные к нижней шкаторине паруса. На палубу подняли и три легких лодки, каждая из которых имела три пары весел.
   Проходя мимо Рогдая, ухватившегося ладонями за борт и напряженно кого-то выглядывавшего в толпе, Энунд наклонился к нему.
   - Не ищи ее, - шепнул он мерянину. - Она уже давно прошла на "Кречет".
   Рогдай с досадой обернулся к нему.
   - По мне, так это только к лучшему, - Энунд чуть толкнул товарища локтем. - Если бы она тут перед нами целый день выхаживала, мы бы, глядишь, еще и подрались из-за нее. Так что княжна твоя умна...
   В следующий миг обоих побратимов тряхнуло так, словно корабль подняла большая волна. Это Хумли Скала, приблизившийся со спины, хлопнул их по плечам своими ручищами.
   - Что, парни? Поджилки трясутся от предвкушения?
   Энунд тихо выругался сквозь зубы, помянув смрадную пасть и клыки пса Гарма.
   Но Хумли только улыбнулся ему во всю ширину своего лица.
   - Вот он, час великого похода! Я будто ждал его всю жизнь.
   День отплытия был выбран жрецами Архоны не случайно. Ситоврат высчитал его по итогам нескольких гаданий в храме и огласил народу, как волю Святовида. Так и получилось, что в третий день седмицы -- день Велеса, Владыки Дорог -- мореходы, переселенцы и провожающий их люд явились к городской гавани. Волнение и в самом деле било через край, захватывало дух и перекрывало дыхание. Даже такие покорители морских нив, как Хумли Скала и Гудред Ледяной Тролль, не могли унять бешеный блеск в глазах. Как будто вновь стали юнцами пятнадцати зим от роду, идущими в свой первый набег. За грубыми шутками пытались скрыть неистовое воодушевление, заставлявшее топорщиться усы и бесконечно кривить в улыбках губы.
   - Я помню, как упросил отца взять меня в первый поход, - донесся голос Гудреда. - Мать стояла на пристани и не спускала с меня глаз. Я так и не понял, чего в них было больше -- беспокойства за меня или гордости. А я, едва шевелясь под тяжестью брони, что надел на меня мой дядька Торхад, клялся привезти ей самые лучшие подарки, чтобы посрамить всех модниц в Рейст-фьорде. Мать же молчала и только слушала меня, точно боялась отвести взгляд.
   - И что, привез? - с насмешкой спросил Хумли.
   - Привез, - Гудред только махнул рукой, мрачнея. - Стеклянные бусы, медные кольца да десяток шрамов. Мы пошли на восход, в земли ливов. Какие-то удальцы из данов за день до нас прошерстили все береговые села, оставив нам лишь пустые клети и горелые дома. Народы, что сидят на побережье посреди водных дорог воинских братств, всегда будут жертвой набегов. Их стригут все, кому не лень, но науки из этого они не могут вынести никакой. Вместо того, чтобы строить крепости и объединяться в союзы -- забиваются в леса, а потом отстраивают разоренные жилища. Так что большой добычи в тот раз мы не взяли, а вот ратный урок я усвоил на всю жизнь.
   - О чем ты? - повернулся к нему Энунд.
   - Узнал, что в бою -- важней всего плечо товарища, - пояснил Гудред. - А еще, чем смелость отличается от глупости. Ливы были злыми. Набросились скопом из западни. Видно, думали, что даны вернулись. Среди нас был Смид Сутулый. Он обычно начинал схватку, устремляясь на врагов с двумя секирами. Так и в этот раз кинулся на ливов, призывая Одина. Убил пятерых за долю мгновения, а потом ушел под защиту щитов. Но Лодин Черная Сойка, завидуя подвигам Смида, врезался в ряд недруга с мечом и щитом, не заботясь о том, кто прикроет его спину. Ливы поймали его в ловушку -- отодвинулись, впуская в глубь своего строя, а потом сомкнулись вокруг. Изрубили в куски...
   Рогдай отвернулся, предоставив товарищам и дальше вспоминать былые времена. Теперь глаза его не отпускали корму "Кречета", силясь высмотреть знакомый силуэт. Но княжна так и не показалась.
   Зато на берегу возникли фигуры жрецов. Они спустились с холма, чтобы проводить своих воспитанников. По этому случаю на них были черемного цвета плащи-вотолы до колен, полы которых наполнял своей силой крепнущий ветерок. Миронег, Острад, Ситоврат и Яроок неподвижно застыли на тропе, повисающей над гаванью, так и не дойдя до пристани. Оперевшись руками на тяжелые резные посохи, жрецы взирали на ладьи из-под сомкнутых бровей.
   - Они надеются, что все мы вернемся назад, сладив общее дело, - просветил товарищей Бови Скальд, появившись рядом.
   - Ты что, научился читать мысли жрецов? - недоверчиво усмехнулся Гудред.
   Бови пожал плечами.
   - Но ведь сейчас это так просто! Достаточно посмотреть в их глаза.
   Ледяной Тролль в ответ пробурчал что-то невнятное.
   Последние приготовления были завершены. Когда все участники морского похода оказались на судах, кован Родевид махнул рукой и тяжелые котвы из обточенных валунов втянули на палубы. Гребцы опустили весла на воду. Под звучную команду кормчего Людогоста все три корабля развернули носы к морю, провожаемые множеством глаз архонских горожан.
   Морские птицы тронулись в путь, унося на своих спинах смельчаков -- к заветному краю земли, о котором никто из людей не имел почти никакого представления. А потому -- предсказать испытания и тяготы дороги не мог странникам даже самый искушенный провидец.
   Медленно меркли и таяли очертания отдаляющейся гавани. "Скакун Солнца", набирая скорость с каждым взмахом весел, шел в середине. "Белый Волк" и "Кречет" - по краям, словно его крылья. Побратимы вращали смоленые весла в уключинах, слушая ширящийся клекот чаек над головами, а ноздрями вбирая просоленный воздух морской пучины. Крепость Архоны и Меловые Скалы острова Руян теперь смотрелись, словно игрушечные. Провожая их последним взглядом, люди не могли унять сомнений. Суждено ли им увидеть Остров Святовида вновь?
   Чем больше ладьи удалялись от земли, тем сильнее пробуждалось Варяжское Море. Подбрасывало суда на своих могучих плечах, качало в ладонях и норовило завалить на бок. Словно шутило, виляя хребтом, который оседлали три деревянных наездника. Шумно дохнувший ветер включился в эту забаву и мореходы поспешили расправить паруса.
   Флотилия сразу взяла направление на Острова Данов, чтобы пройти к Гаутланду между Фальстером, Зеландом и Фюном. Вестовые на ладьях смотрели во все глаза -- капризные течения, участки с мутной водой, скрывающие подводные камни и каверзные мели близ островных владений Харальда Боезуба были хорошо ведомы руянам. И пусть до них был не малый переход, бдительность ослаблять не следовало. Тем более, что на полуденном солнце, слепящем взгляд, море отливало серебром, будто отполированное полотно.
   Гостомысл на носу "Белого Волка" не уставал любоваться белыми струями, вылетавшими из-под киля корабля, и ныряющими косяками рыб. С непривычки ему немного крутило живот, однако княжич держался мужественно. Кормчим на ладье был руянин Ильмер, изведавший вдоль и поперек все тропы Варяжского Моря. Голова его вращалась на длинной шее, надзирая за просторами водной пучины. Ильмер знал, что пока плавание протекает безмятежно, но скоро течение станет крепнуть, относя к свейским берегам. Чтобы удержать "Белого Волка" под властью людей, он посоветовал вновь взяться за весла, помогая ветру слаженной работой рук. И два десятка гребцов возобновили нелегкий труд. Почти все они были выходцами с побережья Варнии, не имевшими навыков долгой гребли, что развивает в мореходе неиссякающую силу плеч и спины. От вращения длинных просмоленных весел на ладонях новичков вздувались пузыри и мозоли, а кожа трескалась. Прерывистое, надсадное дыхание подчас перекрывало свист ветра. Но никто из добровольцев, своим желанием вызвавшихся в поход, не роптал и не сетовал. Люди принимали тяготы водной дороги, как должное.
   На "Кречете", где кормчим шел сивоусый даленчанин Руж, тоже было двадцать пар рабочих рук. Варны послушно гребли, следуя указаниям кормчего. Они уже уяснили себе, что здесь, вдали от земли, важнее всего -- подчинение старшему, тому, кто в ответе за ход и судьбу морского коня. Княжна Любава нередко выбиралась из своей палатки, чтобы постоять на носу или корме, воодушевляя переселенцев. Она обменивалась с гребцами короткими фразами, подбадривала взглядом или лучистой улыбкой. А потом с головой погружалась в созерцание неохватной морской стихии, которая завораживала ее своим величием и красотой.
   Море дышало жизнью, даруя ее бесчисленным водным созданиям, но великодушие его быстро сменялось суровостью. Об этом не стоило забывать людям, которые всегда оставались чужими на его подвижных полях. Легко дарующее пищу и удобную дорогу, море таило в себе песнь погибели. Потому даже в торжественном гимне валов и танце волн чуткое ухо слышало предупреждение. Угроза была всюду. Она дремала до поры, затмевая внимание странников волшебством переливов и пенной игрой, но в любой миг готова была разродиться бедой. Море любило наказывать смельчаков, ошибочно полагавших себя его хозяевами. Любило оно и забирать в свои подводные кладовые то, что приходилось ему по вкусу -- могучие ладьи, прославленных героев и богатую добычу.
   Море никогда не прощало ошибок, а потому относиться к нему стоило с уважительной осторожностью. Не случайно люди северных фьордов перед отправлением в поход сбрасывали в пучину ствол дуба -- дерево Бога-Громовержца, чтобы заручиться его поддержкой на просторах волн. Обо всем этом помнили путники, озиравшиеся вокруг с благоговением и тревогой. Но подчас они забывали обо всем на свете, с восторженностью малых детей рассматривая небольшие, в несколько десятков саженей, островки, проносящиеся мимо. На них бесформенными грудами серели туши отдыхающих моржей. Скаты, нарвалы, кольчатые нерпы и другие обитатели великой Пашни Вод, которых удавалось выхватить цепкому взгляду близ береговой черты, заставляли глаза варнов разгораться безумным блеском.
   Однако скоро ветер окреп, а мелкая волна сменилась тяжелой -- она хлестко жгла борта лодий и шипела, обдавая их белой пеной. Начинался отлив. Мореходы сразу ощутили, как от ударов ветра затрещали паруса, будто готовые порваться, заскрипели реи и гитовы. Беспокойная дрожь ветрил и снастей скоро прекратилась. Словно незримое дыхание сынов Стрибы подхватило флотилию и повлекло с троекратно увеличенной скоростью. Сначала на всех трех судах подгребали, чтобы удержаться на нужном курсе, но когда северо-западный ветер сменился на западный -- кормчие велели втянуть весла.
   Точно стрелы, выпущенные из лука, летели корабли руян. Люди отдыхали. Кормчие знали, что так будет, пока ладьи не подойдут к каменистым Островам Данов. Вот где придется держать ухо востро, чтобы не пропустить ни мель, ни подводные каменные шипы, в изобилии разбросанные вокруг мысов и внутри заливов.
   Свободные от работы на веслах, побратимы "Скакуна Солнца" пили и полоскали горло водой из фляг, отирали влагу с лиц и жевали куски вяленой рыбы. Сколь бы сильно не разнились мысли в их головах еще несколько мгновений назад, сейчас все они сходились на одном: без помех и потерь пройти через владения конунга Харальда. И беспокоили ротарей вовсе не узкие проливы с их непредсказуемой сменой течений и коварством подводных скал. Об этом могли позаботиться кормчие. Гораздо опаснее была нечаянная встреча с боевыми драконами Боезуба -- непримиримого врага руян. В любом месте разветвленной сети островов он мог подловить гостей в ловушку, окружить и пустить на дно.
   Потому так долго выбирался нужный момент жрецами Архоны и кованом Родевидом для выхода в море. Сейчас, когда со всех концов данских земель ярлы, хевдинги и бонды стекались на ежегодный тинг в Смоланде, была возможность миновать край неуживчивого соседа, не преломив с ним копий. Однако возможностью этой надо было еще суметь воспользоваться.
   Опасения руян сменились настоящей тревогой, когда в двух-трех морских верстах от Фальстера на воду лег густой туман. В данских заливах подобное не было редкостью. Случалось, что ясный окоем за несколько ударов сердца затягивала мутная пелена и очертания неба и воды мешались в молочной дымке. Так вышло и теперь.
   - Убрать парус! - прогудел Людогост. - Опустить мачту!
   Эхом повторенный приказ стал знаком и для других кораблей. На счастье мореходов, ветер стих. В установившейся тишине стали слышны даже малейшие шорохи. Ротари спустили парус, а потом сложили мачту в паз большого дубового блока. Лопасти весел вновь вставили в уключины и шумно вонзили их в воду.
   - Где мы сейчас? - вопрос Хумли Скалы был обращен к Старкаду.
   Дан думал недолго.
   - Где-то у мыса Соленых Ключей.
   - Там есть дозорные вышки? - шевельнул усами Людогост.
   - Нет. Они к восходу. Здесь только хутора рыбаков. А дальше -- вглубь острова -- фермы бондов. Овчарни и коровники.
   - Это хорошо, - кормчий размышлял, шмыгая носом. - Попробуем подойти к берегу. Надо выждать, пока рассеется туман.
   Ротари некоторое время гребли совсем вслепую, с напряжением вслушиваясь в каждый звук.
   - Чайки умолкли, - подметил Бови Скальд. - Если различим голоса уток или вороний грай -- поймем, где земля.
   Три ладьи шли на малом ходе, почти волочились по глади утихшего моря. Плотность тумана была такова, что ее не смогли прорвать даже зажженные факелы из тюленьего жира, которыми в плохую погоду сообщаются друг с другом кормчие судов. Перекличку с "Белым Волком" и "Кречетом" вели голосом. Людогост велел Ильмеру и Ружу увеличить расстояние между ладьями, чтобы невзначай не коснуться бортами. Окованный нос "Скакуна Солнца" выдвинулся вперед. Для него столкновение с незримыми скалами или подводными камнями было менее опасно. Другие корабли отодвинулись за его широкую корму.
   - Вы слышите? - вдруг встрепенулся Энунд. - Кажется, кто-то поет.
   - Это тебе примерещилось, - скривил губы Гудред. - С непривычки. Кто будет петь посреди моря в туман? Разве морские девы...
   Однако вскоре насторожились уже Мстивой и Рогдай.
   - А ведь и правда похоже на чью-то песнь, - вестовой ладьи с усилием разлепил губы. - Уж не наваждение ли? Морские девы служат Нию, Владыке Пучины, и они часто заманивают на рифы.
   - Тихо! - сурово оборвал Людогост. - Нечего попусту сотрясать воздух. Сушите весла!
   Ладьи проскользили еще несколько саженей дорогой, заданной им людьми. В установившейся тиши все с определенностью разобрали заливистый, но полный грусти напев.
   Даже самые отважные ротари в этот миг ощутили, как холодок прошелся по затылкам и спинам.
   - Если это морские девы, то их пение лишит нас воли, - высказал Энунд. - Не успеем заметить, как уйдем на дно.
   - Ты, пожалуй, прав, - засопел Мстивой. - Обогнем выше это место, кормчий?
   Людогост молчал. Он с усилием вслушивался в отголоски женского напева, словно хотел понять мелодию и слова.
   - Это голос смертного человека, - вывел в итоге кормчий с полной убежденностью.
   - Почему ты так решил? - спросил Энунд полушепотом.
   Ответ ошеломил его.
   - Потому, что я знаю, каков голос у морских дев. Однажды я слышал их своими ушами. Но это -- другое. Тут -- обычная девица на берегу, которая поет песню. И я вам это докажу.
   "Скакун Солнца" подползал к мысу. К всеобщему ликованию, проснувшийся ветерок начал потихоньку разрывать сплошное полотно тумана, превращая его в пушистые клочья. На расстоянии в сорок-пятьдесят саженей от ладьи замаячили смутные еще контуры береговой косы. Побратимам показалось, что среди множества выступающих камней один похож на фигуру человека, сидящего на корточках.
   - Эй! - окликнул Гудред на языке данов. - Кто ты?
   Песня оборвалась. Комок зашевелился, распрямляясь. Руяне увидели длинное платье сиреневого развода, а чуть позже -- сверкнувшие глаза. Сомнений больше не осталось: перед мореходами была девушка.
   - Сигни, дочь Велли, - донеслось до побратимов.
   - Что же ты делаешь на берегу в туман, милое дитя? - Людогост заметил, что незнакомку совсем не испугало появление чужого судна, конская морда которого, прорвав белесую завесу, смутила бы, пожалуй, и взрослого мужчину. Не испугалась она и вида вооруженных людей, пришедших с моря.
   - Наверно, ждешь из плавания жениха? - предположил Хумли Скала.
   Сигни внезапно опустила голову и прикрыла рукой глаза. Во всем ее облике просквозила необъятная тоска.
   - Мой суженый уже не вернется ко мне, - безжизненный и сухой ответ, который с усилием вытолкнула из себя девушка, был похож на хрип раненной птицы.
   Побратимы не торопились с расспросом, ожидая, пока Сигни найдет в себе силы все объяснить сама. Чувствуя устремленные на нее взгляды, она нехотя проронила:
   - Он утонул пять дней назад. Шторм налетел внезапно, так часто бывает по весне. Все, кто был на лодке, перевернулись и ушли на дно. Мой брат Надд, жених Геллир и еще два рыбака, возвращавшиеся с промысла.
   Ладья тяжело въехала в кромку плотной земли, пропахав ее на несколько шагов носом, и замерла, не дойдя до камней. Последние обрывки тумана опадали в заискрившуюся воду.
   - Я прихожу сюда каждый день, - поведала девушка. - Как и прежде, жду моего Геллира. И пою его любимую песню.
   - Все это очень печально, - пробормотал Людогост. - Но таково море. Оно многое дает нам, но за это, бывает, забирает куда больше...
   Руяне спрыгивали с бортов, чтобы размять ноги на берегу.
   - Прости, что потревожили тебя и нарушили твою скорбь, - извиняющимся тоном сказал девушке кормчий. - Скоро мы отплывем.
   - Вам лучше сделать это быстрее, - с внезапной угрозой произнесла Сигни. - За Утесом Чаек, в заливе, - она махнула рукой на восход, - стоит Форни Краснолицый с десятком драконов. Не вас ли поджидает?
   Побратимы растерянно переглянулись.
   - Хевдинг конунга Харальда? - пробасил Старкад. - Откуда ты это знаешь?
   - Все у нас знают. Уже третий день он прочесывает все проливы между островами. Теперь вот затаился в самом удобном месте. Словно охотиться вышел. Только не на чаек его охота.
   Людогост оглядел своих спутников.
   - Не иначе, Харальд затеял с нами игру. Кто-нибудь из заезжих купцов, видевших в Архоне наши приготовления к походу, донес ему весть. Конунг отбыл на тинг, но ближника своего, получается, послал, чтобы перехватить нас.
   - Пусть боги подарят тебе удачу, добрая девушка, - проговорил Энунд, ободряюще посмотрев на Сигни. - У тебя еще все сложится в этой жизни. Я сам буду просить Фрейю послать тебе достойного мужа. Ты заслужила счастье.
   - Что будем делать, кормчий? - Хумли и Гудред озирались по сторонам.
   - Поиграем, - Людогост встряхнулся и хрустнул плечами. - А что еще остается? Со "Скакуном Солнца", чей ход быстрее, чем у любой иной ладьи, это было бы и вовсе веселой потехой. Но на нас еще два струга, которые не позволят петлять и скользить, сбивая со следа. Придется быть осмотрительными.
   - Изменим направление? - догадался Бови Скальд.
   - Да. Отвернем к Лолланну, а там -- поглядим. Тамошние проливы я знаю не хуже, чем Харальдовы мореходы. Если помогут боги -- разминемся с Форни. Уж больно мне не хочется снова с ним здороваться.
   Побратимы сдержали смешки, подступившие к горлу. Все помнили, как по осени близ Утиной Бухты флот руян рассеял суда данского конунга в морском бою, а один дракон сумел захватить. Людогост и Мстивой участвовали в той схватке.
   - Правда, - с жесткой улыбкой добавил кормчий, - мне нужно забрать у Краснолицего кое-что свое. Рожон сулицы, что крепко засел в его щиколотке.
   - В другой раз, - так же шутливо подхватил Мстивой. - Боюсь, у нас слишком много иных забот.
   "Скакун Солнца" отчалил от Фальстера, сразу же оседлав прибывающую волну, и двинулся на закат, увлекая за собой "Белого Волка" и "Кречета". Кормчие малых судов были удивлены такой смене направления, но подчинились без ропота.
   Когда кайма мыса Соленых Ключей потерялась из виду, а вокруг вновь от края и до края поднялись зубы водных бурунов, Людогост распорядился убрать весла, чтобы другие ладьи могли поравняться с головной. Мстивой негромко протрубил в рог, приглашая Ильмера и Ружа на совет. С "Белого Волка" и "Кречета" спустили лодки, места кормчих у руля-правила заняли их помощники. К удивлению побратимов, вместе с Ильмером и Ружем к высокому борту "Скакуна Солнца" подплыли Гостомысл и Любава. Ильмер, бывалый морской витязь, лихо взбежал на ладью по веслу, которое протянул ему Старкад. Ружу, Гостомыслу и княжне ротари помогли взобраться наверх, подхватив их за руки.
   - Почему мы развернулись в другую сторону? - нетерпеливо выпалил княжич, едва оказавшись на палубе.
   - Конунг Харальд раскинул сеть, чтобы поймать нас в нее, как рыбу, - пояснил ему Мстивой.
   - И что теперь? - Гостомысл изо всех сил старался не выглядеть испуганным.
   - Попробуем в нее не угодить, - пробурчал Людогост, почесав шею.
   - У данов в разгар всеобщего тинга не хватит судов и людей, чтобы перекрыть все проливы, - рассудил Гудред. - Народ сейчас сходится в Смоланд, как косяки сельди на нерест. Попробуем избежать встречи.
   Родгай и Энунд не отрывали взоров от княжны. В собольем полушубке, наброшенном на плечи, и с легким мечом в ножнах из крашенной кожи, прицепленном к поясу, она смотрелась величественно, словно хозяйка морской стихии. Волосы ее теперь были собраны во множество мелких косичек, лоб стянут начельником со знаками обережных рун. Ни тени волнения не упало на ее лицо. Только глаза стали еще ярче, словно горящие на солнце жемчужины, а в углах сжатых губ появились ямочки.
   - У нас слишком мало воев, - напомнила она Людогосту. - С нами идут мужи в летах, которым не выдержать боя.
   - Это так, княжна, - согласился кормчий "Скакуна Солнца". - Потому мы и будем его избегать. Что скажете вы? - он обратился к Ильмеру и Ружу.
   - Обходить Острова Данов с восхода опасно, - Ильмер наморщил брови. - У Лолланна много мелей и сильных подводных течений. Да и бури там налетают чаще, чем в других местах. Нет высоких гор, чтобы сдержать северные ветра.
   - Верно, - Мстивой хмуро наклонил голову в ответ. - А ежели снова ляжет туман -- разминуться с острыми камнями полюбовно вряд ли выйдет. Но у нас нет выбора.
   - Тогда вперед! - Гостомысл решительно тряхнул непокорными прядями волос. - Я верю в нашу удачу. Что еще нам может грозить на восходе? - он впился прищуренными глазами в лицо Людогоста.
   Тот в раздумье пожевал губами.
   - Хевдинг Форни, оставленный в этих водах Харальдом, может разделить свои ладьи. Во всяком случае, так бы сделал я, если бы был на его месте. А коли повезет -- то и загнать нас в капкан с двух сторон. Угроза эта не столь велика, но забывать о ней не стоит.
   - Разобщенная сила данов для нас не страшна, - Гостомысл гордо вскинул подбородок и тут же поискал взглядам поддержки среди ротарей. - Ведь мы сумеем прорваться, если дорогу заступят два-три вражеских корабля?
   - Должны, - уклончиво ответил Людогост. - Но если дело дойдет до схватки - "Белому Волку" и "Кречету" в нее не вступать! Это приказ. Все решит "Скакун Солнца".
   Ильмер и Руж понятливо кивнули, однако Гостомысл возмущенно встрепенулся.
   - Ты говоришь так, будто на моей ладье одни малые дети! Мичура, Гостевид и Данко прошли всю войну с франками. Да и кроме них средь нас найдутся умелые ратичи.
   - Я не умаляю заслуг твоих сородичей, - заверил Людогост. - Но цель воев на двух ваших судах -- охранять переселенцев. Потому -- о бое не может быть и речи.
   Тон кормчего был повелевающим, и княжич лишь обиженно надул губы.
   - А если случится так, что наши ладьи потеряют друг друга из виду? - спросила Любава. - Если придется разлучиться?
   - Ты права, княжна, - признал Людогост. - Коль нам выпадет бой -- вашим судам надо нестись прочь на всех парусах, дабы избежать полона. Сделаем так, - он хлопнул себя по бедрам. - Все ли знают мыс Горб Дракона в Дальсланде, на свейском побережье?
   - Знаем, - ответили кормчие "Белого Волка" и "Кречета".
   - Вот там и будет договоренное место сбора, - заключил Людогост. - Встретимся там, ежели разминемся по воле судьбы. А теперь -- возвращайтесь на свои ладьи!
   Пока позволял ветер, корабли шли быстро. Людогост стремился использовать благоприятные условия, чтобы выиграть время. Необходимо было пробиться сквозь тесные заслоны островов до того, как солнце начнет клониться к окоему.
   Побратимы дружно хмурили брови и недовольно сопели. Никто не ожидал, что начало плавания выдастся столь непростым. Некоторые ротари приглушенно ворчали.
   - Что это? - Рогдай, полуобернувшись к корме со своего рума, устремил взгляд острых глаз на самую кромку темно-синих вод, взбитых прибоем. Ему показалось, что там мелькнула и снова пропала маленькая точка, похожая на парус. Мерянин даже задержал дыхание, до рези всматриваясь в окоем. Белесое пятнышко снова появилось среди гуляющих волн.
   - Это за нами, - Людогост отер рукавом лоб.
   Хумли Скала выругался, а Гудред заскрипел зубами.
   - Видно, Форни смекнул, что мы ускользнули из его западни, - высказал Ледяной Тролль. - Теперь будет пытаться догнать.
   - Пока дует попутный ветер -- не догонит, - заметил Бови Скальд.
   В самом деле, расстояние между тремя руянскими судами и мерцающим в отдалении пятнышком не увеличивалось. Ладьи порхали по глади вод, точно птицы. Иногда чужой парус терялся в разводах небес, иногда -- вырастал снова, но оставался очень далеко. Не было возможности даже различить его цвет. Насупившиеся люди расправили напряженные складки на лицах. Погоня данов пока не выглядела для них опасной. Успокоились и кормчие на "Белом Волке" и "Кречете".
   Все изменилось, когда по правую руку выступили бока прибрежной полосы, покрытой дюнами и холмами. Ветер резко выдохся, и руянам пришлось убрать паруса и работать веслами. А потом начался прилив. Со всем усилием, на которое они были способны, мореходы выгребали против течения, гнавшего на них полчища взвившихся ввысь волн. Кинув назад тоскливый взгляд, руяне обнаружили, что за ними идут сразу несколько рыже-белых парусов.
   - Боюсь, теперь нам от них не оторваться, - качнул головой Энунд.
   Товарищи вынужденно согласились, понимая, что двадцать пар рук на "Белом Волке" и столько же на "Кречете" бессильны тягаться с тридцативесельными драконами Харальда. Увеличить ход сопровождающие руянские ладьи не могли. Очень скоро паруса данов сделались хорошо различимыми. Людогост насчитал целых семь преследующих судов.
   - Если так будет продолжаться, нас настигнут, кормчий, - Энунд обернулся к Людогосту. - И очень скоро!
   Тот молчал, закусив губу. Тяжелую повисшую тишину нарушил Старкад.
   - Я знаю, что нужно сделать, - сказал он.
   - Говори! - с надеждой воззрились на него побратимы.
   - Среди множества мелких заливов, проливов и бухт, о которых говорил наш кормчий, есть Зеленый Залив.
   Людогост вздрогнул.
   - Мне кажется, мы скорее уцелеем в драке с данами, чем в этом диком месте.
   - А что с ним не так? - спросил Энунд.
   - Он известен дурной славой у мореходов, - объяснил Старкад. - Мутная, с зеленым отливом, вода скрывает десятки мелей и куски подводных скал. Немало проходящих судов пропороли там свое брюхо. Но я был в нем не один раз. Знаю каждую пядь его дна и безопасные проходы. Могу провести ладьи так, что мы разминемся и с мелями, и с рифами. Мы спрячемся в Зеленом Заливе. Его холмы и утесы, повисающие над берегом, скроют нас из глаз. Форни решит, что мы прошли дальше, и продолжит свое преследование. Никто не захочет рисковать, осматривая такое дрянное место.
   - А потом? - настаивал Энунд.
   - Пропустим Краснолицего вперед и повернем назад. Пройдем Проливом Теней прямо на север.
   - Я видел только семь драконов, - заметил Людогост. - Не исключено, что это -- лишь головная сила Форни. С остальными его кораблями мы можем столкнуться, когда будем возвращаться.
   - Опасность есть, - признал сын Старверка. - Но это -- лучшее из того, что мы способны сделать сейчас.
   После недолгих споров кормчий, вестовой и остальные побратимы признали правоту дана. Людогост велел занять ему место на носу ладьи, а Ильмеру и Ружу был дан знак следовать за "Скакуном Солнца", выстроившись цепью.
   Изможденные греблей люди вынуждены были умножить свои усилия. В скорости было спасение. Ладьи шли вдоль берегов малым косяком, борясь с порывистыми бурунами, захлестывающими их носы. Кипящее море продолжало ставить препятствия на пути руян, бросая тяжелые валы, словно глыбы под днища кораблей.
   "Скакун Солнца", безупречно выверенный в сечении пояса, остойчивости и прочности боковых и переборочных ребер, сохранял глубину осадки, двигаясь ровно. Волна не поднимала его выше пятого пояса обшивки и не выталкивала к поверхности. "Белый Волк" и "Кречет" следовали рывками, чуть подпрыгивая на дрожащем полотне вод. Кормчие неутомимо выравнивали их ход, управляясь тяжелыми кормилами, продетыми в отверстия дубовых клоцов.
   Запахи пота, соли и смолы перемешались в тошнотворную смесь, бьющую в нос, но на это никто не обращал внимания. Целые ручьи бежали по лицам пыхтящих гребцов, на висках натянулись жгуты вен. Гостомысл пытался упросить Ильмера пустить его за весло -- сменить захлебывающегося кашлем Маруна, - но кормчий не позволил. Каждый на корабле должен знать свои обязанности, напомнил он. В этом -- основа порядка и успеха плавания. И Гостомысл смирился. В море слово кормчего, держащего ответ за судно, было весомее слова князя.
   Гонка между тем становилась все упорнее и горячее. Оглядываясь назад, люди все отчетливее видели паруса своих преследователей: поперечины бело-оранжевых лоскутов, которые пока не нависали, но ощутимо давили в спины. Варны же теряли последние силы -- весла вываливались из их рук, приходилось стискивать их волей, превозмогая боль в мышцах и костях.
   Флотилия огибала земляные и скалистые извилины, где глубоко и остро прорезанные в береговой плоти, а где округло выпирающие островками. Мелкие заливы сменялись мысами и бухтами. Наконец, Старкад указал, куда повернуть, чтобы войти в воды спасительного укрывища. Сейчас требовался еще один рывок, еще один вклад в суровый весельный труд, чтобы избавиться от надоедливой погони.
   - Пахать морскую ниву, пожалуй, тяжче, чем Землю-Матушку, - пробурчал Бразд на "Кречете".
   - Ты сведал долю морехода, - заметил ему кормчий Руж. - А она не слаще, чем у оратая. Разве лишь опаснее -- не только грести днями напролет, но и железом себя боронить от недругов.
   Воды у входа в Зеленый Залив бурлили, точно в котле. Но постепенно морская прыть, принявшая бег судов, смягчалась и оседала. Выступы сизых скал, сплетенных шершавой грядой, щербины холмов и береговых уступов погасили дыхание ветра. По знакам Старкада Людогост вел "Скакун Солнца" мягко, пядь за пядью преодолевая замутненное месиво волн, играющих изумрудными бликами. След в след за головной ладьей крались "Белый Волк" и "Кречет", подползая с мелким хлюпающим звуком.
   - Кажется, оторвались, - Энунд, обернувшись, не увидел вдали данских парусов.
   - Подойдем к берегу, - сказал Старкад. - Здесь мы в безопасности. Вряд ли Форни хватит ума повернуть сюда. Да и кормчие его воспротивились бы такой затее. Пристанем вон у той бухточки, - он кивнул на углубление между двух холмовых наростов, пригодное для стоянки, - но выгружаться не станем.
   Три ладьи катились вперед медленно, словно разведчики, пробирающиеся в незнакомом лесу. Кривые тени от налобий скал и холмов полоскались близ береговой кромки, а по сторонам от судов кормчие угадывали опытным взором утаенные рифы под затемнениями воды.
   Небольшая передышка была необходима сейчас всем. Когда корабли разместились в бухте, люди получи столь желанную возможность промочить горло, наскоро перекусить солониной и размять одеревеневшие пальцы, в которые уже глубоко въелась смола.
   - Давно же мне не приходилось улепетывать от кого-то, да еще с такой поспешностью, - Гудред снял шлем и потряс мокрыми волосами, роняя капли пота на доски палубы.
   - Уклониться от боя с целым вражеским флотом -- не позор, - Рогдай пожал плечами. - Ведь погибель в водах данов не входит в наши замыслы. Не для того нас так долго готовили.
   - Верно, - подхватил Энунд. - А показать свою доблесть в ратном деле мы еще успеем.
   - Пусть так, - согласился Ледяной Тролль, махнув рукой. - Я просто начал забывать, как забрасывать абордажные крючья на данские борта и сходиться в рубке на секирах последи драконов.
   - На сей раз постараемся обойтись без этого, - хмуро отмолвил Людогост. - Не будем подвергать угрозе жизни тех, кто доверился нам.
   Слова кормчего заставили Энунда и Рогдая поискать глазами борта "Кречета", покачивающегося слева от "Скакуна Солнца". Целый ворох мыслей завертелся в их головах. Что с княжной? Как она перенесла погоню? Но резкий покрик Людогоста оборвал их размышления.
   - Весла на воду! - распорядился кормчий. - Разворачивайте ладьи.
   Короткий отдых закончился. Три корабля все с той же осторожностью и неспешностью покинули спасительный залив. Корабли руян в очередной раз сменили направление.
   Сначала пришлось брать частую и мелкую волну, с шипением кидавшуюся под днища кораблей, потом -- установилось безветрие, и окоем просветлел, а затем подул столь желанный восточный ветер, позволивший поднять паруса. На его уверенной силе ладьи пронеслись до Пролива Теней, по счастью, не встретив вражеских судов.
   Людогост повернул "Скакун Солнца" носом на север. За ним последовали и другие суда. Даже самые искушенные мореходы уже валились с ног. Но никто не роптал. Ладьи стремили сквозь рытвины проливов, спеша оставить за спиной Острова Данов. Встречный ветер, заставлявший до хруста костей крутить весла в уключинах, вновь сменялся попутным, приливы -- отливами. Недалеко от Ютланда зацепили краем легкий туман, однако сумели не потерять верного направления. В час, когда светило встало на северо-западе, путники благополучно достигли оконечности Халланда и отвернули к свейскому побережью. Владения конунга Харальда Боезуба остались позади. "Скакун Солнца", "Белый Волк" и "Кречет" направили свой неутомимый бег к Поясу Земли.
   Глава 4. Кий-град.
   Взмыленные кони вознесли всадников на гриву речного брега. Придержав саврасого иноходца, чутко приложившего уши, Прелют обернулся в седле с резной лукой и оглядел поредевшую рать. Высокие стяги с изображениями Серебряного Волка и Четырехлучевой Ярги выглядели потрепанными, как и багряные плащи утомленных кметов. Потускнели давно не смазанные брони, кольца и бляхи сбруи.
   Солнце стояло на полудне, заливая глаза. Прелют отер сухой ладонью лоб, в который до черноты въелась дорожная пыль. Прищурившись, изучал лица тех, кто еще не пал духом, осилив тяготы последних боев и несчитанных переходов. После волынских косогоров и непролазных лесов новая земля казалась раздольем коням. Скачи без помех, пока не устанешь! Размах лугов и равнин, веющих переспелой таволгой, дурил голову хлеще янтарного меда. Воля, простор! Что еще надобно душе? Лишь редкие хребты земляных гор да ершистые перелески сдерживали разудалый полевой гон. Дарили меру, поскольку без меры человек не видит цены наблюдаемому. А в многотравье, не шугаясь людей, так и шустрили косули и оленья молодь.
   Беглецы перевели дух. Облегченно -- впервые за седмицы пути.
   Коням и возам всюду был ход. Хуже выходило с переправами -- реки змеились непокорными бурунами, прятали броды. Варны шли от Тисы, держась муравчатой поймы. Одолели Горбатые Горы и снова -- торили путь окоемом речных русел -- сперва Роси, потом Стугны. Знали -- где вода, там жизнь. Не пропадет человек, не сгинет конь.
   Роды, сидевшие на холмах-крепышах нового края, встречали варнов по-разному. Тут вперемешь, будто ячмень и овес, соседились наследки Куяна и те, кто обретался в полях с зачина времен. Первые честили походников хлебом и солью, признавая родовичей. Вторые спешили скорее затворить тын или заплот, запалить дымники и согнать на стены заполошных воев. Ворчанием рога упреждали чужаков -- дорога к их весям и городцам заказана. Для убеждения махали над остряками долгими копьями. Случались и стычки с летучими ватагами вершников, о роде и племени которых можно было лишь гадать. Сколь разрозненны были взгорья и увалы отчины Куян-князя, столь отличались нравом и насельники. Сыскались даже своеземельцы из числа сбегов, которых Великий Кован сам услал на восход, вызволяя из-под франкской неволи.
   Дозорники варнов собирали вести отовсюду. Быстро поняли: лада в краю пущ и лугов на порубежье с Диким Полем нет давно. Пришлых принимали без большой любви, сознавая, что придется делиться землей. На левобережье Славутича свили гнездо кавары, давние варнские недруги, приноровившиеся клевать набегами правый берег. Потому на стоянках приходилось выставлять стражей-костровых, неусыпно надзирающих округу.
   Прелют подъехал к телеге, на которой мерно везли старого Кована, обложив шкурами и меховыми одеялами. Тот готовился встретить свой смертный час на руинах последнего рубежа-оплота Варнии. Но -- вышло иначе. Боги ли так судили, или людская воля вторглась в высший промысел, повернув его русло? Кована силой вытащили из пылающего дворца. Воевода его личной стражи Богдан, Прелют и Бьорн оспорили стремление вождя уйти к праотцам. Бережно снесли в телегу и, собрав вокруг верных людей, повернули на восток.
   Первые дни душа Великого Кована едва держалась в теле, источенном годами и невзгодами почти под корень. Он не хотел даже принимать пищу, полагая свой земной путь завершенным. Однако в пути стал оживать. Дорога целила плоть через взор. Будила уставшее сердце. А люди тянулись к Ковану, как рощелья к солнцу. Жаждали любого жеста, слова, взгляда -- для восполнения духа.
   Скоро Великий Кован начал приподниматься на ворохе шкур. Давая советы, сам наливался живой кровью. Еще через несколько дней смог слезать с телеги. Будто заново приучился ходить -- сперва с чужой помощью, потом -- силой своих ног и своей возрожденной волей. Тому была и другая причина -- воспламеняющая, дарящая надежду. Зоран -- сын Великого Гора, верховного воеводы варнов, заставил почти угасшего старца поверить, что у варнов есть будущее. Разбудил усохший родник его жизни.
   Вот и сейчас он прянул мимо: молодой воин на саврасом коне. Присвистнул при виде шумящего моря ковыля. Кован проводил взглядом синеглазого ратника с русой прядью волос, закрывавшей лоб справа. Сын Гора пока мог позволить себе радоваться, как беспечный отрок.
   Кован велел остановить лошадей. Спустился с телеги, присел на корточки и коснулся рукой земли, от густого, сочного духа которой у него вздулись ноздри. Сорвав несколько стебельков купицы, покрутил в пальцах, растер в пыль комочек черной почвы.
   - Хорошая земля, - повернулся к Бьорну. - Жирная! Охотно родит и голодным не оставит род. Не зря Куян-князь когда-то поставил здесь свои коны. Разумел, видать, что коли укрепиться тут, меж Лесами и Степью, потомкам будет сладкая доля.
   - Куян-князь был мудр, - согласился Бьорн, спешиваясь. Осторожно присев вблизи вождя варнов, обхватил руками колени. - Я читал о его деяниях. Всегда смотрел далеко и знал, в чем благо для родичей. Но и он не все успел. Может, судьба приговорила тебя завершить его дело?
   - Я слишком стар, - Великий Кован расстегнул ворот долгой вотолы. - Такое - не всякий молодец осилит.
   Вдруг он распрямил спину струной. Очертил кистью размах бережья за туго бьющимся речным стрежнем.
   - Некогда и наши предки пришли оттуда, - молвил с волнением. - За долгими степями, у Великой Реки сидели в ладу и согласии рода вятичей и седонов, вместе ходили в походы, делили житье-бытье, вершили дела одним рядом. Но в пору Дружины Юных, когда самые отважные оставили обжитое и явились в эти края, тут вышло размирье. Два могутных рода, две горы силы извечно спорили железом за право встать над Степью. Хор-вадары, Всадники Солнца, ломали копья с май-вадарами, Всадниками Луны. Дружина Юных пособила последним. Солнечные Всадники были разбиты, а Юные увлекли за своим стременем и тех, и других, спаяв цепью одной цели... Мир пришел в степи на долгие лета. Покуда спина Юных не сломилась на западе, исчерпав былую мощь и не выдержав сурового обстояния с ворогами. Поворотив коней назад, к старой своей отчине, Юные вдруг узнали, что не оставлено им места в краю пращуров. Хор-вадары и май-вадары урядились меж собой, заняв всю Степь...
   Кован умолк, дрогнул веками. На его сухом лице будто играли блики древних побоищ, в очах возгорались и меркли звездами отсветы успехов и неудач предков-родичей. Словно он был там, с ними, тенью следуя за стягами первых варнских вождей -- Куяна и Бояна, один из которых стал Великим Гором, а другой -- Великим Кованом.
   - Твой рассказ тронул меня, - Бьорн чуть слышно вздохнул. - Но почему об этом молчат книги? Имя хор-вадаров я тоже услышал впервые.
   - Греки переиначили его на свой почин и на манер нашего родового величания, - Кован усмехнулся. - Ковары, так у них вышло. Но если бы они знали, сколь точно угадали с сутью, выразив в одном слове-звучании всю породу этого племени! Воистину, сходатаи Солнечных Всадников оказались коварными друзьями... Ступив на землю наших праотцов после тьмы невзгод и лишений, мы не встретили руки помощи. Получили каленый булат, которым нас, точно приблудных чужаков, отогнали прочь. Пришлось искать пристанище тут. Благо, людская память не успела оскудеть и иные ведали о былой доблести Юных. Вновь округ нас сплотились братские рода. Тогда и родилось имя Варны. Под ним расправили стяг наследники Юных и насельники этой стороны. Имя -- просторное, как степь, высокое, как скала! В нем -- вся дань памяти древним воителям Аваринам, славным своими деяниями. Вместе же с тем -- созвучие прозванию Верные, под которым по сей день знают всех, кто не откачнулся от Юных.
   - А как греки называют Май-вадаров? - вопросил Бьорн.
   - Майдарами или Мади-арами. Чужая речь часто прилипает на язык, не хуже меда. Не замечаешь, как мешается с родной, вытесняет свое, приучает слух к новому. Вот ныне и сами май-вадары рекут себя сим назвищем. Чудно...
   - Кован! - подал голос Раворг, один из старших дружинников. - Плывут!
   - Кто плывет? - не понял вождь варнов.
   - Глянь туда! - кмет показал на реку. - Гости к нам.
   Через Стугну с дальнего берега, лысый брег которого гнулся подковой, катил большой плот с людьми. Покуда рассмотреть их было трудно.
   - А ну, стрельцы! - загудел было Богдан, но Великий Кован вскинул длань.
   - Стой! Это не вои. Переговорщики. Послушаем, с чем пожаловали.
   Ковану и большинству его кметов было ведомо, что со времен Куян-князя на Трех Горах остались их единоплеменники. Частью смешались с другими родами, но сохранив обычаи и законы родины. Соседи прозывали их Пришедшими с Полей или Полянами. О нынешнем их укладе варны не знали ничего: ни кто держит власть в Куяновом граде, ни каким порядком стоит ныне люд на Зборичевом Взвозе, Хоривице и Щековице.
   На плоту, проворно бегущем к берегу, тесно - локоть к локтю - застыли пятеро человек. Все были обряжены красно. Двое - в суконные кафтаны, увитые шитьем и охваченные синими кушаками, трое других - в жупаны с вырезом на груди, поверх которых лежали грузные золотые гривны. Пояса последних покрывали начищенные до блеска бляшки, на головах торчали бурые шапки с околышами. Из всего оружия -- лишь поясники в рыбовидных ножнах, оплетенных броской проволокой. На другом берегу переминались с ноги на ногу кони - статные скакуны восточной породы. Их держали в поводу слуги.
   Встречая гостей, стяговник варнов высоко поднял Серебряного Волка над главой Великого Кована. Ветер, дохнувший с реки, расправил тяжелое полотнище и становую челку. Все взоры были сейчас прикованы к лицам приближающихся людей. От них веяло тревогой. Морщины собрались под глазами и меж бровей, углы губ, опушенных подстриженными усами, кривились напряженными скобами. И все же, в груди беглецов из Великой Варнии потеплело. Перед ними были мужи одной с ними крови, одного корня и одного языка. Они поняли это, когда прозвучал зычный голос с плота:
   - Здравствуй, великий князь! - то говорил кареглазый осанистый человек с ноздреватым носом и заостренным, гладко выбритым подбородком. Говор его был не гортанным и резким, как у деревлян, не шамкающим слова, как у бужанских родов, а привычно протяжным и емким одновременно, как у всех потомков Бояна Древнего. - Челом тебе бьем!
   - Назови себя! - сложив руки лодочкой, прокричал в ответ Богдан.
   - Боярин Мстиж, сын Торуса. Со мной Драган, сын Милонежа.
   Плот воткнулся краем в песчаный выступ. Мстиж соскочил на землю первым - легко и ловко, словно барс. Его спутники немного замешкались: один зацеплял жердиной за взгорок, другие ждали, чтобы выгрузиться и вытащить плот из воды.
   - Откуда вы? - спросил Богдан, плечом загораживая Кована от неведомых гостей.
   - С Кий-града скачем. Ночью выдвинулись, чтобы вас в дороге застать.
   - Как узнали о нас? - брови вождя варнов расправились, как крылья беркута.
   - Бужане-переселенцы повестили: мол, родичи-единокровники под стягами Великой Варнии идут с Рось-реки, - ответил Драган. - Давно тебя дожидаемся, князь. Люд честной и нарочитые мужи Кий-города решили тебе поклониться. Просим взять власть над стольным градом и всей землей полянской!
   Вокруг воцарилось молчание.
   - Где ж ваш князь? - осторожно осведомился в наступившей тишине Великий Кован. - Кто нынче правит градом?
   - Весень-князь помер тому назад пол лета, - умерил голос Мстиж. - Едва воротясь с восточного берега. Трясовица со свету сжила.
   Варны переглянулись.
   - Левый берег Славутича ноне под коварами, - пояснил посланник чуть различимым шелестом. - И на наш давно облизываются. Через Сбыслава Кривого искон свой тут урядили...
   - Сбыслава? - подивился Прелют. - Князя кривичей?
   - Его, - угрюмо признал Мстиж. - Вольготно уселся было кривой князь на двух столах, два народа под руку забрал -- кривичей и радимичей. Да вот напасть! Вышла у радимичей замятня. Бояре и старейшины всколыхнулись. Пришлось Сбыславу, не имея за душой большой силы, силу искать на стороне. Принялся пересылаться с коварами со Степи. Эти-то округ себя давно всех повоевали и примучили. Уговорились, видать! Как измыслили делить власть, нам не сказывали, да токмо радимичей сообща задушили и дань с них стригут.
   Кован оглянулся на Прелюта. У того на лице ходили желваки, едва скрываемые усами.
   Не замечая того, боярин продолжал:
   - А нонче вот до нас дотянулись... По смерти Весеня Сбыслав прислал своего посадника при оружниках, что уселся на Хоривице господарем. Народ перешептывается: потравил, дескать, Кривой нашего князя. А ноне, подперев спину коварскими копьями, мытарей своих шлет, чтобы подати драть.
   Великий Кован накрыл широкой дланью напряженный кулак Прелюта:
   - Сдается мне, Сбыслав, о котором ты мне сказывал, ушлый малый. Нигде своего куска не упустит. А рот у него большой. Урман приманил супротив Званимира, коваров -- супротив Весеня. Только промиловался с последними. Ковары иной породы. Коли в добычу вцепятся -- не оттащишь. Еще и руку отгрызут. Кто нынче ими верховодит?
   - Итиль-Кован Овадий, - отозвался второй боярин. Его Мстиж представил как Драгана -- толстокостный, с мелкими живыми глазами, сжатыми к переносице, с крупной челюстью в окладе рыжей бороды.
   - Подмоги просим, великий князь! - вновь воззвал Мстиж. - Ведь коли промедлим - все под коваров ляжем. Сперва воли, а опосля и живота лишимся.
   - Чем же худа вам власть коварская? Держава их широка. Славна товаром изобильным, воями удалыми.
   Мстиж поежился, а Драган усмехнулся нехорошо, мрачно.
   - Товаром она, может, и славна - да тот товар в Итиль ихний со всех краев сбирают, - отвечал Драган. - Стольный град богатством набух, златом-серебром нарядился. А с подданных своих ковары три шкуры дерут. Нынче и у нас щиплют купцов на Подоле почем зря, да еще и батогами потчуют строптивых.
   - Так от чьего имени речь ведете? - выспросил кован. - Народа полянского? Или купцов, коварами обиженных?
   Мстиж с Драганом переглянулись.
   - Стонут все, - отвечал Драган. - Мыслили вече собрать. Да токмо как? Подручники да послухи тиуна всюду шастают, выглядывают. Кто чем недоволен - тех волокут на правило. Мы уж сами не стерпели, заслышав о вас, изготовились к бунту. Ряди по уму, князь, но помни -- время сейчас ценнее злата и жемчугов. Нельзя мешкать!
   - Отчего же? - бросил вопрос Богдан.
   - На Хоривице второй день гульба. Коли без лишнего шума подойти с Подола -- гору можно взять малой кровью, покуда кметы посадника во хмелю. Надысь он удачно выдал замуж дочь, вот и тешится в полную волю. Холопы его уже приморились выкатывать из погребниц долбенки с пивом и вином.
   Великий Кован посмотрел на Богдана, на приблизившегося Зорана, на Прелюта.
   - Решай, князь! - настаивали посланники. - Нельзя упустить случай. Прогадаешь ноне -- печаловаться будем до конца своих дней.
   - Наши люди устали, - возразил Кован. - Мы прошли многие версты, уходя от войны - а ты кличешь скороспешно ринуться в новую?
   - Мы ждем твоей воли, - Мстиж с надеждой взирал на вождя варнов, комкая ворот кафтана. - Верим тебе, как родному отцу, крепкому в замыслах.
   Великий Кован в задумчивости пожевал губами. Правая рука лежала на яблоке тяжелого навершия посоха, левая коснулась литой застежки плаща, на которой орел клевал горностая. Глаза вождя сделались глубокими, как студенцы. Морщины -- меты годов, прорывшие канавы на удлиненном лице, словно пропали - растеклись оплавленным воском. Бьорн краем глаза наблюдал за Кованом, не веря его преображению.
   - Я никогда не повелевал людьми, - Кован покачал головой с сомнением. - Посвятил жизнь сбережению премудростей пращуров, назиданию юных, воспитанию достойных... Волею богов взвалил на плечи заботу о единоземельцах, дабы уберечь от погибели. А вы зовете меня поднять власть, что будет тяжелее каменного утеса? Свалим тиуна коварского -- придут новые вои с Итиля - вдесятеро против нынешнего! Сколь нынче за ним людей?
   Драган почесал висок, складывая в уме.
   - С полсотни своих кольчужников будет, да еще сотня наемных кметов. С ними бы мы и сами сдюжили, да токмо супротив коварского многолюдства идти нам не с руки, верно рядишь. Негде нам разжиться эдакой ратной мощью. Ведь наскачет ковар, что прузи...
   Переносица Богдана сжалась тугим луком. Упредив его мысль, Великий Кован жестом поманил его в сторону вместе с Зораном и Прелютом, поддержавшим вождя варнов за локоть. Поляне терпеливо ждали под любопытными взглядами ратников.
   - Ну, что скажете? - спросил негромко, хотя ответ уже читался в его прояснившихся глазах.
   Первым молвил Зоран.
   - Негоже бросать в беде сородичей.
   - Верно, - согласился Богдан. - Только сунуть шею в хомут большой войны с Итиль-Келом -- предерзкая затея! Осилим ли? Да и полянам коварскую сталь придется грудью принять. Как кару за бунт. Кто мы, откуда, где нас сыскать? Коварам неведомо. А поляне -- вот они! Под рукой. И покатятся буйны головы...
   Прелют колебался.
   - Изведать бы сперва, на какого зверя зовут нас вострить мечи, - высказал, видя устремленные на него взгляды соратников. - Не то выйдет, что эти ретивые бояре -- весь люд, недовольный Итилем. Мы ввяжемся в усобицу, а потом кияне от нас же и отступятся. Тут вникнуть надобно. На языке у них одно, а как там в мыслях? Если ли голос у них над местными?
   Кован сохранял безмолвие несколько ударов сердца. Ни в одной черточке его лица не притаилось сомнений. Невозмутимый, непроницаемый, он повернул к послам. Бояре взирали на него жадными до вопросов глазами, однако не торопили время.
   - До Кий-града еще пол-дня пути, - сказал вождь варнов так, чтобы слышали все. - Ступай с киянами, Богдан. Я не решаю на скорую руку.
   - Как? - удивился Прелют. - Случись что с воеводой -- дружина наша без головы останется!
   - Коль что случится -- сотские с десятными свое дело знают, - Богдан отмахнулся. - А мне самолично видеть надо град и округу.
   Кован успокоил Прелюта лучистым взором.
   - Мы не такие важные птахи, чтобы ловит нас в столь хитроумные силки. Но оглядеться важно -- чутким оком. У воеводы оно самое зоркое.
   Богдан пошевелил шеей, с трудом скрывая распирающее его ликование. Его густые черные усы воинственно топорщились. Оживились и другие варны.
   - Сам суди, по плечу ли нам затея, - напутствовал его Кован.
   У воеводы уже горели глаза, но он сумел сдержать себя.
   - Приберу с собой самых шустрых и умелых воев-дозорников, - отвечал он. - Не тревожься: ежели дело худое, смекну вмиг. Ты меня знаешь.
   - И сразу назад! - велел Кован. - Не ровен час, приметит кто, да донесет до уха тиуна, что чужие объявились.
   - Не тревожься, князь-надежа, - Мстиж сдвинул шапку со лба. - Люд наш озлоблен. Ни один потомок Бояна Великого, что остались тут со времен Кий-князя, не станет ватажничать с чужеядами. Всяк спит и видит, как бы скинуть Торопа в Славутич с его шакалами-наемниками. Вражий хомут уже шею натер. Невмоготу терпеть!
   - Ну, коль долго терпели, обождать еще чуток будет не в обузу. Иди, Богдан! Мы двинемся за вами следом, не торопясь. Воротишься -- удумаем, как быть и что деять... И ты, Прелют, ступай, и Зорана возьмите с тобой.
   Бойкий и даровитый парень грел сердце Кована. Некогда лютые брани на Закате отняли у Кована обоих сыновей. Тем драгоценнее сделался отпрыск друга-соратника. Вождь варнов пестовал его сам, проча Зорану высокую судьбу. Помогал в том и Бьорн, наставляя в разных премудростях, просвещая в сказах о былом.
   Богдан поклонился вождю.
   - Береги его, - наказ-просьба Кована прозвучала шепотом ветерка.
   Воевода ответил понятливым взглядом, водружая на голову шлем с выпуклым наносником и звездой в навершии. Потом обвел цепкими очами своих боевых товарищей.
   - Извор! Горан! Военег! - выкликал громко.
   Названные кметы выпрыгивали из седел, радуясь оказанной чести.
   - На коней! Доспех оставьте в обозе. Снимайте с седел луки, тулы и секиры. Щиты за спину!
   Несколько бойцов, оставшись в плотных куртках-стеганках, подбежали к своему воеводе.
   - Кован! - осторожно позвал Бьорн вождя, снова запахнувшегося в вотолу с темно-синей каймой и, казалось, далеко уплывшего по реке своих мыслей. - Позволь и мне?
   - Куда? - Великий Кован шевельнул бровями.
   - С ними, - просительный взгляд Бьорна так и сверлил его лицо, ставшее в этот миг суровым, точно у изваяния древнего божества. - Я могу им там пригодиться!
   Кован ответил не сразу, точно пытался угадать что-то, ведомое ему одному.
   - Ступай, что ж, - согласился наконец.
   Бьорн радостно кинулся догонять своих походных спутников из Сомбатхея, которым предстояло идти на вылазку.
   Бояре из Куян-города дожидались на берегу, наблюдая, как варны готовятся к переправе. Приглаживая бороды и усы, размышляли о чем-то своем.
   Воевода обернулся в поисках фигуры Великого Кована, чтобы получить последнее наставление. Тот все так же неподвижно стоял на берегу. Вотола его колыхалась на ветру. Перехватив движение Богдана, Кован ободряюще качнул головой.
   Привычные к переправам через горные реки и ручьи в полном снаряжении, варны отнеслись к покорению Стугны, как к приятному купанию, радуясь случаю смыть с себя налипшую пыль дорог. Десяток кметов во главе с воеводой верхами въехали в серебристые воды, рассыпая ворохи брызг. Одолевая поток, двинулись за плотом, на который вновь взобрались бояре Кий-града.
   Лихие кони вынесли на плоский берег, когда плот не одолел и половины реки.
   - Эх, - посетовал Зоран. - Как бы время не ушло, покуда мы в гляделки играем... Опамятуются коваре -- не дадут с намета взять город.
   Богдан осадил его строго.
   - Помни наказ. Без своевольства!
   На берегу бояре взобрались в седла коней, подведенных слугами. Все вместе взяли путь к лесистому холмогорью.
   Солнечный струг катил над Тремя Горами, золотя венцы бревенчатых веж и четырехскатные кровли. А впереди - нарастали густые ряды мазанок с соломенными крышами, приподнятые над землей сосновыми сваями. Насельники Нижнего Города или Ремесленного Посада, как называли Подол обитатели Гор, жили, по всему видно, в вечном страхе перед разливами. Молва гласила, что первые селища возникли здесь задолго до того, как сапог Куян-князя коснулся этих речных берегов. По левую руку, в легкой матовой дымке, варны видели очертания верфи, удобно заложенной в самом устье Почайны. Там угадывались одинокие суда, прибывшие по Славутичу. И все же, Нижний Город и Три Горы были двумя разными мирами. В первом обитали ремесленники и торговцы, во втором - княжья власть, бояре и служилые люди. Лишь в дни великих торжеств - на Радуницу и День Всходов - горные частоколы отворяли ворота, впуская приречный народ на свои вершины. Так пояснил варнам Драган.
   Через Почайну сплавились с ходу, почти не замедляя бега коней, но ушли чуть выше по реке, дабы избежать лишних глаз. Выбрались в зарослях у прибрежных ив, вылили воду из сапог. Драган торопил:
   - Ходите за мной! Меня с дружцами на пиру ждут. А ну как судачить начнут: куда подевались?
   Привыкший в вылазках сноситься с кметью жестами, Богдан глазами показал боярину, что понял его. Варны послушно тронулись за провожатым. Глазами щупали окрестья, ушами - срывали каждый шорох.
   Следом за Драганом взобрались на гребень Щековицы. Будучи приземистей и лесистее, она дарила полный огляд соседней вершины, забранной в тыновую ограду. В рост -- под три сажени, но прочно вкопана лесинами в земляной вал. Длинные прясла без зазоров членились редкими пузатыми вежами-шестигранками. Меж двух -- воротца в оковке из железных скоб.
   - Изрядно, - отметил Прелют. - И где тут слабина?
   - Вон, - боярин указал на дальнюю стену острога. - Восходный склон. Овраг Клинцы прижимается к нему краем, а взвоз так крут и отвесен, что его сторожат в пол глаза.
   - Годится, - Богдан кивнул спутникам, велев возвращаться. Он узнал все, что хотел. Нежданно хватился Зорана, а с ним -- Бьорна.
   Неуемный сын Гора отлучился по своему почину. Удумал исполнить другой наказ Кована: понять как живут и чего ждут поляне. Оспорив волю воеводы, Зоран тайком отстал от отряда, улучив момент. Его ловкость провела спутников, но не Бьорна, повернувшего коня следом -- к Подолу. Догнав товарища, он укорил его, однако не стал мешать замыслу.
   Вблизи Нижний Город показался еще больше. Он надвинулся на Зорана и Бьорна всей своей глыбой. Откуда-то повылезали бесконечные плетневые и дощатые заборы, перечертившие обзор высокими стенами. То они грудились тесно и непроглядно, как щитоносные полки ратников на поле брани, то расступались, давая ход улочкам с колодцами, банями и клетями. Дорога петляла по бурым, с прозеленью, склонам, рассыпалась проулками у концов дягтерей, кожемяк, корчайников, плотников, скорняжников и гончаров. Но срасталась вновь и шла напрямки через торговища, замощенные деревянными плахами, и через гостевые дворы.
   День выпал не торговый. И все же бойкая жизнь Подола кипела, как варево на огне. Глушила отовсюду людским говором, собачьим лаем, гулом мастерских. Даже здесь, на околице, народ сновал без перебоя. Занятые своим делом, кияне не глазели на пришлых. Разве лишь погонщик, правящий впряженным в телегу мерином, натягивал кожаные поводья, пропуская едущих вершников, да замирал приказчик в запашном корзне, гоняющий носильщиков с тяжелой кладью. На Зорана косили краем ока, не более того. Казалось, Подол давно привык к любой диковине и его не удивить видом незнакомых оружников. Одни ребятишки, шнырявшие возле канав и дудящие в самодельные свистелки, увязывались следом до первого поворота, да еще кричали вослед.
   Однако Бьорн, смотревший внимательнее Зорана и запоминавший мелочи, уловил и иное. В жизни подолян скрывалась опаска. Веяло страхом. Это угадывалось больше сердцем, чем оком. Но когда Зоран вздумал обернуть коня, чтобы распугать мальцов, те посыпали в разные стороны с отчаянным криком. Спрятались за изгородями и зыркали расширившимися глазами. Краткие, как бы нечаянные погляды взрослых тоже выдавали тревогу. В пришлых люди боялись узнать мытников-лихоборов.
   - Давай-ка, сын Гора, вернемся к Богдану, - попросил Бьорн. - Влетит нам за наше самовольство...
   - А как же ворота? - нетерпеливо дернул головой Зоран. - Вдруг на приступ идти! А мы и не знаем, как их сторожат. Не отставай!
   Бьорн только вздохнул.
   - Что ж с тобой делать, - смирился уныло. - Беды бы какой не вышло...
   Пригляделись, поняли куда ехать. А дорога карабкалась выше, и вершников облепляли облаком запахи жареного мяса, похлебок на молоке, копченых окороков, соленой рыбы, свежевыпеченной сдобы и душистого кваса. У Соловьиного Яра - глубокой промоины, через которую в трех местах были переброшены вязанные из бревен мостки -- наткнулись на Драгана, за которым ползли к острогу три груженые подводы. С ними поспевали более дюжины боярских подсуседников и человек в кумашной косоворотке - по виду, нарядник. При виде Зорана Драган всплеснул руками:
   - Да вот вы где! Вас же все обыскались! Не знали, что и думать...
   - Где Богдан? - спросил Зоран нетерпеливо.
   - Ускакал ваш воевода с половиной ратных. Князю вашему вести повез. Остальные по вашему следу пошли. Чай скоро нагонят.
   Лобастые склоны Хоривицы, нависавшей над округой размытой бурой тенью, теперь были совсем близко. Зоран оглядел их пристально.
   - Тебя-то что сюда понесло? - полюбопытствовал у боярина.
   - Так ведь свадьба на горе. Дары везем посаднику.
   - Вот и славно! - возликовал сын Гора. - С собой нас возьмешь. Скажешь, мол, твои знакомцы-дальноземельцы прибыли одарить посадника честь по чести.
   - Ишь ты... - озадачился Драган. - Так дары-то с моих сусеков и закромов. От своего имени припас поднести.
   - Да я же у тебя их одолжу, - Зоран усмехнулся. - Не трясись, друг-боярин. Вернется к тебе твое добро. Но делу нашему поможет. Аль не ты поутру кликал нас ковар спихнуть?
   Драган насторожился еще больше.
   - Тс-с! - он испуганно приложил палец к губам. - Не след о таком тут толковать. Ты коли чего удумал, парень, так мне сперва на ухо шепни. Не руби с плеча! А то лучше пойдем ко мне? Обсудим.
   - Это после, - отмахнулся Зоран. - Да не робей ты, боярин! Больше помалкивай. Говорить я буду.
   Драган не оспорил. Покачал головой и притих.
   У подножия, проросшего свежей дерезой и молодыми липками, обоз нагнал Прелют с тремя ратниками.
   - Ты куда лезешь, парубок? - лицо его дышало гневом. - Угодишь в коварские цепи -- тебя сам Кован не вытащит!
   - Сам посуди, - принялся объяснять Зоран, чтобы утихомирить и убедить радимича. - Пир-гулянье в крепости. На ногах никто не стоит, беды не ждет. Верный час туда просочиться. А завтра весь Кий-град будет знать, что явились иноплеменники. Ковары -- хитрые лисы. Затворятся для надежности за всеми засовами. Токмо мы уже будем внутри. Откроем ворота, когда Богдан подведет нашу рать. Чем плох мой замысел? Али мы с воротниками не справимся? Покуда посидим за столом для порядка со всеми гостями. Отведаем хлеба-соли коварской, да винца заморского.
   Прелют сначала отрицал, мотая головой. Потом начал вникать в слова. Уловил смысл и посмотрел на сына Гора долгим взглядом.
   - Что, ловко? - подмигнул ему Зоран. - Меня так отец учил. Побеждай там, где не ждут. Бери ворога малой кровью. Но сперва -- ошеломи.
   - Богдан не зря страшился, что ты в омут с головой сиганешь, - голос Прелюта был уже спокоен. - Будь по-твоему, - он оглядел своих соратников и холопов Драгана. - Ты главное до подхода Богдана не шуткуй. К ночи, думаю, придут воевода с кметами. На худой конец -- к утреннице.
   - Ну так и гульба скороспешной не бывает, - Зоран казался беспечным. Волнение надежно прятал от всех. - До утра будут наливаться хмелем да песни орать. Так ведь, други?
   Сын Гора воодушевился. Глянул на спутников и словно опалил огненными искорками, в которых были задор и победа. Потом глаза его забегали по отвесам, щербинам и земляным узлам древней горы.
   Судьба благоволила смельчакам. Зоран угадал верно: с порядком в остроге было худо, а дозорники, вместо того, чтобы следить с высот за Нижним Городом, хлестали медовый перевар, вино и брагу.
   Варны и боярские слуги с возами одолели склон горы. К окованным воротам подступили без суеты. Драган заколотил в створы кулаком.
   - Отворяй! Вы что, спите там?
   - Сачэм шумишь? - сердито откликнулись сверху. Кто-то с усилием подбирал словенские слова. - Бэз тэбэ колова болит!
   - Открывай, - настаивал боярин. - Посаднику Торопу дары от бояр Кий-города. Пусть порадуется сам и порадует своих людей. Али не признал меня? Я Драган, Милонежов сын со Зборичева Взвоза.
   С заборола свесился, уперев руки в край брусчатых обвязок, воин, на голову которого был нахлобучен глубокий кожаный колпак, и недовольно сморщил загорелое лицо. Водянистые глаза бестолково разглядывали возы и людей под стенами.
   - Чтоб тэбэ... - он потер лоб. - Опожди! Пазову старшего.
   Скоро над заборолом качнулась фигура в синем мятеле с литым оплечьем. Непокрытая голова торчала на тонкой шее, пытливый взгляд мелких глаз степного шакала бегал по лицам боярских холопов и варнских кметов. У воина, который явно был здесь старшим - об этом говорила надменная поза и повелительный взгляд - кожа имела почти медный отлив, кривой нос сидел поверх тонких черных усов, а из-под мятеля проглядывали роговые пластины панциря.
   - Кундуз! - Драган показал зубы в улыбке. - Пусть удача будет твоей тенью. Вели своим оружникам впустить нас к посаднику.
   - Зачем пришли? - выговор Кундуза оказался не в пример чище, чем у воротника. Как видно, он уже давно обвыкся на полянских просторах.
   - Весть принесли многодостойному Торопу. Беглецы из западных земель просят его защиты и посылают ему свои дары. Отворяй! Здесь подарки посаднику. Для тебя и твоих могучих воев щедрые гостинцы - хмельное, меха, поволоки, украшения.
   Предводитель охраны острога осклабился.
   - Эти что ли, беглецы? - он кивнул в сторону варнов.
   - Это посланники, - пояснил Драган. - Выселенцы с запада со своими вождями ждут дозволения вступить в город.
   Зоран выдвинулся вперед и приветствовал Кундуза поклоном.
   - Дозволь нам лицезреть державца власти Кий-города и выказать ему уважение!
   Кундуз ухмыльнулся.
   - Разный люд приходит к нему на поклон. Но мало кто знает, что вовсе не эльтебер Тороп здесь управляет, а всесильный владыка Итиль-Кахан Овад в моем лице. Я, тархан Кундуз, сын Цуло, рука и воля Светлейшего!
   - Почет тебе и слава, - Зоран весело блеснул глазами, включаясь в опасную игру. - Прими наши подарки, тархан. Мы сумеем почтить тебя по достоинству.
   - У нас всего вдоволь, - Кундуз лениво отмахнулся. - И вин румских, и снеди, и икры. Ты удиви чем-нибудь диковинным, что будет не стыдно отправить самому Итиль-Кохану. Покажи то, что вызовет радость Светлейшего!
   - Есть браслеты и серьги, чтобы разжечь сердца женщин. Есть заморские плащи-бурнусы из парчи и шелка... - принялся перечислять Зоран.
   - Э, - оборвал Кундуз. - Все это пустяки. Вот если бы ты привел нам добрых скакунов-карабаиров или принес оружие, достойное руки настоящих багатуров?
   - Есть харалужские клинки, отважный Кундуз! - поспешил вмешаться Драган. - С двойной заточкой. Сталь их крепка и не ломается при самом сильном ударе. Есть булавы с железными и бронзовыми навершиями, есть кистени с гранеными и круглыми гирьками.
   - Вот это другой разговор, - Кундуз причмокнул. - Ох и ловок ты, болярин! Такой же ушлый, как наши рахдониты в Самандаре. Надо бы с тобой ухо держать востро, а не то облапошишь и меня, и эльтебера Торопа... Давай глянем. Отворяй! - последние слова были обращены уже к воротникам.
   Зашумел в петлях скрипучий засов, открывая тяжелые дубовые створки. Обоз медленно вкатился за стены крепости.
   Поначалу Зоран боялся выдать себя, излишне шаря по сторонам глазами. Он отмечал, все: где стоит стража, далеко ли до хором. В остроге и впрямь гуляли от души. Вновь прибывших едва удостоили взглядом. Пели, плясали прямо на дворе. Перед высокими хоромами, стрельницами восходящими к небу, громоздились сдвинутые столы, заставленные блюдами, мисами, горшками, чарами. В воздухе веяло жареной телятиной, копченостями и сдобой. А на лавках полусидели-полулежали люди с осоловевшими очами и кривыми улыбками. Ковары и кривичи перемешались густо. Сроднились в крепких объятиях.
   - Дары тебе, посадник! - прокричал Кундуз, заглушая нескладные песнопения и ленивые разговоры. - С чужой стороны!
   Нетвердо поднялся на ноги Тороп. Бьорн весь съежился, готовый провалиться сквозь землю. Беспокойство оказалось напрасно. Боярин давно успел забыть неприметного спутника Августина. Минувшие годы выветрили его образ из его памяти.
   - Кто такие? - расплескивая на землю капли янтарного напитка, Тороп приблизился кособокой походкой.
   - Из Варнии, - Зоран поклонился, ощутив, как напряглись все его мышцы. - Я - сын князя Гора.
   - Вот как? - посадник воздел чашу к небу. - Чарку дорогому гостю! Сын князя к нам пожаловал!
   - Негоже пить с тем, чью кровь собрался пролить, - зашептал в ухо Зорану Прелют, хмуря чело.
   Но тот и бровью не повел. Принял поднесенную чашу, так же высоко поднял и возгласил:
   - Пью за здравие князя этих мест!
   Тороп повернулся к сидящим за столом гостям, мешая во взгляде растерянность и восхищение.
   - Слышали? Меня теперь князем кличут! Ну, все может статься... Садитесь, место всем найдется!
   Гости приняли приглашение. Расселись по обычаю: Драган, Зоран и Прелют -- ближе к хозяину, ратники -- с охоронцами острога, слуги -- на дальних концах столов. Теперь надо было продержаться до вечера. Судьба обычно благоволит смелым, так принято считать. Но ее повороты подчас могут сильно удивить.
   Ковары ели и пили в три горла. Привычные не ведать меры, налились хмельным до корней волос. Когда с лавки поднялся Кандуз, сидевший в голове стола меж Торопом и родителями жениха, его язык заплетался.
   - Ледь болдог! То бишь! Желаю счастья! - мешал он коварскую речь со словенской. - Как там у вас говорится - "Совет да любовь!" Серетет, в общем, - тархан расплылся в довольной улыбке.
   В меркнущем свете дня Бьорн рассматривал жениха и невесту. Лицо невесты было скрыто покрывалом, долгорукавное одеяние походило на наряд упокойницы. По обычаю кривичей девица, отданная в чужой род, умирала для своего рода. Жених же, разряженный в кумашный кафтан с лапчатым орнаментом, на кушаке которого висели самоцветные варворки, явно был коварского племени. Свидетельствовали о том загорелая, будто припеченная кожа, иссиня-темные волосы, собранные в косицу, скупые стрелки усов и угольки смешливых глаз.
   - Ремек фелторас! - снова звякнул Кундуз, доставив радость всем своим соплеменникам. Однако кривичи за столом помрачнели, принявшись покусывать губы и концы усов. Коварский говор разумели многие. Слова тархана явно задели родичей невесты.
   - Что он сказал? - наклонился Бьорн к Драгану.
   - По-ихнему это значит "славная добыча", - чуть слышно отозвался боярин.
   - Добыча, стало быть, - на лицо Зорана тоже легла тень. - Что ж, надо и мне что-нибудь сказать.
   Он поднялся, держа пальцами чашу.
   - Свадьба - дело справное, - начал, будто размышляя. - А рада ли будет молодая, что отдают ее на чужбину?
   Не сразу уловили за столами смысл сказанного воином-гостем. Как поняли -- присмирели все, будто перед бурей. Каждый знал: на свадьбе не место таким речам. Дело невесты -- смирение. Ее доля -- в крепкой воле родителя. Как решит, тому быть до веку.
   Зоран распалился. Кровь гудела в голове, обжигала.
   - Что ответите, люди добрые? Аль дочерьми своими откупаетесь вы от коварской неволи? Аль вы не словенского роду? Может не почитают у вас Ладу и Святовида? Может забыли вы, как держать в руках меч, раз белыми девами кормите темную страсть басурманскую? Не бесчестье для вас?
   Первым вспыхнул Кундуз.
   - Тебя звали на пир гостем. Ты же явился собакой. Лаешь на благородных людей, позоря их род. Нет, не собака ты -- визгливый щенок, который тявкает, боясь укусить!
   - Щенок, говоришь? - Зоран поставил чашу. - Корил я своих однокровников за слабый нрав, за дружбу порочную, неравную с чужеродцами-нахвальщиками. Не к тебе были мои слова. Ты же сам на рожон прыгаешь, перья распушил. Назвав щенком, помни, что у щенка есть зубы. Не боишься свои показать, старый шелудивый пес?
   - Шарош баром! - сплюнул тархан, выругавшись. - Мало чести пятнать твоей кровью мой клинок. Он мне достался от деда - славнейшего багатура Сантал-тархана.
   - Тогда, может, я тебе сгожусь? - с жестокой улыбкой предложил Прелют. - Или и меня спужался?
   Кундуз выбрался из-за стола, шипя, как потревоженная змея. Вытащил саблю.
   - Из уважения к твоим шрамам я не буду тебя мучить. Ты умрешь быстрой смертью.
   Вокруг зашумели - кто радостно, кто тревожно. Встали с лавок, забыв обо всем. Ковары жаждали зрелища. Предвкушали схватку, как изысканное лакомство -- приправу к вину. Кривичи -- смурные, потерянные, отодвинулись далеко. Скучились все вокруг Торопа, который сам словно где-то заблудился умом.
   Между рядом лавок и воротами просторно -- шагов двадцать на глаз, если не больше. Есть, где разгуляться. Прелют снял с пояса свою секиру. Молча шагнул к противнику. Спокойные глаза мерцали хладным блеском. Он не спешил, понимая, как важно каждое движение в схватке без щитов, когда нельзя отбросить вражескую сталь умбоном и прикрыться деревянным полем. Кундуз, оскалив зубы, первым прыгнул на него, заполоскав саблей. Будто не было хмеля, гулявшего в его голове и осевшего в брюхе. Тархан оказался умелым воином. Он сжимал рукоять своего клинка лишь тремя пальцами, позволяя ему свободно плавать в кисти и порхать бабочкой.
   Но и радимич был не новичок в железном споре, зная все уловки и тонкости этого хитрого искусства. Руянская выучка не подводила его. Приседал, отстранялся обок и зацеплял острие неприятельской сабли топорищем. Пару раз ударил сам, целя в открытую шею ковара, однако не достал. Вертлявый Кундуз уходил от всех выпадов или отклонял их концом клинка - для того не требовалось много усилий. И все же опыт взял свое. Когда сабля тархана вновь нырнула вперед, сделав рубящую петлю, Прелют выгадал миг и зажал ее в подмышке, надвинувшись ближе. Потом крутнулся под звуки звонко ломаемой стали, и впечатал свой левый кулак супротивнику в лицо. От этого тяжелого удара Кундуз отлетел на несколько шагов. Уже лежа на земле, он выплюнул изо рта расколотые зубы вместе с густой темной кровью. Потом откинул голову и затих.
   - Горе и позор всем нам! - к Торопу вернулся дар речи. Слова-крики хлынули, как из откупоренной ендовы. - Знаешь ли, что сделал? Именитого человека живота лишил! Не последнего в Итиле, славного родом!
   - Да жив он, - Прелют засунул секиру за пояс. - Что с него? Без памяти. Отойдет скоро -- даже шкуры ему не попятнал. Хоть и стоило...
   Ковары осаждали посадника гомонящими голосами. Требовали отмщения.
   - Это был бой по согласию, - Тороп разводил руками. - Все же видели?
   Но гул прибывал. Хмельные гости казались глухи к здравым речам. Спорили с посадником, спорили друг с другом. Ковары голосом давили на кривичей, кривичи огрызались на ковар. Грай стоял на весь острог. Вспомнили уже про мечи и ножи.
   Внезапно ухнула сова -- раз, другой, третий. Зоран и его товарищи поняли знак: варны были под стенами.
   - Давай все к воротам! - жестом показал сын Гора.
   Понукать никого не пришлось. Холопы Драгана припустили зайцами. Зоран, Прелют, Бьорн и ратные с Драганом отошли без суеты, плечо к плечу.
   - Э, лови шакалов! - взвизгнул жених, бросив невесту.
   Спохватились и остальные. Поздно! Зоран был уже перед воротным засовом.
   - В сторону! - крикнул воину-кайсогу, заступившему ему путь.
   Стражник вскинул было копье, но упал на колени, хватаясь за рассеченное надвое лицо. В один миг ворота были распахнуты настежь - и десятки варнов, сложившись клином, ворвались внутрь с той же быстротой, с какой громовая стрела раскалывает ясное небо. Секиры и мечи расчищали дорогу.
   Ковары сопротивлялись вяло. Ошеломленные стремительным напором, нетвердые на ногах и плохо вооруженные, пятились назад, опрокидывая столы и лавки. Иные уже сернами неслись к клетям и амбару с тесовой крышей, дабы спасти свои жизни. Но кметы Богдана знали свое дело: дозорных на боевых ходах и вершах сбили стрелами, прошелестевшими порывом речного ветра. Прочих -- неумолимо оттесняли. Потеряв волю к схватке, люди тархана швыряли под ноги сабли и кинжалы. Одутловатые лица перекосило страхом.
   - Тех, что сдаются - хомутайте! - бросил Зоран походя. - Затолкать в амбар и затворить!
   Нежданно торжество варнов, овладевших половиной двора, нарушили лязг железа и гортанный вой. Со стороны дальнего терема, выгибавшего к солнцу бочковидные кровли, спешили люди в латных кафтанах и грушевидных блистающих шлемах с большими наушами. Вперемешь с ними мелькали кольчуги и длинные мечи кривичей. Опущенные наперевес копья приплясывали, играя черными темляками, умбоны круглых щитов с желтыми полями враждебно смотрели на варнов световыми глазками. Здесь было десятка четыре или чуть больше ратников, но они казались готовыми к бою.
   - Что, хлопцы? - Зоран подмигнул сородичам. - Потеха только начинается! Нонче погуляем на славу, чтоб долго нас помнили.
   Выстроившись в два ряда, варны грянули боевым кличем в лицо катящей вражьей волне. Почти в тот же миг, развернувшись навстречь щитоносному ряду латников в предвкушении жаркой рубки, услышали где-то там, за спинами недругов, такой же слаженный и зычный клич. Пусть был он еще далеко, но варнов заставил просиять улыбками до самых ушей, а воев Торопа помрачнеть и остановиться. Прозорливый Богдан разделил свою силу. Пока половина кметов брала ворота, другие в голове с воеводой одолели дальнюю стену по лестницам-плетенкам.
   Ковары и кривичи смешались, не зная, как быть. Идти в сечу с отрядом, захватившим ворота, или отражать угрозу позади себя?
   - Кто сложит оружие, сбережет жизнь! - повестил Зоран, выходя вперед. - Это говорю я - Зоран, сын Гора, воеводы Великого Кована Варнии. Теперь наша власть в городе Кия. Если кому-то это не по душе - уходите за реку. Ну, или бейтесь насмерть. Но тогда - пощады не будет никому!
   - Дерзкий юнак не боиться гнева светлейшего кахана Овада? - возгласил кто-то из коварских рядов. По яркому кафтану Зоран признал горе-жениха. - Может быть, он считает себя бессмертным? У всесильного кахана Итиль-Кела хватит войска, чтобы выпить всю Югур-реку! У него хватит стрел, чтобы день сделать ночью!
   Зоран равнодушно пожал плечами.
   - Итиль-кован - жалкий самозванец, ибо сюда пришел Великий Кован степи, истинный князь, за здравие которого пил я нынче. Если ваш вожак хочет войны - он ее получит. Но, клянусь скакуном Святовида, ему не видать легкой победы.
   - Вот это верные слова, - варны узнали голос Богдана.
   Воевода ступал впереди своего отряда широким шагом. За ним растянулась сплошная цепь кметов с поднятыми луками. Наполовину оттянув скрученные сыромятные жилы, варны угрожали павшим духом коварам и кривичам трехгранниками каленых стрел.
   - Где посадник?! - теперь в голосе Богдана звучали гром и молния. По лицам неприятельских воев было видно, как их обдало ледяным ужасом.
   Кто-то из коваров указал копьем на терем, стоящий на подклете. Воевода кивнул головой и с дюжину варнов метнулись к его откидному крыльцу.
   - Ну! - прогрохотал Богдан, озирая смешавшийся строй недруга. - Копья, сабли и кинжалы наземь! Повторять не стану. Дальше будет говорить железо.
   Побежденные, затравленно переглядываясь меж собой, начали нехотя разоружаться. Сбрасывали не только пики и клинки, но щиты с локтей, обшитые бляшками пояса с подсумками и перевязи. Одни кривили губы и что-то беззвучно бормотали, другие, белые, как мел, исподлобья взирали на воеводу варнов ненавидящими глазами. Угроза неминуемой гибели в самых гордых из них победила достоинство воина и страх перед своим предводителем.
   - Что будет с нашим посадником? - вспорхнул голос из горстки кривичей.
   - Это как народ решит! - Богдан снял с головы шлем, положив его на сгиб локтя, и поджал губы.
   Солнце едва позолотило небеса, когда Великий Кован собрал горожан на Зборичевом Взвозе - у древней горы Куян-князя. Нелегко дался ему этот последний переход. Но надо было спешить -- выручать сына Гора, чья отчаянная затея могла стоить ему головы. Шли без отдыха всю ночь. Триста лучших кметов верхами вел Богдан. Они поспели вовремя, чтобы овладеть Хоривицей одним броском. Прочие с Кованом во главе подтянулись, когда власть посадника уже пала.
   Теперь предводитель варнов смотрел на полянский люд, превозмогая слабость. Изучал глазами тех, кто поверил ему и ждал его слова.
   - Жители Кий-города! Всем вам ведомо, кто мы такие - братья ваши по роду и крови. Куян-князь пришел сюда два века назад, чтобы сесть в сердце земель словенских для порядка и мира всех племен-родичей. Мы явились сюда за тем же.
   Одобрительный гул разошелся средь толпы.
   - Верите ли слову моему? - Кован приподнял брови и несколько мгновений изучал лица стоящих перед ним киян. - Я - последний кован Великой Варнии. Ныне и впредь буду защитой вашей от ворогов, законом и властью полянской земли. Хотите ли себе такой судьбы? Желаете, чтобы правил вами по искону предков?
   - Желаем! - многогласным ревом отозвались люди. - Правь, княже! Ряди и суди, как велит тебе сердце. По Правде хотим жить!
   - Пусть будет так, раз такова ваша общая воля, - строгое чело Кована разгладилось, словно небо в ясный день.
   - Поклонись, народ, новому князю Полянскому! - выкрикнул кто-то, и вся чадь, скопившаяся на обширном пустыре близ древнего капища - старожилы и мужи, женщины, отроки и чада - замерли в долгом поясном поклоне, коснувшись дланями земли.
   Глава 5. Дальсланд.
   Высокие берега прерывисто бугрились по левому борту. Вершины дальних гор курчавились сосновниками, где-то за ними притихли долины и небольшие реки. Ближние горы-отвесы строго замерли над песчаными отмелями, усыпанными щебнем, словно дозорные. Энунд, Бови, Хумли и Гудред жадно разглядывали каждый изгиб берегового полотна, каждый лепесток мыса и каменный увал земли, давшей им жизнь. Свеаланд - край свободных ярлов, отважных воинов и самых чистоголосых скальдов встречал путников моря безветрием и тишиной.
   - Мыс Дельфинов хорош для стоянки, - вслух рассуждал Энунд, показывая на округлую косу с темными водорослями. На полсотни шагов вглубь берега выделялись ямы и две приземистых землянки. - Здесь обыкновенно чинят поврежденные суда. Но лучше прибиться чуть выше -- у Ручья Скади, пройдя к нему по воде. Это удобное место для отдыха и ночевки. Сможем сготовить горячую пищу на огне, а утром -- осмотрим днища наших кораблей. Скальные выступы укроют нас и от морского ветра, и от лишних взоров.
   Посовещавшись, побратимы согласились с сыном Торна Белого.
   - Чья эта земля? - осведомился Мстивой, глазами охватывая серые макушки скал и редкие хвойные подлески.
   - Владения ярлов -- Железнорукого Орма и Храппа Белая Бровь -- за долинами, - просветил товарищей Хумли. - Здесь, среди камней и ледяных ключей, живет лишь несколько семей бондов. Уж больно не лакомые владения. Говорят, прежде был ярл Бейнир Щепетильный, который хотел осесть на этом побережье и брать плату с проходящих судов за постой на Мысе Дельфинов. К Ручью Скади подходят ладьи в сильные шторма, чтобы переждать их за скалистыми спинами. Дальновидный Бейнир надеялся погреть на этом руки, да вот незадача -- сам утонул в походе. Видно, могучий Эгир оценил его деловитый ум и решил сделать ярла слугой в своей подводной усадьбе.
   Ладьи проследовали к ручью друг за другом и поднялись его быстрым, гремящим руслом до бухты, укрытой несколькими тяжеловесными вершинами. Отмель здесь в длину не превышала полусотни шагов, но мореходам этого было достаточно. С судов сбросили котвы и убрали весла. Варны и руяне, даже не веря, что через мгновения коснуться ногами твердой земли, торопились покинуть палубы деревянных птиц.
   Первыми сгрузились ротари "Скакуна Солнца". Невзирая на утомление витязей, Людогост не забыл о дозорах -- первом, о чем должен думать хороший кормчий, ссаживая людей на чужой берег. На каждом из судов он оставил по одному воину, чтобы приглядывать за водными подходами, и еще двух отрядил к дальним камням, дабы видеть макушки нависающих над бухтой утесов.
   - А ты молодец! - не преминул похвалить Старкада Энунд, спрыгивая со сходней за ним следом.
   Сын Старверка равнодушно хмыкнул, снимая с головы шлем.
   - Если ты о том, как мы ушли от погони - так я сделал только то, что должен был. Если силы не равны -- всегда лучше отступить. В Вальгалле ценят не тупых храбрецов, а мужей, понимающих, что искусство войны -- это умение добиваться победы.
   Энунд хотел ответить ему, но умолк на полуслове. С "Кречета" на песок спустилась Любава. Вид ее заставил сердце Раздвоенной Секиры болезненно сжаться. Как видно, усталость наложила свой отпечаток на всех участников похода, даже тех, кто не сидел на веслах. Перемены ветров, качка и напряжение сделали лица людей сизыми. Княжна держалась мужественно, стараясь не выставлять напоказ своих страданий, но утаить круги под глазами, дрожащие веки и побелевшие губы было свыше ее сил. И Энунд, и Рогдай устремились к девушке, чтобы выразить свое участие, однако всех опередил Мстивой.
   - Ты прекрасно справляешься с тяготами морской дороги, княжна, - сказал он. - Однако сейчас тебе нужны теплая пища и покой.
   - Мы разобьем стан на берегу? - через силу спросила Любава. Голос почти не повиновался ей.
   - Нет, на чужой земле это опасно. Мы будем спать на кораблях. Даже если налетит шторм -- за этими хребтами он нам не страшен. После трапезы ты сможешь до утра выспаться в своей палатке, укрывшись лисьими шубами. Никто не потревожит тебя.
   Любава в ответ чуть шевельнула головой. Тем временем воины и переселенцы растекались по всей отмели, наслаждаясь ощущением почвы под своими стопами.
   - Кормчий! - Гостомысл звонко позвал Людогоста, привлекая внимание. - У нас запас питьевой воды на исходе. Скоро будем делить на глотки. Позволь поискать чистые ручьи?
   Княжич говорил деловито, по-взрослому. В заботе о земляках проступал настоящий хозяин-вожак.
   - Поищем, - обещал Людогост, с легкой грустью отметив в душе, сколь быстро исчерпал свое отрочество сын Старивоя. - Дай только оглядеться и понять, на какой земле стоим ногами.
   Растительности на плоском твердом берегу не было никакой, но руяне принесли из трюмов предусмотрительно заготовленные опилы бревен и сложили их поперечинами для большого костра. Вытаскивали котлы, чтобы сварить похлебку, ведра и металлическую посуду, туески с сыром, сухари и топленое масло.
   Несмотря на заверения четверых побратимов-свеонов о безопасности на земле Дальсланда, Людогост, Ильмер и Руж наказали своим подопечным из числа воинов держать под рукой луки, копья и щиты. Дальние дороги не терпят оплошности, напомнили они.
   Скоро занялось пламя, жадно облизывая просушенные поленья, и над землей потянулся ароматный сизый дымок. Он приятно щекотал ноздри морских странников, разместившихся на камнях, щитах и шкурах. Отмирая сердцем после пережитых страхов, женщины и подростки уже обсуждали недавние события с проснувшейся живостью и почти задором. Сейчас большинству из переселенцев казалось, что все самое опасное и тяжелое осталось позади. Губы оттаивали в улыбках, глаза заиграли бликами, такими же яркими, как языки костра.
   Невзирая на то, что все были очевидцами и участниками недавней погони, каждому, казалось, было что поведать собеседникам и чем дополнить историю счастливого спасения. И только витязи поглядывали на поселян снисходительно, пряча усмешки в бороды.
   - Ничего, - похвалялся Бразду Гостомысл, хлебая бобовую похлебку из своей миски. - Придет и мой день, когда я сам поведу суда в настоящее морское сражение!
   Бывший коваль молча соглашался, разжевывая куски сыра. Неожиданно дозорные у дальних камней нарушили расползавшееся по всей отмели веселье. Тихим посвистом они заставили сородичей посмотреть на вершину горы по левую сторону от костра. Там мелькнули чьи-то взъерошенные головы и любопытные глаза. Ратники потянулись к лукам, но Рогдай поспешил успокоить товарищей.
   - Это дети, - определил он своим зорким оком. - Отроки.
   Головы и глаза на утесе пропали.
   - Видать, подпаски забрели, - предположил Людогост. - Сейчас расскажут о нас своему хозяину.
   Руяне невольно насторожились. Те, кто прилег отдохнуть на песке, поднимались на ноги.
   - Для нас не опасны местные жители, будь они пастухами, бондами или ярлами, - заверил Гудред. - Все свеоны чтут законы гостеприимства.
   Однако беспокойство среди руян до конца не утихло. Когда на вершине появились уже не пучеглазые юнцы, а ковыляющий нетвердой походкой человек в накидке из овечьей шерсти, многие встретили его во всеоружии -- надев на руки щиты и опираясь на копья. Плоское лицо свеона было обрамлено курчавой бородой песочного цвета, мелкие глаза внимательно смотрели из темных и глубоких глазниц, словно пересчитывая пришельцев на берегу.
   Бови Скальд сделал к наблюдателю несколько шагов.
   - Не бойся нас! - прокричал он, уже догадавшись, что перед ним слуга. - Здесь есть твои соплеменники.
   Человек на горе пошевелил губами, но ничего не ответил.
   - Кто твой хозяин? - продолжал Бови. - С тобой говорит Бови Скальд, сын Скафти Медведя Битвы из Вермланда. Ответь мне!
   - Эрн Белоголовый, - донесся со скалы сиплый голос. - Его хутор в тысяче шагов отсюда. Он послал меня узнать, кто вы. Если вы пришли с миром, а не в набег, то он зовет ваших вождей разделить с ним мясо и пиво. Подниметесь по тропе наверх и увидите наше хозяйство.
   Слуга бонда Эрна отступил от края скалы и скрылся из виду. Руяне засовещались.
   - Здесь нет подвоха, кормчий, - Хумли искоса глянул на Людогоста, который в раздумье скреб ногтем щеку. - Чую это своей селезенкой.
   - А ночь близка, - быстро подхватил Гудред. - Некоторые из нас могут провести ее под кровлей.
   - Мне ли напоминать вам о суровой доле морехода, - Людогост хмыкнул с хмурым видом. - В походе воин не заботится об удобстве. Постель его -- палуба, питье -- вода из ручьев, еда -- то, что добыто стрелой или копьем. Дух и тело не должны размякать в неге.
   - Мы не забыли этот закон, - ответил за товарищей Энунд. - Но среди нас есть те, кто пока не привык к тяготам и лишениям. Княжне Любаве и княжичу Гостомыслу куда больше сгодится мягкая кровать у теплого очага и стены, защищающие от ветра.
   - Лучшая защита для них -- щиты и клинки наших ротарей, - оспорил кормчий. - А потому -- они останутся здесь! Залог успеха в походе -- держаться ближе к морю и спинам деревянных птиц.
   Четверо свеонов потупились, не находя доводов для возражения.
   - Я вижу, как вам не терпится погреметь кубками с единоплеменниками и обсудить все новости, которыми полнится Свеаланд, - глаза Людогоста насмешливо блеснули. - Я не стану вам в этом препятствовать. Но остальные заночуют на кораблях, а я усилю дозоры, - Людогост шевельнул желваками. - Поутру мы ждем вас на берегу. Нужно осмотреть днища судов перед отправлением и законопатить их, если где сыщутся бреши после наших скачек по рифам.
   Четверо побратимов-свеонов, скрывая довольные улыбки, направились к узкой тропе, ведущей на вершину горбатого утеса. Товарищи провожали их взглядами.
   Дом Эрна Белоголового увидели сразу. За бледной луговиной, трава на которой была объедена козами и коровами, растянулся невысокий плетневый забор с гостеприимно раскрытой калиткой. Главное строение с торфяной крышей и краями матицы, загибающимися кверху -- в память о древнем обычае покрывать жилище перевернутым стругом -- уверенно занимало середину двора, а сараи и мастерские жались к углам с заметным отступом.
   Хозяин хутора явно принадлежал к числу бондов средней руки, которые могли позволить себе держать в хозяйстве и слуг-мастеровых, и траллов. Побратимы убедились в этом, едва переступили черту двора. Они нашли Эрна Белоголового по звуку голоса -- кто-то деловито отдавал распоряжения работникам. Заглянув в одну из мастерских, побратимы застали владельца дома за осмотром корзин, сплетенных за день. Льняная желтая куртка с синей обшивкой, широкими рукавами и грудным разрезом чуть мешковато сидела на некогда крепких, а теперь костлявых плечах и не обтягивала тугую грудь, а топорщилась множеством складок. Полосатые гетры под серыми суконными штанами облегали узкие икры, стан пережимал кожаный пояс с многочисленными привесками и бляшками.
   Перестав отчитывать двух боязливо оправдывавшихся работников в потертых рогожах, Эрн повернулся на звук шагов, позволив лучше себя рассмотреть. Голова его и впрямь была бела, как снег, но волосы расчесаны и ровно подстрижены надо лбом. Черты лица -- надбровные дуги, скулы и желваки выдавались вперед, словно напухшие от какой-то скрытой болезни, зато глаза -- чистые и светлые -- утопали в вязи морщин. О богатом ратном прошлом Эрна свидетельствовали отсутствующая мочка правого уха и косой шрам на шее.
   Оглядев приближающихся гостей, Белоголовый невесело выдохнул носом.
   - Было время, - скривил он надтреснутые губы, - и я ходил в море за славой и добычей. Пока хватало силы держать меч и крутить весло. А потом немощь разом согнула спину и высушила руки, сделав береговой крысой, что печется о сохранении своих запасов.
   Эрн прищурился.
   - Кто из вас Бови Скальд? Я не стоял с твоим отцом в сечах плечом к плечу и не ходил на одном драконе, но пару раз сиживал за столом в Рьюп-бьорге. Скафти служил конунгу Хьяльму Темноглазому, я -- ярлу Клеппу Волку Славы из Сван-фьорда. Прозвище мое тогда было Гром. Это потом оно забылось -- память людей так недолговечна -- и прилепилось нынешнее нелепое имя. А вот отец твой так и остался Медведем Битвы, погибнув во цвете лет от саксонской стрелы.
   - Я рад встретить человека, знавшего моего отца, - заверил Бови Скальд, подходя ближе.
   Эрн вышел из мастерской, дав краткие указания слугам.
   - Сначала, когда шалопай Дарри прокричал мне в самое ухо, что чужие драконы пьют воду из Ручья Скади, я подумал было, что это Стюр Весельчак с Белой Горы расправил паруса, чтобы идти в набег, к которому готовился всю зиму. Пришлось послать старого Одда, который знает всех ярлов побережья и разбирается в морских скакунах. Он и удивил меня, сказав, что несколько моих соплеменников пришли под стягами ругов.
   - С воинами Святовида мы направляемся в поход на север, - объяснил Бови.
   Белоголовый снова выдохнул струйку воздуха и почесал одно веко.
   - Сейчас немало свеонов служит чужим вождям, - проговорил с легкой грустью в голосе. - В мое время такого не было.
   Хозяин хутора вновь оглядел своих гостей, будто увидел их в первый раз.
   - Идемте в дом! Сегодня у меня на столе жирная оленина и крепкое пиво.
   Вместе с бондом гости прошли в его жилище. Пушистые тени, скользящие по стенам закута, заставленного ведрами и бочонками, сражались с рыжими бликами света, просеивающимися из главного зала. Там трещал большой очаг. Вступив в зал по плахам приподнятого пола, побратимы прищурились. Отсветы устроили настоящую пляску, прыгая по потолочным балкам, шкурам, развешенным вдоль стен, и доскам дальней переборки, скрывающей кладовые.
   - Рад видеть доблестных покорителей морей, - донесся от очага хрипловатый говор. - И сынов Всеотца-Одина, и хирдманнов Острова Ругов.
   За нешироким столом полулежал, облокотясь об него локтями, узколицый свеон с гривой темно-рыжих волос, сильно топорщащихся на макушке. В глазах его отразились искры огня.
   - Это Вегест Рыжий Ворон, - сообщил Эрн, - старый воин, который, как и я, уже давно не ходит в походы. Пару зим назад я приютил его под своей крышей. Всю жизнь меч его служил ярлам и конунгам побережья, обогащая их сундуки и кладовые золотом, жемчугом и дорогими тканями. Но сам Вегест на склоне лет не нажил даже своего угла.
   Побратимы присмотрелись к чуть желтоватому, морщинистому лицу бывшего Волка Одина, в котором еще осталось немало живости.
   - Вегест помогает мне в хозяйстве, - добавил Эрн. - Из него вышел недурной счетовод. А темные вечера двум старикам коротать веселее вместе, сдвигая чары за долгими речами.
   Приветствовав Рыжего Ворона, пятеро гостей разместились вокруг стола на грубых стульях и сундуках, предупредительно расставленных домочадцами Белоголового.
   - Садитесь, друзья! - Эрн занял место в голове на высоком стуле из мореного дуба с округлой спинкой.
   Легким шевелением пальца он отпустил полноватую женщину с черными косами и кареглазого подростка с остриженным затылком, которые прислуживали в зале, за переборку. Кубки были наполнены до краев, на бронзовых блюдах дымились куски прожаренного мяса.
   - Пенное ржаное пиво, забористый мед и сладкая оленина делают ум текучим, - проговорил Эрн, приглашая гостей опорожнить чары. - Мысли, словно ладьи, скользят по рекам воспоминаний.
   Побратимы не заставили себя упрашивать.
   - Давно ли вы покинули родные берега? - осведомился у четверых свеонов Вегест.
   - Года три назад, - ответил Гудред, опуская на стол пустой кубок. - Последнюю зиму провели на Руй-острове. Как живется в наше отсутствие свободным детям Одина?
   Эрн пожал плечами.
   - Как и всегда. Одни трудятся на земле и промышляют рыбной ловлей, другие -- торгуют или ходят в походы. Свеаланд -- страна вольных ярлов, имеющих дома, флот и дружины. Однако люди, владеющие дырявым сараем и парой коров -- не менее свободны в выборе своей судьбы. Они могут служить богатым за долю добычи или медную монету, а могут выбирать иной путь. Никто, кроме Норн, не довлеет над ними.
   - Так было прежде, - внезапно возразил Рыжий Ворон. - Пока среди владетелей деревянных драконов и больших закромов не появился умник, мечтающий прибрать к рукам прежде свободные свеонские рода.
   - Это Сигурд Кольцо? - предположил Хумли, разгрызая кусок мяса и запивая его пивом. - У нас уже был о нем разговор. Я помню этого малого! Он всегда был бойким. Мечтал вернуть времена древних Юнглингов и возвыситься над всеми. Многие над ним смеялись.
   - Теперь, клянусь рогами бессмертных козлов Тора, не смеются, - кисло улыбнулся Эрн. - Но ты ошибся - речь не о нем. Сигурда не ругают, а почти боготворят -- многие. Будто это новый Фрейр, прародитель Юнглингов... На всенародном тинге он один выступил против своего дяди в защиту былых свобод.
   - Харальд Боезуб опять мутит воду? - Гудред покачал головой. - Старый волчара обскакал всех молодых. Его прыть мы успели оценить...
   - И едва не узнали теплоту его дружеских объятий, - напомнил Бови Скальд. - Выходит, свеонам Боезуб тоже решил навязать свой закон?
   - Пытался, - подтвердил Рыжий Ворон, - пусть старуха Хель поцелует его своими сморщенными губами. Только большинство хевдингов сказали слово за Сигурда. Харальд проглотил неудачу. Пока проглотил. Говорят, глаза конунга данов так пылали от злобы, что едва не прожгли плащ Сигурду.
   - Что же сейчас творится в Свеаланде? - уточнил Хумли. - По каким порядкам живете?
   - Худые то порядки, воин, - завздыхал Эрн, будто дожидавшийся этого вопроса. - Обломав пальцы Боезубу, Сигурд Кольцо сжал свои на нашей шее. Он ввел страндхуг по всему побережью. Скоро со всех, кто живет мирным трудом на земле и воде, начнут брать налог на содержание хирдов, ходящих в походы. Когда было такое? Землепашцы, кузнецы и охотники должны одевать воинов, способных взять мечом все, что им приглянется! И только потому, что сами не могут или не желают бороздить чужие края на спинах драконов.
   - Ну, а ты бы хотел платить страндхуг его дяде? - усмехнулся Бови.
   - Я бы предпочел, чтобы сохранялись старые добрые времена, - отозвался Эрн мечтательно. - Когда мы жили своей волей. Когда своим мечом защищали свободу, а не покупали ее у конунгов.
   - Пока мы скитались за морем, ветер в родном краю сильно переменился... - отметил Энунд невесело.
   - Вот и я говорю! - разгорячившись крепким пивом, Белоголовый хватил кулаком по столу. - А где взять прибыток, чтобы одевать в броню молодых Волков Одина и снаряжать им суда? Мои люди прядут шерсть, варят мыло, плетут корзины и пасут коз. Товары мой приказчик Ингимар возит на торг и меняет не на звонкую монету, а на мясо, муку, масло и пиво.
   - У тебя есть сыновья? - поинтересовался Бови Скальд.
   - Двое, - ответил Белоголовый. - И оба служат Трюггви Верному. Я не видел их уже четыре зимы, но не виню их. Пока молодая и горячая кровь бежит в жилах, нужно успеть сделать многое, чтобы в памяти людей осталось твое имя. А нянчиться с дряхлым ветераном -- занятие для женщин. Скальды поют только о тех, чьи свершения будоражат людские сердца, даруя бессмертие, уравнивающее человека с Асами. Когда-то я сам хотел уподобиться Хаки-конунгу или Ивару Широкие Объятия. Побеждать дружины врагов на море и суше, добираться до самых дальних окраин Мидгарда... Увы, ничему из этого не суждено было сбыться. О моей жизни не сложат даже захудалой висы. Надеюсь, сыновьям повезет больше и они преуспеют на дорогах славы.
   - Зато заслужить дурную славу, когда от звука твоего имени содрогаются и в западных, и в восточных фьордах -- дело нескольких дней, - Вегест запустил пальцы в свои густые волосы.
   - О чем ты говоришь? - сразу навострил уши Хумли Скала. - Неужели что-то прошло мимо нашего внимания?
   - Увы, - Рыжий Ворон мрачно тряхнул головой и понизил голос. - У нас тут объявился оживший мертвец.
   - Дай я скажу! - Эрн, уже раскрасневшийся от выпитого, поднял ладонь. - Был прежде такой хирдманн по имени Серли Молот из Длинного фьорда. Ничего дурного о нем никто не мог сказать -- отважнейший из отважных. Из тех, кого Жар Одержимости превращает в несокрушимого героя. Много подвигов числилось за ним в прежней его жизни, а на топорище не было свободного места от насечек -- столько он убил врагов. Говорят, что только в поединках он одолел более тридцати могучих бойцов. Но потом мрак поселился в его сердце. Серли впал в безумство.
   - Такое порой случается, - угрюмым стал и Хумли. - Дар Всеотца, дающий огонь Священной Ярости, подчас сжигает своего обладателя, если вовремя его не обуздать...
   - И что же? - нетерпеливо потребовал продолжения рассказа Гудред.
   - Он встал на тропу бессмысленных и диких убийств, - откликнулся Вегест. - Во сне перерезал горло своему ярлу Хемингу Плоскостопому и истребил всю его семью. Потом ушел, а точнее -- бежал из фьорда. По пути разгромил несколько хуторов, где тоже убивал без всякого разбору -- и старых, и малых. И ведь не ради добычи, а потому, что голоса в его голове, объятой мраком, заставляли его это делать!
   - Его поймали? - Энунд перестал жевать и напряженно смотрел на собеседников.
   - Говорят, через два дня хирдманны брата Плоскостопого выловили Серли где-то в ущелье и умертвили, - пожевал губами Эрн. - Не стали осквернять благородную сталь его кровью, а забросали камнями, будто безумного пса.
   - Что же, в таком случае, тебя беспокоит? - непонимающе воззрился на бонда Хумли.
   - Серли вернулся с того света и продолжил свои бесчинства. Его видели уже в разных местах побережья.
   После такого ответа в зале повисла тишина и даже поленья в очаге как будто перестали трещать, настороженно замерев.
   - Вернулся из Хельхейма? - брови Гудреда взлетели под самый лоб, а Хумли едва не поперхнулся.
   - Да, - Рыжий Ворон сделал большой глоток из кубка. - Теперь Серли -- головная боль Дальсланда, Вестергетланда и Эстергетланда. Как дикий зверь, он прячется в лесах и пещерах днем, а ночью -- нападает на хутора и рыбацкие поселки.
   - Если он вернулся из Хель, - пытался рассуждать Энунд, - то это ревенан, призрак. Дух без плоти. Как он может убивать?
   - Этого никто не в силах объяснить, - Эрн лишь развел руками. - Серли уже вспорол животы семерым жертвам, среди которых был один ребенок и одна старуха. Может, он стал орудием Локи, чтобы держать в страхе свободных людей и ослабить их веру в богов? Мы с Вегестом кладем секиры у изголовья, все мои работники вооружены луками, а по ночам я спускаю больших собак-волкодавов. Мне пришлось купить их в горде Скарар за двойную цену.
   - Сигурд Кольцо объявил во всеуслышание, что готов дать свою защиту всем свеонам, разослав во все хутора и поселки своих хирдманнов, - добавил Вегест. - Но, боюсь, против посланца Хель бессильны секиры...
   Окончание ужина в доме Белоголового прошло в унылом молчании. Побратимы разом утратили свой задор.
   - Завтра поутру мы возвращаемся в бухту, - сказал хозяину Энунд. - А потому -- благодарим тебя за угощения.
   - Слуги приготовят вам постели, - понял его Эрн. - Кольфинна! Рэв!
   Побратимов разместили на лежаках, расположенных вдоль стен, подстилки которых были набиты пахучим сеном, а подушки перьями. В зале было тепло от раскаленных угольев в очаге. Потому слуги накрыли гостей не тяжелыми шкурами, а пледами из овечьей шерсти. Вскоре хутор и сам дом забылись в тишине и сумраке. Эрн Белоголовый и Вегест Рыжий Ворон, с трудом выбравшись из-за стола и несколько раз споткнувшись, устроились на покой поблизости, домочадцы -- в кладовых за перегородкой.
   Уже проваливаясь в тягучий сон, побратимы слышали, как за стенами подвывают псы и кричит какая-то ночная птица. Повесив щиты на гвозди, витязи не пожелали отстегнуть пояса с мечами -- в памяти крепко засела пугающая история хозяина хутора.
   Энунд проснулся в середине ночи, сдержав ругательство, подобравшееся к языку. Ему привиделся тяжелый сон, в котором к шее воина со всех сторон тянулись какие-то длинные лапы с безобразными когтями.
   Раздвоенная Секира приподнялся на локте. Зал утопал в раскатистом храпе шестерых хмельных мужчин. Прислушавшись и вытерев потный лоб, Энунд повернулся на другой бок, отметив только, что собаки на хуторе умолкли. Но уже в следующий миг кровлю жилища сотряс удар такой неимоверной силы, будто в дом попала молния или обрушился кусок скалы.
   Побратимы и хозяева, бормоча проклятия спросонья, поспешно протирали глаза. Раскаты продолжали сотрясать строение, точно корабль в сильный шторм.
   - Что это? - неуклюже сполз с лежака Хумли Скала. - Будто сам Сурт плющит крышу своей огненной палицей!
   - Клянусь копьем Всеотца, это не сон, - Эрн, запнувшись обо что-то на полу, все же встал на ноги и снял со стены щит.
   После еще пяти-шести страшных ударов в середине потолочного покрытия возникла брешь, через которую посыпалась земля. Она увеличивалась очень быстро. Мелькнуло полотно широкой секиры, которой кто-то трудился с силой горного тролля.
   - Это Серли Молот, - прошептал Бови Скальд, сгоняя последние остатки забытья и опьянения.
   Пока побратимы доставали свое оружие, из кривой дыры в крыше что-то тяжелое и большое свалилось прямо вниз. В зал спрыгнула лохматая фигура, под которой задрожал пол.
   - Один! - воззвал Эрн непослушным, надтреснутым голосом. - Дай силу моей руке!
   Хозяин хутора подхватил секиру. Но Гудред, будучи ближе всех к нему, просто отодвинул его в сторону, выступив вперед с обнаженным мечом. В темноте ярко полыхнули белым светом расширенные глаза косматого существа, бывшего, пожалуй, выше даже Хумли Скалы. Однако побратимы быстро уразумели, что это глаза не призрака, не тролля и не дикого зверя.
   Замычав что-то нечленораздельное, здоровяк с секирой на длинной рукояти, которую он держал обеими руками, ринулся на Бови и Гудреда, оказавшихся прямо перед ним. Железо ухнуло в воздухе, отчеркнув страшный зигзаг. Видимо, Серли -- сейчас уже никто не сомневался, что это он -- намеревался вышибить жизнь из своих противников одним движением.
   Бови Скальд отскочил назад, не надеясь удержать подпоркой клинка такой смерч, а Гудред упал на пол и подкатился к Одержимому, попробовав сбить его с ног. Серли покачнулся и отступил, мгновенно получив два удара в спину от тех, кого не видел -- Хумли врубился топором ему под лопатку, Бови Скальд полоснул мечом по пояснице.
   Серли тут же заклокотал, разбрызгивая слюну изо рта и кровь из пробитой плоти, не защищенной кольчугой. Он раскрутил широкой дугой свой массивный топор, загребая вокруг. Но даже в сумраке побратимы заметили, что он удивлен. Похоже, ночной разбойник никак не ожидал застать в доме стольких вооруженных людей. И это удивление выдало его. Стало ясно, что в окутанном пеленой безумия разуме Молота еще осталось сознание.
   Серли исступленно бросался то на Хумли, то на Энунда, то на Бови Скальда, однако те уворачивались, не разрывая своего круга. Четверо витязей были не намерены оставлять жизнь тому, кто нарушил покой приютившего их дома. Эрн Белоголовый и Вегест Рыжий Ворон, отдалившись к стенам, зажгли факелы, чтобы осветить побратимам пространство.
   Должно быть, Серли Молот был сильнее каждого из витязей Руяна, но он не мог в одиночку сопротивляться такому числу обученных противников. Их оружие оставляло на нем все новые раны, так что Одержимый сочился кровью, как протекающий сосуд водой. Багряные борозды волочились за ним повсюду. Вдобавок ко всему Эрн, выгадав момент, подобрал в углу лук с колчаном и всадил стрелу в правое плечо Молота.
   Черты лица Одержимого исказились. Хотел ли он напугать своих жертв, оказавшихся охотниками, и пробиться к спасительному выходу, они не знали. Видели лишь мятущийся взгляд, слышали горловые крики, не похожие ни на рев зверей, ни на боевые кличи воинов. Когда Энунд удачным ударом рассек сухожилия на ноге Серли, тот обвалился на колени. И тут к раненному здоровяку решительно приблизился Бови Скальд, вышибив секиру из его ослабевшей левой руки.
   - Тебе не уйти отсюда живым, - наклонился он к лицу Одержимого. - Ты понимаешь меня?
   Серли затравленно зыркнул еще яркими белками глаз.
   - Но от тебя зависит, как умереть -- подобно воину, от благородного железа, или как позорному грабителю -- от конопляной петли на площади на глазах у ревущей толпы.
   Серли вновь замычал, однако это была ярость бессилия.
   - Кто твой хозяин? - вопрос Бови Скальда заставил товарищей вздрогнуть. Изумились и Эрн с Вегестом.
   - Ты ведь понял меня? - дожимал побежденного Скальд своим безжалостным напором. - Я желаю услышать имя!
   - Что ты хочешь сказать? - не выдержал Белоголовый.
   - Этот воин -- орудие в чужих руках, - скупо пояснил Бови. - Только не Локи Жестокого, а кого-то, кто гораздо ближе к нам -- человека из плоти и крови. За руками и безумием Серли Молота скрывается иная воля.
   Одержимый ринулся на Скальда и успел повалить его на пол. Только крепкий удар Хумли обухом топора по затылку не дал Серли пустить в ход свои зубы.
   Молот вновь открыл глаза через несколько ударов сердца, когда лежал на спине. На губах его уже появилась испарина.
   - Кому ты служишь? - допытывал Скальд, видя, что жизнь оставляет Одержимого.
   Тот до скрипа стиснул челюсти, а потом, к изумлению побратимов, заговорил.
   Голос его был страшным, непонятным, схожим с рокотом подземной реки, но Бови смог уловить в нагромождении звуков то, чего ждал:
   - Юббе...
   Серли Молот хрипел в частых судорогах, синея лицом. Гудред облегчил его страдания, чиркнув по горлу мечом. Своим признанием Одержимый заслужил быструю смерть.
   Утром, после того, как слуги Эрна Белоголового отмыли от крови пол и стены зала, хозяин и его гости отметили расставание легким ячменным пивом, гусиной печенью и лепешками с лососевым маслом.
   - Кто такой этот Юббе? - спросил Энунд у Скальда, старательно разжевывая лепешку. - Тебе приходилось о нем слышать?
   Бови утвердительно наклонил голову.
   - Его считают искушенным во многих видах гальдра. Прозвище Юббе -- Колдун. Он умеет так вложить в тело человека душу умирающего зверя, что тот лишается своей воли и становится орудием чужого разума. Думаю, хирдманн Серли Молот стал его удобной жертвой.
   - Но зачем ему это нужно? - воскликнул Вегест, шумно осушив кубок.
   - Этого, увы, мы уже не узнаем. Если только судьба не сведет нас с ним лицом к лицу.
   Провожая побратимов к бухте у Ручья Скади, Эрн Белоголовый каждого из них обнял так, словно это были его сыновья.
   - Пусть попутный ветер всегда наполняет ваши паруса, - напутствовал он витязей, перед тем, как они спустились по тропе с горбатого утеса.
   Глава 6. Деревляне.
   Густые травы тихо шелестели под высоким шатром деревьев. Дубы, клены и ветлы, толщиной в несколько охватов, поскрипывали извилистыми ветвями, в прорехи которых, как в ячейки невода, проникали крупинки небесного света. Неиссякающее княжество леса, в котором, казалось, невозможно найти даже хоженых троп, не говоря про городцы и веси, проглотило верхоконный отряд, будто глубокое озеро. Зелень колыхалась слева и справа, сзади и спереди - куда дотянется взгляд. И не было ей ни конца, ни края.
   - Что ты знаешь о деревлянах? - Зоран повернул к Бьорну настороженное лицо. Высокий лоб непокрытой головы сжали две тонких складки.
   Бьорн ответил не сразу. Оба всадника ехали чуть впереди остальных вершников, придерживая поводья коней. Впрочем, сдерживать норовистых обычно скакунов - светло-мышастого трехгодка Бьорна и буланого в яблоках жеребца сына Гора - большой нужды сейчас не было. Кони сами так и норовили замедлить шаг, фыркая и тряся гривой. Их пугали эти чужие пущи, в которых от каждого звука гуляло долгое эхо.
   - Деревляне или Древесы - народ не простой, - Бьорн шмыгнул носом. - Они - одно целое со своими лесами, но и леса их - особый мир, где чужим нет власти. У Древесов самая мудреная система засек и дозоров. Если им нужно - они пришлых не пустят и на десяток шагов в свои владения. Изведут лесными ловушками. И города, и села у них есть, но своим желанием нам не найти их, даже если бы искали век.
   - Вот как? - удивился Зоран.
   - Лес всегда защитит деревлян, - натянуто улыбнулся Бьорн. - В нем вся их сила. Многие пытались воевать древесов на их земле, да всегда без успеха.
   - Это значит, - Зоран сомкнул брови, - что осилом над ними верх не взять?
   - Едва ли. Биться в лесах, как деревляне, не может ни один народ. Я даже скажу тебе, что будет, если мы поведем сюда дружину. Треть ее погибнет в засеках, треть - пропадет без вести в глухих чащобах, треть - потопнет в лесных зыбунах. Потому нас и послал к князю древесов Великий Кован - не меч нести, но мир и союз. Силой брать под свою руку таких соседей - себе дороже. А иметь в союзниках против Итиль-кована - необходимо. Потому - будем пытаться договориться.
   - С кем договариваться? - Зоран явно расстроился от объяснений Бьорна. Лицо его стало хмурым. - На десятки верст только глухие дебри и ни одной живой души!
   - Ты ошибаешься, поверь мне. Деревляне всюду и следят за нами в оба глаза. Я так мыслю - еще не решили, что с нами делать. Истребить сейчас или пустить дальше и понять наши намерения.
   - Ведь они видят стяг княжий? - озадачился Зоран, привставая в стременах. - Видят, что нас всего восемь и все -- налегке, при мечах лишь? Разуметь должны, что едем договариваться, а не ратиться...
   - Не все так просто, - ответил Бьорн. - Мне доводилось слышать, что в давнюю пору у предка вашего Куян-князя было много тяжб с древесами. Стремясь собрать вокруг себя братские племена и роды, он не раз воевал с Годин-князем деревлянским. Князья местные всегда были упрямы и желали жить лишь своим разумением, своей волей. С той поры между людьми Полей и людьми Лесов пролегла вражда. От нас ныне зависит - положим мы ей предел или разбередим старые раны...
   - Выходит, затея наша едва ли исполнимая, - вконец приуныл Зоран. - Но почему Кован не послал более умелых переговорщиков? Разве мы осилим такой наказ?
   Бьорн усмехнулся, опустив голову.
   - Подумай, и поймешь. На кого ему рассчитывать в столь трудном деле, как не на тебя? Прочих своих помощников он разослал по соседним родам и весям, и те уже ответили согласием. Но тут случай особый. Великий Кован верит в тебя и дает тебе себя проявить. Это важно, сын воеводы Гора.
   - О чем ты? - сморгнул Зоран.
   - О твоем будущем, - Бьорн посмотрел вдаль, словно пытаясь проникнуть взором за стену лиственных кущ. - И о нашем тоже.
   - Чтобы поладить с князем деревлянским, его бы надо для начала сыскать... - проворчал кто-то из старых дружинников Кована позади.
   Бьорна и сына Гора сопровождали шестеро спутников-варнов. Им тоже совсем не нравились леса Древесов -- слишком густые, молчаливые и сумрачные. Посланники ехали почти день, но пока нигде не наткнулись на признаки жилья.
   - А что, - Зоран вновь повернул к Бьорну лицо, в чертах которого любопытство вытеснило озабоченность и уныние, - правда ли говорят, что деревские племена без ошибки читают лесные знаки? По сломанной веточке видят, человек или зверь прошел, по стоптанной травинке узнают, какая на ногах обувка и, стало быть, какого роду ходок?
   - Верно. Все те, кто поселяются под защитой леса -- становятся его частью. По запаху могут чуять людей, на слух отличать малейший шорох чужого. Стародавние авторы из гречин и ромеев говорили про Дервию -- вотчину народа особенного. Никто не мог ее покорить. Еще до Куян-князя, три века назад, пращуры ваши из Великой Варнии привели под свою руку много племен, а дошли -- до Тиры-реки. Избили и гепидов, и франков, но вот деревлян не осилили. Зато, как отмечал Иоанн Эфесский, сами лесовики-деревы вторгались в полунощные земли гречинские и брали добычу с меча. Сила сего племени была широко известна многим. Ведь и Куян-князь строил в земле Полей свои Валы для защиты от древесов. Как речено на некоторых старых дощах -- от их руки он и пал со всем своим родом. Но дело это темное и до него нам, потомкам, навряд ли докопаться...
   Всадники заслышали плеск воды. Погоняя коней, они проехали меж щербатых разлапистых тополей, ноги которых укрывала косматая лебеда. За скоплением деревьев глаза кольнул свет -- травяной откос огибала дуга ручья, блистающего, словно стальная сабля. На той стороне -- кошмой простерлась елань с несколькими редкими вязами. На поваленном тополином стволе сидел, расправив плечи, человек с резкими чертами бледноватого лица, очелье которого схватывало жесткие волосы, мешающие смоль воронова крыла с серебром седин. Лоб незнакомец имел высокий, надбровья -- выпуклые, а глаза -- чуть навыкате, как у сыча или филина. Удлиненная челюсть добавляла строгому лику значимости. Так же строго, уверенно лежали на коленях тяжелые кисти с прожилками вен. Вождя в незнакомце выдавала золотая заколка, крепившая на плече войлочный плащ грубого покроя. Он был не один. Чуть позади, за его широкой спиной, замер такой же налитой силой, как безмолвный вяз, страж в кожухе, его открытые руки вздувались буграми мышц. Он опирался на булаву с долгой рукоятью, навершие которой расходилось каменными ребрами. На поясе же вождя проглядывали кожаные ножны меча с начищенным крыжем.
   - Сойдите с коней! - повелительный голос сидящего заставил было Зорана гневно повести бровями, но Бьорн поспешил ухватить уздцы его булана.
   - Кем бы ты ни был, мы приветствуем тебя, - он наклонил голову. - Должно быть, у тебя есть право так говорить с послами полянского князя.
   - Ты не ошибся, - в голосе незнакомца был суровый холод. - Это моя земля и только я решаю, стоять вам или сидеть в седле, молвить слово или умолкнуть навеки.
   - Так ты... - начал было Зоран.
   - Князь Лег, - прозвучал ответ -- тяжело, увесисто.
   - Если ты -- князь деревлян, то мы достигли своей цели, - Бьорн смирил негодующий порыв сына Гора, готовый разгореться, как костер. Он спешился сам, подавая пример своим спутникам. - Тебя мы и ищем.
   - Считай, что нашли. Только не ждите блага от этой встречи.
   Лег ронял слова, словно пудовые камни.
   - Неласково же ты принимаешь посланников, - Зоран вдруг рассмеялся, обнажив молодые крепкие зубы. - Неужели не пригласишь в свой терем, в стольный град? Так и будем толковать на берегу?
   - Чужаков я в свои города не пускаю. Если только их головы, отделенные от тулова. Много их торчит на лесинах. От иных давно лишь костяки пожелтевшие остались.
   Варны одновременно шевельнули плечами. Кисти потянулись к рукоятям мечей. Но Бьорн вновь спас положение.
   - Значит, будем говорить здесь.
   Острый и пытливый взгляд деревлянского князя так и въелся в его лицо.
   - Ты не похож на жителей Полей, - молвил Лег, измерив собеседника с головы до пят и словно взвесив умом самую его породу. - В твоих жилах -- другая кровь и род твой -- иной. Почему служишь чужому вождю?
   - Быть может, ты понял бы это, если бы лучше узнал его. Человек, пославший нас к тебе -- Великий Кован Варнии - собирает вокруг себя союз племен, близких кровью.
   - Кован -- прямой потомок славного Куян-князя! - гордо тряхнул прядью волос Зоран. - Тебе доводилось слышать это имя?
   Лег опустил взор себе под ноги.
   - Мне оно хорошо известно. Посмотри за мое плечо, дерзкий варн. Ты видишь этот луг? Ныне здесь поднялось много дервей, а соломени стали выше. Но несколько поколений назад мои пращуры приняли бой на этом самом месте с полянской дружиной, что привел по реке князь Куян. Эти вязы стоят на костях моих предков. Эти взгорки -- погребальные курганы.
   Зоран на мгновение сжал губы.
   - Куян-князь желал объединить всех сынов Даждьбога-Солнца против ромейского мира. Он хотел блага для родов одного корня. Разве при нем наши общие праотцы не доходили до самого Царь-города и не заставляли ромеев трусливо поджимать хвосты? Разве не было при нем согласия и справедливости среди всех наших племен?
   - Мал ты еще, чтобы судить о согласии и справедливости, - хмуро прорек Лег. - Каждый человек и каждый род имеет право идти путем, который он полагает верным. Никто не властен принуждать его к иному. Никто не властен заставлять служить чужому ряду. Мы -- Люди Дервей - всегда почитали вольную долю своим главным богатством, которое дороже всего злата мира. И мы клали свои животы на то, чтобы отстоять вольный удел супротив тех, кто желал бы его изменить в угоду своим желаниям. Так было и так будет.
   - Я не знаю, что в старину вышло между нашими родами, - не торопясь, подбирая каждое слово, выговаривал Зоран. - Почему размирье развело нас по разным берегам. Мы явились к тебе не за тем, чтобы поднимать прах былого, а затем -- чтобы сделать наше будущее светлым. Ведь каждый желает жить в ладу с соседом! Или не так, князь Лег?
   Ответа сын Гора не дождался, но это его не смутило.
   - Там, - он указал на закат, - за Славутич-рекой крепнет большая сила. Бывшие степняки, что воздвигли Итиль-город, взяли себе на щит уже много градов и земель. Многие ныне платят им дань. Эта сила растет с каждым днем. Только булгары на полуночи еще сдерживают ее разбег. Остальные -- или стали подколенниками Итиль-кована, или готовы пасть под его пяту. Скоро полки ковар доберутся и до твоих спокойных земель.
   - Пусть твои родичи страшатся степных всадников, - пренебрежительно бросил Лег. - Нас защитят наши леса. Вершникам Итиля не выжить в наших чащобах. На всех хватит поторчи и каленого железа.
   - Как знать? - возразил Зоран. - Уличи думали так же.
   - Ты стращаешь меня, стоя на моей земле в одном вздохе от смерти?! - подобие рыка всколыхнулось в груди князя древесов. Пошевелив шеей, так, что хрустнули хрящи, он поднялся на ноги. - Я услышал вас. Говорить более не о чем!
   Зоран невольно помрачнел.
   - Что теперь? - он сглотнул.
   - Я дозволяю вам верхами перейти на мой берег. Прежде, чем распрощаемся -- я покажу вам одно место, священное для нашего народа.
   Варны переглянулись.
   - Ты отпускаешь нас? - осведомился Бьорн, пытаясь понять замыслы деревлянского князя. Плотный, давящий, точно каменная плита, голос Лега и его потемневшие, резко углубившиеся глаза не сулили посланникам ничего доброго.
   - Отпущу, - глухо, кривя губы, ответил князь.
   Получив разрешение сесть в седла, варны без промедления взлетели на спины своих скакунов. Кони быстро перенесли их через студеный поток-протоку.
   Лег уже повернулся лицом к опушке ближней дубравы, не обращая более внимания на послов. Шел убористо, близко ставя ноги. Зорану показалось, что князь припадает на левую ногу. Безмолвный страж, положив булаву на плечо, стронулся следом за своим вождем.
   Воинства древесов варны по-прежнему не видели, но остро ощущали его близость. Так и двигались бок о бок с незримыми оружниками. Это было особенно неприятно.
   Отступив с блекнущей стрелки-тропы, Лег пошел по нетоптанному бурьяну. Леторосли набухли, точно распаренные, и сильно пахли землей. Мягкая зелень сочилась со всех сторон. Всадники шли за князем цепью, пригибаясь и отклоняя чуть влажные, весомые гроздья ветвей. Поворачивали, куда поворачивал он, спускались в овражцы, обходили поваленные стволы, то ли изъеденные червем, то ли сбитые бурей.
   Новая лужайка, что светлым пятном всплыла впереди, по виду казалась меньше предыдущей. Но здесь посланники Великого Кована впервые увидели простой деревский люд, а точнее -- деревских женщин. Их собралось под березами с добрый десяток, и все пестрели кармазиновыми и кумашными запонами.
   - Точно ведь! - Зоран с досадой хлопнул себя по лбу. - Колосовица днесь. Вот я беспамятный...
   Варны, позабыв о присутствии где-то под пологом леса воев-приглядников и о неудаче своего посольства, почти беззастенчиво рассматривали раскрасневшихся девиц, что расставляли у корней берез, поверх уложенных рушников и ширинок, корчаги с медом, корцы с сытой и пироги. А потом вдруг обомлели, наткнувшись взглядом на бурую спину медвежонка. Косолапый -- еще короткошерстый и особенно неуклюжий -- выглядел совсем ручным. Девицы, посмеиваясь, касались его свалявшихся боков, как-то называли и отталкивали от своих подношений деревьям. В этот день поднималась рожь, и многие племена словенской крови благодарили Природу-Мать и Велеса-Батюшку за изобильные дары земли.
   - Матушка Сыра Земля! - звонко запела рыжевласая красавица.
   Дай нам на плод, дай на род!
   Возьми от нас на доброе здоровье.
   Твоя плода -- ко всему пригода.
   Прости, Мать Сыра Земля, коли чем тебе досадили!..
   Девица была хороша -- зеленоглазая, полногрудая, со спелой мякотью плотных губ и тонкими бровками. Взгляд ее пробежал по лицам подъезжающих чужаков солнечным зайчиком, но на Зоране остановился чуть дольше, чем на остальных. Сын Гора затаил дыхание. Незнакомка улыбнулась ему? Или просто выделила цепким глазом, как самого главного в отряде пришлых? Лиловый кафтан, на груди которого были вышиты три барса и кречет, отличали юношу среди спутников. Но Зорану хотелось думать, что румяную чаровницу с венком из незабудок притянула не золотая вязь ткани, а его открытые глаза и четкий, словно резной профиль -- совсем такой, какой был у отца.
   Зоран тише ветерка-лесовея спорхнул с седла и поклонился деревлянкам до земли.
   - Нивка, нивка, отдай свою силку!
   Пусть уродится колос,
   Как у красной девки волос!
   Весело выкликнул варн, вспоминая знакомый обряд покинутой земли, столь похожий на обычаи родов Полей и Дерев.
   Девицы на лугу наградили его улыбками -- теперь явно смелыми и задорными -- но сухой голос князя Лега не дал веселью разгореться.
   - Пусть посланники Кий-города идут за мной дальше!
   Варнам ничего не оставалось, как повиноваться. Они уже видели, куда ведет их князь древесов. На полверсты по солнцу, за околком, вбивало крону в небеса одинокое дерево -- извечный прадед-дуб. Стоящий на особь от всех, он будто приветствовал направляющихся к нему людей раскрытыми объятиями могучих ветвей.
   - Этот дуб помнит моего отца и деда, - возвестил Лег. - Под призором его пращуры наши славили Богов. Но помнит он и день великой рати, когда челны чужаков сбросили на землю Дервей кованных воев, явившихся за победой.
   Зоран будто окаменел от этих слов, не веря тому, что уже понял, но был не в силах отогнать от мыслевзора колышущихся видений.
   - Чужие не получили ни победы, ни власти, ни добычи, - безжалостно продолжал Лег. - А получили -- смертный покой и забвение в бурьян-траве.
   - Ты лжешь! - почти сорвался на крик сын Гора. - Твои предки не могли одолеть Куян-князя. Это былицы слабых, жалкий навет, дабы очернить память великого ратая, подобных которому нет и не было среди деревлян.
   - Кого ты называешь лжецом, полянин? - взрыкнул, точно медведь, Лег. - Протри свои очи и посмотри туда! - он показал перстом на глубокое, замшелое дупло в толще дуба. - И тогда ты увидишь то, что излечит тебя от сомнений -- палицу-пернач первого князя полян Кия. Она навеки осталась здесь, пережив своего хозяина. Годин-князь взял ее с поля брани и укрепил в теле дуба к вечной славе всех деревлянских сынов.
   Если бы молния ударила у ног восьмерых посланников, они не удивились бы так, как сейчас, пригвозженные к земле неподъемными словами князя Лега. Бледность залила лица варнов.
   - Ты можешь подойти ближе, - в голосе князя древесов звякнула жестокая насмешка.
   Вспотевшие пальцы сына Гора впились в оплетенный черен меча.
   - Полно, - Лег пренебрежительно махнул рукой. - Он тебе уже не сгодится.
   И раньше, чем послы увидели деревских воев, они уловили спинами холодное покалывание от многих и многих недобрых взглядов. Из-за берез, ракит и вязов, из-за пригорков и кустов кипрея выступила дружина ратников. Деревляне были повсюду.
   Видом и боевым облачением вои князя Лега разнились также, как грибы в замшелом бору. Щиты у всех были круглыми, дощатыми, но разной величины и цвета -- обтянутые крашеной кожей с набитыми бляхами или укрепленные железными скобами поверх деревянных полей, с заклепками, накладными ободами или совершенно гладкие, но с нехитрой росписью. Бронных людей едва ли хватало на три десятка, у иных панцири были кожаными и роговыми, а то и вовсе заменялись стеганной рубахой. Круглые и заостренные шеломы мешались с колпаками и непокрытыми головами, обвязанными начельниками. Зато пик, сулиц, топоров, клевцов и луков в руках древесов была щедрая россыпь.
   - Ты обещал отпустить нас, - напомнил Бьон, поводя глазами по сторонам. - Или слово князя теперь ничего не весит?
   - Отпущу, - совсем безлико проговорил Лег. - На волю Судениц.
   - Что это значит? - вскинулся Зоран.
   - Тут недалече есть бучило, прозываемое Нечай-Омут. К нему вас и сведут.
   - Топить, что ли, измыслил? - сын Гора с прищуром смотрел на деревлянского князя, подавляя порыв броситься к нему и попытаться срубить мечом.
   - Владычит там Водный Дед, не я, - Лег равнодушно принял его взгляд. - Ваша доля или недоля пускай зависят от него. Говорят, Дед капризен, да пошутить любит. То за ноги схватит, то за горло. Коли повезет -- выживите. Тогда -- ступайте на все четыре стороны. Ну, а нет -- останетесь его гостями без срока.
   Посланники Великого Кована понурились.
   - Оставь нам мечи, - попросил Зоран тихо, но веско. - Если нас ждет смерть -- мы хотим ее встретить при оружии -- как подобает мужам и воям.
   Лег оглядел его с головы до ног и прикрыл веки.
   - Это можно. Мечи вас на дно быстрее утянут...
   Румянец солнца как будто начал блекнуть. Облака сразу надвинулись тяжелым пологом, давя на головы варнов. Когда посланников обступили со всех сторон люди князя, а чужие руки сгребли поводья жалобно захрапевших скакунов, спутники Зорана до хруста сжали пальцы на черенах клинков. В их взорах, обращенных на сына Гора, была немая мольба: каждый хотел пасть в бою, но не стать жертвой водяных вирников и пищей раков. Однако Зоран лишь покачал головой. Нужно было покориться. Он понимал, что схватка с древесами сделает примирение двух племен невозможным. А так -- оставалась призрачная, но надежда.
   - Пусть кровь принадлежит былому, - прошелестели губы Бьорна, вторя этим мыслям. - Ныне -- время иных дорог.
   Восьмерых связанных послов деревляне повели мимо ракитников, сплетенных гибкими ветвями, и нескончаемого травостоя, бьющегося о грудь и ноги. Когда в просветы взблеснула гладь воды -- встали от неожиданности. Омут еле слышно покачивался внизу -- оказалось, варны и деревляне были на взгорье, а под ним -- струил поток. По воде гуляли зеленые тени, далеко расходились рябью. И было неясно, отсветы ли это колышущихся ветвей или палая листва, просыпанная с ветвей.
   - Так вот для чего мы ехали в твою землю? - Зоран в последний миг все же не выдержал. - Тешить мавок и лоскутих на дне речном?
   - Ежели посылавший вас рассчитывал на иное, то он скуден умом, - все так же холодно откликнулся Лег. - Не родился еще на свет вождь, что смог бы навязать свою волю сынам Дерев.
   - Уважаешь ли ты волю своего Водяного Деда? - обернулся к нему Зоран. - Коли уцелеем - признаешь нас друзьями?
   Лег впервые рассмеялся, но ничего не ответил.
   В следующий миг посланников столкнули с ребра травянистого яра. С громким плеском принял их Нечай-Омут и сомкнулся над головами незыблемым покровом. Тела варнов обожгло так, что аж заныли кости.
   "До чего же холодны деревские реки, ну впрямь, как местный народец", - успел подумать Зоран, пока камнем летел сквозь толщу вод. Ему показалось -- летел долго. Ужели так глубоко? По пути изловчился и развернулся ногами вниз, так что толчок дна встретил ступнями, а не головой или спиной. Хороший пловец, каковым сызмальства был каждый варн, мог попытаться поднять себя к поверхности, двигая руками и загребая ногами в полную силу. На это у сына Гора еще была надежда. Да видно место не зря почиталось гиблым. То ли подводные стремнины закручивали в мощный водоворот, сбивая все старания человека, то ли невидимые лапы сгребли за щиколотки, не дозволяя всплыть.
   Зоран боролся отчаянно, однако с каждым мигом только слабел. Тело начало обмякать, а ум и зрение -- блекнуть. Все разом поползло вязкой пеленой, размываясь в очертаниях. И вдруг -- руки ощутили нежданный простор. Сразу откуда-то вернулись силы, а тело начало делать привычную работу - грести. Но тут сын Гора похолодел до самых корней сердца, несмотря на то, что находился в ледяной воде. Рядом мелькнуло женское лицо с распущенными волосами, женские руки и шевелящиеся складки платья. Ужели мавки пришли по его душу?
   Нет, подводная дева не тянула его на дно, а помогала выудить наверх, обхватив за пояс. Зоран необъяснимо доверился незнакомке. Вместе они поднялись сквозь слои тягучих вод и пробили их головами. Сын Гора жадно заглотнул воздух. А когда снова глянул в лицо своей спасительницы -- теперь оно было еще ближе, -- узнал и буйные рыжие пряди, и налитые губы, и зеленые глаза с каким-то шальным огоньком. Ну точно! Девица с лужайки у березок, что так звонко выпевала славу Земле-Кормилице. Только как она здесь оказалась?
   Вытащив Зорана на другой, низкий речной бережок, незнакомка отжала подол запоны и отодвинула со лба слипшиеся волосы.
   - Помоги вызволить друзей! - больше показал взглядом, чем произнес губами варн, приходя в себя после борьбы с Нечай-Омутом. - Время не ждет.
   Девица кивнула.
   - Тут сильные подводные ключи, - только и сказала она. - С ними непросто сладить.
   Сын Гора отцепил меч, и они нырнули вдвоем, словно две рыбки уходя на глубину. Зоран шарил руками, выискивая тела Бьорна и прочих. Кого-то нащупали сразу и общим усилием подняли наверх, кого-то пришлось искать дольше -- унесло течением. Когда сын Гора и его помощница, трясущиеся и изнемогающие от усталости, склонились над посланцами, простершимися на траве недвижимо, Зоран не досчитался Глоба, сына Кадоха. В чувство спасенных приводили долго, выдавливая из легких струйки воды. Варны бессмысленно хлопали глазами, кашляли и плевались.
   - Как тебя звать? - улучив миг, спросил Зоран.
   Девица вновь обдала его ярким, шальным взглядом.
   - Искрой, - был ответ.
   - Вот уж, искра и есть, - сын Гора качнул головой, невольно расплываясь улыбкой, однако от следующей фразы своей знакомицы застыл со сведенными скулами.
   - Князя Лега дочь.
   - Ты?! - еще не верил Зоран.
   - Я, - подтвердила она.
   - Как же это? Отец твой в омут нас, а ты -- спасать?
   - У меня своя голова на плечах, - гордо промолвила Искра. - А ты мне сразу глянулся.
   Зоран было потупился, но потом снова поднял глаза на деревлянскую княжну.
   - Не суди по отцу о нашем народе, - Искра вдруг сделалась серьезной. - Отец -- князь. Он стоит за наши законы, которые всегда были суровы. А с вами -- полянами -- у нас никогда не было лада. Так уж повелось исстари.
   Бьорн громко застонал, поворачиваясь на бок.
   - Надо уходить отсюда, пока князь Лег не прислал погоню, - тяжело выдохнул он.
   - Не выберетесь, - Искра покачала головой, нахмурив брови. - У отца везде засады и засеки. До полянской земли вам самим не добраться.
   - Как же быть? - Зоран не сводил с нее взгляда.
   - Я выведу вас, - пообещала она. - Проведу лесными тропами, где ни дозорные, ни засадники вас не застигнут.
   - Как нам благодарить тебя, княжна? - спросил Бьорн.
   - Не нужно благодарить, - почему-то с холодком ответила Искра. - Ничего не нужно. Я просто не хочу, чтобы вы сгинули здесь без вины. Не вернетесь назад -- сюда придут другие. Придут с мечом. И будут приходить до тех пор, пока не отомстят за кровь и позор.
   - Так и мы вернемся, - заверил Зоран. Взгляд его встретился с глазами Искры и задержался чуть дольше. Девица смутилась, вздрогнула, негромко позвала остальных:
   - Подымайтесь! Идти нужно немедля. За ближним бором, - она указала рукой, - Коростень-город, стольный деревский град. Там у отца много воев.
   - Эх, Глоб, - вздохнул сын Гора, поворачиваясь к коварной реке. - Как ты не хотел ехать с нами в этот поход. Словно знал...
   - Поспешайте! - Искра разгладила волосы. - Отец уверен, что никто из вас не выжил, но для надежности пошлет людей проверить.
   - А ты не боишься? - Зоран испытующе оглядел ее, словно увидев впервые. - Идти с нами?
   Ответом был столь искрометный негодующий взгляд, что сын Гора умолк.
   - Мне нечего бояться отца, - резко выпрямилась княжна.
   - Тогда -- в путь! - Зоран встряхнулся. - За гибель Глоба я сам отвечу перед Великим Кованом. Мы же -- головы и мечи сберегли. Это -- главное.
   Освободив товарищей, сын Гора дождался, пока к ним вернется способность двигаться и восстановится в жилах кровоток.
   - Идти придется день и еще полдня, - предупредила княжна. - Обходными путями, где никто больше не ходит. Будет трудно, но вы справитесь. Через четыре версты на закат-- в суходоле -- найдем охотничью заимку. Там возьмем припасы.
   - Коней бы где раздобыть, - вздохнул Зоран. - Не привычные мы бродить по вашим лесам.
   Княжна покачала головой.
   - Придется привыкать, - сурово сказала она. - Если выжить хотите. Коням нет хода там, где пойдем мы.
   И она повернулась к варнам спиной, бойко устремившись к лохматому перелеску, далеко разносящему по округе перепелиную трель. Дочь князя Лега двигалась на удивление мягко, бесшумно и изящно, словно дикая кошка, рожденная в лесу. Не замедляя шага и не оглядываясь назад, она увлекала варнов через хлюпающие болота, скрипучие чащобы и непролазные кустоши обширной деревлянской земли.
  
   Глава 7. Тени из прошлого.
   Море было серым, густым и непрозрачным. Уже день суда руян резали его своими острыми килями, то подходя ближе к береговым галечным отмелям, то отдаляясь так, что видели справа лишь легкую дымку, выдающую горы.
   От Мыса Дельфинов в Дальсланде отчалили в бриз, но потом море стало сердиться, гоняя валы высотой в полтора человеческих роста. Люди, что не были заняты работой на веслах, вычерпывали воду, поднимая половицы палуб. Вскоре прерывистый северо-западный ветер набросился со спины, словно оголодавший зверь. Подняли паруса, растянув с помощью оттяжек, скрепленных с гнездом мачт, их нижние края.
   Ветер приносил с берегов зловонные запахи перегнивших моллюсков и водорослей, выброшенных волной. Небо, будто отполированный щит, отливало железом, скрывая лик солнца. Тут еще зарядил дождь, заставив поменять шлемы на колпаки и растянуть по всем ладьям парусину навесов. Однако на "Скакуне Солнца" были люди, которых нисколько не волновали сейчас перепады погоды и глухое ворчание Дороги Китов.
   - Я не мыслил, - говорил сидящему впереди Хумли Энунд, - что за такой краткий срок столь сильно изменится жизнь на нашей родной земле. Прошло ведь не больше трех зим, как мы распрощались с этими берегами. Но я не узнаю Свеаланд! Я не понимаю, что происходит с краем самого вольного народа Мидгарда...
   - Так было всегда и везде, - подал голос Гудред. - Во всех странах и землях. Вспомни гречинов. В седые времена, поговаривают, они тоже гордились своей свободой. Жили своим законом, избирали вождей. У некоторых родов были свои конунги, но власть имели только во время войны. Все решал тинг -- собрание вольных мужей. И это был расцвет греческого мира.
   - Я слышал об этом, - согласился Энунд. - В давние года гречины снискали великую славу под солнцем Мидгарда. Малыми дружинами побеждали несметные иноплеменные рати, избороздили всю Пашню Вод от края и до края, везде оставив свои поселения -- от жарких южных берегов до ветренного побережья Понта.
   - А помнишь ли ты, что было потом? - вопросил Гудред угрюмо. - Там тоже нашлись охотчики до власти, которые начали подавлять права отдельных родов, склоняя их под свою руку. И кончилось тем, что северный род македонских вождей прибрал под пяту весь греческий край. Счастливая жизнь вольных мужей никогда не бывает долгой. Рано или поздно находится свой Ивар Широкие Объятья, которому независимость сородичей не дает спокойно спать по ночам.
   - Думаю, все дело в страхе, - заметил Бови. - Слабый духом - боится, что найдется кто-то, кто покусится на его жизнь или добро. Потому старается задушить неподвластного ему сородича прежде, чем тот станет угрозой. Или же боится, что другие догадаются о его трусости. Вот и доказывает всем свою храбрость в боях, правда, часто прячась за спинами своих хевдингов...
   Большой залив между Бохусленом, Остфольдом и Эуст-Агдером было решено пересекать напрямик, не подходя к побережью. Море теперь плескалось со всех сторон, заставляя Рогдая нервно посапывать носом, приподнимать плечи и тревожно крутить головой. Когда растерянность вдали от земли захватывала мерянина особенно сильно, он начинал расспрашивать товарищей о всех подробностях схватки на хуторе Эрна Белоголового. Или, точно устыдившись своей робости, искал глазами парус "Кречета", вспоминая про княжну с теплотой и заботой.
   Волна все росла. "Скакун Солнца" одолевал ее легко, прыгая ввысь и гибко опускаясь вниз. "Белого Волка" и "Кречета" немного закручивало и сносило вбок, но кормчие выправляли направление. Однако скоро чайки перестали мелькать над гладью вод, а рыба -- выскакивать с шумным плеском. Близился настоящий шторм. Мореходам повезло -- три ладьи успели одолеть простор большого залива. Совсем близко проглянули контуры Эуст-Агдерских берегов. Паруса спешно спустили и сложили мачты, гребцы с напором налегли на весла.
   Людогост и его товарищи знали, что побережье в этом месте изрезано сильно, пряча за скалистыми мысами мелкие заливчики и бухты, пригодные для укрытия. "Скакун Солнца" нырнул в один из таких спасительных проходов, следуя меж серых пиков, похожих на зубы, и вершин, источенных ветром и глубокими ранами расселин.
   Подходящую для стоянки бухту не пришлось искать долго. Ровная, почти как лошадиная подкова, белая отмель открылась за длинным горным гребнем с одиноко торчащими соснами. Руяне прибились к ней и вытащили на землю суда. Шторм дышал в спину, а море начинало вскипать, как варево в котле. Было опасно оставлять ладьи на котвах -- нарастающая волна и ветер могли растрясти обшивку и поломать штевни.
   Сгрузившись, люди рассыпались по берегу, вспугнув притихших среди камней бакланов. Грохот вод сделался столь сильным, что топил в себе все звуки. Руяне вынуждены были кричать друг другу, чтобы расслышать слова.
   - Теперь надо ждать, пока море успокоится, - сказал Людогост.
   - Сколько продлится шторм? - спросил его Гостомысл, поеживаясь.
   - Это знает только Ний, Владыка Пучины. Может бушевать целый день, а то и больше. Нам повезло, что рядом оказалась земля.
   Старкад насмешливо блестящими глазами поглядывал на варнов, кутающихся в меховые плащи и беспокойно сжимающих губы. Многие из них знали о штормах лишь понаслышке.
   Любава однако смотрелось невозмутимой и даже бодрой, словно успела привыкнуть ко всем тягостям морской жизни. Это удивляло многих, и особенно -- четверых побратимов-свеонов.
   - Клянусь улыбкой Ран, супруги несносного Эгира, княжна радимичей будто создана для морских походов, - изогнул одну бровь Гудред. - Невольно позавидуешь тому счастливчику, которому она отдаст свое сердце, - он подмигнул Энунду и Рогдаю.
   Будучи негласной предводительницей команды "Кречета", Любава даже сейчас, когда выдалась возможность передохнуть после качки на высоких волнах, заботилась не о себе, а о варнах-переселенцах. Обходила каждого, интересуясь, как себя чувствуют женщины и подростки, и не промокла ли у них одежда.
   Несмотря на ветер, развели несколько костров и сготовили суп с кусками оленины, которой снабдил свеонов Эрн Белоголовый, а также с корицей и салом. Люди напряженно смотрели, как мечутся дельфины, застигнутые стихией вдали от галечных отмелей. Море свирепствовало не на шутку, взбивая пенную волну. Незавидна была доля того, кто сейчас оказался в его власти. Черные пучки водорослей с прилепившимися к ним раковинами, отчаянно бьющаяся семга и лосось, потрепанные крабы -- все это сгустившаяся пучина вышвыривала на песок с пугающей мощью, отступая и накатываясь вновь. На камнях повисли клочки белой пены.
   Мореходы теперь жались поближе к кострам. Мокрый воздух мгновенно охлаждал тела, так что носы и пальцы краснели, а изо ртов руян вылетали облачка сизого пара. Одни натягивали на плечи дохи, другие -- влезали в кожухи, третьи -- просто заворачивались в шубы и шкуры.
   Улучив момент, Рогдай отважился подойти к княжне, присевшей на один из сундуков, снятых с ладьи.
   - Ты позволишь? - вопросил он, указывая на плоский валун напротив нее.
   Любава кивнула.
   Разместившись перед княжной, мерянин некоторое время молчал, но потом решительно тряхнул волосами, успевшими за последнее время сильно отрасти.
   - Ты знаешь, - он растянул губы в улыбке, - у нас все мужчины восхищаются тобой. Ты держишься, словно настоящая морская владычица. И ты совсем не боишься моря!
   Княжна рассмеялась, показав белоснежные зубы.
   - Я уже успела полюбить море, - поведала она.
   - А вот я, - Рогдай понизил голос и оглянулся, - все еще побаиваюсь его... Словно исполинского зверя, повадок которого не знаю. В лесах или полях водится много разных зверей, но, как бы они ни были опасны для человека, его хранит и защищает сама Мать-Земля. Здесь же -- все во власти Моря-Великана. Человек для него -- чужой. От нас ничего не зависит, как от песчинки, брошенной в водоворот.
   - От человека всегда зависит очень многое, - возразила Любава. - От его воли, от его веры в себя, в свою судьбу и правоту избранного пути. Когда ты понимаешь, что поступаешь правильно -- мир это чувствует и помогает тебе. Боги сами направляют человека, отводя от него беды. Потому мы избавились от погони данов, а твои товарищи не стали жертвой ночного воина-безумца. Потому мы успели преодолеть сегодня залив до того, как разгулялся шторм. Я не сомневаюсь, что мы все делаем правильно. Поэтому я ничего не боюсь.
   Рогдай пристыженно потупил глаза, про себя пообещав тоже полюбить море, а еще -- поверить в себя и в успех похода.
   Появившийся рядом Руж протянул Любаве кожаную флягу с водой. Мерянин поспешил подняться.
   - Я был очень рад поговорить с тобой, княжна, - произнес он и удалился, согретый ее улыбкой.
   Людогост и Мстивой тем временем изучали окрестности.
   - Что за земли там, выше? - поинтересовался кормчий у свеонов, указав глазами на желтоватые пятна равнин, прореженных холмами и неглубокими островами хвойных деревьев.
   - Насколько я знаю эту часть побережья, - Хумли почесал затылок, - владения тут слишком часто переходят из рук в руки. Уже три поколения двух родов хевдингов враждуют здесь из-за каждой пяди почвы. Не могут поделить равнины, чтобы пасти на них овец, и перелески, которые идут на постройку судов и жилищ. Даже на альтингах, которые собирались для разбора этой вековой тяжбы, никто из ярлов и конунгов не сумел четко разграничить местные земли, дабы провести по ним межу. И бухта, где мы встали сейчас, и эти холмы постоянно меняют хозяина...
   - Тогда мы не будем здесь задерживаться, - решил Людогост. - Вот только было бы неплохо раздобыть немного молока и свежего сыра.
   - Один из хуторов -- вон за тем сосновником, - наклонил голову Гудред в сторону темноватой полоски сбоку от приплюснутого холма. - Можно послать отряд. Все равно море будет бушевать еще долго.
   - Да и небольшая прогулка не помешает некоторым из нас отойти от пережитых потрясений, - усмехнулся Бови Скальд, оглядев синеватое лицо Рогдая, до сих пор тяжело переносившего качку.
   Людогост согласился. В отряд вошли также Энунд, Гудред, Старкад и еще три витязя со "Скакуна Солнца": Бруш, Яробор и Ходивой. Семеро ротарей в полном боевом облачении повернули в сторону равнин, до которых уже успел добраться морской ветер. Он прижал к земле вялую траву и закрутил почти в завитки кусты сухого вереска. Ротарям не пришлось ускорять шаг -- ветер сам толкал их вперед, приближая к россыпям небольших холмов с оголенными верхушками. В воздухе остро запахло солью и железом.
   Расставшись с теплом береговых костров, ротари быстро ощутили, как стынут их руки и лица. По левую сторону от скудных пастбищ пробилась синей полоской горная гряда, впереди -- преградой обзору стали не густые, но вполне многочисленные рядки высоких сосен.
   - Про какие враждующие семьи говорил Хумли? - справился у Гудреда и Энунда Старкад. - Я начинаю припоминать что-то, связанное с этой давней тяжбой...
   - Земля эта зовется Снеррирланд, Трудная Земля, - ответил Ледяной Тролль. - Но имен ее владетелей я не помню. Скажу только, что из этих мест происходил Болли Рябая Шкура, который успел послужить всем сколько-нибудь известным свейским конунгам.
   Нежданным препятствием расстелилась перед витязями глубокая низина, которая была не видна с берега. Ротари спустились в нее проворно, однако взобравшись на противоположный край, сразу застыли, прищурив глаза. Отряд всадников показался из-за ближайшего холма и летел им навстречу. Это, судя по виду, были хирдманны. На трех из них искрились звенья коротких кольчуг, трое других имели суконные стеганные гамбизоны. Погоняя длинноногих жеребцов, всадники сжимали в руках короткие копья и дротики, за спинами брякали на лямках щиты. Ротари сразу выделили вожака отряда -- молодого длиннолицего воина в округленном шлеме с височными пластинами, чьи глаза горели яростным огнем, а за плечами развевался зеленый плащ-фалдон.
   Когда до всадников, несущихся во весь опор, оставалось чуть больше полета стрелы, Энунд прокричал им во все горло:
   - Кто вы такие?
   - Сперва сам назови себя, - вожак всадников чуть придержал поводья. - Я здесь хозяин, а вот вы -- на чужой земле!
   Видя угрожающий настрой конного отряда, ротари повернулись к незнакомцам левым, прикрытым щитами боком, и приподняли копья.
   - Я -- Энунд Раздвоенная Секира, - назвал себя сын Торна Белого. - Со мной -- мои друзья.
   - На плохую дорогу ты встал, Раздвоенная Секира, - человек в зеленом плаще сплюнул под копыта коню. - Позоришь имя своего отца.
   - О чем ты?!- спросил Энунд, бледнея от гнева.
   Всадники остановились, принявшись гарцевать на месте. Всем своим видом они хотели показать, что готовы к бою.
   - А разве не ваше паршивое отродье угнало коров с моего хутора, а второго дня спалило мою пекарню? - лицо вожака конного отряда сделалось желчным. - Да еще и выпустило потроха двум моим траллам!
   Обличительный тон воина в зеленом фалдоне вывел из себя и Энунда, и Старкада.
   - Клянусь десницей Тора, - выдохнул Раздвоенная Секира, - ты дорого заплатишь за эти слова, если не сможешь объяснить их.
   - Что объяснять? - выцедил вожак отряда. - Вы -- наемники Игуля Лисьего Хвоста! Я наслышан о ваших бесчинствах на моей земле. А я - Ари Безбородый, сын хевдинга Кьетви, вступивший в права наследования. Мне хорошо известно, что творилось здесь, пока я служил ярлу Нарви Рваная Губа на востоке. Отец был стар и не мог защитить свои границы. Он смотрел сквозь пальцы на то, что пастухи Лисьего Хвоста пасут свиней и овец на наших равнинах, что его плотники рубят под корень наши деревья. Тогда как давнее соглашение четко делит Снеррирланд по Синим Холмам и Гряде Ястребов. Отцу уже не хватало твердости отстоять свои права. Но ваш хозяин Игуль пошел еще дальше, наняв головорезов, которые сделались ужасом двух наших хуторов. То, что творит ваша шайка, учиняя налеты на моих людей, заслуживает возмездия.
   Слыша запаленное дыхание товарищей, вперед выступил Старкад.
   - Мы не имеем отношения к хевдингу Игулю, - заявил он громко, - и это так же верно, как то, что шторм сегодня бушует в заливе. Если ты не веришь -- пошли кого-нибудь заглянуть в бухту. Там стоят наши ладьи, которые направляются на север. Мы здесь -- только для того, чтобы разжиться припасами у местных крестьян, обменяв их на серебро.
   Ари фыркнул в ответ, но промолчал, изучая лица ротарей.
   - Лучше всем нам опустить оружие, чтобы не вышло ненужного кровопролития, - предложил Гудред, видя, что люди Безбородого удерживают на локтях готовые к броску дротики, а его товарищи опустили копья поверх составленных стеной щитов.
   - Почему я должен верить вам? - Ари закусил губу.
   - Потому, что если ты не послушаешь нас и дашь волю гневу -- сюда придет вся наша морская дружина, - предупредил Энунд. - Ты не с того начал, хевдинг, вступив в наследство землей. Не распрями должен заниматься хороший хозяин, а установлением порядка в своих владениях.
   - Этим я и занимаюсь! - огрызнулся Безбородый. - Разве не состоит порядок прежде всего в защите ярлом своих бондов?
   - Первым делом тебе не помешает во всем разобраться, - посоветовал Энунд.
   Ари глазами велел своим спутникам убрать дротики.
   - Кто ваш конунг? - уже сдержаннее справился он.
   - Мы идем под знаменем ругов, - сообщил Гудред. - Наш предводитель в походе -- Людогост, сын Велемора.
   Неожиданно к Безбородому наклонился один из его хирдманнов.
   - Вы лжете! Кнут сказал, что уже встречал прежде этого человека, - хевдинг гневно указал на Старкада. - Он -- морской разбойник из тех, что опустошают побережье, но не служат никому, кроме собственного кошеля!
   - И что с того, даже если это так? - грозно спросил Старкад, сжимая меч.
   Ари не удостоил его взглядом, вновь возвысив голос:
   - Выходит, вы все из одного теста, раз идете с ним!
   - Ты напрасно нарываешься на ссору, - примирительным голосом молвил Энунд, разглядев, что предводителя противников не зря называли Безбородым - он был еще совсем юн и явно боялся, что его посчитают недостаточно смелым его же бывалые воины. - Твой воин сказал тебе правду. Прежде Старкад, сын Старверка, имел отношение к лихому промыслу. Однако это давно осталось в прошлом. Теперь -- он наш побратим, искупивший свои ошибки.
   - Сколько не приручай волка, он всегда будет помнить лишь закон силы и перегрызет горло хозяину, когда ему это будет удобно, - приглушенно пробормотал Ари.
   Ненадолго наступило затишье, которое оборвал Энунд.
   - Так ты дашь нам проход по твоей земле? - попытался он внести ясность. - Если тебе не по нраву наше общество, мы отправимся к твоим соседям, чтобы там раздобыть молоко и сыр.
   - Кроме каленых стрел и свинцовых шаров из пращи вы вряд ли что-то получите во владениях Игуля, - скосил рот молодой хевдинг. - Ему теперь служит самая оголтелая банда лиходеев-отщепенцев, что затаилась, будто свора псов, среди Синих Холмов. Там вы наживете себе лишь неприятности.
   Ари поколебался, вновь придирчиво рассматривая ротарей, и, наконец, принял решение.
   - Мой хутор Вефринг здесь рядом. Вы можете посетить его. Но потом вы вернетесь на свои корабли.
   - Мы благодарим тебя, хевдинг, - звучно произнес Энунд. - Ты не останешься в накладе.
   Конный отряд Безбородого развернулся к сосновнику. Побратимы, переглянувшись между собой, тронулись следом. Суровые складки на их лицах разгладились и только Старкад остался мрачен.
   - Вот вам и старинные вольности, - проворчал он.
   Гудред рассмеялся.
   - Если бы твердая власть Сигурда Кольцо или Харальда Боезуба простиралась над этой землей -- ты бы уже болтался на ближайшей осине. И всей нашей дружины не хватило бы тебя защитить.
   - Однако он прав, - поддержал Старкада Энунд. - Там, где слаба власть конунга, все решает сила. Вот и сейчас этот Игуль, видно, вообразил себя полновластным владетелем края, не считаясь с былыми соглашениями - лишь потому, что собрал вокруг себя достаточную шайку. Наемные клинки придают ему убежденности в правоте.
   Вефринг оказался достаточно просторным селением. Прутяные хижины мешались здесь с основательными, глубоко утопленными в землю домами, торфяные крыши которых сильно проросли травой. Чуть особняком рассеялись коровники, конюшни, загоны для коз, а на маленьком пригорке примостились кузня и амбар. Вокруг же расстилались выпасы, огороды и посевные поля, которые в Кукушкин Месяц засеивали рожью, ячменем и пшеницей.
   Люда на хуторе было немало. Детвора возле конюшен играла в расшибалку, женщины чесали шерсть на чурбаках, пользуясь возможностью вынести работу из темных жилищ на свет набирающего силу солнца. Кто-то из мужчин чинил колесо телеги, другие обжаривали в угольной яме на пустыре целого кабана, нанизанного на вертел. Но при появлении хозяина все занятия были быстро забыты. Люди цепкими глазами встретили возвращающийся отряд. Ротарей, шагающих за всадниками, обдали холодными, недружелюбными взглядами.
   Толстогубый человек с косящим левым глазом смело приблизился к Ари. Его редкие волосы цвета овечьей шерсти были обвязаны кожаным ремешком. Он мало походил на других бондов. Рыжая куртка имела галуны и нашивку из вадмала, бусы из серебряных колец свешивались с шеи, на правой руке поблескивало изящное обручье.
   - Похоже, я принял за грабителей честных людей, Флоки, - сообщил ему хевдинг, впервые внятно и во всеуслышание признав свою ошибку. - Нам не удалось напасть на след шайки Лисьего Хвоста.
   Безбородый соскочил с высокого крупа мышастого скакуна, бросив поводья подбежавшему подростку. Пятеро его хирдманнов, спешившись по примеру хозяина, сами отвели коней в конюшню.
   - Это Флоки Хмурый, резчик рун, известный по всему побережью, - повернулся Ари к побратимам. - В любом доме -- от усадьбы конунга до лачуги свинопаса -- его принимают, как желанного гостя. Он провел последнюю зиму с моим отцом, пока тот не покинул наш Срединный Мир.
   Хевдинг проследовал к костру, где ему услужливо поставили широкую скамью-раму. Глазами Ари показал, что ротари могут занять место возле него.
   - Обождите, пока вам соберут продукты, за которыми вы пришли, - сказал он. - А еще -- свиных окороков, китового масла и творога от меня. Кнут распорядится.
   Побратимов не пришлось упрашивать. Они приблизились к костру, продолжая осматриваться по сторонам.
   - Это твоя работа? - поинтересовался Гудред у Флоки, показав на объемистый вертикальный камень, установленный на пустыре между двух домов. Вся поверхность его была источена сложной резьбой, связующей рисунки и знаки, подкрашенные охрой. Приглядевшись внимательно, можно было понять, что рунический камень поделен на три поля -- в верхнем соединились солнце и луна, среднее пронизывал стройный ясень, а вдоль нижнего скользила погребальная ладья, за которой проступали контуры чешуйчатого дракона.
   Вместо резчика ответил Ари.
   - Флоки сделал его по просьбе отца, чтобы восславить нашего прадеда Грандмара -- воителя, служившего самому Ингьяльду-конунгу -- и его боевых соратников, павших в войнах той поры.
   - В те времена суровых и благородных мужей, - заговорил Флоки, прикрывая один глаз, - ставки были иные, нежели в наши дни. Сражались не за клочок земли и гавань, не за пару старых драконов и несколько клетей, но за власть над всей Свитьод. На полях брани сходились искуснейшие ратоборцы, имена которых вызывали дрожь у малодушных и зависть у достойных. Валькирии тогда трудились, не покладая рук, перенося героев в светлые чертоги. И долго еще потом людям мерещились тени грозных воинов, покинувших наш мир -- Гаутвида и Хульвида, Хегни и Свипдага...
   Энунд, Гудред и Старкад молча согласились с резчиком, шевельнув головами.
   - Люди тех далеких дней, - продолжал Флоки, - обладали тем, чего уже не сыщешь среди наших современников. Я говорю о Мегин, Внутренней Силе, поднимающей смертного до уровня полубогов, подобно Сигурду, бросившему вызов дракону Фафниру. Эта путеводная сила вела за собой, словно яркая звезда в сумрачном небе.
   - Ты хочешь сказать, - брови Старкада сомкнулись в один ряд, - что сейчас нет великих героев, достойных драп скальдов?
   Флоки пожал плечами и подобрал тонкий прутик.
   - Умелых ратников, что разят врага в бою секирой или мечом -- достаточно. Только я говорю не о них. Неистовство и отвага Тора, - он начертил у себя под ногами руну Уруз, - однобокая сила.
   - Объясни, что ты имеешь в виду , - попросил Гудред.
   - Мощь воителя еще не делает человека настоящим героем. Люди прежних эпох умели претворить в себе возможности руны Лагуз, - Флоки вывел отчетливый знак на земле. - Лагуз -- Ведущая Вперед Руна, Путь и Движение Воды. Постигший эту стезю получает не только боевое умение и храбрость, но также -- прозорливость Всеотца и хитроумие Локи. Он становится многомерным и непредсказуемым, напористым и текучим одновременно. Именно потому прежние конунги вершили громкие дела. Состязались самые великие. Сколь бы ни был искушен в военных тонкостях и плетении замысловатых интриг Ингьяльд, а Ивар Широкие Объятия превзошел его. В те времена за вождем, обладавшим Мегин, шли с воодушевлением и беззаветной преданностью. В таких конунгах видели полубогов.
   - Появятся ли в наши дни люди, которым будет по плечу оттенить славу древних светом своих деяний? - вопросил Ари, словно размышляя наедине с собой.
   - Думаю, да, - пообещал ему Энунд. - И мы их еще застанем.
   Однако Гудреда в словах резчика насторожило другое. Сняв шлем и потерев виски, Ледяной Тролль обратился к Флоки, осторожно подбирая слова:
   - Ты полагаешь, что воин должен уметь взращивать в себе природу Локи Коварного?
   Резчик хмыкнул и облизал губы.
   - Для начала нужно правильно ее понимать. Все мы помним, что Хитрец неустанно противостоит Одину и Светлым Асам, выискивая способы расшатать созданный ими порядок. С тех пор, как боги изгнали его, вероломство Коварного воистину не знает границ. Однажды его ужасные порождения -- Ермунганд, Фенрир и Хель - погребут под руинами весь известный нам мир. И все же, - он наклонился ближе к Ледяному Троллю, - Локи -- только лишь другая ипостась Одина, его черный лик.
   Старкад поперхнулся, после чего заморгал и довольно бесцеремонно хлопнул по плечу хевдинга Ари.
   - Напрасно ты позволяешь своему гостю с утра наливаться хмелем по самые корни волос. В пьяном угаре он уже не различает, куда уносит его язык.
   Флоки широко улыбнулся в ответ, показав неровные зубы.
   - Ты пока не все знаешь об этом мире, воин. Один и Светлые Асы -- сила, упорядочивающая Мироздание. Это его законы и правила. Но когда в этом блистательном порядке слишком долго царит покой, а движущие стихии держатся за свои роли, не желая уступать их молодым началам жизни -- приходит застой. Застой -- это смерть, погибель всех форм. Нужна власть преображения, дабы Ладья Жизни могла и дальше плыть по волнам событий, а не гнить на пристани. Эта власть -- Локи Чернавец, оборотное проявление Одина. Он крушит привычное, но для того, чтобы спасти. Настоящее разрушение происходит из бездвижности. Ведь омертвевшие устои мешают взойти новому солнцу, народившимся токам земли и неба. Иногда просто нужно снести старый и ветхий дом, чтобы на его месте построить просторную усадьбу. Или расстаться с верной ладьей, носившей на своей спине твоих предков, потому что киль и обшивка ее потерты бурями. Тогда ты снова сможешь ходить в походы на свежесобранном деревянном скакуне.
   - Думаю, Бови Скальд понял бы тебя, - пробормотал Энунд. - Нечто подобное я уже слышал из его уст...
   - Потому я и говорю, - подытожил Флоки, - что мощи Громовника должны сопутствовать мудрость Всеотца, а еще -- изощренность Лодура.
   Хирдманн Безбородого Кнут приблизился к побратимам в сопровождении пяти слуг, которые несли плетеные корзины и глиняные кувшины.
   - Эти люди проводят вас к бухте, - Ари привстал со скамьи.
   Энунд отстегнул от пояса кошель с серебром, бросив его Кнуту.
   - Благодарим тебя, хевдинг, - произнес Энунд, также поднимаясь. - Я рад, что недоразумение, которое произошло между нами, улажено. Надеюсь, ты разрешишь все споры со своими неспокойными соседями.
   Безбородый с сомнением склонил голову на бок.
   - В этом я не слишком уверен. У Игуля куда больше возможностей и звонкой монеты. Его могут поддержать братья из Бускеруда, тогда как мне рассчитывать не на кого. Даже конунг при разборе нашей тяжбы, скорее всего, встанет на его сторону. А воинство мое вы видели -- помимо этих людей у меня еще семеро на дальнем хуторе, не считая селян с луками и рогатинами.
   В голосе Ари ротари отчетливо расслышали призыв о помощи.
   - Мы не знаем всех твоих дел, хевдинг, - извиняющимся тоном сказал Энунд. - И не можем судить о причинах, вызвавших распрю среди твоих предшественников. Да и временем, дабы задержаться в Снеррирланде, не располагаем.
   - Я все понимаю, - Безбородый хлопнул себя по колену. - Великая Пашня Вод зовет храбрецов. Я не стану вставать на пути этого древнего зова.
   С Ари каждый из побратимов простился почти дружески, переплетя запястья. Не забыли и резчика Флоки, который еще долго потом стоял на околице хутора, провожая уходящих ротарей своими косящими глазами.
   Побратимы, сопровождаемые слугами хевдинга, спустились к сосновнику. Солнце уже двинулось к западу, поэтому они прибавили шаг. Однако, огибая тяжелые прямые стволы, от которых веяло сыростью, ротари внезапно навострили слух. Совсем рядом хрустнула сухая хвоя.
   Энунд, ступавший в голове отряда, безотчетно убрал голову, пропустив над плечом брошенное копье, которое упало в траву с гулким стуком. Спутники его тоже оказались начеку, приняв на поднятые щиты пискнувшие стрелы. Из-за сосен горохом высыпали люди с топорами, палицами и короткими копьями. Они не издавали боевых кличей и не распаляли себя рычанием, кинувшись на витязей в холодном молчании. Бегло охватив взглядом их лица, покрытые полосками синей охры, узкие рубахи-мирты и войлочные куртки, а также мелькающие деревянные щиты и бобровые накидки, побратимы отметили, что нападавших не меньше десятка.
   Старкад, взъярившись и раздувая ноздри, прыгнул вперед, как раззадоренный бык. Одного из незнакомцев он удачно срубил, всадив лезвие секиры в его шейные хрящи, другого толчком щита повалил на землю. Уже занеся руку в добивающем ударе, дан вдруг дрогнул и заморгал, будто стряхивая с глаз паутину.
   - Эйд Коротконогий? - не веря, спросил он, подавшись к распростертому телу.
   Налетчик шустро перекатился в сторону и вскочил на ноги. Он тоже выглядел растерянным.
   - Клянусь вонючей пастью Гарма! - Старкад бешено сверкал глазами, разглядывая остальных противников. - Что здесь происходит? Торхорм Ненасытный? Хесвир Большое Ухо? - называл он.
   - Ты знаешь этих проходимцев? - осведомился у него Гудред.
   - Еще бы мне их не знать! Эти выродки, которых матери наплодили с козлами и свиньями, когда-то служили мне. Их, недотеп и дармоедов, я учил мужскому промыслу и хождению под парусом. Что, вшивое племя, не узнали своего бывшего вожака?
   Трое из десятка нападавших опустили оружие, пряча глаза. Остальные, озираясь по сторонам, не понимали, что им теперь делать.
   - Ты пропал без вести, - оправдываясь, заговорил тот, кого Старкад назвал Торормом. - Что нам оставалось? Надо было как-то зарабатывать себе на хлеб и пиво. Кроме набегов, мы ничего не умеем.
   - Так и вышло, - поддержал пришедший в себя Эйд, - что мы подались в наемники к береговым хозяевам, выполняя для них самую грязную работу. Сначала харчевались у Грима Оленя, потом нас нанял Игуль Лисий Хвост. Обещал легкие деньги. Всего-то нужно было разорять владение его соседа, да иногда подрезать его людей.
   Старкад свинцовой тяжестью взгляда давил на своих прежних товарищей.
   - Что за молокососы с вами?
   - Расторопные парни, - отвечал Торорм. - Мы подобрали их в Бохуслене.
   - Ладно, - Старкад повернулся к побратимам. - Вот что я сейчас думаю...
   - Уж не хочешь ли ты познакомиться с хевдингом Игулем? - предвосхитил его мысль Энунд.
   - Именно так. Потолковать с ним о том-о сем, - сын Старверка вновь обдал своих бывших товарищей суровым взглядом. - Мы идем в усадьбу Лисьего Хвоста!
   - Но что мы скажем ему? - опешили те.
   - Что привели своих приятелей, которые готовы наняться к нему за харчи и серебро. Нам важно, чтобы нас впустили в дом и не пришлось приступом брать подворье хевдинга. Большой ли двор у Игуля?
   - Шагов на двести, - ответил Хесвир. - Овчарнями и коровниками обнесен, как крепостью.
   - А охрана?
   - Игуль держит семерых хирдманнов. Отменные бойцы с Эланда. Один из них, Смид, совсем не чувствует боли и в схватках ловко бьется двумя мечами.
   - Мы тоже не подарок, - заметил Старкад, щелкнув зубами - К тому же -- нас теперь больше. Если только вы не хотите и дальше бегать за своим наемщиком, словно цепные псы в ожидании кости.
   - Мы с тобой! - заверил Торорм.
   - А эти щенки? - Старкад пренебрежительно кивнул в сторону подавленных всем происходящим молодых налетчиков, переступавших с ноги на ногу.
   - Мы не хотим в этом участвовать, - высказал один из них. - Отпусти нас! Клянемся, что уйдем из Снеррирланда навсегда.
   - Ладно, - позволил дан. - Валите, пока я не передумал.
   Семеро юнцов поторопились удалиться.
   - И найдите себе занятие почище, - посоветовал Гудред. - Если не хотите закончить, как ваш приятель, - он указал на бездвижный труп, вокруг головы которого расплылось большое кровавое пятно.
   - Ты правда намерен атаковать усадьбу хевдинга Игуля? - пристально посмотрел на дана Гудред.
   - Почему нет? - удивился тот. - Вы же сами хотели помочь Ари Безбородому, только не знали как. А тут выпал случай.
   - Пожалуй, это стоящее дело, - немного поразмыслив, решил Энунд.
   - Это не займет много времени, - пообещал Старкад. - Только восстановим порядок и уйдем своей дорогой.
   Однако одного из ротарей, Ходивоя, пришлось отрядить к ладьям с носильщиками, боязливо укрывшимися за деревьями. Также он должен был уведомить Людогоста о задержке побратимов.
   - Тебе не кажется странным, - вдруг спросил Гудред у Энунда, что всякий раз, когда нам случается отойти от берега хотя бы на несколько шагов -- мы сразу находим себе приключение?
   Раздвоенная Секира пожевал губами.
   - Вряд ли это случайность, - проговорил он. - Если верить жрецам Архоны -- ничто не происходит без причины. Выходит, для чего-то все это нужно, и мы совершаем то, чего не можем не совершить...
   За разговором отряд, состоящий теперь из семерых побратимов и трех бывших товарищей Старкада, обогнул Синие Холмы и достиг окраины хутора. Ротари насчитали здесь с дюжину домов, облепленных сараями и банями. Через весь хутор проходила канава, укрепленная камнями. По ней к жилым строениям подавалась вода. Усадьба Лисьего Хвоста чуть возвышалась над остальными постройками, с одного конца обложенная загонами и амбарами, с другой -- стеной из плетня и глины, оттесняющей выпасы.
   - Я подведу вас к усадьбе незаметно, - сказал Торхорм.
   Ротари передвигались проворно, но бесшумно. Макушки взгорков, сохранившие немало белесой прошлогодней травы, уже покрывались пробивающимися свежими ростками. Оттенок их действительно имел синеву. Люди перепрыгивали с одного склона на другой, чуть наклоняя головы, чтобы их нельзя было увидеть издали. К задним воротам торфяной стены возле дома Игуля удалось приблизиться без помех. Хесвир постучал кулаком по дубовым доскам.
   Ему открыли, не спрашивая. Широкое лицо слуги с пучком волос, похожих на спутанную паклю, появилось, дрожа опухшими веками и моргая близко посаженными глазами. Гудред сразу приложил его в лоб яблоком меча и придержал оползающее вниз тело. Не встретив сопротивления, побратимы и их провожатые прошли к двери длинного дома и ступили внутрь.
   В свете лениво потрескивающей очажной ямы выступили контуры нескольких рассевшихся на лавках людей. Похоже, здесь собрались все хирдманны Игуля.
   - Где хевдинг? - сразу спросил Торхорм.
   - Вышел во двор, - ответили ему. - Кто это с тобой?
   - Старые друзья, - проговорил Торхорм, пропуская вперед Старкада и Гудреда.
   Побратимы не дали времени людям Лисьего Хвоста оценить обстановку. Крайний из хирдманнов, царапая взглядом по лицам вошедших, начал приподниматься, потянувшись к перевязи, однако Гудред перехватил его движение, оглушив своим щитом. Старкад же не церемонился. Подскочив ближе, он перевернул стол, обрушив его на наемников Игуля. Пока те с громкой руганью выбирались из-под него, побратимы окружили их и обезоружили. В одного Энунд ловко запустил подобранной тяжелой чашей, попав в голову. Чуть дольше пришлось провозиться со Смидом, который успел подхватить меч. Но Старкад не позволил ему показать свои умения. Хирдманна он сбил ногой и тут же придавил лавкой. Тот барахтался, как опрокинутый на спину шмель, и рычал, разбрызгивая слюну. Тяжелый удар обухом топора оборвал его попытки освободиться.
   После того, как всех семерых связали рыбацкими сетями, найденными в кладовой, побратимы заторопились во двор. Осматривая клети, амбары и мастерские, они искали хозяина хутора. Однако тот как сквозь землю провалился. Суета и паника уже охватили дома. Бонды и траллы испуганно разбегались при виде вооруженных чужаков. Неожиданно Энунд увидел ребенка лет шести, который беззаботно играл с котенком, забравшись в распряженную телегу.
   - Скажи мне, - наклонился к нему Раздвоенная Секира, - куда ушел твой хозяин?
   Недолгое время дитя, глаза которого оказались голубыми, как утренняя волна, смотрело на незнакомого ему воина.
   - Не бойся меня, - мягко проговорил Энунд. - Где хевдинг Игуль?
   Ребенок взглядом показал на крытый сеновал возле овчарни. Потрепав его густую рыжую шевелюру, сын Торна Белого вернулся к побратимам. Дверь постройки была чем-то затворена изнутри, но это вызвало лишь усмешку ротарей.
   - Эй, Лисий Хвост! - пробасил Старкад с угрозой. - Если ты не выйдешь, чтобы составить нам компанию, мы подпалим этот сарай вместе с тобой. Или ты хочешь превратиться в жаренного цыпленка?
   Шум и возня внутри показали, что хозяин хутора все понял верно. Шансов избежать встречи у него не осталось. Вскоре дверь сеновала отворилась и ротари увидели бледное лицо хевдинга Игуля. Лисий Хвост был уже не молод. Круглая голова его была покрыта редкими пегими волосами, зачесанными назад, с мясистого подбородка свисала узкая бородка с проседью.
   - Недостойное это занятие, - глядя на него в упор, выговорил Гудред, - прятаться от гостей по сараям и клетям, словно крыса. Выкажи уважение тем, кто пришел в твой дом, оставив свои дела.
   В серых водянистых глазах Игуля мешались страх и ненависть.
   - Зачем вы здесь? - выдохнул он, с напряжением осматривая каждого из побратимов.
   - Чтобы восстановить справедливость, - ответил Энунд. - Ты ведь мечтаешь заключить мировую с хевдингом Ари?
   Лисий Хвост скрипнул зубами. Похоже, ему было непривычно мириться с поражением.
   - Тебе придется это сделать, если ты хочешь сохранить жизнь, - для убедительности добавил Старкад, хотя в этом не было большой необходимости. Игуль уже осознал, что выбор его не велик. Сглотнув, он послушно качнул головой.
   - В нашем присутствии ты поклянешься на своем мече именами Одина, Тора и Фрейра более не покушаться на владения Безбородого, - громко и сумрачно произнес Гудред.
   - Я сделаю это, - с огромным усилием заставил себя вымолвить Игуль.
   - Клянусь обоими волками Всеотца, сделаешь, - жестоко улыбнулся Старкад. - Пошевеливайся! Мы и так потратили на тебя много времени.
   Эйд Коротконогий, тихонько приблизившийся к сыну Старверка, тронул его за локоть.
   - А что с нами? - осторожно спросил он.
   Старкад непонимающе приподнял брови.
   - С вами? - переспросил, словно забыв о своих былых товарищах. - Убирайтесь! Наймитесь в какой-нибудь из береговых хирдов и получайте добычу достойно, по праву мужчины. Живите так, чтобы не было стыдно за то, что топчете эту землю.
   - Ты не возьмешь нас с собой? - без надежды осведомился Торхорм.
   - Наши дороги разошлись, - в голосе Старкада было равнодушие. - И их уже не соединят даже боги.
   Хесвир, Торхорм и Эйд понуро побрели в сторону дальних выгонов. Сын Старверка проводил их глазами, после чего повернулся к Игулю, сразу осевшему под грузом его взгляда.
   - Ты еще здесь? Волочи свое брюхо к дому, пока я не придал тебе скорости обухом своей Фрейдис! - и Старкад угрожающе тряхнул секирой.
  
  
  -- Глава 8. Сомбат.
   - Прежде домов из сосны и дуба здесь не было, - объяснял перевозчик Житовий, выразительными жестами рук словно оглаживая рукотворные бугристости дальнего берега. - Лачужки стояли, промазанные глиной. Без хитрости, вразнобой -- кто как сложил. И Подол лежал почти голый, телегами да берестяными вежами окольцованный. Это нонче люд на нем торгует, а встарь -- сходами собирался. Бывало, до крика и кулаков дело доходило. Народ наш извечно сердцем жил...
   Великий Кован искоса оглядел лодейщика.
   - Ты так и обретаешься здесь, на Глубочице?
   - Отчего нет, княже? К Торговищу с Ополья люд сплавляю, к Хорив-горе, к Щековице. Разве тут худо? Ем тут, сплю. Ни душегуб, ни тать не тронет, ведь всяк на Горах меня знает.
   - И ты всех знаешь, - подсказал Кован.
   - И я, - согласился Житовий. - Отсюда мир лучше видно, людей. Все как на ладони. Смотри, постигай сердца и души, на ум мотай. Я ведь за многие годы научился нутро видеть человеческое. Ничто от меня не укроется.
   - Как же ты видишь? - полюбопытствовал сопровождавший Кована Бьорн.
   - А по разному, - Житовий пожал плечами. - Вот хоть бы как дерви лесные! Иной человек аки дуб -- крепко из земли корнем растет, через тот корень с родом соединяется. Мастеровой он, хозяйственный, надежный. С ним рядом всем вольно жить. Другой человек, будто сосна. Поглядишь: вроде и обликом ладен, и статью подкупает, а голова не с телом. В мыслях-мечтах обитает, аки в облаках далеких. От такого для рода мало прибытка, ибо сам не ведает, чего от жизни хочет. Есть людишки, елям подобные -- такие же колючие. Эдакий все под себя гребет, а соседу не друг. Еще хуже человек, иве прибрежной сродственный. Такой же темный нутряными своими помыслами, неясный для прочих. От него чего хошь можно ждать, любой пагубы.
   - Смотри, - сказал Кован Бьорну, - какие есть мудролюбы в земле Полей. Не по книгам жизнь постигают, природным почином.
   - Так ведь, княже, к чему книги? - подхватил Житовий. - Есть глаз, есть ухо, есть сердце. Что еще надобно, чтобы узнавать мир? Эти три сподручника самые верные. Коли глаз и ухо подведут, сердце выручит. Оно -- главный книгочей, буковицы душ в потьме помыслов чужих разгадывает. А через душу и судьбу человека видать. Люди душой все разнятся, а уж судьбой-покутой -- наипаче.
   - И судьбы различаешь? - прищурился Кован.
   - Экая трудность, - Житовий повел плечом. - Твоя судьба, княже, пряма, как меч. Ни грозы тяжб, ни вихри перемен не властны отклонить ее и на волос. Судьба посадника коварского...
   - Торопа, - напомнил Кован.
   - Его, сквернодея, - подхватил перевозчик. - Скручена, как рог бараний. А вон, к слову, стремянного твоего, - он указал глазами на Бьорна, - аки Цвет Перунов -- рощелье чудное, что долго зреет, чтоб раскрыться, зато опосля сияньем своим сердца всех чад живых ласкает. Эх, княже, в другом беда! Души людьи, на белом свете обретающиеся, се ручейки, ищущие свое русло. Но все они полнят одну реку, впадая в нее в свой черед. Кабы каждый то понимал - поток Жизни тек бы без завихрений, порогов и запруд, творимых нашим же неразумием. Не усыхал бы и лад Всемирья, не нес бы ущерба. Да токмо каждый желает свой ручеек-судьбинушку пустить новой проторицей, на особь...
   - Прав ты, лодейщик, - невесело утвердил Великий Кован. - От путанности в умах и души путаются. Не желает людие слушать старших, умом обширных.
   - А ты знаешь, княже, сказ о Ковале-Змееборце? - вдруг спросил Житовий, перебирая бороду. - Людоте с Трех Гор?
   - Это тот, чьим трудом Змиевы Валы проторены? - глаза Бьорна блеснули.
   - Так по старине у нас народ речет, - кивнул головой Житовий. - Седые дедовы сказы может и небыль, да в той небыли корень глубок, а смысл зело обилен.
   - Я бы послушал, - сказал Кован, - Донеси до нас родовой сказ полянский, поведи былицу о здешней земле, как по обычаю принято.
   Он застыл, скрестив руки на груди, овеваемый влажным речным ветерком. Бьорн тоже ждал, смиряя нетерпение.
   - Говорят, в пору, когда Пращуры наши, Вышние Боги, еще спускались на землю из Ирия и ходили меж сходатаев своих, наставляя понимать Всемирье, жил в тутошнем краю умелец, величавшийся Ковалем с Трех Гор. Три наших горы над Славутич-рекой здесь от порождения белого света Родом стояли. В нутре их, молвят, рудяные имелись залежи. Коваль Людота, от Сурянных Богов рожденный, первоселом на Горах обосновался и кузню свою утвердил. Это был лучший среди людей железознатец, которому по плечу было и плуг выковать, и меч булатный, и нерушимую броню. Словно сам Сварог-Отец выплавлял он в горне своем металл, силой молота превращая его в безупречные вещи. Жаром огня и своего сердца творил он дива дивные.
   По всей земле от края и до края разливалась широкой рекой слава Коваля с Трех Гор. Именитые князья племен и ратоборцы разных родов поспешали к нему за вострыми клинками и секирами, закаленными в жерле горной кузни, за непробиваемыми шеломами и латами. Оратаи являлись на поклон, дабы испросить сошники, мотыги и серпы, неоценимые в трудах на жнивье Матери Сырой Земли. Женские очи радовал Людота чарующими украшениями на самый взыскательный вкус. Все, что выходило из под дланей железознатца, завораживало совершенством. Каждый отмечал его высокий дар, раскрывавший душу металла, а в слиянии рудяной плоти и чистого пламени рождавший росток божественной красы. Союз земного и небесного одухотворял труд умельца с Трех Гор.
   Случалось, просителями к нему снисходили сами Вышние Боги, у коих он тоже пребывал в чести. Так ясноокой Живе сотворил Людота подвесные кольца-звезды, блиставшие ярче утренней зари. Беловласому Ладо-богу -- начельник, венчанный ликом Гамаюн-птицы, что озорными бликами будил по утреннице зверей и птиц в рощах и дубравах. Трисветлому Даждьбогу -- новую фигурную упряжь для скакунов его колесницы. Даже отец мечей Перун Сварожич захаживал к Ковалю, дабы разжиться лепшим поясником или шестигранной булавою, обогащая и без того изрядное свое убранство. Благовествуя яропламенному мастеру, исполненному таланта, Боги хвалили его. Единственному из смертных дозволили они Ковалю с Трех Гор угоститься сладчайшей Сурьей, сваренной в Ирийском Уделе.
   Однако успехи и знаки внимания заронили в душе Людоты робкие семена самолюбования. День ото дня полнили они сосуд его гордыни, покуда не разбили его, излившись наружу. Первым узрел это Стрибог-Ветровей и остерег: удержи, молвил, Коваль-друг, гордыню свою на привязи. Не ровен час, вырвется из рук -- не поймаешь. А силы могутные, Темянные, только и чают оплошности рода людского во благо своей корысти.
   Не послушал державца ветров умелец с Трех Гор, а добрую заботу его счел ревнительной завистью. Покачав головой с укоризной, покинул Стрибог кузню Людоты. С того дня перестали Боги-Родичи навещать мастера, предоставив своей доле.
   Как в воду смотрел Ветровей. Скоро владетель Потьмы Вий, бог Кощный, узнал про горного умельца-отреченца, презревшего опеку Вышних. Враны реющие, змеи подколодные, жабы приболотные насказали ему о повелителе металлов. Замыслил тогда Вий обратить Людоту в свои подручники, но не явно, полюбовно, а посредством лукавой затеи. Хитромысленный хозяин Потьмы возжелал направить умения человека против Богов Сурянных в брани за мир Яви.
   К Трем Горам Вий отрядил старшую из своих дочерей Смутницу. Силою окруты обернулась она из чудища несусветного в девицу- прелестницу, белую лицом, чистую очами и тонкую станом. Едва увидав ее возле Славутич-реки, Коваль влюбился без памяти. Томным взором и ласковыми речами полонила Смутница сердце умельца. А потеряв разум от любви, Людота и сам не упомнил, как забрал ее в свое скромное жилище, дабы жить с ней душа в душу.
   Велико казалось железознатцу нечаянное его счастье. Нарадоваться ей не мог, надышаться, наглядеться. Смеялся и плакал от восторга, не понимая, в какую угодил сеть.
   Сказ долго -- дело быстрее. Налив в уши умельцу сладкий мед похвалы, Виева дочь вторгла его в наваждение, вынудив верить, что в мастерстве своем Людота заткнул за пояс самого Отца Небесного Сварога. Перестал Коваль обращать взоры к Златой Сварге, перестал и помогать людям. Тщетными ныне казались ему заботы Богов-Родичей и своих собратьев. Овладела им затея поистине неслыханная и немыслимая: отковать меч, что превзошел бы могутный Кладенец, сотворенный Сварогом на Алатырь-Горе. Такой замысел взрастила в душе умельца ловкая Смутница.
   День и ночь трудился Людота. Смутница надоумила его взять за основу пекельную руду с заповедного поприща, что была и гуще, и легче всех руд земных и болотных. Напитанная снами Подземья, потом пещерных гомодзулей, вздохами Ящера-Стража Черной Воды, шепотом навиев и песнями дивиев, та руда, преображенная огнем, молотом и старанием мастера, делала сработанный из нее клинок прочнее любого меча из мира Яви. Душа пекельного меча была черной, но Людота того не ведал, ибо сам потерял давно власть над своей душой.
   Осерчали на Коваля с Трех Гор Сурянные Боги. Узрели с высот Ирийских пагубу вершимого умельцем дела, руки которого направляла воля Кощного Бога. Восхотел уже отец небес Сварог покарать самолюбца-слепца, однако в защиту его сказал Стрибог.
   - Всякий может оплошать, - так рек он. - Утерять луч Прави, даже если тот ярит в его сердце. Споро взбирающийся на гору жизни -- легко падает вниз, утопая в омуте невзгод. Но сей искон положен Батюшкой-Родом: День и Ночь, Солнце и Луна, Свет и Мгла соседничают в каждом живом чаде. Не просто подчас торить дорогу в коловерти земных путей. Мы -- назидающие за нашими отпрысками, длящими жизнь во Яви, должны не судить строго, а дать исправить промах. В том великий умысел Рода.
   - Ты ладно рядишь, Ветровей, - поддержал Стрибога Хорс Зимодар. - Пускай Коваль подавит угрозу в зачине. Помешает Вию порушить Явь и утвердиться над людьми. Своим разумом, своими руками пусть пресечет грядущее безладье. Только прежде надо снять с его чела покров морока.
   - Стрибог, державец ветров и владыка просторов! - приговорил Сварог. - Ты взял в свою длань нить судьбы умельца с Трех Гор, тебе и расплести клубок злочинного умысла, указать человеку дорогу к свету. Далее пускай управляется сам с плодами своих проступков.
   Ветровей поклонился Небесному Отцу и богам-сородичам, поспешив к обиталищу Людоты. Спустившись к Славутич-реке, он принял облик ветхого старца, дабы железокузнец, пребывающий во власти темянных чар, не смог его признать. Одетым в ветхую лопоть и стоптанные чоботы, приблизился Стрибог к подножию Лысой Горы, на маковице которой дымила кузня Коваля. Неказистый ликом, согбенный, он казался странником, высушенным ветрами дальних дорог.
   Однако неусыпное око Смутницы приметило его сразу. Названная жена железознатца хотела взашей прогнать безвестного бродягу, и только Людота, сошедший на шум с вершины, урезонил девицу, вступившись за гостя.
   - Лад тебе и твоему крову, - приветствовал его державец ветров. - Прости, что тревожу славного трудника. Но пути-дорожицы истощили мои силы, а нужда опалила нутро. Тьму верст отмахал, да человек не птица -- простора дольнего не перемахнет на крылах. Вот и подвели меня ноженьки.
   - Не тужи, мил человек, - отвечал Людота. - Тут найдешь приют и пропитание. Поднесу тебе честь по чести и снеди, и медовины. Не побрезгуй -- чем богат!
   - Благодарствую, - поклонился Стрибог. - Вижу нонче -- не зря молва о тебе синицей вьется да облаками стелется. Средь лесов и полей, гор и рощ засказывают о тебе люди, умельство твое возносят. Ты же ко всему еще и сердцем широк.
   Смиряя злобу, Смутница уступила слову мужа, не препятствуя страннику отдохнуть под его кровом. А Коваль потчевал Ветровея нехитрыми яствами, после же -- дал угол в жилище, дабы скоротать ночь.
   На другой день Ветровей поднялся ни свет -- ни заря.
   - Прощивай, могутный умелец, - молвил тихо. - Поклон сердечный тебе за твою заботу. Эх, нечем мне отдарить тебя... Прими хоть этот пустяк, безделицу, - из-за пазухи Стрибог вытащил гребень с рукоятью в форме сокола, разметавшего гибкие крылья.
   - Изрядная работа, - оценил железознатец, изучая выточенную из белого камня вещицу, которая словно лучилась светом. Коваль с Трех Гор не ведал, что пред ним -- творение самого Семаргла Огнебога, из малого сколка Алатырь-камня вырезавшего гребень для своих непокорных златых кудрей.
   - На добрую память, - напутствовал державец ветров. - Всякий раз расчесывая власья на заре-заренице, чествуй мир улыбкою и смело смотри в грядущее.
   Дар гостя не понравился Виевой дочери, нутром угадавшей в ней сокрытую для нее пагубу. Всеми правдами и неправдами увещевала она мужа выбросить гребень. Но, покладистый прежде, Людота внезапно проявил упорство.
   - Ты полюбуйся, душа моя, какая прелесть! - говорил он, восхищенно качая головой. - Редкий искусник умеет так чуять породу, дабы твердую плоть каменную наделить истой жизнью. Видишь? Сквозь белизну будто огонь пробивается, а черемные жилы, точно кровь-руда, просвечивают.
   Поскрипев от досады зубами, Смутница вновь уступила, решив выкрасть дар странника, когда муж уснет. Тревога изводила ее. Меч Кривды был почти готов, сваренный из двенадцати разнослойных полос. Оставалось дождаться лишь несколько дней, дабы заполучить оружие, за которым встанут все силы Темной Нави. Тогда жизнь Коваля с Трех Гор станет не нужной, а Кощный Бог начнет нещадную сечу за передел Всемирья.
   Смутница потянулась к поясу спящего мужа, куда привесил на тонкой низке умелец Стрибогов дар, да охнула. Каменный гребень зашелся ярым светом. Дюже силен был тот свет. Даже Людота проснулся от брызнувшего в глаза алого сочива. Он протер глаза и перехватил руку озверевшей от злобы Смутницы, пытавшейся сорвать с него гребень. Глянув на поверхность изделия, умелец узрел отраженный, аки в зеркале, подлинный лик своей супружницы: оскал кривого рта, синюшние дряблые веки, желтые глазки на выкате и копну сухого дерна заместо волос. Отшатнувшись всего на миг, Коваль с мужеством ратича сбросил с себя кощное исчадие и вскочил на ноги. Так сияние частицы Алатырь-камня порушило чары, наложенные на простодушного человека.
   Чудом спаслась от расплаты Виева дочь, бежав с горы быстрее ветра. И несдобровать бы ей, кабы не обратилась она в скользкую гадину, шмыгнувшую в глубокую расселину. Молот Коваля, преследуя мерзостное отродье, нашел лишь пустоту.
   Однако уже наутро вместо дочери к Трем Горам пожаловал сам Вий Черноликий, принявши облик чешуйчатого змея. Изрыгая ртом пламень, ударяя шипоносным хвостом и сотрясая земь когтистыми лапами, Кощный Бог чаял мести.
   Умелец затворился от него за дверьми кузни. Громы гремячие сотрясали Лысую Гору, рокоты рвали воздух, дрожью изошла Сырая Кормилица на десятки вест окрест. Но Людота не испугался. Прознав свою ошибку, чуть было не сгубившую мир, жаждал он искупить ее противоборством с Вием и тем получить прощение Богов-Родичей.
   Когда змей расшатал двери кузни и просунул меж них свой длинный язык, Людота не оплошал: ухватил его железными клещами и сжал мертвой хваткой, так что Кощный Бог заныл от лютой боли. Забился плотью, изошел слюной и ядом, да все тщетно -- не вырваться из твердых тисков!
   - Самодержец Подземья и хозяин Потьмы, приговариваю тебя служить моей воле во славу Богов Сурянных и поконов Прави! - грозно известил Коваль с Трех Гор.
   Удерживая прочный прихват одной рукой, он отворил другой двери и, взявши толстый хомут, накинул на шею обессилевшего чудища, низвергшегося пред кузней всем своим безобразным телом. Людота стянул петлю, подавив последние потуги Вия. Потом, отложив клещи, он впряг змея в большой плуг с широким лемехом и заставил раять земли полей.
   Так появились глубокие борозды, нарицаемые ныне Змиевыми Валами. Меч Кривды разбил Коваль на мелкие кусочки и потопил в Славутич-реке, а вознесшиеся земляные пласты-укрепы стали с той поры заградой всего края Людоты, умельца с Трех Гор. Долгие лета ни ворог, ни чада Иномирья не могли сквозь них просочиться. Тем справил свою службу Богам-Родичам Коваль. Ведь оступиться может всякий, да не всякому по плечу искупить свою вину так, чтоб и попрысков ее не сыскалось...
   Житовий закончил сказ.
   - Поучительная былица, - одобрил Кован, посмотрев на Бьорна. Тот осознавал услышанное, чуть шевеля веками. Было видно, что в голове его катались какие-то упрямые думки-вопросы.
   - Сложнее узорочья на кленовом листке судьба человечья, - присловьем к старому преданию прозвучали слова Житовия. - Как бывает? Растет человек стройно, аки ясень гордоглавый, а потом вдруг скручивает его жизнь, будто свитень-вьюн. И деет он то, чего помыслить не мог прежде, и преступает любые пределы, обычаем людским или божеским положенные.
   - Твоя правда, лодейщик, - потемнел взором Кован, уходя в свои горькие мысли.
   - Вот и гляди, - Житовий воодушевился. - Одному доля достается легкой, а путь-дорога жизни сладка, как мед. Другому давит на плечи, пригибая к земле. Отчего так, княже? Вышние спытуют нас? Смотрят, с честью ли обойдем преграду иль примемся петлять, кривя душой, дабы на других в своей тяжбе опереться? Аль и вовсе на чужие плечи спихнем обузу...
   Кован поднял голову.
   - Отвечу тебе, начав с главного, а окольное оставив любителям досужих споров. Жизнь человека -- ступень на лествице взрослеющей души.
   - Се как понимать? - переложил лоб складкой Житовий.
   - Вечное испытание -- ты нарек верно, - похвалил Кован. - Токмо на дело надо смотреть глубже, ибо жизнь человеческая не исчерпывается жизнью нынешней. О том тоже сложено исстари немало сказов, дабы постигать Правь не потугами разума, но широтой сердца, вмещающего образы. То бишь -- веданием сути, не запинающимся за слова-назвища. По исчерпанию земной стези душа каждого из нас восходит на Луга Сварожьи. Зачем, спросишь? Чтобы вернуться в Явь, народившись из лона Живы в обличье новой плоти. Учиться Собь наша, - Кован ободряюще положил длань на плечо лодейщика. - Учиться, тяготы и искушения одолевая. Так заповедано от начала времен. Горька подчас та учеба, до токмо закаляет она похлеще плавильного горна.
   - И в том -- вековечное восхождение? - смекнул Житовий.
   - Да, - прикрыл глаза Кован. - Даже если пролегает оно через множество падений. Каждый болезненный урок -- к вящей пользе в итоге поворачивает. Ведь и плотица воя, обрастая шрамами, токмо тверже становится.
   - На ошибках, стало быть, подымаемся к распознанию Правды Небесной... - задумчиво прошептал Житовий. - Благодарю тебя за наставление, княже.
   - Отвези нас назад, - попросил Кован. - В гриднице дела заждались.
   - Твоя воля, - Житовий жестом пригласил ступить в малый струг, подхватывая весло.
   - Я о другом хотел тебя спросить, Великий Кован, - тихо заговорил Бьорн, когда под днищем оттолкнувшегося от брега струга заходили тугие воды Почайны.
   - Слушаю тебя, - пригласил Кован.
   - Сказ о Ковале с Трех Гор навел меня на некие мысли... Слова-наречения вещей ведь идут из одного русла. Переносимые с места на место, с неизбежностью обрастают новым звучанием -- где как язык ухватит. Подвижна речь человеческая. Сберегая корень, путается в ветвях. Вот я и помыслил: величание Кован означает в Варнии и вождя, и колдуна. А в иных, ближних краях -- еще и жреца. Есть ему и второе прочтение -- Куян. Сутью же оба слова -- братья-близнецы. Здесь, в земле Полей, рекут иначе. Кий-город, проговаривают местные люди. Город Коваля, стало быть, умельца-колдуна с Трех Гор, обуздавшего Кощную силу. Так не есть ли Кован и Кий -- одно имя сутью?
   Великий Кован смахнул с глаз прядь волос:
   - Я всегда отмечал твою цепкость мысли. Потому ты и стал охранителем Золотых Книг. Но нынче ты порадовал меня изрядно -- самое естество прозрел. Ведь промыслом богов мне отмерено величаться так же, как первому верховоду здешнего края. Так же, как умельцу из древнего сказа. Коваль, кузнец -- он и есть ведун, обавник, чаровник. Он изменяет вещи могутой огня и он ведет за собой других светом своих деяний...
   Взяв власть в Кий-городе, Великий Кован расположился на Куян-Горе, поставив на месте, где высились, по слухам, древние княжеские хоромы, вместительную гридницу. Стены и башни обветшалого тына были обновлены. Теперь здесь вырос стоячий острог, годный и для подошвенного, и для верхнего боя -- плотники врубили поперечные стены в бревна наката. Эту внушительную крепость окружили валом и рвом. Мощной твердыней вознеслась она над Подолом, соседними горами и рекой, дальними концами города, лугами и перелесками. Крепость, по слову Кована, назвали Сомбат. В этом имени прежний правитель Варнии хотел сохранить память о своей светлой столице, павшей под ударами франков.
   Валы и тыны зановлялись по всему граду, но Сомбат быстро сделался центральным городищем -- твердыней и оплотом всей полянской земли. Верша дела княжества, Великий Кован собирал здесь советы с боярами, городскими старшинами и воеводой, принимал посланцев от северы из Чернигова и тиверцев с Пересеченя. На пограничье же с левобережьем Славутича теперь неусыпно стояли дозоры, сигнальными дымами оповещая заставы о малейших перемещениях коваров. После изгнания последних сам полянский князь, все его ближники и подручники могли только гадать о том, какие замыслы зреют за стенами Итиль-Кела. Однако пока каменный город кована Овада не спешил выплевывать из своих врат железные рати для вразумления своевольцев с Полей.
   - Пришел срок потолковать с Торопом, - решил однажды Кован, пригласив Зорана и Бьорна. - Приведите ко мне боярина! Авось сведаем, что на уме у коваров и торков...
   Это распоряжение было исполнено незамедлительно и вскоре пленного посадника доставили в гридницу.
   За минувшие три года первый ближник Сбыслава сильно раздобрел и потучнел. Его некогда богатый наряд -- рудяного цвета охабень с расшитым жемчугом воротом и золотыми пуговицами -- от сидения в порубе выцвел и протерся на боках и локтях. Однако он все еще напоминал о высоком положении человека, представшего перед Кованом и его сподручниками. Выведенный из темноты на свет, Тороп отчаянно щурился и моргал глазами, силясь рассмотреть окружавших его людей, и как-то боком кланялся вождю варнов.
   - Немало власти отмерил себе Сбыслав, - Великий Кован говорил негромко, его выжидательный взгляд заставлял Торопа прятать глаза. - И кривичи, и радимичи ему подчиняются, а теперь еще и над полянами своего человека утвердил.
   - Дозволь молвить, Великий Кован! - боярин заговорил сбивчиво и торопливо. - В минувшее лето от коваров послы были. К Сбыславу в Словенск, что в верхнем течении Днепра-Славутича, явились за данью. Грозили именем Итиль-кована стереть в прах города и веси от края земель радимичских до самого Ильмень-озера. Куда было деваться? Силой Итиль разжился великой.
   - У страха глаза велики, - усмехнулся Кован. - Своей неодолимой силой ковары всех пугают, да вот столь ли она неодолима?
   - Пытать судьбу нам не хотелось, - оправдался Тороп. - Да и охотников копья ломать с коварами в других землях тоже немного.
   - Что же, получил Овад с вас то, к чему приговорил?
   Бывший посадник уныло мотнул головой.
   - Отколь же столько добра собрать? Вот и нашептал тогда его посланник -- торк по роду -- мол, рядом земля лежит богатая. Только руку протянуть, чтобы взять ее и жить безбедно, ибо порядка и хозяина в ней нет. Скупью, мол, полян под себя подомнем, тогда и о дани речи не будет.
   - И Сбыслав согласился?
   - Куда было деваться? Хоть и посадили меня тиуном над Горами, да хозяйствовал тут Кундуз-тархан, вотчинник коварский. По его слову и прихотям все в земле Полей было.
   Великий Кован пожевал губами. В сощуренных глазах, устремленных на поникшую фигуру Торопа, мелькнул огонек недоверия.
   - Стало быть, принудили вас ковары? Волей своей прогнули? Так ужели не мечтаете от их воли освободиться?
   Боярин перетоптывался на месте, сопя и дергая бровями.
   - Кто ж не мечтает? Только о трех головах нужно быть, чтобы идти супротив сорока тысяч кованой рати коварской.
   Кован махнул рукой.
   - Молва и шептуны Итиль-Кела и не такое присочинят, дабы страха напустить. Своей рати у коваров немного, да и та служит за злато, охраняя государеву особу. А более они воюют наемной кметью. Вот тех, коли всех согнать, может, сорок тысяч и наберется - да только и ты уже в них посчитан. Заплатят они, скажем, кривичам, чтобы те примучили полян или радимичей. Или заплатят волгарям, чтобы прижали канглов. Или кайсогов на волгарей напустят. Вот так, одни супротив других - их соседи и ратятся. Не зря коварский вождь с ромеями дружбу водил - не иначе, у них научился сей премудрости "разделять и властвовать". Однако ж ромеи поумнее будут, они вовсе никому не платят. Все сами им служат в охоту, за право именоваться их друзьями. Мы с тем уже знакомы. Вот и выходит, что ежели не продавать свои мечи коварам, да держаться вместе - так и не взять нахвальщикам над нами верха.
   - Любо слушать премудрые твои речи, Великий Кован, - отозвался Тороп подобострастно. - Всюду-то ты поспеваешь своей мыслью. Но посуди сам: где ж вместе держаться, коль каждый норовит соседа пригнуть под себя, да его добро к персту прибрать?
   - Потому и стоят своим рядом ковары уже много лет. Потому горя не знают. Ужели и вы, кривские люди, той же породы? Коли покличет вас достойный вождь, разве откажете встать заедино под общим стягом?
   На губах Кована играла чуть заметная улыбка. Тороп уловил его издевку, но не подал виду.
   - Благосердный князь! Дозволь только вернуться к моему господину, князю Сбыславу, и увидишь: не минет и трех седьмиц, как предложит он вам союзно против Итиль-кована держаться.
   - Я услышал тебя, - Кован сделал знак рукой. - Ступай!
   Он повернулся к безмолвствовавшему все это время Зорану.
   - Позаботься о нашем госте. Пусть его подготовят к дальней дороге. Может с собой забрать и свою дочь, и ее жениха - пускай все катят к Сбыславу.
   Сын Гора кивнул и вывел из гридницы боярина.
   Оставшись наедине с Бьорном, Великий Кован поднял на него взор.
   - Что скажешь?
   Тот брезгливо поджал губы.
   - Торопа я видел впервые три лета назад. Душа его была лживой, а мысли подлыми. Вряд ли что-то с той поры переменилось. Это он извел Северных Братьев, которых призвал себе в помощь Сбыслав...
   - Князь кривичей хитер и сети плетет, как мизгирь, - согласился Кован. - Таковы и его ближники. Да только хитрец сам себя перехитрит. Жадность застит разум. Пусть Сбыслав мыслит, как бы и нас, и ковар окрутить. Нас -- под меч Овада подвести, а коварам -- не дать дани. Но в итоге -- просчитается...
   Бьорн потер щеку.
   - Что же будет делать Сбыслав?
   - Как вижу я, прием у него всегда один. Хотел совладать с радимичами, да не доверял своим людям - кликнул урман. Урмане стали своевольны - избавился от них. Радимичи возроптали - позвал ковар. Ковары потребовали платы - навел их на полян. Нынче полян будет звать против ковар, а сам надеется в лесах отсидеться, да только он - не деревляне. На широком водном пути сел, где не схоронишься от глаза.
   - Говорили, он подчинился франкам, - припомнил Бьорн.
   - Карл далеко, - Кован пожал плечами. - Обещания князя Сбыслава мало что значат. Он мог признать себя подколенником и франков, и ромеев. Это ни к чему его не обязывает. Да и помощи от них он не получит.
   - Как же нам быть теперь? - вопросил Бьорн.
   - Мыслю отрядить посольство с подарками в Итиль-Кел, к Оваду.
   Бьорн растерялся, услышав такой ответ.
   - Сила покуда за коварами, - пояснил Кован. - А поклониться для вида - спина не сломается. Пусть едет Зоран, я в него верю. Сын Гора умом остер, на рати храбр. В свой черед сам встанет над Полями Кованом. Пусть учится познавать науку правления страной и разбираться в хитросплетении интриг. А спутником его должен стать человек не военного сословия, умудренный жизнью. Надежда моя на тебя.
   - Благодарю за честь, - потупился Бьорн, озабоченный нежданно свалившейся на него ответственностью. - Постараюсь оправдать твое доверие.
   Кован успокоил его взглядом.
   - Не тревожься попусту. Овад тоже возжелает к вам присмотреться получше. Ноне он еще не решил, какой ключик подобрать к своим новым соседям -- то бишь нам. Выйдет отменное состязание в силе мысли и воли. Но -- довольно о делах! Время полдничать.
   Откушав хлебовы, печеной рыбы и подовых пирогов, Великий Кован в сопровождении Бьорна и Зорана верхами выехали из крепости. Путь их лежал к северу, где перекатывался упругим телом древний Славутич, словно полоз прорывая нору в толще сытых влагой полей. Спелая, дородная земля дышала и парила, почти неуловимо глазу поджимаясь боками к тенистым купинам лесов. Эти леса, вольно мешавшие в строю ветлы и ели, дубы и березы, тонули в зыбком мареве окоема.
   Кован знал, что полянские леса, скрывая в себе малые веси, шагают далеко, добираясь до межи дреговичей и радимичей. Их дружный ряд редеет к югу, осыпаясь гроздьями перелесков и рощ в обрамлении росчистей и пашен. Тогда как на низком, степном берегу Славутич-реки, лесная сила и вовсе сходит на нет - пересекая весь Полуденный обзор, там дыбится хрящями взгорков хребет земляной гряды. С восхода на закат пролег этот спящий зверь, обросший густым разнотравьем. Но грубая шерсть былия не властна утаить рукотворные формы, легко читаемые в отрогах двухсаженевой высоты.
   - Вот они, Змиевы Валы, - сообщил своим спутникам Великий Кован. - Рубеж державы Юных. Первые из них подняли люди вятского корня еще в седые года заградой от Хор-вадаров с юга. До прихода Юных, взявших Степь о один кулак, они лежали в запустении. Но Руян, рачительный вождь и воитель, велел возродить валы. Теперь они боронили от набежников с севера -- непокорных лесовиков. Потом была смута, о горьких днях которой вы немало наслышаны... Юные ушли из этих краев. Труд возрождения валов приняли на себя варны, усилив их изрядным древоколием и рвами. Увы, тогда мы не ведали, что беда придет к нам с другого конца...
   - Неужели все было впустую? - огорчился Бьорн.
   - Как знать, - Кован пристально рассматривал спины потертых временем взгорий, стынущих под гнетом забвения. - Быть может, пришел час возродить Стену Трояна нашими силами. Во благо земли, которая стала нам отчизной.
   Он слез с седла и опустился на корточки, коснувшись пальцами гребенки резеды:
   - Вещие мужи засказывают, что ежели заснуть на поле древней брани, то можно воочию узреть лики былого, обратить вспять бег колесницы эпох. Здесь в этом нет нужды: стародавнее живо в каждом шелесте травяной жилы и писке мошки. Оно сплетается с настоящим в един ком. Смотрите, слушайте: все перед вами!
   Зоран и Бьорн тоже спешились. Внимая распахнутому настежь простору, они и впрямь улавливали слабый перестук лошадиных копыт, выкрики воев, звон железа. А перед глазами радугой цветов плыли образы защитников валов и свирепых осадников, волны которых раз за разом разбивались о щит доблести сынов Полей...
  
   Глава 9. Под всеми парусами.
   Утренний штиль быстро сменился упругим ветром, от которого трещали и хлопали паруса. Три ладьи катились к Рогаланду. После случая в Снеррирланде Людогост строго отчитал побратимов, ходивших на берег, за самоуправство. Больше всего досталось Энунду Раздвоенной Секире, с которого кормчий спросил, как с предводителя отряда. До сих пор густые брови Людогоста висели над глазами крыльями нахохлившегося ворона.
   - Чтобы впредь избежать подобных похождений, - выговаривал он сквозь зубы, - будем обходить фьорды стороной. А приставать к берегу -- только в случае необходимости.
   - Парни не сделали ничего дурного! - вступился за побратимов Мстивой, единственный, кто мог открыто и весомо возразить кормчему. - В Дальсланде избавили побережье от одержимого, резавшего людей, как скот, в Снеррирланде -- примирили неуживчивых соседей. Не думаю, что это худые поступки...
   - Я только напомню тебе, что мы отправились в этот поход не для того, чтобы вмешиваться в жизнь родов и семей Скании, - ответил Людогост, играя желваками. - Покуда мы везде оставляем свой след. Но наш долг -- продвигаться на Север, не привлекая к себе лишнего внимания. Сигурд Кольцо, который непременно станет риг-ярлом всех свеев, наверняка уже наслышан о наших деяниях. Так можно нажить могущественного врага.
   - Мы постараемся больше не втягиваться в местные распри, - пообещал Энунд за себя и своих товарищей.
   - Я запомню твои слова, - Людогост скупо улыбнулся в усы. - Довольно с вас уже подвигов. Ближайшие лет двадцать молва побережья будет перебирать их, как монеты в сундуке, пока не превратит в замысловатые предания.
   Огорчился последними событиями и Гостомысл.
   - Все великие дела свершаются без меня! - возмущался княжич. - Мне же только и остается, что слушать о них побасенки у костра. Это несправедливо!
   - Подожди еще немного, - успокаивал его Рогдай. - Ты непременно сумеешь отличиться. Ведь мы -- лишь в начале нашего пути.
   Рогаланд ладьи обходили краем, зная о воинственности его владетелей. Шли даже ночью при свете луны, хорошо освещавшей водную гладь. К тому же, кормчие умели находить направление по звездам, которые отчетливо блистали над головами людей. Гребцы трудились по сменам, отдыхая от работы на связках шкур и тюках с тканями. Скорость кораблей снизилась, но Людогост рассчитывал наверстать ее днем при попутном ветре.
   Чем ближе к Поясу Земли, тем светлее становилось море. Железный отлив вод растворялся, расцветая голубыми, бирюзовыми и изумрудными пятнами, которые были прозрачны почти до самого дна. На всех трех судах делали замеры длинными ясеневыми шестами, брали пробы воды. Море за Рогаландом, при всей своей чистоте, было просолено до последней крупицы. Соляной запах постоянно раздражал ноздри варнов, идущих на "Белом Волке" и "Кречете", которые большими глазами изучали выныривающих из полосы прибоя черных акул -- опасных водных хищников, завораживающих своими быстрыми и мощными движениями.
   Решение Людогоста избегать высадок на побережье не пришлось по душе никому. Бывшие оратаи и ремесленники из Звонца все также шатко и ненадежно ощущали себя на спинах деревянных птиц. Потому они использовали каждую возможность покинуть борта лодий и опереться ногами о твердую землю, даже если это была чужая земля. Ждали этих кратких мгновений с томлением сердца. Теперь же варнам не оставалось ничего другого, как разглядывать пугающую пенную пучину, колышущуюся со всех сторон, птиц над головами и обитателей моря.
   Прошли сутки, и суда приблизились к самым южным островам и заливам местности Хордаланд. Здесь не утерпел Бови Скальд.
   - Нам не лишне было бы посетить Лошадиный Мыс, - предложил он осторожно. - Это один из самых удивительных уголков Свитьод.
   - Чем же он удивителен? - Людогост шевельнул веками.
   - Там, прямо на морском берегу, высятся Скамья и Стол Богов, - объяснил Скальд. - Они сложены из исполинских камней, которых не поднять людям, и стоят там с незапамятных времен.
   - Скамья и Стол Богов? - переспросил Мстивой.
   - Именно, - Бови уже видел огонек интереса, ожививший суровые лица вестового и кормчего.
   - Высотой они в два человеческих роста, - подтвердил Гудред. - Я видел их несколько зим назад. Сам мыс считается хергом, святилищем, где проводят обряды не годи, а особые посвященные сейдманы. Они живут там же, в Жилищах Избранных.
   - Кстати, мы сможем застать большой праздник, проводимый в честь Фрейра Веральдаргода, - добавил Бови Скальд. - В эту пору свеоны и гауты, ведущие свой род от этого древнего предка, просят его сделать плодородными поля и подарить обильные всходы.
   Людогост еще сомневался, но Хумли Скала заметил его колебания.
   - Соглашайся, кормчий. Когда еще ты увидишь подобное?
   - Пожалуй, - Людогост поморщил нос, - мы можем завернуть на этот ваш мыс. Когда он будет?
   - Полдня пути, - ответил Гудред.
   - Будь по-вашему. Посмотрим, что это за Скамья и Стол Богов...
   Ветер до предела наполнил паруса-крылья деревянных птиц. Ротари восприняли это, как добрый знак. Таких знаков при приближении к Лошадиному Мысу оказалось еще несколько. Сначала в пене кипучих вод впереди руяне различили плывущее дерево с обломленными сучьями. Бови Скальд заявил, что это тис. Потом одна из чаек, пролетая над кормой "Скакуна Солнца", выронила из клюва желудь прямо под ноги Гудреду.
   Совсем мелкие островки, одетые щербатым камнем, глубокие шхеры в толще скальных отрогов, острые голые утесы -- такими предстала перед странниками береговая полоса Хагаланда. Порой попадались мелкие рыбацкие донки или мелькал вдали парус проходящего судна. Но в остальном -- обитателями открывшихся взору мест были лишь бакланы, чайки и вороны. Скупая на растительность почва не подходила для пастбищ и угодий. Дышалось здесь тоже трудно -- водная пыль повисала в воздухе.
   Но когда ладьи обогнули рыхлую гряду, разбитую сетью трещин и обведенную по линии вод узкой илистой отмелью, все изменилось. Мореходов приветствовали бледные извивы открытых мысов, в разных уголках которых сосны и ели цеплялись за землю разлапистыми корнями, а из расселин били ключи. Наблюдательный Рогдай сразу отметил обилие рыбьих костей и россыпи зерна у нескольких камней с причудливыми отверстиями.
   - Что это? - спросил он у Бови Скальда.
   - Блоты ландвэттирам, - просветил тот. - Подношения духам-обитателям берега.
   Через некоторое время Гудред встал со своего рума и вгляделся вдаль: сиреневая дымка клубилась между набегающими волнами и спинами серых гор.
   - Мы приближаемся к Лошадиному Мысу, - возвестил Ледяной Тролль.
   - А почему он носит такое название? - спросил Рогдай. - Или берег там похож на очертания конской головы?
   - Нет, - Гудред усмехнулся. - Сейдманны держат возле херга загон с лошадьми, посвященными Фрейру, покровительствующему и табунам этих животных, и наездникам. Все -- самые отборные жеребцы, собранные с разных земель.
   - Похоже, у нас будет возможность увидеть воистину удивительное святилище, - задумчиво проговорил мерянин.
   - Рассказывают, что на этом берегу некогда встретились отец и сын, - пояснил Гудред. - Премудрый властитель моря Ньорд и лучезарный красавец Фрейр. Сын очень нуждался в совете своего прозорливого родителя. Боги разломали ближайшие скалы и сделали из них скамью и стол, за которыми провели в разговоре целый день.
   - И о чем они говорили? - живо осведомился любознательный Рогдай.
   Гудред сверкнул зубами.
   - О этом куда лучше меня поведает Бови Скальд.
   Скальд с готовностью откликнулся на такое приглашение.
   - Было это во времена юности богов, - завел он неторопливый сказ. - В ту пору блистательная Фрейя покинула Светлый Град, чтобы отыскать пропавшего супруга Одда. Ее родной брат Игги-Фрейр тосковал, дожидаясь возвращения сестры. Много дней и ночей минуло, но о богине так и не было ничего слышно. Обеспокоенный всерьез, Фрейр решил во что бы то ни стало узнать, где она находится. Он вспомнил о башне Хлидскьяльв, самом высоком месте в Асгарде.
   - Не та ли это башня, на которой любит восседать Один? - уточнил Энунд -- больше для слушателей, чем для себя.
   - Именно так. С высоты Хлидскьяльва Всеотец обозревал дальние просторы миров. Там расположен его резной столец. После недолгих сомнений Фрейр Обильный отважился подняться на башню по ступеням, чтобы с ее верхушки увидеть Фрейю. Дерзкий солнечный бог не мог не знать, что ни отважный Тюр, ни могучий Тор, ни даже пресветлый Бальдр -- сын и любимец Одина -- никогда не рисковали занимать место Всеотца в Хлидскьяльве. Никто из них и близко не подходил к башне. Но Фрейра это не остановило. Он дождался момента, когда Один покинул свое владение по неотложным делам, и поспешил на вершину. Дорогу ему преградили Гери и Фреки, верные волки Всеотца. Обильному стоило немалых трудов и ухищрений договориться с ними, чтобы они пропустили его к стольцу. И вот солнцеликий бог воссел на святая святых -- престол Вождя Асов, и узрел то, что до того наблюдал лишь Отец Богов. Фрейр видел леса и реки Мидгарда, видел соседние с ним миры, проступающие под сводом облаков...
   - И наблюдая мир, забыл, зачем пришел, - с усмешкой предположил Энунд, хлопнул Рогдая по плечу. Мерянин, слушавший Бови с открытым ртом, спохватился:
   - Так он увидел сестру?
   - Конечно, - снисходительно отозвался Скальд. - Он быстро нашел Фрейю, уже возвращающуюся по дороге к Светлому Граду, и хотел спуститься вниз, чтобы встретить ее, но вдруг замешкался. В заснеженных чертогах Етунхейма, Мира Великанов, он приметил жилище, из которого вышла девушка необычной красоты. Фрейр, пораженный белизной ее лица, сиянием глаз и совершенством фигуры, влюбился без памяти. Это была великанша Герд. Облик красавицы лишил Обильного сна и покоя. Не зная, как унять сердечный пыл, он решил попросить совета у своего отца, выкликнув его из морской пучины.
   - И что сказал ему Ньорд? - спросил Рогдай, почему-то смущаясь своего вопроса и невольно представляя Герд с лицом Любавы.
   - Ньорд славился глубиной ума и цепкостью мысли. Когда они воссели на скамью из обломков скалы, водрузив локти на стол, Обильный поведал отцу о своей печали. Но Ньорд объяснил сыну, что Герд, дочь великана Гюмира, станет в будущем причиной великих несчастий для него, если он не откажется от затеи завоевать ее любовь. Ньорд предрек, что Фрейр потеряет в погоне за ней свой меч-саморуб, без которого ему не выжить в день Последней Битвы.
   - Что же, Фрейр не послушал отца? - уже догадался мерянин.
   - Обильный был слишком упрям, - тонко улыбнулся Бови. - Да и любовь его оказалась столь велика, что он с готовностью пожертвовал и своим мечом, и любимым конем Блодугхофи, и всем своим будущим. Он обрел свое счастье, покорив сердце великанши. От союза их родился сын Фьельнир, ставший уппсальским конунгом, вождем всей Свитьод. При нем в свеонских землях установились благоденствие и порядок...
   Белый песок отмели показался из пелены воздушного тумана. Носы "Скакуна Солнца", "Белого Волка" и "Кречета" повернулись к берегу. У толстых свай по левому краю мыса скопились стоящие на приколе суда с опущенными парусами -- два вместительных дракона, один длинный шнек и три кнорра, не считая малых лодок. Сразу за ними начинался целый ряд столбов, крепко вкопанных в почву, с железными крюками. Все они были увешены разноцветными щитами со знаками обережных рун, секирами в кожаных петлях и поясами с прицепленными к ним мечами и кинжалами.
   - При сходе на берег каждый должен оставить здесь свое оружие, - пояснил Бови Скальд. - В подтверждение чистоты намерений и из уважения к богам.
   На Лошадином Мысе собралось не менее двух сотен людей. Но руяне смотрели сейчас поверх их голов -- на ограненные выступы тяжелых каменных блоков, величественно вздымающихся позади толпы. Первая каменная фигура в самом деле походила на стол: несколько опорных вертикальных валунов поддерживали прямоугольную широкую плиту, лежащую на них, словно шляпка огромного гриба. За этим внушительного вида столом просматривались линии другого сооружения: длинного каменного сидения на подпорках.
   Уже позже гости острова различили и сам херг -- тисовую ограду, окружающую каменное строение с земляной кровлей, клети и загоны. У гудящего ручья с правой стороны от святилища крутилось водяное колесо.
   Несмотря на то, что солнце уверенно светило, разгоняя сонмы облаков, весь берег утопал в дрожащих на ветру огнях факелов. Некоторые были закреплены на тонких жердях, другие держали перед собой приглушенно переговаривающиеся люди.
   Ладьи руян пристали к отмели. Здесь Людогост позволил сойти на берег Мстивою, Старкаду, Рогдаю и четверым побратимам-свеонам. С "Белого Волка" к святилищу отправились Гостомысл с двумя своими оружниками, с "Кречета" - Любава.
   На появление гостей почти никто не обратил внимания. Празднично разряженный люд сходился к поляне перед тисовой оградой, где уже показались служители в желтых одеяниях, увешанных колокольцами. Мужчины с тяжелыми гривнами на шеях сегодня щеголяли в куртках из моренда и вадмала, поверх которых были надеты плащи-олпа из волчьей и рысьей шерсти. Женщины пестрели разноцветными льняными плащами-фалдонами, блистали золотыми и серебряными застежками, браслетами и серьгами, а в волосы их были вплетены яркие ленты.
   Обряд начался с посыпания поляны зерном. По знаку сейдманнов народ, прибывший к хергу, выровнялся в большой круг. Один из служителей -- рослый сухощавый человек с чуть удлиненным черепом, большими веками и заостренным носом, на шее которого висел оберег из волчьих когтей -- застыл, воздев руки к небу, образовав форму руны Альгиз.
   - Пусть будет очищено это место для великого действа во имя светлейших Асов и лучезарного Игги-Фрейра! - высоким, почти юношеским голосом вывел он. - Пусть разойдутся сумрак и мороки, а нечистые силы будут обращены вспять духами Града Богов, которых я призываю. Духи Севера! Духи Юга! Духи Запада! Духи Востока! Встаньте стражами на своих рубежах, защищая эту святую поляну.
   Сейдманн обвел туманным взглядом лица людей.
   - Дивноликая Фрейя! Я призываю тебя, чтобы очистить помыслы тех, кто ступил сегодня на этот священный берег. Пусть будут позабыты ложь и скверна. Пусть воцарится равновесие в сердцах и душах.
   Другие служители в это время разбрызгивали по поляне воду и били в барабаны. Гостомысл, восторженно сверкая глазами, переводил взгляд то на сейдманнов, то на своих товарищей. Его переполняли любопытство и восхищение. Особенно воодушевился княжич, когда из загона вывели большого кабана с густой щетиной, которого впрягли в тяжелый плуг-ард и заставили пройди несколько шагов, пропахав глубокую борозду.
   - Когда-то именно Фрейр научил людей раять землю, - шепнул Гостомыслу Бови Скальд. - Твои сородичи называют его Даждьбогом.
   - Бог щедрой земли! - хоралами расходились славления по всему мысу. - Ньорда сын солнцеобильный! В ржании коней и дыхании ветра мы слышим твою поступь. Ниспошли влагу жизни и обогрей лучами тепла пашни и нивы. Ты, награждающий богатством и силой, услышь наш зов и прими наши дары. Пусть новая жизнь пробудится повсюду...
   Сейдманны орошали поляну брагой и пивом из длинных коровьих рогов, однако Рогдай и Бови Скальд уже не смотрели на разворачивающиеся перед ними торжества. Их привлекло какое-то движение позади -- шорох одежд, торопливый стук башмаков, сопение людей, вынужденных идти быстрым шагом. Повернувшись, побратимы увидели трех хирдманнов в кожаных куртках красного цвета, густо обшитых стальными пуговицами, которые уверенно приближались к ним. Один из них -- с выстриженными висками и узкой гнедой косицей, в которую была вплетена синяя лента, искривленным носом и свекольным оттенком лба и щек -- выделялся литыми обручами и необычным ожерельем из золотых монет. Хирдманны были налегке -- без оружия и шлемов, но вид их невольно заставил Скальда напрячься. Однако в следующее мгновение он справился со своим удивлением и широко улыбнулся.
   - Далеко же занесло тебя от дома, Краснолицый, - произнес Бови тихо, но отчетливо. - Владения твоего конунга -- на юге!
   Хевдинг Форни сделал вид, что не расслышал насмешки.
   - Важное дело привело меня сюда, - также негромко проговорил он, приближаясь к побратимам. - И это дело заставило нас три последних дня гнать коней по нагорьям и долинам, не давая им ни отдыха, ни сна. Но мы успели. Харальд, как старая вельва, умеет угадывать намерения людей. Он знал, что вы остановитесь у Лошадиного Мыса.
   Теперь уже все руяне повернулись к трем данам лицом. Хумли кривил брови, Гудред сжимал и разжимал пальцы, Энунд с прищуром смотрел куда-то под ноги нежданным посланникам.
   - Клянусь престолом Всеотца, - Форни приложил ладонь к сердцу, - конунг не держит на вас обиды и не питает к вам вражды. Я просил бы вас отойти вместе со мной к берегу, чтобы не нарушать священного праздненства.
   Побратимы переглянулись. В отсутствии Людогоста, оставшегося на головной ладье, старшим среди руян считался Мстивой. Несколько раз оглядев Краснолицего въедливым взглядом потяжелевших глаз, он согласно махнул рукой.
   - Я привез вам предложение дружбы и союза от Харальда Боезуба, - уже другим, тягучим и торжественным голосом оповестил Форни, когда даны и руяне уединились на пустынной отмели у самой кромки вод.
   Побратимы, Гостомысл и Любава взирали на него с недоумением.
   - Союз конунга с правителем Острова Ругов Родевидом скреплен еще несколько дней назад, - пояснил хевдинг, видя, что собеседники его хранят молчание. - Сразу после всеобщего тинга данов в Смоланде.
   - В чем же причина такого внезапного союза? - нашел в себе силы спросить Энунд.
   - Всякая война заканчивается миром, - отозвался Форни. - Родевид тоже посчитал, что нет повода для вражды. Теперь и вы, и мы можем спокойно бороздить морские просторы, не видя врага в приближающейся ладье.
   - Зачем это нужно Родевиду, я могу понять, - продолжал Энунд с настойчивостью. - Но зачем это нужно Харальду? Неужели он отказался от мысли привести Руян под свою руку?
   Форни опустил глаза. Было ясно, что ему хотелось бы обойти вниманием подобный вопрос. Но под давлением взглядов побратимов хевдинг выцедил с большой неохотой:
   - Многие ярлы и хевдинги недовольны Харальдом. Это недовольство зреет, как плоды по весне. В Смоланде Биргир Змеиная Кожа и Хуглейк Беспалый подняли вопрос об особых привилегиях. Они говорили, что Харальд взял себе слишком много власти.
   - Я помню, эти самые ярлы стояли за Харальда горой в его молодые годы, когда он подчинял своему мечу Сконе и Эланд, - хмыкнул Хумли.
   - Увы, - Форни дернул плечом. - Все меняется. ..
   - Похоже, Харальд нашел новых друзей, и старые почувствовали себя не у дел? - догадался Энунд.
   Краснолицый утвердительно прикрыл глаза.
   - После тинга конунг Харальд, желая примириться со всеми владетелями земель и уповая в душе на помощь Форсети, устроил роскошный пир в Тунде. Но, клянусь копытами Слейпнира, лучше бы он этого не делал...
   - Что произошло на пиру? - поинтересовался Гудред.
   - Слуги конунга выкатили слишком много бочек с брагой, пивом и заморским вином. Хмель ударил в голову Лейву Окуню и развязал его язык. Лейв назвал Харальда старым медведем, потерявшим зубы, который залез не в свою берлогу. Харальд пришел в такую ярость, что бросил в него нож, которым резал свинину. Лейв не успел увернуться.
   - Это был не хольмганг? - уточнил Бови Скальд.
   - В том-то все и дело, - кисло ответил Форни. - Он просто убил известного ярла, бесчисленные родичи и друзья которого отныне будут ждать случая отомстить.
   - И теперь Боезуб пытается утвердить свою власть, опираясь на новых союзников, - без вопросительной интонации в голосе произнес Мстивой.
   - Он нашел их в лице ваших соплеменников, - Форни поднял на вестового блеснувшие глаза. - Полагаю, пора позабыть старые раздоры. Тем более, что мир вокруг нас меняется. Когда вы вернетесь из своего похода, то можете и вовсе его не узнать.
   Руяне некоторое время обдумывали слова данского хевдинга.
   - Но что твоему конунгу нужно от нас? - вопросил Бови Скальд. - Ведь не просто так ты устроил скачки по всему побережью, чтобы сообщить нам радостную новость о союзе.
   - Это верно, - согласился Краснолицый. - Харальд тоже заинтересован в поиске новых земель. Потому я здесь. Он предлагает свою помощь.
   Форни запустил руку за пазуху и достал атласный мешочек, стянутый бечевой. Развязав его, он представил руянам золотую застежку в форме трилистника с одним яшмовым глазком, которой, как помнили побратимы, обычно скреплял свой мятель кован Родевид.
   - Надеюсь, эта вещица придаст веса моим словам, - промолвил Краснолицый. - Правитель Ругии передал ее мне в качестве знака. Теперь вы верите мне? И Родевид, и годи града Ахрон желают, чтобы в этом деле мы действовали сообща.
   - Положим, мы верим тебе, - ответил Мстивой, закручивая пальцем ус. - Что еще желает от нас твой конунг?
   - Мы заключили мир, - повторил Форни медленно. - В подтверждении его Харальд предлагает обмен. Он хочет, чтобы вы взяли в поход одного из его людей, - Форни показал на воина, который стоял от него справа. Побратимы более внимательно рассмотрели плечистого юношу с длинными рыжими волосами, кожа которого казалась непривычно белой. Лицо дана было выбрито и только на подбородке воинственно торчала завитая прядь. В ожидании решения руян воин затаил дыхание, лишь голубые глаза его источали голодный блеск.
   - Это Эстейн Ясень, - представил Форни. - Младший сын конунга Харальда Боезуба и внук Хрерика Метателя Колец.
   Руяне при этой новости не сумели скрыть своего удивления.
   - Родевид согласен, чтобы Эстейн сопровождал вас в поисках земель, пригодных для жизни, и следов наших общих предков. Но лишний человек на ладье слишком обременителен. Такую трудность Харальд может разрешить просто: одного из вас он зовет погостить к своему двору. Что скажете вы?
   - Это надо обдумать... - Мстивой качнул шеей так, что хрустнули позвонки.
   Хумли же сердито терзал пальцами край своей бороды.
   - Вот так поворот, чтоб Наль, мать Локи Зловредного, поцеловала меня своими синими губами... - пробурчал он.
   Было ясно, что даны просто желают получить заложника, обезопасив жизнь сына конунга и надежнее скрепив союз с руянами.
   - В таком решении главное слово принадлежит нашему кормчему, - пробормотал Мстивой. - Среди нас нет случайных людей -- все на своем месте. А чего ждать от вашего Эстейна - мы не знаем.
   - Зато конунгу ведомо многое, - Форни не был смущен. - Даже то, что с вами плывет сын вождя с побережья, - он указал на Гостомысла. - Обмен будет равноценным. При этом, вы получаете воина и гребца взамен несмышленого мальчишки.
   Гостомысл выскочил вперед:
   - Тебе, Форни Краснолиций, надлежало бы поучиться вести себя в присутствии князей! Я такой же воин, как твой Эстейн, и готов доказать это хоть сейчас!
   И спутники Форни, и побратимы невольно заулыбались.
   - Парень не пойдет с тобой, Краснолицый, - Энунд ухватил Гостомысла за руку и утянул к себе. - На то нет ни его воли, ни нашего согласия.
   - Хорошо, - хевдинг как будто смирился. - Но тогда можно решить дело иначе. Среди вас есть человек, сила рук которого не нужна, чтобы крутить весло и держать меч. Я говорю о дочери гардского князя с востока. Харальд согласен принять ее.
   Энунд и Рогдай на миг остолбенели от такой осведомленности данов. Потом -- сдвинули плечи, заслоняя Любаву.
   - Мы сделаем вид, Краснолицый, что не слышали твоих последних слов, - жестко выговорил Раздвоенная Секира. - Забудь о юной княжне и попытайся поладить с нами, не раздражая нашего терпения.
   Форни нахмурился.
   - Если обмена не выйдет -- ваше плавание сильно осложниться, - счел должным ответить он. - Не говоря о вашем возвращении назад.
   - Ты угрожаешь? - тяжелая кисть Хумли легла на рукоять секиры.
   - Ни в коей мере, - Форни невольно отодвинулся на шаг назад. - Я всего лишь ищу мост, который соединил бы два наших берега. Мы должны поладить без вражды -- во имя наших вождей и народов. А Руй-остров лежит слишком близко к владениям конунга Харальда, чтобы договор, не скрепленный должным обменом, остался прочен.
   Побратимы угрюмо замолчали. Гостомысл жалобно переводил взгляд с одного на другого - и вдруг, решившись, выступил вперед.
   - Люди много говорят о красоте и богатстве двора Харальда Боезуба. Его я тоже не прочь увидеть. Там я дождусь вашего возвращения.
   - Не спеши, княжич, - попробовала остеречь Гостомысла Любава. - Никто не сможет принудить тебя против твоей воли.
   - Так будет лучше для всех, - голос княжича был убежденным. - А ты, княжна, позаботься о моих сородичах. Тебе они теперь тоже не чужие.
   - Ты идешь со мной? - осведомился хевдинг для надежности.
   - Да, Форни Краснолицый.
   - Как бы то ни было -- последнее слово за Людогостом, - напомнил Мстивой, отсрочив уже неизбежное прощание.
   Фибула кована, предъявленная данами, позволила побратимам пригласить их на борт "Скакуна Солнца". Там с ними долго беседовал Людогост, напряженно вникая в каждое слово Форни.
   Он тоже не горел желанием отпускать Гостомысла, полюбившегося всем мореходам, и менять его на сына извечного врага всех руян. Но пришлось покориться. Княжич уже стоял на сходнях со своими небогатыми пожитками. Люди с каждой из трех лодий подходили, чтобы перемолвиться с ним последним словом перед разлукой.
   - Эстейн поплывет на головной ладье и будет под моим присмотром, - скрепя сердце, объявил Людогост Краснолицему. - Раз уж таково желание моего кована и вашего конунга. Мы отправляемся прямо сейчас, так что можете с ним попрощаться. Увидитесь вы не скоро. Если вообще Суденицам будет угодно сберечь его на дальней стороне...
   Другие побратимы тоже без воодушевления приняли нового спутника, который перенес на "Скакун Солнца" свою переметную суму, щит, копье и секиру. Лишивший руян веселого и жизнерадостного товарища, Эстейн так и остался для всех чужим -- вынужденной обузой, от которой нельзя отказаться. Но даже Хумли Скала больше не сказал ни слова на этот счет, предпочитая молча размышлять о капризах норн, умеющих столь замысловато сплести в одну сеть разные людские судьбы.
   От Лошадиного Мыса ладьи отчалили, когда торжества еще были в разгаре. Давно скрылись из виду трое всадников, взяв дорогу на юг, однако Любава все провожала глазами размытую даль, сокрывшую сына Старивоя. Море вновь ждало странников, призывно стучась рокотом в их сердца. Скоро оно раздвинулось до самого окоема, а кромки берегов потонули в голубой дымке.
   Начались долгие дни, когда флотилия руян скользила вдоль побережья, огибая бесчисленные заливы, мысы и бухты, но бросая котвы лишь на малых островах -- совсем безлюдных и заполненных гнездующимися птицами.
   Ветер все чаще дул южный, заставляя настойчиво выгребать против его резкого дыхания. Высокие гривы волн возносились над носами кораблей, заливая их шквалом холодных брызг. А когда ветер слабел и отступал вспять прилив, начинался промозглый дождь, сыпля мелкие струи на головы людей. Волосы и бороды мореходов не успевали просыхать, во время передышек гребцы меняли прилипающие к коже куртки.
   Вблизи Трендалега ветра сделались еще злее, вырывая из рук весла и обгладывая судовую обшивку и снасти.
   - Не знаю, как вы, а я близость севера чую всеми своими кишками, - сплюнул Хумли Скала.
   Заметно изменились береговые скалы. Они стали выше, отвеснее и, зачастую, удивляли своими замысловатыми формами.
   - Будь я проклят, если вон тон утес не похож на огромного волка, разинувшего пасть... - фыркнул Гудред Ледяной Тролль, оглядывая каменный массив, круто выгнувший спину и вытянувший вперед голову с широкой щербиной. - Словно Фенрир, пытающийся освободиться от цепей.
   Еще одну перемену уловил Рогдай. Ночь потеряла свою иссиня-черную глубину, небосклон теперь лишь одевался сизым полумраком -- легким и почти прозрачным.
   - Это только начало, - предупредил Бови Скальд. - Я слышал, за северным Поясом Земли день и вовсе становится бесконечным. Надеюсь, мы увидим это собственными глазами.
   И действительно, уже при приближении к тяжеловесным кручам Халогаланда, облепленным рыжими лишайниками, ночная мгла сделалась еще более жидкой. Сиреневая дымка по ночам, скорее, смягчала, а не прятала грани берегов, а вода искрилась золотистым сиянием. Это давало пищу самым невероятным предположениям и фантазиям людей.
   Большие скопления островов теперь принуждали ладьи красться между ними с осторожностью охотника. Вестовые следили за цветом волны, чтобы определять мели и рифы, а порою проверяли глубину длинными шестами.
   - Мы приближаемся к Нордланду, - уведомил товарищей Людогост. - Там -- крайняя оконечность Земли Фьордов. Мы сделаем остановку в первой удобной бухте, прежде чем переступим Северный Пояс и столкнемся с неведомым...
  
  -- Глава 10. На чужой стороне.
  
  
   Сборы в дорогу, занявшие три последних дня, завершались. На княжеском дворе смешался люд в пестрядевых и посконных одеждах. Каждый был занят своим делом. Купцы считали по описям на бересте, челядины расторопно вязали пенькой мешки, тюки и скатки, проверяли замки на ларях и сундуках.
   - Почто столько даров? - хмурил взгляд Зоран.
   - Посольский обычай во всех землях един, - ему ответил боярин Мстиж. - Уважить инородного самодержца -- свою честь соблюсти.
   - Княжьи закрома и погребницы при Торопе зело оскудели, - решил помянуть Драган, также присутствовавший при сборах посольства. - Куда добро порастащили -- одни боги ведают. Вот наши купцы и подсуетились. Поскребли по сусекам, чтоб и самоцветов искристых, и скоры, и меду, и соли, и воску достало. Вскладчину собрали из своих запасов.
   - За то киянам наш низкий поклон, - начал было сын Гора, но Мстиж остановил его:
   - Пустое, воевода. Накопим еще. Благо, под рукой Великого Кована расправим плечи и вольной жизни сведаем. А то с Торопом едва до безживотия не дошли...
   - Соли очень много, - обратил внимание Бьорн, помогавший писарю-счетоводу сверять подарки.
   - В земле ковар соль почитают едва ли не выше злата, - просветил его Драган, знающий обычаи соседей. - Чудно кажется нам. А они, вишь ли, соль числят божественной породой. Так ихние гости-купчины мне ведали.
   - Что же ценного в соли? - повернулся к боярину Зоран.
   - Ковары верят, что соль -- шо на их языке -- застывшие слезы их бога. Они и святилища-храмы свои ставят на соляных скалах. А бога своего по обычаю чествуют плачем.
   - Я больше скажу тебе, воевода, - не преминул заметить Мстиж. - Писанные знаки коваров нарицаются разными именами соли.
   Сын Гора покачал головой:
   - Велика Земля-Мать и много на ней народов. Но сколь же разнятся они своим укладом и порядками. Не постичь мне умом темную коварскую душу...
   - Между тем, - оспорил его Бьорн, - ковары твои давние родичи. Я слышал об этом от Великого Кована и находил сведения в книгах. Они, как и вы, варны, исток ведут от сколотов.
   - Все мы, человеки, из одного корня ростками проросли, да потом разнеслись семенами по всему белому свету, - отмахнулся Зоран. - Где те обычаи, что глаголили бы ныне о нашей общей крови с выползнями Итиль-Кела?
   - Послушай, что я тебе расскажу, - невозмутимо просвещал Бьорн. - Много поколений подряд ковары возносили хвалу своим павшим воинам, устраивая в их честь тризну. Конным боем, схватками на мечах провожали ушедших из мира перед их могилами. По смерти больших вождей -- резали себе руки, орошая землю кровью. Все это законы сколотов. От них и выводят себя первые колена коваров. Ныне иноязычных в Итиль-стране стало больше, чем коренных, а потому старые обычаи уходят в небытие. Но чистоту рода исконные ковары стремятся блюсти, именуя себя Родившимися под Ветром, чтобы отделиться от многолюдья пришлых, нашедших приют в тени Коханата. Инородцев называют у них Родившимися над Ветром.
   Зоран пожал плечами.
   - Если это и так, то признавать свое родство с нами ковары явно не спешат.
   На душе сына Гора было уныло. Неудача посольства к Легу Деревлянскому гвоздила ее до сих пор глубокой раной. Мысли о родиче-соратнике, оставшемся закрадником в омуте зеленовласых мавок, делали взгляд тяжелым, а дыхание прерывистым. Зоран все еще чувствовал себя повинным в случившемся. А тут на плечи ложилась новая ноша -- снискать удачу переговорщика с самим Итиль-кованом! Было от чего дрогнуть сердцу...
   Сын Гора поистине ощущал себя ягненком, которого кидают в сваю волков. Что замыслил Великий Кован? Желает приучить его к хитромысленным спорам с лукавыми соседями-ворогами? Воспитать его ум распознанием прямого и кривого, настоящего и мнимого? Посольская наука претила нутру ретивого юноши. И все же, в ней виделось сходство с воинской стезей, с искушенным бранным умельством. Зоран пытался идти к понимаю своей задачи с этого края. Он смекал, какие ловкие приемы должно применять послу, чтоб упредить умысел соперника, как ускользать из ловушек ласковых, но коварных речей, вынимающих сердце. Каждый разговор был битвой, каждое сказанное слово -- пущенной стрелой, умение таить до срока верный довод -- надежным щитом. Победа или поражение на посольском поприще подчас весили не меньше, а то и больше, чем сеча в чистом поле, где недруги горазды к пошибанию лоб в лоб.
   Но не только языком и разумом следовало трудиться на чужой стороне. Это Зоран тоже ведал. Глаз служил распознанию инородной мощи, ухо -- случайных речей людья в Итиль-стране. Исподволь, не явно надо было понять уклад жизни соседей, их привычки и нравы. Только из совокупного опыта рождалось видение супротивной стороны, с которой, как знали теперь все, предстоит переведаться на рати.
   Как видно, схожие мысли разбирали и Бьорна. Северянин был наслышан о непривычной, особенной красе коварской земли, где тьма разнокровных народов и многоязыких племен яркими цветками сплеталась в единый венок. Он желал воочию лицезреть иной порядок, отличный от всех, что знал прежде.
   - Этих коней дарит вам купчий староста Верхотур с Кудрявца, - зазвучал вновь бойкий голос Драгана, притянувшего под уздцы золотисто-гнедого и серо-буланого, в крапинах, скакунов, оседланных и одетых в посеребренную сбрую. - И еще будет по два заводных.
   - Красавцы, - одобрил Зоран, опытным оком отмечая высокие копыта, подвижные глаза и крепкие колени четвероногих спутников.
   - А от нас с Мстижем кафтаны саржевого переплетения, - продолжал Драган. - Тебе, воевода -- черемной с золотым шитьем, чин по чину, - он кликнул отрока, вынесшего броский кафтан из парчи. - К нему -- мятель со знаком Яровита на правом плече. Ну а тебе, рядец честной, - боярин перевел взор на Бьорна, - не обессудь -- бязевый с набойкой.
   Зоран поджал губы:
   - Лишнее это. Перед ворогами-басурманами бахвалится...
   - Не скажи, воевода, - оспорил Драган. - Тут как с дарами. Надобно лицо свое показать, честь земли отчей не посрамить.
   - Была бы моя воля, не с дарами, а с мечом явился в Итиль, - пробурчал сын Гора недовольно. - Да не поспело время...
   Сопровождением посланникам помимо трех купцов с Подола и дюжины слуг стал десяток гридинов во главе с Прелютом. Резная дверь с литой из бронзы медвежьей мордой, в нос которой было вставлено кольцо, отворилась и на крыльце хором показался Великий Кован.
   - Пусть Велес, бог дорог, ведет вас по путям иноземельным, неведомым, - громко сказал он. - Пусть обережет от невзгод и людского коварства.
   Приблизившись к Зорану и Бьорну, Кован пояснил:
   - По Славутичу пойдете насадами до веси Секирино, что сразу за Водоверть-островом. Водой перевезете коней и подарки. Дальше -- верхоконно. Четырь, ваш проводник, все дороги в Коварии знает. Да и служцы Овада вас встретят, так что не заплутаете.
   Посланники поклонились.
   - Говорите о мире, - напутствовал Кован. - Я не жду, что вы привезете договор с Овадом и поладите без спора с рачительным коварином. Надо потянуть время, сколь можно. Запутать разум Итильских верховодов мякиной расплывчатых слов, покуда мы здесь готовимся к войне. Вразумляйте речами о ладе и согласии, пока мы исполчаем воев и ставим заслоны, пока точим булат и калим стрелы. Богдана я уже услал в сельцо Родень с тремя сотнями ратных мужей. Там будет наша первая застава, наш первый дозор. Ну, а коль поспеем -- начнем подновлять Валы.
   - Сделаю, что в моей силе, - обещал Зоран. - И сверх того сделаю. Попытаю змея коварского, так ли он многоязык, как о нем толкуют. И слабости, ежели доведется, выведаю.
   - Бьорн тебе в помощь, - Кован наклонил голову. - Не верьте ушам, не верьте глазам. Верьте только своему сердцу. Помнишь, Бьорн, как молвил нам лодейщик Житовий с Глубочицы? Сердце главный книгочей. Оно не подведет. Ну, удачи вам, други-соратники!
   Провожать посланников до Притыки, гавани Почайны-реки, кияне вышли всем многолюдством: старейшины, ратаи, торговцы, усмари, кравцы, рыбари. На пристани Нижнего Города уже качались два прокопченных варом насада с набивными бортами. На один из них по сходням завели коней, закрыв в сколоченном возле кормы загоне. Другой загрузили припасами и дарами. Кормчие и гребцы ждали распоряжений Зорана. Бросив последний взгляд на взлобья Кий-града, облепленные глиняными и жердяными домами, на узкие улочки и лица теснившихся близ мостков полян, сын Гора махнул рукой:
   - За весла! - велел он, пока расторопные хлопцы в закатанных до колен портах убирали от насадов сходни.
   Лодии отчалили от берега, распугав стаи белоперых чаек. Запах воды обдал Зорана, вставшего на носу вместе с Бьорном. Речная крепь под днищем будто толкалась в игривом порыве.
   - Наш Славутич норовом шибко упрям и непоседлив, - завел вдруг речь загребной именем Сочень. - Любит озоровать. Хуже всего -- на порогах. Там силушка его удесятеряется, того гляди -- перекувырнет и к рыбам на потеху отправит. Но ты не боись, воевода -- до Секирино ход ладный. Гребцы и устать не поспеют.
   Эти слова Зоран вспомнил, когда русло Почайны раздалось вширь. Здесь, возле Хрещатицкого Урочища и позади песчаной косы с выселком медников, дочерний поток Почай-реченьки падал в раскрытые объятия Славутича-батюшки.
   Ветерок, еще недавно вяло сопевший над водным полотном, словно очнулся, принявшись выдувать запевы полным ртом. Ветрила сразу набухли пузырями. Но насады на волне сидели надежно, подобно уткам-странницам, гостившим на речной спине.
   Солнце коснулось воды и Славутич скинул свинцово-сизый покров, одевшись червленым златом. Под бегом проворных лодий речная пашня будто таяла, ускользая вдаль лучистым маревом. Мерно дышали гребцы, взбрыкивали кони, но говор Славутича был громче. Он вещал людям о старине: забытых битвах богов, взлетах и падениях племен, славе и бесчестии вождей.
   - В Секирино живет нынче люд полянский? - справился Зоран у проводника Четыря, изучая утопающее в лесах левобережье, где над кустистыми вершинами деревьев вились кулики.
   - Три двора остались от всей вески, - был ответ. - Прочие ближе к посадам прижались. На реке житье не мед. Жди набежников в любой час с воды. Сухим путем грабастики по ночной поре колобродят. Эх, немало людья позагинуло... Не доходили руки у Весень-князя от лихоборов оплечья Кий-града вычистить, - Четарь вещал, поводя шустрыми, с искоркой глазами. Его пшеничного цвета вихры трепал ветер. - Не было у нас наряда в прежние годы. Вот и вышло эдакое глумилище, когда честной народ лишь на свою сноровку положиться может. Оттого на нового князя-бологодела вся наша надежа...
   - А за рекой кто живет? - спросил Бьорн. Он уже видел, что череда лесов была не сплошной. За приречьем ельников и околков читались отметины выпасов.
   - Да разные рода находили и утекали, - Четырь плотно мостил слова-фразы, при этом горько пеняя на судьбу. - Не заживались. Севера все пыталась пускать корни весями. Их корчевали кайсоги, люди басурманского племени. Северские хижины сменялись степными шатрами. От северы каменный ряд на Горе Белбога уцелел, где требы на капище клали. От кайсогов -- одно имя. Заместо их объявились тороки. Когда ковары вошли в свою зрелую силу, они таким почином решили укрепиться на бережье. Тороки -- подколенники Итиля. Торокские кочевья обильны. Приречные просторы лепы их сердцу, а высокий ковыль -- оку. Тороки пасут своих диких жеребцов, охотничают косуль. По добру оценили и мякоть трав, и чистоту воды. Но лесов чураются и сторонятся за версту. Будто мальцы страшатся они лесных духов. Что лес для степняка? Враг, крадущий его доблесть.
   В Секирино посланники сделали краткую остановку, причалив прямо на плоскую косу, от которой до сельской вереи не насчиталось бы и дюжины шагов. Эта прореженная, словно старческий рот, кособокая ограда была поставлена, скорее, для порядка, нежели для защиты жилищ. Крыши хат смотрели поверх нее неряшливыми соломенными власьями.
   Но, видно, слухи по полянской земле гуляли на крыльях ветра, обгоняя скок речных коней, как убедился Зоран. Селяне были уже наготове. Вышли за калитку, приветствуя поклоном людей Великого Кована. Из пятерых мужей в замашних подпоясанных рубахах сын Гора угадал старшого без ошибки.
   - Я Моргун, сельский голова, - чуть косолапо приблизился тот, морща лоб. - Селом прозываемся боле для красного словца, - поправил он себя, - Народца хватит по пальцам двух рук счесть. Да другого слова не подберу... Княжьим ближникам -- почет!
   - Спасибо, отец, - проговорил Зоран, задумавшись. - А скажи: как о нас прознали? Или в Полях слово стрелой летит и птицей порхает, верст не меряя?
   Моргун кашлянул в кулак, пригладил хлипкие усы:
   - Вижу новый ты человек в нашем краю. Те, кто у воды живут, про все ведать обязаны. От этого жизнь наша зависит. Послухи-доброхоты до нас и других сел вести разносят о том, что в Кий-городе рядят. То промысляне наши, полянские. И с иного конца вести в избы стучатся -- про то, какие ветры дуют в Итиле и Самандаре. Ну а мы на своем месте сами не плошаем, земле своей служим: и в оба глаза смотрим вкругорядь, и в оба уха слушаем. Муха не пролетит.
   По облику в сельском голове различалась старая воинская порода -- шрамы подсушили кожу лица больше, чем морщины. Четырь перекинулся с ним глядом знакомца.
   - Время дорого, Моргун, - сказал он. - Не можем долго у тебя гостить. На коварский брег надо сплавляться.
   - А бабы вам крапивных щей наварили, - вздохнул селянин. - Хоть коней ваших дозвольте овсом покормить. Слышь, как фыркают? Не любо им на стругах-то томить нутро.
   Моргун отступил к большой дубовой колоде, лежавшей на отшибе вместе с мшистым валуном. Поискав в глазах Зорана позволения, присел на валун, а гостям указал на колоду. Сын Гора последовал приглашению. Рядом устроились Бьорн и Четырь, предоставив селянам Секирино заняться посольскими лошадьми, а своим спутникам -- отдохнуть на песке.
   - Что слышно с того берега? - Зоран против воли понизил голос.
   - Видали коварских выглядников, - поведал Моргун. - И вчера вечером, и днесь, на заре. Вершими плясали на обрыве. А подале -- видали дымы. Об чем-то со своими пересылались.
   - Получается, уже ждут нас? - удивился Бьорн.
   - Ждут. Река не преграда вестям с этой стороны. Она лишь видится пределом, но не запирает уста.
   - Как понять твои слова? - напрягся Зоран.
   - Глаза и уши Итиль-кована всеместно, - так же тихо молвил сельский голова. - Даже здесь, на Полях, охочих приглядчиков у него вдосталь.
   Четырь загрустил:
   - Далеко глядит Овад, широко пальцы выпустил. Собирая слова и мысли людей, будто литые куны, в свою кладовую, он пользуется ими по своей корысти.
   Зоран тоже опечалился, но одернул себя, не дав унынию прорыть лаз в душу. Повернул голову к хатам, послушав, как стучат зернотерки в руках заботливых хозяек, как подвывает за клетью собака.
   - Пора нам, - сказал он и поднялся. - Негоже заставлять себя ждать. Хочу поглядеть в очи коварские еще разок. Авось там, в их отчине, различу в них что-то, окромя злобы и страха, как вышло тут, на Хоривице.
   Насады столкнули на воду. Секирино уплывало от посланников вместе с румяным ликом зрелого солнца. Кормчие, управляясь лопостями тяжелых правил, тянули лодьи наискось, а гребцы дружным нажимом одолевали упрямое ворчание Славутича, меряясь с ним характером.
   Зоран изучал дыбящиеся бурые отроги с прозеленью, будто обглоданные зубами реки. Вода настойчиво, из века в век, точила земную плоть, но одолевала с трудом. На много верст пути отлогий коварский берег имел лишь один сход-подступ, куда без помех мог бы поставить ногу человек или опереть деревянное брюхо речной конь-струг. Это песчаное седалище с клочьями чахлой травы словно дожидалось гостей. Холмогорье спускало здесь ладонь Славутичу, дабы взгромоздить на свой горб всякого, кто приходил его холодной тропой.
   Посланники не видели снизу людей, но чуяли макушками уколы их выжидательных взглядов. Носы насадов заползли на илистую отмель. Выгрузившись на берег, варны и поляне сволокли их вперед на несколько саженей. Отерев потные лица, взялись освобождать из загона стреноженных коней, снимая с них путы, и доставать клади. Пока отроки-слуги были заняты седловкой, Зоран с Прелютом отмерили чужие владения несколькими сторожными шагами.
   Оба воя были слишком чуткими, не могли отмахнуть реющую где-то рядом тень, готовую обдать серой тучей-хмарой. Скоро эта тень явила себя взору и слуху -- с увоза левого холма съехали всадники, искрясь броней и пестря темляками. Слова замерли на устах сына Гора, ожидавшего узреть латных тарханов Итиля. Близящиеся вершники все как один были белолики и светловласы. Шеломы, щиты за плечами и добротно плетеные кольчуги выдавали своих, однородцев словенского корня, неведомым промыслом попирающих иную, супротивную ныне сторону.
   - Эгей! - басисто прокричал с седла длинноусый ратич с лиловом мятеле, что был летами, пожалуй, старше прочих. - Поляне! Приблудились? Ваш берег не здесь. Се -- кон земли Светлейшего Итиль-кована Овадия.
   В голосе комонника сквозила насмешка, но беззлобная.
   - Без тебя знаем, - не любезно молвил сын Гора. - Не к тебе пришли, не перед тобой ответ держать.
   - Тут ты ошибся, полянин, - донеслись такие же нарочито громкие, вызывающе дерзостные слова. - Я здесь -- уста и воля Итиль-кована.
   - Как тебя звать? - Зоран боролся с подступающим негодованием. - Скажи свое имя и род, если не стыдишься произнести их вслух.
   - Изволь, хоть обычай велит гостям представлять себя в первый черед. Я Вольга, сын Журавы. Из уличей.
   - И служишь Оваду?
   - Служу, - не сморгнув, подтвердил Вольга. - По чести и правде.
   Эта уверенность, выставленная напоказ столь рьяно, поколебала Зорана, заставив умолкнуть.
   Четырь поспешил поправить положение.
   - Здрав буди, Вольга Журавич, - сказал он. - Князь Кий-града снарядил нас для посольского дела. Как принято: с дарами.
   - Здравствуй, - едва наклонил голову Вольга. - Тебя помню. Прочих нет. Так этот горячий боярин у вас в голове посольства?
   - Я воевода, - сверкнул глазами молодой варн. - Зоран, сын Гора.
   - Погляжу я, друг-посол, ты сам родом не с Полей. Люди о тебе не знают, да и величаешься ты иначе.
   - Что с того? - Зоран говорил медленно, взвешивая каждое слово. - Ныне Кий-град -- мой отчий дом, а поляне -- родичи. По пращурам в нас течет одна кровь.
   Вольга разгладил свои длинные усы, пытая варна пристальным, глубоким глядом:
   - Давай, Зоран, сын Гора, поладим так: удержим на языке слова, рожденные ретивым сердцем, как удерживает мудрый воин руку, готовую вырвать клинок из ножен. Слова -- те же мечи. Ими можно нанести рану. Можно убить -- другого, или себя самого. Цену словам знает тот, кто ведает жизнь. Говорю тебе так по доброму порыву и еще из одолжения. Боги милостивы: при дворе Кована они подарили мне уроки, что ценнее злата и самоцветов.
   - Поладим, Вольга, сын Журавы, - согласился Зоран. - Речной берег не место спорам. Твои люди тоже уличи?
   - Нет, - ратич оглянулся на своих спутников. - С разных земель. Есть с Волыни, есть с тиверских лесов, есть с Рось-реки.
   - И все присягнули коварам?
   - Все. Не погоняй время, друг-посол. У тебя будет случай понять причины. Нам надо ехать. Мы поможем тебе погрузить на коней поклажу.
   Нажимом отстраняя горькие чувства и мятежные, не к месту стучащиеся мысли, Зоран кивнул. Даже постарался стереть с губ гримасу брезгливости, когда кметы Овада поравнялись с посланниками и начали спешиваться. Не хотелось кровить душу, выискивая в ней ответы. Какой силой или хитростью потомков Даждьбога Трисветлого привели под хищную лапу покорителя племен? Какими путями оседлали их волю, лишив доблести пращуров?
   - О ладьях своих не тревожьтесь, - заверил Вольга после завершения разгрузки. - Дождутся вас здесь. Никто не тронет.
   - А степные? - искоса посмотрел на него Бьорн. - Говорят, нрав их непредсказуем.
   - В стране Светлейшего ряд и согласие. Поправшему законы Кована не сносить головы. То знает каждый. А посольское добро неприкосновенно.
   Посланники и вершники-провожатые во главе с Вольгой ехали широкой торной тропой среди шепота разнотравного моря, в котором островами всплывали скопища верб и лещины.
   - Далеко будет до Итиль-Кела? - решил полюбопытствовать Зоран.
   Коварские кметы рассмеялись чистыми голосами.
   - Страна Благословенного обширна, - сорвав метелку клевера, поведал Вольга. - Не просто вымерять ее от края и до края. Самый упорный, считая версты, собьется. А начав сызнова -- махнет рукой. До стольного града путь долог, но тяготу дороги можно обернуть на пользу делу познания новой стороны.
   - Я учту твой совет, воин, - поблагодарил сын Гора. - Какое звание ты носишь при войске Овада?
   - Тысячник, - не утаил Вольга. - Под моей рукой Передняя Дружина Кована. Тысяча клинков словенских, чудских и мерьских людей, искушенных в ратном мастерстве. Светлейший ценит нас, как персты своей десницы.
   За суходолом показалось просторное пастбище, на котором наездники в рыжих армяках и опушенных мехом колпаках перегоняли косяки легконогих жеребцов. Широта скуластых лиц и обветренная, почти бронзовая кожа выдали тороков. Дальше были становья с обтянутыми шкурами кибитками и войлочными шатрами, однако вперемешь с ними встречались огнищанские веси, где люд говорил живой словенской речью.
   - Привыкайте, - Вольга исподволь оглядел Зорана и Бьорна. - В земле Итиль-кована разное и непохожее уживается бок к боку, не притесняя друг дружку. Все то -- песок людского моря, перегоняемый ветром воли Кована. Песок везде разный: серый, желтый, рыжий и белый. Он бывает мокрый и бывает сухой. Но сильный ветер без преграды складывает его в башни и стены, мешая горсть с горстью, щепоть с щепотью. Дабы сторонний странник мог любоваться предивными фигурами под пологом ясных небес.
   "Хотел бы я знать, как тебя придуло в эту гору песка", - подумалось Зорану.
   Бьорн меж тем настырно выпытывал у Четыря:
   - Давно ли был ты в Коварии?
   - Три лета назад, - ответствовал проводник. - Весень-князь засылал обильные дары ко двору Овада.
   - И видел Овада?
   - Не довелось. Не всякий допущен предстать пред очами Итиль-кована. Ковары нарицают его Солнцем, Светлейшим и Единственным. Аки бога чествуют. Нас с княжьими людьми Скуратом и Тужиром принимал шад Заидар. Шад, это ихний воевода, второй столб власти в стране.
   - Значит, простым людям не позволено лицезреть правителя?
   - Отчего же? Каждые четыре месяца Итиль-кован являет себя народу: всем и каждому в Итиль городе, прозываемом иначе Казаран или Ханбалык. Есть в этой земле и другой обычай. Кован с немногими своими ближниками и охоронцами отправляется в странствие по всем ихним городам и весям. В эту пору нет запрета даже бродяге в заплатанной дерюге остановить золотую колесницу Светлейшего, чтобы толковать с ним по душам о чем угодно. Кован может приблизить последнего, дабы сделать первым. Но может и обратить в прах судьбу тудуна, еже найдет его провинившимся пред законом Коварии. Может отобрать добро у богатеев, ихней нарочитой чади, одарив преданных воев иль холопов. Рядит Кован по-справедливости, исходит из долга. Всякую жалобу разбирает рачительно. Так и выходит во срок владыческого полюдья, что одни живота иль мошны лишаются, а другие восходят лествицей могущества. Угодничают коваре, тщась взлететь над другими, да Кован зорким оком каждого надзирает, нутро выведывая. Нюх у него справный.
   - Диковинные, стало быть, обычаи у ковар, - оценил Бьорн.
   Четырь утвердил, наклонив голову:
   - Тому причиной смешенье многих племен и родов. В одном котле сварилось варево из тьмы имен и судеб.
   - Ответь мне еще, - попросил Бьорн. - Читал я и вовсе немыслимое о правителях Коварии. Иноземцы упоминают порядок восшествия на трон Кована. Пишут, будто приближенные душат его за шею шелковым шнуром, понуждая назвать, сколько лет продлиться его правление. Еще пишут, будто Кована, пробывшего на троне дольше указанного срока и не умершего своей смертью, умерщвляют насильно.
   - Не все так, - поправил Четырь. - Не всем словам верь. Иноземцы запомнили то, что понятно их уму, но отбросили превосходящее меру привычного им. Сей обряд коваре деют. На порубежье жизни и смерти у каждого отверзается око души. Вот и державец власти, почти удавленный руками своих ближников, перешагивает порог обычного, устремляя в грядущее мутнеющий взгляд. Редко кто в такой миг ошибется, не сумев провидеть отпущенный Суденицами срок.
   - Но если все же ошибется? - настаивал Бьорн.
   - Превысившего свой земной предел не убивают. Он помирает для мира, однако же не теряет плоть. Отдав власть, отправляется до конца дней бродить по стране отсельником, тая прежнее имя. Умерший для мира, Кован обязан искать истину жизни, покуда Мара не заберет его. Таков этот обычай.
   - Я понял тебя, - промолвил Бьорн с благодарностью. Задумавшись, задал другой вопрос: - Новый кован Овадий взял стране чужую веру. Зачем?
   - Тут объяснить тебе не сумею, - Четырь развел руками. - Да и кто сведает помышления Овада, глубокие, как колодец, и темные, как ночь? Слышал от людей: мудростный он владыка. Книголюб, собиратель знания со всего свету. Прежде передние коваре, как и мы, поклонялись Громовиту. Куар, так звался он их речью, так мне насказывали. Славили и многих других богов. Овад отмерил свой ряд...
   - Видно, была причина, - Бьорн перешел на шепот, скосив глаза в сторону. - Многие о том гадают. Многие ищут зерно правды. А оно все не дается в руки.
   Четырь внезапно ухмыльнулся в пшеничные усы:
   - Дело тщетное, копаться в думках-замыслах незнакомых нам людей. И все же, попытаю свою мысль. Дерзну высказать так, как вижу, а ты меня поправь, еже речь моя покажется тебе порожней. Велика ли земля коварская?
   - Необычайно велика, - подтвердил Бьорн. - От моря до моря, от гор до степей раздалась плечами. И продолжает прибирать под себя уделы малосильных соседей.
   - Аки Чудо-Юдо ненасытное... - вздохнул Четырь. Он опасливо повел головой, примечая кметов Вольги. Однако легко обмяк напрягшимися было губами: вершники скакали далеко, увлеченные своими разговорами. - Попробуем поискать в этом -- в многолюдстве разных колен, да еще с непохожими родовыми урядами. Чтоб страна и дальше держалась силой подданных и волей владыки, ей надобно соединство. Не жаждет ли Овад новой верой срастить хоромы власти?
   - Разумно судишь, - одобрил Бьорн. - Такая мысль посещала и меня. Но для чего принимать ветхую веру песчаного народа?
   - И на это отважусь сказать свое слово. Овад поднял страну высоко на крыльях славы. Что придает ему яри, что толкает выше, питая сердце? Уж не спор ли с Сильнейшими? Державными соседями, которых он тщится превзойти?
   - Византия и Халифат?
   - Две глыбы, известные просторами, людьем и деяниями, - кивнул проводник. - Сперва ковары догоняли их, как ускользающее светило, покуда не накопили в достатке своей мощи и не стали солнцем для тьмы племен. Нынче не прочь пуститься в состязанье. И те, и другие спаяны верой: гречины чтут крест, агаряне -- полумесяц. Пойти тропой тех или других невместно -- Ковария будет зависеть от чужих жрецов. Овад сыскал свою тропу -- срединную меж окольных.
   - Ловок ты в суждениях, - похвалил Бьорн. - Не блуждаешь в словах, а копаешь к корням, как искатель сокровищ. Понимаю теперь, за что тебя ценил прежний князь и почему приставил к посольскому промыслу.
   - То лишь досужие мыслишки, навеянные дорогой, - добродушно отмахнулся Четырь. - А верно ли рядил иль нет, тебе с младым воеводой предстоит самим копнуть. Авось до тайных закромов дороетесь, где слабина соседа-ворога под замок упрятана. Как боги положат.
   Провожатые послов остановились.
   - Что там? - Бьорн тронул коня вперед. Приблизившись к Зорану, он поднял на него вопрошающие глаза.
   - Привал, - пояснил сын Гора. - Вольга Журавич зовет отдохнуть в кочевье Хулуна, торокского князька, что за яругой. Там нам припасены яства и вина, а нашим лошадям -- отборный овес.
   - Вот и узнаем, умеют ли степные быть хлебосольными хозяевами, - Бьорн усмехнулся.
   - Узнаем, - согласился сын Гора, делая жест ратникам Прелюта.
  
   Глава 11. В Торгейр-фьорде.
   Широкий нос "Скакуна Солнца" сек волны, как огромный топор, огибая раздутые выступы сизо-коричневых скал.
   - Это Торгейр-фьорд, Копье Тора, - предупредил Гудред Людогоста. - Владения конунга нордов Укси Вислоусого, которого еще кличут Непоседой. На сутки пути вперед вся земля и вода здесь принадлежат ему. Если где-то и бросать котвы, то в его гавани.
   Кормчий, посапывая носом, вращал кормовое весло движением могучих рук.
   - Что он за человек? - спросил, сплюнув струйку воды.
   - Укси воинственен, но не обласкан удачей, - объяснял Гудред. - Владыка пучины Эгир часто топит его драконы, когда конунг ведет их водной тропой воина. И набеги его порой приносят больше потерь, чем добычи.
   - Просто Укси заносчив нравом, - высказал Бови Скальд, налегая на весло. - Секира его тяжела, но что с того? Хороший конунг должен думать головой и не давать волю гневу. Непоседа горяч - скор на расправу, да еще и не бережет людей, что связали с ним свою судьбу. Недаром над ним посмеиваются в соседних фьордах.
   - Что ж, - отозвался Людогост, - поглядим, насколько он гостеприимен.
   - Укси Непоседа плодовит, - продолжал Гудред. - У него пятеро дочерей и три сына, что постоянно состязаются друг с другом в доблести на поле брани и в ловкости плетения интриг. Спят и видят, как побыстрее спровадить отца к Одину, заполучив его земли, шесть добротных драконов и дружину ратных мужей.
   - Кто же служит конунгу? - поинтересовался Мстивой.
   - Только местные бонды. Земля здесь неурожайна, люди с окрестных хуторов могут прокормить семьи лишь на службе конунгу. Но хирдманнов из других краев под стяг Укси не заманишь никакими посулами.
   "Скакун Солнца", пропарывая гущу темных вод с сиреневым отливом, оставил позади скальную гряду. Теперь нос ее нацелился на полоску побережья в трех полетах стрелы, над которой вставали две серые верши. Ладья летела, направляемая волей и усилиями гребцов. Мстивой голосом задавал ритм их движениям, исторгая из широкой груди что-то, подобное приглушенной песне без слов.
   - Что там такое? - осведомился Рогдай.
   - Бухта Двух Башен, так ее зовут, - сообщал Гудред. - Гавань Торгейр-фьорда. Верфь, склады, солеварня и кожевня.
   Ратники во все глаза присматривались к очертаниям бухты, скрадываемым легкой пеленой и лазурными отсветами солнца. Однако в следующий миг внимание их переключилось на Мстивоя, который тыкал пальцем куда-то за борт.
   - Что там? - приподнялся со скамьи Старкад.
   - Струг, - отвечал вестовой. - Слева от нас.
   Ратники, что не были заняты работой на веслах, поспешили к носу ладьи. Малая лодка прыгала на волне, поднятой "Скакуном Солнца", опасно виляя краями над пеной вод. Ее вел всего один человек, силясь подобраться ближе к руянскому судну.
   - Уж не посыльный ли конунга? - неуверенно предположил Энунд.
   - Не похоже, - протянул Мстивой, своим зорким оком разглядывая нежданного гостя. - Сдается мне, беглец.
   Человек в лодке делал какие-то отчаянные жесты, с опаской отрываясь от весел.
   - Просит поднять его на ладью, - Мстивой усмехнулся.
   Людогост думал недолго.
   - Подымай! - распорядился твердым словом кормчего.
   Ход "Скакуна Солнца" замедлился, и струг поравнялся с ним. Незнакомец встал во весь рост, руяне протянули ему длинное просмоленное весло. Ухватившись за его широкую лопасть, человек на мгновение завис над колышущимися водами, едва не слетев в водоворот белоснежных брызг. Однако ротари уже втягивали его на борт.
   Вскоре перед побратимами пошатывался человек в мешковатой суконной куртке и стоптанных башмаках. Голова его была необычно коротко острижена, а кожа осунувшегося лица казалась лиловой от застарелых синяков и ссадин.
   - Тралл, - пробормотал Хумли, первым рассмотрев железный ошейник на шее незнакомца.
   - Молю о помощи! - взвился человек дрожащим голосом, с трудом подбирая слова. Он вдруг упал на колени перед руянами.
   - Кто ты? - строго вопросил Мстивой.
   - Раб Торкеля Упрямого, сына конунга Укси, - честно признался незнакомец. - Адэр мое имя.
   - И ты сбежал от своего хозяина, - Мстивой прищурился, изучая просителя.
   - Нам лучше не брать под защиту беглого тралла, если хотим пройти через Торгейр-фьорд, - резонно заметил Хумли.
   К ратникам уже подошел Людогост, доверив кормовое весло Старкаду. Он тоже внимательным глядом окинул Адэра, пожевывая губами.
   - Из каких ты краев? - осведомился кормчий.
   - Мерсия, - назвал тот.
   - Земли англов? - удивился Энунд. - Можно было догадаться по твоему шепелявому говору.
   - Конунг Укси напал на порт Гамбурга, где стояло наше торговое судно. Его ладьи налетели бурей. Захватили товары и людей. Почти всех невольников конунг распродал, а меня подарил своему старшему сыну.
   Людогост молчал. Хумли Скала тронул его за руку.
   - Ты и правда хочешь дать защиту беглецу?
   - Руяне не бросают в беде тех, кто обращается к ним за помощью, - поведал кормчий.
   Глаза раба загорелись.
   - Не выдавайте меня конунгу и его сыну! С меня живого сдерут кожу и выколют глаза!
   Людогост, потеребив бороду, махнул рукой.
   - Ладно. Пока мы будем в землях Укси Вислоусого, ты переждешь в трюме "Скакуна Солнца" среди мешков и бочек. Но в первой же удобной бухте за пределами Торгейр-фьорда мы с тобой расстанемся, и ты пойдешь своей дорогой.
   Адэр кинулся к ногам кормчего.
   Ладьи приближались к гавани, возле длинных мостков которой сгрудились драконы, торговые кнорры и несколько рыбацких челнов. Две белые смотровые башни уверенно возносились над деревянными постройками с торфяными крышами. А вокруг них растекались амбары и сараи, местами окруженные стенами из сухого камня.
   Среди нескольких десятков людей, заполнявших пристань, побратимы сразу отметили неподвижную фигуру человека в бобровой шапке и фельдре, отороченном лисьим мехом, дребезжащий голос которого далеко разносился вокруг. Он явно распоряжался суетливыми слугами на берегу и выгружавшимися с лодок промысловиками. На узком лице с темно рыжей бородой, разделенной на две равные пряди, бегали живые, неутомимые глаза.
   - Сдается мне, это управляющий, - проронил Хумли Скала. - Встречает бондов, ходивших за сельдью.
   Побратимы уже рассмотрели крепкие сети, густо набитые серебристой рыбой, которые заполняли днища лодок.
   - Дружина Укси Непоседы довольно многочисленна для этих краев, - добавил Хумли. - Хаульдиры имеют свои наделы, прилепившиеся к усадьбе конунга со всех сторон. А гремдиры, когда нет походов, рыбачат в море или ходят на зверя в горные леса. Укси не любит, чтобы его воины сидели без дела.
   Бухта Двух Башен, этот вход в устье Торгейр-фьорда, приподнималась над гуляющей пеной вод за счет высоких и прочных свай, материалом для которых послужили добротные сосны. Приближение трех лодий было замечено почти сразу. Человек в бобровой шапке, остановив взгляд на руянском ветриле, задумчиво повел бровью, а потом коротко что-то наказал слугам. Человек десять в серых куртках-миртах из флоки, оставив разгрузку лодок, поторопились перейти на свободный участок настила, к которому катила грудь "Скакуна Солнца".
   - Скажи, а откуда ты так хорошо знаешь всех ярлов и конунгов Скании? - спросил у Хумли Рогдай.
   Скала ответил с неохотой.
   - Когда-то хевдинг Фроди Загонщик нанес мне смертельную обиду. Он забрал у меня девушку, которая должна была стать моей женой. Выкупил у семьи за щедрые подарки. Я не простил оскорбления. Выследил Фроди по дороге на сермяжный торг и убил вместе с двумя его телохранителями. Это был честный бой, но у меня не было свидетелей. Сыновья Фроди позже обвинили меня в том, что я напал на хевдинга из засады, чтобы ограбить его. Не дожидаясь решения тинга, которое, как я уже знал, будет не в мою пользу, я бежал подальше от владений Фроди. На меня началась охота, как на нарушителя законов свободных сынов Одина. За месяц скитаний я исколесил разные береговые земли не только Свеаланда и Гаутланда, но данов и нордов. Некоторые ярлы и конунги принимали меня радушно и хотели видеть в рядах своей дружины. Но пойти против закона не решались. Другие - сразу гнали взашей. А конунг Эльвир даже пытался схватить и взять под стражу. Мне повезло примкнуть к морской дружине отчаянного конунга Сигруна Бычьей Головы, уходящего в набег. С тех пор моя нога не ступала на земли Скании, а душа ожесточилась.
   Руянские ладьи подходили к гавани. Ротари вытянули весла из уключин. Многие теперь перешли ближе к носу, чтобы лучше рассмотреть берег. Людогост подал знак, и ротари бросили причальные канаты, со свистом расчертившие небо. Их сноровисто поймали слуги Укси Вислоусого. С усилием натянули на себя, чтобы закрепить железными кольцами за столбы на бревенчатом настиле.
   По мосткам, которые спустили Гудред и Рогдай, на землю Торгейр-фьорда шагнули Людогост, Мстивой и Энунд. Навстречу им неспешной, шаркающей походкой уже ступал человек в бобровой шапке, сопровождаемый двумя бескольчужными воинами, на поясах которых подпрыгивали длинные мечи.
   - Руги редкие гости в Нордланде, - с легкой насмешкой в голосе проговорил он, приглаживая бороду. Колючие глаза заскользили по лицам путников, оценивающе задержавшись на Раздвоенной Секире. - Я Кольгрим, управитель конунга Укси Вислоусого на землях его родового фьорда. Позволю себе спросить: каким ветром ратников Свентовида занесло в наш край?
   - Попутным, - уголками губ улыбнулся Энунд. - Мы направляемся на Север. Желаем просить твоего конунга дать нам право прохода через его воды.
   - Клянусь подушкой Фрейи, это разумно, - Кольгрим причмокнул и сцепил на груди длинные пальцы рук. - Укси очень не любит, когда чужие ладьи топчут его морскую пашню. Это раздолье его неукротимых драконов, на спинах которых странствуют самые отчаянные удальцы.
   Руяне сделали вид, что не расслышали похвальбы и скрытой угрозы в словах управляющего.
   - Мы будем тебе благодарны, Кольгрим, если ты покажешь нам поместье конунга Укси, - проговорил Энунд.
   Управляющий быстро согласился.
   - Хорошо. Пусть четверо из тех, кого вы выберете сами, последуют за мной. Вам повезло. Укси еще с утра хотел уйти в море, чтобы бить кашалотов, но дома его задержали дела.
   Побратимы не стали уточнять, что за дела помешали охоте Вислоусого, догадавшись, что речь идет о побеге тралла.
   Оставив Мстивоя старшим на "Скакуне Солнца", Людогост взял с собой Энунда, Рогдая и Бови Скальда. Побратимы тронулись за управляющим Торгейр-фьорда, припустившим по широкой тропе своей шаркающей походкой. Вместе с ними направились и двое воинов сопровождения Кольгрима.
   Тропа от верфи быстро перешла в притоптанную дорогу, укрепленную по краям мелкими булыжниками. Здесь читались следы колес от повозок и лошадиных копыт. А вокруг далеко расходились обработанные поля с бревенчатыми домишками бондов и дворами из каменных стен, скрепленных торфом и покрытых дерном. Еще дальше, ближе к бурым полоскам выступающих лесов виднелись пастбища, на которых хозяйские траллы выпасали овец и коров. Но чем ближе путники подбирались к поместью конунга, тем больше им встречалось коптилен, засолочных дворов и кожевен, дымы от кровель которых стелились по ветру, смешиваясь с солеными и горькими поветриями. Коровники чередовались со стеклодувными мастерскими, чесальни шерсти с кузнями.
   - Укси Вислоусый, сын Магнуса Воловьего Копыта, хороший хозяин и знает, как держать в узде и слуг, и рабов, - нахваливал владетеля фьорда Кольгрим. - Магнус тоже был умелым хозяином, но Укси приумножил его земли и богатства. Закрома его полны и мехами, и золотом, и звонкой монетой. Хирдманны конунга всегда сыты, а головы им веселит отменное пиво, которое неустанно варят в подворьях расторопные слуги.
   Строения поместья медленно вырастали перед путниками. Сначала это были конюшни, сараи и кладовые из толстых сосновых бревен. Потом проглянули выложенные камнем длинные стены жилых помещений. Фермы первых хирдманнов конунга Укси, к которым примыкали бани, тянулись островками, облегая обширное поместье Вислоусого. Двор конунга, замощенный кое-где белым булыжником, распахнулся на полторы сотни шагов. Уже в воротах побратимы столкнулись с целым отрядом оружных людей в начищенной броне, выходящим на дорогу. У всех у них были луки, секиры и копья.
   Однако Кольгрим невозмутимо провел гостей мимо, следуя краем многочисленных хозяйственных построек к большому родовому дому конунга. Ступив под его высокий свод и бесцеремонно расталкивая на пути слуг, управляющий увлек побратимов в коридор с перегородкой, завешенной оленьими и лосиными шкурами. За ней взглядам руян открылся просторный зал с центральным очагом и толстыми опорными столбами.
   Тут было оживленно. За длинным столом сдвигали чары люди в шерстяных рубахах с многочисленными заколками. Их было не более дюжины. Как поняли гости, в зале родового дома собрались сыновья и первые ближники Укси. Пересмеиваясь и что-то негромко бормоча хриплыми голосами, бражники звенели кубками и ели мясо с круглых широких блюдцев. В лиловых и алых отсветах дрожащего пламени было хорошо различимо лицо человека, восседающего на резном деревянном стуле в голове стола: тонкий нос с горбинкой, дуги редких бровей над беспокойными глазами, один из которых казался больше другого, подстриженная борода с проседью, почти скрывающая рот, длинные, расчесанные усы бурого цвета. Конунг, поигрывая золотой цепью на шее, сразу узрел гостей фьорда.
   - Ратники с Острова Ругов! - кашлянув в кулак, грянул Кольгрим. - Почтили нас своим вниманием.
   В зале наступила тишина. Сотрапезники Укси Вислоусого отставили в сторону чары и перестали жевать, с любопытством изучая Людогоста и его спутников.
   - Руги? - Укси дернул губами. Взгляд его карих глаз, опушенных длинными ресницами, сделался острым. - За моим столом всегда найдется место для столь доблестных мужей. Пусть знают все: между сыном Магнуса и хирдманнами Четвероликого Бога никогда не было вражды!
   Людогост кивнул с одобрением.
   - Хорошие слова, конунг. Мы тоже хотим мира с владетелями Нордланда. Потому пришли выказать тебе уважение.
   - Тогда садитесь к столу! - указал Укси. - Ваш путь был долог. В животе воина должно плескаться игривое пиво, а желудок его - не забывать теплую пищу.
   Рогдай и Энунд с сомнением переглянулись, вспоминая ожидающих их товарищей, однако кормчий подал пример, пододвинув к столу свободную скамью. Пол большого зала, приподнятого за счет дополнительного дощатого настила, был покрыт сухим камышом. На стенах и резных столбах висели щиты, покрытые рунами и гальдраставами. В помещении ощущалась духота и сильно пахло винными парами.
   - Слышал я, не сладко живется в последнее время ругам по милости конунга Харальда Боезуба, - прозвучал с края стола едкий, хрипловатый голос. - Со всех сторон зажимают их даны.
   Руяне подняли глаза на высокого молодого норда с бледным, но выразительным лицом, соломенные волосы которого были заплетены во множество косичек. На плечах его отливал блестящим мехом рыси фалдон, сколотый золотой застежкой в виде головы Турса.
   - Благородные Асы одарили моего сына Торкеля не только отменным ростом, но и таким же длинным языком, который не умещается у него во рту, - извинился перед гостями Торгейр-фьорда Укси.
   - Не тревожься, конунг, - ответил Людогост. - Твоему сыну, должно быть, еще не известно, что близ Утиной Бухты наша морская дружина крепко намяла бока Харальду, потопив десяток его лодий. Боезуб не скоро захочет вновь искать удачи близ наших берегов.
   - Харальд неразумен, - задумчиво проговорил Укси, потирая подбородок. - На склоне лет оскудел умом. Расточает силы в набегах на земли соседей, а ведь совсем под боком у него сродник Сигурд Кольцо уже примеривается хозяйским глазом к его владениям. Готов поклясться гривой Слейпнира, что уже скоро расторопный свеон прижмет теряющего хватку Харальда.
   - Многие до Харальда совершали ту же ошибку, - спокойно заметил Бови Скальд. - Всегда хочется верить, что родная кровь убережет от темных замыслов. Но боюсь, сейчас это будет не просто семейная распря, а большая война. Сигурда подбивают все, кто недоволен Боезубом и его сближением с франками. Вокруг него собралось уже немало удальцов, привыкших ходить во Франконию за поживой.
   - Что ж, тем лучше, - пожал плечами Непоседа. - Ярлы и хэрсиры побережья с охотой примут участие в войне, чтобы добыть себе громкую славу и богатство.
   - Чью же сторону выберешь ты, почтенный Укси? - полюбопытствовал Энунд.
   - Будущее покажет, - неопределенно отозвался хозяин Торгейр-фьорда. - Пока же меня занимает поход, к которому я готовил свою дружину всю зиму. Как наступит Время Ягнят в Овчарне - теплый месяц восточных ветров - мы пойдем в земли фризов и возьмем большую добычу. Хочу предложить вам присоединиться к моим хирдманнам.
   - Благодарим тебя, конунг, - обдумывая слова, произнес Энунд. - Но путь наш лежит не на юг, а далеко на Север.
   - Что же искать там, где воют свирепые ветры, рыщут дикие звери и тролли, и на много перелетов стрелы не встретить человеческого жилья? - удивленно приподнял плечи Вислоусый.
   - Вы не возьмете в краю лапонов ни золота, ни крепких рабов, - заверил Торкель Упрямый. - Страна Оленей бедна.
   - Мы хотим узнать, что лежит за ее пределами, - поведал Бови Скальд. - Какие земли простираются за Гандвиком.
   - Затея эта трудна, - Укси покачал головой. - Ни одна ладья, что отправлялась туда, не вернулась назад. Северный край пожирает героев. Только Тору Многосильному по плечу выдержать такой путь и не сгинуть во мраке Утгарда.
   - И, тем не менее, мы попытаем свою удачу, - заявил Людогост с непоколебимой настойчивостью.
   - Я всегда знал, что руги - отчаянный народ! - рассмеялся за столом широкоплечий человек с хищными и крупными чертами лица. Густые смоляные волосы его были связаны в пук на макушке.
   - Это мой второй сын, Хейдрек Ястребиная Бровь, - представил Укси.
   - Боги, распределяя Огонь Мужества, с избытком вложили его в сердца людей северных родов: гаутов, данов, ютов, свеев, нордов и вендов, - продолжал Хейдрек. - Они не страшатся устанавливать свои законы на морских и сухопутных дорогах Мидгарда. Тогда как иные племена богами были обделены - народы юга изнежены, запада - трусливы. Потому так легко попирать их своей волей. Но создавая ругов, Владыки Небес расщедрились сверх всякой меры, - сын конунга показал в улыбке острые белые зубы. - Ведь воителей Свентовита не пугает ни Великая Бездна, ни Исполинский Змей.
   - И правда! - подхватил Торкель. - Ни для кого не секрет, что там, далеко за Оленьей Страной, обрываются все земные и водные тропы - их поглощает Мировая Бездна. Попав в нее, суда гибнут от беспроглядного сумрака еще до того, как их поглотит пучина. Если же случится чудо и ладье удастся вынырнуть из страшной ямы Смерти, ее встретит сам Ермунганд. Под тяжестью его хвоста найдут свою кончину самые великие герои. Так неужели хирдманны с Острова Ругов желают себе такой участи? Выжить в противоборстве с Гигантским Змеем не дано даже Асу-Молотобойцу.
   - Однако мы дерзнем пройти этим путем, - не отступал Энунд. - А как там выйдет - пусть судят Норны.
   - Некому будет даже сложить песню о вашем подвиге, ведь никто не вернется из Утгарда, - вздохнул Укси. - Лично меня это огорчало бы больше всего. Потому, если вы все-таки измените свое решение, находясь на моей земле, мы будем счастливы видеть вас в своих рядах. Поход наш не столь велик, как ваш замысел, но он сулит и славу, и богатство. Это я вам обещаю. Все мои хирдманны крепки телом, а брони и клинки их - лучшие на побережье.
   - Да, мы наслышаны о твоих мастерах-искусниках, чьи кольчуги тройного плетения выдерживают добрый удар топором, - решил польстить хозяину Бови Скальд. - Мечи тоже самые прочные из тех, что можно найти на торге в Хедебю.
   - А с такими удальцами, как вы, моя дружина сметет вражескую силу, как буря пожухшую листву, - подхватил конунг. - Не торопитесь в выборе своей дороги. Все мы, Люди Моря, славимся своей неудержимостью в бою. Но кто сказал, что мы не умеем искать для себя лучшую выгоду?
   Побратимы не стали возражать Вислоусому.
   - Наслаждайтесь же вдоволь яствами и крепким пивом, без которого жизнь воина суха и безрадостна! - заключил Укси. - Мы еще вернемся к этому разговору, когда животы ваши наполнятся приятной тяжестью, а хмель сделает головы легче.
   Руяне не отказывались от угощений. Слуги и рабы расторопно убирали опорожненные блюда, принося новые в блюдах из мыльного камня - жареную оленину, молочную кашу, печеную в углях утку, треску и щуку. Также не забывали выкатывать бочонки с забористым пивом. В главном зале дома была и печь, встроенная в стену, и большой очаг с каменной плитой. Возле них неутомимо возились служанки, погоняемые строгими взглядами Укси и его сыновей.
   - Позволь узнать, почтенный конунг, - чуть наклонился вперед Людогост, не удержавшись от вопроса. - Почему такая суета на твоем дворе? Ратников собралось столько, словно они готовятся охотиться на стаю волков.
   Укси рассмеялся, хлопнув себя ладонями по бедрам.
   - Я и правда собрался на охоту. Утром хотел преподать урок сыновьям. Показать, как бить тяжелым гарпуном кашалотов и тюленей. Рука владетелей Торгейр-фьорда всегда должна быть тверда, а глаз - зорок. Но потом подвернулась добыча иного рода.
   - Что же это за добыча? - осторожно справился Энунд.
   - Тралл. Двуногая тварь, оскорбившая этот благородный дом. Мерзавец сбежал прямо из-под носа Торкеля. Мой сын отправил нескольких траллов валить старый сосновник и запасать торф, оставив приглядывать за ними Дальва Жаворонка, не проспавшегося после ночной попойки.
   - Это моя вина, отец, и я готов ее исправить! - тряхнул головою Упрямый.
   - Сиди! - спокойно, но жестко приказал Укси. - Я сделаю это сам. Теперь вернуть прохвоста, чтоб старуха Хель высушила его внутренности - дело чести для нашей семьи. Где бы он сейчас ни был - на земле или на воде - ему не укрыться от моего гнева и заслуженной кары.
   Побратимы уловили на губах Вислоусого странную улыбку, которую он тут же скрыл, отирая рот рукой. Бови Скальд и Рогдай ощутили неожиданную тревогу.
   - Нам лучше поблагодарить конунга за гостеприимство и поскорее вернуться на ладью, - шепнул мерянин Людогосту.
   В зал скользнул слуга в кожаном колпаке и безрукавке из овчины. Он бесшумно протиснулся к резному стулу Вислоусого и что-то ему нашептал на ухо. Укси небрежным жестом отпустил его и потянулся к кубку.
   - Мы не хотели бы злоупотреблять твоим гостеприимством, конунг, и отрывать тебя от дел, - Людогост счел момент подходящим для того, чтобы раскланяться с Вислоусым. - Если ты не возражаешь, мы вернемся на нашу ладью и продолжим путь, следуя водами твоего фьорда.
   Укси задумчиво сцепил пальцы.
   - Выходит, все мои уговоры были напрасны? - он натянуто улыбнулся.
   - При всем уважении к тебе, конунг, руяне не привыкли менять свои решения, - кормчий развел руки в извиняющемся жесте.
   - Что ж, - Вислоусый смирился. - Идти против вашей воли я не стану. Ступайте! Кольгрим и мой сын Торкель проводят вас к бухте.
   - Благодарим тебя, - откликнулись побратимы, поднимаясь из-за стола.
   Двигаясь по залу, они спиной чувствовали колючие взгляды владетеля Торгейр-фьорда, его сыновей и воинов. Торкель Упрямый, опорожнив высокий кубок и отерев рукавом усы, тяжело встал со скамьи, чуть не опрокинув ее. Его шаги загудели по залу, перекрывая скупые реплики застольной братии Торгейр-фьорда.
   Бови Скальд первым вышел из полутемного дома конунга на простор подворья, но тут же замер, как вкопанный. Людогост и Энунд натолкнулись на его плечи, и тоже вынужденно остановились. Перед побратимами вытянулась живая цепь стрелков. Жала каленых стрел, положенных на тетивы полутора десятка луков смотрели им в лицо.
   - В чем дело? - кормчий "Скакуна Солнца" обернулся к Торкелю, ожидая объяснений. Однако старший сын конунга вышел во двор вместе с Укси.
   - Вам лучше положить на землю мечи и секиры, - насмешливо посоветовал Вислоусый. - Меткость моих стрелков хорошо известна по всему побережью.
   - Таково твое гостеприимство, конунг? - Энунд внимательно посмотрел в искрящиеся хмелем и откровенным торжеством глаза Укси, стараясь угадать его намерения.
   - Мне нужен человек, которого вы укрыли на своей ладье, - ошеломил своим ответом Вислоусый. - Я знаю, что вы подобрали его. Дозорный с Утеса Моржей видел это собственными глазами и принес мне весть.
   На мгновение побратимы растерялись, перебрасываясь короткими взглядами. Они поняли, что отрицать очевидное бессмысленно.
   - Правда твоя, конунг, - проговорил Людогост. - Беглец попросил у нас защиты.
   - И вы взяли его, вопреки закону, запрещающему укрывать рабов законных хозяев, - уже без всякого дружелюбия в голосе укорил Укси, обходя своих гостей, ставших пленниками. - Это серьезная вина. Тралл - моя собственность. Я требую, чтобы вы вернули его.
   Наступило гнетущее молчание, которое решил нарушить Людогост.
   - Мы не можем вернуть его тебе, конунг, - сказал он. - Тебе ли не знать, что с Руяна нет выдачи? И мы не выдаем тех, кто прибегнул к нашей помощи на морских и сухопутных дорогах.
   - Я знаю, - кивнул конунг. - Знаю и то, что вы не признаете наших законов. Но на моей земле вы должны соблюдать мое право. Если же раб вам так дорог -- вы можете выкупить его.
   - Назови его цену, и мы заплатим, - согласился Энунд.
   Укси расхохотался.
   - Человек, которого вы подобрали - не простолюдин, и не воин. - Жизнь его не измерить звонкой монетой или изящными побрякушками.
   - Кто же он? - уточнил Энунд.
   Вислоусый подался чуть вперед и округлил глаза.
   - Юббе, так его называют, - проговорил полушепотом. - Говорит ли вам это хоть что-нибудь?
   Энунд и Бови Скальд переглянулись.
   - Среди всех обитателей Свитьод и ближнего побережья мне известен лишь один человек с таким именем, - мрачно выдохнул Скальд, сразу вспомнив убитого в Дальсланде Одержимого. - Юббе Колдун.
   - Так и есть, - довольно усмехнулся Укси. - Еще -- он родич самого Харальда. Был женат на его дочери. Готов побиться об заклад, что этот прохвост сочинил вам совсем другую историю, чтобы остаться неузнанным.
   Людогост опустил глаза.
   - Как же тебе удалось пленить его? - осведомился он. - Едва ли это было просто.
   - Я взял его в удачном набеге, - пояснил Укси. - А нужен он мне для успешного похода на фризов. Надеюсь, теперь вы отдадите его?
   - Его происхождение и имя ничего не меняют, - покачал головой Людогост.
   - И вы по-прежнему готовы выплатить за него выкуп? - Торкель смеялся уже во весь рот.
   - Боюсь, это будет вам не по плечу, - с издевкой подхватил Укси. - Вряд ли на вашей ладье есть такое богатство. Хотя договориться мы можем.
   - Ты не шутишь, конунг? - оживились побратимы.
   - Я говорю серьезно, - подтвердил Вислоусый. - Вы просто отдадите за Юббе свое головное судно. Остальные ладьи мы отпустим миром.
   Бови Скальд первым понял смысл происходящего.
   - Так вот для чего ты затеял всю эту свару! - хмыкнул он. - Ты с самого начала задумал забрать "Скакун Солнца", как только услышал о нем!
   Укси Вислоусый всхрапнул носом. Похоже, он тоже решил говорить начистоту.
   - Видят боги, такой морской конь просто необходим моему быстроходному стаду. С ним мой поход будет самым успешным из тех, о которых слагают висы старые скальды. Я предлагал вам примкнуть к моей дружине, но вы отказались. Однако теперь, клянусь единственной рукой Тюра, у вас нет выхода! Мой третий сын Эйнар Коготь уже подошел к гавани с самыми отважными хирдманнами. Среди его людей есть несколько Одержимых, которые приучены под водой подплывать к неприятельским кораблям и захватывать их в мгновение ока.
   - На "Скакуне Солнца" не дети, - возразил Энунд. - Твоим удальцам будет непросто сладить с ними. Доводилось ли тебе, конунг, слышать о Хумли Скале и Гудреде Ледяном Тролле?
   Укси едва заметно вздрогнул при звуке этих имен.
   - Кто же на побережье не знает этих славных бойцов Одина? Они теперь служат ругам?
   - Хумли и Гудред - наши Братья, - сообщил Людогост. - Как и Старкад Неодолимый.
   - Старкад, сын Старверка? - на этот раз Укси побледнел.
   - Да, - подтвердил Энунд. - Поверь, конунг, дружина твоя не досчитается многих храбрых ратников. И это перед самым походом, который ты столь долго готовил.
   Вислоусый закусил губу в раздумье. Потом он сделал жест своим хирдманнам.
   - Заберите у них оружие и отведите в Яму. А потом мы поговорим с удальцами ругов, что им дороже: головы их вожаков или корабль.
   Под угрозой нацеленных в них стрел побратимы медленно отстегнули мечи и сняли с пояса секиры и ножи. Их тут же подхватили люди конунга. Укси и Торкель скрылись в доме. Распоряжался ратниками толсторукий черноволосый воин с разрубленной ноздрей, ножны меча которого были увиты золотой проволокой, а плащ имел опушку из куньего меха.
   Пленников повели в другой конец подворья, ворота которого выходили на горную гряду. Сначала, следуя мимо хуторов бондов и пастбищ, дорога казалась широкой и гладкой. В Торгейр-фьорде явно следили за ней: глубокие щербинки были присыпаны мелким щебнем, местами межу ограждали плетни, промазанные глиной, или ряды валунов. Но чем сильнее отдалялся отряд от поместья, тем больше дорога петляла по пригоркам и низинам. Острые, точно рубленные, клинья скал подступали к людям, подобно великанским зубам. В серо-сизых цветах каменной плоти все чаще проглядывали красноватые оттенки.
   Вскоре хирдманны Укси Вислоусого доставили руян к огромному каменному полю, покрытому бесчисленным нагромождением скальных обломков. Одни из этих обломков были похожи на крепостные башни, другие - на спящих троллей. Большие глыбы сцеплялись друг с другом, как бусины одного ожерелья. Мелкие - россыпями прибились к провалам и трещинам.
   - Лавовая Пустошь, - промолвил Энунд. - Я слышал, что на северных окраинах Нордланда встречаются подобные.
   - Откуда она взялась? - удивился Рогдай, оглаживая ладонью торчащие возле тропы гладкие камни.
   - Когда-то вся каменная твердь, что мы видим перед собой, была огненной рекой, - поведал Бови Скальд. - Все живое вокруг себя она убивала беспощадным жаром. Крошила скалы, точно песочные горки, проглатывала леса и ручьи, вгрызалась глубоко в почву, раздирая ее на слои. Потом огненная река затихла, а оплавленная ее дыханием земля сохранила причудливые очертания.
   Людогост и Рогдай недоверчиво разглядывали выпуклости и проемы в однородной массе скального тела. Многообразие его очертаний навевало мысли и о чудесных теремах, и о чешуйчатых птицах, и о невиданных деревьях.
   - Говорят еще, - прибавил Энунд, - что в пещерах и расщелинах лавовых пустошей живут дверги. Одни из этих существ опасны для человека, другие - помогают ему.
   Разговор побратимов оборвали хирдманны Вислоусого. Проведя своих пленников через несколько завалов, они подтолкнули их к краю глубокой впадины высотой в два человеческих роста. Эта каменная яма имела почти округлую форму и отвесные стены.
   - Порази вас стрелы Стрибога! - не выдержал Людогост, поворачиваясь к предводителю отряда нордов. - Уж не хотите ли вы сбросить нас в этот каменный зев?
   - Мы спустим вас на веревках, - одними глазами улыбнулся воин с разрубленной ноздрей. - Конунг не желает наносить вам увечья и подвергать опасности.
   Это заверение, однако, не слишком воодушевило руян. Но им ничего не оставалось, как позволить нордам обвязать себя по пояс толстыми тросами. Одного за другим побратимов погрузили на дно холодного вместилища. Концы веревок бросили следом.
   - Хоть руки оставили свободными, - буркнул сердито Энунд.
   Когда затихли звуки шагов наверху, Рогдай озадаченно осмотрелся по сторонам.
   - И ведь ничто не предвещало беды, - посетовал он.
   - Непоседа не простак, - признал Бови. - Мы его недооценили. Как он ловко использовал побег раба к своей выгоде!
   - Мстивой будет настороже, - заверил Людогост. - Врасплох его не застанут. Другое дело, что против целой рати Укси наши Братья не сдюжат. Все уйдут в Светлый Ирий раньше срока. Так и не изведав путей Наследников Богов...
   - Укси не станет драться, - покачал головой Энунд. - В бою он положит немало воинов, да и столь нужный ему корабль может пострадать. Скорее, попробует торговаться с Мстивоем, чтобы обменять нас на "Скакуна Солнца".
   - А куда мы поплывем без корабля? - обреченно махнул рукой Людогост.
   Энунд только передернул плечами, не зная, что ответить.
   - Надо отсюда выбираться, - решил он. - Как бы ни повернулось дело там, в бухте, мы должны быть с нашими побратимами. Плечо к плечу.
   Рогдай прислушался.
   - Многие ратники Непоседы ушли, - сообщил он, - но несколько остались.
   Побратимы сознавали, что навыки воинского мастерства, постигнутые у жрецов, вполне позволяют им выбраться из впадины своим умением: либо цепляясь пальцами за мелкие выступы и трещины в стене, либо просто встав на плечи товарищей. Но сознавали они и другое. Стоит им добраться до каменной кромки - мечи и секиры стражников снимут с них головы. Со дна ямы отчетливо слышалось сопение и мелкое перетоптывание людей наверху.
   - Я упустил момент кое-что узнать. О Юббе... - сетовал Бови. Скальда будто совсем не занимало настоящее, его помыслы блуждали в дебрях запутанного прошлого. - Кто заставил Колдуна наслать Серли Молота на Дальсланд? Или это тоже наказ Вислоусого и его игры?
   - Ты спросишь об этом самого Колдуна, если мы когда-нибудь доберемся до ладьи, - усмехнулся Энунд. - Поглядим, будет ли он биться за свою свободу столь же отчаянно, как цеплялся за жизнь.
   Пока побратимы размышляли, наверху началась непонятная возня. Казалось, кто-то вставал, уходил, приходил, звенело железо, негромко переговаривались люди. Потом все стихло. Когда над впадиной показалось лицо воина в посеребренном круглом шлеме с поднятым наличником, руяне удивились. На них смотрели черные глаза Хейдрека Ястребиной Брови, отливающие озорным блеском.
   - Эй, руги! - сын конунга присел на корточки. - Не устали еще сидеть в Яме?
   - Что там происходит? - прищурился Людогост.
   Хейдрек хмыкнул, насмешливо оттопырив губы.
   - Я решил оказать вам услугу. Избавить от позорного заточения. Но у меня есть условие.
   - Нетрудно догадаться, - усмехнулся Людогост. - Тебе тоже приглянулся "Скакун Солнца"?
   Хейдрек почесал нос.
   - Я бы, конечно, не отказался от такого морского коня. Только сам по себе он мне без надобности.
   - Чего же ты хочешь? - Людогост смотрел на сына конунга своим цепким взглядом, пытаясь угадать его намерения.
   - Все просто, - Хейдрек тряхнул головой. - Здесь, в Торгейр-фьорде, я провел всю свою жизнь, и мне она порядком успела опостылеть. Отец давно превратил Волков Одина в прислужников своего необъятного хозяйства, что не каждому придется по душе. Из года в год он отправляется в набеги на фризов, как на промысел, и из года в год терпит неудачу. Если я не выберусь из этой дыры, то просто сдохну здесь в полной безвестности!
   - Кажется, мы поняли тебя, - ответил Бови Скальд. - Ты не прочь отправиться с нами на север?
   - Именно так, - признал Ястребиная Бровь. - За мной - семь десятков секир и один двадцати двух весельный дракон. Не худшие бойцы, могу поручиться. Но, клянусь башмаком Видара Молчаливого, мне этого мало! Я хочу увидеть Великое Море, хочу ступить на неведомые земли, которых редко касалась нога человека. Ради этого я готов идти хоть на край света! Я впервые встретил смельчаков, подобных вам - не страшащихся забраться даже в чертоги Локи Утгарда или в пасть Ермунганду. Думаю, мне придется по сердцу ваша компания.
   - А другие сыновья конунга? - справился Людогост.
   - Эйнар - бесхребетный баран, - проговорил Хейдрек с презрением. - Он плетется за отцом, как за хозяином, и собирает объедки с его стола. Торкель хитрее. У него есть верные хирдманны, но куда они повернут - знают только боги. Впрочем, вряд ли Торкель встанет поперек воли конунга...
   Ястребиная Бровь беспокойно огляделся.
   - Не время для долгих разговоров, - голос его изменился. - Нам нужно уйти прежде, чем хирдманны отца, которых я отослал, поведают ему о случившемся. Будем пробиваться к гавани.
   - Тогда вытягивайте нас! - Энунд закинул наверх конец веревки, и ее ухватил один из воинов Хейдрека.
   - А куда ты отправил парней, что нас сторожили? - справился Бови, едва всех пленников подняли на поверхность.
   Хейдрек усмехнулся:
   - Кто дерзнет перечить сыну конунга? Я просто сказал им, что отец решил их заменить. У старика бывают такие прихоти.
   Ястребиная Бровь указал на восход.
   - Туда лежит наш путь. Я знаю место, где можно затаиться. Туда же подтянутся остальные мои хирдманны, которых приведет лендрман Халли Лысый. Со мной лишь полтора десятка секир, чтобы не вызывать подозрений раньше нужного срока. Пусть помогут боги вашим друзьям продержаться на ладье до нашего прибытия. Идемте, и помните наш уговор!
   Руян не пришлось упрашивать дважды. Они послушно последовали за Хейдреком и его людьми. Как поняли побратимы, сын Укси вел их в сторону ущелья, по пупырчатым склонам, пересекаемым провалами и бесформенными наростами, похожими на поваленные деревья.
   - Человека, который приютит нас, зовут Гаук, - оповестил Ястребиная Бровь. - Еще он известен, как Лавовый Человек.
   - Неужели кто-то может жить в мире этого мертвого камня? - поднял брови Бови Скальд.
   - Может, - подтвердил Хейдрек.
   - Кто же он? - заинтересовался и Энунд. - Отшельник? Жрец?
   - Этого я не могу сказать, - развел руками Хейдрек. - Гаук пришел в наши края издалека многие зимы назад. Быть может, скрывался от кого-то, хотя на тинге побережья его имя не объявляли и о кровниках его мы не слышали. Его сразу невзлюбили все бонды. Поговаривали, что он беспокойный драуг. Гаук не стал селиться среди людей, а осел в этих пустынных местах. Отец не препятствовал ему, дав негласное право жить на земле Торгейр-фьорда. Быть может, побаивался его сейда. Сторонился его, как все хирдманны и мои братья. И только я сразу смекнул, что человек этот, кем бы он ни был, когда-нибудь мне пригодится. Носил ему горячее варево в горшках, рыбу, мясо, пиво и мед.
   - Он и правда владеет сейдом? - поинтересовался Энунд.
   - Да. Это я видел своими глазами. Гаук знает руны лучше, чем любой из наших готи. Он умеет составлять мощные гальдраставы, вырезая их на дереве и выбивая в камне.
   - Где же его жилище? - осведомился Рогдай.
   - Повсюду. В Лавовой Пустоши много провалов, в которые он спускается. Ни дикие звери, ни лихие люди его тут не тревожат.
   Вокруг появлялось все больше трещин и впадин, источивших каменное полотно вдоль и поперек. Люди замедлили шаг. Переступая и перепрыгивая расщелины следом за Хейдреком, они уже различали левый край лавового поля: за каменными взгорьями топорщился тесный сосновник.
   - Где же твой знакомец? - Энунд уже начал терять терпение от нескончаемых каменных кочек.
   - Здесь, - сын конунга вдруг остановился. Повернувшись к своим воинам и руянам, он глазами указал назад. Рогдай первым ощутил пристальный взгляд, упершийся ему в спину. Позади отряда, опираясь одной ногой на круглый бугор, стоял человек в длинном темно-синем плаще. Грязные, подобные пакле, волосы его были перевязаны тесьмой, продольные морщины рассекали худые щеки. Однако глаза незнакомца были особенными: черными, как бездонные щели, которые словно затягивали в свою глубину, где дремали скрытые водовороты. На лбу синей охрой была начертана руна Хагалаз.
   - Гаук! - позвал сын конунга. - Мне нужна твоя помощь.
   - Вижу, - откликнулся Лавовый Человек. Взор его облаком окутал побратимов.
   - Ты укроешь нас?
   - Да, - Гаук смежил веки, словно раздумывая. Потом, не говоря ни слова, заскользил по камням в направлении сосновника. Его большие стоптанные башмаки совсем не издавали звуков, будто он и впрямь был ожившим драугом или созданием из другого мира. Переглянувшись, норды и руяне тронулись следом.
   Глава 12. Цыбир.
   Раньше, чем глаза посланников узрели кочевое стойбище, его выдал запах. Едкий дым, перемешавший смолистые ароматы толченых трав, ударил в ноздри, едва всадники поднялись со дна оврага. Дымы дыбились молочно-белыми столбами в нескольких местах сразу, скрадывая обзор. Но уже скоро картина прояснилась. Стойбище тороков стояло правильным кольцом, сомкнутым кибитками и коновязями. В центре, с большим отступом от прочих, красовался безупречной белизной самый большой шатер с поднятыми краями.
   Вольга подал пример, соскользнув с коня и взяв его за повод. Так же поступили его вои, выказав уважение кочевому народу, а вслед им -- посланники Великого Кована. В стойбище скорый глазом Зоран считал людей. Их было десятков восемь, не больше. Мужи в куртках стеганной кожи сидели у костров на корточках, мешая какое-то варево в котлах, пестрящие многоцветными халатами жены доили кобылиц, отроки и совсем мальцы пучками стеблей чистили отцовские сабли. Все тороки были при деле.
   Коней прибывших в стан приняли заботливые руки. Увели к коновязям, где дожидались ясли с овсом и корытца с водой.
   - Белый шатер князя Хулуна открыт дорогим гостям, - отмолвил Вольга, однако взором обращался к Зорану, Бьорну и Четырю. - В иных шатрах найдется кров и почет посольским спутникам.
   Зоран обернулся к Прелюту, знаками велев распределить ратников. Четырь дал такие же указания купцам и челядинам-сопровождающим.
   - Только невежда скажет, что степняк и оседлый не могут жить в мире, не могут дружить, - вдруг широко улыбнулся Вольга, проследив, как суетятся тороки, почти под локти увлекая в юрты полянских людей. - Родство человечьей породы пересиливает привычки быта.
   - Степные живут лишь своей пользой, до других им дела нет, - не согласился Четырь. - Что ценит кочевник выше всего на свете? Свою полную волю. А чужие той воле помеха.
   Вольга покачал головой.
   - Кочевник своенравен и дик, но над каждым из них стоит вождь, что приручает свое двуногое стадо, как приручают необъезженных скакунов. Вождь -- тот, кто умеет научить единству. Без этого нет вождя. Его убивают сородичи из чувства обиды. Потому степной вождь искренен в своей жестокости. Поучая других, чаще использует кнут, чем слово. Но он вбивает в плоть и кровь законы Степи.
   - Что есть законы Степи для кочевника? - полюбопытствовал Зоран.
   - Чтить старших, ибо они прошли больше дорог под небом. Длить свой род через детей, ибо нет горше позора, чем прерванный род. Служить своему племени через обычай, ибо без племени человеку нет жизни в Степи. Нарушая эти законы, степняк попирает справедливость и лишается места под солнцем.
   - Волк тоже живет в стае, подчиняется вожаку и заботиться о потомстве, - упорствовал Четырь. - В том его звериная природа. Степняк -- тот же волк. Может ли волк дружить с человеком?
   - В старину наши пращуры приручали волков, - напомнил Вольга. - Нынче эту премудрость ведают лишь волхвы. Вот ты сравнил степного с волком. Нутром они подобны. Однако ж волк лучше нас чует опасность, умеет выживать в самых лютых тяжбах, подчас провидит события. Сказы рисуют нам серого -- природным мудрознатцем, превосходящим разумением прочих зверей. Вот и глянь -- степные стоят ближе к Сырой Земле, не отделенные от нее стенами городов. Точно дитя, кормленное грудью матери. Это дает им живую силу. Но разве ты не помнишь дедовых былиц, в которых серый пособляет человеку, пронося его на спине чрез Навные дебри и избавляя от алчбы ворогов? Кованы Итиля прозорливы, они едут на спинах покорных степняков: кайсогов, буртасов, тороков и беченегов, дабы достигнуть заоблачного величия.
   Последние слова тысячник произнес шепотом. Из белого шатра показались двое охоронцев торокского князя, приветствовав Вольгу поклоном. Звякнули кольчуги, громыхнули крюками прицепленные к поясам тулы, обшитые костяными пластинами.
   - Разумные люди живут доверием, - внушительно проговорил тысячник, шевелением перста отсылая прочь и своих воев-соратников, и торокскую стражу. - Им не нужны ни чужие руки, ни чужие уши.
   Трое посланников, кратко переглянувшись меж собой, смолчали. Они ступили туда, где их ждали пытливые глаза, хитросплетенные речи и угощения, приготовленные не велением сердца, но порядком обычая. По пестрым коврам, как по многотравному лугу прошли мелкими шагами, перед сложенными в круг подушками остановились. В голове круга грудилась фигура Хулуна. Его признали сразу -- по тяжелому телу с плечами-крыльями, делающими похожим на нахохлившегося курганника, по мохнатой шапке из чернобурой лисы, глубоко сидящей на продолговатой голове.
   Не боясь уронить достоинство, князь сам подался Вольге навстречу. Они обнялись, как кровные братья. Послов Хулун чествовал сдержаннее, указав на гору подушек:
   - Сладкий ягненок, ягодный плов, игристое вино и сочные персики -- все ваше! Берите, что по нутру. Будьте не гостями, хозяевами в моем кочевье. Найдутся и белые кожей, как парное молоко, женщины, умеющие дарить неземное блаженство, и заморские сласти, от которых можно проглотить язык. Любое ваше желание -- закон для меня. Гости Шад-Казар-Наран-Итиля -- мои любимые друзья!
   Желтые глаза князя блестели, как маленькие светцы, улыбка обнажала край острых зубов под ворсом усов, почти закрывающих губы.
   - Благодарим, князь, это честь, - Зоран приложил ладонь к сердцу, как вдруг натолкнулся боковым взглядом на незамеченного им человека в углу шатра. Тот сидел сухой колодой, скрестив ноги и опираясь ладонями в колени.
   Вольга перехватил этот взгляд.
   - Цыбир, - поспешил пояснить тысячник. - Залейник и кудесник, вольным ветром гуляющий по землям Козарии.
   - Пусть посланников кована Куябы не тревожит мое присутствие. Я лишь тень, сопровождающая образы и звуки. Тень не мешает людям, ищущим дорогу понимания в кущах мыслей.
   Цыбир тоже справно говорил словенской речью. Она стелилась из его уст, почти не запинаясь за слова-камни. Но сам голос заползал не только в уши, отражаясь на глади разума смыслом-значением, он стучался в двери сердца.
   - Цыбир -- кам, которого чтут от рыжих степей до снежных гор, - счел должным дополнить Вольгу Хулун, не скрывая почтения. В этом почтении звенели нотки затаенного страха, как у человека, волею случая оказавшегося на речной переправе с тигром.
   Зоран и Бьорн сдержанно оглядели кудесника с головы до пят и увели взор в пол, опускаясь на подушки. Еще неувереннее присел Четырь, как видно, знавший о Цыбире что-то свое. Длинный синий халат кудесника был застегнут на медные бубенчики заместо пуговиц. И на халате, и на черной шапке из четырех клиньев посверкивали нашитые бляшки, разные формой. Узорочье, проложенное шелковой нитью-вязью по ткани, являло взору змеев, птиц с большими хвостами, завитки, цветы и шары с человеческим оком посередине. Пестрота наряда, его нарочитая вычурность, скрадывались потертостью и линялым видом.
   Кожей лица Цыбир был тонок, синие жилы ручейками обдавали лоб, виски и скулы, помеченные еще и серыми крапинами-точками. Но костистый старец с редкой бородой и серьгой-звездой в правом ухе, лишь казался дряхлым. Жизнью дышал каждый мускул его расслабленной плоти. Глаза смешали птичье и змеиное на поверхности хрусталиков-светил, до дна же было не дотянуться. Кудесник пребывал среди людей шорохом дыхания, замедленным биением сердца и прогорклым запахом дорог, однако при том оставался один, будто в пустыне. Взглядом проходил сквозь, видя за плечом смертных Несмертное, рождая слова -- пересылался говором души с Незримыми, стоящими позади живущих телесной плотью. Такое впечатление возникло у сына Гора.
   - Сдвинем чары! - грянул Вольга, выбивая из-под ног посланников почву неуютного раздумья. - Хмельным питием скрепим лад Достойных, собравшихся в круг. И забудем пока о различиях крови, рода и обычаев.
   - Светлый умом турхаг нашел верные слова, - похвалил Хулун. - Поднимем богры во благо мира между сильными!
   Зоран, Бьорн и Четырь взяли с ковра широкие чаши, заполненные до краев рубинового цвета напитком. Им вторили Вольга и князь тороков. Лишь Цыбир остался недвижим. Однако сын Гора удержал руку, уже поднесенную к губам. Память обожгло сказами о коварстве слуг Итиль-кована. Следом заколотилась в голове думка о горькой судьбине Весень-князя, где-то здесь, на коварской стороне, сведенного в Марины чертоги промыслом людей с медом на языке и ядом в сердце.
   Все увидели, как дрогнули пальцы полянского воеводы, едва не выпустившего чару.
   - Доблестный пехлеван не спешит утолить жажду согласия под сенью гостеприимного крова? - мягко укорил Цыбир. - Или духи сумрака шепчут в уши зловредные речи? Поведай о них людям, подавшим тебе руку дружбы. Что за блики пляшут на глади твоей души?
   Зоран смутился.
   - Мы никого не хотим оскорбить недоверием, - пришел ему на помощь Бьорн. - Годы жизни на западе, среди лукавых соседей, приучают к осторожности.
   - Осторожность не позор воину, - отвечал кудесник. - Позорна безоглядная смелость, презревшая разум. Смеющийся над судьбой в ослеплении силой -- падает сломленным бурей деревом. Великий воин славен не только доблестью, но умением различать пути истины и обмана. Здесь, в шатре гана Хулуна, жало невзгод не смеет коснуться чела высоких послов даже тенью. В этом ручительствую я, Цыбир Облачный Странник, скользящий тропами жизни от утренней звезды до вечерней.
   Зоран и Бьорн посмотрели на Четыря, вопрошая к его опыту. Тот взглядом утвердил согласие. Гости и хозяева испили круговую.
   - Народы различаются путями, которые выбирают для утверждения своего имени, - заговорил вновь Цыбир. - Однако все они начинают одинаково. Заботой о доме и детях, о мире и благоденствии. Возводя уклад-обычай в голову жизни племени, люди продлевают под солнцем и луной свои кровь и образ. Но время безжалостно. Тот, кто не движется -- лишен радости увидеть завтрашний день. Так, тратя силы на защиту имеющегося, но не на освоение незнаемого, близорукие приближают закат своими руками.
   Порыв негодования всколыхнул сердце Зорана. Коварский кудесник нанес неотразимо точный, выверенный удар.
   - Я понял твои слова, - глухо отозвался сын Гора. - Ты сказал о судьбе Великой Варнии.
   - Слова обращены к уху твоего разума, - подчеркнул Цыбир. - Ты привык видеть дорогу своей земли очами своих вождей. Но мудрый не приставляет чужих глаз поверх собственных. Он ищет истину наощупь, откидывая преграды, как ищет заветный родник истомленный странник, разгребая камни и ветки, песок и глину, чтобы увидеть воду.
   - В чем же истина нашего пути? - уже более сдержанно осведомился Зоран.
   - Послушай, - предложил Цыбир. - Я скажу тебе. Народ, который держится за обычай дедов, отвергая изменения мира -- гибнет, не оставив потомкам даже своего имени. Это то, к чему близятся твои соплеменники. Аварны и козары выросли из одного семечка, но обрели разную жизнь в созревших плодах. Первые исчерпали свой век под небесами виною упрямства. Вторые -- шагнули в будущее, обновив и сам мир. Козары расширяют свой путь, не страшась вместить в него тех, кто отличен от них обликом, речью и мыслями. Тем они сохраняют себя во времени.
   Молвленное кудесником было непривычно Зорану. Он хотел возразить, однако слова прилипли к языку.
   - Пей - ешь, отважный пехлеван, - шевельнул сухой кистью Цыбир. - Не торопись говорить. Не спеши спорить. Цени каждый миг спокойного раздумья, в котором песок чувств оседает на дно, проясняя незыблемость душевного ока. Боги даровали тебе ясную голову, ты поймешь. Словами можно вымостить целый город, сложить башню, подпирающую облака, но будет ли в том прок? Слово человеческой речи двойственно. Гоняясь за правдой, оно ловит лишь ее тень и нарекает сокровищем, хотя выдает булыжник за алмаз. Важнее слова, рождающиеся в сердце. Они обращены не к другим, чтобы одолеть в битве фраз, а к самому себе. Только внутри можно увидеть суть.
   - Кто ты по роду, почтенный? - справился Бьорн.
   - Мои предки владели этими степями в ветхие времена. Ясы-наездники, так зовут нас люди саклабских колен. Аланы аш-тигор, так нарекает себя народ в краю, подарившем мне радость первого вздоха.
   Зоран приподнял брови.
   - Похоже, много кругов лет тому назад наши праотцы-вадары ходили в походы под одним стягом и поили коней из русла одной реки.
   - Былое -- земля единства, - ответил Цыбир. - Дом тысячи имен и берег, покинутый братьями в поисках своей звезды. Позабыв этот берег, люди блуждают во тьме, множа ошибки, и заменяют обветшавшую память новыми преданиями, смешавшими правду и вымысел...
   Крепкое вино и сочные яства разморили гостей. Мысли утратили остроту, очи -- ясность.
   - Довольны ли послы кована Куябы? - щурился Хулун, угодливо выгибая масляные губы. - Стоит лишь вам сказать слово или явить знак -- самое заветное желание будет исполнено!
   - Мы всем довольны, князь, - заверил Четырь. - А желание у нас одно -- добрый сон в тишине и покое.
   Хулун ударил в ладоши. На звук показались слуги, отодвинув тяжелый полог и склонив головы перед ханом.
   - Проводите моих друзей в гостевой шатер!
   Троих посланников отвели в соседнюю юрту, где они без помех ушли в глубокий сон на пестрых кошмах. И снились им такие же пестрые сны, где борзо бежали блестящие реки, ратились древние вои, колосилась трава-мурава, а в занебесье кружили не то птицы, не то девы в белых нарядах...
   Зорана разбудил ветер. Сын Гора никогда прежде не слышал, как в голос плачет ветер степей, как завывает голодным волком, а потом рассыпается потешными перекличками духов. Помянув мыслью-всполохом речи кудесника Цыбира, юноша понял, как далеко отодвинут от родичей-предков скоком времен. Пращуры варна не только знали голос степного ветра, они шли с ним по жизни, оседлав его упругую силу, будто резвоногого коня. Поводьями им была воля, седлом -- неизбывное мужество кочевника.
   - Где Четырь? - Бьорн тоже пробудился и, растирая глаза, крутил головой по сторонам.
   - Видно, встал еще засветло, - смекнул Зоран.
   Он не ошибся. Проводник успел обойти все стойбище, проверить клади и охранение, перемолвиться с купцами и вызнать у ближника Вольги Журавича, когда тот мыслит покинуть кочевье Хулуна.
   - После полудня выступим, - сообщил Четырь сыну Гора. Бывалый проводник выглядел свежим. Обильные излияния и чревоугодие минувшего вечера как будто не оставили на нем следа. Или их уже смахнул степной ветер, наполнив плоть и душу свежей кровью?
   Зоран взял проводника за локоть и отвел к коновязи, за которой младые тороки собирали навоз.
   - Спросить хочу, - нашептал он, не отцепляясь взглядом от лица Четыря. - Про Цыбира. Знаю, что волей богов или промыслом злых духов ваши дороги уже пересекались. Я понял вчера. Увидел. Ответь мне, прошу тебя. Расскажи о нем. Сердце червем грызут вопросы. Хочу понять его, понять себя.
   Воевода и проводник присели на корточки средь стеблей качима на манер степняков.
   - Кудесника видел, - не отказал Четырь. - Раз всего, в давнюю пору. Но возьмусь ответить тебе чужими словами, которые запомнил в Итиле. Цыбир -- вещий вран Коварии. Не просто вран, а вран-перевертыш, умелый и в тигра, и в полоза переоболочься.
   - Чем же он страшен? Лютизны в его облике я не прочел.
   - Хищный зверь он для всех врагов Итиль-кована, страж Коварии. Сей ясский обавник и людьи сердца чтет, как чиры на бересте, и мысли любых пернатых или четвероногих созданий. Неживых тоже разумеет. Ты сторонись его, воевода. От Цыбира не угадаю, чего ждать. Дара иль пагубы...
   - В чести он у Овада?
   - В высокой. Хоть чурается новой веры и языкаст без меры, но ему всегда ход в ковановы палаты. Рядцы Итильские, нарочитые, готовы пыль с его сапог сдувать и на брюхе ужом ползать, поклоны отбивая.
   Сын Гора угрюмо покачал головой:
   - Не голубь залетный, стало быть, нас в шатре ханском приветил. Ждал нас Цыбир, перенять хотел в стане тороков.
   - Ждал, - смежил веки Четырь. - Без него на этой земле ничего не деется. Как приговорит -- так и сладят ковары. Еже бы усомнился в нас -- ушли бы уже в Закрадье. Не пустил бы дальше Хулунова кочевья. А так -- дал вольный путь. И на тебя навострил око. Сторожись, друже...
   С проводником позже согласился и Бьорн.
   - Жрец многолик, - отметил невесело. - Долгоязыкий, острый разумом. Такой укажет дорогу и пойдешь по ней, не чуя ног, не помня своей воли.
   Эти упреждения пришлись к месту, когда Вольга удержал Зорана, уже дававшего распоряжения воям Прелюта седлать коней.
   - Обожди, полянин, - попросил тысячник. - Цыбир хочет что-то тебе показать.
   Сын Гора не порадовался такой вести.
   - Где он? - спросил бесцветным голосом.
   - Там, - Вольга вытянул руку к холму-кургану, глядящему поверх кибиток по левому краю стана.
   Пришлось идти. Цыбир стоял будто вовсе без дыхания, запахнувшись в плащ с лисьей опушкой -- ветер пробирал до костей. Бескровное лицо выбелено скупым солнцем, косые брови повисли над крупинками полусмеженных глаз.
   - Встань рядом, юный пехлеван, - попросил кудесник, не глядя на Зорана.
   Сын Гора поднялся на взгорок.
   - К чему все это? - вопросил он сухо. - Хочешь лишить мою душу покоя, а волю твердости?
   - Душа человека живет движением. Даже у тех, кто преступил пределы зримого мира и восседает на облаке совершенства. Она плещется в океане Вечности, наблюдая волны явлений. Какого покоя желаешь ты? Непробудного сна без сновидений? Послушай слово старого человека, стоптавшего ноги на дорогах мира. Настоящий покой, лишенный изъяна, есть чаша преизбытка знания, полнота постигнутого. Он даруется зрелостью духовного взора. Ты же -- как зеленый побег, ищущий солнечного тепла, но пребывающий в тени более рослых растений. Потому ты не растешь к небу и не видишь света.
   - О чем ты говоришь? - Зоран вглядывался в лицо кудесника с недоверием, однако ему хотелось понять его до конца, пройти через брошенный вызов.
   - О твоей кладовой знаний, - отвечал Цыбир. - Ты брался заполнять ее тем, что было под рукой, что давалось легко. И тем, что для тебя выбирали другие. Ты сам лишил себя вкуса искания -- его сладости и его горечи, доверив великий труд освоения истины чужим рукам.
   Зоран смутно хотел возразить и подбирал слова, сдвигая в голове шеренги мыслей. Несколько раз он раскрывал рот, готовясь вытолкнуть из себя весомый довод, но отступался, не находя в себе убежденности. Сын Гора страшился неудачи словесного состязания. Сила была не на его стороне. Так чувствовал он, отдавая должное красноречию и искушенности противоборца-собеседника.
   Цыбир не торопил, давая время собраться с думами. Это мало помогало Зорану, не находившему суждений, чтобы выстроить вал обороны. Не было и острых слов-мечей, чтобы самому нанести удар. Юноша с досадой видел, как выскальзывает из под ног некогда плотная, уложенная добротными камнями дорога правды, стезя веры. Цыбир был прав: камни тесались упорством других -- тех, кто всегда был рядом с Зораном: отцом Гором, Великим Кованом, Тудуном. А он только шел по хребту их опыта, преломлял хлеб постигнутой ими истины. Стало обидно и стыдно. С младых годов сын Гора рос в саду мыслей трех своих наставников, кормясь идеями, отражавшими их жизненный путь. Не созидал свое, брал готовое, жил освоенным. Получается, он действительно не ведал настоящего света?
   - Не спеши спорить, сказал я тебе вчера, - напомнил Цыбир. - Но и не спеши верить кому-либо. Ищи сам, кропотливо трудись во владениях собственной мысли. Тогда научишься извлекать из земли сомнений подлинное богатство.
   - А ведь ты искушаешь меня, кудесник, - Зоран печально повел головой. - К чему тебе пробуждать мою спящую душу? Не для своей ли выгоды? Или ты хочешь, чтобы я поверил в безупречную доброту твоих целей? Ты не святой отшельник, не горный отреченец. Ты живешь в миру и ты служишь сильным этого мира. Вся мощь твоего разума направлена на стяжательство блага Коварии. И ты блюдешь интересы правителя-самодержца, стоящего на берегу власти, враждебной моему народу.
   - Кто же разделил эти берега? - Цыбир повернулся к юноше, обдав его блеском своего взора. - Ты, или я? Кован Овадий, или кован Сомбатхея?
   - Я не знаю, - бодрый порыв в сердце юноши увял, как замерзший цветок.
   - С этого стоит начать, чтобы к чему-то прийти, - подсказал кудесник. - Сделать первый шаг и посмотреть, возникнет ли впереди тропа понимания или зыбучая осыпь скинет в пропасть противоречий. Глаза, уши, разум будут тебе проводниками. Пусть делают свое дело -- шагают по костякам былого, отринув чужую узду.
   - Ты предлагаешь мне испытание?
   - Странствие, - поправил Цыбир. - Плоды которого ты оценишь сам по силе своей души.
   - Пусть так, - согласился Зоран. - Покажи мне, что собирался.
   Кудесник обратил взгляд к окоему, потом вдруг запрокинул голову ввысь.
   - Посмотри туда, - указал он. - Ушедшее, не есть умолкшее навек.
   Рассыпавшееся пеплом, не тленно. Отзвучавшее, не мертво. Все это продолжает жить в ликах и голосах.
   Сын Гора пока не понимал, что от него требуют. С сомнением бродил оком в колосящихся нивах облаков над курганом. Сизые, сиреневые, бело-крапчатые -- они волочились то тяжеловесною грядой, то вязким туманом. Зоран различал их, как различают масти коней. Не запутывался в обилии курчавого стада, усердно пас его цепким умом.
   Крутобокая, словно ладья, облачная туча надвинулась совсем низко. Закрыла свод. Юноша гадал: гора или кустистая роща? Нет, обтекла краями и стала похожа на волнистый луг. Поле широкое меж заречьем и раменьем. Резеда и маки стоят в рост. За шапками лядин будто другие шапки показались -- подымаются блестящим рощельем. Не шапки даже, шеломы воинские грядут железным паводком. Как шелестит былием разнотравная степь, так звенит цельнолитая плоть доспешных наездников.
   Чудно показалось Зорану. Выходит, не только очи его разбирают быль цветасто-затейливую, невидь близко-далекую, но и слух ловит эхо приходящего в ликах, вершимого в формах. Чем объяснить причуду воздушного простора? Юноша отмахнул попытку понять. Глядел и слушал, разумел сердцем, сознавал душой.
   Усталью людей дышит поле. Давно в пути. Не воинским порядком текут, но кочевым исхождением -- со всеми семьями и нажитками. Кто дремлет в седле, кто вздыхает на возах. За натянутым войлоком и рядном сопят дети. Зоран смекнул -- варны. По реющим стягам, чешуе броней, навершиям шлемов признал родовичей.
   Варны шли степью в изобилии племен, родов, общин. Вставали привалами на речных берегах, сходились толковищами вождей. И снова шли, тягая за собой табуны, стада и отары. Неудобные перевалы и каменистые лощины остались за спиной, копытам коней было всласть мерить речные броды и песчаные поймы, отмечать сакмы неохватной степной плоти.
   Вот только таяло единство-общность людского потока, таяло и согласие вождей, прежде нерушимо спаянное звеньями родственных дум-взглядов. Одних слабила боль понесенных невзгод, других -- разлука с отчим краем, третьих -- зыбкость грядущего.
   Степная сторона лежала голой, отмыкала скупые на житье-бытье просторы под пересвисты Стрибожьих внуков. Тем нежданнее встала лачуга на косогоре, под которым крутила бурный свитень река. Одинокое жилище полевика. В сторонке, у схода, пашня.
   - Есть кто живой? - покликал с седла один из варнских вождей -- сивоус в литых оплечьях с глазами-самоцветами.
   На голос и постук многоногой, многокопытной гурьбы скрипнула ивовая дверь. Вышел мужичок в бороде ячменного цвета, варнам кланялся в пояс.
   - Богатырям могучим исполать! - полевик прошелся цепким поглядом по броням, мечам и щитам варнов.
   - Кем будешь? - спросили его вожди.
   - Мал человек, Вешняк. Крестьянского роду.
   - На соломене сиднем сидишь, счастье высиживаешь? - подшутил кареглазый и чернобровый вой-вождь.
   - Догада ты, богатырь, - полевик огладил край своей косоворотки. - Эта избенка с клетью и загоном все мое поприще. Да при них кобылица, чтоб пашенку оралом боронить-хлеб родить, и буренка-кормилица. С женкой и сыном-чадушкой управляемся по мере терпения. Броднями воду меряем, в сосновник иной раз на ловы заглядываем.
   - Откуда вы здесь? - выспрашивал старый вождь.
   - Издалече пришли семь годков назад, - рассказывал Вешняк. - Жили мы прежде малой вервью, да непутево -- худым почином. Не то от роду дурнями были, не то не имели справной сречи по высшему промыслу... Без лада середь своих, без удачи с чужими. Так и сидели горемыками на скудородной землице обок с соседями-злыднями. Платили дань всякому, кто прижмет, а себе оставляли хлеба кус, да соли щепоть. Голова наш, стар-отец, жидок был волей. Под его рукой повсегда бедовали...
   - Что ж вы, только на недолю пеняли, не помышляя сладить с судьбой? - задал вопрос чернобровый вождь.
   - Пытались, богатырь могучий. И с одного края, и с другого глядели, как зайти. Не робилось дело, не ладилось житье. Раз понесли мы тяжкую язву -- налетные лепших мужей покосили, а лошадок угнали, оставив одну дохлятину. Не стерпел я. Принялся урезонивать родовиков бросить бедучее место. Не послушал никто. Так один и ушел на четыре стороны со кровинушками своими и узбожью.
   - Здесь, стало быть, долю нашел? - чернобровый вождь думал о чем-то своем.
   - Нашел, - подтвердил Вешняк. - Шли по полуденному солнцу, по ясной звездочке, а как реку-государыню увидали, прозрел я. Все здесь лепо -- душе, оку, телу. На большой воде пескарь и налим без понуждения в мрежу заскакивают. Земля -- мягкая, как девичья кожа, щедро родит. Лесок мал, но дарит богато. Степные леторосли скотинушке сладки, а ягодное раздолье нутро нежит. Сладил я себе домишко сосновый -- аккурат на пупе холма, чтобы было от зверя, тати и лихоимцев огражденье. Который год живу -- в ус не дую. Красному солнышку радуюсь, соловушек слушаю. И судьба мне всласть. Всякий день богов чествую, что надоумили оставить за плечом былое...
   - Слыхал? - справился чернобровый вождь у сивоусого, едва варны отвернули от речного косогора.
   - О чем ты? - сохмурился тот.
   - Лишенник божьим угодником стал. Не знак ли то к размышлению всем нам? Не наказ ли свыше? Сколь еще надо топтать тропу размирья, чтобы прозреть? Прежняя стезя усохла. Пора расширить ее русло с иного конца.
   - Ты хочешь отступить от пути, заповеданного нам праотцами? - старый вождь сверкал очами в негодовании.
   - Праотцы были мудры, - возразил чернобровый. - Они завещали жить во благе и длиться родами через паутину времен. Желали величия своим детям, не угасания. Но ты упрямством обескровил нашу силу. И продолжаешь держаться за отжившее зубами, не глядя по сторонам. Не из чести, не из обычая. Из своевольства.
   Сивоусый вождь потянулся к мечу.
   - Я вижу старый древесный кряж, - чернобровый ответил на этот жест улыбкой презрения, - что впился в почву сухими пальцами-корнями. Влага давно покинула почву, вихри прогрызли его утробу насквозь и обглодали ветки. Однако старожил стоит упорством безумия, не желая сберечь потомство -- дать семенам с не погибших ветвей вольный разлет на стрелах ветра. Сам шагает к погибели, отсекая дороги спасения отпрыскам. Это не слава, это -- самодурство обреченного.
   Оружники обоих вождей налегли на их плечи, мешая обнажить клинки и спор слова превратить в спор железа.
   - Я, Казариг, князь агазиров, ухожу! - выкрикнул чернобровый вождь. - И возьму с собой тех, кто, как и я, хочет видеть живое солнце. Ты -- обмелевший ручей, загнивающий в стоялом болоте. Я -- новая река, что соединит вереницу молодых протоков и когда-нибудь обнимет землю. Прощай!..
   Пропали звуки, рассеялись краски. Зоран и Цыбир стояли в пустой тишине, не оскверненной даже шепотом ветра. Глубина этого молчания не знала краев и объема, она раздвигала ум. Ждала, чтобы ответом на ее пронзительный зов стало понимание, вызревшее в сердце.
   - На реке Тиль пути аварнов и ак-козар, белых козар, разошлись, - затишье нарушил Цыбир. - Старый кован Великой Варнии не отказался от убеждений, воспитанных образами увядшего. Гордость не позволила ему признать ошибки, узреть глазами разума исчерпанность колодца величия. Это повлекло за собой новые жертвы. Последнее дыхание своего народа, замирающий трепет его плоти, он вновь и вновь бросал на возрождение порядка, которого не могло уже быть под солнцем. Так недальновидный воин тщится сокрушить доспехи соперника зазубренным мечом, пока тот не ломается пополам, отдавая владельца в руки победителю. Так мечтатель-глупец состязается с небом, считая себя равным его могуществу.
   Зоран молчал. Слушал кудесника, пробегая глазами по головкам незабудок и клевера. Не знал, что говорить ни ему, не себе. Еще не накопил слов в амбарах души, не собрал осмысление в хоромину надежных жердин-суждений.
   - Ошибаются те, кто полагают устоем мира постоянство, - продолжал Цыбир. - Нет нерушимого в четырех пределах света. Нет нерушимого ни на земле, ни под землей, ни на небе, ни за небом. Мир дышит изменением, потому он движется вперед колесом повозки, наматывая на себя листья, стебли и комья новых событий. Без движения -- лишь гибель и прах. Глаза и уши не солгали тебе: твои прадеды-соплеменники выбрали стезю угасания, истратив угольки прежней мощи в борьбе с ромеями и франками. Их младшие братья агазиры оказались прозорливее и мудрее. Они нашли новую, благодатную землю, на которой сложили остов великой страны Козарии, страны Козарига-Кочевника. И у этой страны поистине громкое будущее.
   Кудесник тронул Зорана за плечо.
   - Пойдем! - переменившимся голосом он вернул сына Гора к настоящему. - Нас ждет дальняя дорога. От Журавлиного Тока будем идти верхами большим степным шляхом, пока не омоем копыта коней в водах Даны-Гиргиса. Там нас ждут ладьи Итиль-кована. На них речной тропой спустимся до крепости Шаркил.
   Глава 13. Отец и сыновья.
   Лавовый Человек остановился на возвышении, созданном из лепестков заостренных каменных сколов.
   - Хейдрек Ястребиная Бровь! - неожиданно позвал он.
   - Я слушаю тебя, Гаук, - отозвался сын конунга.
   - Что тебе известно о пустоши, на которой мы сейчас стоим?
   Вопрос этот немного удивил сына конунга.
   - Ты спрашиваешь меня о преданиях, которые передают старики за хмельным столом и воспевают скальды?
   - Да, - кивнул Гаук.
   - Говорят, что в позабытые времена здесь было Ущелье Троллей, - Хейдрек пожал плечами.
   - Именно так, - с охотой согласился Лавовый Человек. - Но тролли, эти дети всесильных Етунов, пришли сюда тогда, когда в земле этой обосновался род человеческий. Говорят, что то были потомки самого Ньорда - Повелителя Моря, от которого происходят все норды. Тролли погубили многих из них и отобрали их владения. Тогда люди принесли блоты Ньорду, испрашивая у него защиты. Ньорд послал Дракона Севера, вынырнувшего из морской пучины и своим дыханием сжегшего Ущелье Троллей. Ущелье обратилось в Лавовую Пустошь.
   - Это знают даже дети, - равнодушно проворчал Хейдрек. - Дыхание и слюна дракона оплавили это место, истребив всех троллей.
   - Не совсем так, сын конунга, - возразил Гаук. - Тролли живы до сих пор. Огонь сделал их вечным нагромождением камней. Однако здесь, на этом неподвижном поле, осталась жизнь. Скованные каменными оковами, тролли дышат. Многочисленные провалы и трещины - поры их плоти.
   - Ты можешь их слышать? - оживился Бови Скальд.
   - Могу, - ответил Гаук. - Потому я и поселился здесь. Дыхание троллей помогло мне немало узнать о девяти мирах. Я написал Книгу Синей Кожи. В ней я изложил схемы составления гальдраставов из рун, открывшиеся мне. С их помощью можно менять порядок вещей.
   - Возможно ли понять Знаки Силы, внимая гласу древних Великанов, что извечно противостояли Богам? - усомнился Энунд.
   Лавовый Человек посмотрел на него недоуменно и вдруг громко расхохотался.
   - Поистине, юноша, ты не понимаешь, что говоришь!
   - Но разве стезя человека в Срединном Мире не заключается в следовании по стопам Творцов? - вскинул брови Бови Скальд.
   Гаук отрицательно покачал головой.
   - Вспомни, с чего начинается Путь Человека на земле, - посоветовал он, и сам же продолжил. - Боги-Асы не создавали людей. Всеотец-Один, Хенир и Локи Хитроумный нашли на берегу два дерева, в которые вдохнули жизнь. Всеотец дал нам дух, Хенир - способность двигаться, Локи - чувства. Потому мы лишь частично происходим от Богов. Равным образом мы носим в себе изначальную стихию Черной Пустоты, заключенную в древе - нашей подлинной природе. Это роднит нас с Великанами, как первородными существами Всемирья. Что же до Знаков Силы, Рун, то Всеотец также не причастен к их появлению. Он познавал их, жертвуя собой. Руны - не есть послание Творцов-Асов. Это куда более древние символы-ключи к управлению Девятью Мирами.
   - Именно потому ты пришел сюда, Гаук? - прищурился Хейдрек. - Дабы учиться не у жрецов Дорогам Асов, а у существ Черной Пустоты?
   - Правда твоя, сын конунга, - признал Лавовый Человек. - Я явился в Торгейр-фьорд, чтобы подняться не только над человеческими законами, но и над божескими, чтобы преодолеть их власть и тяготение над моей судьбой. Все вы слишком зависимы от Богов и все делаете в оглядке на них, вместо того, чтобы искать свой Путь.
   - О чем же вещают тебе застывшие тролли? - с легким ехидством осведомился Хейдрек.
   - Исполины Черной Пустоты были не просто уродливыми гигантами. Это были владыки превращений. Они легко становились холмами, перелесками и скальными утесами. Дни напролет могли впадать в неподвижность, тогда как дух их странствовал по Девяти Мирам, питая себя всеродным могуществом.
   - Ты говоришь об умении создавать Двойника-Странника, что зовется Вард? - уточнил Бови Скальд.
   - Да, - подтвердил Гаук. - Вард есть у каждого существа, наделенного волей, но принадлежит он Темному Миру. Совершенство в перемещениях по мирам некогда сделало Етунов опасными соперниками богов. Потому Тору-Громобою и другим Асам было столь непросто одолеть их. Вспомни, как ловко правитель Утгарда провел Громобоя в своем замке, одурачив его сейдом чудесных превращений!
   - Ты вещаешь нам воистину интересные вещи, Гаук, - сказал Хейдрек. - Но сейчас у нас нет времени, чтобы вникать в них. Надеюсь, ты привел нас на этот пригорок не для того, чтобы поведать о делах давно минувших эпох?
   - Я привел вас к единственному провалу в теле Лавовой Пустоши, который ведет в подземный грот. Там бежит речка, которая выведет вас к морю.
   - Как это возможно? - Ястребиная Бровь фыркнул с сомнением. - В этих плитах мертвого камня укрыт водный грот?
   - Именно. И только я знаю его, - Лавовый Человек указал на три округлых валуна с тонкими трещинками. - Пусть твои хирдманны уберут эти камни.
   Хейдрек сделал жест рукой, и воины поспешили сдвинуть валуны в сторону. Под ними действительно обнажился черный проем в два локтя шириной.
   - Почему до тебя никто не нашел этот лаз? - поинтересовался Людогост.
   - Он был надежно защищен сейдом, - сообщил Гаук. - Тролли не сразу указали мне на него. Однажды я увидел его во сне, а потом узнал, как снять заклятие и спуститься к подземной реке.
   - И ты достаточно изучил эту реку, чтобы отправлять нас туда? - Хейдрек в задумчивости скрестил руки на груди.
   - Я исследовал ее берега и уже трижды выходил к побережью, что на западной стороне фьорда. У меня есть там лодка, а для твоих хирдманнов не составит труда соорудить несколько плотов - на берегах растут крепкие ивы.
   - Что ж, - Ястребиная Бровь широко улыбнулся. - Я рад, что не ошибся в тебе, Гаук. Когда я стану конунгом, ты будешь вознагражден по заслугам.
   - Хейдрек! - окликнул один из хирдманнов. - Смотри, это Халли и его парни.
   На Лавовой Пустоши появился отряд людей, облаченных в броню и кожаные куртки с нашитыми бляхами. Здесь были зрелые мужи с лицами, истертыми застарелыми рубцами, были юноши с едва опушившимися щеками и жадным огнем в глазах. Впереди шагал долговязый воин, несущий в руке заостренный шлем с наносником, украшенным серебряным витьем, и выпуклыми нащечниками. Шаровидная его голова, сохранившая пучки серых волос лишь на висках, сидела на кривой шее. Видно, давняя рана беспокоила Халли, заставляя постоянно подергивать одним плечом.
   - В усадьбе большой переполох, - сообщил Лысый. - Мне с трудом удалось отвлечь Кольгрима и увести наших людей со двора. Если бы не ссора твоего отца с Торкелем, у меня не получилось бы это сделать.
   - Где они сейчас? - спросил Хейдрек.
   - Должно быть, выдвинулись к Бухте Двух Башен. Несколько старых хирдманнов Укси, налившись хмелем до бесчувствия, отмокали в бочках с холодной водой. Это позволило нам выиграть время. Ушли со стороны прядильни, разобрав стену. Но нас скоро хватятся.
   - Поспешим! - бросил Ястребиная Бровь нордам и руянам.
   - Я спущусь первым, - предложил Лавовый Человек, подступая к провалу, - чтобы показать вам дорогу.
   Он присел на корточки над лазом, потом просунул в него ноги.
   - Цепляйтесь за выступы в толще каменных стен руками и ногами, - напутствовал Гаук, прежде чем скрылся из виду. - Копья свяжите вместе и спустите вниз после того, как большинство из вас окажутся в гроте. Высота до дна грота - три человеческих роста.
   Воины послушно убрали за пояс топоры, а копья отложили в сторону. Хейдрек Ястребиная Бровь забрался в каменистый проем сразу за Лавовым Человеком. За ним последовали два его ратника, а потом - побратимы-руяне. Двигаться вниз, смещаясь от одних выступов провала к другим, было непросто. Требовалась изрядная ловкость, чтобы удерживаться в положении распорки и не свалиться в грот булыжником. Однако воинская подготовка позволяла справиться с этим небольшим испытанием. Сына Торна Белого гораздо сильнее удивил нескладный и щуплый на первый взгляд Гаук, который с проворством мыши соскользнул в лаз, не издав даже шороха.
   Воинство Хейдрека потихоньку скапливалось на дне потайного грота, словно расползающееся вширь озерцо. Постепенно здесь собралась вся малая дружина сына Укси. Ратники, замыкавшие отряд, на веревках спустили товарищам связки копий и обмотанные щиты. Последним в грот слез Халли Лысый.
   - Хирдманны моего отца могут идти по нашим пятам и обнаружить этот лаз, - высказал свое опасение Хейдрек. - Тогда мы потеряем преимущество внезапного появления в гавани.
   - Не отыщут, - успокоил его Гаук. - Сейд Лавового Поля укроет путь в грот надежнее, чем громадная скала.
   Ястребиная Бровь сразу оживился.
   - Тогда мы возникнем нежданно, как молния Аса-Молотобойца, и поразим всех, кто осмелится встать у нас на пути!
   - Почему бы тебе просто не поговорить с отцом? - с некоторым осуждением произнес Халли Лысый. - Быть может, удалось бы сладить дело миром.
   Хейдрек покачал головой.
   - Тебе ли не знать самодурство старика? Он никогда не слышит то, чего не хочет слышать. Надеется держать нас на привязи до тех пор, пока не усядется за стол с Всеотцом. Если он решит помешать нам -- мы пробьемся силой. Клянусь Молотом Тора, я не отступлю! Довольно ему помыкать мною.
   - Учти, что людей у конунга много больше, - предостерег Халли. - Лучники Укси просто утопят нас в ливне стрел.
   - Ты слишком нерешителен, Халли, - заметил Хейдрек. - Тебе ли не знать, что успех схватки часто определяет внезапность атаки? Или ты не хочешь, чтобы между тобой и твоими сотрапезниками из отцовской усадьбы встала пролитая кровь?
   Лысый нахмурился.
   - Я взял своего первого врага, когда мне было четырнадцать зим, - проговорил он. - С той поры никто не усомнился в моей храбрости.
   - Прости меня, друг, - примирительно молвил Хейдрек. - Твоя доблесть и упорство на дорогах Одина широко известны на побережье. Ни в Торгейр-фьорде, ни в других землях нет никого, кто оспорил бы их. Надеюсь, ты и дальше будешь рядом со мной.
   Тем временем руяне внимательно рассматривали грот. Он оказался очень широк. Где-то совсем рядом слышалось журчание реки.
   - Готовьтесь валить деревья и вязать плоты! - распорядился Хейдрек.
   Своды подземного вместилища набухали над головами людей каменными выростами и отвалами, просеченными вязью трещин. Земля однако оказалась илистой, хлипкой. Башмаки вязли и скользили в ней. Малая дружина Ястребиной Брови, забросив за спины щиты и положив на плечи копья, тронулась туда, откуда пробивались снопы яркого света.
   Рогдай, не удержав своего любопытства, догнал Гаука, шагавшего быстрым шагом впереди образовавшейся колонны.
   - Постой! - обратился он к Лавовому Человеку. - Я хотел бы спросить тебя.
   Гаук смерил его взглядом, усмехнувшись одним уголком рта.
   - Что ты имел ввиду, когда говорил про нашу первичную природу, заключенную в дереве? - нетерпеливо выпытывал мерянин.
   - Похоже, юноша, мои слова крепко засели у тебя в голове, - Гаук развеселился. - Что ж, я разъясню тебе. Дерево - странник Межмирья. Его основа включает темное начало, позволяющее спускаться в глубинные недра Потаенного, и светлое, дарящее свободу парить в высших сферах. Подобно тому, как ваши Морские Птицы с легкостью пересекают границы ближних и дальних вод, Дерево - путешествует между Девятью Пределами, не ведая преград. От полюса к полюсу стремит оно, ибо наделено веществом, присутствующим во всех них. Дерево - посох, переносящий своего хозяина туда, куда ему нужно. Оно - копье, пронзающее слои времен. Мост - бегущий от облаков к подземным источникам. Запомни это.
   Рогдай обдумывал слова Лавового Человека.
   - Используя природу дерева, можно достигать разных результатов, - добавил Гаук.
   - Каких же? - полюбопытствовал мерянин.
   - Как созидательных, так и губительных. Я предлагал Хейдреку покончить с Укси Непоседой раз и навсегда, стоило лишь вырезать его изваяние из старой липы и пронзить стрелой из лука. Но молодой конунг не захотел поднимать руку на отца, предпочтя бегство. Что ж, на то его воля.
   Гаук махнул рукой.
   - Постигай свойства дерева, юноша, и приблизишься к раскрытию своей тайной основы. Кто сказал, что до того, как Асы осчастливили нас своим дыханием, мы были бесчувственны и лишены жизни? Они лишь направили род людской туда, куда им было выгодно, дабы иметь союзников в рати с Етунами и силами иных миров. Но мы все еще вольны выбрать свой собственный Путь.
   Лавовый Человек искоса оглядел мерянина.
   - В Утгарде, куда ты направляешься, у тебя еще будет повод вспомнить об этом, - сказал он с загадочной интонацией.
   - Река! - радостный возглас Хейдрека прокатился по всему гроту.
   Воины увидели в нескольких шагах впереди водный поток, струящий по извилистому руслу. Речка была невелика в ширину - в две длины копья, но течение ее оказалось очень стремительным.
   - Ты уверен, Гаук, что мы выйдем по ней к берегу моря? - уточнил Хейдрек.
   - Не сомневайся, сын конунга. Эта река бежит по гроту Ущелья Троллей, выходит на поверхность в Низине Камышей, а близ мыса Большое Ухо впадает в Пашню Вод. Коротким переходом вы достигните гавани с восхода.
   - Ты не пойдешь с нами? - спросил Ястребиная Бровь без надежды.
   - Нет, - ответил Гаук. - Там, где спор решает железо, мне делать нечего.
   - Если Один, Отец Богов, подарит мне счастливое возвращение, я навещу тебя, - пообещал Хейдрек. - Клянусь золотыми зубами Хеймдалля, ты ни в чем не будешь знать недостатка до конца своих дней.
   - Не торопись, сын конунга, - придержал Хейдрека Лавовый Человек. - Возьми вот это! - он достал небольшой нож в три пальца длиной, на лезвии которого были выбиты какие-то знаки.
   - Ты полагаешь, у меня нет своего ножа, Гаук? - удивился Ястребиная Бровь.
   - Такого нет. Этот нож заговоренный. Сейд неотвратимой смерти живет в его лезвии: Дрепрун, Погубительная Руна. Кто знает? Может он сослужит тебе службу тогда, когда иной надежды не останется?
   Хейдрек с неохотой принял подарок и спрятал за свой широкий пояс. Он велел своим людям начать приготовления, а Гаук отступил в сторону. Укрыв руки под полами темно-синего плаща, Лавовый Человек наблюдал, как хирдманны срубают под корень влажные, но прочные стволы молодых ив. Стук секир рассыпался по гроту.
   Очень скоро на жидкой отмели скопилось уже много бревен, очищенных от сучьев. Люди подгоняли их друг к другу и вязали лыком и конопляными веревками. Получилось двенадцать плотов. Молодой конунг, Халли Лысый, два десятка ратников-нордов и пятеро побратимов-руян погрузились на них в полном вооружении. На каждом из плавучих настилов крепко встали по двое кормчих, которые отталкивались от мягкого дна длинными жердинами.
   - Пусть ветер победы овеет ваши лица! - пожелал Гаук.
   Фигура Лавового Человека, застывшего близ отмели, становилась все меньше. Рогдай, Бови Скальд, Людогост и Энунд провожали его задумчивым взглядом. А быстрая речка уже несла плоты по течению, подбрасывая на перекатах и поворотах.
   Темные своды подземного вместилища закончились как-то неожиданно быстро. Солнечные снопы окатили воинов столь ярким светом, что многие зажмурились или прикрыли глаза руками. Река еще больше сузила свой поток, так что плоты, идущие один за другим, застревали на мелях и цеплялись за лохматые кочки. Кормчие силой рук и спин проталкивали их дальше - в заболоченную низину, утопающую в высоком камыше. Но густота зарослей радовала Хейдрека. Он понимал, как удачно непроглядный массив черноголовых порослей скрывает от взора наблюдателей его боевой отряд.
   Низина Камышей тянулась еще долго. Воины продолжали двигаться по солнцу, укрепившемуся посреди сонмища лиловых облаков. Первым гул моря распознал Бови Скальд. Потом остальные ратники сразу оживились глазами, заслышав привычный рокот Пастбища Драконов. Бег реки вновь ускорился. Она теперь настойчиво втягивала плоты в свое расширившееся горло, чтобы совсем скоро выплюнуть в пучину соленых вод. Людям даже приходилось больше сдерживать их ход, зацепляясь жердями за камышовые кочки, чем направлять вперед. У завалов сиреневых валунов, подступающих к мысу Большое Ухо, Хейдрек Ястребиная Бровь велел отряду прибиваться к берегу.
   На землю хирдманны соскакивали проворно и легко. Когда вся малая дружина оказалась на водянистой, проросшей бесцветной травой почве, следом вытащили и плоты, укрыв в густых зарослях камыша. Быстро составился боевой клин, бойцы уже перекинули на руки щиты и взяли наперевес копья.
   - Вперед! - выразительно сказал Хейдрек, сверкнув глазами. - И пусть удача ведет нас за собой.
   Людогост с Рогдаем переглянулись.
   - Надеюсь, люди Непоседы еще не захватили "Скакун Солнца", - пробурчал кормчий.
   По серым полям, продуваемым влажным и соленым ветром, хирдманны ступали слаженным, пружинящим шагом. Приученные к длительным переходам в полном снаряжении по долинам, холмам и болотам, воители фьордов не сбивались с ноги и не замедляли движения, словно были единым многоногим существом.
   Изрезанная оврагами и присыпанная шершавыми камнями, местность все больше приподнималась. Море, шум которого катился разноречивыми хоралами, осталось по левую руку, по правую - витками сбились груды холмов, совсем голых и плоскоголовых. Однако от внимательных глаз Рогдая не укрылись очертания, напоминающие обломки большого струга, проглянувшие на одном из них.
   - Это курган моего деда Скиди Змея Тора, - перехватил этот взгляд Ястребиная Бровь.
   - Я знаю, что всех великих вождей и воинов Скании погребают в море, - припомнил мерянин.
   - Это верно, - согласился Хейдрек. - Такова была воля конунга Скиди. Он хотел, чтобы пепел плоти, поднявшейся в Асгард огненной тропой, удобрил землю родного фьорда. Край наш редко прогревается солнцем и деревья не хотят расти на скупой и каменистой почве. Но старики говорят, что после того, как прах Змея Тора подпитал тело этой равнины, на берегах стало появляться больше сосен и елей. Навершием же кургана стали останки его любимого дракона "Звезда Зари". Сейчас он почти сгнил.
   Побратимы-руяне с любопытством рассматривали контуры деревянного остова ладьи и обломок мачты. Однако задерживаться возле кургана было некогда. Все сознавали, сколь дорого сейчас время. Внутреннее чутье, развитое многотрудными радениями, подсказывало побратимам, что товарищи их живы, но им необходима помощь.
   Малая дружина Хейдрека приближалась к гавани. Осталось только взобраться на холмистую кручу, закрывающую вид на бухту, и спуститься к солеварне. От нее до верфи было лишь три перелета стрелы. Поэтому норды-ратники, ускорившие шаг, оказались не готовы увидеть перед собой щитоносный ряд, вынырнувший перед ними прямо из-за гребня холмов.
   - Торкель! - Хейдрек мгновенно распознал хирдманнов, вставших у него на пути.
   - Вот они, храбрецы! - из-за синих щитов, расписанных белыми знаками рун, зазвучал насмешливый голос Упрямого, - которые удрали без оглядки, будто мыши, прогрызшие дыру в амбаре с зерном, а теперь норовят укусить хозяина за пятку.
   - Отец послал тебя перехватить меня? - Ястребиная Бровь пропустил слова брата мимо ушей.
   - Да. Пока он сам разбирается с твоими новыми друзьями. У меня тут девять десятков секир, Малыш Хейдрек, так что тебе разумнее уступить силе. Вебранд Зубодробитель и Нарви Косолапый - отчаяннейшие из бойцов фьорда, Боги Сечи. Они перемелют твоих людей, как муку в мельничных жерновах.
   Оба названных хирдманна выступили из строя, вращая парными мечами. Одержимые были обнажены по пояс: их жилистые торсы, увитые гирляндами застарелых рубцов, и скуластые лица с неподвижными холодными глазами, покрывали узоры, нанесенные сажей. Прицеливающиеся взоры Вебранда и Нарви скользнули по щитам и шлемам руян.
   - Я бы на твоем месте не рассчитывал на легкую победу, - после короткой паузы сказал Ястребиная Бровь, отчеканивая каждое слово. - Здесь нет трусов, и моя дружина не отступит назад, пока жив хотя бы один из нас. Видит небо, много героев с обеих сторон воссядет сегодня за стол Всеотца.
   Торкель тоже помедлил с ответом. Беглого взгляда на него было достаточно Хейдреку, чтобы заметить следы колебаний. Ястребиная Бровь решил этим воспользоваться.
   - Послушай, брат! - проговорил он, повысив голос. - Мы еще можем разойтись без боя.
   - Как же это возможно? - Упрямый прищурил глаз.
   - А что нам с тобой делить? - Хейдрек опустил копье. - Не ты ли любил говорить, что при случае снесешь голову старому ослу, потерявшему мозги в бочке с пивом? Ведь так ты называешь нашего родителя за глаза? Так чего же ты выполняешь его волю? Дай нам пройти - и я не останусь в долгу.
   - Двум медведям не улечься в одной берлоге, - возразил Упрямый, почесав подбородок. - После того, как Укси Непоседа уйдет дорогой предков, нам придется решить, кто займет его место за главным столом. Вот так-то, брат Хейдрек.
   Но Ястребиная Бровь ждал этих слов.
   - Мы можем договориться, - произнес он веско.
   - Ты предлагаешь разделить землю и воду Торгейр-фьорда? - скривился Упрямый.
   - Нет, брат, - Хейдрек покачал головой. - Я готов отдать их тебе целиком и не возьму ни пяди. Но ты должен выполнить мое условие.
   - Какое же? - Торкель насторожился.
   - Ты позволишь мне забрать из дружины отца тех Волков Одина, что захотят пойти со мной, и столько морских скакунов, чтобы унести нас на своих спинах.
   - Должно быть, Малыш Хейдрек, ты считаешь меня законченным дурнем, - Торкель рассмеялся, показав крепкие, как у молодого волка, зубы. - Что же помешает тебе с такой силой отобрать у меня владения?
   Ястребиная Бровь качнул головой.
   - Вспомни, брат, что я сказал тебе еще два года назад. Я не хочу всю свою жизнь просидеть на этом клочке каменистой почвы, довольствуясь родовым уделом. Ты - старший в роду, и тебе наследовать владения фьорда.
   - А ты? - все еще с недоверием осведомился Упрямый.
   - Я сам возьму ту землю, которая мне понравится по праву победителя, и сяду на ней конунгом. Для настоящего воина всегда найдется и земля, и богатство, и рабы, если меч его достаточно остр. В Мидгарде вдоволь дорог, по которым мы можем с тобой водить дружины и не сталкиваться лбами.
   - Куда же ты направишь бег своих морских драконов?
   Хейдрек прищурился.
   - Это мои дела, и они тебя не касаются. Я жду твоего решения, брат!
   Торкель в раздумье покрутил ус.
   - Я готов поверить тебе, - ответил тот, - если ты поклянешься на своем мече именем Одина не злоумышлять против меня и держать свои обещания.
   - Вот мой меч, брат! - Хейдрек воткнул копье в землю и вытащил из ножен длинный клинок, лезвие которого украшало изображение змея, обвивающего кита. - Пусть Отец Богов станет свидетелем моей клятвы. Я не обращу оружия против тебя, и не буду покушаться на родовые владения. Их судьбу решать тебе.
   - Что ж, - Упрямый впервые искренне улыбнулся. - Подойди ближе, брат, и дай мне обнять тебя!
   Напряжение между двумя шеренгами воинов, изготовившимися к схватке, рассеялось. Хирдманны с обеих сторон, хорошо знавшие друг друга, начали открыто обмениваться приветствиями и шутками. Торкель и Хейдрек сблизились под радостный гул.
   Хирдманны Хейдрека двинулись к гавани по знаку своего предводителя, а люди Торкеля остались на взгорье.
   С вершины косогора над солеварней стало возможно рассмотреть округу Бухты Двух Башен и бегло оценить, что там происходит. Побратимы-руяне перевели дух с заметным облегчением. "Скакун Солнца" все так же стоял у судового настила под спущенным парусом. Только теперь все борта его обросли искрящимися броней витязями Святовида, укрытыми за щитами с отполированными скобами. Они держали оборону против людей Укси Вислоусого. Варны на "Белом Волке" и "Кречете", стоящих позади "Скакуна", также были готовы к схватке, сняв щиты с планширов своих лодий и вооружившись копьями.
   Было понятно, что после бегства заложников конунг Торгейр-фьорда надумал захватить головной корабль силой, но все же медлил, оттягивая миг решающего столкновения в надежде договориться. Как и предвидел Людогост, застать врасплох Мстивоя у нордов не получилось.
   - Если бы не Хейдрек, Укси уже овладел бы нашей ладьей, - шепнул Рогдай Людогосту.
   Кормчий хмуро кивнул. Он сам понимал это. Около двух с половиной сотен хирдманнов хозяина Торгейр-фьорда, которых он мог наблюдать сейчас, занимали все пространство от верфи до засолочных мастерских. Это была грозная сила, и она отделяла побратимов от родных судов полосой блистающего железа.
   Вислоусого побратимы узнали не сразу. Окруженный тремя телохранителями и двумя херсирами, которых гости видели за столом в усадьбе, он беспокойно топтался возле амбаров, помахивая огромной секирой с топорищем длиной в полтора локтя. Теперь его крупное тело укрывала броня из слоев мелких пластин, перехлестывающих друг друга, а голову - круглый шлем с опущенным наличником и темянным шипом, застегнутый под подбородком.
   - Нам не пройти к кораблям, - хмуро указал на вытянувшуюся линию хирдманнов Людогост.
   - Мы пройдем, - пообещал Хейдрек. - Отец пропустит нас. Или, клянусь клинком Тюра Однорукого, мы прорубим себе дорогу через ряды его людей.
   Когда воины Хейдрека перешли на бег, спускаясь с холмов единой лавой, ратники Непоседы подняли головы. Нежданная опасность заставила засуетится и самого конунга, и его ближайших соратников. Укси даже снял шлем и растер лицо большой плоской ладонью. Его глаза сузились и стали черными.
   - А ну, расступись! - он оттолкнул нескольких хирдманнов в гамбизонах из оленьих шкур, что стояли рядом, так что один едва не упал. Сделав несколько шагов навстречу приближающейся дружине сына, он загремел надтреснутым голосом:
   - Вы что, глупые щенки, решили подразнить медведя?!
   - Отойди, отец! - грозно крикнул Хейдрек, обнажая меч. - Позволь мне и моим спутникам покинуть фьорд. Не заставляй меня поднимать против тебя оружие!
   Лицо конунга от гнева сделалось красным, как вареная свекла. Эйнар Коготь поспешил догнать отца и коснуться его руки, но тот отбросил его от себя.
   - Хейдрек! - позвал Эйнар взволнованно. - Остановись! Кому ты грозишь железом? Отцу, что вскормил и воспитал нас?
   - Уйди с дороги! - ответил ему Ястребиная Бровь.
   - Ах ты, сосунок, забывший узы крови! - Укси окончательно потерял терпение.
   Казалось, два враждующих потока должны были вот-вот ринуться друг на друга. Однако Укси снова медлил, не отдавая приказа. Желание кинуться в схватку и подавить бунт силой охлаждалось сомнениями. Теперь конунг боялся удара в спину витязей с Острова Ругов. Пользуясь тем, что воинство Непоседы отодвинулось назад и развернулось боевым порядком к солеварне и холмам, руяне поспешно выгрузились на настил гавани. Пятеро побратимов даже издали видели, как полыхают огнем глаза Мстивоя, Хумли Скалы и Старкада.
   Укси, меж тем, уже принял свое решение.
   - Слушай меня, проклятый отщепенец, чтоб старуха Хель выпила твои глаза! - закричал он Хейдреку. - Сегодня я докажу всем, на чьей стороне правда и боги. Дерзнешь ли ты выйти против меня в честном бою?
   Вопрос этот застал Ястребиную Бровь врасплох.
   - Остановись, - потянул его за рукав Рогдай. - Худое дело, решать железом спор с родным отцом. Пролив его кровь, ты не заслужишь славы у людей и поддержки среди богов.
   Хейдрек резко выдернул свою руку.
   - Иного пути у меня нет. Воистину, даже Форсети, Разрешитель Распрей, не смог бы уладить миром этот спор.
   Вислоусый возникшую заминку истолковал по-своему.
   - Я так и знал, что мои сыновья - ни на что не годные мешки с костями, - он с отвращением сплюнул на землю. - Эйнар способен лишь ползать на брюхе и юлить, а ты - прятаться за спинами своих обормотов, этих отбросов Торгейр-фьорда, чтоб размозжила им башки палица Черного Сурта!
   Хейдрек Ястребиная Бровь раздвинул тесный ряд хирдманнов и выступил вперед.
   - Я принимаю твой вызов, отец! Мы будем биться на глазах наших дружин, пока один из нас не испустит дух и не уйдет к Повелителю Битв.
   - Сопляк! - взревел Укси. - Ты надеешься победить? Но если моя секира Стюрмир заберет твою никчемную жизнь, все твои люди сложат оружие. Согласен ты на такой уговор?
   - Я согласен, отец! - сообщил Хейдрек. - Но у меня есть свое условие.
   - Ты смеешь ставить мне условия?! - Укси уже брызгал слюной.
   - Только одно, - невозмутимо проговорил Хейдрек. - Если я возьму верх - мы спокойно погрузимся на корабли, и никто из твоих людей не задержит нас. Если ты убьешь меня - мои хирдманны склонятся перед тобой, но ты отпустишь ругов. Позволь им отплыть из фьорда и не чини преград.
   Вислоусый недовольно махнул рукой, надевая шлем.
   - Будь по-твоему. Ступай ко мне! Одноглазый заждался тебя. Или страх уже грызет твои потроха?
   Хейдрек прокричал боевой клич, призывая Тюра, искуснейшего среди Асов ратоборца, и прыгнул вперед, прикрывшись щитом и обнажив меч. Укси сделал навстречу несколько широких, но неспешных шагов, твердо ставя ноги, одетые в кожаные сапоги с роговыми пуговицами. Его большие руки покручивали Стюрмир, отливающую на солнце звенящим светом.
   Отец и сын сошлись на просторном участке свободной земли, прицеливаясь взглядами. Как и следовало ожидать, Хейдрек первым устремился в схватку, рассчитывая на свои молодость, ловкость и быстрые руки. Со стороны он был похож на кречета, наседающего на большого быка, угрожающе раздувающего ноздри. Клинок его засвистел с голодным, хищным звуком, но Укси просто отмахнул его топором, выбив искры. Хейдрек зашел с другого края, метя то в голову, то в ноги, однако конунг сбил его атаки обухом, как сбивают мух. Вслед за тем он так раскрутил свой Стюрмир, что сын шарахнулся от широкого лезвия, как ошпаренный, едва убрав голову. И все же, Вислоусый успел перевернуть свою страшную секиру на излете и приложить лицо противника концом рукояти. Хейдрек густо сплюнул на землю кровь из разбитых губ.
   - Ты все еще слишком неуклюжий, малыш, - подначил сына отец. - Несмотря на то, что лучшие мечники фьорда тратили свое время, вбивая в тебя благородное искусство.
   Ястребиная Бровь огрызнулся еще несколькими выпадами, разгорячившись, но вовремя остановился. Он понял, что отец просто дразнит его, чтобы заставить делать ошибки. Хейдрек стал бить обдуманнее, не распыляя сил, но и не ослабляя напора. Клинок его так и клевал Вислоусого, не позволяя тому перевести дух. Вот уже багряный разрез появился на бедре конунга. Казалось, Хейдрек близок к успеху, а меч его верно движется к цели, выискивая бреши в обороне отца. Однако сын конунга слишком увлекся, не успев убрать щит от мощного громового удара. Укси одним махом секиры расколол его пополам, заставив противника отступить.
   Хейдрек отпрыгнул, стряхнув с руки обломки. Лишившись надежного прикрытия, он вынужден был защищаться от обезумевшего отца. Укси рубил, как дровосек, сметая все на своем пути. Свистящее дыхание его было похоже на завывание ветра. Хейдрек пробовал еще отбивать эти напористые атаки, но с каждым мигом пятился все дальше. Переливающаяся, словно янтарь, Стюрмир уже снесла шлем с его головы и распорола бок кольчуги. Сын конунга слабел, а отец смеялся в усы.
   - Прими, малыш, свою участь! Это мой последний подарок тебе - почетная смерть от Грозной Секиры, хоть ты и не заслужил ее. Там, за столом героев, будешь хвастать тем, что пал от руки настоящего воина.
   Хейдрека шатало - ноги предательски заплетались. Все-таки Укси, сохранив в бою главные силы, был слишком силен для него, несмотря на свой возраст. Мельком поймав взгляды руян, в которых читалась обреченность, и, заметив понурые лица своих хирдманнов, Ястребиная Бровь вдруг ткнулся спиной в широкий столб. Он еще успел удивиться, откуда появился здесь этот злосчастный кусок дерева? А Вислоусый, торжествующе подняв наличник шлема, крепче перехватил Стюрмир двумя руками. Роковой удар уже сорвался с блестящего лезвия - но никто не понял толком, что произошло потом. Ни конунг, застывший с открытым ртом и рукоятью ножа, торчащего у него из глаза, ни наблюдатели, ни сам Хейдрек. Только позже люди, видевшие эту схватку, припомнили, что сын конунга почему-то перекинул меч в левую руку, а правую запустил за пояс. Отец еще сумел отбить восходящее движение его клинка, но бросок ножа второй рукой пропустил. Так и замер с гримасой удивления на лице.
   Однако секира Вислоухого падала слишком быстро, слишком неотвратимо. Могучей руке хватило силы довести до конца начатое движение. Ястребиная Бровь попытался убрать голову, но было поздно. Широкое лезвие Стюрмир рассекло его шею. Конунг и его сын рухнули разом -- словно две треснувших судовых мачты - рядом друг с другом.
   Хирдманны с обеих сторон безмолвствовали долго. До них еще не дошел смысл происходящего. И тогда над местом поединка выросли щиты и копья ратников Торкеля.
   - Все видели? - громко вопросил Упрямый. - Ваш конунг мертв. У вас есть выбор, - он повернулся к херсирам, лендрманам и воинам Непоседы, - биться против меня, вашего законного повелителя - или склониться перед моей волей. Тогда все вы сохраните свои головы, а в будущем, клянусь железными рукавицами Тора, получите достойную добычу! Обещаю, что теперь каждый свободный человек Торгейр-фьорда будет вновь брать равную долю в походах, как получат ее и семьи тех, кто не вернется домой из набегов.
   Колебания хирдманнов Укси Вислоусого были недолгими. После смерти старого конунга никто не пожелал сражаться за его интересы. Первым убрал меч в ножны Эйнар Коготь.
   - Я подчиняюсь воле старшего брата! - объявил он перед всеми. - Вверяю себя в руки победителей, и пусть на этом наша вражда закончится. В наших силах избежать большого кровопролития и гибели многих достойных мужей.
   С ним согласились как херсиры Непоседы - Гейр Меченный и Серли Олень, так и воины Хейдрека.
   - Я думаю, нам лучше поскорее распрощаться с Торкелем, - прошептал Рогдай. - Пока его тоже не посетила мысль завладеть "Скакуном Солнца".
   Энунд согласно кивнул головой.
   - Упрямый оказался хитрее и прозорливее всех. Дождался, пока отец и сын поубивают друг друга - и пришел заявить свои права. Боюсь, что будущее Скании -- за правителями, подобными ему...
   По дороге к пристани Бови Скальд оставался задумчивым и грустным.
   - Что с тобой? - поинтересовался Раздвоенная Секира.
   - Все же нож Гаука, Лавового Человека, сослужил свою службу Хейдреку, - ответил Скальд. - Видно, он и впрямь заговоренный. Укси был великим воином. Если бы не магия сейда, заключенная в железе ножа, он сумел бы от него увернуться.
   - Даже если это и так, Хейдреку это мало помогло, - пожал плечами Людогост. - Теперь отца и сына примирила смерть. Надеюсь, Торкель проводит их достойно в чертоги предков.
   Кормчий невольно вздохнул.
   - И все-таки, жаль, что с нами не будет этого отважного парня и его людей. Не суждено ему увидеть Край Света, а сказителям сложить песни о его подвигах. А ведь дружина Хейдрека не помешала бы нам в походе. Как и его ладья.
   - Так судили боги, - Бови Скальд развел руками. - От нас тут ничего не зависело.
   Уже спускаясь к судовому причалу, Скальд в последний раз оглянулся.
   - Пусть будут благосклонны к тебе, Ястребиная Бровь, и Один, и Хель. Надеюсь, Владычица Мертвых не захочет заточить тебя в своих сумрачных теснинах, хоть ты и поднял меч на своего родителя, а отпустит к Всеотцу. Там, за столом удальцов, твое место по праву. Прощай, сын конунга, и прими нашу благодарность за все, что ты для нас сделал.
   Глава 14. Харальд Боезуб.
   Всю дорогу до места, где пристала ладья данов, Гостомысл молчал. Молчали и спутники, не делая попыток завязать разговор. Предложили лишь лепешку с куском вяленой оленины на кратком привале, но княжич отказался.
   На галечной отмели, возле которой скалил морду темный от смоляного вара дракон, дожидались другие даны. Гостомысл спешился и легко поднялся на судно по сходням. Ему указали на нос. Там он и встал, глядя на холодные в своем безразличии воды. Хотелось заплакать от жалости к себе, но княжич знал, что нельзя терять достоинство. Усилием подавил слабость.
   Слышал за спиной, как люди на румах обсуждают его. В нагромождении острых, как сталь, и таких же твердых слов чужой речи отличал свое имя. Ладью столкнули на воду, забулькали-заплескали весла. Гостомыслу вдруг показалось, что происходящее с ним -- нереально. Стоит только смежить веки, тряхнуть головой -- и пропадет пугающее видение. Исчезнут чужаки с колючими взорами, растворится чужая ладья, влекущая в край иных, непонятных порядков...
   Княжич попробовал представить, что ждет его дальше. Ум рисовал контуры причудливых хоромов старого конунга. Потом, резко обрывая нить, принимался шарить вокруг в поисках побратимов. Не найдя -- гадал, где они сейчас и что видно с борта их ладьи.
   - Не кручинься, княжич, - на плечо Гостомысла легла тяжелая рука. Звук словенской речи заставил вздрогнуть. - При дворе Харальда нынче обретается немало твоих сородичей. Одни там -- своей волей, другие -- чужим принуждением. Ты не будешь одинок.
   Гостомысл обернулся.
   - Вождь данов всегда был нам врагом, - сказал, изучая широкого плечами человека в стеганной куртке с боковой простежкой, к опояске которого был подвешен чекан. Русый волосом, светлый лицом, будто резанным из молодого явора, незнакомец излучал настоящую, искреннюю теплоту. Она была в его словах, в глазах цвета морской волны.
   - А ты сам? - решился узнать княжич. - Чьей волей здесь?
   - Да как и ты. Словом других, не своим желанием. Тому уж десять весен, как Родевид-кован повернул мою судьбу. Из надобности поменял меня на именитого мужа с берега данов. Под призором ближников Харольда я возрос и окреп. Научился видеть мир вширь и вглубь -- не оком, разумом. Только цену той мены не постиг по сей день. Едва ли прибавила она ладу меж нашими племенами.
   - И в боях был? - спросил княжич с тоской, будто камень лег на сердце.
   - Доводилось. Но жизней одноземельцев не брал, коли ты об этом. Харальд достаточно мудр, чтобы не допускать такого. Мудрость конунга растет из корня прожитых лет. Ограждая заложника от искушения выбора в час сечи, он не рискует получить меч в спину. Говорят, - ратник присел возле Гостомысла на сундук, - прежний обычай слал заложника на смерть при нарушении мира. Ныне жизнь ценят больше. Пестуя заложного, как своего -- находят ему дело. Ведь выросший в опеке, всегда послужит благу. Мертвый же не служит живым. Так-то, княжич. Бывает, заложным людям надевают на шею рабский ошейник. Такое я тоже видел, но лишь дважды.
   - Как твое имя? - догадался спросить Гостомысл.
   - Ратибор, прозванием Руянин. Себя можешь не называть. На этом деревянном коне нет тех, кто о тебе не слышал. Хоть ты самый юный средь нас.
   Присутствие Ратибора придало Гостомыслу душевных сил. Он вновь был не одинок.
   Морской путь, отделяющий землю фьордов от берегов данов, занял три дня. Дул попутный ветер, на север шагало лето - нежаркое, дождливое, - а с севера на юг вороньей стаей летели тучи и грозы.
   Город-гард Боезуба величался Рибе. Он сидел у устья Рибе-реки и на берегу Варяжского Моря. За пристанью залег долгий земляной дом. В нем жили дозорные, с восхода до зари следившие за морем, чтобы в случае тревоги подать знак огнем. Дальше, до самого гарда, раскидались лишь пастбища, редкие рыбачьи хибарки да корабельные сараи среди сосен и сизых камней. Гостомысл чаял увидеть могучую крепость с высокими башнями в венце валов и рвов, однако был разочарован. Крепость -- круговая, из стояков-лесин в полтора человеческих роста, не имела ни башен, ни подъемных мостов.
   Эта нехитрая ограда прятала кузни, кожевни, склады и -- обиталище конунга и его ближней дружины. Тут снова княжич испытал огорчение. Ни расписных хором с гридницей, подобных руянским, ни даже терема, как в родном Звонце. Жилищем Харальду был приземистый дом с односкатной кровлей, справленный по образцу общинных домов данов. Всего один ярус, одна большая горница в середине и множество мелких клетей по концам. Узкие оконца не освещали, а вытягивали дым нескольких очагов. Горница-цале являлась горнилом, в котором кипела вся жизнь сродников, друзей, женщин и воинов конунга Боезуба. Доселе Гостомысл не видел столь обильного многолюдства под одной крышей.
   Форни Краснолицый и Ратибор Руянин почти силой прокладывали себе дорогу, чтобы представить княжича владыке данов.
   И снова ожидания Гостомысла оказались обманутыми. Он уже сложил для себя образ почтенного старца в богатом наряде и с окладом пышной бороды, восседающего на золотом престоле. Этот образ разбился в один миг. Могучий воин и вождь был облачен с подчеркнутой простотой. Красная суконная куртка с белой обшивкой не имела ни золотых пуговиц, ни серебряного шитья. Лишь над сердцем подобрал крылья ворон, прошитый белой нитью, да обручье на правой руке в виде свернутого змея алело глазом-рубином. Не было и бороды -- только два витых уса-рога спускались на грудь.
   Форни привлек внимание государя голосом. Склонившийся над столом, Харальд поднял голову, приникнув к гостям цепким взглядом. Глаза у него были очень быстрые, отметилось Гостомыслу, но могли наполняться глубиной. Конунг откинулся на спинку резного кресла. Перекинулся с Краснолицым рядом фраз. Княжич прислушался с напряжением. Ратибор успел научить его нескольким словам данов в пути, однако этого недоставало. Ворох-груда угловатых, резких звуков вставала стеной на пути понимания.
   Форни умолк. Харальд смотрел на княжича в упор, подавляя своим вниманием. Вновь сделалось неуютно. Гостомысл был таким маленьким в окружении рослых людей с суровыми лицами, просоленными морем, высушенными ветрами, порубленными железом. Захотелось съежиться, спрятаться за надежной спиной Ратибора. Княжич не уступил робости. Напротив -- с отчаянно решимостью сделал шаг вперед и подчеркнуто дерзко поклонился Боезубу.
   Даны зашептались, растягивая рты в улыбках. Кто-то хмыкнул. Руянин тотчас придержал Гостомысла за плечо, успокоил.
   - Форни сказал конунгу, что Эстейн Ясень уже летит в северный край на брюхе деревянного скакуна, - пояснил Ратибор шепотом. - Конунг остался доволен. А еще...
   - А еще я забыл, что сын князя варингов не знаком с нашей речью, - это молвил уже сам Харальд, легко сменив громыхающий и царапающий слух говор на родной и привычный Гостомыслу.
   - Зато знаком с речью ромеев, греков и франков! - вдруг выпалил княжич, припомнив уроки отца. Не удержавшись на этом, добавил: - Также умею управлять ладьей и ездить верхом!
   Харальд довольно улыбнулся углами морщинистых губ. Следом оживились остальные даны.
   - Ты привез мне бесценного удальца, - Боезуб похвалил Форни. - Чистое золото!
   Это прозвище, Рен-голд на языке данов, мгновенно и крепко прилепилось к Гостомыслу. Княжича усадили за стол. Пододвинули бронзовое блюдо с лососиной, наполнили кубок.
   - Мой дом и моя земля не темница для тебя, сын князя, - надтреснутый, но чуткий голос Харальда искал дорогу к разуму Гостомысла. - Никто не собирается неволить твою плоть, ставить преграды вольности духа. Я всего лишь беру тебя под свою опеку по праву старшего, изведавшего все края Срединного Мира. Нам не будет в тягость общество друг друга. К твоим услугам -- любые радости, достойные твоего положения. Среди моих соратников ты непременно найдешь хороших товарищей и мудрых наставников. Они скрасят твое пребывание в Данланде.
   Бодрый гомон и веселье в зале смолкли, едва слуги ввели нового гостя -- нежданного, непрошенного. Подобный длинному высохшему ясеню, человек в черном шелестел полой длинного одеяния. Его вид резал глаз. Точно ворона очутилась в стае соколов. Взор Харальда, еще недавно казавшийся неисчерпаемым, обмелел в один миг.
   - Ветер морских дорог привел к нам служителя Белого Христа, - на лбу и переносице конунга прорезались морщины. - Что ж, за этим большим столом найдется место и для такого почтенного человека.
   Августин оглядел людей вокруг Харальда, не упустив Гостомысла.
   - Ты знаешь, для чего я здесь, - сказал с усталой строгостью.
   - Садись, проповедник, - конунг смирился с неизбежностью трудного разговора. - Дай отдых ногам. Желаешь ли ты говорить со мной здесь и при всех моих хирдманнах? Или выберешь более удобное место и удобный час?
   - Время дорого. Я буду говорить сейчас, - монах опустился на скамью подле Боезуба. - У больших правителей обычно короткая память. Потому я пришел напомнить тебе о твоих обязательствах: перед королем Карлом и передо мной. Но не только это.
   - Что еще? - справился Харальд пустым голосом.
   - Хочу просить твоего пособления. Речь идет о союзе с князем кривичей Сбыславом, который тот жаждет скрепить с тобой всеми чаяниями своего сердца. Я готов стать посредником между вами в этом важном деле. Соединить вашу силу и волю во благо общих для нас интересов.
   - Я слышал о нем, - Боезуб наклонил голову на бок. - Сбыслав потерял часть своих южных земель. Теперь он боится утратить расположение своих друзей из Страны Всадников.
   - Это так, - подтвердил Августин. - Ему нужна твоя поддержка.
   Конунг не задумался над ответом.
   - В этом не вижу преград. Пусть Сбыслав пришлет к моему двору своих посланников. Он получит то, что просит.
   Августин прикрыл глаза с легкой снисходительностью.
   - Чего еще ты ждешь от меня? - Харальду стоило труда скрывать свое недовольство. - В нарушении каких обязательств винишь?
   - Мы не раз говорили с тобой о них, король Харальд, - взгляд монаха сделался немигающим. - Это право служителей Церкви Христовой вести проповедь во всех твоих владениях. Без препятствий со стороны твоих подданных. Ты обещал мне. Обещал по соглашению с королем Карлом, ведь военной помощью августейшего Государя ты взошел на престол.
   - Когда и где я отказался от своего слова, проповедник? - поднял бровь конунг.
   - Я проехал по всей твоей стране, - Августин с осуждением всплеснул руками, - но нигде не встретил места, где страждущий мог бы припасть к алтарю для свершения молитвы!
   - Ты сказал при нашей прошлой встрече, - напомнил Харальд, - что всякий дом, где поминается имя вашего бога, уже его храм. Каких еще храмов ты просишь у меня?
   - В том и дело! - Августин встрепенулся. - Ни разу я не слышал, чтобы хоть кто-то здесь славил Господа небесного, стремясь обрести в его имени душевное исцеление!
   Харальд ответил пренебрежительным взглядом:
   - Упрекай за то не меня -- людей. Если они не хотят впустить в сердце твоего бога, я за них это не сделаю.
   - Люди выбирают дорогу, по которой ведут их пастыри, - возразил Августин. - Стало быть, ты препятствуешь ведению проповеди Христовой! Где носители Слова Божьего? Ни одного из них не увидел я в твоем краю.
   - Не очень-то они и рвутся к нам, - усмехнулся кто-то из окружавших конунга хирдманнов.
   Августин не смутился.
   - Я здесь, - подчеркнул веско. - Мне позволишь, король Харальд?
   Конунг пожал плечами.
   - Ходи, где хочешь, и говори, что считаешь должным. Я не умаляю твоих прав и твоей воли, ведь ты -- посланник короля Франконии. А вот в твоих собратьях, служителях Белого Христа, жители Данланда не нуждаются.
   Монах не возразил.
   - Я понял тебя, король Харальд, - молвил он с легкой насмешкой. - Такого могучего правителя мало занимают вопросы веры. Но я могу поведать тебе о делах, которые не оставят равнодушия в твоей душе.
   Глаза Боезуба загорелись. Уловив это, монах продолжал:
   - Тебе уже известно, что Карл разгромил варнов на востоке и привел к покорности князя вильцев Драговида. Ныне там его власть, его закон. Но расколов широкий хребет врагов Господа и императорской власти, августейший государь покуда бессилен свернуть им шею -- северное побережье крепко держат свеи! С ними в единстве Остров Ругов. Именно туда сейчас стекаются все, кто не желает признавать Карла. Свеи и руги стоят за свой закон. И -- с охотой принимают беглецов. У тебя, король Харальд, есть выбор: примкнуть либо к ним, либо к франкам. Только, во имя Господа, не ошибись в своем решении!
   Конунг сплел искривленные, затвердевшие от дерева и стали пальцы.
   - Столь удачливый в битвах на суше, король Карл до сих пор не сумел показать настоящей силы на море, - молвил он. - Великая Пашня Вод смеется над потугами франков оседлать ее спину.
   Августин словно не заметил промелькнувшего в словах Боезуба презрения.
   - Потому император предлагает тебе стать морским крылом его боевого союза. Тебе же он обеспечит непробиваемый сухопутный тыл. Думаю, ты уже оценил пользу такой дружбы.
   - Я видел ее плоды, - согласился Боезуб. - Как вижу сейчас другое. Бессильный дотянуться до своих врагов за морем, твой владыка хочет это сделать моими руками.
   - Постой, - возразил Августин с деланными удивлением. - Но разве мы говорим о разных людях? И свеи, и руги никогда не ходили в твоих друзьях, а споры с ними ты извечно решал сталью. Или не Сигурд оспорил твою власть, вырвав из-под твоей длани обширные земли? Разве не он сманил под свое знамя могучих воинов, служивших прежде тебе?
   - Это наши, семейные размолвки, - отмахнулся Харальд. - Они не касаются Карла. Мы может щедро пускать кровь друг другу, а после усесться за один стол, за пенным кубком поминая, как рубились мечами, состязаясь в доблести. Скажи мне о другом, проповедник. Я помню, как ты покинул нас, преисполненный решимости обратить к Белому Христу сердца восточных вендов. Даже я, клянусь престолом Всеотца, поверил в твою удачу. Но ты вернулся назад ни с чем, да еще и принес весть о невзгодах князя Сбыслава, взывающего к нашей помощи! Что бы ему не обратиться к Карлу?
   - Я молился, чтобы Господь вразумил Сбыслава, - Августин говорил тихо, взвешенно, но в речи его проглядывала угроза. - Увы, князь кривичей не внял моему слову. Не пожелал открыть душу Господу и впустить в нее свет спасительной благодати. Я не посмел препятствовать воле Божией, ибо раз Он попустил чему-то свершиться - это было в замысле Его. Но я надеюсь, что вместо одного племени в Лоно Господне обратятся все народы северных краев. Я верю Господу своему и пытаюсь в самых казалось бы темных деяниях увидеть его промысел. Ты же в гордыне своей мнишь, будто знаешь лучше Господа своего, что истинно хорошо, а что - дурно!
   - Избавь меня от таких рассуждений, - жестом отстранился конунг. - Я в них не силен. В пору юности, когда ветер дорог носил меня по свету, я видел человека, разум которого был широк, как водная пучина, и глубок, как подземные чертоги Хель. Вот он бы сумел тебе ответить.
   - Как его звали?
   - Было это в Варнии, а наставника величали Великим Тудуном. Обширный был мудрец. Люди приходили к нему утолить голод знаний.
   - Мне известен тот, о ком ты говоришь, - в тонкой улыбке Августина сквозило торжество. - Известна и его судьба. Я даже знаю, что наставник варнов сам отказался от своих заблуждений и обратился к вере истинной. Он обрел прибежище в нашем Господе.
   - Великий Тудун? - переспросил Боезуб в легком замешательстве.
   - Да. Потому и ты, король Харольд, должен признать мою правоту, раз признаешь мудрость этого человека.
   - Неправда! - прозвучало с края стола. Внимавший разговору конунга и монаха, Ратибор побледнел. - Ни в жизнь не поверю, чтобы Тудун отрекся от богов.
   Августин повернул к нему голову и оглядел с внимательностью.
   - Подтвердить верность моих слов не трудно, - сказал конунгу. - О переходе наставника варнов в лоно Церкви Христовой ведомо и у моравов, и у силезян, и даже у саксов. И если, король Харальд, тебе интересна причина, я растолкую тебе. Тогда туман твоего разума рассеется перед светом истины, а в сердце зародится сомнение.
   - Сомнение в богах?
   - В их ложности.
   Конунг молчал, тяжело выдыхая через ноздри. Воодушевившись, Августин продолжил, придав голосу выразительности:
   - Вы судите о мире из преданий, оставленных вам предками. В них говориться о начале мира: о пустоте, из которой произросло все - и боги, и люди, и все твари, и земля, и небо. Откуда взялись эти ветхие сказы? Едва ли кто-то уже вспомнит. Что в них правда, что ложь -- тоже давно забыто. Но столп веры Христовой -- в живом свидетельстве. Бог истинный сошел на землю в облике человеческом и сам говорил с нами на нашем языке. Он оставил нам свой Завет.
   - Говорил с тобой? - Харальд приподнял брови в насмешке.
   - Со мной, и со всеми, верящими в Него, он говорит в наших душах, - поправил Августин, не замечая широких улыбок данов. - Словами же человеческой речи он говорил с основателем нашей Церкви. Это было тому назад несколько сотен лет. Весь путь Христа в его земном воплощении -- пример жизни для каждого его последователя.
   - И что же? - расспрашивал Боезуб. - Ты следуешь этому примеру?
   - По мере сил, - Августин потупился. - Я следую Его скромности, Его терпению, и пытаюсь постичь Его мудрость.
   Харальд разжал пальцы и потянулся к кубку.
   - Я не знаю, кем был тот малый, которого ты столь громко возносишь за моим столом. Если рассудить, он вполне мог быть достоин и пламенных речей, и подражания. Пусть так! - конунг шумно отхлебнул. - Но время -- бездна, пострашней черной пучины Утгарда. Оно стирает следы. Откуда ты знаешь, что дошедшее до тебя знание и учение не поменяли своего содержания, как меняет волна контуры береговой линии? Откуда знаешь, что смысл их не подменили с умыслом, как делают это на торге ловкие торговцы, подсовывая дрянной товар под видом ценного?
   - Мне свидетельствуют о том мой разум и мое знание жизни, - убежденно отвечал Августин. - Господь оставил нам важные заповеди. Главная из них о любви. Может ли что-либо быть важнее этого?
   Харальд вновь откинулся на спинку кресла.
   - Я плохо знаком с учением твоего бога. Но кто-то говорил мне, что он был одинок. Тебе не кажется странной такая любовь, проповедник? Любовь, не дающая плодов.
   - Плоды небесной любви - не в потомстве, - возразил Августин.
   - Однако самые рьяные последователи твоей веры по доброй воле отказываются и от земной любви, и от продолжения своего рода. Если бы все люди Мидгарда следовали таким заповедям -- человеческий род давно бы пресекся. Ты говоришь о любви... Но твой бог одинок и он бог одиночек! Где же тут любовь и к кому? Что получит идущий этим путем?
   - Он исполнит волю Божию и постигнет Его мудрость! - без запинки выговорил Августин.
   - Я не понимаю, - признался Боезуб. - Это какая-то диковинная мудрость, проповедник. Мне она видится бесплодной, как песок пустыни, где не могут расти деревья. В чем смысл ее постижения? И что потом? Скажи мне, не лукавя: оставишь ли ты хоть что-то после того, как дыхание жизни покинет твою плоть?
   - Не плотью единой живет человек, - не отступал Августин. - Он живет духом. А дух наследуется в учениках, в деяниях, в книгах и преданиях. Тебе ли не знать? Вы: даны, свеи, гауты вдохновляете себя преданиями о своих великих предках. Но разве среди них нет тех героев, кто не оставил по себе потомства? Сигурд, сраженный рукой убийцы? Синфиотли? - монах блеснул своим знанием северных сказаний. - Однако имена их вы помните и прославляете. Оставить сына, не способного продолжить твое дело - или же оставить учеников, своих продолжателей - что ты сочтешь важнее?
   - Ты задаешь трудный вопрос, проповедник. На него у меня нет готового ответа. Ступай, я обдумаю и твои слова, и твои просьбы. Радбар! - конунг окликнул Руянина, сидевшего мрачнее тучи. - Позаботься о наших гостях. А сына князя варингов я вверяю твоему попечению до возвращения Эстейна.
   Монах, Ратибор и Гостомысл покинули большой зал. Через полутемные клети вышли из дома, где лица их обдало влагой морских ветров.
   - Я хочу знать, - здесь Ратибор посмотрел на Августина в упор. - Это правда? Великий Тудун ныне почитает бога христиан?
   - Не сомневайся в этом, - монах ответил таким же пристальным взглядом. - Почему это волнует твое сердце? Ты иного рода, нежели варны.
   - Наши боги -- едины, - твердо ответил Ратибор. - С их именами мы идем по дорогам жизни. А теперь ты зовешь тех, чье дыхание мы ощущаем внутри себя, ложными?
   - Ваши боги созданы людьми, - терпеливо, но убежденно промолвил Августин.
   - А ваш Бог?
   - И наш, разумеется, тоже, - улыбнулся монах снисходительно. - Он ведь сам был человеком, а потому его плотская природа, конечно, от человека. Но его глазами на наш мир смотрел сам Созидатель: Альфа и Омега всего, во что ты неизбежно упрешься, постигая этот мир, и к чему ты придешь, ища продолжения и смысла своих деяний.
   Ратибор глубоко вдыхал морской воздух. Казалось, он забыл о своих спутниках, но в глубине души отчаянно искал, как возразить монаху. Слова не шли - Ратибор куда более был привычен изъясняться на языке мечей, нежели древних писаний.
   У клетей, отведенных гостям хозяином хором, Гостомысл с облегчением расстался с Августином. Тяжесть и настороженность не отпускали ни на миг, пока монах говорил. Довлел над разумом княжича и его взгляд -- липнущий, словно утренняя морозь, обволакивающий, как туман. Даже в беседе с Ратибором, Августин не ослабевал своей незримой хватки, удерживая Гостомысла краем глаза.
   Доставшаяся княжичу комнатка сперва подавила теснотой, скудностью убранства. Осмотрелся -- стены толсты, проложены торфом и землей. Пол -- замощен сухим камнем. Оконце мелкое и выходит на овчарню. Кроме лежанки с камышовой подстилкой и шерстяным одеялом, была узкая лавка и сосуд для умывания из мыльного камня с чистейшей ледяной водой.
   Примерившись глазами к новому обиталищу, Гостомысл вдруг улыбнулся. Едва ли придется проводить здесь много времени, понял он. И не ошибся. Лишь поспел умыться, как Ратибор вернулся за ним, чтобы доставить в большой дом конунга.
   Ужин княжич запомнил плохо. Все говорили на чужом языке, и хотя ухо уже цепляло знакомые слова, смысла криков и здравиц Гостомысл пока не понимал. Что-то пели сказители, потом Харальд приветствовал двух молодых людей, видно, своих родичей - их представили всем собравшимся. Пировали в полутемной зале, где Гостомысл впервые увидел конунга. Теперь всюду горели огни, трещал открытый очаг. В красных отсветах выступали испещренные резьбой опорные столбы, щиты и шкуры на стенах. Даны заполнили весь зал: сидели за большим столом, за малыми составными стольцами, принесенными с собой, за досками, стоящими на козлах. Поглощая оленину и жареную треску, похвалялись и сдвигали чары, пока вокруг них вились слуги и служанки, поднося рога с вином и кубки с пивом. Августина на пиру не было.
   Добравшись до своей комнатки, Гостомысл уснул, как убитый. Поутру Харальд вновь потребовал его к себе.
   - Князь Сбыслав взял изрядную власть в далекой Гардарике, - делился думами-планами Харальд, вперив взор в Ратибора. - Там у него верх, там его сила. Ты сам слышал -- о том вещал наш служитель Распятого Бога. Сбыслав готов точить мечи против Сигурда, если мы поможем ему сломить спину его собственных врагов. Двум славным конунгам не зазорно подружиться, клянусь обоими воронами Всеотца!
   Ратибор согласился кивком головы.
   - Меня всегда боялись и уважали люди в разных пределах света, - продолжал конунг. - Но не за умение нанести точный удар и не за беспощадность к противнику. Я всегда быстро думал, Радбар, и везде успевал раньше других. Пока мои соперники готовились к схватке, я уже брал их за горло. Секрет победы -- в верном расчете! Именно эту науку завещал конунгам многомудрый Бог Рати. Потому -- ты поедешь к Сбыславу немедленно. Узнаешь все о его врагах и условиях, на которых мы можем с ним поладить. Лучше тебя никто не справиться с таким поручением -- ты говоришь на языке вендов, и ты не беден умом. Вот только спутником тебе будет наш проповедник... Еще он хочет, чтобы с вами отправился княжич варингов.
   Гостомысл встрепенулся.
   - Да-да, Ренгольд, - по-отечески улыбнулся ему Боезуб. - Собирайся в дорогу! Ты не пленник, ты вольный сын вождя, пирующего ныне в небесных чертогах. Желаешь ли ты прокатиться на хребте деревянного змея на восток? Вижу, что да. Там, где студеные волны Венедского Моря разбиваются о лесистые берега необъятной земли, живут племена, говорящие на одном с тобой языке.
   - Я знаю, - живо откликнулся княжич. - У нас гостили люди из тех краев.
   - Тем лучше, - благожелательно молвил Харальд. - Ну а ты, Радбар, пригляди за юношей. Чувствую, у слуги Распятого Бога свои виды на него...
   Ратибор ответил молчаливым поклоном и увел княжича за собой.
   Утром про Гостомысла как будто все забыли. Умывшись и одевшись, он отправился в главный зал, чтобы подкрепиться. Здесь его ждала невеселая картина. Люди спали вповал после вчерашнего пира -- где кого застигло забытье. Кто-то сумел добраться до полатей у стен, кто-то ткнулся лбом в стол, опрокинув кубок. Но больше было распластавшихся прямо на проходе или под лавками. Кислый запах хмельных паров висел в воздухе. Могучие хирдманны Боезуба раскатисто храпели и сотрясали зал клекотом дыхания.
   Перешагивая их тела, Гостомысл добрался до кухонной перегородки. Здесь запахи были лучше. Среди густого чада сочились ароматы готовящихся блюд. Княжич рассмотрел пышущий жаром очаг, обложенный камнями. Один его край загораживала плоская плита, на которой уже зарумянились овсяные лепешки. Другой уходил в глубокую яму, где на углях запекали мясо. Слуги усердствовали среди чанов, котлов и горшков: чистили сайду, варили молочную кашу, мыли грязную посуду.
   Княжич замер в растерянности. Он не знал, как попросить, чтобы его накормили. Никто не обращал на него внимания. Внезапно за спиной зашуршали полы длинных одежд. Обернувшись, Гостомысл уперся в высокую фигуру Августина. При виде его аппетит пропал сам собой.
   - Здесь слишком дурно пахнет, чтобы благородный человек мог долго тут находиться. Пойдем на свежий воздух, - пригласил монах.
   Гостомысл не дерзнул отказаться. Вдвоем они вышли из дома и сели на лавку возле пустыря, за которым вытянулись коровники и конюшня.
   - Ты боишься меня? - с улыбкой спросил Августин.
   - Нет, - солгал Гостомысл, хотя на самом деле отчаянно боялся человека в черном, почему-то вызывавшим воспоминания о гибели отца и Звонца.
   - Вижу, тебя немало напугали рассказами обо мне и моих собратьях по вере. Однако ты князь. Князю не пристало судить опрометчиво, исходя лишь из досужих россказней.
   - Я знаю достаточно, чтобы понять: от вас вряд ли стоит ждать хорошего, - в ответе Гостомысла звучал вызов.
   Но собеседник ничуть не разгневался, лишь громко рассмеялся.
   - Что же ты о нас знаешь?
   - Вы учите покорности своему господину, - перечислял княжич. - Вы делаете из людей рабов. Вы посылаете своих рабов покорять тех, кто еще свободен!
   - Получается, ты о нас почти ничего не знаешь, - Августин резко стал серьезным. - Не покорности мы учим, а смирению, а это -- большая разница.
   - В чем же разница?
   - Смиряться может только тот, кому есть, что смирять. Жалкие и забитые рабы не могут смирять себя - они уже покорились своей судьбе. Тебе, как князю, будет полезна эта наука. Смирение подразумевает умение сдерживать свои порывы плоти, порывы души - ради высшей цели. Не гнев должен владеть тобой - ты должен управлять своим гневом. Опять же, князю это надлежит особенно хорошо знать, ибо гнев княжеский может обернуться большим несчастьем для его подданных.
   Гостомысл сглотнул слюну, думая о завтраке, но заставил себя прислушаться. Августин как будто угадал его мысли:
   - Быть может, ты слышал и о нашем обычае поститься. Ты знаешь, как бывает силен голод. В самые голодные годы люди убивали ближних ради куска хлеба, а то и начинали поедать своих сородичей. Но если ты держишь плоть в узде, приучая не страдать от отсутствия пищи, а жить привычной жизнью - не желания плоти, но решения разума и движение души будут определять твои действия. Ты не станешь вырывать корку хлеба у голодного. Ты, как князь, сможешь подняться над бедой, дабы решить: кому помочь в первую очередь, а кого усмирить, вопреки несогласию. Но если ты сам будешь жировать, когда подданные твои голодают - тебя не послушают, ибо слова твои будут лишь словами. Если же явишь пример мудрости и терпения - получишь право заставлять и указывать, как человек, преодолевший слабость плоти силой духа.
   Гостомысл был явно заинтригован. Мысли о завтраке уже не казались ему столь важными.
   - Вот что такое истинное смирение. Но ты можешь спросить - ради чего же мучить себя, отказываясь от обычных радостей?
   - Да это понятно, - нетерпеливо махнул Гостомысл. - Доказать себе, можешь ты или нет, хватит у тебя сил - или ты сдашься и не выдержишь испытаний.
   - Вот в этом и заключается разница между христианином и язычником, - строго отметил Августин. - Вы все время пытаетесь возвысить свое имя, доказать, чего вы стоите. Христианин же смиряет себя ради служения высшему. Истинный князь тоже должен смирять себя - ради служения своему народу. Так вот и подумай: если князь служит только своему народу - разные народы он никогда не объединит под одной властью. Если же ты служишь Богу - то все, кто верят в Него, покорятся тебе. Так поступил повелитель наш Карл, и теперь он владеет обширнейшей державой.
   Чем больше Августин говорил, тем сильнее разгоралось в Гостомысле любопытство.
   - Запомни: плохие и хорошие люди есть в любом народе и независимо от их верований. Есть дурные христиане, есть язычники, коих можно назвать христианами в лучшем смысле этого слова. Все это мы еще успеем обсудить в предстоящей нам дороге. Пока же -- тебе лучше подкрепиться.
   - Нет, - гордо вскинул голову Гостомысл. - Разговор с тобой способен заменить самые изысканные яства.
   На губах Августина появилась тонкая улыбка:
   - Ты прекрасно воспитан. Но пища необходима для поддержания тела и разума в твоем возрасте. Ты еще научишься управлять своими желаниями, удерживая их в узде, если последуешь за мной. Пойдем! Я найду для тебя кое-что.
   Вскоре Гостомысл сидел перед полной миской. Уплетая овсяную кашу с ломтями зайчатины, он думал о том, что проповедник, возможно, не такой уж плохой человек, каким показался сначала.
   За трапезой княжича застал Ратибор.
   - Конунг желает дать тебе напутствия перед дорогой.
   - Мы уже отплываем? - княжич с неохотой оторвался от миски.
   - Не сегодня-завтра. Харальд о чем-то договорился с монахом. Теперь научит нас, как держать речь перед Сбыславом.
   Проснувшийся конунг выглядел столь же бодрым, как и в первую их встречу. Он подозвал Гостомысла поближе.
   - Помни, что твой дом до возвращения моего сына - здесь, в Рибе, - сказал неожиданно ласково. - Плывите, и привезите мне удачу! Не жалейте слов и обещаний, дабы склонить конунга Гардарики к союзу. Его рать нужна мне.
   - Будет война? - насторожился Ратибор.
   - Да, Радбар, клянусь единственной рукой Тюра. Будет буря клинков и корм воронов. Уже много храбрецов собралось вокруг Сигурда, мечтая пустить мою кровь. Имена их известны среди морей. И соберется еще больше -- тех, кто недоволен моей властью или ревнует к моей славе. Пускай. Мы будем попирать их кости в великой пашне секир. Франки сулят помощь, но вместо дружины прислали пока лишь этого взбалмошного проповедника. Может решили, что его язык острее сотен мечей?
   Конунг смотрел Ратибору в глаза, ожидая улыбки. Продолжил:
   - Да и то, если рассудить: какая помощь от франков на море? Мне надобны деревянные птицы Сбыслава и его умелая рать. Он правит кривичами, владеющими устьем Дюны. С этого края к нам прежде являлись охотники за добычей. Сбыслав нужен нам как крепкий меч против Сигурда, но и как щит против иных, голодных племен.
   - А Руяне? - в вопросе Ратибора звенела тревога.
   - С ними у нас договор. Вы напомните о нем Родевиду, когда посетите Остров Ругов по пути. Только пригляди за нашим удальцом, чтобы не упорхнул со спины деревянного скакуна! Ренгольд шустрый парень.
   В глазах Гостомысла вспыхнула обида.
   - За кого ты меня принимаешь? Я дал свое слово!
   - Все мы в пору юности преисполнены гордости, будоражащей кровь. До последнего не верим, что в Срединном Мире есть силы, довлеющие над нашей волей. Кажется, сами боги не властны принудить нас пренебречь данным словом. Но мир наш опутан сетью Локи Коварного. Происки Хитреца поражают наши сердца через речи других людей, дурманят разум соблазнами... Не успев оглянуться, мы становимся клятвопреступниками, предателями и убийцами, врагами прежних друзей. Эх, парень, ты прошел пока слишком мало дорог... - Харальд согнал с чела призрак воспоминаний. - Готовьтесь! Пашня Вод ждет вас завтра.
   Снова перед Гостомыслом колыхалось свинцовое море. Пучина бурлила, обдавая борта и палубу пеной. На ладье деться от Августина было некуда, но княжич больше не стремился его избегать. Слова монаха будили его воображение, влекли чем-то новым. Странная смесь любопытства и страха овладела им. Княжич ждал, когда монах начнет учить его обузданию желаний, управлению волей. Это казалось важным, хотя так жаль было расставаться с правом делать все, что хочется...
   Августин не торопился. Он исподволь присматривался к обоим своим спутникам. Иногда говорил о чем-то мало значимом - о море, о корабле, о Харальде и его союзниках. Вспоминал и Сбыслава, воздвигшего прекрасный город в сердце лесных владений.
   - Это правда, что вашим монахам нельзя заводить семьи? - полюбопытствовал как-то Ратибор.
   Лицо Августина затуманилось. Тень-печаль по несбыточному отразилась в глазах. Всего на миг. Потом они вновь зажглись лукавыми и насмешливыми огоньками.
   - Понять подобное может лишь тот, кому знакомо божественное озарение. А твои очи не видят дальше плотской любви. Запомни: ни одно земное чувство не сравниться с истинным служением. Стремление к Богу присуще каждому существу, за исключением отпавших от него, противопоставивших себя его воле. Мы точно так же обретаем смысл в служении высшему, как вы - в своих земных чувствах.
   - Разве любовь Лады и Сварога - земное чувство? - удивился Ратибор.
   - Про то тебе лучше знать, - Августин усмехнулся. - Если плодами его являются дети, то полагаю, да. Ответь мне лучше: что принесли ваши боги в наш мир? Страдание, тоску, неполноту. Боюсь, все они из числа первых ангелов, что отпали от Бога, ибо сочли, что могут существовать без него. И потому мир, где поклоняются этим восставшим ангелам, полон зла и жестокости, тогда как мир божественный наполнен любовью.
   Снова перед Гостомыслом забрезжили заманчивые, но неясные блики мира нездешнего. Он забыл о том, что вокруг шумит огромное море. Вспомнил Любаву, побратимов. Ком подкатил к горлу, однако княжич усилием воли сдержал слезы.
   На третий день впереди забелели меловые скалы Руяна. Когда ладья достигла причала Архоны, Августин отказался спуститься на берег, объяснив, что не пойдет туда, где поклоняются демонам. Не отпустил он и Гостомысла, которому оставалось лишь с унынием дожидаться возвращения Ратибора.
   Княжич надеялся, что Родевид явится проведать его. Он мечтал вновь поговорить с кованом, вспомнить побратимов, расспросить, как живут оставшиеся варны. Однако вместо него на пристань вслед за Ратибором явился жрец Яроок. Наткнувшись взглядом на фигуру Августина, помрачнел.
   - Еще один вестник Распятого Бога? Много вас нынче вороньем вьется над древними градами...
   Августин не удержался от ответа. Напрягся, словно перед боевой схваткой.
   - Мы, служители Господа, уже привыкли, что нас плохо принимают в ваших краях, - монах подошел к борту, однако не стал сходить на деревянные мостки.
   - Принимают по плодам ваших дел, - хмуро молвил Яроок. - А дела ваши -- сеять вражду и смуту. Потому вашу братию и не привечают больше те, кто некогда почитал вас друзьями.
   - Увы, как сказал наш Господь, "не мир принес я, но меч". Служение истине требует смелости и силы. Угождать тьме - не наш выбор!
   - Ваш выбор известен... Если бы вы предавались своим молитвам, не утверждая себя столпом единственной истины, никто не удостоил бы вас худым словом. Но вы с упорством принуждаете людей отказываться от своих богов! Следом приходят люди Карла, чтобы надеть ярмо на ослабших волей отреченцев, ибо ни силы, ни правды более нет за ними. Предавший свой род, не способен сопротивляться.
   - Так ведь правда всегда одна! - настаивал Августин. - Если люди отказываются от своих богов - значит, сознают их неистинность.
   - Или кто-то ловко опутывает их сетью хитромысленных речей. Не так ли, проповедник? - в голосе Яроока мелькнула молния. - Не зря по всем берегам Варяжского Моря потворников твоего бога зовут Змееверцами. За длинный, раздвоенный язык, с которого течет яд коварных слов, разъедающих сердце...
   Однако Августин был не из тех, кого можно было смутить или запугать. Видно было, что ему не раз уже доводилось вести споры с волхвами.
   - Не сомневаюсь, ты мудр, - заговорил он мягче, примирительнее. - А потому легко постигнешь справедливость моей веры, если сам того захочешь. Разве все в этом мире не истекает из единого начала?
   - Ты полагаешь, начало всему - одно? - брови Яроока взлетели. - Я не знаю ваших богословских писаний, но всякий, умеющий смотреть вокруг, узрит, что сущее растет из двух корней. Мужское и женское являют плоть и душу живого: людей и зверей, пчел и рыб, деревьев и цветов. Есть Небо и Земля, Свет и Тьма...
   - Я понял тебя, - Августин поспешил блеснуть своими познаниями. - Это древнее противоборство Добра и Зла, о котором писали Зороастрийцы. О нем ты говоришь? Только можно ли злое начало в мире полагать равновеликом его Творцу? Зло проистекает из неверного понимания законов Творца и из неверного их применения. Оно не существует само по себе. Мне доводилось слышать утверждение, будто добра без зла не бывает - однако добро есть то, что создано Богом и к чему надлежит стремиться человеку. Зло есть то, что Созидатель отрицает и чего человеку следует избегать. Разве это не очевидно? То, к чему следует стремиться, и то, чего следует избегать - прекрасно могут ужиться друг без друга!
   Яроок, находящий, кажется, удовольствие в споре с монахом, покачал головой.
   - Ветхий Спитама, мудрец Огненного Пути, рек не об этом. Ты, верно, запамятовал, проповедник. Он вещал, что цель жизни человека -- отражать образ Истины, Божественный Свет. Зло -- сонмище теней, заслоняющих солнце Истины. Имеющий огонь в сердце, рассеет их без труда. Но я указываю тебе на иное. Во всем, обступающем нас, видны два начала, два истока. День и Ночь, Солнце и Луна, Стужа и Жара - разве они противостоят друг другу? Это две стороны, две грани, две нераздельные части одного целого - и в то же время, они различны.
   Так же и родители сущего: Свеагор и Лада, возникли вместе из изначалия. Их любовь друг к другу привела еще зыбкий и безликий мир в движение -- появились другие боги, люди, звери, вещи. Подобно тому любовь меж мужчиной и женщиной приводит в этот мир ребенка.
   Так что же есть стезя человеческая? Я скажу, что это утверждение Лада -- равновесия меж людьми, мощенного полнотой душ. Претворив Лад -- в сердце, в семье, в роду, в державе -- человек сам становится живой Правдой, бутоном Небесного Светоча. По себе он оставляет след, которым к Правде пойдут другие. Но Лад -- соединство разума и чувства. Разум исходит от Свеагора. Чувство -- от Лады.
   Яроок взирал в глаза монаха, словно силясь пробиться через выстроенную им стену.
   - Все мы - дети Небесных Родителей, и любимы ими, как единокровные дети родителями земными, - продолжил он. - Свеагор и Лада являют нам вечный пример. Их разделенность и вечное стремление друг к другу порождают мир. А что может дать миру начало одинокое, пусть даже вечное и совершенное - но полностью лишенное стремлений и желаний? Вы жаждете уничтожить всякое различие, все сделав серым. Вы творите мир без красок и радости.
   - Ты не понимаешь! - всколыхнулся Августин. - Бог вбирает в себя Все, и этим Всем оделяет служителей своих! Только так возможно обрести истину -- познать подлинный мир в слиянии с ним!
   Яроок чуть качнул головой.
   - Разве не во власти человека нести в мир то или иное? - спросил с прищуром. - Разве подобное не дозволено -- вашим ли Богом, или нашими Богами-Родичами? Обустраивать этот мир по своему усмотрению? Или люди должны лишь отбивать поклоны, ожидая награды за усердное величание Бога?
   - Гордыня и тщетная надежда сравняться с Творцом, - презрительно дернул губами Августин. - Никогда ни один человек не возможет сотворить хоть что-то, чего не было бы в замысле Его.
   - А ты убежден, что постиг этот замысел? Что, если это твоя гордыня ведет тебя в сторону, далекую от того, что замыслил твой Творец?
   Монах открыл рот, чтобы возразить - но не нашелся, что сказать. Мыслью уперся в странное: выходило, что именно он, Августин, ныне выступал против того замысла Творца, о котором недавно сам вещал Гостомыслу и Ратибору.
   - Всю свою жизнь я служил Ему и пытался следовать Его закону, - заговорил вновь, собравшись с духом. - Знаю твердо: никто, в каких бы иных богов и бесов он ни верил, не сможет противостоять Его воле. Только следуя ей, мы исполним свое предназначение!
   - В чем же противоречие? - Яроок усмехнулся. - Разве зная высший замысел, человек не способен служить ему, пособляя в воплощении? Ты хочешь, чтобы каждый смиренно высиживал, моля своего бога все сделать за нас? Убежден, что сами мы ничего не можем?
   - Все, что ты можешь - дано тебе Единым Творцом, - упорствовал Августин. Его непререкаемое упрямство забавляло Яроока.
   - Но ведь зачем-то дано. Разве не так? Не для того, чтобы лишь восхищаться его замыслом - для претворения в настоящее!
   Августин вынужден был согласиться. Отер лоб, откашлялся.
   - Безусловно, - промолвил устало. - В меру своих сил каждый человек воплощает задуманное Создателем. И какие бы земные пути себе не выбирал -- всегда останется служителем Его воли. Вопрос лишь в том, кем в высшем замысле он будет: доброй опорой - или худой ветошью.
   - Быть может, ваш бог был мудр, - рассуждал Яроок. - И слова его звучали от сердца. Только верно ли вы их запомнили? Верно ли постигли рекомое? Несущий высшую Правду, никогда не назовет свой путь единственно истинным под небом. Вы же решили за всех, что кроме вашей правды нет правды иной. А то, чем жили люди долгую вереницу лет -- только сумрак невежества, требующий забвения! Так кто внушил вам, что об этом мире вам ведомо все?
   - Но и ты не можешь ведать всего, ведь ты -- только человек! - с новой горячностью оспаривал Августин, всеми силами разума отбивая удары слов архонского жреца. - Не можешь знать, чем живут твои боги. А твои речи о любви? Не есть ли они просто плод твоего воображения? Оглянись вокруг себя! Так ли устроен мир?
   - Я верю Богам-Родичам, - голос Яроока был глубок и спокоен, как горное озеро. - Человек приходит на эту землю только на краткий миг. Но по себе оставляет след-оттиск своих дел и мыслей. Еще оставляет потомков, что будут длить в веках его кровь и образ. Все это полнит мир, делая его ярким, как цветущий луг. Разве не для того боги привели нас сюда? Разве не для того, чтобы мы помогали им в деле каждодневного сотворения мира? Если люди решат считать окружающий их мир злым и жестоким - он станет таковым. Будут стремиться принести в него любовь - он будет совсем иным...
   - Наш Бог тоже говорит о любви, - заметил Августин. - О любви человека к ближнему и даже о любви к врагу! Прощение и примирение - вот основа любви. Именно так можно изменить этот мир.
   Яроок тихо усмехнулся в усы.
   - Удачи тебе, княжич, - сказал Гостомыслу. - Не унывай в гостях у Харальда. Учись всему, что посчитаешь важным, по мере способности. Внимай другим людям. В речах человеческих есть пустая шелуха, а есть зерна. Есть пыль, а есть блестящие жемчужины. Все это помогает воспитать ум, сделать мысль зрелой. Речи слуги Распятого Бога -- вызов разуму. Но что в них шелуха, а что зерна, смекни сам. Спорящий ради спора, закаляет лишь характер. Спорящий ради истины, роет лаз в дебрях идей к пониманию смысла. Но часто спор -- это оружие тех, кто идет к лукавым целям. Посредством ключа-слова отпирает двери чужого сердца. Не забывай об этом!
   Простившись с Ратибором, жрец удалился. Монах перевел дух с видимым облегчением. Он заговорил вновь, лишь когда под килем заклокотали морские буруны. С запоздалой поспешностью осадил вопросами Ратибора.
   - Тешу себя надеждой, что болтовня архонского старика не посеяла сомнений в твоей душе? - взгляд Августина прирос к лицу Руянина.
   - О чем ты? - тот шевельнул ресницами.
   - Я могу без труда доказать свою правоту, - голос Августина вновь стал решительным, а вид -- торжествующим. - Взгляни на владения христианского короля! Они растут каждый день, словно побеги растений, складывая кущи густого леса. А владения потворников ваших богов? Тают, точно снег под солнцем! Почему так? Да потому, что примирение и прощение - путь к единению, к жизни в мире и согласии. Вы же тщитесь отстаивать свои личные свободы, ни в чем не уступая соседу. Потому и погибаете поодиночке. Те же, кто научился смирять свою гордыню, берут над вами верх.
   - Какая может быть радость от победы тем, кто уже смирил себя и отказался от стремлений? - Ратибор пожал плечами. - Лучше пасть в бою, защищая то, что дорого - нежели объединиться с тем, кого ненавидишь, дабы терпеть побои и притеснения до конца дней.
   - Нет же! - отрицал Августин. - Важно то, ради чего все это. Терпящий побои из страха возразить -- чернит душу ядом ненависти. Такое противно и моей, и вашей вере. Если же невозмутимо сносить побои, понимая заблуждение притеснителя и в надежде наставить его на путь истинный - тогда это венец мученика, а не рабское смирение.
   - Каждый в конце пути получит то, к чему предуготован судьбой, - заключил Ратибор. - Посмотрим, кому достанется венец мученика, кому - забвение, а кому - слава среди людей...
   Глава 15. Узоры пути.
   Темно-бурый, с белыми метками, коршак висел в вышине, выкруживая жертву. Реял на крыле, острым глазом сопровождая мышь-полевку или суслика, чтобы накрыть в нужный миг гибельным броском-наметом. Всадники поглядывали на него устало. Позади остались долгие версты пройденных дорог -- пыльные стежки степи, несчитанные, немерянные, как казалось полянам. Или же сочтенные с кропотливой точностью оком-руками рачительных Итильских служцев? Доподлинно послы не знали, а спрашивать провожатых не желали. Дорога сделала языки тяжелыми, а мысли бледными.
   Шли одвуконь, меняя ездовых, исходивших липким потом на жарком солнце. В пути не праздном, взывающем к терпению и упорству, видели многие кочевья. Но послов Кий-града всюду встречали с душой, одаривая по мере богатства -- где пестротканной одеждой, где поделками местных искусников-рукотворцев, где теплыми словами, угодными слуху. Развлекали песнями, оставлявшими в памяти отзвуки горьковатых, как степная вода, мотивов, да еще грусть-печаль неохватного простора, в котором человек одинок перед лицом Вечности даже в кругу соплеменников.
   Зато в танцах, разгонявших кровь не хуже вина, огонь страсти одолевал стылое оцепенение, бывшее душою Степи. Увешанные обручьями, ожерельями и кольцами девы-наложницы вились тонкошеими лебедицами, плывущими по глади танца, будто по волне. Плескали руками-крыльями.
   Степные стойбища - вароши или фалу, как звали свои верви кочевники, - разнились обычаем, при этом стройно вставая в единый ряд образом помышления. Делило их и обличье. Зоран и Бьорн хотели запоминать по первости, да быстро остыли. Затея была сродни попытке сложить в сундук памяти все краски безмерного Моря Трав. Одни цветки рудяные, как капли живы, другие лиловые с синевой прожилок, третьи -- белее хлопьев снега: как не заблудиться в ликах и формах?
   Почти меднокожие табунщики с густым окладом темнорунных бород отличались от бледных и гололицых зверобоев, хозяев синих шатров. Щекастые, с редким волосом и гляделками-щелями погонщики крупных баранов не имели и черты подобия костистым землепашцам с пойм -- носатым и сморщенным, будто печеные яблоки.
   А люд, меж тем, отличал себя и одеждой по правилу предков: кто запашной рубахой с нашитыми галунами, кто долгим кожаным халатом, схваченным на груди медными застежками. В одном роду привечали шапки-науши с бобровой опушкой, в другом -- колпаки из плотной ткани, в третьем -- венцы-обертыши с бисером и бляшками поверху. Приречные коневоды цепляли к поясу нож и кресало, обитатели низин -- гребень и чашу. Сколь ни силься внести ряд и лад в понимание степного быта -- все одно плюнешь и махнешь рукой...
   Спустя дни пути по шляху, посланники запоминали только особенное, как то рубленные из мягкого песчаника фигуры идолов, званных здесь "ошами" - пращурами, или сторожевые вышки, сигналящие дымом.
   Натолкнулись и на засыпанные песком, густо заросшие чертополохом каменные руины.
   - Что здесь было? - заметно оживился Бьорн.
   - Будто древний город, - Вольга развел руками. - Аль крепость. Никто не скажет наверняка. Да и кому упомнить, коль насельники здешние меняли друг друга, как ветра-шатуны. Один пришел, другого уж сдуло. И молва былого не держит на языке, не поспеть ей за ветром.
   - Вот так пески времени стирают следы людских колен, - Бьорн разочарованно вздохнул. - Останется ли что-то от нас? Ныне имена наших родов звучат громко, отзываются в соседних краях звонким эхом. Но не потеряются ли они в веках? Не превратятся ли в перемолотую муку событий, ненужных потомкам?
   - Не грусти, друг, - ободрил его Вольга. - Не нам рядить о цене и весе наших дел.
   В последнем стойбище, горбами седых холмов заслонившемся от чужого глаза, посланники негаданно попали на праздник-состязание. Здесь, всего в версте от рьяно разогнавшейся по скатам сизоцветной Даны, еще не успевшей выпустить в кожу равнин пальцы своих ериков, скопищем сгрудилась тьма людей и коней.
   - Не удивляйся, гость-посол, - уведомил Вольга. - Степной обычай днесь пытать удаль молодецкую. Вот и сходятся сильники в кулаки, дабы себя показать и род свой отличить.
   Путники придержали коней.
   - В год Барса, на праздник Белой Росы древние законы велят по чести воздать богам, даровавшим людям Степи высшее благо, - Цыбир, сопровождавший отряд на кауром иноходце, убранном потником из тигриной шкуры, прикрыл веки. - Это благо -- справедливость. Ее знаменует белый цвет.
   - Но почему воинские игрища? - уточнил Бьорн.
   - Справедливость -- удел сильного, способного не выпустить из рук поводья удачи и на хребте своей воли подняться к блистающей звезде.
   - Выходит, слабому справедливость заказана? - Бьорн хмуро усмехнулся.
   - Слабому она не по плечу. Не плуг, но меч возвел человека на вершину власти. Позволил защитить полученное от рождения и взять лучшее под солнцем. Вечное Небо всегда помогает храбрецам, дух которых без трепета шагает над долинами жизни и смерти. Сердце храбреца -- необъятный простор. Воля его -- стрела, достигающая желанной цели.
   Спешившись, посланники и их провожатые подобрались ближе к толпе. Без большой охоты, но им уступали путь люди в полосатых халатах, шерстяных и кожаных кафтанах пестрых тонов, запыленных кожухах.
   - Слушайте! Слушайте! Слушайте! - торокской речью лился глас-напев из-за мохнатых шапок, конских крупов и верблюжьих горбов, которому вторили писклявые дудки. - Меднорукие исполины синих степей! Повелители кочевий, славных именами предков! Неудержимые тигры, барсы, туры и волки! Благородный биртокош кангаров Гачай положил награду победителю борцовских схваток. С его щедрой руки достойнейшему причитается аргамак радужной масти, аксамитовый кафтан и дамасский клинок булата-шапуркана!
   Такую весть, как положено, приветствовали без сдержанности. Пришлось дождаться, пока рокот людской реки затих, исчерпав свою прыть. Цыбир и Вольга сумели провести трех почетных послов почти к самому боевищу. Круг ристаний ограждали вбитые в землю копья.
   - Лучшие хёши ближних и дальних кочевий, раскинутых меж двух рек на дни пути, сойдутся в противоборстве, - пояснил кудесник. - Кроме татов здесь могут испытать себя все -- и тулайдоноши, и даже сабиры. И пусть большинство из них фекет-борусы, но в их рядах, как в груде тусклых камней, случается отыскаться настоящему топазу, не уступающему в яркости златоцветным ал-арсиям Кована.
   Зоран и Четырь с любопытством ждали зачина схваток. Бьорн, равнодушный к вкусу ратных потех, держался с товарищами, только чтобы соблюсти порядок. Он примечал степные стяги, гадая о собравшихся в кочевье родах: синие, желтые, бурые и черно-серые стяги плавали над шустрым многоголовым ручьем.
   Одноплеменники выталкивали к кругу умельцев, изготовившихся к боротьбе. Обычай дозволял применять в нем лишь средства, доставшиеся человеку волей природы, которые заострила сознательная воля хёша - витязя. Об этом на нескольких наречиях напомнили глашатаи. Спорили кулаками, ногами, цепкостью пальцев, боевой сноровкой. Железо молчало. Воспрещалось колоть в глаза и выпускать зубы.
   Удальцы освободились от курток и кафтанов, не желая давать соперникам удобства ухватов за ткань. Разбитые на пары, три десятка поединщиков слетелись друг с дружкой кочетами, навострившими когти. С первых примерок-сшибок каждый из них доказал, что не зря топчет песок боевища под оком степного многолюдства. Недюженной силой играли первые богатыри родовых кочевий, за которой успевало справное умельство.
   Зоран следил за каждым движением борцов, подмечая для себя новое и незнаемое. А посмотреть было на что. Храбрецы ярились, не теряя головы и являя понимающему взору узорочье отточенных до блеска навыков. Лишь несведующему мнилась толкотня в клубах запаленного дыхания. Умельцы напирали ретиво, отвоевывая каждую пядь супротивного тела, дабы заломать или швырнуть оземь. Уклонялись хитро, подгадывая чужой промах. Ловчили, зная: в споре равных бойцов голая сила решает малое. Большое берет расчет. Потому часто поддавались для виду, чтобы наверстать позже -- уступая пядь, забирали локоть. И застигнутый врасплох поединщик не поспевал узнать, как одолевая, оказался повергнут чистым броском.
   Не все схватки кончались ладно. Порой удальцы повреждали кости, рвали узлы связок в опасных рывках-захватах. Иные теряли дух в тисках, пережимавших горло. Дело шло к исходу. Поле боевища извозили сапогами -- будто кабанье стадо прошлось. На потные людские тела роем налипли слепни.
   Осилив не один круг упорного пошибания, удачники отирали лица. Побитых -- уносили с ристалища. Еще несколько сходов промеж победителей, и на песке остался стоять единственный. Низколобый, с острыми бровями и приплюснутым носом, пепельного цвета волосами, сложенными в пук на толстом затылке, он отличался поистине богатырскими плечами-налучьями и узловатыми дланями-палицами.
   - Небо вручило узду успеха в руки сильнейшему среди сильных, высокородному сабиру Ашкутов Эльпуштишу! - удостоверил степной бирич. - Сами боги ведут его персты, а плоть сделали тверже каменной горы. Эльпуштиш -- звезда, ослепительно сияющая на небосклоне воинской славы!
   - В перекладе на нашу речь, его имя значит Разрушитель, - шепнул Зорану Вольга. - Могучий витязь и вождь своего рода. На его щите есть победы и в громких сечах с агарянами.
   Приветствием хёшу зашлись сотни глоток. Буйное ликование словно подхватили и кони, заметавшись у коновязей.
   - А не хочет ли отважный тулайдонша из Куябы проверить свои боевые таланты? - вопрос, слишком громко заданный Цыбиром, заставил сына Гора вздрогнуть.
   - Я? - уточнил Зоран для верности.
   - Почему нет? - кудесник повел плечами. - Не так давно мы вспоминали наших доблестных предков. В пределах четырех сторон света не было воителей, подобных аварнам в храбрости, силе и искусности. Или предания старины приукрашены народной молвой?
   Это был прямой вызов, отклонить который, не опозорив себя, Зоран не мог.
   - Воевода слишком утомлен долгой дорогой, - Бьорн попробовал выручить товарища, однако сын Гора уже расстегнул фибулу своего мятеля.
   Освободившись от кафтана, Зоран ступил в боевой круг. Послушная память зашептала назидания пестунов-ратоборцев. Отсечь главу чувствам, опорожнить ум, как перевернутую кринку. Оставить лишь чутье-видение супротивника душевным оком. Зоран ведал, что Эльпуштиш не просто могуч плотской силой, но искушен в приемах. На немалом числе успешных схваток выложил укреп своей славы.
   Притихший люд округ боевища вновь ожил. Полянина пожирали пытливыми взорами со всех сторон. Он ощущал это исподволь, кожей лица, не распыляя внимание очей и сердца.
   - Многодостойный эльтебер Зоран из Куябы выказал нам великую честь, - повестил бирич, которому на ухо насказал Цыбир. - Желая порадовать знатоков зрелищем кулачного боя аварнов, он бросает вызов беку Эльпуштишу!
   Поединщики сблизились. Без спешки, без угрожающих жестов. Ноздри ашкута раздувались, узкие щели глаз углубились еще больше. Через этот затаенный, совсем звериный взор, Эльпуштиш точно норовил влезть в самое нутро полянина, понять, кто перед ним. Ни тени хвастовства не было на лице бека.
   Зоран тоже не торопился. Соперник ростом уступал ему, но отличался длиной рук, крепившихся к очень подвижному, хоть и широкому туловищу. Не меньше проворства и мощи таили ноги, скользящие по песку неслышным шагом камышового кота.
   Духом кислого пота, горьких трав и очажной гари овеяло сына Гора. На краткий миг. Следом метнулась тень: Эльпуштиш подался на него грудь в грудь, растопырившись объятиями. Промешкай Зоран -- оказался бы на спине. Но он скакнул обок, сбив выпрастанные пясти хёша. Сам попытался поспеть обернуть талию соперника обхватом, и тоже прогадал. Верток был ашкут. Сопел как конь, бьющий копытом о земь, кидался одинцом, норовящим поддеть на рога, утекал скользким ужом. Не просто оказалось сладить с бывалым поединщиком. Минувшие схватки будто вовсе не умерили его силы. В напоре не давал спуску -- и кулаком садил, чтоб отвлечь от прихватов, и ногой подсекал. Зоран весь взопрел, члены налились чугуном. А хуже того -- свербила мысль, что долго так не выдюжить. Не подобраться было к Эльпуштишу ни с какой стороны -- не взять на удар, на бросок. Все видел хёш, все пресекал.
   Теряя дыхание, Зоран отважился на дерзкую затею. Не отпрыгнул, когда ашкут вновь пошел на него, целя ухватить ноги и забороть. Лишь отодвинул ступни и бедра назад, пропустив под собой чужие плечи. Руки замкнули шею хёша -- сжали смертоносной петлей. Точно бык брыкнулся Эльпуштиш, стремясь сбросить ярмо. Зоран откачнулся, но устоял. Крепче вцепился ступнями в землю. Сверху надавил всей твердью плоти и вис на ашкуте многопудовым камнем, пока тот не обмяк. Так и удушил, пережав шейную жилу, дающую ход крови.
   Сполошенные слуги Эльпуштиша высыпали на песок муравьями, торопясь оттащить хозяина и вернуть к жизни. Сын Гора и сам едва поднялся в рост, помогли Вольга и Четырь.
   - Вечное Синее Небо отдало победу эльтеберу Зорану, харкошу из рода аварнов, - звучал уже голос самого Цыбира -- не приглушенный и ломкий, а всеобъятный, как ветер. - Будем благодарны нашему гостю и послу кована Куябы за то, что вернул нам память о нашем природном родстве, о воинской мощи повелителей Степей!
   От награды однако сын Гора отказался решительно. Со своими спутниками и провожатыми поторопился покинуть приречное кочевье, охладив кровь несколькими глотками бузата.
   - К чему это было? - позже с упреком спросил кудесника.
   - Хотел убедиться, что не ошибся в тебе, - дал ответ Цыбир, однако не стал больше ничего объяснять, предоставив юноше самому пробираться в дебрях домыслов и догадок.
   Среди малых донок у белого мола пристани посланники рассмотрели большую ладью с десятью рядами весел и косым парусом, нос которой был вырезан в виде головы пучеглазой рыбы.
   - По водным тропам нашей страны гуляют быстроходные суфуны, основой которых служат редкие деревья с южных гор, - просветил Цыбир. - Малые челны-заураки, - он указал на донки, - оружие ловцов осетра и добытчиков рыбьего клея. Но есть у Светлейшего и грозные покорители моря -- большие ладьи-маркады, что могут перебросить тьму кованных воинов и потягаться с арабскими многовесельными гурабами.
   Прибывших поклонами приветствовали корабельщик, рулевой и писарь. Слуги в синих колпаках и топорщащихся шароварах без промедления приступили к погрузке.
   - Коней оставим в береговом становье, - оповестил Вольга Зорана и его товарищей. - Ваши скакуны дождутся здесь вашего возвращения. За ними будут ходить лучшие коневоды из рода саксинов, не дозволяя потерять в весе и проворстве.
   Посланники не прекословили, понимая всю трудность предстоящих дорог. Спешившись, они следили, как судно готовят к отплытию -- как заполняют трюм кладями, ставят шатер возле мачты для кудесника Цыбира и еще один, на корме, для гостей Итиль-кована. Гребцами на суфуне оказались прокопченные загаром рабы, закованные в железные цепи. Распоряжался ими большеголовый надсмотрщик с сыромятным бичом, туго натянутое лицо которого сочилось жирным потом.
   - Ну, ленивые ишаки! - гудел он по-коварски. - Беритесь за весла и ворочайте своими мослами!
   На носу встал вестовой в черной куртке, обшитой бронзовыми бусинами, чья удлиненная голова была обернута обрезом красной ткани. По знаку корабельщика подтянули котвы. Блестящий от смоляного вара суфун под парусом с трезубым знаком-тамгой отчалил от пристани, вспенив густые воды. Обильная Дана, именуемая коварами Фолья, подхватила его широкой дланью и повлекла вдоль желто-рыжих берегов, припушенных камышовой каймой и плавнями.
   - Водная тропа легка, аки перышко, сама принесет нас к Шаркил-крепости, - молвил Вольга Зорану и Бьорну, желая приободрить. - Только и будете дни считать. А все ж без тяготы не обойдется. Спросите, отчего? Для развлечения взора достанет и плесов, и лук, и скатов с ветриводами. Токмо они быстро прискучат. Как потехи чаек и песни водных дев. Как думы широкие и глубокие, в которых переберете вы вспоминания-образы от самых пустячных до бесценных, со младенчества схороненных в закут памяти... Водные тропы очищают светлицу сердца, други мои.
   Дана ширилась, раздавалась руслом. Голос вод стал громче, под килем перекатывался громоздкий речной хребет.
   Зоран теперь хотел больше быть со своими воями. Полянские ратники сразу полюбили судовой настил, щедро нагретый солнцем. Лежали на нем, сидели рядком. Кто равнял оселком лезвие меча, кто напевал в нос знакомый слуху мотив. Купцы прибились к писарю и распорядителю припасов -- с ними гутарили о важном для себя. А на каком языке, Зоран не разбирал. Бьорн и Четырь пытали Вольгу о дворцовых сплетнях Коварии. Цыбир будто совсем исчез, растворившись в своем шатре. Хотя, какой с него был спрос? Бродячее облако не оставляет следов... Разве только в душе.
   Сын Гора наблюдал степь. Она плыла перед очами во всей красе. Зелено-рыже-бурая. Как лента-пояс, без спешки раскатываемая рукой. Стелилась мягко, лаская взор. В небе -- журавли. На воде -- лебеди. Лепо стало на душе. Будто из мира незримой вышней волей убрали все худое: раздоры и войны людских родов, кривду и злокозненность низшего человеческого помышления. Оставили только вольницу открытого простора, негу жизни, рассыпанную меж небом и землей. Облака, почва, воды соблюдали свои пределы, но не были сами по себе. Одним рисунком ложились на ткань, одним телом дышали. Может и был в незапамятную пору таким ранний мир, думалось Зорану. Мир, скроенный высокой мечтой богов в плотицу форм-объемов...
   За шелковой кожей степей тек белесый песок дюн, за холмами -- леса, за остряками пестрых юрт -- ивовые хибарки. Зоран даже заучил непривычное слово "хадира", так по-коварски прозывались все рода, сидящие при реке - видимо, от древнего слова "хад" - войско, собираемое некогда из ближайших родов.
   Прав был Вольга. Не сбивая пяток на кочках, не трясясь в седле, понукая коня, дорога видится иначе. Будто сама по себе летит. Не то стрелой, не то птицей. Но эту легкость-отдохновение вода дарит лишь тем, кто избавлен от доли спорить с ее волей. Иные вкушают жестокий труд приручения потока. Вестовой трудится глазами, до боли напрягая их в призоре за бегом русла. Ошибись он, не распознав порог или скат -- судьба всех повиснет на волоске. Кормчий ворочает громоздкое стерно, до пузырей стирая ладони. Гребцы -- не разгибают спин, хлестая упрямую речную плоть. Трудятся и надсмотрщик, и корабельщик, хоть работа их не так приметна.
   Притомившись от разговоров и скачки береговых красок, уже через день поляне стали просто уходить в полусон-полуявь, валяясь на расстеленных плащах под облачным сводом. Служцы с суфуна тешили их справной стряпней. В пути -- вяленым, соленым и сладким. На береговых привалах -- горячим и пропеченным. Трапезничали по чину: посольские и купчины -- с Вольгой и его ближниками, вои -- с воями, челядины с челядинами. Только гребцы замыкались своим ближним кругом скованных цепью, да кудесник Цыбир незримо для посторонних вкушал яства в тени шатра.
   Дабы не сморить дух без дела, Вольга находил разные затеи. Позволял стрелять в плавнях птицу, забираться на промысел зверя в ближние рощи, рыбачить мрежей. Все то -- не для добычи, а чтоб отогнать зловредную печаль-тоску. А еще -- чтоб сблизить людей.
   К исходу пятого дня пути полянские купцы уже все знали о коварских градах, разбирая, где и какой товар в цене, с кем и как лучше вести торговое дело. Ратные мужи Прелюта забыли прежнее немирье с кметами Вольги. Нашли для словес близкие темы, отыскали корни родства. Не побратались совсем, но, преломив хлеб дорог, научились понимать вязь чужих судеб.
   Зоран давно потерял счет времени и был удивлен, когда вестовой прокричал, что впереди Шаркил.
   На мысу-останце восседал венец крепкого тына, скроенный искушенными в своем деле городчиками. Взгляд отличал знакомые каждому ратному человеку вежи и прясла, понизу забранные в кольцо-ополье вала. Но скорый взгляд обманывал. Более рачительный -- вызнавал истину. Валом Шаркилу была не земля -- гребенка плотно сбитых срубов с выпуском наружу. Крепостным рядом -- не тесанное дерево, а обожженный кирпич.
   В том убедились наверняка, когда подошли к причалу. Точно в броню одетый богатырь, глядел Шаркил кирпичной кладкой, привечал гостей выпуклыми лбами башен-скатов. Всего -- четыре долгих стены. Довольно, чтобы заставиться с каждой из сторон света. В той, что у спуска к реке -- раскрыты ворота.
   - Годное место для заставы, - Вольга хвалился, словно был хозяином крепости, пока люди на мостках ловили брошенные с суфуна канаты и вязали к сваям. - Когда-нибудь здесь будет большой город.
   - Давно заложен? - полюбопытствовал Бьорн.
   - Нет, младень еще. Годков тридцать назад тархан Азам смекнул, что неплохо устроить тут укреп, чтоб заслониться с юга. Было то в пору лютых браней с агарянами. И тархан сговорился с ромеями, приславшими своих умельцев. Вишь, на совесть сладили. Ноне в Шаркил с разных мест людье тянет, как мух на мед. Торг есть, гончарни, кузни. Что еще надо? Прежде одни ясы тут сиднем сидели со времен прадедовых. Их и по сей день не шибко убыло. За стенами живут в домах-землянках. И окрест табунщиками разбрелись на версту-две. Перегоняют свои косяки, кобылиц доят. Из первожилов еще кара-вулгаре. В крепости ихний край -- у полуночной стены. Там их войлочные юрты, не спутаешь.
   - А кто головой над Шаркилом? - прищурился Зоран.
   - Тиун Туран. Кмети у него горсть, да тут много не нужно. Кормить многолюдство хлопотно. Сабельщики-сарачины.
   Оружников крепости увидели, едва ступили на мостки. Возле ворот наросли в блеске начищенного железа. Острошлемные -- с пучками синих перьев и бармицами, кольчужные, круглощитные. Видно, вышли приветить прибывших по чьему-то слову. С ними -- остробородый человек в распашном зеленом халате, обвитом трехцветным поясом.
   - Ну, гости драгоценные, други мои сердечные, - потер ладони Вольга. - Прошу отведать Туранова гостеприимства. Всем сыщется и стол, и угол. Обещаю!
   При судне сотник оставил половину своих ратников, остальных наманил с собой. Цыбира упрашивал и умасливал особо. Кудесник покинул суфун будто бы с неохотой.
   Миновали разъем-проход в опояске вала, поднялись к крепостным воротам.
   - Тысячу лет жизни Облачному Страннику Кузарана, устами которого говорит Небо, - остробородый всплеснул руками, узнав Цыбира, склонился в поклоне. За ним -- склонились и воины. - Ты -- талисман счастья Казарии. Пусть будет мир над тобой и твоими спутниками. Все вы прошли тьму фарсахов. В доме коввада Турана вас ждет отдохновение и услада для души и тела. Я -- Инал, смотритель его жилища и сада, провожу вас.
   - Веди нас скорее, Инал, пока солнце совсем не высушило нашу кожу, - кивнул Цыбир, поднимая глаза к оплавленному золотом поднебесью. - Вверяем себя твоей заботе.
   Смотритель вновь ответил поклоном:
   - Твое доверие -- честь для меня, а пожелание -- закон.
   Оружники крепости раздались в стороны, пропуская гостей. Инал засеменил мелкими шагами, зашелестел одеждой. Зоран, Бьорн и Четырь ступали без спешки позади Цыбира и Вольги, вертя головами по сторонам и жадно примечая каждую мелочь. Следом -- тянулись их земляки-товарищи.
   Что удивило в Шаркеле прежде всего, так это теснота. Будто не в береговую заставу пожаловали, а в город, стоящий многолюдием оседлых и пришлых. Многолюдие и было -- многокровие, многоязычие. Но не без порядка. Укладом делились-окапывались рода: шатровые становья с коновязями, слободка глиняных лачуг, взятая в кольцо соломенной изгороди, купеческий ряд из домин деревянных и каменных. На особь, с отступом сидели коренные. Отделяли себя, однако не отстранялись, не загораживались от соседей другого обычая.
   - Скажи, почтенный, - Бьорн обратился к смотрителю. - Что делают эти люди?
   Он указал на утоптанный луг-пустырь меж рядками огородов и гончарнями. Возле блестящей белой глыбы спорили пятеро курчавовласых мужей с окладистыми бородами, примериваясь к камню взглядами и перстами. И вид их был чуден оку, и манеры. Умещая мягкую, как жидкий воск, степенность, и живость тушканчиков, не упускающих ничего вокруг, они оглаживали золотые пряжки своих поясов, крепящих пышные кафтаны огненно-красного цвета.
   - Вчера прибыли по велению Светлейшего, чьи решения непогрешимы под солнцем, - дал ответ Инал. - Уважаемые рахдониты из Самандара, а с ними -- жрец-равви и известный ваятель. Из этой каменной громады задумано вырезать фигуру древнего кована Песчаной Земли бейт Давыда.
   Бьорн не стал продолжать расспросы, угадав, что смотрителю тиунского дома не слишком милы новые порядки, утверждаемые по всем коварским землям твердой рукой. Шейный круг-оберег с рисунком дерева обличал в Инале поклонника бога Иштена.
   В жилище Турана царили мир и уют. Мягкие ковры, бархатные занавеси и атласные подушки размягчили натянутый струной ум посланников. Помогли и сладкая телятина, завернутая в виноградные листья, и рассольные сыры, и заправленное мятой хлебово из толченой пшеницы, не говоря про халву и инжир. Разложенная на серебряных подносах пища была желанной недолго. Пресытившись разновкусьем, налегли на ромейские вина.
   Длиннолицый, глубокоглазый тиун, или коввад-вождь на языке Итиль-страны, любезничал, поглаживая крашенную бороду. Нескромно похваляясь талантами, поднявшими бывшего всадника-саварана в седло власти над крепостью, угощал полян яствами, рассказами, посулами.
   Как принято: хозяин и гости делились малозначащими словами, мешая в речи суетное и высокое. Река фраз, ускоренная терпким питием, носилась меж островов и пристаней тем, оперевшись на которые, разноземельные люди могли лучше понять друг друга.
   Однако послы Кий-града были уже немало закалены в беседах-сшибках с коварским людьем. Каверзу чуяли за версту, обходя все мели и подводные камни. Ни в трезвом разумении, ни во хмелю не ловились в петли-подвесы заковыристых вопросов. Потому русло взаимных словес усохло быстро. Натешившись звуками-значеньями речи, съеденным и выпитым, охладели к общению. Поляне попросили покоя.
   Их развели по чину. Зорану, Бьорну, Четырю досталась опочивальня в тиунском доме. Прочих расселили на задворье. Но уже на рассвете, едва прокричали первые Шаркилские петухи, сын Гора был на ногах. Неуемный юноша спешил изучить крепость, заручившись дозволением Турана. С собой он увлек Бьорна и Прелюта, в головах которых еще бродила въедливая романия, а глаза были подобны тусклой меди.
   Гостей пускали всюду. Зоран осмотрел зернохранилища, подивившись их мудреному устройству: припасы ковары хранили в больших ямах с камышовыми стенами, закрываемыми дубовыми досками, обмазанными глиной. Побывав в коптильнях, уяснил, как делают мясную муку, обжаривая до твердых кусков баранину и натирая мучной крошкой. В крепостной пекарне долго разглядывал глиняные печи, где выпекали хлеб-черек.
   Бьорн и Прелют вздыхали и бранились, мечтая отлежаться на пышной кошме, однако воевода был непреклонен. Мольбами-укорами уломали его лишь свернуть к базару, где взяли персиков и изюма посластить горло. Тут же столкнулись с лохматым бродягой в обносках, что уплетал требуху.
   - Постойте, добрые иноземцы! - отряхнув руки, тот вдруг потянулся к Зорану заскорузлыми пальцами, заставив попятиться. - Не отвергайте человека за его неказистый вид.
   - Ты говоришь по-словенски? - первым сообразил Прелют.
   - Я слышал вашу речь. Мне известен говор саклабов, как и многих других народов необъятного ковра Вселенной.
   - Так ты... - Зоран споткнулся, подбирая слова.
   - Атраван, - подсказал бродяга. - Скиталец в пыли мира, носитель Благой Веры, ныне втоптанной в грязь ичигами невежд. И у меня есть, что предложить вам всего за пару серебряных дихремов.
   - О чем ты? - сын Гора поморщился.
   - Ты и твои спутники похожи на людей, не чуждых книжной премудрости, - ответил атраван, поводя плечами и вздрагивая голосом. - Я могу продать вам древние свитки, каждая строка которых ценнее куска золота.
   - Какому богу ты служишь? - уточнил Бьорн.
   Атраван раздвинул ворох лохмотьев на груди, явив взглядам бронзовый амулет в виде солнца.
   - Благому Творцу, Ормазду.
   - Это огнепоклонник, - пояснил Бьорн товарищам. - Я слышал об этом старом учении, когда-то пришедшем на Восток с Севера. Какими книгами ты владеешь? - он вновь обратил к атравану потеплевший взор.
   - У меня есть поучения Зартошта, писанные на папирусе по-арамейски. И есть сказания о стране Ариана на пергаменте, составленное по-персидски.
   - Книги с тобой?
   - Как и все мое имущество, - утвердил атраван, тряхнув полой дырявого плаща.
   - Если ты слуга своего бога, то как можешь торговать священными письменами? - нахмурился Зоран.
   - Мне не остается ничего иного, добрые иноземцы. Если я не продам эти книги, их все равно отберут у меня и предадут огню. Но отдав их вам, я обрету призрачную надежду сберечь мудрость святых речений для потомков. В другой стране у них может быть будущее.
   - Заплати ему, - попросил Бьорн Зорана, принимая из рук атравана два потемневших от времени, перетянутых тесьмою свитка.
   - Пусть солнце удачи не померкнет над вашей головой, а боги ведут корабль вашего пути к совершенству, - поблагодарил атраван, получив монеты. - Жизнь человека есть музыка. Так учил Зартошт. Играя чистые гаммы на струнах наших дел, мы вплетаем звучание своей судьбы в Мелодию Вечности, обнимаем Божественное. Ваше благодеяние возвысит вас. Поднимет ваши души на одну ступень к престолу истины. Ведь все мы топчем пески земных дорог, обучая души, эти частицы божественного огня. Облаченные в платье плоти, они постигают дали Вселенной, чтобы окрепнув, соединиться с самим источником света.
   - А как же те, кто строит стезю жизни на костях поверженных врагов и руинах сожженных градов? - скосил губы Прелют.
   - Это души, через которые не проходит божественный свет. Они созреют в свою пору, но пока плывут в потоке теней. Нет непробудного зла во Вселенной. Есть непрозрачность, мешающая солнцу пробиться сквозь тучи. Но солнце истины, совершенный дух Ормазда, одарит своим теплом всех и каждого по мере их стараний...
   Громкий гомон помешал атравану договорить. Посланники обернулись. Их неуловимо быстро, точно стремнина, обтекли люди в темно-синих плащах с капюшонами, отрезав все пути отхода. Атраван съежился, втянув голову в плечи. Потом показался приземистый человек в курчавой ухоженной бороде, шурша полами огненно-красного кафтана с позолотой.
   - Я не разбираю, чего они хотят, - Зоран переглянулся с Бьорном и Прелютом. Движения незнакомцев смотрелись угрожающими.
   - Им нужны мои книги, - растолковал атраван. - И моя голова. Это равви Иоасаф, толкователь Торы. Он давно выслеживает меня. А его люди -- убийцы. Они обучены лучше городских мечников, хоть и не носят лат. Спасайтесь сами и уносите книги. Я сдамся на их волю.
   - Нет! - решил Зоран. - Никто не посмеет тебя тронуть. Мы -- гости кована Овадия и с нашим словом здесь будут считаться.
   Его слова заглушил свист. Это раскрутилась железная цепь с увесистым шаром на конце. Выверенный бросок пришелся в голову атравану, упавшему скошенным снопом. Иоасаф заголосил, жестами увитой перстнями длани приказывая полянам отойти от тела.
   - Мечи! - Зоран блеснул глазами. - Благо, не забыли привесить к поясу... Не то взяли бы нас голыми руками. А ну, други, в коло!
   Трое посланников загородили лежащего атравана, обнажив клинки. Зоран успел беглым взглядом оценить ущерб железного удара: лоб и глаза служителя Ормазда густо замарала кровь. Новый покрик равви заставил шестерых его подручников одновременно размотать над головами тяжелые цепи. Безупречная слаженность их действий дивила. Полянам достало большого труда защититься от железного натиска, отклоняясь и сбивая цепи мечами. Однако нападавшие уже тянули назад свое грозное оружие, чтобы послать в цель под новым углом. Повторный выпад был губительнее. Клинок Прелюта сломился пополам, Бьорн опрокинулся навзничь -- шар пришелся ему в грудь.
   - Нам не сладить, - сплюнул Прелют. - Они сами, как из железа, душегубцы. Долго не выдюжим, воевода...
   Зоран и сам это понял. Еще одного напора людей в капюшонах полянам было не пережить. Однако подручники Иоасафа опустили цепи, не довершив дела. Их остановил раскатистый, точно колотушкой бьющий в медное било, голос. Переведя дух, Зоран и Прелют узнали Вольгу. Тот уже вступил в жаркий спор с равви, что-то упорно доказывая ему словами и знаками. Нехотя, тот сдался. Показал глазами своим, те разомкнули круг. Уходили хмуро, не оборачиваясь.
   - А ты не сказал, боярин, что ваш Шаркил -- гиблое место, - укорил Прелют. - Пошибче волчьей ямины будет...
   - Моя провинность, - признал Вольга. - Напрасно отпустил вас одних. Живы?
   Зоран приводил в чувство Бьорна. Прелют оторвал рукав своего кафтана и перевил кровящую голову атравана. Оба раненных вскорости оклемались. Захлопали глазами, возвращаясь в явь из беспамятства.
   - Ежели у тебя есть вес среди ковар, помоги этому человеку, - попросил Зоран тысячника, указав на служителя Ормазда. - Пускай уйдет из Шаркила и ему не чинят вреда.
   Вольга покрутил ус.
   - Справлю, - обещал он. - Из уважения к вам. Мое слово -- булат. А сейчас -- идемте в дом тудуна! Туран сам повинится за случившееся. Хоть эти плащеносцы не подчиняются ни ему, ни самому шаду Итиля...
   - Бесчестие нанесено посольским особам, - заметил Прелют. - И они не понесут наказания?
   - Забудьте про них, - посоветовал Вольга. - Нет у нас власти призвать к ответу служителей бога Яхве. Нынче везде их верх. Но я пригляжу, чтобы с этого дня и волос не упал с ваших голов.
   Глава 16. Берег Лапонов.
   - Я и прежде слыхал, что ты ловкий малый, но обвести вокруг пальца сразу стольких достойных людей не удавалось еще никому! - Хумли Скала обернулся к Юббе с заднего рума.
   Вождь фризов сидел на козьей шкуре, раскинутой на досках палубы в левой части кормы. Теперь на его шее уже не было безобразного ошейника, а серое одутловатое лицо посвежело, обдуваемое морскими ветрами. Торкель Упрямый подарил свободу бывшему траллу.
   - Я не мог поступить иначе, - заверил Юббе, и в глазах его мелькнули хитрые огоньки.
   Оседлав ветер, ладьи уже третий день летели по глади волн, взрыхляя темно-синюю ниву и оставляя после себя глубокие пенные борозды. Побратимы отдыхали от долгой гребли, убрав весла. Ветер трудился за них, до отказа наполняя паруса своей игривой силой. И только Людогост, стоя на корме, не отпускал тяжелого правила, всматриваясь вдаль сощуренными глазами.
   - Став невольником по прихоти судьбы, - словно оправдываясь, рассказывал Юббе, - я должен был забыть свое происхождение. К чему громкое имя тому, что горбит спину под палкой надсмотрщика и коротает ночь в хлеву со свиньями? Черствый хлеб становится от этого лишь горше, а издевательства хозяев - мудренее.
   - Что же твой родич Харальд? - поинтересовался Скала. - Укси мог получить с него выкуп.
   - У Харальда Боезуба много родичей, - усмехнулся Юббе. - Но он предпочитает не вспоминать тех из них, от кого отвернулась удача.
   - Как же это вышло? - Людогост бросил взгляд на фриза, налегая на кормовое весло. - Почему ты стал рабом?
   - Удача и неудача во власти богов. И они пожелали преподать мне урок, как я мыслю. Фрисланд - не самое уютное место для жизни. В конце весны проливные дожди размывают землю, превращая ее в месиво, а реки выходят из берегов и поглощают целые селения. Укси выбрал удобный момент для набега. Река Лауэрс прорвала дамбы, на починку которых мне пришлось бросить большинство своих людей. Сам я выступил следом с маленьким отрядом, чтобы посмотреть, как идут работы. Непоседа провел драконы прямо по реке, минуя дозоры, и перехватил меня у Дорестата. Казалось бы, это был просто случай, но за ним скрывался промысел богов и нить судьбы. Из владетеля земель и богатств я стал траллом нордов.
   - Незавидная история, - буркнул Хумли.
   - Кто знает? - Юббе хитро улыбнулся. - Не нам, смертным, оценивать, что есть успех, а что неудача, где победа, а где поражение.
   - Что ты хочешь этим сказать? - Хумли вскинул брови.
   - Я утратил власть и свободу, пять месяцев батрача землю в этой дыре и приглядывая за скотиной, но я научился терпению. Конец старого всегда есть начало нового. Я открыл, что ничто так не наполняет нас внутренней силой, как расставание с былыми привязанностями.
   - Думаю, ты самый большой чудак из всех, что я видел на дорогах Мидгарда, - Скала рассмеялся, недоверчиво качая головой.
   - Когда у человека ничего нет, у него нечего и отнять, - отозвался Юббе. - Когда его руки не связаны домом, слугами и богатством, он может взять гораздо больше, и там, где пожелает.
   - Это если удача ему улыбнется, - возразил Людогост.
   - Боги принесли мне удачу на крыльях вашего морского коня. Я заслужил ее своим терпением.
   "Скакун Солнца" уверенно выталкивал вперед свою прочную грудь. "Белый Волк" следовал справа, чуть приотстав от головного судна. Слева скользил "Кречет", от бортов которого не отрывал взгляда Рогдай. Иногда ему удавалось различить белый стан княжны, мелькающий то возле шатра, то на носу судна. Однако сейчас мерянину казалось, что на ладье царит какая-то непонятная суета.
   Бови, отдав Энунду место у весла, подступил к фризу.
   - Будь добр, знаток гальдра, ответь мне на вопрос, - попросил он. - Тебе знакомо имя Серли Молот?
   Юббе покачал головой, но Бови показалось, что он сделал это слишком поспешно и рьяно.
   - За жизнь я истоптал много дорог по земле и воде, - прибавил фриз для убедительности. - На каждой встречал разных людей. Но не все они остались в памяти.
   - А ты часом не забыл, свободный человек, о чем мы условились? - напомнил кормчий. - Мы помогли тебе и теперь расстанемся. Мы высадим тебя в первой же удобной бухте, а дальше - все в твоих руках. Ты сам сможешь выбрать, куда тебе идти: на запад, юг или восток.
   - Боюсь, кормчий, что обжитые земли потомков Водана закончились за пределами Торгейр-фьорда, - осторожно заметил Юббе. - Мы уже миновали крайний рубеж Нордланда. Впереди - только Страна Оленей.
   - Почему же ты не остался в Торгейр-фьорде? - удивился Хумли.
   - Я не мог этого сделать. Теперь его хозяином стал Торкель Упрямый - мой злейший обидчик, истязавший мою плоть и моривший голодом. Распрощавшись с вами, он с легкостью забыл бы свое слово и снова надел на меня цепь. А может - скормил морским скатам.
   - Тогда мы высадим тебя в краю лапонов, - непреклонно заявил Людогост, - снабдив оружием и продовольствием на три дня. Остальное - пусть зависит от твоей судьбы.
   - Я не стану этому противиться, - без охоты смирился Юббе. - Только не думаешь ли ты, кормчий, что я могу добром отплатить вам за свое спасение?
   - О чем ты? - удивился Людогост.
   Юббе почесал свой высокий лоб.
   - Все дело в том, что я успел застать в поместье Непоседы одного старого тралла, которого купил в Нур-Тренделаге еще его отец, Магнус Воловье Копыто. Старик, желтый, как оплавленный воск, был изрядным резчиком по кости, и кормили его сносно. Он вытачивал из китовой кости глаза и зубы для голов морских драконов, мастерил женские украшения, доски для игры в тавлеи на продажу и прочую всячину. Этот тралл, которого звали, кажется, Гевда, был из Оленьих Людей с восхода. От него я научился одному из лапонских наречий и немного узнал обычаи этих диких охотников.
   - Что же стало со стариком? - поинтересовался Хумли.
   - Когда он совсем одряхлел, лишился зрения и не мог больше работать, Укси перестал его кормить. Гевда прожил всего пару дней, питаясь сухим дягелем, а потом умер. Непоседа никогда не держал в своем хозяйстве бесполезных людей или животных.
   - Ты клонишь к тому, что будешь полезен в Земле Лапонов? - уточнил Людогост.
   - Именно. Я могу быть переговорщиком. Хоть эти племена и малочисленны, но нрав их суров. Они не любят чужаков, яростно сопротивляясь любым попыткам северян их покорить. Подумал ли ты, какие трудности могут ждать вас при встрече с желтокожими дикарями?
   - "Скакун Солнца" неуязвим на воде, - заметил Скала.
   - На воде - да, - с готовностью согласился Юббе. - Но вы не можете вечно идти морем, не приставая к берегу! А ваши спутники? Ладьи их не столь надежны. Люди -- не блещут воинской выучкой и не закалены в испытаниях.
   - Послушай, кормчий! - до кормы докатился гулкий бас Старкада. - Похоже, в словах этого бродяги есть кое-какой смысл. В краю кровожадных дикарей не лишне иметь с собой того, кто понимает их говор и законы. Оставь фриза на ладье! Если же он не сумеет сговориться с их вождями - ему же первому выпустят требуху. Слышал я, лапоны большие затейники - пленников сажают на кол или вспарывают брюхо, набивая мелкой сельдью.
   Повернувшись к берегу, побратимы словно в первый раз увидели высокие берега с накренившимися соснами и елями. Здесь все будто предупреждало об опасности. Разрозненные племена, сидевшие на этих лесистых землях, по слухам, отличались безудержной воинственностью и жестокостью. И пусть до кромки брега было чуть больше перелета стрелы, а воинов закрывали бортовые щиты и кольчуги, об осторожности забывать не следовало.
   Не только кормчий, но и все ротари понимали это. Коренастые деревья с многопалыми корнями смотрели на них глазами дуплищ. Бугры косогоров нависали над журчащей водой, словно лбы земляных исполинов.
   - Я слышал, что народы, живущие в этих краях, выводят себя от зверей-предков, - подал голос Гудред Ледяной Тролль. - Одни - от россомах, другие - от лосей. Обычаи у них не такие, как у нас, а родом верховодят женщины.
   - Как же это может быть, чтобы баба была вождем над мужиками? - Старкад хрипло рассмеялся, скрывая удивление.
   - Все верно, - подтвердил Хумли. - Я тоже об этом слышал. У лапонов даже мужей себе выбирают женщины.
   - Какими же бесхребетными существами нужно быть, чтобы надеть себе на шею бабье ярмо... - Старкад только покачал головой с презрительной гримасой.
   - Лапоны отличные охотники, - возразил Гудред. - Костяной стрелой берут белку или песца с сотни шагов. Просто у них все по-другому. Мы вот больше почитаем мужских богов, а они - Великую Мать, прародительницу всех существ.
   - Давно замечал, что людские рода похожи на богов, которым поклоняются, - отозвался Рогдай.
   - Уж скорее, они стремятся увидеть в богах свое отражение и подобие, - усмехнулся Энунд.
   - Мстивой! - окликнул вестового Людогост. - Нужно потолковать.
   Передав правило Старкаду, заменявшему его в периоды отдыха, кормчий прошелся по настилу тяжелым шагом. С Мстивоем на носу они совещались долго, но не успели прийти к согласию. Их прервал Рогдай, который неотрывно наблюдал за ходом "Кречета". С носа ладьи подняли красный стяг на длинном шесте, показывая, что хотят сблизиться с головным судном.
   - Взгляни, кормчий! - позвал мерянин.
   Проследив за направлением его жеста, Людогост нахмурился.
   - Суши весла! - распорядился он.
   Когда ладья поравнялась со "Скакуном Солнца", Людогост громко окликнул Ружа.
   - Что у вас там стряслось?
   - Потеряли одного гребца, - отозвался кормчий "Кречета". - Гудима.
   - Как потеряли? - не поверил Людогост.
   - Как в воду канул, - сумрачно объяснял Руж. - Никто с вечера его не видел. Только сейчас хватились. Вроде, все были на веслах, как отошли утром от последней стоянки, а сейчас парни подняли шум -- Гудима на скамье нет, одно весло лежит у борта.
   - Может, на берегу отстал? - сердито сопя, размышлял Людогост.
   - Иного объяснения нет, - согласился Руж, понуро опуская голову. - Моя вина. Не доглядел.
   - Надо вернуться! - отбросив полог шатра, показалась Любава. - Нельзя оставлять родича в чужом краю!
   - Мы уже далеко отошли, - усомнился Людогост. - Много времени потеряем.
   - Приходилось терять и больше, - горячо возразил Энунд. - Княжна права - надо вернуться.
   Ладьи огибали холмовые отроги, покрытые глубокими трещинами, основание которых уже основательно подточили острые языки волн.
   - У нас почти закончились запасы питьевой воды, - напомнил кормчему Мстивой. - Будет не лишним их пополнить - смотри, сколько родников бьют по всему побережью!
   Людогост думал, поджав губы и сдвинув брови.
   - Ты прав. "Скакун Солнца" самый быстроходный из наших судов. Мы можем оставить "Белого Волка" и "Кречета" здесь, чтобы люди отдохнули и набрали воды, а сами повернем назад.
   - Разумно ли разделяться? - возразил Энунд. - Тут легко потерять друг друга. К тому же -- малые ладьи на земле лапонов беззащитны без поддержки наших клинков.
   Потеребив виски, кормчий признал правоту слов Раздвоенной Секиры.
   - В самом деле, - сказал он. - Главная боевая сила -- на "Скакуне Солнца". Сделаем так! Все вместе пристанем к берегу. Если высадить небольшой отряд -- вдоль береговой косы он доберется до каменной бухты, где мы провели ночь, за полдня. Еще полдня будет идти назад с Гудимом. Итого -- потеряем день, но избежим опасности.
   - Видят боги, - у нас нет иного выхода, - поддержал Мстивой.
   - Тогда остается выбрать добровольцев, - подвел итог совету побратимов Людогост.
   Возле кормчего вновь возник Юббе.
   - Лапоны люд мирный, - заговорил он, - но свои владения защищают всем родом. Если почуют малейшую угрозу - нагонят не три десятка, а три сотни воинов.
   - Лапоны не одеты в броню, не знают строя и не умеют рубиться, как мы, - пренебрежительно хмыкнул Хумли Скала. - Полагаю, фриз, ты преувеличиваешь угрозу. Мы с Гудредом вдвоем без труда рассеем все это оленье воинство, как стадо баранов.
   - Не храбрись, воин, не изведав силы своего противника, - остерег Юббе. - Лапоны мажут свои боевые стрелы ядом и кружат, кидая их, пока не испятнают врага с головы до пят.
   Мстивой и другие ротари признали весомость его слов.
   - Прибьемся у одного из песчаных мысов, чтобы место далеко просматривалось, - предложил Людогост. - Пятеро воев ступят на берег в полном снаряжении. Энунд! Ты будешь за старшего. Возьми тех, кого сам сочтешь нужным!
   Раздвоенная Секира кивнул.
   - Ты не забыл про меня, кормчий? - спросил Юббе, оглядывавший берега, уперев руки в борт ладьи. - Лучше мне пойти с твоими ратниками. Ведь дело может повернуться по-разному! Если ваш товарищ еще жив, его наверняка увели местные. Оленьи Люди - лучшие следопыты на свете. Могут появиться нежданно в любом месте. Они ходят по лесу, не оставляя отметин и не издавая звуков.
   - Будь по-твоему, - без особого воодушевления согласился Людогост. - Прихвати с собой этого знатока лесных племен, Энунд. Пусть будет тебе подспорьем, если что. Не забыл ли ты, вождь фризов, как держать в руке меч? Мы подберем тебе добрый руянский клинок, который одинаково хорошо колет и рубит.
   - Благородную тяжесть оружия не может забыть рука человека, родившегося с ним, - Юббе улыбнулся. - Даже если долгое время не сжимала ничего, кроме мотыги и лопаты. Но сейчас, кормчий, я желал бы идти с пустыми руками. Ведь мы не желаем проливать кровь оленьих людей. Моя забота - предотвратить вражду.
   - Что ж, это твое право, - не стал настаивать Людогост.
   Когда ладьи обогнули несколько косогоров, впереди открылась почти плоская отмель с несколькими замшелыми валунами и одинокой сосной, утвердившейся на отшибе между камней. К ней Людогост и направил головной корабль. Заметив разворот "Скакуна Солнца", Ильмер и Руж двинули свои суда следом, убрав паруса и сложив мачты.
   После того, как могучий киль пропорол податливую кожу отмели, далеко вонзившись в тело брега, Энунд сделал знак товарищам спуститься на землю. С ним последовали Рогдай, Хумли, Гудред и Бови Скальд. Все они закрыли головы шлемами, а грудь броней, взяли с собой щиты, копья и луки. Юббе, набросив на плечи плащ из овечьего меха, сошел на землю последним.
   Побратимы шли молча, но всех обуревали одни и те же мысли. Последние три дня ладьи неутомимо бежали вдоль темно-зеленой кромки лапонских лесов, отталкиваясь от упругих волн. Хвойные кущи тянулись однородным массивом, лишь изредка позволяя пустошам или безлесым взгоркам вклиниваться в свои тесные ряды. Однако ни разу за это время странники не приметили над верхушками спящих деревьев даже слабой полоски дыма, указавшей бы на близость человеческого жилья. И все же, присутствие невидимых наблюдателей чувствовали все. Оставалось только гадать, что могло приключиться в этом неведомом краю с отставшим варном...
   - Здесь есть люди, - убежденно заявил Бови Скальд. - И их много.
   - Да мне уже весь затылок протерли чьи-то глаза! - буркнул Хумли. - Похоже, за нами следят с того момента, как ладьи причалили к берегу.
   - Боюсь, гораздо раньше, - возразил Юббе.
   Смолистый запах делал воздух густым. Сквозь него с трудом пробивалось дыхание родниковых струй, доносимое поветрием из-за осыпей темных камней. Маленький отряд, прикрываясь щитами, шагал по верхушкам склонов, далеко не отступая от моря. Однако тревога людей нарастала.
   - Клянусь гривой Слейпнира, десятки стрел сейчас нацелены нам в головы, - Энунд, идущий первым по влажной траве, остановился.
   Юббе приблизился к нему.
   - Мы должны показать лапонам, что пришли с миром, - посоветовал он. - Я обращусь к ним на их языке, а вы - положите на землю оружие.
   Хумли заворчал, однако возражать не стал. Фриз же заговорил громким голосом, повернувшись лицом к широколапым елям, до которых было десятка два шагов. В красноречивом жесте он развел в стороны руки. Последовав его совету, Энунд сбросил с локтя щит, положил копье, снял с плеча лук, а меч извлек из ножен и выразительно вонзил перед собой между двух камней. После некоторых колебаний остальные побратимы тоже освободились от копий, мечей и луков, однако со щитами расстаться не решились. Так они стояли несколько мгновений, показавшихся необычайно долгими. Мокрый ветерок успел облизать им губы и погладить щеки.
   Ротари понимали, что там, под покровом леса, тоже колеблются, изучая их лица и оценивая движения. Чувствовали не только цепкие до колкости взгляды, но и напряжение пальцев, удерживающих оттянутые жилы луков. Наконец, шевеление ветвей показало, что намерения гостей берега поняты правильно. Из-под темных лесных сводов медленно выступили пять фигур.
   Путники рассмотрели их внимательно. Одетые в плотные кожухи с нашитыми бляхами из оленьих копыт и меховые шапки, лапоны держали в руках продолговатые щиты, обтянутые сыромятной кожей, и короткие пики с костяными наконечниками. По бесчисленным амулетам из пожелтевших зубов и когтей на их шеях стало ясно, что это не последние люди в роду. На плечи были наброшены оленьи шкуры, к поясу прицеплены выпуклые дубины, обоюдоострые топоры на длинных топорищах, собольи хвосты и пучки волос. Ростом лапоны оказались совсем невелики, лица желтого оттенка имели костистые, с выпирающими скулами и надбровьями. Мелкие черные глаза притаились в глубоких глазницах, кончики смазанных салом бородок пестрели вплетенными в них нитями. Даже на расстоянии в дюжину шагов путники уловили едкий смрад барсучьего жира и еще каких-то неизвестных им масел.
   Юббе вновь заговорил с Оленьими Людьми, сопровождая свои слова жестами. Он расспрашивал их о человеке, что должен был оказаться в их владениях этой ночью, и просил позволения у лесных родов взять воды для питья из источников, заверяя, что люди моря не несут им войны.
   Лапоны слушали молча, иногда переглядываясь и неопределенно шевеля головами. Затем самый плечистый - с приплюснутым кончиком носа и шрамом под левым глазом - сделал загребающий знак рукой.
   - У них что, языка нет? - негромко спросил у фриза Энунд. - Куда он зовет нас?
   - Похоже, в свое селение, - предположил Скальд.
   - Это может быть западня, - предостерег Хумли. - Нам нельзя далеко уходить от берега.
   - Отказом мы оскорбим хозяев этой земли, - пояснил Юббе. - Лапоны, хоть и дикие, а законы гостеприимства чтят.
   - А ты что скажешь, Энунд? - Скала с надеждой посмотрел на сына Торна Белого.
   - Уважим, - ответил тот. - Может быть, там нам скажут больше.
   Под тенью тяжелых сосен и нераздельно сцепившихся ветвями-лапами елей было совсем сумрачно и неуютно. Мох пищал под подошвами сапог путников, идущих следом за своими провожатыми. И хотя соглашение с лапонами, казалось, было достигнуто, все пятеро побратимов понимали, что невидимое воинство продолжает оставаться в своих укрывищах и отмечает каждый их шаг. Эти настороженные глаза ощущались повсюду. Энунд и Рогдай точно знали, что не меньше глаз сейчас следят за берегом, где в ожидании застыли их ладьи. Стало быть, отряду предстояло скрепить мир с вождями лапонов, чтобы обеспечить спокойный проход кораблей вдоль длинной кромки Оленьей Страны.
   Шли долго. Побратимы вскоре смекнули, что лапоны просто петляют по лесу, запутывая дорогу к своему становищу. Когда Хумли уже начал терять терпение и принялся сердито сопеть, из-за сосновых стволов проступила ложбина, заставленная островерхими жилищами. Это были не деревянные избы и не прутяные хижины, а легкие шатры, обтянутые шкурами. Вокруг - палисад из острых кольев, на которых желтели старые черепа - звериные и человеческие. Большие псы, похожие на белых волков, что лежали в траве недалеко от единственного горящего костра, сразу навострили уши и заскулили. Провожатые отряда Энунда успокоили их тихим посвистом, заставив вновь уткнуться мордами в траву. Однако глаз от чужаков собаки не отводили.
   В родовом становище Энунд насчитал не меньше трех десятков жилищ. Но ни женщин, ни детей поблизости не было. Сын Торна Белого догадался, что лапоны отправили их подальше от побережья, едва услышали от своих разведчиков о приближении чужих судов. Не знали еще, удастся ли разойтись с пришлыми людьми полюбовно, без крови, или придется воевать.
   Гостей встречали трое старейшин - широколицых и плосконосых, с ожерельями из моржовых клыков на шеях и вязанными начельниками, скрепляющими седеющие волосы, до блеска намазанные жиром. У одного в руках был бубен, у двух других - костяные четки. Старейшины восседали на целой стопке лосиных и оленьих шкур, сложенных возле костра, а за спинами их замерла дюжина воинов с топорами и луками. Как сообразили путники, никто в становище не собирался приглашать их в жилища. Разговор предстояло вести прямо здесь, у костра. Догадку эту подкрепили и провожатые, все так же молча указав взглядом на шкуры, расстеленные перед старейшинами.
   Энунд первым приблизился к костру, оставив в двух шагах от него щит и оружие. Его примеру последовали остальные. Побратимы опустились на шкуры, встретив внимательный взгляд старожилов рода, устремленный на них из-под длинных, набрякших век.
   - Спроси у них, - обратился к Юббе Энунд, - не появлялся ли в их владениях одинокий путник, похожий на нас обликом и одеждой?
   - Если бы какой-то чужак оказался в их краях, - переводил Юббе слова старейшины, - они бы сразу узнали. Нет, на много дней пути, кроме нас, тут никого нет.
   Побратимы переглянулись.
   - Куда же он мог подеваться? Медведь задрал? - предположил Гудред.
   - Или утонул в болоте, - добавил Бови Скальд.
   - Может быть, он просто зазевался и свалился за борт? - пожал плечами Хумли Скала. - Я помню одного малого, которого сбросило в море опускаемой мачтой. А мы теперь ищем ветра в поле...
   - Как можно свалиться за борт, чтобы этого никто не заметил? - возразил Рогдай.
   - Старейшины ждут нашего решения, - напомнил Юббе. - И уже смотрят на нас с подозрением. Они хотят знать, что мы намерены делать теперь.
   - Скажи им, Юббе, - попросил Раздвоенная Секира, - пусть не боятся нас. Пусть лапоны знают, что разорять их край и брать добычу с их земли мы не собираемся.
   Фриз передал слова Энунда. Старейшины некоторое время молчали. Потом один из них хрипло кашлянул и что-то приглушенно произнес.
   - Они говорят, - перевел Юббе, - что их род зовется Родом Выдры, а его зовут Кайса. Это сейчас его кости стали хрупкими, а кожа дряблой, но много зим назад, когда он только вступил в зрелую силу охотника и воина, здесь пристали две ладьи, похожие на наши. У них тоже были звериные головы на носу. Кайса это хорошо помнит. И тогда одетые в железо люди с белой кожей - как две капли воды похожие на нас - порубили их лучших мужчин, выжгли селение, а женщин забрали себе. Еще взяли много меха и гагачьего пуха. Кайса в те дни проводил к Роту своего отца и двух братьев.
   - Кто такой Рот? - шепотом справился Рогдай.
   - Бог подземной страны, мира мертвых. С той поры, - продолжал Юббе, - род Выдры не любит железных людей с белой кожей. Лапоны думают, что это дедушка Атхи, водный владыка, наслал их за то, что они потревожили по весне его тюленьи стада, еще не нагулявшие жир.
   - Я что-то слышал о походе конунга из Хордаланда Скафти Угрюмого в закатные земли Страны Оленей, - поскреб щеку Хумли Скала.
   - Еще Кайса говорит, - предостерег фриз, - что теперь род Выдры лучше готов к встрече с железными людьми. У них здесь семь десятков воинов и они уйдут в Маналу, забрав с собой столько чужаков, сколько смогут.
   - Семь десятков? - переспросил Гудред, нахмурившись.
   - Скажи им, Юббе, - велел Энунд, - что наш путь лежит дальше, на восток. Мы хотим дружить с лапонами и готовы скрепить союз железом и кровью.
   Фриз, чуть наклонившись к старейшинам, озвучил предложение Раздвоенной Секиры. Лапоны переглянулись между собой и многозначительно причмокнули языками. Что-то вроде улыбки появилось в уголках их плоских губ. Раздумье длилось недолго.
   - Они согласны, - сообщил, наконец, Юббе. - Но мы должны принести клятву перед ликом Укко, на Холме Грома. Если обманем - Укко заберет наши "хенки".
   - Что это означает? - сдвинул брови Хумли.
   - Дыхание, жизнь.
   - Что ж, - принял решение Энунд. - Передай, что мы готовы к этому.
   Старейшины неторопливо, значительно поднялись со своих шкур. Один из провожатых побратимов что-то сказал и из ближнего шатра появился человек в белом полушубке, целиком обшитом деревянными фигурками лосей, рыб и гагар. Был он совсем низкорослым, но широким в плечах и поясе, словно колода. Выпуклое желтоватое лицо казалось круглым, как луна. Зато глазки бегали быстро и неуловимо, будто у куницы.
   - Намала поведет нас на Холм Грома, - перевел фриз товарищам слова лапонов. - Он - шаман рода, а шаманы существа особые. Они происходят от союза небесных орлов Ягилы и земных женщин.
   Хумли чуть хмыкнул, но поспешил закрыть рот своей большой ладонью.
   - Стало быть, Гудима больше не ищем? - уточнил Рогдай.
   - Ты же слышал - в землях Лапонов его нет. Думаю, их словам можно верить, - уныло отвечал Энунд.
   Вместе с шаманом и тремя старейшинами сопровождать гостей лапонов отправился и человек, приведший побратимов в становище. Его имя было Нуйба. Он предводительствовал всеми воинами рода Выдры.
   Небольшой отряд ступил в сумрачный ельник, полный не только сросшихся многопалых деревьев, но и сухих пней и колод, покрывающих мшистую землю. Старый тетерев при виде людей сердито взмахнул крыльями и поспешил укрыться в глубине леса.
   За ельником взгляду путников представился неожиданно широкий простор желто-серого поля, трава которого была давно объедена оленями. Серебро дальней речки оттеняла цепь крепких холмов. Самый большой из них - землистый, круглобокий - тянул свою верхушку к блеклым облакам, в которых спряталось солнце. Энунд и его спутники догадались, что перед ними Холм Грома.
   На его маковице еще издали различались белеющие валуны, слагающие святилище лапонов. Когда побратимы достигли холма и поднялись на него следом за своими провожатыми, они обнаружили три круга, выложенных из больших камней. Здесь торчало несколько ошкуренных кольев, желтели костные останки, похожие на бивни нарвалов и хребты тюленей.
   Шаман сразу завел речь-напев на тягучем лапонском языке, а потом сбросил с себя полушубок и принялся кружиться, побрякивая костяными погремушками. Сколько раз он прошел по внешнему кругу святилища - путники сбились со счета. Потом ступил во второй и вновь принялся стелиться вдоль валунов - то мягко, как лиса, то сноровисто и бойко, как кречет.
   - Намала призывает в свидетели Небо и Землю, Огонь и Воду, Воздух и Ветер, - прошептал Юббе. - Просит благоволения скрепить союз с железными людьми на благо рода.
   В третьем, малом круге, движения шамана замедлились. Он поплыл, как бескостные облака над холмом, потек паром, заклубился дымом. Качнулся так, что зрители подумали, вот-вот упадет на землю, но устоял и закричал долго, протяжно. Задрав к небесам желтое лицо, рычал диким зверем и квохтал птицей. Когда затих - старейшины неспешно зашли во внутренний круг и позвали за собой гостей становища.
   - Укко смотрит на нас белыми очами, - перевел фриз слова Кайсы. - Вся ложь пусть останется снаружи. Здесь говорят только правду.
   - В наших речах нет лжи, - заявил Энунд, приложив ладонь к сердцу. - Желаем жить в мире с лапонами. Клянемся не проливать вашей крови и не покушаться на ваше добро. Клятву эту приносим на железе, согласно нашему обычаю.
   - Намала верит вам, - сообщил Кайса. - Все наши боги и духи говорят с родом через него. Так тому быть. Мы клянемся могилами предков не чинить зла железным людям. Пусть в знак дружбы кровь наша соединится на священном камне Гвоздь Севера, - он указал на самый большой валун.
   Старейшина извлек костяной кинжал и рассек себе ладонь, спрыснув яркой кровью поверхность камня. Энунд Раздвоенная Секира, в свою очередь, достал свой поясник и так же разрезал кожу, оросив древний валун.
   Кайса жестом показал, что теперь нужно обменяться оружием. Сын Торна Белого без возражений отдал свой кинжал в ножнах с серебряным витьем, получив взамен нехитрое оружие старейшины в грубом кожаном чехле.
   - Лапоны зовут нас назад в становище, чтобы испить из чаши дружбы, - передал Юббе. - Отведать жира оленей и вяленого лосося.
   Побратимы согласились без возражений. Следом за шаманом, старейшинами и Нуйбой они начали спускаться с Холма Грома. Но внезапно Энунд застыл, как вкопанный, окинув пристальным взглядом блестящую змейку реки за холмом.
   - Почему вода в реке голубая, а вон в той излучине - темно-зеленая? - спросил недоуменно.
   - Это Река Выдр, - передал ему фриз ответ Кайсы. - Через излучину, на которую ты смотришь, однажды перешел на другой берег Тапио, бог лесов. Тапио обитает в своей чудесной стране Метсола на Золотом Холме, но ему подвластны все лесные угодья. Иногда он странствует по разным землям, чтобы посмотреть, как живут люди.
   - Но почему вода стала зеленой? - выпытывал Энунд.
   - Переходя вброд Реку Выдр, Тапио обронил в нее свой дорожный посох. С той поры посох лежит на ее дне и от него исходит это свечение.
   - И никто из людей не пытался его достать?
   - Смертному не позволено прикасаться к вещам богов, - сообщил Кайса. - Зато в нашем роду уже немало шаманов смогли совершить путешествие в Метсолу при помощи этого посоха.
   - Пойдемте, - потянул Гудред за собой путников.
   Энунд, однако, медлил. Не мог уйти, не найдя ответа.
   - Как это возможно? - спросил он.
   - В каждую ночь зрелой луны зеленое сияние над водой возрастает. Оно создает особую переправу - широкое мшистое бревно, по которому можно перейти на другой берег. И эта переправа ведет прямиком в страну Метсола.
   Путники переглянулись между собой.
   - Намала тоже ходил туда? - осторожно осведомился Рогдай.
   - Нет, - признался Кайса. - Но его отец был там дважды.
   - Что же он там видел?
   - Об этом шаманы не говорят. Зато каждый, кто возвращается из Метсолы, приносит с собой настоящее могущество.
   - А может ли чужак попасть в чудесную страну? - не удержался от вопроса Бови Скальд.
   - Да, - сказал старейшина. - Если не боится встретиться с Тапио, его женой Меттикой и их лесными духами.
   Больше побратимы ни о чем не спрашивали, однако думы о загадочной стране лесного бога не оставляли их. Даже в становище лапонов, сидя в кругу старейшин и старших воинов рода Выдры, они уносились мыслями к излучине реки, призывно играющей зелеными бликами на солнце.
   - Тебе тоже не дает покоя эта Метсола? - наклонился Энунд к Бови Скальду.
   - Клянусь Брисингаменом, чудесным поясом Фрейи, она крепко засела в моей голове, - пробормотал тот.
   - О чем это вы? - Хумли Скала, разжевав большой кусок солонины, окинул их суровым взглядом. - Надо возвращаться на берег. Людогост давно все глаза проглядел. Как бы не ринулся в лес всей силой, вызволять нас из беды.
   - Мы поступим просто, - сообщил Энунд. - Отправим тебя с Гудредом обратно. Вы расскажете все, что удалось узнать.
   - А вы?
   - Сегодня как раз будет полная луна. Мы дождемся ночи и испытаем свою судьбу, - Энунд поднял глаза к клубящимся облакам. - Людогост может дождаться нас в стане на берегу, со всеми ратными людьми. Ведь с лапонами мы теперь в дружбе.
   - Что за странная затея? - заворчал Хумли, качая головой. Однако ему уже возразил Рогдай.
   - Вспомните, с какими целями отрядили нас в путь жрецы Архоны, - значительно сказал он. - Изучать дороги Севера, искать позабытые тропы Перворожденных. Может, ключ к тому - таинственная Метсола? Не выяснив этого, нельзя плыть дальше.
   Про себя он, однако, подумал, что, задержавшись, сможет что-то узнать о судьбе исчезнувшего Гудима.
   - А что скажешь ты, Юббе? - обратился Скальд к непривычно притихшему фризу.
   - Такая возможность выдается раз в жизни, - произнес тот, глядя на потрескивающие поленья. - Приподнять полог завесы над тайнами богов. Шагнуть в Незнаемое и обрести угольки от костра вечности.
   - О чем таком ты болтаешь? - поднял брови Хумли Скала. - Клянусь чешуей Ермунганда, жизнь в ошейнике тралла что-то сдвинула в твоей голове...
   - Все равно такие решения принимаются сообща, - напомнил Гудред. - С Людогостом и всеми нашими названными побратимами. Только кормчему, отвечающему за наш поход, принадлежит главное слово. Так было всегда, и это закон морских дорог.
   - Мы не в море, - возразил Энунд. - А тут решение принимаю я. Мы не выполнили того, зачем сошли на берег. И никто из лапонов не знает судьбы нашего товарища. Значит, мы должны искать там, где, может быть, обнаружится его след.
  
   Глава 17. Кован Овадий.
   Дорогу от Шаркила к Итиль-реке одолевали переволоком -- привычным путем для купцов и воинов. Тиун Туран в пособление посланникам дал и тягловых лошадей, и крепких мужей, называемых многожильниками. Их трудом тягали в очередь суфун -- то людской силой волоча на горбу, то конским упорством на веревках -- где какой ход. На торной тропе вернее было тянуть судно на брюхе, по косогорьям -- на плечах коварских холопов.
   Послы ехали позади мелким скоком в обществе верхноконных кметов Вольги. Не отставал и Цыбир, являя многим завидную стойкость в седле.
   И все же, стычка в Шаркиле напрочь выветрила из полян беспечность, ставшую было привычкой за седмицы пути. Теперь вновь держали ухо востро, не расставались с булатом даже во сне и глядели в оба глаза.
   Округа не давала скучать, сбрасывая одни краски, обрастая другими, замешивая третьи. Кособенилась лесопольем, ссыхалась песчанниками, а то вдруг давала отдохновение телу и оку, стеля ровной скатертью версты-фарсахи. Правя путь, видали кочевья табунщиков и села оратаев, однако привалы и ночевки утверждали на стороне, метя костерками открытые взгорки.
   На третий день переволока уперлись в доселе невиданное полянами: громадное становье из множества разноцветных шатров, но обнесенное не кибитками, а причудливо-непонятной городьбой -- тонкие перегородки позавешаны узорными тканями и коврами. В загонах возились лошади, перекрикивались ослы, мелькали лохматые верблюжьи горбы. Дозорники бродили чинным шагом, волоча прицепленные к поясам длинные тулы -- равнодушные ко всему. Ни костров, ни степного многолюдья, доступного взгляду. Зато от шатра к шатру перебегали рослые, лоснящиеся шерстью псы.
   - Караван-сарай, - назвал новое слово Цыбир. - Стан-приют на торговом пути для странников с разных концов света. Здесь любой может найти отдых, ночлег и прочие блага, имея полновесный кошель или звучное имя.
   Прибытие посланников и их провожатых расшевелило сонный стан. Заметались воины, зашустрили слуги. Гости однако не торопились принять положенные знаки внимания. Цыбир и Вольга лишь придержали своих коней, ожидая. Зоран не смог без улыбки смотреть, как стригунком вьется пышнотелый человек в зеленой головной повязке, едва не путаясь в коротких и кривых ногах, обутых в сафьяновые сапоги. Парчовый халат, расшитый белыми журавлями, развивался на нем, будто колышимое ветром знамя.
   - Благородные путники! - подскочив к ограде, человек склонился перед кудесником так низко, что едва не подмел землю расчесанной на мелкие пряди дымчатой бородой. - Всевышний снизошел к моим мольбам, послав достойных особ, в тени славы которых я обрету радость. Я -- Ахмар Благополучный, хозяин этого дома покоя и оазиса умиротворения. Окажите мне, ничтожному жуку степей и песков, милость, приняв мое гостеприимство!
   - Твои услуги не будут отвергнуты, - ответил Цыбир, спускаясь с седла.
   - Благодарение Аллаху! - Ахмар всплеснул руками. - Я поистине счастлив. Высокая звезда привела вас к моему порогу. Забудьте пока о дороге, где коварный Иблис только и ждет случая заманить путников в опасные сети. Вкусите мира, тишины и удовольствий, которыми ваш презренный слуга жаждет вас облагодетельствовать.
   - Делай свое дело, караванщик, - позволил Вольга.
   Суфун носильщики с Шаркила уложили в низину-ложбище с края становья. К нему сотник приставил пятерых воев. Прочие обрели кров и пищу в караван-сарае Ахмара. Здесь нашлось вдосталь свободных шатров, коновязей, угодников-слуг. Ратных мужей и челядинов накормили рисом, вареной бараниной и курдюком -- измельченными в кашицу овечьими хвостами. Кудесника, сотника, послов и купчин потчевали обжаренной в масле бараниной, какачем -- вяленым козьим мясом, печеными лепешками и фруктами. Прислуживали им кравчие, а развлекали флейтисты.
   Раскрылось отсутствие кострищ снаружи. Они вдруг нашлись внутри. В очагах из сложенных камней можно было с равным успехом и жарить, и запекать пищу. Еще большие шатры караван-сарая, обтянутые снаружи не войлоком, а сшитыми козьими шкурами, членились перегородками на множество частей. Видно, для вящего удобства гостей, тяготеющих к уединенности. В любование глазу тростниковый остов перегородок оплетали алые, синие, желтые и белые нити-шелковинки, выстраивая броский узор.
   Не отставало и убранство, щедро поднося уставшему путнику парчовые подушки, невысокие лавки, покрытые коврами с золотистым шитьем, бронзовую и серебряную посуду, кошмы и одеяла. Казалось, все собрано по уму, нечем дополнить полезную утварь. Про запас имелись бурдюки с водой и маслом, сундучки для хранения важных вещей.
   Посланники были довольны. Натешив нутро яствами и вином, надумали размять перед сном ноги. Зоран сверил, всем ли полянам пришлось по душе гостеприимство Ахмара Благополучного, сыты ли кони, охраняется ли поклажа. Хозяин караван-сарая расстарался на совесть, не оставив места придиркам. Причина виделась в простом. Держатель "дома покоя" сметливым чутьем сведал, что голова его скатится с плеч, если чем-то не угодит высоким гостям. Потому забота его из мягкой и уютной грозила обернуться обременительной. Зоран отверг младого отрока, которого Ахмар умыслил приставить к нему для большего удобства. Обойдя кругом становье, вернулся в шатер. За перегородками уже похрапывали Бьорн и Четырь.
   Сын Гора погасил горящий жир в плошке и откинулся на подушку из верблюжьей шерсти, как вдруг шелест ткани заставил его вздрогнуть. Шмыгнула легкая тень.
   - Кто здесь? - грозно спросил Зоран. Пальцы нащупали крыж меча.
   - Не бойся, господин, - нежным шепотом ветерка ответил женский голос. - Хозяин прислал меня к тебе, чтобы сделать твою ночь незабываемой.
   Зоран выпрямился. В полумраке глаза его различали девицу, тонкую станом, в легком, будто облачном наряде. Она говорила по торокски не слишком ловко, но воевода понимал ее.
   - Возвращайся к хозяину, - отказал он. - Мне не нужны твои услуги.
   - Не прогоняй меня, господин! - девица в отчаянии заломила изящные руки, мерцающие литыми браслетами. - Если Ахмар узнает, что я не понравилась тебе, он продаст меня гузам или накажет плетьми. Ты не знаешь, как он жесток! Разреши мне остаться. Я лягу здесь, у входа. Буду маленький тихой мышкой, ты даже не услышишь меня. А утром -- исчезну.
   - Откуда ты родом? - Зоран невольно смягчился.
   - Из горной страны Арран. Я была дочерью князя, а теперь -- невольница. Козарский торговец людьми из Самандара продал меня в этот караван-сарай за десять дирхемов...
   Девица залилась слезами и Зоран поспешил успокоить ее.
   - Оставайся. Если голодна -- бери то, к чему лежит сердце, - он указал на блюда с лепешками и фруктами.
   Невольница скользнула к лавке с посудой и жадно сгребла горсть винограда.
   - Как твое имя? - справился Зоран.
   - Наира. Это значит, сияние или огонь.
   Она робко улыбнулась.
   Сын Гора впервые заглянул в ее бархатные глаза, веющие тайной ночи. В них крылась страсть, готовая вспыхнуть от малой искры, бездонная нега, смывающая память. Но Зоран видел сейчас другие глаза и другое лицо -- зеленые очи рыжевласой деревлянки, о которой он так мало думал за последние дни пути...
   - Ты очень добр, господин, - проглотив кусок рисовой лепешки и запив вином из кувшина, Наира свернулась комочком на кошме. - Никто еще не был ко мне таким добрым. Позволь мне отблагодарить тебя! Поверь: я могу подарить тебе неземное блаженство. Мои ласки растопят даже камень.
   - Мне не нужны твои ласки, - Зоран покачал головой.
   Наира поникла согбенной ивой, но вдруг снова взблеснула очами. В этом взгляде уживалось умудренно-женское и невинно-детское. Второго было все же больше.
   - Если ты не хочешь моих ласк, я могу развлечь тебя по-другому. Я знаю много песен. Веселых, как утренняя трель соловья, грустных, как жалоба иволги, волнующих кровь, как прибывающая морская волна. Еще я знаю много увлекательных историй...
   Зоран остановил ее жестом руки:
   - Я устал и хочу отдыхать. Спи и ты.
   Он улегся на спину, смежив веки. Несмотря на выпитое и съеденное, сон не пришел сразу. Сын Гора ворочался, не в силах отмахнуть беспокойство. И хотя он понимал, что юная девочка с наивными глазами едва ли способна оборвать нить его жизни, не отпустил ум совсем, пребывая в прозрачном забытье.
   Невольница не солгала. Когда Зоран пробудился утром, в шатре ее уже не было. Он ополоснул голову водой из бурдюка и вышел наружу. Солнце позолотило облака. Поляне собирались в дорогу.
   Разыскивая Вольгу, сын Гора обогнул ряды шатров и скотные стойла. Сотника увидал возле большого круглого колодца.
   - Да ты, погляжу, свеж, аки роса, - Вольга хмыкнул в бороду, примерив к полянину любопытный взгляд. - И силушки как будто не убыло...
   - С чего бы в немощь впадать? - Зоран поднял брови. - Пили с вечера немного, да и то весь хмель давно вышел.
   - А дева-чаровница? - Вольга подмигнул ему. - Ужель не уморила в омуте страсти?
   - Ты о чем таком рядишь? - Зоран даже побагровел.
   - Не придавай значения, друг-посол, - Вольга примирительно махнул рукой. - Намедни повстречал Ахмара-караванщика. Осерчавши на свою рабыню, красу дивноокую, грозился плеточкой вытянуть для поучения. Обыскался он ее по стану. К тебе посылал на часок, а она, вишь, у тебя гостевала аж до утренней зорьки. Глянулась что ль тебе горянка?
   - Где он? - наморщил чело Зоран.
   - Караванщик? Так у коновязей.
   Сын Гора поспешил к Ахмару. Тот осматривал пепельно-вороного жеребца, на котором двое служек закрепляли постромки. Видно, коня он выменял или перекупил у кого-то из своих гостей.
   - Что изволит благородный посол? - заметив Зорана, Ахмар угодливо согнул спину. - Стоило ли так утруждать себя, высокочтимый? По твоему хлопку я прибежал бы на твой зов быстрее степного сайгака.
   - Где Наира? - сухо спросил полянин.
   Ахмар округлил глаза в притворном удивлении.
   - Я спрашиваю, где твоя невольница, что приходила в мой шатер? - Зоран сделал строгое лицо.
   - Достойный посол желает знать, где горный цветок, даривший ему свой аромат в тишине ночи? К сожалению, она огорчила меня и будет подвергнута наказанию. Нет! Не суровому. Всевышний не позволит мне увечить столь нежное создание...
   - Продай ее мне, - оборвал его Зоран. - Я дам тебе столько монет, сколько попросишь.
   - Понимаю, - Ахмар ногтем расчесал пряди своей бороды. - Благородный понимает толк в настоящей женской красоте. Это лестно для меня. Ты оценил яркий узор, который я подобрал для восхищения твоего взора. Постиг многогранность алмаза, сияние которого ласкает сердце.
   - Назови свою цену, - Зоран терял терпение.
   - Как я могу? - Ахмар развел руками. - Ты -- гость Светлейшего! Будет бесчестьем для меня и моей семьи не поднести тебе подарка, отвечающего твоим самым заветным желаниям. Я хотел одарить тебя породистым скакуном, выносливость которого сродни чуду. Но если ты выбрал рабыню, я повинуюсь твоей воле. Наира мягка кожей, как шелк, сладка, как персик. Забирай ее без всякой платы.
   Зоран озадачился.
   - Раз ты считаешь, что такой подарок уместен, я принимаю его. Однако в моей земле иной закон. Ты можешь попросить любую вещь из того, чем я владею, Ахмар Благополучный, и получишь немедля.
   - Не оскорбляй меня, прошу тебя, - отказался караванщик. - Я получил достаточно, согревшись в лучах твоего величия. Я, Ахмар, сын Гирея, умею гадать на будущее людей. Я знаю твою судьбу, досточтимый. Ты станешь не только славным воином, но большим правителем. Спустя годы я буду поднимать чашу в твою честь и похваляться друзьям, что видел самого Зорана из Куябы. Буду рассказывать, как ты гостил под моим кровом и остался доволен, а я, ничтожный, одарил тебя по велению своего сердца, чем доставил тебе радость. Глупцы посмеются надо мной, однако и я, и Аллах будем знать правду.
   - Коль ты решил -- быть по-сему, - поколебавшись, кивнул сын Гора.
   - К рабыне я прибавлю смышленую кобылицу, на которой Наира не растрясет спину в дороге, - дополнил Ахмар.
   - Благодарю тебя, караванщик, - молвил Зоран.
   Однако когда о случившемся узнал Бьорн, он отвел в сторону молодого воеводу и устроил ему отповедь:
   - Что за самовольство? Для чего тебе эта пленница? Великий Кован не одобрит твоей прихоти.
   Зоран потупился, но всего на миг.
   - Я обязан вызволить эту девушку. Я дам ей волю, которой она распорядится по своему выбору.
   - Образумься! - Бьорн взял его за плечи и заглянул в глаза. - Мы не можем спасать всех невольниц Коварии.
   - Она дочь князя. Ее земля и народ повергнуты в прах коварскими саблями. Не отговаривай меня, друг. Я не отступлюсь.
   Бьорн только вздохнул в ответ.
   - Что ж, ее судьба в твоих руках. Но лучше бы тебе не взваливать на себя такое бремя...
   Посланники и их сопровождающие оставили караван-сарай Ахмара Благополучного после полудня.
   - Ты не пожалеешь, что спас меня, - улучив случай, шепнула Зорану Наира. - Обещаю!
   Сын Гора даже не успел заскучать, прежде чем густая, иссиня-черная кайма Итиль-реки проглянула на окоеме.
   - Волога, - прошептал Четырь с чувством. - Мать-государыня всех рек. С ее берега пришли и ковары, и варны, и многие иные народы, чьи имена ныне и не упомнят...
   Здесь Вольга отпустил Шаркильских носильщиков и лошадей. Суфун на воду столкнули люди корабельщика. Предстояло сделать еще один шаг, одолеть последний стежок долгого пути к стольному граду кована Овадия.
   Когда высокая волна на стрежне принялась качать судно, точно люльку в материнских руках, поляне оценили мощь великой реки. И волей, и голосом, и плотской крепью Волога отличалась от иных рек. По счастью спустился попутный ветер, погнал суфун, будто охотник зверя. Весла стали не нужны. Шли под парусом, и Зоран, вновь облюбовав нос ладьи, взором-стрелой проницал зыбкую даль.
   - Не пресытился еще наш воевода лицезрением новых земель, - заметил на это Четырь. - Око вон какое гладное, подбирает образы для забав ума...
   - Верно, - согласился Бьорн, размещаясь среди судовых канатов. - Даже меня, странника по природе, истомила коварская сторона.
   Восточный ветер выдохся быстро. Сменивший его западный пытался играть с суфуном, кренить вбок. Убрали парус, ударили по водному крупу весельным рядом. Главная жила страны билась и дышала. Как бились и дышали гребцы, норовясь преоборить неуступчивость реки-владычицы. Успевали в этом, кладя платой силу плоти и душевный пыл. Пособляло и умение кормчего, знающего каждый вершок дна и изгиб русла.
   - Темна водица, - качал головой Зоран. - А глубина-то! Пропасть...
   Бьорн соглашался. Итиль-река пугала его. Часто береговая кромка откочевывала так далеко, что взору было не дотянуться. Точно в открытом море очутились.
   Тянулись дни. Когда -- тяжелой телегой скрипели по пыльной колее, когда -- взвивались сизокрылой птахой к лазурному небокраю. Но каждый был не похож на другой. В беседах, размышлениях, молчании коротали время. Проведав спасенную невольницу, Зоран остался спокоен. Наира держалась тише воды и ниже травы.
   Чем ближе к Итиль-Келу, тем оживленнее смотрелись окрестья. Обрастали поселениями глинобитных жилищ, бродячими таборами повозок, длинными табунами коней и волов. Высокие башни коварской столицы узрели как-то после утренней трапезы.
   Все поляне сгрудились на носу, чтобы вернее изучить оком град, о котором столь много судачила людская молва. Приглядевшись, познали особенное. Итиль-город не был глыбиной, слепленной в един ком из тьмы построек. Сидел по краям воды двумя гнездами. Одно, правобережное -- окольцовано камнем стен, поверх венца которых дыбились и волнистые своды хором, и пышногривье садов. Другое -- упрочнено рядками деревянных шатров, закромов и клетей, войлочных юрт.
   - А скажи-ка, Вольга Журавич, - повернулся Зоран к сотнику. - Как тут людье пересылается? С берега на берег и голоса не хватит докричаться.
   - На лодках, - пояснил Вольга. - В давнюю пору, когда козарский род еще не вошел в силу, полюбился закатный брег первым вождям при перекочевках, стойбищем тут становились. С того семечка и дерево поднялось -- Белый Город. В нем сидят Кован, его ближники и лепшие вои. Желтый Город, торговый, после присуседился. Обиталище купцов и всего честного многолюдства козарского.
   - Двугорбый, стало быть, Итиль-град? - усмехнулся Бьорн. - Как верблюд?
   - Верно. Потому и нарицается часто Двойным Городом. Но оба горба из одной спины растут. Одной кровью-рудой живот питают. Та кровь -- Итиль-река.
   Суфун шел к судовому причалу, утыканному мачтами. Грудились тут и большие корабли, и струги с челнами. На верфи выжженные до черноты трудники конопатили перевернутые брюхом кверху суда. Оживленность имела сходство с Притыкой на Почайне. Но было и отличие, выраженное в размахе. Не просто мостки пристани встречали гостей -- целая судовая набережная, гудящая людом, стелилась до пределов кирпичной твердыни.
   - Когда мы сможем увидеть кована Овадия? - сразу осведомился Зоран.
   - На то тебе не отвечу, гость-посол, - отмолвил Вольга. - Вы будете жить в гостевом доме. Долго ль -- коротко ль, то ведомо лишь Светлейшему. Запаситесь терпением. Солнце Козарии являет себя в свой срок тем, кто умеет ждать.
   - Служители Шад-Казар-Наран-Итиля окружат вас безупречной заботой, - счел нужным добавить Цыбир, разминая шею. - Каждое мгновение вашей жизни будет наполнено радостью. Забудьте все тревоги и сомнения, вы на земле блаженства.
   Кварталы Итиля в кольце крепостных стен показались полянам излишне разбросанными и разновидными. Будто для забавы кто-то сдвинул гурьбу глиняных и деревянных жилищ, а потом, спохватившись, проторил меж ними улочки-проходы. Но это была видимость правды. Четырь пояснил, что случайности здесь нет и каждый квартал Орсаг Казар, Казарской Земли, закреплен за своими родами, дышит своим обычаем и почином. Святильни-храмы разных богов цепляли взор причудами сложенья. Лунный серп уживался с крестом, священное древо с шестиконечной звездой. Многообразия добавляли сады и бани, рынки и постоялые дворы.
   Пристанищем полян стал просторный дом из обожженного кирпича с высокими стенами, убранными изнутри мягкими тканями. В нем нашлось место для всех. Удобные ложа, купальни, тенистый двор для прогулок под сенью каштанов, маленький фонтан и целое воинство слуг, пытавшихся развлекать гостей: от чашников и стольников до поэтов, певцов и толкователей или "ловцов" снов -- сделали вынужденное заточение не слишком горьким и постылым. Во дворе поляне наблюдали пышнохвостого павлина и больших черепах, слушали жалобные наигрыши юного отрока-музыканта, терзавшего струны ситара. Но за всей этой безупречной опекой угадывалось немигающее око приглядников Итиль-кована или его царедворцев.
   Минуло семь дней, прежде чем дрогнула резная, чернофигурная дверь в покой, занимаемый Зораном, Бьорном и Четырем. Посланники увидели перед собой крючконосого и плешивого человека в атласном архалуке со стоячим воротом, кушак которого пестрил изумрудами и жемчугом. Подкрашенные его брови сходились в одну линию, узко выстриженная борода источала запахи ароматных масел. За спиной незнакомца мелькнули посеребренные латы двух рослых ал-арсиев.
   - Мир и благоденствие высокородным послам! - умелой словенской речью пролился голос коварского царедворца. - Я Эльчин, везир Несравненного, и мне выпала честь доставить вас к престолу владыки владык. Собирайтесь! Богоравный повелитель ждет вас на своем острове.
   Посланники не заставили себя упрашивать. Ко двору кована отправились все вместе: переговорщики, носильщики даров, воины. Все желали выразить уважение могучему правителю родов и племен.
   - Небо наградило вас великим счастьем, - заметил Эльчин. - Своими очами вы узрите Солнце Козарии и судьбоносца Вселенной. Оказавшись перед ликом Светлейшего, не забывайте о почтении. Внимайте словам благословенного миром и не омрачайте его чело неудобными речами.
   Дворец Итиль-кована поместился внутри еще одной твердыни, на острове, опоясанном водой и связанном с Белым Городом деревянным мостом.
   - Это Царский Остров, - объяснил везир. - По-иудейски его имя Ха-малех. На этом участке священной земли в три фарсаха длиной и в три шириной Светлейший пребывает со своими мудрыми советниками, супругой и детьми, свитой, телохранителями и личной гвардией.
   Дворец опирался на многоручие, многоножие колонн. Как присевший на корточки гигант, готовый распрямиться в рост, порвав головой-шлемом, увитым и лепниной, и изразцами, покрывало небес. Резьба-кожа вычурна, пестроцветна. Вереницей глаз глядел дворец на близящихся гостей -- малыми гляделками, точеными цветками-очами, расщелинами с бровями площадок-балконов. Голосом же дворца был плеск водяных струй и птичий гомон.
   - Обиталище Светлейшего зовут Райским Садом, - в ход мыслям полян насказал Эльчин. - Не только кирпич и мрамор его плоть, но тьма деревьев плодового сада, чистые источники и водоемы.
   С образом, предложенным везиром, согласились охотно. Даже дорожки-подступы к поприщу власти и внутренние коридоры были щедро посыпаны свежими цветами: левкоей, тамариском, тюльпанами, ирисом. Вои в отполированных бронях искрились вдоль стен, мерцали пластинами вытянутых шлемов, наборными поясами. Стояли, как неживые -- без дыхания, потупив взоры долу. Ни дать-ни взять -- такие же холодные колонны-опоры кованова могущества.
   В тронной палате жар-цвет несчитанных светильников ослепил. Посланники долго не могли примериться взглядом к окружению. Зато их провожатые вели себя привычно. Едва переступив порог и сделав шаг к маячащему где-то впереди балдахину, сняли с себя кушаки и пояса, повесив на шеи. Пав на колени, коснулись лбами пышных ковров. Поляне приветствовали владыку народов по своему обычаю -- поясным поклоном. Дары сложили рядом. По щелчку пальца их унесли слуги или рабы, напомнившие крабов -- не разгибая спин, они шустро перебирали конечностями.
   Посланники наконец приноровились к свету. Стали различать фигуры и краски.
   - Вы можете смотреть в очи Несравненного открыто, не страшась, - объявили рядом громко. - Эта милость дарована вам вашим положением.
   Трон Итиль-кована виделся башней. Громоздясь на возвышении из малахита с тремя нисходящими ступенями, прикрытыми полоской бархата, переливался всеми лучами солнца. Кованный из злата, расцвеченного россыпью самоцветов, рубинов и изумрудов, он чаровал и дивил особенным обликом. Зоран первый догадался, что мастер-искусник придал седалищу кована Козарии форму ковчега, судна-вместилища, почитаемого в преданиях песчаного народа. Навешенный поверху парчовый балдахин укрывал лик владыки людей.
   - Оставьте нас одних с моими гостями, - повелительный голос, похожий на посвист ветра в ивовых кронах, заставил коваров вновь согнуться травяными стеблями в поле.
   Приближенные, воины, слуги покидали тронную палату, не распрямляясь. Удалились и товарищи-спутники Зорана и Бьорна, предоставив двум избранникам кована Кий-града вести переговоры сообразно их умению. Четырь кратким поглядом пожелал сыну Гора удачи.
   - Подойдите ближе! - сказано было громче, но уже не отвлеченно-возвышенно, а чутко, приземленно.
   Послы повиновались. В десятке шагов от малахитовых ступеней поместилась скамья, одетая атласом. Не стоило труда догадаться -- приготовлена для них, полян.
   - Садитесь, - совсем мягко, почти с теплотой пригласил Овадий. Позади его трона остались лишь двое телохранителей, тихо мерцая оплечьями и наручами.
   - Благодарим высокочтимого Кована, - сказал Бьорн, разбирая украдкой изысканность наряда правителя, по шелку облепленного выпуклой золотой пряжей. Бутоны цветов, звезды, парящие птицы и бегущие скакуны словно жили и дышали. Кафтан Овадия был оторочен бисерной бахромой, препоясан золотым поясом с топазами-глазками. Чело облегала бело-голубая повязка.
   - Отбросим пустые условности и лицемерные жесты, - предложил Кован. Лицо его, чуть удлиненное, тонкое, увлекало непривычной для ковар стройностью черт. Вне сомнений, и четко просеченные глаза, и узкий нос, и лепестки сухих, но выразительных губ являли образ благородных вождей древности. Серебристая от седины борода только подчеркивала значимость породы, совершенные формы которой так и просились на оттиск монеты или портрет рисовальщика. - Обратим наши сердца к доверительной беседе, чтобы не терять жемчуг времени на суесловие.
   - Обратим, великодушный владыка, - согласился Зоран. Подспудно он ощутил открытость кована, искренность его побуждения, и готов быть открыться в ответ.
   - Волею Господа я встал над народом Козарии двадцать лет назад, - Овадий начал рассказ живым, чувственным голосом, мешавшим гордый порыв с созерцательной грустью. - Принял наследственные бразды Козарига Кочевника -- отважного воина и проницательного вождя. В былые годы мои предки-коввады, владевшие знаменем со знаком солнца, видели целью славу победителей иных племен. Они несли на копытах своих коней грозу и смерч, повергая ниц соседей. Я много думал об этом, изучал их деяния, их взлеты и падения. Однажды Саваор-Всетворящий вразумил меня. Не волей, не страхом мудростный царь должен держать племена подле своего стремени. Он обязан стать судьбой людей. Тем родником, из которого каждый может напиться. Понимаете ли вы мои слова?
   - Прости нас, Светлейший, - ответил Зоран, осторожно повторяя приросшее к уху титулование коварского владыки. - Мы стремимся понять. Идем за твоей мыслью тенью, но пока путаемся в разнотравье слов.
   - Благодарю тебя за честность, посол, - похвалил Кован. - Прямодушие -- высшая добродетель человеческая. Я постараюсь объяснить еще. Итак, я желал утолить свою жажду истины. Я странствовал в поисках высокого знания. Изнурял свои плоть и ум томлением, взыскуя о стезе подлинного правителя. Я видел мудрецов разных племен и говорил с каждым. Но только служители благословенного народа Ханаанского, мужи от колен Израилевых, смогли повернуть мое сердце. Они позволили мне узреть свет правды в свершениях древних царей и в священных книгах. Это произошло в горной пещере долины Тизул.
   - Что же ты постиг, высокочтимый? - с интересом справился Бьорн.
   Овадий коснулся тонкими пальцами прутьев серебряной клетки у своего локтя, где замерла на жердочке сине-красная птаха:
   - В "Книге Судеб" сказано, что весь путь человеческий есть ответ Божий на наши поступки. Отход от благодати Божьей влечет бедствия, обращение к Всевышнему -- благо. Человек жидок по своей природе, как сырая глина. Он не уверен в своей телесной силе, в своем разуме, в выборе своего пути и даже в собственных мыслях. Не имея опоры на могучие плечи, он легко сбивается на тропу ошибок и злодеяний. Человек жидок, ибо отделен от Бога. Отделяет же его сомнение, разрушая мост между землей и небесами. Не ведая Создателя плотскими очами, человек впадает во мрак губительных искушений. Это повергло в прах без числа племен и народов. Починить сломанный мост -- долг истинного правителя.
   - Ты хочешь сказать, Светлейший, что на своих обширных плечах правитель поднимет народ к Вышнему? - уточнил Зоран.
   - Воистину, - подтвердил Овадий. - Слышал ли ты о Иехошуа бин Нуне?
   Зоран покачал головой.
   - Постой, досточтимый, - напружинился Бьорн. - Ведь ты ведешь речь о Иисусе Навине, царе Израилевом и преемнике Моисея?
   Кован ответил лучистым, благожелательным взглядом:
   - Твоя осведомленность в писаниях Обетованной Земли делает честь тебе, как инородцу. Иехошуа не уступил в воинской славе ни одному из правителей-полководцев иных времен. Но всех их превзошел широтой сердца и высотой ума. Сердце его обнимало Вселенную. Ум восходил к престолу самосиянного света. Иехошуа бин Нун утвердил особую форму Богоправления, разделив земли меж колен своих сородичей через священный промысел. Ибо сказал ему Господь: "Встань, перейди через Иордан сей, ты и весь народ сей, в землю, которую Я даю им, сынам Израилевым. Всякое место, на которое ступят стопы ваших ног, Я даю вам..." Вот пример боголюбивого царя, радеющего не о своем величии, но о благе ближних, волей небесной ставших его подданными. Вот дорога, по которой иду я, взяв себе имя Сабриель, что значит Бог -- моя надежда. Понимаете ли теперь?
   - Теперь ты сказал яснее, благородный Кован, - признал Зоран с легким поклоном.
   Глаза Овадия стали яркими, а речь пылкой:
   - Меня возвысил Господь. Возвысил для чего? Не для того ли, чтобы я свершил свой прямой долг, возвышая страну и людей-муравьев ее, кропотливым трудом скатывающих ком нашей общей судьбы? Вот ты, - он уперся взором в лицо сына Гора, - потомок Бояна и Руяна, аварнских вождей-водителей людского потока. Деяния их совершенны в глазах потомков-соплеменников. Как деяния коввадов Козарии от Козарига Кочевника до Булана Оленя. По сей день о них говорят люди, воздавая за достигнутое. Но река свершений этих вождей мелеет под иссушающим солнцем времени. Она не становится Морем. Только море объемлет все множество рек -- малых и больших. Я, грешный, взялся вывести корабль моей страны в новое плавание, взяв ориентиром сияющую над Ханааном звезду Давида. Так по следам великих пророков и царей Обетованной Земли я повлек своих подданных, столь многообразных речью, кровью и обычаем, к неслыханной цели -- сделать целый мир домом чад Божьих.
   - Целый мир? - переспросил Бьорн. - Значит ли это, высокочтимый, что ты замыслил подчинить всю тьму народов?
   - Не мечом, но светом благодати Божеской, - ответил Кован. - Привлечь в свои объятия, дабы избавить от слабостей и пороков. Однако не искажай суть моих слов, иноземец. Не завоевателем чаю я быть и не присоединителем. Если люди пойдут за мной, то своей сознательной волей. Я говорил о доме чад Божьих, как о оплоте сердец. Царь своей страны, своего народа и племен, собранных под плащаницей его власти, призван дарить уверенность в грядущем: и на этом свете, и в Царстве Небесном. Быть пастырем душ человеческих и, покровительствуя людям, держать за них ответ перед Господом. Власть моя велика, но и ноша безмерна. За каждого из детей своих отчитываюсь денно и нощно пред Саваором-Вседержителем. Ибо погружены во тьму невежества души многих. Лишь через меня самосиянный свет Божий может пролиться на их земные пути, указав врата спасения...
   Овадий умолк на несколько мгновений. Губы его сжались и распрямились будто от внутренней боли, лица коснулась тень. Восседая на золотом троне, он смотрелся накренившейся горой, придавленной тяжестью свинцовой тучи.
   - Теперь вы можете задать свои вопросы, а я отвечу на них, - Кован резко очнулся. - Разгоним сумрак недоверия и позволим ясному солнцу истины озарить горизонт нашей беседы. Моя душа лежит перед вами раскрытым свитком, не пряча значения письмен.
   Зоран поклонился.
   - Великий Кован Сомбатхея прислал нас говорить о мире, - громко объявил он. - Волею небес став соседом твоих рубежей, Светлейший, он желал бы избегнуть раздора и вражды.
   Овадий переплел пальцы:
   - Твой правитель мудр. Достоинство его -- прозорливость. Утвердившись на вершине своего имени, он умеет седлать ветер перемен, превращая в скакуна своих намерений. Так он получил древний город Куяба и обильные земли. Я не желаю оспорить удачу, которая сама легла в его ладонь.
   - Значит ли это, что земля Полей с ее стольным градом останется под перстом моего Кована? - счел должным выспросить Зоран.
   - Намерение воцариться в краю своих далеких праотцов благородно, - рек Овадий. - Мой учитель Исаак Сангари наставлял, что намерение исходит свыше, от Бога. Оно чисто в своей природе. Однако дела-воплощения принадлежат человеку, они несовершенны. Признавая намерение, я желал бы лучше разобраться в делах. О них мы будем говорить с вами, неспешно перебирая четки событий.
   Кован хлопнул в ладоши:
   - На сегодня разговоров достаточно. Прошу посланников из Куябы посетить мой Сад Полуденного Благоухания. Я покажу вам деревья, которых еще никогда не видели ваши глаза -- индийские баньяны и арабские мескиты. В их тени мы будем слушать песнопения птиц и лакомиться сладчайшими плодами. А ароматы цветов, которые выращивают мои садовники, закружат ваши головы сильнее крепленого вина, вознеся к радужным кущам поднебесья.
   Глава 18. Метсола.
   На полуночном берегу совсем не было ветра, но речная гладь затейливо пузырилась в лунном свете, будто ее подогревало горячее течение.
   - Смотрите! - заметил Юббе. - Вода уже ожила. Она чувствует силу, которая поднимается со дна.
   Энунд, Рогдай и Бови Скальд внимательно разглядывали речную излучину, стоя на высокой береговой кромке.
   - Уверен ли ты, что мир Тапио с его Золотым Холмом существует? - усомнился Рогдай перед последним шагом.
   - Шаманы рода Выдры бывали там, - напомнил Юббе. - Нет причин оспаривать их слова.
   - Вы можете вернуться, если колеблетесь, - заявил своим спутникам Энунд. - Я пойду один и не упрекну вас.
   - Наше странствие опасно, - согласился Юббе. - Страна Метсола явно принадлежит к Нижним Мирам, где правят всевидные духи. В ней можно погибнуть, и из нее можно не найти дороги назад. А еще может уйти человек, но возвратиться существо иной природы либо блуждающий дух-подменыш.
   - Но вещие жрецы Архоны не зря учили нас распознавать силы разных Кромок и избегать их ловушек, - возразил Бови Скальд. - Мы идем все вместе!
   - Тем лучше, - возрадовался Энунд.
   - Встреча с существами Иномирья пробудит те зерна ведания, что посеяны в вас, - наставлял Юббе.
   Четверо человек в ночной тишине стояли перед Рекой Выдр, наблюдая, как изменяется зеленое свечение, связующее два берега. Тень, набухшая на поверхности воды, сначала была не шире веревки. Эта зыбкая черта, ограненная легким мерцанием, расплывалась медленно. Вода словно ворочала что-то глубоко внизу. Тяжело, с усилием приподнимала. Темно-зеленый оттенок излучины посветлел. Люди видели, как из своей потаенной глубины река выталкивает то, что ей не принадлежит - плотный, внушительный ост, шириной с добротное сосновое бревно.
   - Итак, все ли готовы перейти на тот берег? - уточнил Энунд. Он заметил, что Рогдай смотрит даже не на чудесную переправу, разорвавшую толщу вод, а на другую сторону Реки Выдр. Травы и кусты в подлунном свете принялись клубиться изумрудным маревом и искрить золотыми блестками. Казалось бы, все та же земля, рощелья и небеса над ними стелились единым, сизым полотном, но извивы, тени и полутона стали иными - налились незримой кровью и сочились чужой, незнакомой силой.
   - Все, - за всех ответил Юббе.
   Фриз самым первым приблизился к бревну. Его не смутило даже то, что густой мох, проявившийся на древесной поверхности, стал виться, словно живые волосы. Ступив на переправу, Юббе двинулся по ней мелким, неспешным шагом. Он остановился лишь раз - когда в сердцевине древесины что-то пискнуло. Но уже в следующее мгновение фриз продолжил путь, разведя в стороны руки. Оказавшись на другом берегу, поманил к себе побратимов.
   - Это совсем не трудно, - ободрил он.
   - Как видно, да, - пробормотал Рогдай, решительно последовав поданному примеру. - Кайса не солгал нам.
   Мерянин, а следом за ним и два свеона перебрались по бревну через Реку Выдр - и замерли, озирая дальний простор лесов и полей.
   Гряда сосен и елей, дебри можжевеловых зарослей и травяные пригорки растекались перед путниками густыми волнами. Темно-зеленый окрас их изменился на синий, а многочисленные тропы выступили среди раздутых стволов белыми венами, притягивая взгляд. Чарующие чертоги мерцали загадочным светом, пробивавшимся сквозь листву. Четверо людей ступали по холодной земле. Они изучали глубокие синие прожилки деревьев, шевелящиеся островки мха и мелко стучащие иглы ветвей.
   Полуночное пространство чужого леса облегало их, точно покров, от которого трудно освободиться. Прирастало к коже и мягко заполняло нутро своим дыханием. Путники шли пустынными тропами в совершенном безмолвии. Полумрак расступался перед ними, открывая лужайки, высветленные лазурью, и пригорки, увенчанные замшелыми валунами. Никто не думал о том, куда повернуть - ноги сами вели вперед, к неведомой, но неотвратимой цели.
   Побратимы не разговаривали друг с другом - они внимали безмолвному гласу леса. Окутанные его синевой и белесыми тенями, вплетавшимися в волосы и бороды, скользили среди деревьев и кустов, словно бестелесные духи. Здесь не нужно было раздвигать тяжелые ветви - они сами отступали при приближении людей, глубже вовлекая гостей в лесные глубины.
   Становилось все светлее. Не золотистый лунный свет, но загадочное белое сияние с легкой примесью лазури выхватывало целые участки сосновников и плоских полян с немногочисленными пнями, позволяя хорошо их рассмотреть. Порой это сияние делалось столь сильным, что слепило глаза. За молодым ельником, вьющимся, словно звериная шерсть, путники остановились. Их взорам представилось что-то очень большое, выпуклое и белое с сиреневыми крапинами.
   - Что это может быть? - Энунд отступил на шаг.
   - Похоже на птичье яйцо, - ответил Рогдай. - Я бы сказал, что это яйцо исполинского ястреба.
   - Где же ты видел ястреба, птенец которого размером почти с человека? - усмехнулся Раздвоенная Секира.
   - Думаю, в стране Метсола есть и более удивительные вещи, - возразил мерянин.
   - Стой, Юббе! - Бови Скальд одернул фриза, который подошел к великанскому яйцу. - Не прикасайся к нему.
   - Почему? - удивился тот. - Я хочу понять, что это такое...
   - В древних сагах о походах в земли Севера, - поведал Бови, - немало говорится о всяких необычных предметах, вроде Урархорна, Рога Единорога, и прочих диковинах. Но их нельзя трогать голой рукой, чтобы не причинить себе вреда.
   - Я всего лишь хочу узнать, есть ли жизнь внутри этой скорлупы, - пожал плечами фриз.
   Он еще ближе подступил к яйцу и приник к нему ухом.
   - Что ты слышишь? - спросил Рогдай.
   - Дыхание, - промолвил Юббе, извлекая клинок из ножен. - Нельзя прикасаться живой плотью. Но кто говорил о запрете благородной стали?...
   Удар по скорлупе отозвался долгим стоном.
   - Зачем?! - вскричал Бови Скальд.
   Фриз не успел ответить. Лужайку накрыла большая тень и стало совсем темно. Побратимы мгновенно встали спинами друг к другу и прикрылись щитами, готовясь отразить угрозу. Однако затмение длилось недолго. Тень уже откатилась за верхушки дальних сосен. Люди вновь видели перед собой белоснежное яйцо с сиреневыми пятнами, лежащее посреди лужайки, но их было не четверо, а только трое. Мерянин исчез.
   - Рогдай! - в отчаянии позвал Энунд, не желая верить, что лишился побратима и друга.
   - Его унес огромный ястреб, - приходя в себя, поведал Бови.
   - Как?! - Энунд повернулся к Скальду -- бледный, растерянный. Потом сорвался на виновника несчастья. - Что ты натворил?!
   - Не знаю, почему я это сделал... - попытался оправдаться Юббе, поникнув телом. - Рука сама нанесла удар!
   - Я ведь предупреждал тебя, - Бови Скальд вложил в свой взгляд всю силу осуждения, потом сокрушенно качнул головой. - Похоже, ястреб страны Метсола защищал свое потомство.
   - Но почему он схватил Рогдая, а не Юббе? - Энунд сверкал глазами. Досада, смятение, раздражение разрывали его сердце.
   - Кто знает? - Бови пожал плечами. - Могу сказать одно: на этом месте не стоит задерживаться. И больше не прикасайтесь к тому, что кажется непонятным.
   - Я никуда не уйду без Рогдая! - твердо заявил Энунд. - Отыщу его, чего бы это ни стоило.
   - Я виноват, - Юббе тронул Раздвоенную Секиру за руку. - Но клянусь всеми богами, мы вернем товарища. Верьте мне! Главное сейчас добраться до Золотого Холма. Сила Тапио поможет нам.
   Побратимы нехотя оставили лужайку. Направились дальше по расширившейся тропе, призывно увлекающей в искрящиеся голубовато-изумрудными разводами ельники. Разлапистые ветви по-прежнему расступались перед ними, а белое сияние озаряло путь.
   Они прошли уже немало, пока отзвуки напевов, переливы флейт и бойкая дробь бубнов не заставили их насторожиться.
   - Что это? - удивился Энунд. - Праздник в зачарованной роще? Кто веселится в глубинах потаенного леса?
   Путники свернули с тропы и осторожно, стараясь не поднимать шума, прокрались за стволами деревьев к светлеющей поляне. Вся она оказалась заполнена народом. Зрелые мужи и женщины, юноши и девушки, а также орава детей кружились вокруг костров. Песни и пляски соседствовали с забавами: прыжками через огонь и перетягиванием поясов. Побратимы внимательно рассмотрели гуляющих - обликом своим они мало отличались от обычных людей. Пожалуй, удивляло одно: одинаковые одеяния желто-зеленого цвета и волокнистые волосы, расчесанные на множество длинных прядей, в которых просматривались фиолетовые нити.
   Некоторое время путники наблюдали за торжествами незнакомого племени, оставаясь незамеченными. Но вот одна из девушек - маленькая и стройная, с игривыми глазами, отливающими лазурью - вырвалась из круга подруг и подбежала к лапнику, скрывавшему Энунда Раздвоенную Секиру.
   - Что смотришь? - спросила она свеона и вдруг ухватила его за руку. - Пошли с нами! В хоровод!
   - Подожди, - смутился Энунд. - Кто вы?
   - Народ Полуденных Всходов, - рассмеялась незнакомка. - У нас большая радость. Прошел Медвяной Дождь, напитал землю. Значит, всем будет счастье.
   В воздухе действительно густо пахло медом.
   - Идем! - девушка вытащила свеона из-за укрытия. Юббе и Бови Скальд проводили его ободряющими взглядами.
   Вокруг Энунда сразу рассыпались смешки девушек и детей.
   - И часто у вас так празднуют? - спросил он, дивясь всеобщему ликованию.
   - Медвяной Дождь бывает раз в два месяца, - отвечала девушка, увлекая его в пляс. - Это великий день для нашей земли. А еще - сегодня каждый мужчина может выбрать себе невесту, - она лукаво заглянула ему в глаза.
   Энунд не нашелся, что сказать, и отвел взор. Юббе и Бови Скальда, наконец, тоже заметили. Один из долгобородых людей, волосы которого были рассыпаны по плечам, а лоб схвачен плетеным начельем, сделал знак отрокам поднести им ковш меда.
   - Угощайтесь, странники! - возгласил он. - Мы все рады вам.
   Мед оказался очень сладким, а еще - необычайно светлым, почти белоснежным.
   - Скажи, красавица, - разгорячившись плясом, Энунд немного осмелел. - А как нам найти дорогу к Золотому Холму?
   Девушка не удивилась вопросу.
   - Это непросто, - отвечала она. - Хоженых дорог к нему нет. Но если вы сумеете встретить табун одноглазых коней - скакунов Тапио - вы придете к нему по их следам.
   - Благодарю тебя.
   В кругу Народа Полуденных Всходов побратимы скоро забыли обо всем на свете. Кровь разыгралась в жилах от бодрящего пития, игрищ и разговоров. Люди приняли их очень доброжелательно. Девушка, что вовлекла Энунда в хоровод, все сильнее льнула к нему, свеон ощущал ее призывное дыхание и горячие взгляды.
   Неожиданно сильный грохот со стороны осиновой рощи, рассыпавшейся между двух пригорков, привлек внимание путников.
   - Что это? - осведомился Энунд у своей новой знакомой, высвобождая руку из ее теплых ладоней.
   - Скакуны Тапио, - сообщила девушка.
   - Правда? - Энунд встрепенулся. Рогдай и Бови тоже вырвались из живого круга, вперив взоры в просветы древесных ветвей. Там мелькали подвижные тени.
   - Благодарим за теплый прием! - Раздвоенная Секира обернулся к Народу Полуденных Всходов, чтобы распрощаться - и замер с раскрытым ртом. Остолбенели и его спутники. Обширное поле, еще мгновение тому назад густо запруженное людом, было пустынно. Оно колосилось высоким кипреем с фиолетовыми головками, чуть покачивающимися на ветру.
   - Что это было? - протер глаза Юббе. - Все это время мы говорили и плясали с рощельями?
   - Похоже, да, - Бови гулко расхохотался. - А наш друг Энунд даже подобрал себе прекрасную травяную невесту.
   - Да ну вас, - отмахнулся Раздвоенная Секира. - Спешите в рощу за чудесным табуном! Мы не должны упустить его след.
   Бови согласился.
   - Должно быть, в этой лесной стране велика власть сейда. Только сейд этот естественного, природного порядка.
   Путники двинулись к низине между земляных горбов, в надежде выглядеть одноглазых коней. Однако когда они достигли осинников, им достались только многочисленные следы от копыт.
   - Сделаем так, как нам посоветовали, - решил Энунд. - Пойдем по этим следам и доберемся до Золотого Холма.
   За осиновой рощей начались редкие перелески, чередовавшиеся с открытыми лужайками, покрытыми пестротравьем.
   - Смотрите, луна прибывает! - обратил внимание товарищей Бови Скальд.
   Белое сияние, нисходящее с небес, заметно разрослось и теперь покрывало землю и лесистые кущи мерцающим пологом. Путники остановились. Луна висела над ними непомерно большим шаром. Ее свечение не просто слепило глаза, оно проникало глубоко внутрь, заполняло головы до краев, будто чаши дурманящей брагой.
   Однако лунный свет недолго оставался спокойным. Он уже дробился на множество снопов, которые качались, сталкивались, слипались между собой и отталкивались друг от друга. Это было похоже на упорную борьбу.
   Путники присмотрелись и не поверили своим глазам: на лужайке перед ними предстало целое воинство. Ратники в шлемах и колпаках с бычьими рогами и кабаньими клыками бились короткими копьями и палицами, усеянными шипами. Неведомые бойцы сходились бесшумно, но с неукротимой яростью и напором. Они наскакивали на противников, кружили и уклонялись, нанося бесчисленные удары.
   Побратимы, наблюдая это странное побоище, сразу уловили, что тут нет противоборствующих сторон - все сражались со всеми. Из ран, наносимых оружием звероподобных ратников, хлестали густые фонтаны крови. С каждым мигом ее становилось все больше, но никто не падал на землю. Постепенно эта кровь заполняла лужайку, стелилась по траве ручьями и протоками. Когда ее стало совсем много, наблюдатели перестали различать ратоборцев.
   Кровяные потоки потянулись ввысь, искрящимися узорами вписываясь в разводы небес. И вот уже не стало воинов - на их месте остались лишь переливы лунных брызг. А воспарившая кровь наполнилась таким нестерпимым блеском, что от нее заломило глаза. Зеленые, синие и розовые струи пульсировали в вышине, совершенно преобразив небосвод.
   - Это Северное Сияние, - раздался поблизости тихий шелест. - Небесная дорога в Чертоги Богов. Идти по ней не дано смертному, но она может указать путь в земли Наследников Богов. Лунные воины, порождаемые ночным светилом, бьются вечно, дабы насыщать своей кровью эту великую тропу.
   Трое путников повернулись на звук голоса и встретились глазами с незнакомцем, который сидел на корточках в нескольких шагах от них. На нем было одеяние с широким подолом из древесной коры, перепоясанное стеблями растений. Но удивляло в облике лесного существа другое. На совершенно гладком и розовом подростковом лице светились глаза древнего старца, сполна познавшего пучины мудрости и власть превращений. Волосы, свитые в несколько косиц, были белы, как снег и доходили почти до пят, однако тело сохраняло упругость и стать шестнадцатилетнего юноши.
   - Позволь нам узнать, кто ты? - обратился к нему Бови Скальд.
   - Меня зовут Ольховым Человеком. Я страж священного леса страны Метсола. Ваш товарищ в беде и я пришел, чтобы проводить вас к нему.
   - Рогдай? - с надеждой спросил Энунд. - Он жив?
   - Пока жив, - подтвердил Ольховый Человек.
   - Я видел, как его унес большой ястреб, - вспомнил Бови. - Ястреб защищал своего птенца?
   - Нет. В яйце, которое вы видели, заключена душа вещего странника из Страны Первопредков.
   Побратимы переглянулись.
   - Много кругов лет она покоится в надежном хранилище из каменной скорлупы, - добавил Ольховый Человек. - Благодаря ему, между людьми и духами сохраняется равновесие.
   - Веди нас! - попросил Энунд. - Мы хотим помочь нашему спутнику.
   - Но я не могу оставить свои угодья без присмотра, - возразил Ольховый Человек. - Один из вас на время должен занять мое место.
   - Место Стража Леса? - уточнил Бови Скальд.
   - Да. Кто-то должен приглядывать за стадами златошерстных оленей, шестиногих ланей и говорящих куниц.
   - Я останусь, - вызвался Юббе.
   - Хорошо, - согласился Ольховый Человек. - Но если я кого-нибудь не досчитаюсь по возвращении - спрошу с тебя строго. А вы, - он указал на Энунда и Бови Скальда, - ступайте за мной! Мы идем в Лощину Песен.
   Свеоны подчинились. Ольховый Человек сразу оторвался от них, ушагав далеко вперед. Он точно парил, не касаясь ступнями земли. Побратимы с трудом могли за ним угнаться. Темные перелески сменялись увалами, поля - просторными рощами. Все они так и переливались синими, белыми и лазоревыми россыпями блесток.
   Энунд некоторое время шел молча, закусив губу, но потом терпение его иссякло, и он решил разрешить вопросы, терзавшие его ум.
   - Скажи нам, почтенный, что стряслось с нашим товарищем? - окликнул он Ольхового Человека. - Кто забрал его? Где он сейчас?
   Проводник побратимов остановился. Помолчав немного, он заговорил, глядя себе под ноги:
   - В стародавние времена, о которых у вас, людей, почти не осталось памяти, стройный ряд Мирья нарушился. После того, как сдвинулись большие горы, моря вышли из берегов, а холод и тепло поменялись местами - линии его исказились. Прежде Боги занимали Верхние Чертоги, люди земную твердь, а духи - пограничье Неба и Земли. Коловорот воды и суши привел к тому, что грани между плотным и тонким оказались стерты. Всевидные духи сделались не соседями, но противниками смертных. И наступили для разных родов и племен бедствия неисчислимые. Люди сражались с духами за каждый холм, ручей и клочок поля.
   Свеоны молча внимали его словам.
   - Вещий Странник был высшим служителем Богов и хранителем запретных таинств, - продолжал рассказ проводник. - Именно он сумел вывести немногих уцелевших жителей Земли Первопредков, а с ними - молодого сына вождя.
   Бови и Энунд встрепенулись.
   - Он происходил из Страны Света, что погибла во льдах? - не утерпел Скальд, пораженный пришедшей ему мыслью.
   Тонкие губы Ольхового Человека очертились в улыбке.
   - Да, - согласился он. - Остатки племени Первородных рассыпались по просторам Мирья, отыскав себе новую родину. После этого жрец вернулся на Полночь - сюда, где с той поры находится самый северный край суши. Здесь, в Оленьей Земле, он совершил особый обряд, упрятав душу в каменное яйцо.
   - Но для чего?
   - Жрец лучше всех прочих владел способностью управлять духами стихий. Только он мог обуздать их бесчинства. Однако сделать подобное было возможно, лишь пожертвовав своей плотью в Явном Мире и оставшись вечным Стражем Пограничья.
   - Душа его оберегает Явь от Нави, - прошептал Бови Скальд. - Древний жрец до сих пор зорко следит за всем, что происходит в девяти мирах.
   - Я понял! - вдруг посветлел лицом Энунд. - Наш спутник Юббе потревожил защитную оболочку души и всколыхнул духов на опольной меже.
   - Да, - подтвердил Ольховый Человек. - Поднялись силы Воздуха, Земли, Воды, Деревьев и Камней. Они и забрали вашего товарища.
   - Где же он ныне? - спросил Бови Скальд.
   Ольховый Человек махнул рукой вперед.
   - Лощина Песен за этим ельником. Вам нужно поторопиться, иначе вы не застанете его живым.
   - Но что с ним? - не отставал Бови.
   - Духи одели его в Пять Плащей, - не стал скрывать Ольховый Человек, - потому - он слабеет с каждым мигом.
   - Пять Плащей? - скулы на лице Энунда напряглись.
   - Плоть вашего спутника скована холодным паром, обросла слоем земли, речной тиной, сосновой корой. А теперь - схватилась и каменной крошкой. Он едва дышит под слоем этих одежд.
   - Поспешим! - Раздвоенная Секира ускорил шаг.
   Лощина Песен, лежащая в объятиях синих косогоров, встретила их малиновым туманом. Рассмотрев ее внимательнее, побратимы насторожились. Они уже немало видели необычного в стране Метсола, но каменные и глиняные деревья со сквозными глазами-дуплами, ручьи, заполненные пахучей смолой, и кочки, обросшие ежовыми колючками, заставили их недоуменно хлопать глазами.
   Они не сразу увидели Рогдая. Мерянин распластался между двух кривых пней, раскинув в стороны руки, почти слившись с земляными буграми, травой и древесными корнями.
   Заглянув во валившиеся глаза своего друга, свеоны различили в них едва теплящийся тусклый отблеск уже угасающей жизни. Оцепеневшее тело не шевелилось, темно-сизая кожа лица затвердела, походя на рубленую маску.
   Внезапно Энунд повернул голову на долгий звук, прокатившийся по лощине.
   - Что это? - справился он у Ольхового Человека.
   - Послушай сам, - посоветовал тот.
   Гомон, ползущий по дну лощины, разбился на вереницу тонов. В них можно было угадать протяжные запевы. Пели холмы, пела земля, ручьи, деревья и травы.
   - Вот почему это место носит такое название, - понятливо прошептал Бови Скальд.
   - Не время слушать песни, - насупился Энунд. - Как нам вызволить товарища из беды?
   Вопрос был обращен к Ольховому Человеку, однако тот лишь развел руками.
   - Тут я не могу помочь вам советом.
   - Как же быть? Ведь дух его скоро отлетит?
   - Вам по силам спасти его, - Ольховый Человек безразлично повернулся спиной к сыну Торна Белого. - А мне - самое время вернуться в мои угодья!
   Энунд хотел уже возмущенно окликнуть его, но Бови Скальд покачал головой.
   - Не нужно. Я попытаюсь что-нибудь сделать.
   Он осторожно приблизился к Рогдаю и замер над ним, не отводя взгляда от его меркнущих глаз.
   - Рогдай, брат! - громко позвал Бови, вложив всю силу в звук своего голоса. - Силы, что действуют снаружи, не отделены от нас. Камни - наши кости. Земля - мясо. Кора - кожа. Воздух - дыхание. Вода - кровь. Нет и не может быть Пяти Плащей! Есть единое вещество, что довлеет над формами. Если поймешь это - освободишься от внешней тяжести и власти стихий. Она - лишь в твоей голове. Стряхни с себя то, что полагаешь инородным, и встань на ноги!
   Побратимы могли лишь догадываться, услышал ли их Рогдай. И только когда легкое колебание тронуло его веки, они убедились, что он все понял.
   - Поднимайся! - призвал Скальд. - Ты способен на это. Сбрось морок, что паутиной окутал твой ум.
   Подобие судороги пробежало по членам мерянина.
   - Нет никаких Пяти Плащей, - повторил Бови Скальд, внимательно наблюдая за ним. - Есть нерасторжимое тело мира, сплетенное из девяти начал, есть одна плоть.
   Глаза Рогдая несколько раз моргнули, словно избавляясь от пелены. Шевельнулись и пальцы, дернулись в мелкой дрожи. Скальд по-прежнему не отрывал взора от лица мерянина, словно помогая ему невидимым усилием. Чуть подалась вверх грудь Рогдая, затем приоткрылись створки высохших губ. Даже глаза его стали осмысленнее.
   Тело юноши вело борьбу. Оно сжималось и растягивалось. Однако подняться на ноги было совсем не просто. Побратимы понимали, что спутник их вынужден преодолевать гнет непомерно большого веса. Вмешиваться было нельзя. Лицо Рогдая светлело, локти, наконец, плотно оперлись о землю, колени напружинились.
   В лощине умолкли звуки песен. Свеонам на миг показалось, что причудливые пригорки, деревья и травы столь же пристально наблюдают за усилиями мерянина. Теперь он уже не был бездвижной колодой, покрытой разноцветными наростами. Воля пробудилась в юноше, жизненные токи направляли его мышцы и связки. Когда Рогдай переполз на колени, побратимы перевели дух. Говорить он еще не мог, лишь беззвучно что-то лепетал.
   - Вставай! - еще более решительно позвал Бови Скальд, подталкивая мерянина взглядом.
   Оказавшись на ногах, Рогдай тряхнул головой и облизал губы. Потом принялся почти яростно растирать свое лицо и грудь, бить себя по плечам и бедрам. Закончив, приблизился к одному из ручьев и долго, склонившись над смоляной поверхностью, разглядывал свое отражение.
   - Что ты хочешь там увидеть? - не выдержал Энунд.
   - Понять, кто я такой, - откликнулся Рогдай отчужденно.
   Побратимы переглянулись.
   Спустя некоторое время Рогдай повернулся к ним.
   - Благодарю, - сказал взволнованно. - Я мог навеки остаться в Лощине Песен. Ты вытащил меня из мира Нави, Скальд. Вовек этого не забуду.
   Бови приободрил его взглядом.
   - Я знал, что ты не так прост и тебе по плечу справиться с действием сейда лощины. Я лишь направил тебя в нужную сторону. Однако ты все еще мрачен. Почему?
   Рогдай шмыгнул носом.
   - Скинув с себя все слои, что на мне были, я поистине не знаю, что от меня осталось. Где теперь тот Рогдай, что был раньше?
   - О чем ты? - Энунд приподнял брови.
   - Снимая пласты вещества один за другим, лишаешься всякого образа. Освобождаясь от Плащей Пространства, от Платьев Стихий, доходишь до основы. Вот только эту основу не узреть оком и не постичь умом. Она неуловима. Оттого я и не знаю, что потерял, а что обрел.
   - У тебя еще будет время подумать об этом, - нетерпеливо сказал Энунд. - А сейчас нам нужно вернуться за Юббе. Поглядим, справился ли он со своим испытанием.
   Путники направились к ельнику, но успели пройти лишь несколько шагов. Фриз сам шел им навстречу.
   - Вот так дела! - Энунд усмехнулся. - Неужели Ольховый Человек так просто тебя отпустил? И ты уберег стада его дивных зверей?
   - Это было не так трудно, как я думал. Вижу, вы тоже преуспели? - Юббе скользнул глазами по лицу мерянина, которое начало розоветь. - И что теперь?
   - Поднимемся на Золотой Холм, - Рогдай задумчиво прикрыл глаза.
   - Тебе ведомо, где он? - удивился Бови Скальд.
   - Да, - подтвердил мерянин.
   - Уж не духи ли нашептали тебе о нем? Или Ольховый Человек был с тобой более откровенен, чем с нами? - фриз хмыкнул.
   - Здесь нет никакого Ольхового Человека, - огорошил его своим ответом Рогдай. - Как и самого бога Тапио.
   - Как это понимать? - Энунд прищурился.
   - Лапоны поведали нам свое родовое предание о загадочной стране Метсола. Вот только вожди и шаманы их не знали, что говориться в нем не о лесном божестве рода Выдры, а о нашем прямом пращуре Филине - великом ведуне из града Светич с нашей северной прародины.
   - Ты не шутишь? - Бови поскреб пальцем щеку.
   - Я и раньше слышал о нем от архонский жрецов, - продолжил мерянин. - Но главное узнал там, на поляне, озаренной Северным Сиянием. Душа Филина поистине обретается в этом краю, который он превратил в свой Вещий Чертог.
   - Расскажи нам подробнее, - попросил Энунд.
   - Изволь. После исхода наших предков из погибшего Светича молодой князь Сокол нашел для своих родян новую землю далеко на восходе. А жрец Филин, сопровождавший его в походе, вернулся сюда. Он бросил свой посох с восьмилучевой звездой в навершии на дно Реки Выдр. Так появился Вещий Чертог, что кличут страной Метсола. Этот чертог оберегает весь полунощный мир.
   - Стало быть, Ольховый Человек не солгал, и древний жрец укрыл свою душу в этом краю? - уточнил Энунд.
   - Филин сам явился нам в облике Ольхового Человека. Душа его бодрствует и может рождать разные формы. Он с самого начала направлял нас. А сейчас нам нужно подняться на вершину Золотого Холма. Я знаю, где его искать.
   Вновь воссоединившиеся путники стронулись с места, ведомые мерянином. Товарищи не стали расспрашивать Рогдая о подробностях его чудесного преображения. Странствие по стране Метсола раскрыло их сердца, но опыт этот путники предпочли оставить при себе.
   Прошелестели лесистые пущи, промелькали нагорья и обрывы. Массив Золотого Холма выплыл как-то нежданно. Он поразил путников отчетливым сиянием, будто солнечный диск спустился с небес на землю.
   - Но если нет никакого лесного бога Тапио, то стоит ли нам подниматься на этот холм? - вдруг усомнился Юббе.
   - Стоит, поверь мне, - прикрыл глаза Рогдай.
   - Думаю, мы найдем там то, что окажет немалую помощь в нашем походе, - поддержал мерянина Бови Скальд.
   По выпуклостям блистающей твердой почвы люди карабкались к вершине. С каждым шагом им казалось, будто холм все пребывает, уносясь верхушкой в сизое небо. Или это они топтались на одном месте? Немалых стараний потребовало от них это восхождение. Когда все четверо взгромоздились на маковицу Золотого Холма, пот градом стекал с их разгоряченных лиц.
   - Но здесь никого нет! - всплеснул руками Энунд, озираясь с явным разочарованием.
   - Посмотри внимательнее, - посоветовал Рогдай, и указал рукой на внушительный бугорок, на котором примостилась небольшая, в ладонь шириной, точеная фигурка.
   - Что это? - спросил Юббе.
   - Дар Филина нам всем, - Бови Скальд склонился над фигуркой и осторожно взял ее пальцами. - Не этот ли оберег описывал премудрый жрец Миронег?
   Побратимы признали, что каменный предмет очень похож на изображение сокола, далеко раскинувшего крылья, а цвет его бирюзовый.
   - И верно, - сообразил Энунд. - Осколок небесного Синь-камня, обточенный в форме птицы. Теперь мы никогда не собьемся с пути, куда бы не занесла судьба "Скакун Солнца".
   - Возблагодарим древнего Волхва-Первопредка за то, что протянул нам руку помощи, - проговорил Рогдай. - Око его наблюдает за нами, а значит - наш путь будет успешен.
   - Возвращаемся в лагерь! - объявил Энунд. - Рассвет уже близок. Пусть побратимы порадуются вместе с нами.
   После странствия по Метсоле обратный переход к стоянке Людогоста Энунд, Рогдай, Бови и Юббе одолели с небывалой легкостью. Долетели, будто на крыльях, не чувствуя под собой ног. Вместо усталости всех переполняла кипучая сила.
   На берегу горели костры, никто не спал. Руяне в тревоге ждали ушедших товарищей, которых приветствовали ликующими криками.
   - Вернулись! - навстречу четверым побратимам бросилась княжна, однако почти сразу сдержала свой порыв и застыла, гордо приосанившись. Только на губах играла улыбка.
   Уже ярко светило солнце, когда сын Торна Белого завершил свой рассказ. Людогост выслушал его внимательно и некоторое время сидел молча.
   - Как я понял, ты не хочешь оставаться у лапонов? - кормчий вскинул взгляд на фриза. - Мы и прежде слышали, что ты не чужд ведовства -- молва рекла о твоей причастности к таинствам Посвященных. Теперь же, после похода в Метсолу, ты можешь возвыситься среди всех Оленьих Людей на побережье и даже стать их вождем.
   - Мне это не нужно, - ответил Юббе. - Да, тяга к познанию Девяти Миров сопровождает меня всю жизнь, это правда. Наверно, оттого, что моя бабка была вельвой, - он усмехнулся. - Но мое место на корабле. Тем более что у вас теперь как раз не хватает одного гребца.
   Людогост, поднявшись во весь рост у догорающего костра, обратился к походникам так, чтобы его слышали все:
   - Свободные сыны Руяна! Как кормчий "Скакуна Солнца", поставленный над вами волей кована Родевида, я беру на себя смелость оставить на головной ладье человека из Фрисланда по имени Юббе. Но если есть среди вас хоть один, кто оспорит мое слово, я готов буду переменить свое решение.
   - Пускай фриз остается, - проворчал Гудред. - Хоть в хитрости он не уступит десятку троллей, но и выгоду поиметь от него мы тоже можем.
   Бови Скальд пристально посмотрел на Юббе.
   - Не совершал ли ты прежде поступков, недостойных благородного человека? Отвечай! Сейчас самое время.
   Фриз смутился. Под нажимом Скальда заговорил, пряча глаза.
   - Мне есть, в чем повиниться перед вами. Сами решайте, велика ли моя вина и позволено ли мне будет искупить ее искренними поступками. Это было в неволе, когда меня пленил Укси Непоседа. Его сын Торкель возмечтал о славе и новых землях. Он надумал примкнуть к Сигурду Кольцо, чья сила растет с каждым днем. Но вокруг конунга свеонов уже немало именитых людей. Кто заметит безвестного сына конунга с дальнего берега Нордланда? Торкель решил оказать Сигурду услугу, купить признание и милость. Мысль его была в том, чтобы сломить строптивых бондов, не желающих власти Кольца. Это он догадался создать живое оружие. Я помог ему. Когда Укси ушел в набег, мы побывали в Дальсланде и нашли нужного человека. Мои знания в гальдре и понимание сейда превратили полоумного хирдманна Серли Молота в грозу побережья. Однако, вы вмешались в этот замысел. Или вмешались боги, действуя вашими руками... Ты ведь знал это не хуже меня?
   Бови покачал головой:
   - Увы, многого я не ведал. Ни того, что вело твою волю, ни человека, что стоял за твоей спиной. Если ты не солгал нам сейчас -- у тебя есть надежда на прощение Предвечных Богов.
   Людогост казался озадаченным. Оглядев Юббе и что-то взвесив в уме, он махнул рукой.
   - Быть посему! Фриз плывет с нами, - и пробурчал едва слышно себе под нос: - Не пожалеть бы о той милости, что мы ему сегодня оказали...
  
   Глава 19. У порога решений.
   Наира расстелила для Зорана войлочную кошму, поставила на нее блюдо со сладкими фисташками и кувшин с бекмезом.
   - Кушай, благодетель мой, - прошептала она. - Я -- лепесток розы, прилипший к твоему плащу. Но в дыхании моем всегда будет шелест ночи, дарящий отдохновение. Ты устал, позволь мне ухаживать за тобой!
   Сын Гора не возразил, когда девушка примостилась у его ног, словно ластящийся зверек. В движениях ее была легкость, во взглядах -- непосредственность ребенка.
   - Я хочу петь для тебя, - попросила она. - Моя мать научила меня многим древним песням. Хочешь, я спою о великом воине и вожде своего народа, о подвигах и высокой любви?
   Зоран прикрыл глаза в знак согласия.
   - Храбрый царь Арташес на вороного сел.
   Вынул красный аркан с золотым кольцом,
   Через реку махнул быстрокрылым орлом,
   Метнул красный аркан с золотым кольцом,
   Аланской царевны стан обхватил,
   Стану нежной царевны боль причинил...
   Голос Наиры лился чистым потоком, в нем просыпалась настоящая упругая сила. Зоран ощутил себя точно плывущим по бескрайней реке, великому Итилю. Беспокойство отпустило ум, думы растаяли. Словно издалека следил он за полетом песни, кружащейся где-то под самым потолком с дымоходом, а потом -- растекавшейся медвяным паром, что обдавал лицо сонмом воздушных капель, дождем услады.
   - Славно поешь, - не мог не сказать. - Твои песни живые.
   Стройное выпевание подчас обрывалось почти стоном-надрывом. Или выдохом, роняющим сердце. Следом -- вновь шелестело лугом полевых цветов. Новое падение с обрыва мечты и -- вновь восхождение: вкрадчивое поначалу, а затем расходящееся полноводной рекой.
   - Все для тебя, спаситель мой, - дрогнула девушка веками. - Мне говорили, что мое пение, как сладкая роса. Да ведь это такой пустяк! Я дарю тебе свои песни и заботу, желая дать больше... Все свое сердце. Шелковую нить своей жизни, чтобы ты вплел ее в свой пояс могучего героя.
   Наира щебетала, подобрав ноги, не опуская бирюзовых глаз. Зоран не прерывал ее. За несколько последних дней успел оценить ее внимательность, чуткость. Бывшая невольница умела снимать с души тяжесть, отгонять сомнения. В ее голосе, жестах, взглядах крылось что-то целительное, почти колдовское.
   - Уютно ли тебе, господин мой? - урчала девушка звонким ручейком. - Твоя чаша пуста, - спохватилась она. - Я налью тебе вкусный шераб, оставляющий сладость на языке.
   Зоран принял чашу из ее рук, пригубил.
   - Песок грусти смыт с твоего лица, - Наира тонко улыбнулась. - Очи прояснились, как два горных ключа. Но там, - она указала на грудь, - туча-камень. Ворочается, мешая дышать ветром побед. Почему, благодетель мой? Ведь ты обласкан повелителем людей. Земля скупа на радости, холодна и тверда. Звезда твоей удачи восходит к теплому солнцу. Кто сказал, что крылатые мечты не могут обрести плоть?
   - Что ты понимаешь в этом? - Зоран отер губы.
   Наира придвинулась ближе:
   - Не считай меня глупой девочкой. У меня зрячее сердце. Я вижу, что древо твоей славы скоро зацветет. Владыка людей не бросается жемчугом своего доверия. Но тебя он отметил из всех. Ты -- достоин стоять высоко. Мой отец говорил мне когда-то слова, которые остались в памяти: сидя в тени других, увянешь однажды цветком, лишенным света. Поднявшись во весь рост -- сам станешь солнцем. Отец был мудр. Он перебрал все струны жизни.
   Зоран откинулся на подушки:
   - Я служу своему повелителю. И я дорожу своей честью.
   - Честь? - бабочками вспорхнули ресницы Наиры. - Прости меня, господин, но что такое честь? Может я и правда глупа, но я стараюсь понять... Кажется, честь, это гордость воина. Так говорят. А вот что есть эта гордость... Гром силы или привязь с шейной петлей? Не сердись на мои слова, я не хочу испытать твой гнев. Только мне кажется, что честь -- это имя человека, завернутое в плащ вечности. Чтобы стать великим, надо и служить великим.
   Зоран остановил ее строгим взглядом.
   - Я умолкаю, господин мой, - потупилась девушка. - Больше не скажу ни слова, только не прогоняй! Буду просто светлячком, сияющим для тебя в тишине. Не потревожу ни речью, ни мыслью.
   - Ты еще очень юна, - промолвил Зоран задумчиво. - Жизнь обошлась с тобой немилосердно, но не отучила сложное видеть простым, а тяжелое легким.
   За тростниковой перегородкой зазвучали шаги. Наира пугливой ланью юркнула в угол и накрылась с головой отрезом бархата. Посыльный кована с поклоном ступил в комнату.
   - Несравненный зовет тебя, - сказал Зорану. Пучеглазый буртас с порослью волос-колючек на маслянистом, желтом подбородке приложил ладонь к вороту полосатого чепкена.
   Сын Гора пристегнул к поясу свой меч и снял с обитого мехом туфа мятель.
   - Во дворец? - уточнил для верности.
   - Нет, - буртас показал крупные зубы. - Повелитель ожидает тебя на берегу возле лодки.
   Брови Зорана поднялись против воли:
   - Прогулка по реке?
   - И охота, - добавил посыльный значительно.
   Зоран усмехнулся:
   - Небось, целая сотня ал-арсиев будет сопровождать нас по пятам, не отставая и на пол шага.
   - Ты ошибся, посол, - буртас пожевал губами. - Охрана Божественного возложена на твои плечи. Блистательный одарил тебя честью, которой не удостаивал никого уже многие годы. Вы поплывете вдвоем.
   Полянин решил было, что над ним насмехаются. Однако посыльный глядел невозмутимо: бесхитростным взглядом выпирающих глаз, не отражающих ничего, кроме долга.
   Сын Гора смирился с непонятным. Последовал за буртасом, что повел его еще не знаемой дорогой. Здесь ждало новое диво: городские кварталы лежали пустыми. Ни многолюдства, ни суеты жизни. Видно, жителям Итиль-града строго наказали сидеть дома, не казать и носа за порог, чтобы не омрачать покоя солнца Коварии.
   Прошли под утесной глыбой стен, краснеющих кирпичными ребрами, скользнули в тень прибрежных ольховников. Потом -- очутились на обдуваемой ветерком лужайке возле самой воды. Кован Овадий стоял, возведя очи к сиреневым кущам небес. Губы шептали что-то -- верно, молитву. У лодки замерли двое служек-младеней с непокрытыми головами.
   - Здравия тебе, повелитель народов! - совершил поклон Зоран. - Я чаял узреть тебя на твоей золотой колеснице в окружении пышной свиты. Но глаза мои видят непривычное уму.
   Овадий облачен был скромно. Короткая куртка из верблюжьей шерсти, опоясанная белым кушаком без узоров и украшений, плотно облегала царственное тело. Голову покрывала круглая шапочка черного сукна, широкие штаны из белого хлопка были заправлены в желтые сафьяновые сапоги.
   - Моя воля поворачивает колесо судеб, меняя облик стран и племен, - ответил Кован без гордости, отдаленно и почти грустно. - Разве трудно мне поменять собственное обличье, подобно дереву на холме, примерившему новую листву? Моя сущность останется неизменной, даже если я наряжусь в лохмотья бродяги.
   - Несомненно, Светлейший, - признал Зоран. Неторопливая возвышенность сквозила во взоре, осанке, движении плеч Итиль-кована, выдавая благородство его породы. Человек, стоящий у лодки с двумя слугами смотрелся несокрушимо большим, словно спину его подпирала стотысячная рать.
   - Уйдите! - приказал Овадий служкам и посыльному. - А ты -- садись на весла!
   Зоран повиновался. Он подождал, пока Кован взойдет в легкий челн с высокими бортами, затем столкнул его на воду и запрыгнул следом.
   - Ты можешь решить, что я ищу способ показать свое всемогущество, - упредил Овадий мысли сына Гора. - Это не так. Я -- царь, которого многие уподобляют Богу. Но сам я знаю, что всего лишь человек, хоть и стоящий выше других. Как человек, я имею примером пути духа непогрешимого Иова, равно стойкого в благостях и несчастьях. Потому -- я не страшусь меча судьбы. Сердце мое чисто. Если кто-то возжелает причинить мне зло и Господь отвернется от меня, отказав в защите -- значит, я приму случившееся, как собственную вину. Окажусь недостойным высокой милости Божьей.
   Зоран греб двумя тонкими ясеневыми веслами, лепестки-лопасти которых были обточены в форме цветочных бутонов. Вел лодку течением, не отдаляясь от плоского брега, волосящегося скудной полынью.
   - У нас есть с тобой финики, изюм и фисташки, - взглядом указал Кован на свертки из шелковых платков, лежащие на дне струга вместе с двумя большерогими луками и тиснеными тулами, из которых смотрели желтые и синие перяные хвосты. - Пища скудная, но она очистит наш разум и поможет видеть мир сердцем. Сейчас перед тобой -- не владыка владык, а искалец пути на берегах жизни. С тобой, странником, хочу я разделить свой хлеб созерцания.
   - Я готов, - отозвался Зоран, все еще ощущая себя стесненно.
   Чайки кружили совсем низко, на волне качались селезни с изумрудным крылом.
   - Сидя на одном месте, теряешь нити реального, - продолжал Овадий. - Перестаешь понимать волю Создателя. Это то, что случилось с царями Рума, Персии, Сабатеев. Потому мы -- козары -- до сих пор ценим ветер дорог. В Итиль-Келе живем только зимнюю пору. Едва встает первотравье, снимаемся с насиженных мест с повозками и скотом, дабы кочевать по просторам степей и долин. Это обычай наших праотцов, кровь которых струит и в тебе -- скитов-скитальцев, неустрашимых наездников.
   - Дивлюсь я, Светлейший, - Зоран невольно покачал головой. - Сколько разного уживается в твоей земле. Уживается миром, без вражды, стоит одним рядом. Но как? Будто громадный дом, устроенный сложеньем камня, дерева, мрамора, кирпича, глины... Стоит, держит. Тьма красок замешана, тьма узоров, форм. Однако же внутри -- лад. Такое кажется чудом, едва ли возможным под солнцем. Но это есть, если глаза и уши не лгут мне...
   Овадий промолчал. Ответом сыну Гора была песня гордой реки, стройные башни крепостей, бархатно мягкие шапки садов, все разнородство построек, гурьба двуногих и четвероногих обитателей пестрой страны с громко бьющимся сердцем.
   - Правь к плавням, - наказал Кован. - Поохотимся.
   Зоран приналег на весла. Челн прорыл густые воды чуть наискось и скоро застучал о стебли тесно разросшихся рогоза и осокаря. Проехавшись по хлипкой земле, замер, уткнув нос в кочку.
   - Выбирай себе лук по руке, - предложил Овадий. - Узнаем сейчас, кто из нас лучший стрелок.
   Сын Гора примерился пальцами к упругим плечам коварских луков. Упрочненные костяными обкладками, с кибитью из разнослойных древесных пород, крепленных темных клеем из бараньих копыт, они смотрелись грозным оружием. Тугая сила кизила и клена была породнена со звериной костью, кожей и сухожилиями человеческим желанием. Зоран облюбовал лук с темно-синей рукоятью-перехватом.
   - Бери и сайдак, - кивнул Овадий на тулы.
   Полянин отметил тот, где серебряной нитью по красной коже был прошит всадник, стремящийся за соколом.
   Вдвоем ступили на худую спину отмели, оголенную меж ивняков, стоящих по колено в воде и распяливших прутяные лапы. Поднявшись еще выше, приметили взгорок. Из-за реки тянуло дымком, сонный плеск баюкал ум.
   - Что ты видишь, посланник? - спросил Зорана Кован.
   - Землю, реку, небо, - перечел тот.
   Овадий покачал головой:
   - То -- свиток жизни, буквы на котором пишутся в этот самый час. Нашими дланями, нашими мыслями, нашими шагами. Сказано премудрым Соломоном: "Глаза твои пусть прямо смотрят... Обдумай стезю для ноги твоей, и все пути твои да будут тверды".
   Зоран опустил взор. В его душе сейчас не было твердости. Его око страшилось смотреть прямо.
   - "...И создал Господь Бог человека из праха живого, - продолжал Овадий, - и вдунул в лицо его дыхание жизни, и стал человек душою живою". Ты понимаешь? Душою живою! А живая душа наша -- город без стен, ибо нет пределов ей в сторонах света. Душа дана нам свыше, и не достойно благородного мужа марать ее грязью пороков, избивать язвами заблуждений. Позволь же своей душе петь, позабыв о ржавых оковах сомнений.
   Сын Гора тряхнул головой, словно сбрасывая с нее незримый, но весомый колпак.
   - Гляди, ласточка кружит, - Овадий вытянул руку. - У тебя есть право первого выстрела. Похвались своим верным оком и твердой рукой! Только бей птицу, чтобы ее можно было достать. Будет нам обед.
   Зоран вытянул за хвост тонкую и длинную стрелу с трехгранным рожоном, без суеты наложил на кожаную рукоять-перехват. Глаза его приросли к парящей птахе, выгадывая миг. Вскинулась рука. Тетива пропела гуслярной струной, высекла мелодию смерти.
   - Ты добрый стрелок, - отметил Кован, наблюдая за падением пробитого навылет птичьего тела. - Но вот жалость -- не про нас добыча. Без собаки не достать.
   Ласточка плюхнулась в гущу осокаря.
   - Дозволь, повелитель, увидеть твое искусство, - осмелел Зоран.
   Овадий извлек стрелу из тула, прищурился, озревая окрестный простор. Ждал не меньше десяти ударов сердца. Его лук взлетел размытой молнией. Когда шагах в шести рухнул светлоголовый огарь с черным крылом, сын Гора присвистнул.
   - Ты владеешь луком безукоризненно, Светлейший, - воздал он должное.
   - Не столь важно поразить цель, сколько распорядиться плодами успеха, - возразил Кован. - Умелый воин, как и правитель, действует наверняка, понимая цену каждого своего шага.
   - Я запомню этот урок, - Зоран поклонился. - Продолжим наше состязание?
   Тонкие губы Овадия расплылись в улыбке:
   - Огонь растопил лед? В тебя наконец проснулся задор. Но мы не станем больше губить вольную птицу для своей потехи. Дело это недостойно разумных людей. Давай лучше займемся готовкой. В лодке есть кресало и трут. А еще -- сверток с солью, чтобы набить в брюхо нашей добыче и не есть пищу пресной.
   Сын Гора поспешил спуститься к челну. Вернувшись, он развел костер на взгорке, собрав ворох хвороста. Кован помог ему, а после своим царским кинжалом сам выпотрошил битую птицу.
   Огаря зарыли в золу и уже скоро вкусный, сладковатый запах призывно защекотал ноздри. Проголодавшимся охотникам досталось прожаренное, исходящее соком лакомство. Овадий преломил птицу пополам, распластав на парчовом платке. Давно Зоран не ел с таким удовольствием.
   - Пора нам, - Кован отер губы и окинул погрустневшим взором искрящуюся речную гладь. - Сказано в святых письменах: "Наблюдай время и храни себя от зла -- и не постыдишься за душу свою". Меня дожидается в палатах целая гора дел государственных...
   Зоран тоже с неохотой сел в лодку. А взявшись за весла, понял, что что-то несравнимо большое оставил на берегу. В прогоревшем дотла костре рассыпались черным пеплом отжившие свое мысли, образы, идеи...
   - Куда тебя кренит, воевода-свет? - Чытырь и Бьорн уже вечером насели на сына Гора с двух концов. - Удумал дружбу водить с лукавым супостатом?
   Зоран глянул на проводника с непониманием.
   - Прости, что говорю от сердца, - сопел Четырь, - да не могу больше молчать. Аль не видишь ты, что окрутили тебя ковары, вокруг пальца водят? И девка эта, полонянка, что ты пригрел на груди, аки змею подколодную, льет тебе в уши сладкий дурман. Отравила сердце зловредными речами...
   - Послушай меня, сын отважного Гора, - подхватил Бьорн. - Великий Кован отрядил меня приглядывать за тобой как раз на такой случай. Он боялся, что события могут повернуть не в то русло.
   - Приглядывать? - вознегодовал Зоран. - По-твоему я зеленый юнец, не имеющий своей головы на плечах? Вы оба вините меня в слабости и легковерности. Хвала богам, во мне нет места для этих пороков...
   - Благо, что ты еще помнишь наших богов, - вздохнул Четырь. - А не поверстался в боголюбца-иудея... Образумься, воевода! Ковары обхаживают тебя, будто невесту. Иль телка, уготованного на нож.
   - Следи за своей речью, - остерег Зоран. - Не бери на язык острых слов, дабы ненароком об них не пораниться.
   - Полно, полно, воевода-свет! - Четырь примирительно поднял обе длани. - К чему нам с тобою, своеземельцем, бодаться? Слова колкие мне от досады пришли. Горько глядеть, как пестуют тебя чужеяды коварские, под себя правят, будто клинок на оселке.
   - Позволь, сердечный друг мой, я напомню, зачем нас прислал сюда Великий Кован, - начал было Бьорн, однако сын Гора прервал его.
   - Я помню, - сказал он. - Мир с Итиль-кованом, вот что он просил привести. И этот мир почти в моей руке. Не просто мир -- союз полюбовный с Овадием, союз-надежа, что избавит от вражды и нас, и наших детей. Я вполне узнал этого человека.
   - Узнал его сердце или тот лик, которым он завесился для тебя, дабы удачнее вести по путям своих козней? - возразил Четырь. - Тревожишь ты нас, воевода. Шибко тревожишь...
   - Довольно, други, - увещевающе молвил Зоран. - Отринем споры и склоки. Пора почивать. Завтра поутру кован Овадий решил удоволить нас зрелищем своих гойных ратей. В Итиле будет воинский сбор. Поглядим, оценим. Давно хотел узнать, какова силушка под дланью владыки владык.
   Широты не достало Итиль-Келу, дабы принять многоножие пестрых коварских полков, вместить в объятия каменных рук разливанное море оружников всей тьмы родов и племен. Кован Овадий послал биричей-скороходов ко всем главатарям бредущих с пригородов ратей, велел русло воинской реки отвести в степь. К закату от Белого Града устроили сходбище. Насыпали холм-смотрильню для владыки владык, где поместилась его золотая колесница-трон под высоким балдахином. По левую и правую руку от Светлейшего нашлось место перстам его власти -- шаду Дуле, везиру Эльчину, сановникам из числа столичной знати-узама. Одесную повелителя позволили встать трем послам из Кий-града. Дабы людская трава не мешала сиянию богоподобного солнца, ближников обязали взойти на холм-смотрильню спешенными.
   Округ же уже гудела стремнина железных воев. Гигантская сороконожка коварской мощи под племенными стягами и бунчуками переставляла конечности. Эльтеберы, тулайдонши, тарханы, чапаты вели свои полки, будто табунщики послушные косяки. Вершие и пешие рати плескались, меняя друг друга -- волна за волной. Громыхали барабаны, ревели длинные дудки. Вожаки распознавались по ярким перьям и лентам на вытянутых шишаках, по листовидным сбруйным бляхам таких же одоспешенных скакунов с убранными султанами начельниками. Вои звенели и блистали железом -- бронями, шеломами, оплечьями, наручами и поножами.
   Зоран приноровился отличать рода, разнящиеся облачением и оружием. Ясы-аланы оснащены были саблями, секирами и широкоплечими луками. Волгаре -- длинными копьями, булавами, луками с коротким крылом. Буртасы -- саблями, кистенями, чеканами и прямыми кинжалами.
   - Весь цвет воинства Козарии перед вами, - кудесник Цыбир, по-обыкновению, бесшумно приблизился к посланникам. - Лучшие вожди-тарханы, взявшие на копье десятки инородных городов, направляют его душу и сердце. Наор, Левед, Джадар, Арпад, Ишбулат -- вот их имена, известные меж морей, гор и степей.
   Не иссякало пенное море Ковановой силы, не мельчал ратный ручей. Вновь шеломы с наносниками и бармицами сменяли кожаные колпаки с пупырями-накладками, квадраты и овалы нагрудных блях -- стеганные халаты, пики и сабли -- клевцы и кистени. Бьорн и Четырь взирали на обильную Итильскую кметь хмуро, Зоран -- с немеркнущим интересом, точно запасал для памяти клади образов. Изучал детали -- привески к поясам ратников в виде мешочков для трута, крючков и колодок; полотна сетчатой брони, прятавшие лошадиные шеи; рисунки знаков-символов -- перекрещенные стрелы, бегущего гепарда, растопыренную лапу коршуна...
   - Вот так, замыкая круг, воля сильного обретает завершение, входит в бесконечность, - отметил рядом Цыбир. То ли говоря о течении воинства, по солнцу опоясывающего холм с владыкой владык, то ли о чем-то ином. Зоран не понял.
   - Или затягивает аркан на шее, живого делая мертвым, а вольного рабом... - прошелестел приглушенный шепот-ответ помрачневшего Четыря.
   Великую коловерть оружников Итиль-кована замыкали полки Избранных -- ближние дружины Овадия, подчиняющиеся лично ему и живущие в стольном граде постоянно. Хваленые хорезмийцы переливались бронями, как самоцветы. Цветастые хвосты колыхались над их шишаками, делая воев похожими на фазанов. Пузырчатые слои лат-пластин прятали тела людей и коней, будто в черепашьи панцири, откуда выковырять их было хлопотно даже самому верному булату.
   В очередь ал-арсиям грянули гридины Вольги Журавича -- словене и берендесы. Все -- богатыри, глубокие грудью и широкие плечом, острые оком. Тоскливо заныло сердце у полян -- иметь таких удальцов под своей рукой возмечтал бы любой князь. Вои передней дружины восседали на таких же рослых, крепких скакунах, превосходящих статью и мощью степных коней. Кольчатые брони их были прочны, точно скальная твердь. Ратное убранство -- богато благородной, не вычурной изящностью. Мечи, булавы и копья -- смертельно востры, чтобы без устали пахать бранные нивы.
   Очарованный разгоняющим кровь зрелищем, Зоран невольно улыбался, не замечая косых поглядов Бьорна и Четыря. Картины ратного величия коварского войска далеко уносили его думы. Даже когда смотр ратей завершился, он еще долго блуждал умом в долине волнующих впечатлений.
   Минуло еще два дня. Сын Гора продолжал свои встречи с кованом Овадием, ведя с ним долгие доверительные беседы. В сопровождении кудесника Цыбира изучил все приметные уголки Итиля, вызнав немало важного о прошлом приречного края. Вечера же проводил в обществе Наиры, внимая песням и сказам заботливой девицы из Аррана. Все это еще дальше отодвигало его от товарищей.
   Когда поутру Бьорн зашел в опочивальню, отведенную Зорану, лицо его смотрелось суровым, а взгляд непривычно темным.
   - Пора отправляться в обратную дорогу, - упали резкие слова. - Нам нечего больше здесь делать.
   Зоран закусил губу и вдруг резко вскинул голову.
   - Я остаюсь, - тихо, однако непререкаемо отмолвил он.
   - Остаешься? - Бьорн с непониманием округлил глаза. - В Итиле?
   - Да. Возвращайтесь в Кий-град без меня.
   - Что означают твои слова? Уж не занедужил ли ты, воевода? Мы не оставим тебя в чужой стране.
   - Она мне уже не чужая. Я сделал свой выбор. Буду служить ковану Овадию.
   Лицо Бьорна окаменело. Несколько раз он пытался что-то сказать, но не мог вытолкнуть ни звука. Наконец, выдохнул тускло, безжизненно:
   - Убежден ли ты, что поступаешь верно?
   Зоран посмотрел ему в глаза прямым, немигающим взглядом:
   - Убежден. Я принял свое решение и не отрекусь.
   Бьорн отвернулся, быстро зашагав к перегородке. Напоследок все же поколебался. Обратил взор назад и вздрогнул, увидев совсем чужого, незнакомого ему человека.
   Глава 20. Золотой страж.
   Ладьи руян шли к Белому Морю - Гандвику, как именовали его мореходы Скании. Осколок Синь-камня указывал верный путь, а люди любовались островками, черными от густо покрывавших их моржовых туш.
   - У данов клыки моржей ценятся на вес серебра, а здесь их - не счесть, на сотни эйриров... - Хумли Скала, зевая, изучал толстокожих обитателей моря.
   Эстейн Ясень, Старкад и Юббе также прильнули к борту, но взирали на моржей с куда большим интересом.
   - Сюда бы снарядить пару драконов, да загрузить этим добром по пятую-шестую доску обшивки, - заметил Эстейн. - Мы бы все озолотились.
   - Моржовый клык имеет цену, пока редок, - возразил Юббе. - Приучи к нему люд во фьордах -- и он станет не дороже обычного дерева.
   - Эти Рифы Кости любят не только за редкость, - не согласился Старкад. - Искусники режут на них руны, гальдраставы и узоры. Годятся они и для рукоятей мечей и кинжалов. Так что желающих обладать таким товаром не убавится. Ты же не начинаешь пить меньше, если твой погреб ломится от бочат с пивом и брагой?
   - Как знать! - расхохотался Хумли. - Не удивлюсь, если наш ловкий фриз предпочтет торговать хмельным вместо того, чтобы бездарно заливать им брюхо.
   - Меня волнуют вовсе не моржи, - в голосе Энунда мелькнула тревога. Побратимы сразу перестали шутить. - А племена, что живут там, - он указал на лохматые от перелесков острова вдоль бурой береговой каймы.
   - Кильды там живут, - приподнял брови Хумли. - Такой же дикий народ, что и лапоны. А может - еще хуже. Я слышал, если земля не дает племени урожая, они приносят в жертву богам своего вождя...
   - Это так, - согласился Эстейн Ясень. - При дворе отца был человек, который рассказывал о кильдах. Жертвенники у них - большие пни и камни. Им они дарят оленьи рога. В земле кильдов много подземных кладов, которые оберегает народец, похожий на цвергов. А еще - где-то здесь запрятана таинственная страна Тулемаркия.
   - Говор кильдов отличается от лапонского? - поинтересовался у Юббе Энунд.
   - Почти такой же, - отвечал фриз. - Разве чуть погрубее - в нем больше ломкости, чем тягучести.
   - Уж не собрался ли ты свести дружбу с местными родами? - Гудред с ехидной усмешкой оглядел сына Торна Белого.
   - Почему нет? - не моргнув глазом, ответил тот. - Вдруг потомкам нашим пригодятся пути, что мы проторим? Если мы сумеем побывать за Поясом Земли и возвратиться назад - остальные потянутся следом.
   - Потянутся, - Хумли мрачно скривил губы. - Не сомневайся. Только поселенцы и промысловики - в последний черед. А в первый ринутся стаи набежников. Едва только прознают новые дорожки - поспешат потрошить не ливов и куршей, а Оленьих Людей и их соседей. А что? Меха здесь больше, моржовых клыков, бивней нарвалов и китового мяса - бери, сколько унесешь! Угодья же такие, что могут прокормить рыбой и птицей всю Франконию...
   - Ты прав, - подал голос Людогост. - Пока воители северных фьордов с сомнением смотрят на этот путь, не ведая, ждать от него худа или добра. Но стоит им удостовериться, что мы вернулись с севера живыми - отбоя не станет от охотчиков.
   Юббе пренебрежительно пожал плечами:
   - Какая ваша о том забота? До сих пор этот край оставался неведомым не потому, что ярлы и бонды боялись проклятия. Добраться сюда -- вот в чем трудность! Великое терпение и добротные суда нужны, чтобы так далеко заплыть по Лугам Китов. Редкие смельчаки на это способны. Пока не найдутся умельцы, готовые снарядить десятки и сотни "Скакунов Солнца", лапонам и кильдам не грозят ни гибель, ни неволя.
   - Я вспомнил еще кое-что... - вновь оживился Эстейн. - Не только костью и мехами богата земля Тулемаркии. Предания говорят о золотых кладах и литых золотых изваяниях. Их охраняют кильдские колдуны-нойды.
   - Пустая болтовня, - отмахнулся Гудред. - Кто из людей твоего отца бывал здесь? Откуда им знать?
   - Здесь были бьармы, - возразил Эстейн. - Некоторые из них наслышаны о золоте кильдов.
   Гудред вдруг рассмеялся:
   - Уж не за кладами ли ты собрался, сын конунга? И потому примкнул к нашей компании?
   Эстейн не ответил, опустив голову.
   Ладьи стремили вдоль густеющих лесов, наливающихся синевой. Массивы их были непроглядными для взора.
   - Эй, кормчий! - позвал Старкад. - Неплохо бы сделать остановку.
   - В самом деле, - живо подхватил Хумли. - Плывем давно. Ноги бы поразмять!
   Людогост изобразил притворное удивление:
   - Тебя ли я слышу, Хумли Скала? Ужели ты устал от странствия по морской ниве на спине деревянного коня?
   - Да ты погляди, какое раздолье для охотника! - указал Хумли. - Здесь без труда набьем жирных рябчиков, куликов и уток в первой же роще. Жаркое из утиных грудок и суп из рябчиковых потрохов любому прибавит бодрости духа.
   - Я тоже не прочь поучаствовать в такой затее, - подмигнул товарищу Гудред.
   - Здесь мало открытых мест, - Людогост прищурился. - А разбивать стоянку, имея под боком глухой лес, готовый в любой миг выпустить из себя ораву дикарей - себе дороже.
   - Потому наш покойный ярл Олав Медвежья Лапа всегда заставлял нас насыпать вал в незнакомых землях, - поделился воспоминаниями Энунд. - Частенько это спасало нам жизнь, ведь лесные племена умеют появляться бесшумно, и там, где их не ждешь...
   - Я тоже за передышку, - внезапное заявление Мстивоя сразу заставило кормчего смягчить каменное выражение лица. - Последние дни идем без отдыха - народ на "Кречете" изнемогает.
   - Можно укрепиться на каком-нибудь холме возле воды, - предложил Бови Скальд. - Женщины и дети отдохнут у костров, мужчины поохотятся.
   - Ладно, - дал добро Людогост. - Будет вам стоянка. Но покуда не возведете надежную насыпь - об отдыхе можете забыть.
   Побратимы расцвели улыбками.
   Вскоре отыскали излучину в береговой толще, удобно укрывавшую корабли от ветра и чужих глаз. Здесь же рядом подобрали и место для сооружения укрепа - землистую возвышенность, свободную от деревьев и кустов. Ротари со "Скакуна Солнца" тут же принялись за работу - срубили несколько сосен, сделав из них основу вала в полтора человеческих роста, а потом скрепили ее землей.
   Когда насыпь отделила приморский участок от топорщащихся лесных дебрей, руяне перевели внутрь становища поселенцев с "Белого Волка" и "Кречета". Весело затрещали костры, на которых женщины принялись варить кутью. Прочие разбрелись, дабы заняться каждый своим делом.
   Завершив земляные работы, воины тоже расселись у костров - раскрасневшиеся от усталости, но довольные. Людогост выставил дозорных. К ним на вал поднялась Любава, запахнувшись в песцовый полушубок.
   - Как же я хочу побродить под сенью этих вековых дубов и сосен! - не сдержала она восклицания, рассматривая с высоты зеленое море, уходящее далеко за окоем. - Таких непролазных пущ нет даже на моей родине.
   - Нет, княжна, - покачал головой Рогдай. - Забудь и думать. За каждым листиком и травинкой здесь притаилась опасность.
   - Причем, - не преминул вмешаться Энунд, - неизвестно, кого здесь больше: хищных зверей или кровожадных лесовиков.
   - Но вы же собрались на охоту! - Во взоре Любавы были обида и укор.
   - Мы не пойдем далеко, - оправдался Энунд.
   - Тем более, - настаивала Любава. - Что может случиться вблизи стана? Матушка Рысь учила меня быть незаметной в лесу. Я еще помню ее уроки!
   - Людогост все равно тебя не отпустит, - Рогдай уцепился за последний довод.
   - Это мы еще поглядим, - княжна упрямо сжала губы.
   Кормчий и в самом деле сначала отказал наотрез. Но Любава не отступала. С упорством подбирала слова убеждения, осаждала просительным взглядом, заверяла в готовности слушаться побратимов. Людогост поворчал, но в конце концов согласился.
   На вылазку отправились Рогдай, Энунд, Хумли и Гудред. Все облачились в тяжелую броню, будто собрались на битву. С ними напросились Старкад, Юббе и Эстейн. На сей раз даже фриз позаботился повесить на спину щит и вооружиться копьем. Сын Харальда Боезуба предпочел тяжелую секиру и кинжал. Любава же обошлась кожаным панцирем и мягкими сапогами. Княжна больше рассчитывала не на прочность доспехов, а на свою ловкость и знание законов леса.
   Побратимы крались по чужим пущам, взвешивая каждый шаг. Клейкая паутина, которой были облеплены нижние ветви, липла к рукам. Хвоя густо перемешалась с вереском на жидкой земле, вейник - с копошащимися мхами. Люди чутко слушали лес. Птицы, что затаились было при их появлении, теперь несмело откликались из-за кустарников, словно пробуя голос.
   Как и следовало ожидать, Рогдай первым увидел цель. На дуплистом вязе, в глубине его лохматой гривы, чистил перья круглогрудый рябчик рыжего с серым отлива, тронутый белыми крапинами. Мерянин бесшумно вытянул две стрелы, взяв одну в зубы, а вторую приладив к тетиве. Также неслышно отвел к уху жильную струну, намереваясь взять добычу первым выстрелом. Но птица вдруг камнем упала с ветки и тут же вспорхнула, затерявшись в листве.
   Скрыв свое разочарование, побратимы двинулись дальше. Однако птицы будто играли с ними. Краснобровые тетеревы, бурые куропатки и даже белоснежные лазоревки срывались с деревьев, кружили под пологом высоких крон и постоянно меняли укрытие. Похоже, они успели неплохо изучить повадки охотников и чувствовали опасность издалека. Хумли уже откровенно рычал себе под нос, остальные побратимы тоже проявляли нетерпение.
   - Мы далеко забрели, - озаботилась Любава. - Пора возвращаться.
   Но охотничий пыл уже завладел разумом воинов. Он тянул все дальше и дальше. Княжну заверили, что пройдут всего один пролесок и повернут назад. Зато добудут столько дичи, что ее трудно будет унести.
   Так и не заметили, как забрались в совсем глухую чащобу, воздух которой столь сильно дышал смолой, что пьянил головы, не хуже стоялого меда. Однако птицы здесь и вовсе попрятались от глаз преследователей. Перестав осторожничать и хрустя хвоей, побратимы озирались по сторонам с досадой и огорчением.
   Внезапно Эстейн Ясень оступился и провалился в какую-то яму, присыпанную валежником. Сын Харальда опрокинулся на спину, но тут же вскочил на ноги. В следующий миг он отпрянул назад, выхватывая из-за пояса секиру. Из-под толстого слоя листвы вынырнуло что-то косматое и большое.
   - Нет! - выкрикнула Любава, удержав занесенную руку.
   Эстейн уже и сам видел, что перед ним не медведь, а человек в медвежьей шкуре. Ошалелые, бегающие глаза незнакомца выделялись на грязном лице. Человек что-то залопотал, подняв руки на головой в защитном жесте. Пучки слипшихся волос его висели, как моток пеньковых веревок.
   Юббе обратился к незнакомцу по-лапонски, однако тот лишь замотал головой, показывая, что не понимает. Фриз попытался снова, тщательно подбирая слова и пробуя разные наречия. Вновь без успеха.
   - Позволь мне, - попросил Рогдай.
   Он задал вопрос, другой, помогая себе жестами. Человек захлопал глазами, переспросил. Похоже, речь мерянина была больше привычна его уху и языку. Он находил в ней знакомое себе, а незнакомое просил объяснять знаками. Кое-как поладили. Когда появилось подобие ясности, Рогдай повернулся к товарищам:
   - Это не кильд. Он пришел с восхода, из племени людей, что зовут себя вепсами. Ири его имя.
   Они продолжили разговор слов и жестов. Постепенно выражение лица Рогдая менялось. Бледность все сильнее разливалась по его щекам.
   - Ири говорит, что мы, по своему незнанию, ступили в Запретный Удел Айеке. Это священный лес кильдских нойдов, который они охраняют и от чужих, и от своих.
   - Что за чепуха! - фыркнул Хумли.
   - Айеке, громовой владыка кильдов, - пояснил Рогдай. - Нойды этого леса служат ему, принося в жертву своему богу каждого, кто преступает запретный чертог. Таков закон кильдов. Он обрекает на смерть даже вождя, если тот дерзнет потревожить покой этого места.
   - Спроси его, - Энунд указал на Ири, - почему он сам не боится кильдских колдунов?
   Рогдай вновь заговорил с жителем разоренной землянки.
   - Этот человек - беглец. В своем племени он совершил преступление, за которое старейшины приговорили его к мучительной смерти. Воины вепсов из Рода Совы ищут его повсюду. Но Ири знает, что даже если они придут сюда, то не отважатся ступить в Запретный Удел. Потому он обосновался здесь. Каждый день Ири меняет убежище, чтобы не столкнуться с нойдами кильдов. Пока ему везет. Если его схватят свои - они будут долго пытать, а потом разорвут на части, привязав к верхушкам деревьев. Нойды же просто умертвят жертвенным ножом на каменном алтаре.
   Побратимы молча осмысливали услышанное.
   - Что же он сделал такое, что должен скрываться, как загнанный зверь? - справился Гудред.
   - Ири не хочет об этом говорить, - перевел Рогдай. - Он советует нам поскорее уходить отсюда, если мы желаем сохранить жизнь. Кильдские нойды очень могущественны. Пару раз он чувствовал их совсем рядом - земля под ногами начинала гудеть. Ему приходилось закапываться в листья и не дышать.
   Побратимы переглянулись.
   - Ссора с местными жрецами нам не нужна, - проговорил Энунд.
   - Это верно, - поспешил поддержать его Рогдай. - Мы пришли сюда за птицами, но даже они, похоже, боятся селиться в этом странном месте. Кильды тут что-то скрывают...
   - Клянусь Гунгниром, копьем Всеотца, я не хотел бы этого знать, - пробормотал Хумли, морщась.
   - Надо уходить, - Энунд потянул за собой побратимов, опасаясь за княжну.
   Ири, между тем, вновь оживился.
   - Он говорит, - передал товарищам Рогдай, - что в Запретном Уделе есть ручей с Живой Водой. Там нойды держат двух священных птиц: Желтую Лебедь и Синего Ворона. Говорят, в них заключены души древних вещунов - женщины и мужчины, соединенных вечным браком.
   - Чем же ты кормишься здесь? - поинтересовался Рогдай. - Ведь ни птиц, ни зверей тут не водится.
   - Здесь много ягод и кореньев. Они - моя пища. А птицы и звери не любят Запретный Удел. Слишком боятся золотого бога.
   - Бога кильдов? - уточнил Старкад через мерянина.
   - Нет, более древнего народа. Его почитали рода, что жили на этой земле и до вепсов, и до кильдов. Этот истукан может издавать звуки, разговаривать и даже петь.
   - Золотой истукан? - глаза Эстейна Ясеня засверкали. - Я знал, что это не пустые слухи.
   - Ири не видел его своими глазами, но знает о нем от старейшин рода, - объяснил Рогдай.
   Видя азарт, просыпающийся в сыне Харальда, Энунд поторопился охладить его пыл:
   - Мы возвращаемся к берегу. Ты еще молод, Эстейн, и твой разум туманят соблазны и сомнительные затеи, которые щедро разбрасывает в Срединном Мире Локи Коварный, чтобы заманить в очередную западню. Стоит лишь попасться на приманку, и угодишь в такую яму, из которой не выбраться без чужой помощи...
   - Давно ли ты стал таким осмотрительным? - ухмыльнулся Старкад.
   - Мы не можем подвергать опасности княжну, - Рогдай поддержал товарища.
   - Вам тоже надо поберечь себя, - Любава была взволнована, однако не позволяла испугу отразиться на лице.
   Эстейн упрямился.
   - Ты сам хотел свести знакомство с местными, - припомнил Энунду. - И что теперь? Просто уйдешь?
   - Я не хочу, чтобы нас принесли в жертву неведомому истукану только потому, что одному юнцу не терпится взглянуть на него, - отозвался Раздвоенная Секира.
   Сын конунга гордо задрал подбородок и отвернулся от него.
   - Спроси его, знает ли он, где искать этого золотого бога? - попросил Рогдая.
   - Если идти на закат, а потом повернуть на юг вдоль дубравы, можно дойти до большой низины, укрытой синим ельником, - был ответ. - Скорее всего, золотой бог и его святилище сокрыты там.
   - И ты ни разу не ступал в эту низину? - продолжал допытывать вепса Эстейн.
   - Трижды пытался, но безуспешно. Невидимая сила не дает спуститься туда. Истукан иногда начинает гудеть. Этот звук заполняет лес и его никто не может выдержать. У меня самого душа уходит в пятки, ноги подгибаются, а к горлу подползает дурнота.
   - Ты хочешь сказать, что сила заклятья защищает то место? - уточнил Юббе.
   - Нет. Его защищает золотой бог. У этого изваяния есть душа и оно может мыслить.
   - Довольно! - Энунд решительно повернул обратно. - Все идем в становище.
   - А что будет с ним? - Любава указала на Ири, уже готового нырнуть в свою лачугу.
   - Предоставь его своей судьбе, - откликнулся Энунд. - Мы не знаем, что он совершил и почему скрывается. Нельзя перекладывать на свои плечи бремя его темных дел.
   Никто из товарищей не стал с ним спорить, только Эстейн недовольно отвел глаза.
   Кильда оставили возле его землянки. Назад шли торопливо, задевая подошвами за корни и сухие ветки. Люди чувствовали внутри себя непривычное раздвоение: одна сила гнала их из леса без оглядки, другая - принуждала замедлить шаг, остановиться, вернуться.
   Побратимы совсем недалеко отдалились от места встречи с беглецом - спустились с взгорка, обошли промоину с застоялой водой, блестящей, как слюда, и сделали несколько шагов по влажным мхам. Тут все услышали крик за спиной.
   - Что это? - брови Гудреда взметнулись.
   Ответ не требовался. Каждому из побратимов в это мгновение сделалось отчетливо ясно, что Ири нашли нойды.
   - Что-то скоро... - пробурчал Хумли, дернув плечом.
   Рогдай остановился.
   - Теперь они пойдут за нами, - предупредил он, выразительно оглядев товарищей.
   - Что будем делать? - прищурил глаза Эстейн.
   - Надо затаиться, - решил Энунд. - Собак у них нет.
   - Хороший лесовик возьмет наш след и без собак, - возразил Рогдай.
   - Нойды - колдуны, - напомнил Энунд. - А какие они лесовики, это мы сейчас узнаем...
   Сын Торна Белого указал на густо разросшийся кустарник, смешавший колючий можжевельник и раскидистую чернику. Охотники забрались в самую гущу этого естественного укрытия, хлюпая мхом и хрустя ломким ягельником. Здесь они замерли, чутко внимая звукам леса.
   Сначала стояла глубокая тишина, тревожимая лишь робким посвистом ветерка. Потом показалось, что где-то вдалеке попискивает хвоя. И вдруг - вздрогнул даже Хумли Скала: в пяти-шести шагах качнулись фигуры меж кленовых стволов. Присмотревшись, побратимы насторожились еще сильнее. Они увидели легко скользящих людей с резными посохами. Лица их были скрыты под разрисованными охрой масками птиц, а длинные плащи - обшиты птичьими перьями.
   Облик кильдских нойдов вызывал подспудную тревогу. Несмотря на то, что побратимы представляли собой боевой отряд, прекрасно обученный и оснащенный, они отчетливо улавливали от невысоких птицевидных лесовиков, текущих среди ветвей белым облаком, волны незримого могущества. Долго смотреть на них не получалось - взгляд сам уходил куда-то в сторону.
   Только когда хранители леса затерялись среди дальних ветвей, побратимы перевели дух. Даже плечи их от напряжения налились тяжестью, будто свинцом. Выждали немного, после чего Энунд знаками показал товарищам, что пора идти.
   Следуя своей недавно проторенной тропой побратимы, тем не менее, скоро остановились, сопя и хмурясь с подозрением. Двигались на полночь, а оказались на восходе. Как так? Рогдай по мху еще раз сверил направление. Шли верно, но тропа увела не туда. Теперь кругом ворочился дремучий можжевельник, поскрипывали комели сросшихся сосен. Сделали еще пару шагов и углядели среди древостоя и сорванного лапника высокие земляные горки.
   - Это камы, - Юббе предвосхитил вопрос, готовый сорваться с губ Энунда. - Погребальные курганы. - Похоже, здесь лежат умершие нойды. И можжевельник, которого тут так много - не случаен. По нему, я слышал, души ушедших могут наведываться в мир Яви. Нойды-колдуны считаются особенно опасными для людей после своей смерти. Всю свою жизнь скитаясь между разными мирами, они не обретают успокоения после распада тела.
   - Уйдемте отсюда, - попросила Любава. - Не дело беспокоить мертвых, да еще столь могущественных.
   - Это так, - подтвердил Юббе, - нойдов избирают сами духи, называемые тонто. Им служат все звери и птицы...
   Фриз запнулся на полуслове, уперевшись взглядом в неподвижные фигуры, возникшие прямо перед побратимами. Внимательные глаза из-под прорезей желто-красных масок изучали гостей леса.
   Побратимы сдвинулись, загораживая княжну. Пальцы потянулись к рукоятям мечей и секир, - да так и застыли, будто кто-то тяжелой дланью придавил сверху, не давая извлечь на волю звонкую сталь. Люди в птичьих облачениях имели необъяснимую власть над гостями Запретного Удела.
   - Не смотрите им в глаза, - запоздало предупредил Юббе. - Нойды владеют сейдом взгляда.
   Он раскрыл рот, чтобы приветствовать лесных колдунов, но смог выдавить из себя лишь какие-то нечленораздельные звуки.
   Между тем один из нойдов - сухопарый, с очень длинными руками и сгорбленной спиной - прервал его усилия, сделав шаг вперед. Глаза его с лазоревыми белками и темно-зелеными зрачками вцепились в шейный оберег Любавы, рассматривая восьмилучевую Яргу.
   Тишина сковала деревья и кусты, наполнила своим бездонным звуком сердца. Побратимы замерли, не зная, чего им ждать от этой встречи.
   Наконец, старший из нойдов заговорил:
   - Вы осквернили своим присутствием священный чертог Айеки, где смертный не имеет прав. Здесь всюду - владения нетленных богов, всеродных духов и тех, кто им служит.
   Фриз, справившись с волнением, передал эти слова товарищам.
   - Если судьба приводит смертного на эту землю, где сходятся Тропы Времен и Миров - он сам должен расстаться со своей плотью. Стать звуком, гуляющим среди ветвей, бликом, скользящим по листьям, и еще одним оком на лице тысячеглазого урочища Древних.
   Энунд, облизав губы, уже собрался объяснить лесным колдунам, что побратимы пришли в Удел по неведению, однако взгляд старшего нойды красноречиво показал: хранители видят все его мысли и не нуждаются в его словах.
   - Решение наше было бы легким, а суд - скорым, - продолжил переводить Юббе. - Но с вами - все не так, как с иными.
   - Что ты хочешь сказать? - удивился Старкад.
   - Своим обличьем и знаками, что вы носите на теле, вы подобны Белокожим Детям Восходного Солнца, о которых мы знаем от богов. Нам ведомо, что однажды они явятся сюда, чтобы узнать о своих Отцах. Пока я не уверюсь, что это - не вы, смерть вам не грозит.
   Побратимы посмотрели друг на друга. Тяжесть, что наполнила собой их члены, понемногу отступала.
   - Здесь, в Кругу Предков, - вещал старый нойда, - я доверяюсь их промыслу. Мы оставим вас наедине с нашими прадедами. Позже мы вернемся сюда, чтобы закопать ваши тела, если они захотят отнять ваши жизни, либо выведем вас из Запретного Удела, если признают в вас потомков Солнценосных Воинов.
   Лесные колдуны пропали почти сразу. Будто растаяли, как пар. Оставшись одни, побратимы озабоченно огляделись по сторонам.
   - Что нам делать? - Гудред устремил на Раздвоенную Секиру вопрошающий взгляд.
   - Ждать, - отозвался тот, вслушиваясь в тишину.
   - Чего ждать? - возмутился Старкад. - Смерти?
   - Ты же слышал, что сказал нойда. Возможно, мы - те, кто должен был явиться сюда.
   - А если нет?
   - Мы все равно не сможем уйти отсюда без их дозволения, - заметила княжна.
   - Говорил я - не надо тебе идти с нами, - побелевшими губами прошептал Рогдай.
   - А я думаю - не будь с вами меня, вас бы уже принесли в жертву предкам, - возразила Любава.
   Старкад засопел:
   - У нас с вами разные предки. И я дожидаться смерти не собираюсь. Юббе, можем ли мы выбраться из этой треклятой западни?
   - Сила нойдов велика, но в любой ограде можно найти лазейку, - отозвался фриз.
   - Эстейн, ты с нами? - требовательно справился Старкад. - Или будешь ждать, пока тебя, как ягненка, заколют на жертвенном камне?
   Сын Харальда замер в растерянности. Видно было, что он разрывается между страхом и любопытством, между желанием уйти - и желанием остаться.
   - Сын конунга останется, - Энунд положил конец его метаниям. - Вы двое пришли сюды своей волей. В вашей воле решить и то, как поступить сейчас. Гибель тоже будет вашим сознательным выбором. С Эстейном -- иначе. Он должен вернуться к отцу невредимым, чтобы не нарушилось наше соглашение.
   - Если малый хочет вернуться -- с нами выйдет надежнее, - усмехнулся Старкад. - Локи, Кузнец Бед, уже пометил ваши лица. Это место проклято!
   - Нет! - Ясень тряхнул головой. - Я мужчина, я воин! И я решил: остаюсь здесь, какая бы участь меня не ждала.
   - Ладно, парень, - Юббе понял бесплодность уговоров. - Обещаю: если мы доберемся до кораблей -- приведем вам на выручку всю нашу дружину.
   Рогдай поднял глаза на фриза:
   - Ты ничего не понял. Ратная сила тут не поможет. Ступайте! Попытайтесь уйти, если сможете.
   Старкад проглотил ругательство и зашагал к деревьям. Юббе чуть помедлил, словно внимая одному ему понятным знакам в воздухе. Потом повернул за товарищем, не сказав больше ни слова. Оставшиеся теснее сплотились вокруг княжны.
   Энунд уже чувствовал, что в окружающем их пространстве что-то задвигалось. Рогдай без усилий распознал шум птичьих крыльев.
   - Это Синий Ворон, - шепнул мерянин. - Он появляется там, где живые встречаются с мертвыми.
   Никто еще не видел птицу, однако кроны деревьев шевелились и покачивались. Побратимы смотрели на сосны, кустарники, камы, и у них возникало странное чувство, будто все это они наблюдают во сне. Что-то сместилось в реальности. Явь и Навь переливались друг в друга, словно две струи одного водного потока.
   Очертания леса сделались ломкими. В них обнаружилось куда больше граней, чем еще недавно думали побратимы. Эти грани теперь расслаивались, расползались, а потому - умножилось и число предметов в Кругу Предков. Только не понять стало, что тут настоящее, а что - нет. Среди стволов и веток маячили туманные лица, волосы, руки. Гости леса словно плыли теперь в густом ручье с медленным течением, встречая на своем пути явления, которые не могли понять. Что-то было похоже на людей, что-то - на зверей, птиц, растения. Но только похоже. О подлинной природе вещей, набухавших со всех сторон, точно грибы, можно было лишь догадываться.
   Побратимы даже перестали вскоре узнавать и отличать друг друга. Они бежали через луга с высокими травами, брели сквозь дремучий лес, ковыляли по холмам, а сиреневые тени плясали вокруг. Топорщилась шерсть на горбатых спинах, белели тонкие длани, искрились глаза незнаемых созданий. И было не понять умом, не постичь сердцем - кто здесь живой, а кто - мертвый.
   Множество дыханий касались кожи, чужие взгляды норовили забраться в самое нутро, а пальцы - дотянуться до лиц. Путники не знали, куда им скрыться от этого вездесущего сонмища. Многим сделалось дурно - гадким комком прилипла к гортани тошнота. Хотелось просто отряхнуться и зажмуриться. Между тем, Рогдай не только видел образы, но слышал тяжелые думы, скрипящие в головах нависающих над ними существ.
   Никто не заметил, когда все закончилось. Побратимы просто увидели отчетливо выступающие камы, заросли можжевельника и сдвоенные сосны. Вновь возникли нойды.
   - Я не ошибся, - поведал старший из них. Говор его, вдруг ставший понятным всем, звучал в их головах. - Наши предки удостоверили - вы потомки Солнце-Вождя и его одноземельцев с Севера. Вам велено помогать. Ступайте за мной!
   Путники приходили в чувство, до хруста разминая руки и ноги, крутя головами и моргая глазами.
   - Идемте, - первым выдохнул Хумли. - Похоже, нам уготовлено увидеть еще что-то занятное...
   Постепенно лес превращался в чернолесье, а мхи и лишайники оплетали ноги. Нойды вели гостей Удела туда, где журчал ручей. Тайное урочище открылось неожиданно. Стены еловых ветвей отступили, образовав глубокий проход. Шагнувшие в него люди невольно зажмурились от необычно яркого света, хлынувшего им в лица обжигающими снопами. Будто солнце упало на землю. Однако еще через несколько шагов побратимы поняли, откуда исходит сияние. С макушки насыпного холма на них смотрело золотое изваяние.
   Древний кумир был как живой. Руянам на миг показалось, что своды высоких бровей шевелятся над выпуклыми очами, а мясистые губы прячут в бороде улыбку. Широколицый, с крепкими руками в обручьях, вытянутыми вдоль тела, исполин уверенно стоял, соединив ноги. Поборов свою робость, побратимы удержали свой взор на этих огромных глазах и словно погрузились в омут седой старины, несмотря на то, что в коленях появилась предательская дрожь.
   Бирюзовый туман на долю мгновения обдал людей, а когда схлынул - путники увидели высоко вырвавшиеся ввысь каменные стены и многогранные башни, зарывшиеся в облака. Упруго выгнули спины изразцовые арки, вытянулись вымощенные самоцветами террасы, забили жемчужными россыпями брызг фонтаны. А за ними - проглянули золотые кровли храма с немеркнущими светильниками на точеных ножках в форме медвежьих лап, обозначились конусы башен-пирамид, скрывающих в основании глубокие лабиринты...
   Видение было кратким, но отчетливым. Побратимы даже успели рассмотреть фигуры жрецов и несколько золотых изваяний, стоящих в воротах и у подъемных мостов. Когда образ, выхваченный из небытия, окончательно рассеялся, Рогдай первым сообразил, что перед путниками высится не древний бог забытого народа, а один из тех механических стражей града Светич, о которых некогда повествовали Архонские служители.
   - Боги Севера оставили его здесь, - приглушенно отозвался старший нойда, заметив, что чужаки не страшатся грозного золотого исполина. - Мы не знаем, зачем. Но мы оберегаем его от чужого глаза. Он же - оберегает весь наш род и помогает предвидеть грядущее.
   Пытливые взгляды побратимов теперь не отлипали от лица лесного колдуна.
   - Золотой бог обращает в бегство любых инородных воинов, - снисходительно уточнил нойда. - При появлении недруга на пограничье земель нашего народа он начинает гудеть, вселяя ужас в сердца врагов. Не раз это спасало нас от могучих соседей.
   - Что еще вам ведомо об этом изваянии? - спросил Энунд.
   Нойда хитро прищурил один глаз.
   - Наши предки считали, что его предназначение - указать путь детям Солнце-Вождя, когда они придут сюда. Об остальном - ты можешь спросить сам.
   - Как? - Энунд смотрел на колдуна с непониманием.
   - Мы позволим вам подойти ближе и коснуться кама, на котором стоит золотой бог.
   - И что? - Эстейн Ясень заморгал глазами. - Истукан заговорит?
   Глаза нойды под птичьей маской стали туманными.
   - Мы - служители наших богов и подручники духов. От них знаем, что былое - живет в земле и камне. Отзвук мысли и тепло плоти остается в них следами, которые прочитает умелый.
   - Я думаю, - шепнул товарищам Рогдай, - жрец говорит о животоках, сохраняемых всеми телами в мире. Мы можем услышать наших давних предков, если сумеем уловить голос этого кургана с его изваянием. В его дрожании сокрыты картины минувшего.
   - Я попробую, - неожиданно вызвалась княжна.
   Дочь Званимира решительно подступила к насыпному холму и поклонилась золотому стражу. Потом она возложила обе своих ладони на земляную поверхность, мягкую от проросшей травы и мхов.
   - Я с тобой! - вдруг спохватился Рогдай.
   Тоже почтил поклоном стража и приник ладонями к каму. Любава ответила ему благодарным взглядом, а дальше они забыли обо всем, смежив очи. Волнующий поток подхватил их и повел туда, где они не были еще никогда.
   Когда окружение сгладилось, стирая пробелы между облаками, деревьями и людскими фигурами, а внимание вывернулось вовнутрь - слабые толчки и покалывания дали о себе знать. Ладони едва заметно потеплели. Рукотворный холм словно впустил в себя двух людей, втянул в свою серую пелену, увлек в зыбкие глубины. Они целиком доверились движению, в котором были чем-то вроде листков, уносимых ветром. Это движение становилось все сильнее, открывая неведомые ходы в океане пространства и времени.
   Вдруг - яркий свет заставил людей замереть. Пред ними мерцали изумрудные стены просторного зала с глубокими окнами. За окнами вспыхивали блестки каналов, разделяющих зеленые поля, выступы белоснежных строений, а еще - световые полосы, оседающие на небесном полотне от загадочных колесниц с железными крыльями. Но все это было там, ближе к окоему. Прямо же перед глазами оказались ряды юношей, заполняющих длинные скамьи, и сиреневые складки плаща человека, стоящего перед ними. На его спине золотым шитьем был выведен филин.
   - ...Потому вы должны уяснить себе, из чего состоит наша изродная природа, - речь говорившего была на удивление ясной и разборчивой, - вы должны понять ее сущность.
   Брови человека в сиреневом плаще шевелились, подбрасывая вверх, к оплетеному начелью, коричневые канавки морщин.
   - Основа сей природы - Огненная Собь или Пламень Бессмертия. Это наш дух, нетленно пребывающий во всех мирах. Дух есть Огонь, кой невозможно погасить. Он может лишь менять вместилища, перебираясь из оболочки в оболочку.
   - Наставник! - привстал один из юношей с гривой густых русых волос и карими глазами. - Но почему дух наш вечен, а тело - смертно?
   - Потому что Огненная Собь соединяет человеческое и божественное. Это лепесток Сварожьего Светоча. Каждый из нас носит в себе сей лепесток, оживляющий наши мысли, направляющий поступки по стезе Прави, помогающий победить тьму неведения, мороки и страхи.
   Говоривший пригладил широкую бороду задумчивым движением и улыбнулся одними глазами.
   - Однако если Огненная Собь наша - лучина мерцающего светца, то подставка его - наша Духовная Душа. Это Воздух, стихия бога Стрибы. Духовная душа дарит нам умение провидеть будущее, проникать умственным взором - глазами души - в корни всех вещей. Также Воздух - тропа между верхом и низом, между Огнем и Землей.
   - Земля, это наша плоть? - догадался кто-то из учеников.
   - Да. Кости, жилы и мясо. Земля - стихия Живы, Форма.
   - А что есть Вода, четвертая из стихий? - глаза ученика жадно блестели.
   - Тень Мары, Память Мира. В Воде отражена наша Серебряная Нить, Свитень Судеб, не имеющий ни начала, ни конца. Тот, кто сполна познал сущность Воды в себе - ведает все свои былые воплощения в Круге Сварожьем.
   На долгое время установилась тишина.
   - Вот что еще вы должны запомнить, - жрец выразительно поднял палец. - После того, как срок жизни тела истекает и мы теряем Землю, возносясь воздушными дорогами в Небесные Покои, Огненная Собь наша вливается в единый светоч Огня Сварожьего. Потом Серебряная Нить делает новый виток и человек возвращается в мир Формы, обретя новую плоть.
   Ученики не отрывали взглядов от говорившего, чутко внимали каждому его слову.
   - Но не все попадают в небесные покои, - дополнил жрец. - Когда Форма растворяется и пропадает Земля нашей природы, духовная душа поднимается на Мост Сновидений или Радугу-Переправу, ведущую в Обитель Света. Если поступки наши были чисты и деяния - достойны памяти предков, мы достигаем Небесных Садов. Если же путь наш в земном воплощении оказался отмечен ошибками и злодеяниями - падаем с моста в Реку Без Возврата. Ее горячее течение уносит нашу духовную душу в Подземный Предел Сумрака. Но и в Небесных Покоях, где душа говорит с бессмертными богами-пращурами, и в теснинах Подземного Предела, где ее спутниками становятся духи Хлада, мы остаемся недолго. Только лишь до поры, когда Огонь расстается с поддерживающим его Воздухом, когда дух отделяется от души. Вот тогда Колесо Сварожье делает новый поворот и земной путь наш продолжается в новой ипостаси...
   Образ начал стремительно рассеиваться, а звук слабеть. Теперь Рогдай и Любава вновь видели лишь смутные разводы, пляску тонов и полутонов, мелькание хаотичных зигзагов. Это продолжалось столь долго, что они успели потерять всякую надежду узреть что-то еще. Однако круговерть теней и неправильных форм пресеклась в один миг. Перед лицами, совсем близко, оказались травяные стебли косогора, с которого тяжелым шагом спускались люди.
   Воины в потрепанных кожаных панцирях брели угрюмо, запинаясь и изредка оглядываясь назад - на сгустившиеся вдали дубравы. Висящие лоскуты плащей, обломанные края щитов, примятые шлемы, а главное - набухшие кровью повязки на бедрах, плечах и предплечьях, говорили о том, что отряд недавно вышел из боя. Трех ратников - бездвижных и мертвенно бледных - несли на сложенных копьях.
   - Не ожидал, что эти лохмачи так сильны... - заскрипел зубами широкогрудый чернявый воин, облаченный в доспех из прямоугольных пластин, некоторые из которых были продавлены глубокими царапинами. Боюсь, мы не сможем укрепиться на этой земле без долгой и трудной войны с ними.
   - Правда твоя, Ворон, - кисло промолвил светловласый юноша, вытянутое лицо которого было обрамлено еще мягкой бородкой, чуть курчавящейся на концах. - Существа эти похожи на нас обликом, но гораздо крупнее ростом и покрыты шерстью от глаз до кончиков пальцев. Кто они? Откуда взялись в этих лесах, которые мы считали пустынными? Звери они или люди?
   Молодого вождя отряда нагнал высокий человек в жреческом плаще, опиравшийся при ходьбе на резной посох.
   - Мы родственны этим созданиям, - заметил он сухим и уставшим голосом. - Только мы происходим от Отцов-Божичей, а они - от иных, но не менее древних родичей. Силой же плоти они нас превосходят. Да, - Ворон закусил губу. - Лохмачи не знают оружия, но только оно им без надобности. Все видели, как они бьются? Руки крепче наших мечей, ногти, как ножи, а плоть тверже самой доброй брони...
   - Ты забыл добавить, что еще они умеют видеть мысли и предвосхищать намерения, - вздохнул молодой князь. - Потому так ловко заманили в ложбину. А взгляд их гнет к земле шибче тяжелой палицы...
   - Что же выходит, князь? - спросил Ворон, дергая плечом. - Едва мы нашли удобное место для жизни и собрались разбить здесь коны, как встретили нежданный отпор? Как быть?
   - Плыть дальше, - невесело отозвался молодой вожак. - Косматые считают этот берег своим и не отдадут его нам. Мощь их мы оценили. Сейчас у нас не хватит сил бороться с ними, а ужиться по-соседски - не выйдет. Да и правда за ними - здесь их земля и их род, о древности которого можно лишь гадать. Не будем рисковать судьбой наших женщин и детей.
   - Тебе виднее, - без охоты согласился Ворон. - Только сдается мне, что потомки наши еще схлестнутся в будущем. И тогда огромным двуногим лохмачам придется скрываться в глухих чащах и норах, как беглым зверям...
   Спустившийся к отмели отряд был встречен тревожными и, вместе с тем, радостными возгласами людей, дожидавшихся возле смоленых лодий.
   - Отплываем! - распорядился князь. - Тут нам не рады.
   Расправились полотнища больших парусов, хлопнули по воде ряды весел. Длинные корабли отчалили от светло-зеленого берега, двинувшись в сторону холмистой гряды, маячащей вдали. Сырой и порывистый ветер подталкивал их вперед, заставляя мореходов щуриться и поджимать плечи. Однако уже скоро, за поворотом громоздкого земляного хребта, взору людей открылся малиновый остроконечный утес, похожий на огромный кинжал, вспарывающий облака...
   Рогдай и княжна разом отняли ладони от кургана и раскрыли глаза.
   Товарищи смотрели на них выжидательно.
   - Я видел этот утес, - выговорил мерянин. - Его ни с чем невозможно спутать.
   - Какой утес? - насупился Хумли. - О чем ты, парень?
   - Он будет на нашем пути, - отстраненно и тихо ответил Рогдай. - Мимо не проскочим. А значит, найдем и берег, где пращуры наши осели много лет назад.
   - Ты уверен в том, что говоришь? - приблизился к товарищу Энунд.
   - Да, - подтвердила княжна. - Нам сказали об этом и показали место. Мы непременно найдем его.
   - Добро, - согласился сын Торна Белого. - Выходит, наша прогулка по кильдскому лесу дала свои плоды. Смогу ли впредь усомниться, что путь наш направляем судьбой, а незримое око богов надзирает за каждым нашим шагом?
   На лицах нойдов, смотревших на побратимов, появилось подобие загадочной улыбки.
  
   Глава 21. Словенск.
   Две седмицы нелегкого пути остались за спиной. Последним, самым трудным, стал волок из Дюны в Донобор, но теперь ладьи подходили к Словенску. Град этот был воссоздан из руин в месте, где Донобор круто выгибал свое русло от Смоляной Вежи на востоке, тяготея к Троянову Урочищу на юге. Ходили слухи, что в ветхие, позабытые года, когда даже Юные не вошли в пору расцвета, сюда ступили сколоты во главе с князем Словеном. Именно здесь, средь лесов, сколотский вождь заложил город после четырнадцати лет скитаний и долгого волхования. Он удобно встал на долгом пути с Востока на Запад. Потом, в пору усобиц, град был заброшен, зарос дремучим бором.
   Тут вышло пограничье трех словенских племен, некогда разошедшихся разными дорогами: к северу сели кривичи, к юго-западу - дреговичи, к юго-востоку, забрав весь левый берег - радимичи. Незадолго до кончины князь Званимир нечаянно открыл древние развалы града и подивился редкой находке. Но поднять из праха не поспел. Новую жизнь великому в прошлом городу подарил Сбыслав, когда связал своей волей оба берега Донабора. Возродил и вернул людям позабытое имя. Имя, как песня -- сладкозвучный мотив святой старины.
   Словенск еще дышал свежесрубленным деревом. Тянули головы вверх новые хоромы на подклетях с резными наличниками. Расправляли плечи широкие подворья и гульбища. Стрельницы перстами казали на солнце. А княжеский терем облюбовал излучину одного из притоков Донабора, вольготно округлив шатровые кровли.
   Гостей уже встречали ближники Сбыслава, биричи и кметы в начищенных бронях. Боярин Хорол -- правая рука князя -- спустился на мостки, будто красуясь. Откинув с груди край зеленого охабня с лисьей опушкой, показав золотую гривну с привесками в виде молотков и пестрядевую свиту с нашивными петлями.
   Еще одного гордеца Гостомысл приметил чуть в стороне. Смуглый ликом, с чужим, птичьим профилем, он скрывал кольчугу под цветастым кафтаном с золотыми пуговицами. Держался гоголем, не убирая руки с черена меча. Был тут и Тороп, но вперед не лез. Смотрел за всем издали, скрестив на груди руки.
   - Приветствуем посланника владыки Данов! - Хорол встретил Ратибора, спрыгнувшего с насада на качающиеся мостки. Лицо боярина было непроницаемо, глаза, чуть сузившись в окружении мелких морщинок, спокойно изучали гостей.
   - И ты здрав будь, - отозвался тот. - Желает ли князь Сбыслав принять нас? - жестом руки он велел воям выгружать дары.
   Хорол утвердительно смежил веки.
   - Князь ждет.
   Он отшагнул в сторону, пропуская гостей. Гридни Сбыслава тоже расступились, давая проход данам, несущим поволоки, золотые обручья, шлемы и мечи. Ратибор уверенно направился к подклетью. За ним проследовал Гостомысл. Августин шмыгнул тенью на дубовые плахи и затерялся в толпе.
   Весь всход строений -- от висячего крыльца до верхних причелин кровли -- был испещрен сложной обережной резьбой, выдававшей работу умелых мастеров. Здесь кони и туры соседствовали с птицами-девами и единорогами, а ветвистые дубы сплетались кроной с диковинными крылатыми змеями.
   Резьбы вдоволь сыскалось и во внутренних покоях княжеского терема. Матицы, воронцы, надлавочники обширной гридницы, в которую через сени проводили посланников слуги, дивили щедростью орнамента. Сундуки сочетали тонкую оковку бронзовых полос и набивку из звериного меха, распушенного по краям густым ворсом, а немалые числом головы вепрей, медведей, волков и лосей на стенах выдавали охотничью страсть Сбыслава. Кроме них, на ременных петлях рассыпались щиты всех расцветок и форм. Наметанный глаз гостей отличал и франкские баклеры с латунными заклепками, и овальные скуты ромеев, и даже арабские адарги, на обивку которых шла кожа редкого зверя носорога.
   За минувшее время князь кривичей слегка раздобрел и стал более осанистым. Расшитый золотом кафтан из сатына, алый корзень, соболья шапка, из-под которой пробивались мелко расчесанные, но седеющие волосы, придавали ему вид древнего сколотского царя. Раскланявшись с Ратибором, Сбыслав широко раскрыл объятия, подчеркнуто тепло встречая Гостомысла:
   - Рад видеть в своих стенах сына славного Старивоя! - звучно возгласил он. - Я полагаю, ты достойный наследник его славы? Подойди ко мне ближе!
   Щеки Гостомысла тронул легкий румянец. Он сделал шаг вперед, однако отстранился, избегая прикосновения князя кривичей.
   - Мы прибыли говорить с тобой о делах, князь, - обратил на себя внимание Сбыслава Ратибор. - Великий Конунг Харальд принимает протянутую тобой руку дружбы. Поведем речь о том, какой помощи ты ждешь от нас.
   На лице князя кривичей не дрогнул ни один мускул. Раньше его ответил воин степного обличья в пестром кафтане, явившийся следом в гридницу.
   - Повелитель двух племен не нуждается в помощи со стороны. У него уже есть друзья, чьи плечи достаточно широки, чтобы на них опереться.
   Ратибор с недоумением глянул в глубоко сидящие, темные глаза человека, который вел себя в тереме не гостем, а хозяином.
   - Давно ли изменился закон кривской земли, даруя право чужому говорить поперед князя-владетеля? - спросил громко. - Я не знаю тебя, воин.
   - Мое имя Шихберн, сын Тудоря, - назвался тот. - Я посол из Итиль-Кела. Имя же моего богоравного владыки известно каждому в четырех концах света.
   - Значит ли это, что князь Сбыслав ныне в подчинении Шихберна, сына Тудоря?
   Вызов и насмешка в вопросе Ратибора заставили ковара вспыхнуть. Непросто получилось сдержать на языке жесткие слова и отпустить рукоять меча, стиснутую вспотевшими пальцами. Но Шихберн, похоже, имел указания, как себя вести на земле кривичей. Проглотив гнев, взором обратился к Сбыславу.
   - Не забывай, коназ, о своих обещаниях Светлейшему. Ты -- правитель саклабов. В этой части света ты высок. Высокий умеет отличить достойное от незначительного. Пусть речи людей с закатных морей не туманят твой разум. Цени внимание Несравненного и обретешь счастье под солнцем! Иначе, - прибавил сухо, - земля может покачнуться под твоими ногами.
   Сбыслав чуть наклонил голову, показывая, что понял посла правильно.
   - Я учту твой совет, благородный Шихберн. Но наш обычай -- уважать гостей, пришедших с миром. Не взыщи. Как управлюсь с заботами -- почту твоего владыку в Итиле, да продлят боги его жизнь. Не вижу причин, дабы нам не прийти к согласию.
   Ковар пошевелил плотными губами с оттенком легкого презрения. Ни говоря больше ни слова, покинул гридницу внушительным, хозяйским шагом. Сбыслав проводил его взглядом.
   - Негоже было прилюдно затевать ссору с человеком кована Овада, - укорил Ратибора.
   Руянин осуждающе покачал головой:
   - Эх, князь! Люди складывают сказы о тебе. Вещают о крепкой воле и прижимистой длани. А что видят мои очи? Владетеля земли, угодничающего перед инородцами. Ужели так страшна тень Итиля?
   Сбыслав понизил голос и огляделся с подозрением.
   - Не место тут для таких речей. Я приглашаю дорогих гостей к столу. Там, потолкуем обо всем без лишних ушей.
   Ратибор согласился. В просторной горнице все было готово к братчине: полы застелены коврами, длинный стол в красном углу -- скатертью, лавки -- полавочниками. Изобилие угощений в Гостомысле разбудило голод, но княжич терпеливо дождался распоряжений Сбыслава, сохраняя независимый вид.
   - Вы, друзья мои сердечные, оба для меня драгоценны, - молвил князь кривичей, утвердившись в голове стола. - Сын Старивоя пускай сядет по правую мою руку, а посланник конунга Харальда по левую. Ешьте, пейте! Насыщайте нутро яствами, услаждайте душу покоем.
   По знаку Сбыслава слуги в лиловых рубахах до краев наполнили кубки багряным вином. Расставили серебряные блюда с лебяжьими потрохами, мисы с белорыбицей, лотки с лосиной.
   - А ты? - Ратибор заметил, что хозяин не пьет.
   - Я -- источен бременем забот, - оправдался князь. - Ни сладкое вино, ни белое мясо, ни тонкий хлеб не идут в горло.
   - Так и давай помыслим сообща, как умерить это бремя, - предложил Ратибор. - Для того мы здесь.
   - Изволь, - согласился Сбыслав. - Поведем речь доверительно, поищем лазейки к пониманию. Не таи на языке слов, что бередят сердце.
   Ратибор с охотой заговорил, отбросив условности:
   - Ты -- многосильный государь, отец своего народа. Доколе будешь терпеть принижение словенского обычая и словенского закона от воли басурманской? Ковары нам не друзья и друзьями не станут вовек. Не зазорно тебе в услужниках ходить у степных? Позорить кровь и честь наших пращуров? Кован Родевид, правитель руянский, прозорливее тебя оказался -- принял союз вождя-воителя. С Харальдом Боезубом они теперь -- что крепость из нерушимого камня. Для всех врагов нашего ряда -- страх и трепет. От тебя давно ждали слова. Но ты покуда такому союзу противишься. Все отговорки у тебя, князь. Прости за прямоту, за резкость, но не уразуметь мне: какому люду ты служишь? Своему, иль коварскому?
   Сбыслав, казалось, не оскорбился упреку.
   - Я вижу, ты умом не скуден, - завел речь, уперевшись локтями в прошитую пестрыми нитями скатерть. - Должен понять меня. В еще совсем недалекую пору на Закате рядились худые дела. В наших же краях власти не было никакой. Всякий был сам по себе -- что князь, что вотчинник, что сельский старшина. Мне достало изрядных трудов охватить наш щедрый широтой кривский простор своей волей. Обломать бока своевольцам, подчинить смутьянов, задушить лиходеев. А простой народ свести к одному корню. Дружный ряд кривской земли дался тяжко. Ты судишь, мол, у князя Сбыслава владения необозримы, люда тьма, силушка неиссякаемая? Нет, друг мой. Неверно это. Враги кругом! Каждый день надрываю дух и плоть в усилиях удержать родимую сторону от чужого поругания. Я ведь не стар еще, а волосы седина, как снегом запорошила. Морщины кожу побили от тяжб и хлопот.
   Князь говорил будто бы убежденно, Ратибор не прерывал его.
   - Нет мощи, чтобы противустать коварам, - Сбыслав торопился словами, точно ловил убегающие мысли. - Там, под десницей Овадовой, родов и племен столько, сколь тебе не приснится. Коварская рука далеко хватает. Иль не веришь, что за свой народ жизнь отдам? Было бы десять жизней -- и тех бы не пожалел. Харальду хочу помочь, королю Карлу. Но как? Итильская сила давит с востока. А еще есть буртасы, есть дикие вятичи. На юге -- всполохнулись вожаки Кий-града, взяли себе волю, будто я не желал им добра... Или на севере спокойно? Нет, друже, - он горько усмехнулся. - Наслышан я, урмане идут водной тропой. Те самые урмане, что и ваши враги тоже. Кого же я исполчу в пособление Боезубу, коли мне моя дружина нужна всеместно? Вот и разумей, как быть на моем месте.
   - Я услышал тебя, князь, - рассуждал Ратибор. - Стало быть, ты ждешь, что мы отразим урман и коваров, пока ты будешь крепить свою власть?
   - Так много не прошу. Я не безгрешен, горько ошибался в людях. За то терплю ныне великую пагубу. Скажу тебе, как на духу -- три лета назад позвал себе в подмогу урман, чтоб приструнить дерзких радимичей. Без воев со стороны было не в мочь. С той поры урмане в наш край дорожку и проложили. Будто медом тут мазано...
   - А что вышло с радимичами? - Ратибор ладонью пригладил усы, скрывая улыбку.
   - Северные лихари порубили их князя. Дочка его пропала без вести, бояре и старейшины подняли бузу, норовя друг дружке пустить кровь. Словом, осиротела радимичская сторона. Пришлось мне взять ее в опеку.
   - Люди говорили другое, - с деланным небрежением Ратибор пожал плечами. - Будто бы словом кривичского князя сгубили урмане Званимира, а дружину его -- повыкосили.
   Гостомысл едва не поперхнулся белужьей икрой. Оставил блюдо и уставился на Руянина. Сам он слышал край этих рассказов от Любавы и Кандиха - но не знал подробностей. Те не поведали ему всего целиком - может, чтобы лишний раз не разуверился в людях? Откуда же его старший товарищ знал больше? Или Родевид с Ярооком поспели что-то ему насказать?
   Сбыслав понимающе покачал головой с печальной улыбкой.
   - Ты слышал лишь часть этой истории. Не ведаешь, что погнало в столь дальний путь урманскую дружину. Этот вечно голодный до брани народ годами щипал мое побережье. Ох и натерпелись мои, кривские люди, скажу я тебе! Урмане -- волки. Добыча для них -- все! По Двине доходили почти до стольного моего града, всюду чиня язву кривичам. Я уж не чаял найти избавление от этой напасти... А тут -- узнал о великом богатстве, нежданно-негаданно свалившемся прямо в руки князя радимичей. Званимир нашел Золотую Ладью. Вот и случай вышел избавиться от лихоборов. Я их увлек затеей овладеть Ладьей. У радимичей дружина урманская зело пооскудела...
  -- Сбыслав пытливо заглянул в лица Ратибора и Гостомысла. Поколебавшись на миг, продолжил:
  -- - Как всякий владетель, радеющий о своей земле, решил я срубить самый корень пагубы. Избавить родичей от новых набегов. Знали бы вы, други любезные, сколь крови людской пролили урмане! Сколь трупов по себе оставили. Взять хоть род Детей Тура, сидевший тут от веку. Вырезали без остатка... А ведь я предлагал Званимиру против них союзничать! - резко встрепенулся. - Сбросили бы в море набежников. Куда там! Горд был князь радимичей. Не послушал меня... Вот как все было.
  -- Сбыслав выжидательно изучал своих гостей.
  -- - Мне нет смысла таить от вас правду. А коваре? Зачем позвал, почто подарками потчую? Да все оттого же. Слабосильный я князюшко пред такой глыбиной. Ныне мыслю поправить свою долю. С Харальдом отвадим от рубежей всех чужаков.
  -- Ратибор разломил ломоть хлеба, упершись взором в мису. Думал. Все по уму говорил князь кривичей, по делу. Будто даже от сердца. Но почему не было веры сказанным словам? Решил поделиться тревогой:
  -- - Как знать, княже. Уж не сговоришься ли ты с данами, чтоб при случае поступить с ними так же, как с урманской дружиной?
  -- Сбыслав перевел дух и сплел пальцы:
  -- - В вашей воле сомневаться. Однако же судите сами: как устоять малому князю меж громадами, нависающими с каждого боку? Иль одному сильнику-соседу поклониться, иль другому. Можно еще уместиться на грани, как на лезвии ножа. С юга толкают коваре, с севера грызут урмане. Лишь в надежде уберечь себя и люд свой пошел я на союз с Карлом, непримиримым урманским недругом. Но как быть с коварами? Их силу ничто не затмит.
  -- - Есть еще путь, не названный тобою, - возразил Ратибор. - Ответь, князь, отчего имена коваров и франков у всех на слуху? Где разжились они силушкой? Еще недавно о них никто не слыхал. Мало помалу росли они, от семечка к дереву. Множили земли и власть. Что бы и тебе не содеять такое?
  -- - Пытался, - Сбыслав одним духом опорожнил чару. - Силился собрать под одну руку наши, словенские рода. А что слышал в ответ? Израдец, переветник, забывший заветы предков... Как только не честили меня люди. И волхвы корили, стоящие на страже нашей Правды. Не разумею, в чем не прав. Или ты мне растолкуешь? Разве ж не лучше приструнить гордыню отдельных князьков, дабы всем встать локоть к локтю -- защитить нашу старину? Перемелют ведь всех поодиночке...
   - Ты решил, что по плечу тебе великокняжеская доля?
   - Отчего нет? Или есть еще охотчики взвалить на себя сию ношу? Не знаю таких. Все ведь живут будто бы своей волей, своей правдой, своей силой. А прок? Кладут головы под мечами франков, под копытами коваров. Не желают даже на время сотворить с соседом мир-дружбу, дабы воевать общих врагов. Противятся признать над собой верх своего же, однокровника! Зазорно, видишь ли, им...
   - Вот ты и взялся стать для всех одной головой, устраняя строптивых, - хмуро досказал за него Ратибор.
   Сбыслав криво усмехнулся.
   - Хорошо же ты думаешь обо мне! Попреки твои в том, что все делал для себя -- неверны. Не ради тщеславия, не из самолюбства мостил дорогу власти, карая несогласных, давя смутьянов.
   - А ради кого?
   Сбыслав указал на Гостомысла:
   - Вон ради него.
   Княжич оторопел. Уже поднесенная ко рту нога куропатки замерла в руке.
   Сбыслав наслаждался замешательством своих гостей.
   - Мой век клонится к закату. А наследовать мою власть некому. Боги не подарили мне детей, не послали любящей жены. Дева, что покорила некогда мое сердце, сбежала, соблазненная посулами проходимца. Не сбылась мечта о потомстве... Так кому передам созданное с таким трудом?
   Князь кривичей обращался теперь к Гостомыслу:
   - Ты юн, но уже опытен -- суровая судьба была тебе наставником. Горяч -- но умен. Станешь моим преемником -- и возвысишь людей нашей крови. Первым свяжешь меж собой и полян, и кривичей, и радимичей - все великие рода словенского языка. В веках же останешься мудрым кованом словенов...
   На миг у Гостомысла перехватило дыхание от нарисованного Сбыславом будущего. Величайшая держава из всех, что существовала доселе, могла оказаться у его ног. Размахом своим она превзошла бы обширные страны ромеев и франков.
   - Юный княжич -- гость Харальда, - напомнил Ратибор. - Не в его праве пренебрегать гостеприимством конунга по своему желанию.
   - Но он не вечно будет гостем! - возразил Сбыслав. - Да и Харальд не вечен. Пускай сын Старивоя поживет при дворе Боезуба, среди настоящих воинов. А как придет день его свободной воли -- я приму его с распростертыми объятиями. Ступай, юноша! - сказал он Гостомыслу. - Освежи взор видом моих владений. Тебе все покажут мои люди. Как знать? Может когда-нибудь ты вернешься сюда, дабы воссесть на мой стол и вершить судьбы кривского народа.
   Ратибор остался за столом. Его беседа со Сбыславом продолжалась. Княжича увел Тороп, чтобы показать город.
   Впрочем, боярин вскоре надоел Гостомыслу. Шел молча, явно боялся сказать лишнее, на вопросы отвечал неохотно. В итоге княжич решил от него сбежать. А сбежав -- почти сразу заблудился в извилистых улочках города. Избы стояли тут широко, заслонялись заплотами дворовищ. Все друг на друга похожие -- сторонний глаз не заметит отличий. Из однородного соснового теса, сходные даже резьбой на помочах и причелинах. Строения Словенска закрывали обзор -- хоромов князя из-за них не было видно. Проплутав так изрядно, княжич негаданно выбрел на торг, тянущийся вдоль реки. И тут же услышал звонкий смех.
   Девчонка следила за ним из-за угла повети, прыская со смеху. По виду -- однолетка с ним. Видать, только надела поневу. Гостомысл нахмурился. Оглядел себя с головы до ног -- ничего забавного! Махнул рукой и отвернулся.
   Но она вдруг оказалась рядом. Глянула совсем близко глазками цвета сирени с белого, присыпанного веснушками личика. Стояла босоногой, изучая в упор без стеснения. В груди княжича шевельнулось волнение. Приметил ее густые, русые волосы, убранные в толстую косу, маленький носик и тонкие, вишневые губы.
   - Ты чего смеешься? - спросил, вложив в голос побольше высокомерия.
   - Смешной ты. Я давно за тобой гляжу. Ты чудно озираешься -- как медвежонок, заплутавший в чаще.
   - А ты медвежат-то сама видела?
   - Конечно, - вновь рассмеялась она. - И медвежат, и волчат. На руки брала.
   - Ну? - Гостомысл искал, что сказать, слегка озадаченный.
   Девочка помогла ему:
   - Издалече к нам явился?
   - Издалече, - подтвердил он. - А что?
   - Оно и видно. Одежка на тебе чужого кроя. Ты из какого рода будешь?
   - Я Гостомысл, княжич варнов, - он гордо приосанился. - А ты кто?
   - Княжич? - она захлопала быстрыми ресницами. - Правда что ль?А я - Весна. Из вятичей.
   Боярин Тороп вырос будто из под земли.
   - Ты, попрыгунья, нашего княжича не смущай, - упредил строго. - Ишь, удумала!
   - Она меня не смущает, - Гостомысл оттолкнул руку боярина, хотевшего взять его за локоть. - Ты ее знаешь?
   - Как не знать! Внучатая племянница Колодвига, вятского чародея. Нет на нее управы. Дядька разбалывал, все ей дозволяет. А кто ему поперек слово скажет?
   - Он тебя в гости звал, - сообщила Весна уже серьезно.
   - Меня? - удивился Гостомысл. - Откуда он меня знает? Мы же только приехали!
   - Так он все знает.
   - Вот еще! - Тороп решительно встал меж девочкой и княжичем. - Давай, беги отсюда.
   - Нет! - Гостомысл потянул боярина за рукав. - Мы поедем.
   - Это еще почто? - Тороп наморщил лоб с непониманием. - Ты гость князя Сбыслава. Без его слова тут ничего не решается.
   - Так я с ним договорюсь! - пообещал княжич. - Мне не откажет.
   Боярин с недовольством покачал головой.
   Заслышав о прихоти Гостомысла, Сбыслав не отверг ее, вопреки ожиданию. Отнесся снисходительно, как к ребяческой блажи. Но Торопу нашептал без улыбки:
   - Пускай поглядит вятскую сторону. У нас там своя выгода: с вятичами надо договариваться. Коль юнец придется по сердцу Колодвигу, так и прочие к нам повернуться.
   - Я поеду с княжичем! - громко вызвался Ратибор.
   - Обожди, друг. К чему неволить себя трудной дорогой по вятскому буреломью? Это молодым любо торить новые тропы, кормить душу видами незнаемых земель. Ты -- человек бывалый, видел белый свет. За княжичем приглядит Тороп. А мы с тобой покамест разберем наши дела, чтобы во всем у нас вышло полюбовное согласие.
   Тронулись в путь уже на другой день. Ужом петляла лесная тропа. То в ложбину ныряла, где за горбылями мерцал омут-студенец, то вползала на взгорок с пригожими соснами. По муравчатому лугу, меж колких лядин -- тянула всадников все выше. Пошли увалы и гривы холмов. Река вырвалась навстречу из-за ветвей, обдав звоном упругих струй.
   Гостомысл знал, что где-то к восходу таились в лесах вятичи. Но Весна вдруг повернула свою соловую кобылицу от течения. Отвергнув кружной путь, повела напрямки -- в чащу. Легкая и беспечная, в седле она гляделась умелой наездницей, которую без понукания слушает лошадь.
   - Ох, недоброе дело вы, ребятишки, замыслили, - ворчал с холки мышастого коня Тороп. - Не понимаете по молодчеству, что от обавников надо дальше держаться. Вятичи все ведуны. А этот -- ведун над ведунами. Видел я его дважды... Такого мороку нагнал -- жуть! Неспроста его люд знает в разных краях.
   - А мы тебя с собой и не возьмем, - отозвалась Весна. - Тут нас дождешься, на речном бережку. Пташек послушаешь.
   - Как так? - удивился боярин.
   - Дядька Колодвиг многолюдства не любит. А недобрых людей -- за версту чует.
   Гостомысл порадовался словам своей новой знакомицы. Наказал боярину остаться. Без него и сердце стало легким, как лебяжье перышко. Вдвоем стронулись дальше. Довели коней шагом до раскидистых дебрей.
   - Стой! Обожди! - Весна вдруг удержала свою кобылицу. Спрыгнула прямо в траву-мураву. - Прежде надо Лесу поклониться. Чтобы ход нам дал.
   Гостомысл заморгал глазами.
   - Тут Лес -- князь, - пояснила девочка. - Понимаешь?
   Он кивнул. Припомнил, как в его краю почитали Море.
   Спустился с седла и повторил движения знакомицы, свершив поклон по обычаю. Позже она завела сказ:
   - Дядька Колодвиг живет в дивном и святом месте. Тут из Земли-Матушки родятся три речки. Славутич росточком бьет, чтоб в твою землю бежать. Двина на закат клонится, к кривичам. Третья река -- именем Великая. Уходит на восход, чтоб там хозяйничать. Говорят, с той стороны все наши предки пришли: и вятские люди, и твои родичи. Давно это было.
   Казалось, они залезли в самую чащобу. Деревья смыкались над головой -- шушукались кронами. Ветви сплетались, как пальцы рук. Корни хватали за ноги. Но вдруг скрипучие стволы расступились в стороны. Открылась солнечная поляна, где гудел густой пчелиный рой.
   - Еще дядька Колодвиг - бортник, - поведала Весна. - К нему за медом со всех вятских родов хаживают. Такого медку -- пряного, густого да игристого -- нигде больше не сыскать. Авось, и тебя отпотчует.
   Гостомысл придал себе усмешкой бодрости. Внутри себя он почему-то робел.
   Нашли избушку ведуна. Рядом, как положено, притулилось ухожье с бортами, меченными натесами. Отдельно -- крытый слоем мха омшаник. На колоде-скамье сидел дед с бородой в пояс, глядел ясными, как бусины росы, глазами. При виде гостей поднялся, оперся на струганный посох. Росту в нем было не больше двух с половиной аршинов, но телом стройный, как струна. Спиной не сутулился, плечами не одряхлел.
   - Здравы будьте, путники, - улыбнулся в серебряную бороду. - Никак, проведать явились старика?
   Чуток был взор у ведуна. Гостомысл поспешил спешиться. Согнулся пред Колодвигом, желая угодить старцу. Тот однако подошел к нему и поднял за плечи.
   - Отцу с матерью в ноги кланяйся, а мне и поясного поклона довольно.
   - Нет у меня ни отца, ни матери, - признался Гостомысл.
   Колодвиг тихо вздохнул.
   - Жалко, - сказал с чувством. - Тебе, сынок, еще пригляд нужен. Пестовать тебя надобно. Блюсти, как хрупкий цветок. Вон, как глаза горят в предвкушении княжьей власти. Люд вокруг тебя ловок, матер. Улестят, окрутят, посулят золотые горы. И вот ты уже подневольник чужих помыслов...
   Гостомысл поискал, что выдает в нем княжеское призвание. Пробежался глазами по одежде, но вдруг смекнул, что старцу ведомо не только доступное зримому оку.
   - Вон там, под яблонькой, у меня столец и лавица для гостей, - указал за ухожье. - Давайте мне ваших коней! Привяжу их, да напою с дороги.
   Колодвиг принял поводья у Весны и Гостомысла. Пока ждали старца, княжич глазел по сторонам. Тут, под раскидистой кроной, воздух сочился медвяным духом. Пчелы-труженицы гудели, не обращая внимания на людей.
   Колодвиг принес корчагу. Поставил на стол.
   - Отведаете-ка моего медку. Мои пчелки взяток берут с медвяной росы. Такой сласти ты, княжич, отродясь не пробовал.
   Подав пример гостям, ведун зацепил ложкой большую блестящую каплю янтарного цвета.
   - Сбыслав, стало быть, опять на нас рот разевает? - спросил напрямик, едва облизал ложку.
   Гостомысл пожал плечами.
   - Не терпится ему стать первым князем всех родов словенских, - Колодвиг словно говорил сам с собой.
   - А чем плохо? - отважился спросить княжич. - Он свой, родной. Одной крови и языка.
   - Так-то оно так, - отозвался старец задумчиво.
   Гостомысл вдруг воодушевился. Припомнив речи старших, торопился выплеснуть свои мысли. Или это забористый мед придал ему смелости?
   - Сколь можно ходить в воле чужаков? Наши князья скорее с латынянами сговорятся или с ромеями, чем с близким соседом.
   - Чужаков, говоришь? - переспросил Колодвиг. - Вот ты приехал со стороны. Кто ты для нас? Свой или чужой? Разве ж так важно, где твой родовой корень пророс? Важно, что ты дашь земле, людям! И как они тебе откликнуться. Ежели два племени объединятся, изберут одного князя - всяко князь будет одному из племен чужим. Это коли смотреть по роду, по отчине, по предкам.
   Гостомысл непонимающе переглянулся с Весной. Дед Колодвиг хитро улыбнулся.
   - А ежели по сердцу смотреть? Коли князь в сердце своем оба народа свяжет так, что не разделишь? Мудростный князь зряч. Видит -- в угоду одним глупо утеснять других. И там, и тут -- его люд, его власть. Умом короткий и очами слеп. Своих по роду возвышает, чужих -- в оглоблю гнет. Но такая власть, что гнилой забор -- долго не стоит. Есть же иное. Бывает, кривоглазый князь чужих привечает шибче своих. Зачем, спросишь? Через них, сторонних людей, волю над своими крепит. Боящемуся своих -- чужой лучший сподручник.
   - Как можно своих бояться? - удивился Гостомысл.
   - А вот представь, что сыщется какой-нибудь боярин при князе, да власть его оспорит. Обвинит прилюдно в нарушении обычая, сманит за собой народ. Тогда хилого волей князя только чужак спасет. Чужак за злато-серебро служит, кто кого утесняет -- ему без разницы. Вот в чем дело-то!
   Гостомысл, наморщив лоб, вникал в слова старца.
   - Ежели чужак с другой земли с благом придет -- добро. Но много ль таких? Разве, когда беглец не своей волей, но нуждой в новый род вливается. Тогда всем лад. Для новых родичей такой пришлый полезен усердием, искренним рвением. Его дети уже не чужие для рода: будут жить заботой о новой стороне. А коли чужак с большой силой за спиной заявиться? На словах несет всем мир да счастье, но понуждает ему поклониться? Вот тут, княжич, крепко подумать надобно, что у него за душой.
   - Как же быть? - Гостомысл ощутил отчаяние. - Сам знаю, в угоду своему роду, племени, человек трудиться. Другими пренебрегает! Даже если они ему доверились...
   - Времени помыслить о том самому у тебя будет вдоволь, - пообещал Колодвиг. - И о князе Сбыславе, и о других чужаках -- твоих знакомцах, что ныне водой идут на Север.
   Гостомысл выпучил глаза:
   - И о них знаешь? От кого?
   - От тебя, княжич, от тебя, - развеселился ведун. - Думы твои подвижны. Сами рождают образы.
   - Скажи мне, где они сейчас? - просил Гостомысл. - Что у них там происходит?
   - Эко ты захотел! - Колодвиг покачал головой. - Так далеко мне не увидеть. Меж нами сотни верст. А твоих знакомцев-походников я встречал тому назад три лета. Толковал с иными из них. Эх... Поболе их было, пока Сбыслав-князь не загубил, поймав в сеть, что глупую рыбу. Меня слушать не пожелали, хоть пытался открыть им глаза. Ноне же у стола Сбыславова кто только не вьется. И все - чужаки. Не по крови - по мыслям, по духу. Вон, нынешний советчик у него родом из латынян. Кажись, тебя учить уму-разуму взялся?
   - Августин?
   - Не знаю я, как его звать. Да и не нужно мне. Знаю, что хитер, как змей-полоз. Ему через человека переступить - как через кочку. Ретив сердцем. Ради целей, что видит благими, без колебаний готов предать, обмануть, сгубить.
   - Люди говорят, это он урманам тайное убежище Званимира выдал, - добавила Весна. - С Золотой Ладьей.
   Гостомысл едва расслышал ее. В голове все смешалось. Его увлекали речи Августина. В них была волнительная новизна. Хотелось увидеть мир его глазами, обуздать строптивую плоть во имя духа. Многие слова монаха казались правильными, даже мудрыми. А что получается? Августин предатель?
   - Меду моего возьмите, - Колодвиг подвинул княжичу закупоренный горшок.
   Княжич рассеянно кивнул.
   - Благодарствую, - он отцепил литую брошь с изумрудным глазком, крепившую плащ. Положил на стол.
   - За то спасибо, - Колодвиг принял брошь, внимательно изучил тисненый узор. - Подарок истинно княжеский. Одно в тебе хорошо, не скуп ты. Задор отроческий - тоже не беда. А вот гордыни уже многовато. Ну, поглядим, что из тебя выйдет. Покажешь себя достойным князем - авось, и вятичи за тобой пойдут. А нет - не взыщи. До сей поры в лесах вольно жили, еще столько же проживем. И вы без нашей помощи управлялись. Ни вам в нас, ни нам в вас нужды нет. Так что удачи вам.
   Всю обратную дорогу Гостомысл не проронил ни слова. Весна даже обиделась на его молчание, а Тороп кидал настороженные взгляды.
   Вернувшись в Словенск, княжич более всего страшился столкнуться с Авгуситином в хоромах Сбыслава. Был не готов видеть монаха. Но именно он приветствовал Гостомысла уже у теремного порога.
   - Понравилось ли тебе во владениях Сбыслава? - дознался с легким нетерпением. - Задержишься здесь подольше?
   - Мне? Понравилось, - попробовал отговориться Гостомысл. - Но нас Харальд ждет. Надо ехать обратно.
   Августин смерил его пристальным взглядом.
   - Мы только начали обучение, - напомнил строго. - Тебе предстоит узнать еще очень многое - и о мире, и о Боге, и о жизни!
   Гостомысл сделал над собой усилие.
   - Отпусти меня! - попросил, набирая дыхания в грудь. - Я не хочу у тебя учиться.
   - Отступничество? - брови Августина взлетели. - С чего вдруг? Каким лживым наветам ты поверил? Что рассказала тебе дурная девчонка?
   - Ты учил меня, что ваш Бог благ! - не сдержался Гостомысл. - А что ты творил Его именем? Разве не ты предал поверившего тебе Званимира? Разве не ты обманом привел урман в его тайное место?
   - Значит, и ты оказался слаб, - Августин скорбно склонил голову. - Позволил страстям, желанию мести восторжествовать над своим разумом. Разве я учинил то, в чем ты меня обвиняешь? Я молился, дабы Господь вразумил Сбыслава. Но князь не послушал меня, не обратил душу свою к Господу и свершил задуманное! Я лишь не посмел препятствовать воле Божией, ибо раз Он попустил сему свершиться - это было в замысле Его. Теперь же я надеюсь, что не одно племя, но все подвластные Сбыславу рода обратятся в Лоно Господне. Вот для чего было дозволено случиться тому, что ты счел злодеянием. Я верю Господу своему и тебя призываю верить. В самых мрачных деяниях мы можем узреть его промысел. А ты в слепой гордыне своей мнишь, будто знаешь лучше Господа, что истинно хорошо, а что - дурно!
   Гостомысл смутился.
   - Все ваши племена не смогут жить под единым правителем, если не будет над ними простерта рука единой веры, - продолжал Августин, торопясь использовать колебание княжича. - И тебе, когда станешь князем, придется не только миловать, но и казнить, и не будет опоры твоей власти, если люди твои будут верить разным богам. В мире ежечасно свершается великое множество злодеяний. Почему меня одного ты решил сделать ответственным за него? Да, я не пресекаю многого - ибо многое мне неведомо. То же, что видится тебе злом - может оказаться благом в замысле Господа! Нам ли спорить с Его замыслом, который все мы обязаны воплощать?
   - Нет... - прошептал княжич, бледнея. - Если ваш бог таков - мне с ним не по пути!
   Вдруг он резко вскинул голову, пораженный мелькнувшей мыслью:
   - Не в замыслах вашего бога дело. В вас! В тех, кто пытается прикрыться его именем. Отойди от меня! Дай мне дорогу.
   Теперь Гостомысл не мог дождаться часа, когда отправиться с Ратибором в обратный путь. При этом -- необъяснимо надеялся, что Весна тоже поедет с ним. Откуда пришло это чувство и почему так не хотелось расставаться с девочкой из вятского рода? Заветные чаяния княжича осуществились. Он понял это, едва заслышал ее звонкий смех. Весну отпустили в дорогу стараниями князя кривичей.
   - Дядька ее согласен, - объявил Сбыслав. - Чтобы не болталась без дела, отдает ее на Руян, в обучение. Кланяйтесь от меня Родевиду.
  
   Глава 22. Вятичи.
  
   - Отправляя вас на чужую сторону, думал разное, - Великий Кован сыпал слова убористо, как через сито. За минувшие месяцы волосом стал еще белее, кожей суше. Так увиделось Бьорну. - Не утаю - имел сомнения разного рода. Гадал на удачи, на промахи. А накатило такое, что все мои думы смыло одной волной...
   - Юн еще сын Гора, - осторожно вклинил фразу Бьорн. - Доверчив. А Ковария - земля соблазнов.
   - Юн, - признал Кован. - Недоспелый плод и от солнца жаркого может ущерб понести, и от града. Скажешь, моя вина? Я попустил?
   - Скажу, что у тебя был свой умысел, - Бьорн погрузил прямой взор в глубокие, все еще чистые очи-колодцы полянского князя. - И посвятить в него ты не желаешь никого даже теперь.
   - Да, - свесил прядь волос на иссеченный складками лоб Кован. - Ибо сам не ведаю до конца, прогадал или выиграл.
   - Как тебя понять? Что можно выиграть в перевете? Ведь Зоран предал всех нас.
   - Не торопись подбирать именования случившемуся, - остерег Великий Кован. - Мы знаем только, что Зоран остался в земле чужеродцев. Зачем? Не знаем, не ведаем. Ни я, ни ты, ни... - он запнулся, - сам Зоран. Это рассудят Боги. Наше нынешнее дело - урядить свои дела. Без войны с коварами не разминемся, в том могу положить свое княжье слово. Когда придет час - мы должны встретить ворога в полной своей силе. Погляди, друг мой, как окреп город, сколь всего поменялось в твое отсутствие!
   Кован привстал с резного стольца, за которым крепились к стене перекрещенные копья с толстым стружием. Оперся ступнями о половицы, поднялся в рост и перешагнул медвежью шкуру, чтобы подойти к окну. Движения не скоры, отметилось Бьорну. Задумчивость, мешаясь с прибывающей день ото дня слабостью, будто заморозила плоть Великого Кована. Много огня, дыхания сберегалось внутри. Снаружи - тлели угли.
   - Я заметил, - Бьорн следом поднялся с лавки. Уже поспел наглядеться при возвращении и на заставу-укреп Родень, ощетинившую острые зубы тесин на холмогорье, и на восставшие из забвения кольца-накаты Змиевых Валов, и на слободки-смотрильни, где несли службу ратные люди.
   - Ишь, как резвятся, - Кован скупо улыбнулся в усы, отмечая жаркие потуги отроков-сторонников во дворище отбиваться от пестунов-гридинов, делать выпады мечом и бросать сулицы. Воинская учеба кипела ныне всюду: от пригородных посадов до княжьих хором Сомбата со всеми подворьями. Даже теремные ларники, ключники, кравчие и паробки-посыльные приобщались к столь важному ныне делу освоения азов ратоборства.
   Бьорн согласно кивал, примеривая око к движениям полян. С душой предавались люди бранной науке. Разумели - не для потехи, не для заботы даже тянут жилы и набивают шишки. Из чести, по завету предков.
   Нежданно зазвучали половицы в сеннице. Бьорн скосил взор, но опешил, когда в гридницу ступила дева в кармазиновом навершнике, прошитом кружальцом и коньками. Рыжие, с золотым отливом, волосы лежали на правом плече в плетеной косе.
   - Это Искра, деревлянская княгиня, - Великий Кован отошел от окна. - Гостит в Кий-граде. Да вы ведь знакомцы по прошлому...
   - Княгиня? - переспросил Бьорн.
   - Князь Лег ушел к праотцам, - Кован вздохнул. - Давние хвори и раны извели старого воя. Искра взяла в свои длани судьбу народа деревлянского. Так порешило вече.
   - Где Зоран? - глаза-изумруды уперлись в лицо Бьорна, словно высвечивая душу. - Жив?
   - Жив, - Бьорн уронил взгляд, удостоверил глухо.
   Сердце княгини словно дрогнуло. Эту дрожь уловил и Великий Кован.
   - Не ищи его здесь, девочка, - мягко, по-отечески молвил он, упреждая ее старания глазами обшарить гридницу.
   - Где же он? - Глаза Искры стали еще больше. - Где сокол ясный? Я сны о нем видела. Там было все: дали степные без конца-края, где и пылкий конь устанет скакать, реки-певуньи в чешуе волн, крепости и грады, не деревом, но камнем одетые. А люд... Люд там всех обличий, аки зверина в чащах да дубравах - лохматый, гладкий, колючий. И велик, и мал, и зубаст, и глазаст, и шустр, и скользок. Кружит соколом младой удалец меж ними, они же ему на все голоса шепчут-поют-кричат в уши. Разум опьянить хотят, волю полонить, душу украсть...
   - Так и украли, - Бьорн отвернулся. Сумрак овеял его чело.
   - Прошу, светел князь! - мольбой взлетел голос Искры, призывая Великого Кована. - Ты ж заместо батюшки мне нонче. Не томи! Молви слово. Где Зоран?
   - Остался в Итиле, - дал ответ Кован. - Видно, из Овада Коварского казатель лучше, нежели я...
   - Нет, - взгляд княгини окаменел на миг. Потом зашелестел ресницами. - Не верю я. Не таков Зоран! Чисто его сердце. Не мог он от родовичей отвернуться.
   - Да вы ведь виделись всего раз, - почти упрекнул Бьорн. - Где тебе знать его сердце? Я тоже верил, что знаю. Только солнце отбрасывает тени, и эти тени закрывают ясный свет. Так объяснил мне один мудрый человек в Шаркиле. Хоть истина блистает на небе и на земле, но из-за туч-теней до нее не дотянуться. Как оковы пленяют тени мороков сердца тех, кто не взрастил в себе настоящий внутренний огонь...
   - Нет, - повторила Искра. Будто исчерпав телесные силы, склонилась на лавицу. - Других - да. Не его!
   - Успокойся, девочка, - Великий Кован заговорил ласково, но убежденно. - Будем мыслить сейчас об ином. Война близка. Надобно сплотиться всем плечо к плечу.
   - Дружина деревлянская в нужный час придет в Кий-город, чтобы укрепить плечи полянского воинства, - пообещала Искра. - Воевода Гневон приведет ее. Знаю, отец не желал такого. Не видел, где главный враг. Убедить его не сумели бы даже боги. Но я - вижу. Понимаю, на каком берегу стоять и от какого берега заслониться.
   Великий Кован вновь опустился на свой столец.
   - Даже в соединстве с деревскими воями нам не сломить шею коварской рати, - отмерил он горький вывод. - Богат ли силою Овад-кован?
   - Ратных мужей у него, что травы в степи, - вздохнул Бьорн. - Уж мы навидались...
   - Да еще Сбыслав Кривский с другого конца приложится - продолжал Кован. - Не останется в стороне.
   - Как быть? - Бьорн и Искра впились в лицо полянского князя, вмиг позабыв о своих горестях.
   - Веду ваше помышление к затее важной. Надобно скликать сородичей-побратимов от всех краев и земель, что за Полями. Горсть к горсти - скатаем ком.
   - Я знаю, светел князь, кого позвать, - вдруг оживилась Искра. - Нам нужны вятичи. Это древний и могутный народ. Коли вятичи нас поддержат - отвадим находников.
   - А ты здраво рядишь, дочь Лега, - одобрил Кован. - Остра умом, как твой отец. Надобно заслать людей к вятичам. Толковать с главатарями их родов. Ряд в землях вятских иной: по старине величают себя вождями, а единого князя над ними нет.
   - Говорят, из краев вятичей и вышли первые дружины Юных, - припомнилось Бьорну.
   - Это правда, - Кован переплел пальцы. - Из дремучих чащоб вятской стороны народилось некогда яркое светило, огнем которого другие народы жили несколько поколений. Моя надежда на то, что родовые вожди вятичей помнят былое. А стало быть, разумеют, чем были связаны судьбы наших праотцов в седые года...
   - Но дорога к вятичам лежит через земли Сбыслава, - напомнил Бьорн. - Мы не можем птахой перелететь радимичские леса.
   - Обставим дело так, будто везем подарки Сбыславу, в Словенск, - решил Кован. - Тем и отговоримся на радимичских заставах. А далее - лесными дорогами отвернем в край древнего Вятко.
   - Опасный замысел, - озадачился Бьорн. - Кто же среди полян ведает чужие леса и тропы?
   - Лес-Батюшка везде один, - молвила Искра. - И раскрывает ладонь каждому, кто знает его законы. Я поведу отряд. Со мной пойдут несколько земляков-лесознатцев из Коростеня.
   Кован ободрил ее улыбкой.
   - Ну и ты, друг мой, - перевел он взор на Бьорна. - Куда же без тебя. Прости, что из одного трудного странствия бросаю тебя в другое, не дав передышки телу и разуму.
   - Я понимаю, Великий Кован, - заверил Бьорн. - Не тревожься. Я готов к дороге. Ходить меж земель и морей - мое призвание, к тому приучен сызмальства.
   - Вот и решили. Спутниками же вам будут достойные полянские мужи.
   Казалось, уговоренность промеж князем и его сподвижниками готова к своему воплощению. Уже спешила примерить на себя платье дорог, обрасти живой плотью деяний. Но судьба, высший промысел, воля Предвечных -- как ни зови -- вдруг затейливо вмешалась в зачинаемое.
   Когда на Притыке корабельщики оснащали насад для посланников, на княжий двор ступили сами гости с вятского края. Как добрались до Полей -- неведомо. Трое степенных мужей-старшин в сопровождении троих паробков поклонились Великому Ковану в его гриднице.
   - Вот уж, не ждали вас... - Кован озадаченно почесал бровь, изучая старожилов в медвежьих дохах. - Сами в вашу землю мыслили мостить дорожку, а вы поперед нас поспели. Что за диво?
   - Великий князь, - начал вятич, русая с проседью борода которого дыбилась ершом, пряча узкие губы, - давно хотели к тебе прийти. Сырая Кормилица сказы сказывает, правды ни о ком не тая. А слово -- не ездок. Легко слову с места на место перелетать, не страшась яругов и бучил. Так и до нас слово о тебе добралось. Стало быть, тропу протянуло.
   - Какое же это слово? - полюбопытствовал Кован.
   - Доброе, - ответствовал тот же вятич. - Имя твое нынче -- что солнышко, от лучей которого всякому погреться охота. Славой твое имя одето. Но не славой ратоборца или владетеля, а той славой, под кровлей которой людям хочется жить. Под рукой твоей лад вершиться. Видать, любят тебя боги. Управляешь ты по сердцу, делом рождаешь благо. Ноне видим тебя и понимаем, что молва о тебе чиста, как лесная старица.
   - Верви наши разрознены, - заговорил другой, черновласый вятич, высокий лбом и светлый глазами. - Уморились мы от своих же размолвок. Свары и пря едят корень вятского древа. Тому виной наши былые промахи и плоды вражьих умыслов. Собраться единой скупью думали не раз, да токмо не смогаем. Не хватает крепкой воли аль твердой руки. Иль еще чего-то... Так и живем вроде вольницей, но не одной головой, а многими. Аки змеище-страшилище лесное...
   - И что, худо вам от такой жизни? - уточнил Кован.
   - Худо, великий князь. Будто и не теснит пока никто, да то до поры. Эвон как Сбыслав Кривой гнет всех под себя! А коваре? Это нонче наши леса их пужают. Время придет -- приноровятся и в чащи залезать ужами скользкими. Мы же радеем о благе наших чад. Не хотим, чтоб познали они недолю.
   Великий Кован слушал внимательно. Чело его разгладилось, взгляд посветлел.
   - Есть и еще одна нужда, что погнала нас в дорогу, дабы предстать пред твоими очами, - без уверенности вступился третий вятский старшина, словно примериваясь к звукам своей речи. Начал -- и стих.
   Кован выждал чуть для порядка. Вятичи не шелохнулись. Только нахохлились все трое, как сычи.
   - Что за нужда? - Кован ободрил гостей голосом и взором.
   - В нутрях, в самом гнездовье наших лесов зародилась новая сила, - нехотя выдал черновласый вятич. - Будто свежая завязь назрела на голой ветке...
   - Пришлые?
   - Да нет, князь. Наши, вятские. Своим родом живут, на особь, а пред вождями нашими не держат ответ. Напротив -- понуждают честить их волю.
   - Ну, право слово, чудеса, - Великий Кован потер переносицу. - Молвите же, мужи степенные, как сие приключилось? Откуда вышло? Чтоб на своей земле отсуседились своевольцы, не признавая никого по ряду?
   - Величают себя Перунычами, - сообщил старший посол. - Беспощадные вои, для коих меч -- бог. Стезя их -- брань. У них и град свой нынче есть, заложен в Поочье. Дедослав ему имя. Туда с разных весей течет народец. Слыхали мы, Перунычи дюже лютые. В набеги ходят в мерские края, пощады не дают. Толкует людье, будто весь тын Дедослава вражьими головами да черепами уставлен.
   - Дедослав, говоришь? - Кован прищурился.
   - Именно, князь. Перунычи ведь от стар-отцов свое имя выводят. А преболе всего -- от древнего князя Велимира. Того, что в седые года собрал под стягом разноплеменную рать и нарек ее Юными.
   Кован подпер подбородок рукой, глаза его углубились.
   - Кто вождем над Перунычами? - спросил он, слегка потяжелев голосом.
   - Яробуд, - отвечали вятичи дружно. - Сам ярый и гридня у него ярая.
   - Страшатся их все, аки пожара иль лихоманки, - со вздохом дополнил черновласый посол. - Вожди наши дважды собирали вече, чтоб приструнить Яробуда. Все без толку. Старшинства не признает, обычаев наших не блюдет. Живет по старине, так он нам вещает. А нам его вольность и лютизна уже краем выходит.
   - Я мыслю просто, - Великий Кован оперся дланями о подлокотники. - В Дедослав надо наведаться, с Яробудом знакомство свести. Не зря мы на вашу отчину оком нацелились. Скрепим союз с вашими вождями. Авось найдем, как поладить к пользе для всех. Не откажите быть провожатыми моим людям!
   - За честь почтем, - качнули головами вятичи.
   Отряд, снаряженный в вятскую землю, собрал без малого два десятка ходоков. Деревских среди них было пятеро, считая княгиню. Трое -- варнов из Самботхея, пришедших в Поля вместе с Кованом и Бьорном. Не мог не пойти с ними и Прелют. Остальные -- кияне, старший над ними назывался Рутын.
   Корабельщики с Нижнего Града снарядили сосновый насад с холщовым красно-желтым ветрилом. Его походники нагрузили дарами -- собольими и песцовыми шубами, поволоками, жемчугами, оружием. Снеди запасли на несколько седмиц пути. Искра шустро, по-хозяйски, управлялась с людьми: своими, чужими, не разбирая. Бьорн только дивился, сколь княжье призвание разбудило нутро деревлянки, из девицы-задорницы обратив в строгую владычицу, не дающую спуску. Рутын с полянами, Прелют и варны Сул, Ярыш и Ходан безропотно уступали ей во всем, обезоруженные решительным напором дочери Лега.
   Воинское снаряжение держали при себе, но в брони не облачались, сохраняя посольский облик. Деревляне приоделись с режущей глаз простотой -- в рубахи из шерстянки-волосени, тронутые лишь скупой травчатой вышивкой. Рубаха Искры была такой же, но в рост. Только пояс, прошитый бисером и золотной ниткой, обручья-плетенки и зеленые, в цвет глаз, бусы выделяли ее среди сородичей.
   Отвязав судовые канаты, оттолкнулись веслами от настила. Отправляясь в путь, просили Стрибога и Велеса послать легкую дорогу. Всего на миг Бьорн уловил во взгляде деревлянской княгини трепет, когда густые воды заколыхались вокруг ладьи. Но вслед тому, Искра вновь сделалась невозмутимой и возвышенно строгой. Кормчий взялся за стерно, гребцы слаженно выправляли ход насада.
   Движенье вверх, к истокам Славутич-реки, вышло на взгляд Бьорна, легче. Ни упрямых порогов, ни коварных ветриводов не встречали походники. Открытые светло-зеленые луга бежали вдоль илистых, топких берегов, а потом вдруг прятались в островах леса с близкостоящими деревьями или растворялись средь крутых взгорий. Славутич потихоньку начинал виться, петлять тугой лентой. Однако суровый нрав свой не показывал. Навстречь скользили рыбацкие донки, катились плотогоны.
   - Я слышал, род радимичей берет исток от Радим-князя, явившегося с заката? - Бьорн осаждал Прелюта расспросами.
   - Правду ты слышал, - подтвердил тот. - Сей древний князь облюбовал высоту у русла Сож-реки, где заложил первое городище. Его отпрыски изрядно расширили кон родовой земли, но и по сей день вокруг Сожа сидят главные наши грады -- Студеная Гута, Добруж, Гомий, Чичерск.
   - А что нам следует знать об обычаях радимичей?
   Прелют раздумчиво пригладил прядь волос:
   - Прочим занятиям предпочитают у нас бить зверя и рыбачить. Лесами, как одеялом, покрыта вся земля наша. Былые насельники отвоевывали каждую пядь под посевы топором и огнем.
   Бьорн кивнул, запоминая.
   - Увидишь еще, сколь много дубов-крепышей в краю радимичей, - продолжил Прелют. - Из них ладят дома и укрепы. Все же Радим-князь был голова. Смекнул, что густые леса, полные зверем и птицей, не дадут пропасть роду. Могучие туры и зубры, лоси и олени, вепри и косули стадами бродят по рощам и дубравам. На мелководье рек косяком идет налим и лещ, карась и окунь. Все радимичи -- от смердов до княжьих гридней и бояр -- постоянно ходят на ловы. А реки перегораживают загородями с вершами-ловушками. Даже из богов у нас превыше всего почитают Велеса, Владыку Угодий. Его знаки ты сможешь прочесть не только на капищах, но и на приречных валунах, коих без счета...
   - Но ведь радимичи не только умелые ловчие и рыбари? - приподнял брови Бьорн.
   - Не только, - согласился Прелют. - Рукодельцы наши известны в других родах. Особливо ковали и гончарных дел мастера. Из обычаев наших иные почитают чудным один -- справляют у нас поминальную тризну даже по сородичам, что пропали в лесу или на воде, не вернувшись в семьи. Для них мы насыпаем курганы, а по четырем сторонам света разбиваем по кувшину...
   Вода меняла цвета: облекалась свинцом, зацветала сиренью, темнела почти до черноты. Искра, устроившись на носу, следила за этой игрой оттенков. Но думала о своем. Бьорн чувствовал это. Пару раз пройдя мимо нее, уловил тяжесть этих дум. Удивился. Было в них что-то неподъемное для плеч человека. Как справлялась с таким бременем хрупкая девушка? Он присел в сторонке, желая, но не решаясь заговорить. Княгиня сама обратилась к нему:
   - Будто бы складно урядили мир мудрые Боги, - начала она. - Мать-Земля то бодрствует, полня все вокруг своим дыханием, то спит, отдыхая от трудов. Даждьбог пасет своих огненных коней на небесной кромке. Стражники Яви несут справную службу на ее рубежах: Ярило сменяет Коляду, Таусень Купалу. Велес боронит зверей и угодья, помогает странникам найти стезю-дорогу в мироколице вещей. Макошь плетет веретено судеб. Как хоровод водных оттенков переливается Явь... Будто все на своем месте. Во всем ряд и лад, во всем постоянство. А ведь нет! Прямое может искривиться, твердое сломаться, лик Хорса завеситься нежданными тучами. И наливное яблоко превращается в жилище червя-погубителя...
   - К чему ты клонишь, княгиня? - насторожился Бьорн.
   - Видимый ряд прост. Тот, что доступен оку и разуму. Да только за спиной его иной ряд, неуловимый. Ведь и в Макошиной пряже обретаются гнилые иль слабые нитки, что губят почти готовый рисунок. Кто решает за всех? Боги?
   - Боги, вышний промысел, - подтвердил Бьорн.
   - Не спорю, - тихо признала Искра. - Но не только они. И люди решают. Сами каждый день делают выбор. Плошают, ошибаются. Не ошибается тот, кто оделен полным знанием. Много ль таких? Все не учтешь, везде не доглядишь -- о десяти головах надо быть для такого...
   Бьорн хотел приободрить девицу, однако не сыскал верных слов. Да и к чему? Все сказанное им в утешение стало бы притворством. Искра поняла бы сразу.
   Делу помогли вятичи, плывшие на корме насада. Пройдя за Рутыном вперед, заговорили о заставах кривичского князя, указывая руками.
   - Правду молвишь, Боркун, - ответствовал полянин старшине вятичей. - Ближнюю заставу встретим по утреннице. Таиться не будем. Пущай думают привратники Кривого, что чаем удостоить его гостинцами.
   Бьорн про себя усмехнулся.
   На рассвете насад прибился к мыску, над которым дыбился тын городца Еланец. Здесь решено было сделать остановку. Еланец, окруженный рвом с острыми кольями на дне, извечно служил приграничной заставой радимичей на полудне. Старый воевода Олесь, с лежащими на груди усами и порванной ноздрей, разменял пятый десяток лет, успев послужить еще князю Званимиру и его отцу. Он сам встречал гостей, велев открыть ворота и перекинуть мосток через ров. Признав Прелюта, обнялся с ним, расцеловался, повел в крепость.
   За стенами городца-заставы жило четыре десятка кметов со своими семьями. Они несли службу, ни в чем не ведая нужды -- Еланец кормился с руки князей, получая подводы с провизией и одеждой.
   - В давнюю пору здесь никогда не было покоя, - признался Олесь, пригласив гостей в свою избу и почтив заздравной чашей.
   Посланцы Великого Кована, как и положено, окропили половицы в память о пращурах и щурах, потом пригубили сладкий стоялый мед. Воевода сразу пришелся им по душе своей прямотой и открытостью. Изба Олеся была уютна, но тесна. За столом, кроме Бьорна, Искры и Прелюта уместились лишь двое кметов из охраны посольства. Прочие остались на дворе: поляне - чистить и натирать барсучьим салом мечи, деревляне и вятичи -- изучать нехитрый быт радимичей.
   - Дреговичи -- соседи неспокойные, - сообщил меж тем Олесь. - А севера -- наипаче. На городок наш всегда зарились. А когда в давнюю пору князья радимичские ходили в походы -- норовили подстеречь в рощах вокруг Еланца и отбить добычу. Владовид-князь, отец Званимира, с дреговичами замирился крепко, а вот от северы до недавних пор хлопоты имели.
   Позже, показывая гостям окрестья городка, воевода обратил их внимание на особую гряду замшелых бугорков, растянувшуюся под остряками тына на дальнем конце укрепа.
   - Это шишаки дреговичей, - пояснил Олесь. - Их тут больше сотни. Владовид когда-то велел вкопать в назидание находникам из Турова.
   - А как нынче живется? - решил справиться Прелют. - При Сбыславе-князе?
   - Да как... - воевода почесал мочку уха, потом покрутил головой. - Справно. Сбыслав всех соседей в узде держит, на дыбы вставать не дает. При нем севера присмирела, а от дреговичей и шороха в нашу сторону не слышно. На что сетовать?
   И все же, поляне уловил в голосе Олеся недосказанность. Видно было, что грусть-печаль лежит на сердце старого ратая. Прелют не стал его допытывать, ибо угадывал ее и сам.
   - Люди твои, стало быть, с отрочества здесь службу несут? - решил он переменить тему.
   - Нет, брат, - воевода шевельнул округлыми плечами. - С разных весей мужи собраны. Помнишь, еще Владовид сзывал на эту заставу бывалых кметов, чьи рода осиротели. Тех, кто угла лишился, или еще какую недолю познал. С Унечи есть люди, со Стародуба, с Кветуня. Как одна семья живем, все сообща решаем. Мужи отчаянные, не чета иным, - он хмыкнул носом.
   - Ты не про дружину кривичскую, часом? - Прелют чуть улыбнулся.
   - Что кривичи -- ладные вои... - буркнул Олесь почти сердито. - А вот степные кметы, которых мы по слову князя как-то принимали -- другое дело. Может, в вершнем бою они и умелы, да токмо злые шибко. Свысока на всех смотрят.
   - Ковары были здесь? - спросил Бьорн.
   - Бывали. Глазами зыркают, цедят сквозь зубы, будто мы им холопы. Один был середь них -- важный, как фазан. И разодет ярко -- в цветастый кафтан до колена с золотыми пуговицами. Лицо круглое, как луна, глазки маленькие, а рот -- как у шакала. Сначала все вынюхивал и оглядывал, потом толковал нам о силе Итиля да величии коварских вождей, которые из простых степняков-наездников превратились в хозяев цветущей державы. Нахваливал города и дворцы своей земли, ловкость воев, мудрость советников кохана.
   - Ковары умеют пустить пыль в глаза и задурить голову хитрыми речами, - нахмурилась Искра.
   Олесь закусил ус.
   - Князь наш нонешний, Сбыслав, дружить с ними хочет, - выговорил с неохотой. - А порядки у себя мыслит завести, как у Итиль-кохана. Вот и стольный град свой новый отстроил на месте ветхого городца Словена-князя. На манер Итиль-Кела и ему в подражание.
   - Ну, в этих начинаниях дурного нет, - вступился Бьорн. - Главный город, стоящий над союзом словенских племен, необходим. Да и рать могучая тоже. Перенимая лучшее у недруга -- становишься сильнее. А вот что до дружбы с коварами... - он запнулся. - С волком можно дружить, но породу его не изменишь. Стоит смежить глаза или дать слабину -- вцепится в горло, даже если ты и кормил его из своих рук...
   От Еланца полянский насад потянулся вверх по течению, за солнцем. Двигались мимо покосов и огнищ с редкими вкраплениями сел в пять-шесть изб, что вырывались из пелены курчавящихся пущ. Наблюдая радимичей, Бьорн острым глядом успел отметить не только необычные вышивки на их одежде в виде звериных лап и птичьих хвостов, но и украшения, отличающие от других родов. Женщины носили семилучевые височные кольца и язычковые подвески, мужчины -- медные пластинчатые гривны, а вои -- пряжки в форме звезды.
   - Душевные люди радимичи, - высказал Рутын. - Не пойму, отчего под кривским ярмом по сей день бедуют?
   - Воля их обезглавлена, - вздохнул Бьорн. - Я знал Званимира. И знал его дочь. Знал лучших радимичских воинов, но почти все они ушли к Роду. Сбыслав вырубил самые корни этого гордого племени. Слава их земли померкла...
   - Она еще возродиться, - Искра взблеснула зелеными глазами. - И мы застанем этот день.
   Вятичи подсказали кормчему, как удобнее подвести насад к Лисьей Горе у суходольного луга на другом берегу Славутич-реки. Тут уже начинались угодья вятских родов.
   - Оставьте ладью в камышах, - молвил Боркун. - Лесом пойдем дале. За добро свое не страшитесь -- наше людие на чужое рот не разевает.
   Отряд налегке устремился в раскидистые объятия раменья. В эту пору лес только умывался утренним златом, смахивая пелену тумана. Белые лохмотья оседали в прорехах ракит и лещины, а гроздья Даждьбоговых лучей будили притихшую землю.
   Не отставая от провожатых, путники вдыхали сочный воздух. Слушали лес. Просилось невольное сравнение деревских и вятских лесов, которое Бьорн не смог отстранить. Но вятские леса были еще тише, еще глубже, еще волнительнее. Ветви-руки дерев сцеплялись в крепкие объятия. Листья-языки напевали томные песни. Стопы-корневища гуляли в большом хороводе. Кожа-кора искрилась в рассеянном свете, словно чешуя доспехов. Лишь редкие меты кабаньих и заячьих тропок узнавались в этих нетронутых на вид дебрях. Тем удивительнее представлялось умение провожатых находить проходы в безбрежном зеленом море.
   - Лес-Отец добрый заступник, - пояснял Боркун. - У человека, живущего в степи, судьба сурова. В недобрый час никто не приветит. Еще горше участь насельника открытых равнин. Но о нас позаботился Батюшка Род. Сколь бы не катилось коло Сварожье, меняя житье-бытье, а едва ли наши леса исчезнут с ладони Сырой Кормилицы.
   Деревляне и вятичи были похожи. Это давно отметил Бьорн. Вели себя тихо, в кущах управлялись с чарующей глаз ловкостью, без ошибки читали любые знаки и приметы. И еще задабривали лесных духов обережными словами и подношениями. У одного из ручьев Боркун достал из котомки лепешку и бросил в воду, раскрошив на части.
   - Бучила здесь -- будь здоров, - пояснил он. - Еже Водных Дедов не порадовать -- найдут где подловить. Не погубят, но потешатся. А коль с уважением к ним -- пропустят без хлопот.
   Шли с передышками, избегая пустой поспешности, оскорбительной для вековых чащоб. Да и куда спешить, когда дышащее покоем и сочащееся хвоей зеленое княжество запирает взор в толще своих стен? Лес учил ценить каждый шаг. Приноравливал к биению своего сердца. Бескорыстно дарил богатства чудеснейших видов. Владычество леса казалась несокрушимым.
   Первое сельцо вятичей обнаружилось в дебрях ольховников и жимолости. Без тына, без вереи. Малые избы и клети, запахи верескового меда и теплого молока. Грядки, засаженные репой и горохом. Селяне встретили посланников тепло. Однако же Боркун и его спутники первыми поклонились сивому старейшине.
   - У нас, вятичей, человека чтут не по положению, а по старшинству лет, - так растолковал людям Великого Кована Боркун. Селянам же он молвил так: Стар-отцы! Вот вам други, достойные мужи от князя Полей. Угождайте им по сердцу, чествуйте с душой.
   - Мы Муравичи, - представил свою весть сивобородый главатарь. - А племя наше вятское. Земля пращурова нам матушка, лес -- отец, а князем нам -- Правда Богов Вышних. Милости просим к нашему очагу! Меня зовите Хлудом.
   Приняли гостей Муравичи со всем радушием.
   - А не слышно ли чего, отче, о Перунычах? - Искра подгадала миг, чтобы выспросить у Хлуда о том, что волновало ее сердце.
   - Слышно, - не поднимая глаз, ответил старейшина. С лавки он взял кугиклы -- камышовую флейту, и крутил в тонких темноватых руках с мозолистыми пальцами. - Яробуд нонче всюду серым волком бродит... По долам, по борам. Споры молодцы его, шустры да ретивы.
   - Не страшитесь их? - полюбопытствовал Прелют.
   - Лихо не чинят. Они же наши, вятские. Хоть и своим умом живут, нас не спрошая... Ну, каждому своя воля. Каждому и свой суд.
   Посланники приметили, что жителям вески не слишком по душе разговор об отсельниках-ратаях. Не стали досаждать неудобным слуху.
   Искре отвели на постой избу, где хозяйничали свойственницы Хлуда. Накормив гостью студенем и пирогами, женщины принялись заводить тесто в высокой бочковой квашне. Деревлянская княгиня отметила, сколь скудно убранство вятских домов. Лавки, покрытые истертыми овчинами, глиняная печь с загруженным деревянной посудой шестком и черными от сажи сосновыми воронцами. Под потолком -- люлька со спящим дитятком, по стенам -- сети и шкуры. Только вершняк и столешница отмечены скупой обережной резьбой.
   - А мужчины ваши где же? - справилась Искра. - Здоровы ли?
   - Скоро воротятся, - сообщила Загляда, Хлудова свояченица. - Росомаха повадилась ночами курей наших щипать, так они западни мастерят.
   Как и у всех деревских людей, рожденных и вскормленных лесом, чутье княгини было остро, словно каленый булат. В ночь и правда заявился незванный гость. Только не росомаха, не волк и не лиса. Большая птица хлопала крылами под оконцами. Вскрикнула раз и стихла. Кречет, поняла Искра с недоумением. Откуда пожаловал?
   По утру княгиня допыталась селян. Иные тоже поминали летунью-полуночницу, но прятали глаза. Объяснить, что за птица шуровала в веске не смог ни один.
   - Темнят что-то Муравичи, - проворчал Рутын. - Ох темнят...
   Откушав на дорогу, посланники Великого Кована простились с Хлудом и его односельчанами. Выказывая почет высоким гостям, вятичи проводили гостей за околицу.
   По просеке, сбоку от которой колосились кустоши бузины и торчали кокоры, отряд прошел едва ли три десятка шагов, как вдруг вятские проводники засопели, принявшись крутить головами по сторонам.
   - Что встали? - не понял Рутын.
   - Сам послушай, - присоветовал Боркун. - Мы тут не одни...
   Поляне, варны и деревляне все разом потянулись к оружию.
   - Не шалите, хлопцы, - остерег Боркун. - Скрытников железом не напугаешь. Особливо тех, кому вольные кречеты служат.
   Вслед его словам прошелестело среди ветвей. Стрела с черно-белым хвостом ухнула и на треть ушла в землю у ног Ходана, ступавшего первым.
   - Замрите, брате! - велел Рутын. Он пригляделся, но не различил ничего. Тогда повысил и без того зычный голос: - Эй! Чего шуткуешь? А ну покажись честным людям, коль не страшишься в глаза смотреть! Стрелки кидать из норы -- безусых отроков потеха. Право слово -- срамота.
   Ответило шевеление в лохматой кроне ветлы, что кряжилась в дюжине шагов от посланников. С дерева спрыгнул человек. Ловко спрыгнул. Лишь бесшумно коснулся муравы пошевнями. С первого взгляда все поняли -- малый из Яробудовых удальцов. К поясу, перехватывающему куртку-стеганку, подвешены чекан и нож, за спиной -- тул. Но чуднее всего было лицо: по щекам и лбу охрой проложены узоры охранных чиров.
   Посланники озирались по сторонам с тревогой. Неужели их обложили кольцом матерые лесные лихоимцы? Да нет, незнакомец как будто был один.
   - Я послан вождем Яробудом передать слово, - подтвердил эти мысли Перуныч. Вымолвил веско и умолк.
   - Говори, коли послан, - потребовала Искра.
   - Ровно через седмицу вождь Яробуд будет ждать людей князя Полей в устье Быструхи у Медвежьего Займища.
   - Это все? - уточнил Бьорн.
   - Все, - подтвердил лесной вестник.
   Он протяжно свистнул. На зов из ольховника выбежал невысокий в холке конек с бурой гривой. Перуныч легко заскочил на него. Появился и крапчатый кречет с желтыми лапами, примостившись на правом плече всадника. Через миг вой Яробуда пропал в гуще ветвей.
   - Такая вот встреча, - Боркун растерянно чесал лоб. - Расторопный вожак у Перунычей. Проведал, какие гости в землю вятскую пожаловали. Упредил. Так-то...
  
   Глава 23. Во вратах безмолвия.
   Даль испарялась влажной дымкой. Нигде не опиралась на край и предел. От этого в сердцах людей зияла пустота. Не встречая границ, глаза тоскуют, а ум не находит себе места. Ко всему привыкли путники -- к высокой волне, к неутомимому говору моря, к его ледяному дыханию. Только бескрайность пока угнетала. Прежде радость взора питали галечные островки, где нежились двузубые моржи. Теперь -- нестерпимая синь воды сушила самую душу.
   Выручал ветер -- порывистый, встречный. Отвлекал. Заставлял не слезать с весел, напирая на них всей мощью плоти. Шли, убрав мачты. Ладьи словно лемехом резали водное жнивье. Глубоко зарывались носами в гущу бурунов, засыпали гребцов пенными брызгами.
   Варны на "Кречете" и "Белом Волке" уже приучились вести с морем долгий спор. Окрепли руками и спинами, духом. Жалобы на усталость и неверие в себя канули в прошлое. Все чаще скупая улыбка одобрения оживляла губы Людогоста, наблюдавшего ход судов переселенцев. Похвалой загорались подчас и глаза побратимов, отмечавших возросшую дисциплину среди бывших селян. Каждый из них принял свою судьбу. А судьба эта зависела от великой Пашни Вод.
   Море тоже не осталось прежним. Потемнело, загустело, как будто выкрашенное смоляным варом. Скупыми, хмурыми красками откликалась и береговая черта. Щербатые валуны косились на людей-чужаков. По серым отмелям разбредались гурты камней-сколков, а редкие сосенки чернели макушками-головами, выли-стенали под ветром. Похолодело даже небо.
   - Похоже, здешний край не в чести у Асов, - сипел Гудред, отжимая мокрые голицы. - Тусклый, бедный на солнце.
   С трудом отыскали место, куда можно пристать. Бросив котвы, сошли на бугристый берег.
   - А ведь ты прав, - ответил Гудреду Хумли, осмотревшись. - Видно, мы во вратах Утгарда. Дальше будет только хуже...
   Энунд однако не согласился.
   - В этом есть своя красота, - Раздвоенная Секира озирался, зацепляя глазами скальные увалы, наросты мхов, россыпи щебня. - Но она другая. Приглядитесь! Прислушайтесь! Молчит земля, будто убаюкана песнями моря. Ни суеты, ни вражды.
   - Так ведь и люд здесь не живет, - пожал плечами Людогост, забираясь на большой валун. - Да и как заживешься на голой земле, где ни зверя, ни даже птицы? Ежели только одной рыбой кормиться.
   - Дело в другом, - Энунд покачал головой. - Эта тишь, это молчание времени давит на голову, будто скала. К такому непросто привыкнуть...
   Старкад и Юббе - то ли удачей, то ли искусством Колдуна - выбрались к стоянке кораблей почти в одно время с отрядом Энунда. Как сумели, что видели и почему нойды помиловали их -- утаили. Теперь дан и фриз все время держались вместе, ведя приглушенные беседы.
   Округа просматривалась далеко. Серые, с синевой взгорки. Колючие поросли меж хрящей-валунов. Низинки-провалы, зияющие черными ранами на каменистой коже земли. Только шагов за сто вдаль, если не больше -- буро-сизая волна ельников.
   Стоянку устроили так, чтобы резкий ветер не гасил огня. Валежник для костров пришлось собирать с соседних склонов. Когда весь люд разместился на берегу, каждый занялся своим делом. Перевернув ладьи, смолили и конопатили малые щелки-пробои. Чистили оружие и судовые котлы.
   Побережье виделось неживым. Мореходы ведали, что и на десять, и на двадцать верст вглубь не встретить следов человека. Но что-то здесь тревожило. Скоро побратимы признали, что Энунд был прав. Великая древняя тишина владычествовала над краем. Чем дальше от моря, тем глубже затягивала в омут бездонного покоя. В непривычный мир, где еще не родилось движение.
   Выбрав верный миг, когда никто не мешал, Рогдай подошел к Любаве. Княжна запахнулась в шерстяной плащ. Глядела, как синеватым огоньком исходят можжевеловые ветви в костре. Ноздрями тянула смолистый запах.
   - Ты ликом бледна, - примерился вопросом мерянин. - Не приболела?
   Любава покачала головой.
   - Мне сны тяжкие снились, - сказала она.
   - О чем? О грядущем? - гадал Рогдай.
   - Не знаю, - княжна раскинула руки. - Привольно здесь, дышать легко, - она будто бы перевела разговор в иное русло. - Пусто только... Но я грибы под сосной нашла -- опенки! А еще видела крестовник-траву.
   - Княжна, - попросил Рогдай, волнуясь. - Какая печаль у тебя на сердце?
   - Нет печали, - отвечала Любава. - Это не так зовется. По-другому надо. Не умею подобрать слово.
   - Ты попытайся, - настаивал мерянин.
   Она посмотрела ему прямо в глаза. Кивнула.
   - Грудь теснит. Точно кто-то упредить меня хочет. Не о беде. О том, что нам покуда незнакомо...
   Разговор их прервали. Бови, Старкад и Юббе, спускавшиеся в ближний овражец, заросший сухостоем, собрали народ вокруг себя.
   - Мы видели камни, - подал голос фриз.
   - Что с того? - фыркнул кто-то из варнов. - Вон их сколь всюду!
   - Те камни сложены кругом, - продолжал Юббе. - Первый круг -- большой. Внутри -- второй, дальше -- третий. Три кольца, стало быть.
   Люди притихли, почесывали лбы.
   - Такое не берется из пустоты, - поддержал фриза Бови Скальд. - Не создается само по себе -- без причины. Труд не ветра, не моря.
   - Тогда чей? - Людогост скрестил на груди руки, сомкнул брови. - Богов? Духов? Людей?
   - Это хотелось бы узнать, - Скальд с готовностью вскинул голову.
   Задумались все. Выполняя наказ жрецов Архоны, путники изучали места, через которые лежала их непростая дорога. Шли за знаками Перворожденных, которые мнились совсем близко. Неужели это то, что искали? Новое указание?
   - Камни не мертвы, - размышлял вслух Бови Скальд. - В них есть память. Это как оттиск сердечного тепла. Как застывшее шевеление душ. Как окаменевшая мысль.
   - Я сам должен видеть, - решил Людогост. - А ну, проводите меня!
   Рогдай переглянулся с Любавой.
   - О том твои сны? - шепнул-вопросил мерянин.
   Княжна согласно прикрыла глаза.
   С Людогостом ушли Энунд, Бови и Гудред. Старшим на стоянке остался Мстивой. Прочие приглушенно гудели, спорили.
   Была ли земля эта населена в позадавние года или какие-то пришлые, следуя через пустынный край, оставили о себе поминание? Что вершилось тут прежде, среди мшистых глыб и одиноких сосен? Глядя на оглушительный простор, в котором люди терялись былинками, каждый вдруг осознал, что Белый Свет куда больше, чем принято считать. Веками племена и рода бились за место под солнцем, кромсая, будто пирог, Сырую Кормилицу. Веками лили кровь из-за клочка худой почвы, щепоти песка или отреза луговины. И никому не приходило на ум посмотреть шире, дальше своего носа. Дотянуться очами, помыслами и ногами до краев, где вовсе нет власти царей, князей, ярлов, конунгов...
   Но вот ведь она, вольная земля! Не деленная, не оскверненная, неузнанная. Для кого солнце и луна освещают ее лик? Для кого бьются ее жилы? Кому вещают ее ветра и премудрые дерви? Много лезло вопросов, но не находились ответы.
   Вернувшись, Людогост созвал всех на общий совет.
   - Се -- следы Ведающих, - заявил он твердо. - Триединое Коло оставлено теми, кто умел говорить с Богами. Но это случилось очень давно. Камни избиты стрелами ветра, изглоданы временем.
   - Тут были те, кого мы ищем? - уточнил Мстивой. - Пращуры из Светича?
   - Убежден, - молвил Людогост. - Нам указали меты. Давайте-ка еще пошарим вглубь побережья! Авось сыщем другие гостинцы.
   На сей раз уже никто не возразил княжне идти с побратимами. Так и подобрался отряд оружных искальцев, дюжину из которых сложили витязи со "Скакуна Солнца".
   Первым делом осилили ельники, заслонявшие окоем. За их холодной грудой посветлела земля. Чем дальше от моря, тем делалась мягче. Будто отмирала. Мельчал валун, совсем пропал щебень. Но еще хватало сухостоя и овражин. Негаданно для всех за кущами латука колыхнулось озеро.
   - Ух ты, - привстал Людогост. - А озерцо-то полноводное. Черным-черно и дна не видать.
   Охнула и Любава. Побратимы окружили ее, распахнув с тревогой глаза. Не разумели, отчего вдруг лицо княжны зашлось мертвенной белизной.
   - Что с тобой? - Энунд тронул ее за плечо. - Говори, не томи!
   - Я видела это озеро, - с шумным выдохом ответствовала Любава.
   - Когда? Где?
   - Во сне. Сегодня ночью. И видела, что в нем...
   - Обожди малость, - попросил Людогост. - Расскажи путем!
   Любава пристально поглядела в глаза кормчему.
   - Мне будто указали это место. Дурное оно. Там, на дне -- мертвые.
   - Ну, мало ль что привидится во снах, - Людогост недоверчиво покрутил ус.
   - Правду говорю, - настаивала княжна. - В озере те, кто не жив уж давно. Много их там, целый ряд стоит.
   Путники озадачились, не зная, как быть.
   Бови Скальд протиснулся вперед, жестом привлек внимание товарищей:
   - Вспомните, чему нас учили жрецы Архоны! Мы можем постичь душу этого озера своей мыслью. Увидеть, что скрывает вода, не погружаясь в нее. Или вы уже позабыли науку Ситоврата?
   - Верно ты сказал, Скальд, - Гудред в раздумье пожевал губами. - Такое нам будет по плечу.
   - А я могу это сделать? - зажглась любопытством Любава.
   - Уже делала, - отозвался Рогдай. - Помнишь, у кургана Золотого Стража? Вспомни, как было там.
   Мерянин снял с плеч оленью куртку и расселил на траве, приглашая присесть. Сам устроился рядом.
   - Теперь закрой очи, - попросил Рогдай мягко. - Обрати взгляд внутрь себя. Распахни сердце! И дыши совсем тихонько, будто спишь. Пускай кровь-вода мерно струит по жилам.
   Любава повиновалась.
   - Очи сердца видят лучше плотских очей, - Рогдай говорил ровно, с выжиданием. Сам скользил мыслью-душой за княжной, стронувшейся в путь-странствие, однако выходило у нее трудно.
   Но вдруг зазвучала песня. В ней не было слов -- рокот-бормотание, раскачивающее слух и сердце. То внятное, то мерно-утробное.
   Пел Бови Скальд. Голос его плыл облачком, потом стелился по земле ветром, дальше -- улез под землю. Преломился на много-много частей. А вернулся назад не человеческим пением -- квохтанием совы. И это был не конец. Следом -- обратился в сопение неведомой птицы-вещуньи. Песня растворила разум Любавы. Протолкнула ее запинающееся на распутье сердце за пределы зримого и телесного.
   - Душа твоя вливается в душу озера, - продолжал наговаривать Рогдай, заметив тонкое преображение княжны. - Вода твоей крови - вода его потока, а пар дыхания - незримый туман, поднимающийся над гладью. Чуешь ли?
   Она ответила ему. Не движением, мыслью.
   - И нет никаких преград меж тобой и самыми глубоким омутом. Очи сердца дотягиваются до дна. Видишь?
   Длинные водоросли топорщились гребенкой. Деревья, разметавшие кроны, как волосы. И люди. Давно не живые, стояли подводным лесом. А она плыла среди них. Огибала одного, другого. Заглядывала в бело-синие лица. Вокруг перекатывалась густая вода. Качала из стороны в сторону. Любава силилась удержаться, не опрокинуться вбок. Глядела: мужи, женщины, порою дети. Все в разных одеждах. Стоймя застыли, встречая ее взор своими пустыми очами. И вдруг ее затрясло. Не может быть!
   Когда княжна забилась и закричала, побратимы ринулись к ней. Придержали за плечи, помогли вернуться в Явь. Но еще долго Любава не могла отдышаться. Резко пропал голос -- хлопала беззвучно ртом, будто выброшенная на берег рыба.
   - Я видела, - поведала она позже, овладев собой. Дрожь плоти затихала. - Отца, князя Званимира.
   - Как? - растерялся Рогдай. - Может, почудилось?
   - Что же я, батюшку не признаю? - выражение лица княжны напугало всех. - Еще Молнезара видела -- воеводу нашего, радимичского. Рысь-матушку и дочек ее -- моих сестриц названных. И Зоремилу, и Черноглаву. Все там стоят. Глядят...
   - Ну, полно, - Рогдай с заботой приобнял ее за стан.
   - Успокойся, княжна, - сказал и Людогост. - Испей-ка водицы!
   Энунд выдохнул с шумом:
   - Как понимать такое, Братья?
   Ответил Бови Скальд.
   - Видно, это озеро -- один из ходов в Нижний Мир, - молвил в раздумье.
   - Мертвые и правда стоят на его дне? - допытывал Энунд.
   - Едва ли. Очи нашего сердца видят через него тех, кого уже нет с нами. Тех, кто за кромкой Яви бродит непознанными путями.
   Рогдай поднял голову.
   - Я тоже смотрел в озеро, пока помогал княжне отворить двери сердца, - с усилием над собой признался он. - Смотрел вполглаза. Но мне хватило.
   - И что? - к нему наклонились товарищи, ожидая услышать важное.
   - Ни князя радимичей, ни старой ведуньи, ни дев-ратоборок я там не встретил. А встретил мать, что ушла к предкам десять весен назад. И Турилу.
   - Вашего родового жреца? - вспомнил Энунд. - Того, кто отправил тебя в поход?
   - Его, - подтвердил Рогдай. - Он смотрел на меня, не мигая. Видать, покинул Явь старый кудесник... Я слишком давно не был дома.
   - Если все так, - подвел черту Бови Скальд, - то каждый видит в этом злосчастном озере что-то свое. И никаких мертвецов на дне нет. Это образы. Их отражает в сердце это место.
   - Ты толковал с Турилой? - допытывался Людогост.
   Рогдай прикрыл веки:
   - Нас уже ждут.
   - Где?
   - На Белом Острове.
   Этот ответ обескуражил.
   - Пращуров давно нет, - пояснил мерянин. - Но там, в городце возле Секирной Горы, сидят их наследки -- мужи-многознатцы. Им ведомо про нас.
   - Как сыскать?
   - Я покажу. Турила научил меня. Если пойдем попутным ветром -- уже через день увидим одинокий утес. Тот самый. Имя ему Узмень-скала. За ней -- острова. Их шесть всего.
   - Стало быть, все так, как наставляли жрецы... - проговорил Энунд, устремляясь взором вдаль.
   - Так, - согласился Рогдай. - Земля, открытая князем Соколом и жрецом Филином живет своим почином. Белый Остров -- остров Рарога-птицы в окружении студеных северных вод. Цел-целехонек и древний бел-камень с оттиском Древа Жизни. Близ Гремячьих Гор стоит. Прочее -- узнаем сами, коли доберемся.
   - Добро, - наклонил голову кормчий.
   Отряд повернул к стоянке. Только там, у костров, Любава вдруг хватилась шейной гривны с бирюзовыми вставками, а Рогдай -- дедова поясника.
   - Озеро нам с тобой подарило тайну, - с доброй улыбкой заметил мерянин княжне, - да за то взяло с каждого виру. Ладно хоть не головами...
   Скоро три ладьи вновь взбивали носами и грудью тугие волны.
   Пучина раскинула объятия широко. А дальше, вышло так, как бывает всегда, когда до заветной цели подать рукой.
   В море вышли в тишь -- ветер спал, облака висели матовой бахромой. Казалось, благодать. Только греби, труди руки и хребет, рыхля плотное жнивье. Закаляй мышцы и кости бранью с вечной стихией, востри дух на оселке упорства. Прилива не ждали, а он тут как тут! Вестовые ругали себя, что проглядели приметы. Хотя их вроде бы не было.
   Быстро накатили груды валов, сбивая с верного курса. К берегу не подойти -- холмогорья встали в ряд! Так и пришлось бороть водоворот. Стонали и весла, и люди.
   - Держитесь, Братья! - ободрял Людогост на "Скакуне Солнца". - Осерчал на нас Ний-владыка. Или поиграть со скуки удумал?
   - Гребите, как никогда прежде не гребли! - рычал и Хумли, слыша, как трещит обшивка, как рвутся снасти.
   Безудержная дрожь волн колотила тела деревянных коней. А люди страшились, что им она перемелет все кости. Еще ливнем сыпала сверху ледяная вода. Пучина угомонилась, когда воля и запас сил мореходов иссякли. Резко осела ретивая стихия. Исчерпалась прыть.
   - Хвала богам, выстояли! - выдыхали люди, исторгая изо ртов водяные струйки.
   Это было последнее испытание перед Узмень-скалой. Громада утеса-кинжала внезапно вывалила из зыбкой пелены. И все поняли -- вот он знак, указанный мудростью Предвечных!
   Стайки птиц вились и гомонили невысоко над водой -- первая примета близкой земли. Вскоре узрели желанные острова -- гнездовья почвы, камня и дерева в разливанной сини Моря-Окияна. Здесь был умерен разгон вод. Пока око видело два острова, но за ними угадывалась вся гряда.
   Люди жадно хватали взорами берега, о которых так много слышали. Через глаза насыщали души. Такие они, заповедные земли! Ожившая память былого.
   Ладьи выровнялись в ряд. Мореходы молчали. Ликованием и шумом боялись спугнуть удачу. Правый остров острился шишками холмов, левый -- мохнатился зеленью леса. Обойдя их, приметили третий -- гористый. Комья-кряжи скал сложили его плоть.
   Дальше -- не поверили очам. Будто сияние проступило. Лучился белый свет, лился чистый поток. Подплыли и сияние смягчилось. Белый венец крепости на взгорье вспенил чувства в груди. Разве не диво? За многие десятки, сотни верст от дома видели край, подобный отчему -- башни-вежи, прясла и смотрильни.
   Людогост и кормчие с "Кречета" и "Белого Волка" выгадывали, где пристать. Рощицы, поля, дубравы. Вдруг мелькнул белый силуэт среди деревьев. Яркой звездой вспыхнул и тотчас погас.
   - Видели? - таращился Хумли. - Альвы что ли?
   - Будто дева-богиня иль светлый дух, - подтвердил Мстивой.
   - И я видел, - подхватил Рогдай. - Одежды долгие, белы как снег. На голове кокошник.
   Засопели побратимы, не зная, что и сказать. Неужели не померещилось? Это предстояло узнать.
   Нашли не просто удобную бухту, целый вымол, где привольно устроились суда, сбросив котвы. На берег первым спрыгнул дозор - восемь витязей во всеоружии: Энунд, Хумли Скала, Гудред Ледяной Тролль, Бови Скальд, Эстейн Ясень, Рогдай, Старкад и Юббе. Не знали толком чего опасаться, была ли в том нужда? Но воинский закон назидал строго: в незнакомом краю без призора не делать и шага.
   Дозорники распахнули глаза, чувства, слушали не ушами -- сердцем. Пустошь сменилась многотравным лугом с редкими березами. На два полета стрелы вперед -- мерцала речка с крапинами. Белые -- кувшинки. Черные -- утки.
   Шли к ней без тревоги. Ни слева, ни справа не чуяли угрозы. Иное было. Непривычное всем, кто касался ногами незабудок и резеды Белого Острова. Словно бы оторвавшись от почвы-остова Срединного Мира, стремили где-то в тонком, неявном, призрачном.
   - Здесь вам не пригодятся мечи и копья, - этот голос не узнали, хотя зазвучал он близко, изнутри людского отряда. - Ступайте без страха за свою жизнь.
   Витязи замерли на месте. Не восемь уже было их -- девять. Среди ратников оказалась белолицая дева в поневе. И облако не возникало так нежданно в ясном небе, как она в оружном мужском ряду.
   - Кто ты? - вздрогнул Старкад.
   - Лебедица, - отвечал глубокий голос. Не голос -- песня. - Я здесь, чтобы сказать: повернете ошую реки и через лог попадете в Беловежье. Ворота вам открыты. Все приходите -- мы рады гостям.
   - Вы... это люди? - вены надулись на лбу Старкада. Сын Старверка исподволь разглядывал головной убор незнакомки, в навершии которого узнавалась выложенная бисером утица, платье с узорчатыми зарукавьями и тесьмой вдоль подола.
   - Люди, - удостоверила Лебедица. - Почти такие, как вы.
   От этого уточнения побратимы вновь вздрогнули. Неожиданно осознали, сколь широка пропасть между ними, явившимися из края войн и раздоров, и обитателями града в чертоге вечности. Будто стояли во вратах безмолвия, где человеческое исчерпывается, мешаясь с божественным.
   - Мы придем, - обещал Старкад. Впервые могучий герой робел перед женщиной. Ощущал себя, как последний смертный пред ликом Фрейи.
   - Нет, - остановила его Лебедица. - Тебе и твоему спутнику, - указала на фриза, - ход заказан.
   Юббе остолбенел. Не сразу поверил такой несправедливости.
   - В чем мы провинились перед тобой? - удивился Старкад.
   - Не передо мной. Перед своими товарищами. Поведайте им, о чем мечтаете дни и ночи напролет? Какими чаяниями греете свои сердца? Отворите двери своей души! Они заслужили право знать все.
   Белая дева будто пронзала Юббе очами. Заслониться от этих карающих взглядов-стрел было нечем. Пробивала насквозь.
   - О чем она говорит? - Энунд свел брови от недоброго предчувствия.
   - Спроси у нее сам, - огрызнулся Юббе.
   Однако Лебедицы уже не было среди ратников. Все молчали, исподволь взирая на дана и фриза. Те, смешавшись чувствами, примкнули спиной к спине, словно на поле брани. Оборонялись затравленными взглядами. Меж ними и побратимами будто треснула земля.
   - Я попробую объяснить, - вызвался Бови Скальд. - Юббе так и не сказал нам всей правды, повинившись за былые проступки. Утаил и другое -- почему разбил склеп души Филина. А его долгие беседы с сыном Старверка таят новый умысел.
   Старкад засопел в ответ.
   Скальд пытал его немигающим взором, силясь расколоть молчание. Давил и словами, прогибая упрямство:
   - Скажи нам, Старкад! Или Юббе не смущал тебя речами о неизмеримом могуществе здешнего края? Не манил образами великой власти? Или вы оба не подбивали юного Эстейна вернуться сюда позже, чтобы поставить себе на службу местных жрецов и колдунов? Этих попыток вы не прекращаете ни на день. А ты, Юббе? - Скальд перевел обличительный взгляд на фриза. - Разве не точишь свою силу гальдра непрестанно, точно нож на оселке? Разве не растишь свое управление сейдом? Поведай нам, своим товарищам, каким способом вы выбрались из Запретного Удела нойдов?
   Юббе быстро овладел собой. Лицо его вдруг исказила усмешка.
   - Ты прав. Я не все сказал тебе. Но прежде и ты ответь мне. Для чего все вы явились в этот край? Что забыли на этом последнем рубеже мира? Вас манит тайна, вы готовы подняться до небес и вгрызаться в кости земли. Ради чего? Ты не сумеешь ответить. Вам нужен путь ради пути, познание ради познания! Старкад глядит дальше. Тайны земли и неба принадлежат сильным. Они должны служить людям могучей воли. Без этого -- все пустой звук. Мы оба стремимся к власти и славе, и я не вижу в этом дурного. Скажу еще. Вовсе не вы, а мы с ним идем Дорогой Богов. Боги -- это власть, это воля, ломающая все преграды. Не обуздав силы всех девяти миров, они давно бы канули в небытие. Нет, не тщетные игры ума и не затейливые мечты вознесли их на вершину!
   Слова фриза не оказали на Бови воздействия.
   - Ты не ответил мне, - упорно дознавался он. - Как вы выбрались из Запретного Удела? Может пообещали нойдам иную жертву вместо себя?
   Распалившийся было Юббе вздрогнул и замер, окаменев скулами.
   - Его? - Скальд указал на Эстейна.
   Ясень побелел, как мел. Лицо его исказилось.
   - Так я для этого был вам нужен? - спросил ломким голосом, отступая ближе к руянам.
   Скальд ответил за Юббе:
   - Поистине, жизнь сына конунга -- щедрое подношение, чтобы умаслить бога кильдов. Боюсь, Эстейн Ясень, тебя ждал жертвенник по возвращении назад.
   - Гудим тоже пропал по твоей вине? - Энунд сурово надвинулся на фриза.
   - То была бурная ночь, следы которой давно стерлись, - отозвался Юббе. Уверенность его таяла. Напрягшись всем телом, он изготовился к последней схватке.
   - Быть может, ты лучше помнишь, как затуманил разум Торкеля из Нордланда? - зловеще ухмыльнулся Бови. - Ведь это не он, я ты догадался вложить свою погубительную волю в тело бедняги Серли? Не он, а ты вел путями изощренных интриг сердце наследника Укси? А когда тот откачнулся от тебя, ты нашел новую жертву.
   Юббе и Старкад ощущали себя зажатыми в смертельное кольцо. Враждебные взгляды побратимов кололи их остриями копий.
   - Мы не можем забрать его жизнь, - вмешался Рогдай.
   - Ты защищаешь его? - удивился Энунд. - Душа фриза отравлена черным ядом. Колдовская страсть сожгла в ней все человеческое.
   - И все же -- с ним нельзя поступить так, как он поступал с теми, кто ему мешал.
   - Что тогда? - в голосе Энунда по-прежнему звенело железо. - Изгнание?
   Конец спору положил Бови Скальд.
   - Мы на Белом Острове, - напомнил он. - Это венец нашего пути. Если боги позволили Юббе достичь этого благословенного места, они дают ему надежду на исцеление. Доверимся высшей воле.
   Глава 24. Союз.
   Медвяной дух парил над рощельями. Мотыльки пестрыми бликами мелькали перед лицами людей. Присмотреться: улиты жемчугом по листьям, мураши россыпью на шершавой коре осин. Все разнотравье и буйство лядин льется-струит песней чистоты.
   - Любо, - восхитился варн Сул. - Таких дебрей отродясь не видывал. Снаружи лес -- что тьма тьмущая. А внутри поглядишь -- дивный свет.
   - К месту ты, молодец, речь о диве завел, - откликнулся Боркун. - Окажу вам, гостям драгоценным, услугу немалую. Сведу к месту особенному, что в нашем народе почитается каждым.
   - Лесное святилище? - смекнул Бьорн.
   - Верно. Мольбище Древобога, что есть володетель души и плоти вятских лесов. Оно у нас на пути.
   - Небось, умудренные волхвы там служат? - полюбопытствовала Искра.
   - Нет там волхвов, - отвечал вятский старшина. - Потворники и потворницы радения вершат: семь отроков и семь отроковиц.
   - И правда диво, - Искра покачала головой.
   - Пчелок разводят, - продолжал Боркун, - ягодками кормятся. А еще им с разных сел люд несет, кто что может. Мужики порося иль птицу. Бабы пироги да блинки.
   - Мольбище Древобога дюже могутное место, - подтвердил другой, черновласый старшина именем Приснобор. - Тела и души людьи правит. Коль, скажем, потеряла жена мужа иль сына -- заживается на мольбище на седмицу-две. Древобог целит душевную рану. Так же и плотские болести гонит прочь. Лачужки для приходящих никогда не пустуют.
   - А кто старший над потворниками? - осведомился Бьорн. - Как меж собой управляются?
   - Их Древобог наставляет, - поведал Боркун. - Его волю потворники обучены разуметь. Как -- не спрашивайте. Ну, пришли уж. Вперед гляньте!
   И впрямь: громаду чудо-дуба нельзя было не заметить или спутать с чем другим. Один он был такой. На добрую треть высился над иными древесами. Не дуб -- бог дервей, зеленый волот. Чур нерукотворный, нарожденный трудом земли и неба. Путники легко отличили в буграх серо-бурой кожи и глаза дупляные, и нос-нарост, и тонущий в бороде мха рот-прощел.
   Глядел Древобог сурово. Взирал из-под гривы-кроны зеленых власьев. Строг был облик его. Аж гнул к траве, понуждая почтить поклоном. Издали еще выказали ему уважение путники.
   Стоял великан на полянке. Как приблизились, увидали и жилища-землянки, и мцельник, и клети-житницы. Тянули песню юные голоса -- ладно, с душой:
   - Разлилась, разошлась буйна реченька
   Как попасть странничку на другой бережок?
   Долго брел он через темный лес, через чисто поле
   Возвращаясь на родную сторонушку...
   - Здравы будьте, служцы Древобоговы! - сказал-позвал Боркун.
   К гостям вышли потворники и потворницы -- совсем ребята. Глаза ясные, живые.
   - Вот радость! - просиял рябой отрок летов двенадцати с румянцем во все щеки. - Стар-отцы почтенные на обед к нам пожаловали! А у нас и ушица поспела.
   - Сами что ль рыбачили? - улыбнулся Боркун.
   - Сами, - утвердил тот же отрок довольно. - В ручье, за балкой. Двух карасей и трех налимов выудили. Добрая вышла хлебова. Пореем приправили да подсолили. Уважьте!
   - Коли просите, не откажем, - ответил Боркун. - Токмо много нас. Гляньте-ка. Гости именитые с нами. Как всех накормить?
   - Накормим! - бойко пообещали отроковицы. - У нас и пареная репа, и яйца, а на заедки -- медовый хлеб.
   - Тогда ладно, - Боркун повернулся к посланникам Кована. - Примите заботу Древобоговых любимцев. Поснидаем сообща.
   - Благодарствуем, - Искра положила ладонь на сердце.
   Наперед гостей провели к источнику свершить мовь. Бил он из земли тугой струей, полнил круглый водоем, что заботливо обложен был голышами. Боркун подал пример, окропив лицо и руки. Служцы напели:
   - Вода-молодица, чистая сестрица!
   В озере чудном умывала,
   Ключом бьющим запирала.
   Повелела здравой жить,
   Хворь-болезни позабыть.
   Мотив подхватили отроковицы:
   - Вода-молодица, студеная сестрица!
   Здравием крепким освети,
   Защити и сохрани!
   Потом пригласили к столу, а столом оказался пребольшущий гранит. Подкатили пеньки, принесли колоды -- всем достало. Потчевали яствами. Глядел Бьорн на служителей вятского святилища, смекал. Светлы обликом, светлы помыслами. Давно не встречал такого. Глядел, понимая, как великая душа Государя-Леса с младых ногтей дарует прозрение вещей своим пасынкам. В беседах юнцы-лесовички блистали разумением, точно самоцветами. Вещали от сердца. Мысленный же взор их доставал до самого дна утаенных дум собеседников.
   - А можно ль нам Древобогу поклониться? - испросила Искра, запивая хлеб травяным взваром.
   - Извольте, - отозвались отроки в несколько голосов.
   Вблизи дуб-волот гляделся еще громаднее. В тени его кроны посланники Кована утонули, как в омуте.
   - Изродный дуб, князь дерев, - с почтением шепнул Прелют. - Ишь, маковкой за Сваргу зацепился...
   - Древобог и судьбы может раскрывать, - сообщил Боркун. - Коли о чем спросить -- не станет отмалчиваться.
   - Да кто мы, чтоб тревожить покой лесного владыки? - усомнился Рутын.
   Закованный в броню-чешую бурой коры, Древобог упирался ступнями-корневищами в спину сырой земли, парящей травяным соком. Вековечный, незыблемый. Ветки-ручища высоко -- только глазу под силу дотянуться.
   - Я спрошу, - решила Искра. - О близком, о важном...
   Взор деревской княгини утонул в шапке-кроне исполина. Губы разжались, но слова не спорхнули с губ. Сверкнуло. Громовой раскат рассек ткань неба. Сразу полыхнуло -- огонь цветком зажегся на одной из ветвей. Опалив листья, уронил искры под ноги посланников.
   - Перун кинул стрелу, - нахмурился Боркун. - Почто?..
   - Нам помогут его ротари, - смекнула Искра. - Перунычи. Благодарим тебя, Древобоже!
   Переночевали на мольбище. Утром стронулись в дорогу. Провожатые вели отряд руслом лесной речки Каменка. Через день на Знич-Холме встретили еще одно мольбище -- Огнебога. Служцы-огневеды держали там живое пламя нескольких кострищ, питая свежими поленьями. Среди них жили знахарка с дочкой, солнцезнатец с двумя выучениками, старый ведун, умевший приручать зверей.
   Для себя Бьорн подмечал все детали. Уже понял, что в вятском народе особо чтили деревья -- как первоселов края и заступников от врагов, огонь -- как исток жизни и связь с богами, а еще -- предков. В разных местах наблюдали посланники Кована высокие вятские курганы. Из богов вятичи выделяли Стрибога и Ярилу.
   Вески все были не велики -- в пять-шесть дворов. Дома -- землянки, крытые дерном. В одной такой веске углядели на пустыре три глыбины-каменюки с розовым отливом.
   - Се -- окаменевшие головы Змеища, которого повергнул Батюшка-Ярила на брани, - не без гордости отмолвил Боркун, подбоченясь. - Так у нас рекут. Давно то было, когда и счет летам не вели.
   Овражцы, протоки, зыбуны, выворотни и зеленые мхи -- вятский край менялся. Чащи будто ополчились на людей, не давая ходу. Заставились преградами, запирающими путь. Пустоши были редки. Чуть проглянут, даруя миг передышки, и вновь -- валит тесный сухостой. Наползают ельники, корнища щиплют подошвы, ветви-ежи дерут лицо и одежу. Отовсюду лезет тысячелапое чудо-хваталище, осыпая хвоей, пеленая паутиной. Точно оберечь желает свое поприще, отвадить чужих. И пугает порой до дрожи в коленях.
   Бьорн, поспевая за Боркуном метким, убористым шажком-скольжением, оступился. Чуть не сполз в муравейник.
   - Обожди! - попросил, удержав провожатого за рукав. И сразу отдернул руку -- обожгло хладом. Как в студеную прорубь окунул пальцы.
   - Боркун! - позвал Бьорн с непониманием.
   Вятич-старшина не обернулся. Ушел в кущи чепыжника.
   Товарищи подошли позже. На лицах -- суровый упрек.
   - Куда подевался? - выдохнул Рутын. - Всюду шукаем тебя -- нигде нет!
   - Я шел за Боркуном, - оправдался Бьорн, шаря глазами. Отыскал таки старого вятича среди прочих.
   - Тебя Аука от нас увел, - молвил тот. - Мой недогляд. Хватились, а ты уж пропал.
   - Хвала Велесу, в топь не столкнул иль в зверье логово, - добавил Приснобор. - У нас тут, други-соратники, ухо надо держать востро. И глаз.
   - Нечисть озорует? - варн Сул огляделся.
   - Вам -- нечисть, - поправил Борун. - Нам -- дружцы-соседи. Они сим местам кровные хозяева. Насельники от веку.
   За логом, в глухом бору, завешенном тенями ветвей, путникам тоже не пришлось скучать. Среди буреломья качнулась широкая спина.
   - Косолапый? - Искра рассмотрела бурую шерсть.
   - Нет, - повел плечом Боркун. - Вишь, хвоста нет? На бера он токмо обличьем смахивает. Сутью же -- боровой. Тут, в Заложном Бору, часто его встретишь.
   - Боровой, это зверь? - простосердечно справился Бьорн.
   Вятичи глянули на него снисходительно.
   - Ты дальноземелец, - сощурился Приснобор. - Небось, в вашем краю все иначе. У нас Боровой -- владыка бора.
   - Гой еси, Велесе, бо хозяин в лесе, - нашептал Прелют, трогая шейный науз. - Огради от лиха!
   Лес упрямился, давил на волю, истомлял плоть. Только пойменной косой и то через силу -- корячились посланники, сбивая шаг на кочках. От Каменки одолели околок и уж дальше топали краем полноводной Протвы.
   - Торговый путь по нашей земле -- токмо водой, - пояснил Приснобор. - И бывалый родовик-ходок не везде у нас тропу сыщет. А уж пришлому в наших лесах -- трижды погибель.
   В это верилось сразу. Палисады дервей окопались в гуще лядин. Растопырились, сгрудились плечами-руками, а то и сплелись цепким полюбовным объятием. Зверье гомонило в нутряных кущах, тешась полной своей волей.
   - Долго ль еще до сходбища? - справилась Искра у провожатых.
   - День пути, - ответствовал Боркун. - Вожди наши встретят вас в селе Верея.
   Немало уже навидались всякой диковины послы Великого Кована в вятской земле. Но узрев веску Верея, поразевали рты. Сущее чудо явилось их глазам. Не тын -- костяной палисад. Верно за то и наградили сельцо таким назвищем. Верея желто-серых, стародавних мощей. Иные -- толстые мослы с зарубками, явно от хребтины страхолюдины, перед которой и матерый буй-тур предстал бы щенком-несмышленышем. Еще и витые зубья-клыки не по мере обычных зверей. Словно из пасти Усыни-исполинища вырванные. Пугал кощный ряд. Отталкивал от себя, как от навного вертепа.
   - Э, други, да вы не жмитесь! - Боркун поспешил ободрить опешивших гостей.
   - Да как тут не заробеть, - оправдался Рутын. - Ай да невидаль... Ужель эдакая зверина по земле ходила?
   - Давно, - пояснил Боркун. - В ветхую годину бытовали в нашем краю предивные твари. Не знаю, как терпела их Сыра-Мать. Величины были несусветной, под дюжину саженей. Волохатые, что медведь, токмо шибче. Сзади хвост, спереди -- хвостище. И при двух зубьях-секиринах. Но стар-люди тутошные приноровились волохатых укрощать. Ездили у них на горбе, в походы на ворогов ходили. Волохатые топтуны и зубами были страшны, и носовым ухватом. Гляньте! Кости ихние по сей день тверды, мечом насилу срубишь.
   От ощетинившихся останков, замкнувших весь в костяное коло, реяло не остывшей еще мощью. Видно, не столько твердью, сколько древним духом заграждали они от чужих пристанище вятских вождей. Где ж сами вожди? Закрутили головами посланники -- влево, вправо. Увидали.
   Ряд замшелых стылых валунов. Безликие, однородные, а при том -- чуткие. Едва подшагнули к ним гости, как валуны ожили. Точно отмерли, сбросив чары. Десять вятских вождей сидели на колодах. Похожие друг на друга, как еловые шишки с одной ветки. Приглядеться зорче -- все же разные. Кто старше, кто младше. Кто желтоват ликом, словно осенний лист, кто сер, как кленовая кора. Вязь шрамов и морщин срослась в един узор. Но в каждом из вождей будто прорублены топором черты узнаваемой вятской породы. Плечами широки, глазами глубоки, посадкой шеи строги.
   - Ходите сюда, други сердечные! - позвал вождь, что восседал в середке ряда. Зрачки -- острые рожоны, губы -- прячут улыбку. - Вы, голуби сизокрылые, сотни верст одолели. Долы и логи, боры и буераки за плечом оставили. Тут, в Верее, под солнцем красным да небом чистым будем речи вести.
   Бьорн, Искра, Прелют, Рутын ступили вперед, а им уже и пеньки подкатили вятские служцы -- для почета, из внимания. Прочие гости чуть в сторонке ужались, чтобы не мешать тем, кому доверено было слово в первый черед.
   - Боги видят, боги слышат, - продолжил вождь и поправился. - Гремян я. Середь всех годками старший, потому и зачинать мне. А со мною -- Древень, Берест, Молчан, Сом, Везнич, Хран, Полель, Зуберь и Колун. Все -- вящие верховоды своих родов.
   Посланники Кована преклонили головы.
   - Явились мы до вас, володетели вятского края, от воли полянского князя, - молвил Бьорн.
   - Не трудись, добрый человек, - мягко придержал его Гремян. - Нет нужды говорить известное. Кто вы -- знаем. Почто пришли -- ведаем. Рядить давайте о главном. Начну изделече. Племя мы древнее. Пращур Вятко со товарищами сюда попали в ветхую пору. Эх, будто в омут угодили, иде за глухоманью чащоб света белого не было видно. Тьма, а за ней еще тьма -- нетоптанный край! Глушь, что сама себе отец и мать, новоселов не миловала. По первости вгоняла в страхи великие. Думали, живота не сберечь при такой суровости. Влево пойти -- топь. Вправо -- колкие лядины. Прямо -- дебри леторослей. Ходу ноге нигде нет -- аки добычу обкладывает лес людей. Зверь да птица смелы, но хитры -- трудно взять на стрелу, на сулицу. Так бы и загинули пращуры наши средь древесов и купин, да вызволили боги светлые. Навели на урочище, где в позабытую даль бытовали перволюди-лесовики. В аккурат на этом самом месте стояло старое сельце. Что за племя -- про то и сказ молчит, и память мхом поросла. Смекалистые однако были люди. От них Вятко и его родичам осталось наследство. Спросите, какое? Велья премудрость, резанная на кощных останках волохатых двузубов. Веды Леса.
   - Объясни нам, премудрый, - попросил Бьорн. - Что есть Веды Леса?
   - Охотно, отвечал Гремян. - Исконы жизни в тутошных лесах. Ими по сей день стоим. Чтоб Лес-Батюшка сделался отчим домом, надобно урядиться по любви с его Хозяевами. Это -- в первую голову. Хозяев много -- лешие и лесавки, водяные и водяницы, шишиморы и болотницы. Окромя них -- жиж-огневик, бродячий дух-огонь, согревающий почву, да еще уйма прочих. Вятко, сев тут, заплатил Хозяевам виру. Уговорились с той поры жить бок о бок, в ладу и согласии. Во второй черед пращур наш породнился с местным зверем и птицей. Без этого -- не выжить. Вот и вышло, что мы, люди вятской крови -- дети Леса, часть его плоти.
   - Дозволь спросить еще о древних тварях, кости которых мы видели, - обратился к вождю Рутын. - Кто они? Звери иль духи?
   - Велесовы слуги, - поведал Гремян. - Нонче таковыми стали буй-туры и беры. Вещий порою и сам не прочь примерить ихнее обличье. Но прежде, при стар-людях, заместо этих были другие -- волохатые двузубы с носом-хоботом. Так было еще в Святогорово время. А после -- звери-волоты ушли с Сырой Кормилицы. Лишь мощи остались.
   Посланники понимающе качнули головами.
   - Род Вятко изобильно пошел побегами новых вервей, - продолжал сказ Гремян. - Земля эта лютой кажется токмо на первый взгляд. Полюби ее сердцем -- явит доброту и заботу. И накормит, и оденет, и защитит. Раздались вширь наследки пращура нашего, аки плодоносящая яблонька. Вышло многолюдное племя. По первости -- заслужило оно честное имя. Позже -- звучную славу. Есть ли те, кто не слышал про Велимира и Влиду, открывших бегу вятской крови пределы света белого?
   - Нет таких средь словен, - удостоверил Прелют. - Много где я побывал - а везде о них слава идет. Средь инородцев -- едва ль сыщется много. Ратная мощь вятицкая не пустой звук.
   - В том и соль, - просиял Гремян. - Сызмальства у нас отроки поучаются Перуновым премудростям. Велимир, а вслед ему Влида, раскрыли теплые объятия. Отечески приняли в них разные племена и народы. Тут, в лесах наших, возрос корень необоримой силы!
   От этих слов потеплели лица всех вождей.
   - Была сила. Слава была. Величие. Скажете, кануло все в пыль безвременья? Нет, люди помнят. Здесь, там, всюду, - Гремян поводил руками, сник было, но снова ожил. - Вечного нет! Вечны токмо Боги. Повернулось коло Сварожье -- пришел новый ряд. Мы ноне не в голове прочих, не в середке даже... В тень ушли, нахлебавшись горя. Нынче о нас, вятичах, иные говорят с насмешкой. Мол, вот они, дикари лесные, сиднем сидят в чащобах своих. От солнца прячутся. Неверно это. Может и прятались, чтоб посеченное древо сберечь с порубленными ветвями. Новую силу нарастить, новых детей наплодить. Дале в отщепенцах ходить не хотим. Пора нам, други сердечные, о себе напомнить. Готовы мы вступить в новый союз, а главатаря вашего -- князя Полей -- над собой признать верховодом по совести и правде! Так и передайте наши слова в Кий-город.
   - Благодарим вас, вожди вятские, за прямоту, - Искра приложила длань к груди. - Любы сердцу такие речи. Я сама не полянского роду. За мной -- земля Дерев. И вся она крепко держит сторону Кована Премудрого.
   - Будет война, - уточнил Бьорн. - Большая война с силой, что желает заката словенскому люду и всем его племенам. На бранных полях сойтись придется с недюжинным ворогом, а еще -- с переветчиками, что дышат в лад с коварской ехидной. Знаю, сладим с грозным супостатом. Уползет восвояси, покрытый позором. А стяги Солнца, что подняли Юные в давнюю пору, вновь будут реять над землей.
   В Верее посланники пробыли до следующего утра. Все обсудили, во всем пришли к согласию. Лишь один вопрос оставили покуда в стороне -- о Яробуде и его Перунычах. Но с молчаливого допущения вятских вождей послам Кована дозволялось решить его своим разумением.
   С вождями распрощались тепло. Теперь в вятских землях у посланников Кована осталось последнее дело -- встреча с Яробудом. Отряд стронулся к излучине Быструхи.
   Вновь шумели леса -- говорили с пришлыми вятские дерви. Охали, не то серчая, не то делясь думами. И вторили им говорливые птахи и болотные лягвы. Бьорну помыслилось, что коли взобраться на самый высокий дуб и оглядеться, то лесу не будет края-предела ни с одной стороны. Вновь неуютно стало на душе. Каково это, букашкой упасть в травяное море-океан?
   Провожатые жались к ручьям. Но возле одного вдруг нахмурили лбы и -- повернули обок.
   - Пошто с тропы ушли? - вскинул брови Рутын.
   - А вы не слышите? - хмыкнул Приснобор.
   - Будто поет кто, - Прелют привстал. - Ну верно, девки голос пробуют. Село что ль рядом?
   - Болотницы, - поведал Боркун. - Жалобятся, чтоб к себе подманить. Эти всю душу вынут... Не заметишь, как сам в их объятия прыгнешь.
   Кряжился лес. Сохнул местами, забиваясь сухостоем -- пнями да колодами. Но споро заходился вновь свежей порослью. Кустоши торопились встать на место повергнутых временем дерев-старожилов.
   - Уж полверсты за нами кто-то тенью идет, - озаботилась Искра. - Не отпускает.
   - Мы тоже это чуем, - признали вятичи. - Не зверь, не дух. Человек.
   - Видно кто-то из Яробудовых видоков прирос к нашему следу, - поняла княгиня.
   Стало тревожно. В птичьих трелях вятичи и деревляне легко распознали людьи переклички.
   - Ого, - Боркун косо улыбнулся. - Уже не один скрытник нас ведет. Три иль четыре. Для надежи, верно.
   Вышли к малой полянке. На пеньках -- зайчатина и три битых куропатки.
   - Ишь ты, нам оставлено, - подивился Прелют. - Чтоб не оголодали часом.
   - Мы нужны Яробуду, как он нам, - сказала на это Искра. - Не страшитесь Перунычей. Их путь, как меч -- острый, но прямой.
   - Буду рад, княгиня, если ты не ошиблась, - пожал плечами Бьорн.
   Залавок в устье реки, что назывался Медвежьим Займищем, завидели, когда Хорс-солнце вошел в полную силу. Людей тут не было.
   - Ну и куда теперь? - растерялся Рутын.
   - Вон знак! - указала Искра.
   Вяз на отшибе, близ самой воды, был увешан оружием. Щиты, шеломы, тулы и клинки в ножнах свисали с толстых ветвей.
   - Поди пойми этих диких ратичей... - вздохнул Боркун. - Все-то им потеха.
   Отряд подступил к дереву.
   - Где ж они сами? - Бьорн принялся вертеть головой. - Или Перунычи могут становиться невидимыми?
   - Могут, коль это надобно, - скрипнул сухой голос позади.
   За спинами посланников и их провожатых внезапно проявились крепкие фигуры -- будто дерви сбросили тени. Без всякого шума. Десятка три или более воев с лицами, расписанными грозным узорочьем, застыли, овеваемые речным ветерком. На плечах -- медвежьи, рысьи, волчьи шкуры. В руках -- секиры и луки. Очи обжигали огнем. Эти лесные кметы казались столь необычными, что рядом с ними делалось неуютно. Будто их исторгло чрево Иномирья.
   - Кто среди вас Яробуд? - решился вызнать Бьорн.
   - Я, - упал тяжелый ответ.
   Посланники Великого Кована рассмотрели вожака Перунычей. Высокий лоб, брови-стрелы, сходящиеся к переносице -- ну прямо молоньи Громовита. Лицом еще свеж, хоть очи зрелые -- то вспыхивающие кострами, то затихающие глубокими озерами. Волосом Яробуд был рус, как многие вятичи, грудью глубок, а станом узок. Каждое движенье головы, шеи, плеч выдавало ратное умельство. Каждая частичка кожи дышала притаенной силой.
   - Не шибко-то вы расторопны, - не то укорил, не то пошутил Яробуд. - Молодцы мои едва не уснули, покуда вели вас.
   - Мы послы, - счел должным оправдаться Бьорн. - Среди нас не все воины. Ретивыми волками бегать по лесам не обучены.
   Яробуд вдруг широко улыбнулся, обнажив крепкие белые зубы.
   - Полно! - махнул он рукой. - Слыхал, дружина у князя Полей лепшая. Да и твои люди, лесная краса, с железом дружны, - он оценил взглядом Искру.
   - Деревляне никому не уступят в ратной славе, - подтвердила княгиня, сверкнув зелеными глазами.
   - Верю, - благожелательно ответил предводитель Перунычей. - Не станем спорить, чей меч острее.
   - Кому служишь, вождь Яробуд? - оставив суесловие, Искра спросила напрямик. - По какому закону живешь?
   Яробуд не повел глазом, не выказал удивления.
   - Служу вятшим богам. Преболе всего -- Перуну и Яриле, богам брани. Живу -- по Прави. Мне любы законы Пращуров, могутных богатырей былого. Нынешний люд пред ними мелок, что карась пред сомом.
   - Чем же тебе единокровники не угодили? - проворчал Боркун. - Отчего вечевое слово не признаешь? Чураешься родового нашего уклада?
   Яробуд смерил старшину пренебрежительным взором с головы до пят:
   - Не вижу средь вас, родичи-одноземельцы, того, кого уши хотели бы слушать. Того, за кого сердце алело бы жар-цветком гордости. Что яритесь? Аль не по нраву мои речи? Так назовите мне в ряду вождей чинных, вятицких, премогутного витязя, чье имя громом гремит средь земель и пылает над людьми Чигирь-звездой?
   Вятские старшины засопели.
   - Нет таких, - отмерил итог Яробуд. - Иным мне поклониться срамно. Кровь моя -- кровь божичей. Их правда и сила во мне.
   - Велика ли сила? - отважился выспросить Рутын.
   - Хочешь спытать? - предложил Яробуд.
   Рутын опустил взор долу.
   - А ну, кто середь вас, гости полянские, самый справный воин? - оглядел посланников вождь Перунычей. - Выходи, не робей!
   Сул ступил вперед. Яробуд с улыбкой извлек из грубых, обитых кожей ножен, длинный меч с череном, перевитым медной проволокой. Закрутил его, точно перышко, метая световые блики.
   - Держи, ратич! - протянул варну. - Примерься к моему клинку.
   Сул недоверчиво принял оружие, но не удержал. Меч громыхнул на землю.
   Перунычи зашлись смехом.
   - Что, тяжеловато вятское железо?
   - Будто пуда два весу, - краска смущения появилась на лице варна. - Как ты с ним управляешься?
   - Ты ж видел, - золотые огоньки плясали в глазах Яробуда. - Могуту мне дарует соединство с вельими родовиками. Оно здесь, - он тронул перстом лоб, - и здесь, - коснулся сердца.
   - Тогда пожалуй к нам, - предложил Бьорн. - В рядах дружин Великого Кована тебе и твоим воям найдется почетное место. Коль хочешь подвигов и славы -- примкни к нашему союзу. Жалеть не придется -- обещаю!
   Яробуд вновь улыбнулся во весь рот:
   - Видать, Матушка-Макошь взаправду приговорила меня к дальней дороге. Широко шагает князь Полей. Такому не зазорно и присягнуть. А то тесно нам стало в лесах, простора страсть как охота!
   - Вот и славно, удалец, - пришел черед Искре улыбнуться. - Ополчай свою гридню. Грядут неминучие брани с ворогом, силищи неописуемой. Эти сечи люди запомнят на века. Готов ли, вождь-витязь?
   Яробуд в ответ поднял свой меч:
   - Перед ликом Перуна-Батюшки клянусь, что пойду под стягом полянским. Во имя богов и предков наших!
  
   Глава 25. Белый Остров.
   Возле ворот вереница переселенцев приостановилась. Люди глазели перед собой, закидывали взоры вверх, уводили за отворенные створцы. Шарили глазами, пытаясь понять. Будто привычны были уклад и убранство стен, башен, венцов жилищ вдали. А будто и нет.
   Как пристало, добротная древесина была остовом и укрепов, и домов. Узнавались сцепки-сложения бревен, порядок стыков и врубок. Но труженникам-творцам того показалось мало. Дереву пособлял камень. Им утверждался подошвенный строй стен-заплотов и башен-костров. Камнем же была ложена и дорога за воротами. А еще -- тонкое вплетение камня -- тесанного в выпуклые фигуры -- читалось в навесах дальних теремов. Кто сказал, что камень и древо не умеют ладить? Уживаться в деле создания форм? И ладили, и уживались в Беловежье.
   - Что за искусники тут подрядились? - гадал варн Бразд. - Ловко, и глаз радует. А камень-то -- не песчаник, не известняк. Иная порода. Ишь, аки серебро блестит да режется, видать, легко.
   Разглядели и ворота. Изнутри обиты были бронзой и медью. Солнечными ликами смотрели щиты-зеркала. Вокруг них -- хохлатые птицы в чешуе размахнули крылья.
   - Как быть-то? - люди взирали на Людогоста и Мстивоя. - Ратных нет ни при воротах, ни на вежах. Входить?
   - Вам же передано было: идти без страха, - отозвался кормчий. - И не шумите, други. Ступайте вперед чинно. Уважайте чужую сторону.
   Вместе с вестовым "Скакуна Солнца" они подали пример своим, перешагнув воротную черту и оказавшись на гладким камнях-плитах, упрочненных в тропу-дорогу. Воины и переселенцы подались следом. Внутрь продвинулись недалеко. Встали вновь, озираясь округ.
   Колодцы, вышки, склады не привлекли внимания. Но тяжелая башня по правую руку озадачила диковинным видом. Основание-лестница -- широкий клин бороды, подводящий к дверям-рту. Два больших окна -- глаза, волоковые оконца -- ноздри. Высокая маковица прикрыта площадкой с малой башенкой-смотрильней. Получалась вежа-голова, еще и крашенная в телесный цвет.
   - Я знаю, для чего она, - заметил Бови Скальд. - Чтобы следить за ходом небесных светил с верхушки.
   - А почто такое обличье? - удивился Бразд. - Страхолюдище...
   Бови пожал плечами:
   - Видно, такие вкусы у беловежцев.
   Еще одну причудливую громаду гости городца повстречали на площади в полукольце построек с бочковидными кровлями. Изваяние в три человеческих роста, резанное из светло-желтого, почти золотистого камня, лучилось гордым величием. Не то бог, не то вождь взирал на людей со стольца невозмутимым, пространным взором.
   - Лик-то знакомый, почти родной, - кормчий "Кречета" Руж даже взволновался, изучая рукотворную фигуру. - Не Яровид ли? Из янтаря рубленный...
   - Нет, это древний князь Сокол, - почему-то уверенно назвал Рогдай. - Первый владетель Белого Острова. А камень и впрямь -- златовидный янтарь, что еще латырь-камнем или Даром Солнца величается.
   Гости Беловежья выделили глазами пернач в прижатой к бедру деснице вождя, солнцевидный узор на кайме одеяния, волков и лосей в навершии стольца.
   - Предок, стало быть, исконный, - Людогост, а вместе с ним и все побратимы не могли оторвать взора от умело просеченных черт.
   Где же сами люди? Путники томились ожиданием встречи. Предивный был городец, где строения ползли к небу, состязаясь в росте с вековыми соснами. Кто создал такое? Сподобился обуздать разнородный материал? Поставил на службу своей воле?
   Не было тревоги на чужом поприще. Волнение гудело внутри -- каталось, словно волна. Разбирало предчувствие нового, еще более диковинного.
   А люди оказались совсем рядом. Всего-то надо было пройти через строй домов с разноцветными охлупнями, за которыми шатрилась широким сводом кровля большого терема. Ждали гостей насельники Белого Острова. Целая толпа колыхалась возле помочей терема. Хозяева смотрели на пришлых, пришлые -- на хозяев. И неведомо, в чьих глазах жило больше любопытства.
   Побратимы и переселенцы не видели большого отличия людей, для которых Белый Остров был целым миром, от ругов, даленчан, хижан или варнов. Светлоликие, хоть и обветренные, русые волосом, продолговатые лицом. Да и одежда была привычна -- мужские рубахи-однорядки и кожухи-безрукавки, женские поневы с красной вышивкой. Это на втором взгляде гости отделили за спинами беловежцев восемь-десять людей иного облика -- желтоватых, как лапоны и кильды, и подобных им чертами чуть приплюснутых, широких лиц. На них взоры переселенцев не задержались. Дружно сошлись к фигуре девы, о которой слышали уже все на судах. Лебедица выдвинулась вперед на шаг. Завела речь звучно, чтобы слышали все:
   - Вот и свершилось. Вы -- в Белом Чертоге! Здесь вам дом, здесь почет от всех беловежцев. Вы нам родичи по крови, ближники по обычаю. Всем рады, всех примем, как своих.
   - Здравствуй на многие лета, боярыня, - от побратимов сказал Людогост. - И вам, люди добрые, здравия. До вас шли много месяцев и вот -- мы здесь. Вела нас Коло-звезда, но пуще того -- сердце. Утолить желали сердечную тоску от разлуки с родовиками, которых сокрыло от нас время.
   - Приятны слуху такие слова, - отвечала Лебедица. - Волею Рода отправились вы в свой трудный поход, а цели добились ценою своего упорства. За то вам хвала.
   - Что теперь? - вопросил Людогост.
   - Пусть ваши старшие ступают за мной. Но не больше восьми человек. А прочим уж накрыты столы в наших домах. Эй, Мах! Дорож! Не томите гостей. Ведите в избы!
   Стронулся люд перед теремом. Людогост и Мстивой отпустили товарищей. Оставили подле себя Любаву, Родгая, Энунда, Бови, Хумли и Гудреда.
   - А что за терем такой превеликий? - спросила Любава у Лебедицы. - Ты ведь туда нас зовешь?
   - Это Коловод, - молвила Лебедица. - И храм, и кладовая, и погребальница, и обиталище Совета Щуров. Там Щуры будут говорить с вами.
   - Коловод? - переспросил Людогост.
   - Лабиринт на языке народов Южноморья, - пояснила Лебедица. - Хоромы с тьмою ходов. Одни на земле, другие -- под ней, третьи -- в море. Что будет позволено вам, вы увидите.
   - Могу ли я спросить тебя, кто такие Щуры? - осторожно задал вопрос Энунд.
   - Наши старейшины, - просветила Лебедица. - От их слова зависит уклад жизни на острове.
   - А как же князь? Вождь? Тот, кто держит власть.
   - У нас нет таких. Все решает мудрость Совета.
   - И сколь всего Щуров?
   - Четверо. По числу рядов Богомирья, что состоит из Земли, Воды, Огня и Воздуха. Каждый Щур пребывает в соединстве с одной природной силой, естество которой познал до конца. Назидая за четырьмя рядами, вещие отцы оберегают с их помощью наш род. Стоят на страже нашего блага. Землей верховодит Перван, водой Волх, огнем Бус, воздухом Дид.
   - Но ведь и ты входишь в Совет вещих людей? - вдруг догадалась Любава.
   - У тебя проницательное око, - удивилась Лебедица. - Мой ряд -- Свет. Я ведаю светоносное начало вещей.
   По дощатым помочам гости поднялись к резным дверям, испещренным малыми фигурками птиц. Их Лебедица распахнула толчком руки.
   - Идите в след, - наказала она. - И не отставайте!
   Гости острова переглянулись, пожали плечами. Вперед всех выкатил Хумли Скала.
   Едва ступили внутрь, полумрак обдал лица, сощурил глаза. Не вязкий и густой -- россыпью. К лицам не клеился, а больше накрапывал, смазывая черты обозримого. Первый проход выдался не широк -- трое едва проходили, не задевая друг друга. Половицы охали под ногами, до потолка же было не добраться взором -- таял в мареве. За первым -- второй поворот. Дальше -- третий, еще уже. Гости угадали: путь не прямой. Поворачивал: уводил то влево, то вправо. Шли под отзвуки своих шагов, гадая о разном. Темен казался Коловод. Так темен и глубок, как сама душа человека. Об этом вдруг помыслили побратимы. И вдруг -- очутились в просторном зале.
   Тут всюду вилась резьба по стенам -- выпуклости, объемы, грани, впадины. Подобранные по уму, они являли образы волнующие, даже будоражащие. Не все подлавливалось оком. Не все считывалось мыслью. Но это не было важно. Сцепление птичьих крыл и женских ликов, чешуйчатых рыбин и дыбящихся коней будило сердце. Приобщало к Тайне. Тайна же билась под ступнями, зияла над головой, дышала в лад с людьми. Здесь ей жило все.
   - Просвети нас, досточтимая, - негромко, но внятно испросил Бови Скальд у провожатой. - Кто и когда отстроил этот Лабиринт?
   - Его наказал справить еще князь Сокол, дабы сберечь наследие Севера, - отвечала Лебедица. - От лишних взоров, зверей, непогоды и губительного гнета лет, что на всем оставляет следы.
   - Древние камни града Светича? - любопытствовал Скальд, смелея.
   - Не только камни, - уклончиво рекла Лебедица.
   - Понимаю, - согласился Бови, словно говоря сам с собой. - Письмена, реликвии славных вождей...
   - И что, надежно это укрывище? - уточнил Энунд.
   - До сей поры нас не подводило, - серьезно молвила Лебедица. - Коло -- обережная фигура. Оно умеет оградить даже от зловредных духов, которым подручно двигаться лишь вперед и назад. Также Коло стирает грань времен -- исток и завершение. Здесь их нет. Под сводами Коловода только вековечное течение.
   Другой крупный зал заставил примолкнуть зашедшихся перешептываниями побратимов. Повылезали звуки. Не шорохи, не скрипы -- голоса. Сперва будто бы мнилось -- наговоры. Нет, запевы. Мужские, женские, детские. Каждый тянул на свой лад. Разобраться в этом было не просто. Валом надвинулись звуки-мотивы, обдали с головы до пят.
   - Видать, мы в Зале Песен, - смекнул Людогост.
   - Так и есть, - утвердила Лебедица.
   - Кто ж тут поет? - удивился Рогдай
   - Вещуны и вещуньи, живущие в древесах, из которых сложен этот зал, - объяснила Лебедица. - Когда-то пращуры срубили их в особом месте -- в роще у Красного Озера. Там все дерви голосистые.
   Гости острова слушали песни. Их изгибы и изломы, взлеты и нисхождения. Оценивали глубину льющихся ручьями вещаний. Все были глубоки. Во всех укрыта бездонная суть. Но долго внимать песням балок, бревен и плах побратимы не сумели. Упросили Лебедицу вести дальше.
   Вновь ходы. Вроде даже светлее -- стали видны на стенах висящие щиты и лосиные рога. И вот -- новый зал. Да такой громадный, будто озеро без берегов. Однако радость простора сменилась страхом. Острый запах зверя кольнул ноздри.
   - Зал Зверей? - понял Бови Скальд, первым опознав притаившихся вокруг волков, барсов, рысей и совсем неведомых хищников.
   - Вас они не тронут, - провожатая не сдержала шага. - Все звери приучены слушать Щуров и их подручных.
   Веяло силой, едва укрощаемой присутствием Лебедицы, первородной мощью хозяев северных лесов. Дыхание зверей шевелило волосы людей, обдавало паром кожу. Не возникло сомнений, что если бы была нужда -- хищники ринулись бы как один, в яростном натиске растерзав пришлых. Любава в поиске поддержки потянулась к Рогдаю.
   Но вот Зал Зверей остался позади и гости перевели дух. Долгий-долгий ход увел куда-то вниз. Третий зал тоже встретил запахом. Только это был запах цветов -- душистой пыльцы неисчислимых растений, уносящих ум по волнам грез. Здесь хотелось быть. Мир сладкого нектара поглотил все -- сделался единственным настоящим.
   Сначала гости распознавали ароматы многоцветья, вычленяли одни из других. Недолго. Необъятность духа цветов и их струящий сок закружили хмельным дурманом. Как же быстро увлекла в неведомый край река чарующих благоуханий! Ни стен больше, ни свода, ни пола. Бездна...
   Стали будто подмечать или осязать другое. Не глазами и ушами -- сердцем. Гости острова шли указанным им путем. А путь этот всколыхнул гладь почти забытого истока. Показалось, что стоят на площади большого города, залитой солнцем. Глыбы резных изваяний, скаты причудливых крыш, башни и маяк венчали пространство стройным рядом. В небе же мелькали силуэты крупных птиц: не пернатых -- деревянных, созданных и управляемых людьми. Ближе к окоему колыхались кущи плодовых садов и ослепительно лучились белым светом шлемовидные камни.
   - Первые несколько растений привезены жрецом Филином в глиняных горшках, - слова Лебедицы отделили прошлое от настоящего. - Они из Светич-града: Яр-цвет, Лелина трава, Летуница. Прижились у нас. Прочие собраны с ближних островов.
   За Залом Цветов спустились еще ниже. Тут пол, свод и стены крепил крупный камень -- выпуклые валуны держали тесный строй. Их освещали факелы и светильники, горящие на земляном масле. Похоже было, что зашли в подводный грот. Побратимы отчетливо слышали шум моря. Голос Пашни Вод, ставший родным даже для Любавы и Рогдая, невозможно было спутать ни с чем.
   - Коловод -- долгий путь к себе, - Лебедица влекла все дальше, еще дальше. - Очищение души перед встречей с Правдой Небес.
   Она встала, когда свет потоком облил людей с головы до пят. Гости поняли -- они в главном и потаенном уделе Коловода. Тут восседали Щуры четырьмя увесистыми фигурами. Позади -- простиралась картина, глубоко резанная в плоти серого камня. Гости видели Мир-гору, восстающую из небытия. Видели Мир-древо, упиравшееся богатырской маковицей в небесную твердь. На их фоне зыбко скользили грани храмов и крепостей, крапины звезд и фигурки хохлатых птиц с длинными шеями. Величие, дыхание, трепет исконного были явлены гостям зала.
   Под стать творениям из камня смотрелись и вещие мужи на стольцах. Источали неколебимый покой. Только в отличие от изваяний, в груди сидящих бились сердца -- обширные, как острова, цветущие, как сады, теплые, как светило. От биения этих сердец рождались дела -- поворачивалась колесом повозки вся жизнь Беловежья.
   Кланяясь Щуром до пола, гости думали о том, что никогда прежде не встречали столь больших людей. Больших не телом, но Духом, Разумом. Только были ли сидящие сивобородые старцы людьми? Они вмещали все: день и ночь, рождение и смерть, солнце и луну, вдох и выдох Всемирья. Чудилось, в отблеске тени каждого из них без помех могло поселиться целое племя.
   - Нет нужды в словах, - уведомила гостей Лебедица. - Не сотрясайте воздух. Щуры видят каждую мысль. И вы можете вести с ними разговор на этом языке -- внутри себя.
   Побратимы поняли. Напрягшись вначале, быстро оттаяли. Уловили вольную дорогу, которую стелили их уму старейшины Белого Острова. Каждый из гостей мог спрашивать, мог получать ответ. Все звучало в сердце каплями дождевых струй.
   Любава говорила о переселенцах. Просила угла в краю отпрысков князя Сокола. Распахнув сердце, повествовала о пережитых невзгодах. Не жалобилась, не сетовала на судьбу -- лишь изливала тревогу о женщинах и детях, узнавших войну и тяготы морской дороги. Ей внимали терпеливо. Обещали заботу и защиту. Начав с чувством, с пылом, Любава выдохнула, встретив теплый отклик. Умерила порыв, ободренная благожелательными улыбками Щуров.
   Бови просил отдохновения. Сам только вдруг уловил, сколь сильно изменился. Тяга к познанию еще жила в сердце, к свершениям -- иссякла. Свершения Скальд видел в другом для себя. Хотел слагать песни и стихи, увековечить для будущего все пережитое. Делу созерцания плодов былого Белый Остров подходил безупречно. Родил в душе почву покоя, возжигал светоч блаженной ясности. Щуры не препятствовали. Но -- указывали, что и в Беловежье предстоит сослужить свою службу. Бови звали в круг ближников-радетелей Коловода.
   Энунд не знал, о чем спрашивать и чего просить. Аж неловко стало за себя. Прорвались было утаенные думы о Любаве, но он заглушил их нажимом воли. Странствие щедро одарило яркими впечатлениями, опытом будоражащих открытий и боевых схваток. Хотелось ли чего-то еще? Пожалуй. Раздвоенная Секира не был свободен от желания славы. Снискать признание среди людей, вот для чего он готов был жить дальше. Не для себя -- для семьи, рода. Во имя гордых предков. Сын Торна Белого должен был обелить имя отца, заставив вновь звучать его средь земель и вод Скании.
   Рогдай негаданно для себя возжелал примкнуть к общине Беловежья. Здесь сразу и без сомнений узрел новый дом. Отказа не было. Щуры одобрили волю мерянина. Намекнули даже, что впереди его ждет стезя жреца -- служителя Белых Богов. Удостоверили раскрытие вещего ока и понимание зерен вещей, случившееся в странствии.
   Хумли и Гудред отчитались о справно исполненном долге. Они свершили предписанное жрецами Руй-острова. Ныне желали возвратиться назад, дабы воплотить давнюю клятву. Закон мести Сбыславу Кривскому звучал в их сердцах, требовал крови. И голос этот было не заглушить ничем. Щуры не возразили. Сказали лишь, что побратимов ждет впереди большая битва.
   Людогост и Мстивой толковали со Щурами о судьбе Архоны, Руян-острова и всего побережья Варяжского Моря. Судили о том, как отладить уклад жизни, уберечь потомков от грозы невзгод и тлена недоли. Невеселые то были речи. Щуры остерегали состязаться с гнетом времен. Вещали о лепте, что надлежало оставить сынам Святовида будущему. Учили, как направить наследников к свету вышней Правды.
   Гости говорили с вещими мужами одновременно. Но тем не доставляло труда внимать и отвечать каждому. Когда собрались уже уходить, в памяти Энунда колыхнулось важное. Спросил, как быть с Юббе и Старкадом -- горе-побратимами, едва не ставшими всем врагами. Щуры не дали прямого ответа. Наказали искать его самому -- в душе. Энунд нашел почти сразу, лишь только умерил чувства. Фризу и дану не было угла на Белом Острове. Не про них была отчина Соколиных потомков. Оба ревностно тянулись к славе, к подвигам, к признанию среди людей. Почти как он -- но не во имя рода, а для себя. Из тщеславия. Энунд даже помыслил, что обоих можно простить, вернуть утраченное доверие и дружбу. Щуры благожелательно прикрыли веки.
   Пресытившись плодородным, как спелая нива, общением, гости и хозяева достигли успокоения сердца. Лебедица вывела побратимов из Коловода, когда солнце пошло на убыль. Все заслужили отдых в общинных жилищах.
   Старкад и Юббе ждали возвращения товарищей, закрытые на засов в подклетье.
   - Ну? - мрачно вопросил Старкад, не предвидя для себя ничего хорошего. - К чему нас приговорили?
   - Вы приговорили себя сами, - повестил Энунд. - На острове вам не быть. Я возвращаюсь обратно, и увожу вас с собой. Но упаси вас Один умыслить что-то худое за моей спиной!
   Юббе загадочно усмехнулся. Он явно ждал куда более сурового наказания. Будет повод поразмыслить о превратностях судьбы...
   В гостевом доме на побратимов с расспросами насел Эстейн Ясень.
   - Какие они, повелители острова? - сын конунга даже раскраснелся от волнения.
   Бови на миг задумался, сложив губы в полуулыбку:
   - Сам не знаю. Мы видели тех, кто подобен нам -- сложением из костей и плоти, белизной кожи, дыханием и блеском глаз. На вид -- люди. Но то лишь обличье.
   - Это как? - наморщился Руж. - Ты уж объясни нам. Сделай одолжение!
   - Как объяснить... - Бови повел плечами. - За телесным обличьем Щуров иное. Омут мудрости без дна и краев. Колодец истины, который утоляет жажду, но не дает полного насыщения.
   - Ты описываешь нам полубогов, - усмехнулся Бразд.
   - Скажу еще, - продолжил Бови. - Щуры Беловежья -- воплощение самого Закона, ряда жизни. Нетленное кроется за плотским и конечным. Так видели мои глаза. Так поняло мое сердце. Двигаясь в реке времен, Щуры не ведают пределов. В каждом своем вдохе они едины с Богами, воплощая их волю одним своим присутствием. Быть подле таких людей, вкушая нектар Знания, лучшее, что есть под солнцем.
   - Ты хочешь остаться на острове? - вздрогнул Энунд.
   - Да, - прикрыл веки Скальд.
   - Ну а ты, сын конунга, что скажешь? - Раздвоенная Секира повернулся к Эстейну.
   Юноша сник.
   - Не знаю. Очень много всего было за последнее время. Дай мне прийти в себя! Я будто попал в обитель Асов, пройдя дороги всех девяти миров. И мне кажется чудом, что я все еще жив. Или все мы уже превратились в альвов?
   - Не бойся, парень, - Хумли хлопнул его по спине. - Живая кровь струит в наших жилах. Наш путь в Мидгарде еще не завершен! Будем же набираться сил перед новыми подвигами.
   Из всех гостей Белого Острова только Любава, пожалуй, меньше всего думала о покое и отдохновении. С неуемным упорством она занималась обустройством переселенцев. Воодушевленные порывом княжны, ей помогали Рогдай и Энунд. Попутно они изучали остров, и сказы Архонских жрецов оживали перед их взором. Лесистые горы, прозрачные озера и боры, помнящие князя Сокола и жреца Филина, являли себя в красках и звуках. Питали ум побратимов образами, перекатывающими мысли. Течение жизни вокруг меняло жизнь внутри. Широкое, неизмеренное, оно расширяло душу, отрывало от тесноты привычных взглядов.
   Потомки первоселов Белого Острова разрослись не жидкою общиной. Крепость справили, утвердили дома, башни-вышки. Имелись у них и свои лодьи, подобные кочам, для рыбного промысла. Освоили беловежцы и соседние острова, но там не зажились, оставив лишь времянки и заимки. Тут прояснилось и дело с инородцами. Некогда они сидели на Соленом Острове, что от Беловежья лежит на длину тридцати морских верст. Но болезни выкосили род. Уцелевших спасли беловежские рыбари. Позволили жить при общине.
   Бови Скальда теперь почти не видели товарищи. Он проводил время с вещими мужами из Коловода. Хумли, Гудред и другие витязи днями отсыпались и отъедались, теша душу и тело после тягот дорог и готовясь к обратному пути. Энунду, Людогосту и Рогдаю дева Лебедица показывала удаленные уголки острова.
   Но вот выдался час, когда Энунд с Рогдаем остались одни на гребне Волчьей Горы, под которой колыхалось пенное море. Этого разговора ждали оба.
   - Остаешься? - голос свеона был спокоен. Он знал ответ.
   - Остаюсь. Тут мне место. Премудрые отцы указали мне на него, объяснили мое призвание. Но, не будь их, я и сам пришел бы к тому же. Я ведь не воин, - мерянин повернулся лицом к Энунду, чтобы видеть его глаза. - Так и не стал им, сколь не старался. Сердце глухо к зову битв, к всполохам славы. Почто мне это? Иного хочу.
   Раздвоенная Секира кивнул с пониманием. Стая крикливых чаек с воды взмыла в небо.
   - Ты же сам чуешь? - воодушевился Рогдай. - Тут душа мира распахнута настежь. Нам распахнута, людям! Токи земляных жил звучат под ногами. Напевы вечности отворяют ум. А народ какой чистый? Точно младенцы. Ни вражды, ни борьбы, ни зависти. Лад во всем. В ладу с человеком даже зверь и птица. Ведь их жизнь берут лишь по большой надобности.
   - Да, да, - соглашался Энунд с легкой улыбкой. - Все так. А я вот, напротив, пытался стать служителем богов. Постигал премудрости древних, размышлял о путях нетленных, утаенных. Это увлекало. Будто шел по стопам Всеотца... Но нет! Это не стало моей стезей. Себя не обмануть. Я -- воин, - отмолвил четко и звучно. - И буду им до последнего вздоха. Получается: ни ты, ни я не властны поменять свою породу?
   - Властны, - оспорил Рогдай. - Но к чему? Боги указали нам стезю -- тебе, мне. По ней нужно пройти достойно, оставив след в делах и потомках. Не пытаться менять себя -- из прихоти, из упрямства.
   Энунд чуть качнул головой, соглашаясь.
   - Ты хотел еще спросить про Любаву? - мерянин шевельнулся.
   - Правда, - признался Энунд. - Она теперь с тобой?
   Рогдай утвердил глазами.
   - Что ж... - Раздвоенная Секира повел плечом. - В этом -- судьба. Твоя, ее.
   - Ты не оспоришь это? - мерянин пытал товарища глубоким взглядом. - Она согласна стать мне женой.
   - Княжна сделала свой выбор. Воля богов явлена. Да и я все одно не остался бы в Беловежье. Имя Энунда, сына Торна Белого, должны узнать среди морей. Я сохраню по себе добрую память. Хочу стать вождем, конунгом у свеонов.
   - Выходит, каждый получил свое? - очи Рогдая потеплели.
   - Выходит так, брат, - столь же тепло отвечал Энунд. - Удачи тебе во всем, что задумал. И счастья с ...ней. Меня же уже зовут песни Пашни Вод, а уши слышат звон стали. Свое я возьму сам. Ведь я исполнил долг -- перед тобой, перед Любавой, перед жрецами Архоны. Перед собой, - прибавил, помолчав. - Дальше -- только моя дорога. Боги поведут меня по ней к моей звезде.
   - Удачи и тебе, брат, - Рогдай сделал к нему шаг и товарищи обнялись.
   Волны крепли, колотясь грудью о каменистую твердь. Два человека теперь безмолвно стояли на ее краю, связанные одной мыслью. Здесь исчерпалось былое -- до дна, без остатка. Здесь зародилось новое. То, что еще должно было найти себя под небом мира, превратившись в плоды деяний.
   Глава 26. Тучи над Полями.
   Дымы с заставы Родень завидели на рассвете. В Кий-граде занялась тревога: ворог перешел кон полянской земли! Колотили в била, окликали дозоры на вежах. На Подоле купчины закрывали лавки, лодейщикам не было отбоя от посадских, спешащих сплавиться поближе к Горам. Но воевода и тысяцкие держали порядок твердой рукой.
   Ратный Стан Кован устроил в урочище Угорское на берегу Почайны, собрав там скупью полки гридинов и сторонников.
   - Саранчей посыпала коварина, - сердито бурчал Богдан, теребя пальцами яблоко меча. - Поди, не терпится кровушки нашей испить. Дорвались сыроядцы, аки волчары до овчарни... Токмо кукиш им будет, а не полон и добыча!
   - Прелют не оплошал, - заметил Великий Кован, прищуриваясь. - Пощипал чуток сторожу Овадову и за собой тянет. На Валах ковары зубы себе обломают. Что ж, братцы, настал великий час! Скоро уже встретим недруга всей нашей мощью!
   - Взгляни, княже! - встрепенулся Бьорн. - Со Стугны дымы. И с Трубежа!
   - Обкладывают со всех концов... - Богдан скрипнул зубами. - Не кулаком садят в лоб, а, когтища растопыривши, задавить хотят мертвой ухваткой.
   - Так воеводы у Итиль-кована умелые, - невесело ухмыльнулся Бьорн.
   Скоро появились вестники. Первый посыльный, мокрый от пота и с поцарапанной щекой, прилетел с укрепа Сквира.
   - Холодного сбитня ему дайте! - распорядился Кован. - Ну, говори, друже, как там?
   Вестник вывалился из седла. Его подхватили дружинные.
   - Наши с басурманами уж бьются смертным боем. Стоим покуда, наш верх.
   - Кто против вас? - справился Кован. - Какие стяги?
   - Буртасы. Злющие, аки аспиды. Грают да валом валят.
   С заката, с укрепа Червленый, прибыло сразу трое вершников. Приглядевшись, Кован и его ближники увидали, что один повязан хомутами, а на голове мешок -- полонянин.
   - Гостинец тебя, княже, везем! - издалече прокричал полянский десятник Журило. - Гляди, какого фазана подбили! Сей сквернавец, видать, знатный вой именитого роду.
   - С кем копья ломите? - спросил Богдан.
   - Тороки Червленый хотят порезать. Токмо не привычные они, песьи дети, такие заграды брать. То тебе не с коня сабелькой рубить. Мы многих стрелами положили. Ноне -- сечемся на палисадах. Жижлецами ползет на них окаянное племя... Этот дюже прыткий был, без ума на пики прыгал. Так Безтуж его шалыгой приголубил.
   - А ну, покажите его! - Кован кивнул в сторону пленника.
   С того сняли мешок. Бешено сверкнули желтые глаза-щели на темноватом, лоснящемся лице. Стянутая в узел косица свесилась на бок.
   - Покушалась лиса ощипать гуся, да сама оказалась ощипанной волком, - похвалился Журило.
   Торок зыркнул на него с ненавистью, сплюнул себе под ноги распухшими губами и -- запачкался красным.
   - Имя! - потребовал Великий Кован.
   Полонянин молчал.
   - Дозволь, княже! - попросил Журило. - У меня споро развяжет язык. Горлицей запоет.
   - Не до забав нынче, - отказал Кован. - В поруб! Вон, еще кто-то скачет...
   Вестник явился с приречного укрепа Калита.
   - Худо, князь! - выдохнул он, сползая с седла. У кольчуги был прорван бок, рассечен рукав. - Не выдюжим. Вели вести подмогу к Калите. Того гляди, опрокинут нас басурмане!
   Кован на миг задумался. Видел, как волнение теснит грудь соратников. Как трудно сдержать пожар крови, готовой излиться ярью перед тенью хищных вражьих крыл. Главное -- не терять головы. Тогда все пойдет по замысленному. Ох и тяжка ноша... Но надобно сладить. Оборить многожильного супротивника, кормящегося болью и невзгодами народов.
   Смахнув пелену с глаз, Кован бросил отрывисто:
   - Богдан! Отряди сотню Драги к калитовским. Держать укреп!
   Костры горели по всему стану. Вои ждали, опираясь на ратовища копий. Безмолвно. Стояли стоймя, как стройный сосновник. Смиряли нетерпение. Лошади подсапывали, перебирали ногами. Тоже ждали, как все. Порывы и желания ныне были тщетны. Все решал разум. А во второй черед -- воля. Разум и воля того, кто стоял над людьми, над лошадьми, над крепостями.
   Великий Кован попытался дотянуться взором до порубежья Валов. Далеко. Не увидеть глазом. Лишь мысль достанет, передаст сердцу отклик. Другие глаза сейчас служат его разуму, другие ноги, другие голоса. Покуда -- довольно того. Покуда -- все, как мнилось ему в его замышлении.
   Находники, разогнавшись весенним паводком, осели пред твердью укрепов. Не прорваться нахвальщикам, не просочиться сквозь загодя возведенные стены из земли, дерева, людского мужества. Так и томится немалая числом инородная рать без толку -- глаз видит, а зуб неймет. Не перескочит к заветным Горам по воздуху птахой, не проползет под землей червем. Каждый шаг вперед -- тяжкий труд. Кровь и пот. Пусть так и будет. Пусть истомиться схватками ворог, порастеряет пыл. А дальше -- встретится грудь в грудь с главной полянской силой...
   - А ну, воевода, потешим коней скачкой! - Кован подмигнул Богдану.
   - Куда поедем?
   - К Калите.
   Кован подманил стремянного. Тот подвел серебристо-буланого скакуна с белыми прядями в гриве, звенящего золотыми фаларами в форме Ярги. Сам поднялся в седло, отстранив взором помощников. Богдан тоже сел верхом. Чубарый скакун в желтых пятнах радостно принял воеводу-хозяина.
   - Жди нас, Бьорн! - Кован двинул коня. Двадцать гридней из ближней дружины повернули за ним.
   Ветер ластился к горячей коже, бодрил ароматами трав. Почти в двенадцати верстах встал, подперевши боком речное русло, укреп Калита. Вроде, далече от Подола. Но проворный всадник долетит до места, не успев устать -- ловким переметом. Кован и вовсе не заметил длины пути, торопясь воочию узреть пыл ратоборства.
   Посмотреть же было на что. Выпятив вперед богатырскую грудь, земляная твердыня, венчанная гребенкой тына со смотрильней, осаживала норов Итильских воев. Так крепкая хозяйская рука, сжимая хомут, охлаждает ярь упрямца жеребенка. Откос рукотворного холма был крут, труден для приступа. И все же ковары ползли к нему мурашами. Накатывали вновь и вновь, оседали вспять. Итильские стрельцы тщились запалить палисад разжигами, а позади пешцев крутились по полю комонники. Гарцевали, искрясь бронями, шелестя стягами и перьями на шеломах.
   Спешившись, Кован прошагал к смотрильне, чтоб видеть лучше. Следом подался Богдан.
   - Ясы, - распознал воевода по высоким шишакам с бармицами и назатыльнями, по белым султанам, долгим кольчугам и тулам с рисунками соколов. - Резвецы попрыгучие...
   - Эй, поляне! - боевым рогом долетел зов наездника в лиловом мятеле, наличник шлема и доспех которого блистали позолотой. - Не надоело мышами в норе тихориться? Я слышал, среди вас есть настоящие воины. Или брешет молва?
   - А ты сам-то кем будешь, селезень пестрокрылый? - ответили с тына. - Назовись!
   - Я -- Наор-тархан, сын Агиша. Багатур аланского рода. Вызываю на честный поединок любого из вас! Если никто не выйдет, то буду знать, что перевелись витязи в краю Полей. Позор вам и презрение.
   Богдан от этих слов налился кровью до корней волос. Великий Кован удержал его за плечо:
   - Остынь, друг. Не твоя эта схватка. Пусть молодые себя покажут.
   - Я слышал про Наора, - возразил воевода. - Се -- матерый поединщик и дюжий богатырь. Кто ж его переможет?
   - Я выйду супротив аланина! - вызвался ратник из числа защитников укрепа. - Гордеем меня звать, а батюшка мой Злат.
   - Дайте хлопцу коня! - распорядился Кован, оценив взором широкого костью полянина, которому, казалось, была тесна кольчуга. Курносый, с шалыми глазами и еще мягкими, как лебяжий пух, светлыми усами, малый рвался в бой.
   - Пущай Первуша возьмет, - подсказал один из дружинных. - Токмо он такого увальня вывезет.
   Привели высокого в холке гнедого, одетого в медную сбрую. Гордей похлопал его по шее.
   - Не оплошай, паря, - упросил сотник заставы-укрепа. - Гляди, чтоб не свалил тебя аланин. Биться копье на копье они горазды. Вот коль до булата дойдет -- может и поломаешь его.
   - Дядька Озем! - обиделся ратник. - Не срами ты меня. Что я, малосильный? Хохлатому чибису этому крылья не ощиплю?
   Под дубовой башенкой смотрильни -- сход-мосток. От него к увозу холма -- тропка, которой может спуститься конь. Ей и стронулся полянский поединщик, позвякивая броней. Шаг к шагу ставил крепкие ноги Первуш. Парень тянул за собой большое копье с широким пером-рожоном. Круглый щит, обитый литыми бляхами, гудел как чугунный котел, толкаясь о бедро.
   Внизу ковары раздались широко. Клинки вернулись в ножны, стрелы -- затихли до поры в тулах-саадаках. Ратный закон, единый для любого рода-племени, давал поприще честного боя, в который не мог вмешаться никто. Железный спор противоборцев был делом двоих -- до победы и смерти.
   Гордей огляделся. Просторно. Есть где разгуляться и коню, и всаднику. Неспешно выехал на пустырь, искоса целясь глазами в соперника. Свысока глядит аланин. Уверен в себе. Конь под ним поджарый, выносливый. Обряжен в железную чешую, что и хозяин. На голове -- малиновый бунчук.
   Не было криков, сигналов. И все же, комонники разом сорвались навстречь, будто повинуясь незримому знаку. Бывалый воитель Наор в последний миг повернул угол руки при сшибке. Вдарил копьем с мохнатым темляком, увернувшись от удара полянина. Непривычно ударил: не то снизу, не то сбоку. Гордей был начеку, а все же пропустил выпад. Только щит разлетелся на куски. Так и откинулся ратник назад, выронив пику под охи сородичей и смешки ясов. Первуш протащил его далеко вперед.
   Но парень не выпал из седла. Оклемался быстро, подхватил поводья и повернул коня. Рука уже тянула меч. Наор хмыкнул. Больше из похвальбы, чем из чести к врагу, отбросил свое копье. Сверкнул полотном сабли, принимая вызов на рубку.
   Съехались вновь. Сшиблись и -- закружили на месте, наседая друг на друга. Злобилось железо -- лязгало, охало, скрипело, будто живое. Аж искры сыпали во все стороны. Наор-тархан понял, что оплошал. Даже щит не дал ему превосходства -- Гордей развалил его за два взмаха тяжелой богатырской руки.
   Сперва аланин шустрил. Желал зацепить полянский клинок, поймать на саблю, чтоб найти брешь. Не вышло. Тщился посечь лицо супротивника, вытолкнуть из седла -- тоже пустое. Точно на гору натолкнулся иль вековой дуб -- не гнется, не ломается. Зазубрилась сабля, не выдержала долгого спора с полянским булатом. Еще пару сшибок и -- раскрошилась вовсе. Наор дернул руку к седлу -- за топором. Не поспел. Смерть пришла в долю мига -- меч богатыря развалил голову яса напополам вместе со шлемом.
   Взревел-заплакал степной конь. Поволок мертвое тело, цепляя за ковыль. Гордей же вернулся на вал победителем.
   - Славный бой, - похвалил его Великий Кован. - Не посрамил ты чести полянской. Покуда есть такие витязи на наших рубежах -- никакой ворог не страшен Кий-граду. Исполать тебе, Гордей, сын Злата!
   - Да что там, князь-отец, - парень снял шелом и отер со лба катящий ручьем пот. - За правду ведь бился. За предков, за богов. Аланин сей у басурман главатарем величался. Тепереча небось сникнут сыроядцы.
   Боевые соратники тоже в голос честили Гордея. Сын Злата не ошибся. Лишившись вожака, ясы охладели к затее взять укреп.
   - Ну что, княже, доволен ли прогулкой? - ощерился Богдан. В глазах воеводы плясали веселые огоньки.
   - Изрядно, - утвердил Кован. - Поворачивай коня к Угору! Любой успех сердце греет. Токмо рано нам ликовать. Главные сечи впереди и потрудиться всем нам предстоит крепко.
   Бои на Змиевых Валах продлились до вечера. Но как не швыряли на приступ полки воеводы Итиля, нигде не довелось им расшатать и продавить полянскую рать. На заре ратоборство воспряло с новой силой. К коварам подошла подмога.
   - Князь! - после завтрака Великого Кована отыскал Бьорн. - Ты должен знать. Полонянин заговорил. Тот торок, которого с Червленого приволокли.
   - Ну? - Кован поднял брови и -- окаменел, уперевшись в потерянный, смурной лик своего ближника. Глаза Бьорна тонули в бездонном омуте печали. - Заговорил? И речи его отняли покой твоей души...
   - Ратные не солгали тебе -- то знатный багатур, один из ханских сынков. Сперва дыбился и грозился. Потом скис. Верно, обида взяла, что свои не выручили в схватке.
   - Что же сказал торок?
   - Две тьмы воев исполчил кован Итиля против нас. Но не в том беда... - Бьорн запнулся. - Верховодит коварской ратью Зоран, сын Гора.
   Великий Кован замер.
   - Как? - спросил надрывно, грудь сильно сдавило.
   - Зоран -- эльтебер кована Овадия, - удостоверил Бьорн громко. - И это он привел в Поля недруга. Что с тобой, князь?
   Кован вдруг обмяк. Бьорн подхватил его за пояс.
   - В ногах слабость... Умаялся видно от хлопот.
   - Скамью князю! - приказал Богдан.
   Великого Кована усадили на дубовую лавицу, придержали за плечи. Дышал он трудно. Тусклый взор упал долу.
   - Боги подчас жестоки, - сказал рядом кто-то из старых кметов. Вроде бы Извор.
   Богдан перевел речь на иное:
   - Коли не брешет торок, собачий выродок, то дело наше худое. Зоран не дурень, сыщет проход в кольце Валов. Это басурман можно за нос водить...
   Бьорн вздрогнул. Еще не привык, что о недавнем друге говорили, как о враге. Теплый воздух будто наполнило хладом.
   Ближники и оружники полянского князя, окружившие его кольцом на взлобье холма, разом сгорбились, придавленные кручиной. Помыслили об одном. Чужак не знал, как одолеть древние заставы. Свой -- ведал. Не по мере человеческой было возродить всюду кольца-заслоны праотцов. Оставались слабые места. И там, без облежания, без большой крови, мог просочиться супротивник.
   - Мы судили, что перемыслили коваров, сковав по рукам укрепами, - с горечью заговорил вновь Кован. - Вышло ж -- иначе. Ковары перемыслили нас! Вы поняли, други? - он воззвал к соратникам с надломом. - Зоран отвел нам глаза! Обхитрил передовыми гриднями, а сам уж поспешает с лучшей дружиной, чтоб клюнуть нас в спину. Так-то...
   Застонали от этих слов полянские мужи.
   - Позовите Искру! - Кован точно пробудился. Вмиг нашлось решение.
   С другого конца Ратного Стана явилась деревлянская княгиня с воеводой-родичем Гневоном и своими оружниками. Обряжены просто, по-деревски. Она -- в шелом с трехчастной тульей, прореженный желобками, с наличьем, но без бармицы. Он -- в шишак с наушами. Оба позвякивали бронями двойного плетения, воевода нес на плече булаву.
   - Вот что, княгинюшка моя, голубушка, - Великий Кован старался говорить ласково, однако голос его дрожал. - Дурную весть тебе скажу, ты уж не обессудь...
   - О Зоране? - угадала Искра и глаза ее увлажнились.
   - О нем, - признал Кован.
   - Он с -- ними? - выделила княгиня.
   - С ними. Верней -- в голове их. Такие дела, доченька. И еще, - вывел Кован. - Зоран пойдет к нам тылами, чтобы застать врасплох. Он полезет через Буличевы Дебри близ Желянь-речки. Там нам не заслониться.
   - Я встречу его своей дружиной! - из зеленых глаза Искры сделались алыми.
   - Для того и звал тебя, родная. Но при тебе -- четыре тысячи мечей. У Зорана -- много больше. Пускай с тобой идут вятские полки. Надобно остановить ворога на восходе. А мы с Богданом -- покуда здесь. Неведомо, что еще примыслят Итильские стратигосы, - припомнил он греческое слово. - Яробуд же со Перунычами на Сухой Лыбеди -- наш запасный полк.
   Поохали деревляне, покашляли. Почтив поклоном Великого Кована, ушли за своей княгиней. А та -- метала молнии очами. Подавив бурю чувств в груди, засыпала своих резкими и краткими, как взмахи клинков, распоряжениями. Надо было не думать, заглушить сердце.
   Искра не дала втянуть себя в сечу-спор мыслей. Боялась вопросов, еще пуще -- ответов. Знала, что такие думы губят человека изнутри. Точат, будто короед древо. Сама запросишь стрелы на полях бранных. От отца ведала, что немало достойных людей сжила со свету черная изъедуха-тоска. Ведь раненная душа -- опасней ворога.
   - Что, княгиня, - девице помог Навой, воевода вятских полков: кривой ликом, но острый умом муж в летах. - Как ратиться будем с инородными? И у тебя, и у меня вершних людей мало. А коварин -- конем берет.
   - Не в этот раз, - с притаенной злобой ответила Искра. - Мы в Дебрях Итильскую кметь переймем. Не дадим выйти в поле. А в лесу наши с тобой вои -- что боги. Не будет верха для ковар.
   - Тебе видней, дочь Лега, - согласился Навой.
   Искра обвела глазами вятские ряды. Бронных кметов, как у князя Полей, тут была горсть и малая щепоть. Больше легкодоспешных иль бездоспешных вовсе. Вятичи плоть закрывали стеганной кожей да кожаными полосами, нашитыми на холстину. Ни наручей, ни ногавиц кольчужных. Щиты-кругляши из древесных плах, из камыша, по венцам обитые железными бляшками и заклепками. Мечи тоже не у всех. Заместо них -- секиры и палицы. Стягами вятским ратаям служили медвежьи и лосиные головы, набитые соломой.
   Но вятичи смотрелись воинственно. Само вылезло сравненье со сторонниками, которых повстречала княгиня на Подоле. Полянские мужики-ополченцы по всему были крупнее, весомей телесным обликом. Двужильные кожемяки, ковали, оратаи могли и подкову скрутить, и лодку в одиночку переволочь, и бычка забороть. Ан не лучились их очи Перуновым жар-цветом. В дружинный ряд каждый встал поневоле -- чтоб защитить семью и хату.
   Другое с вятицкими. Эти -- лесные хищники от первого и до последнего. Не колеблясь и удара сердца возьмут жизнь того, кто грозит им бедой -- что зверя, что человека. Люди Навоя словно кутались в тень войны, как в корзно.
   - Ты уж побереги себя, соколица, - тихонько шепнул Гневон Искре. - В сече не рвись поперед других. Ты ж нам ноне -- владычица.
   Деревский воевода был прям душой, как копье. Говорил только то, что лежало на сердце.
   - То тебе первый поход и первый бой, - добавил он, не давая княгине возразить. - Меч-то батюшкин с тобой?
   - Да вот он, вуй Гневон! - Искра отбросила край шерстяного мятеля и на треть выдвинула из ножен клинок, полыхнувший белыми бликами. - Горисвет мой. Еще тяжел руке. Но да горе не беда -- обвыкнусь!
   Воевода понимающе кивнул.
   Рать обтекала пашни. Конные впереди, сторожей. Остальные -- по их следу. Шустро шли, почти волчьим гоном. Не растягивались, не шумели оружием. В том тоже было достоинство воинов леса.
   Росчисти менялись местом с пустошами. Но и они, островки дикого средь обжитого, стояли для дела. Пастухи да пастушонки нагуливали тут свои рогатые и курчавые стада.
   Ратники оставили позади урочище Клов, бродом осилили холодную Лыбедь. Дальше посыпал кочкарник, полезли в ноги овражцы и ямины. Смотрели за передовыми, ушедшими на полверсты вперед. Не зевали, хоть понимали, что едва ли так далеко разгуляются коваре в удалом забеге. Но дело воина -- всегда ждать худого.
   Буличевы Дебри -- чернолесье, где на жирной земле густо-густо стоят дерева. Ясень соседничает с вязом, ветла с осиной. Стежек-троп вроде и немало, но лишь в одном месте пройдет верхоконный поток. На то есть дорога, прозванная Доброй. По-иному -- не протиснуть и двух вершников в ряд, ход запирают кустища, многолапная поросль. Добрая всего в сотне саженей от Желянь-речки, ужом бежит вдоль венца берега. По другую руку, если брать вширь -- обходов нет. Земляные увалы смешаны с буреломьем, да сверху утыканы свежим дубняком. К Доброй Дороге теперь гнали своих людей Навой и Искра с Гневоном. Ведали: на нее станет выводить свою долгую рать переветник Зоран. Лучшего пути к Кий-граду не сыскать.
   В лесу шли чутко. Говорили с дервями, говорили с птахами и зверем. Тихо все было. Но чело ворога вылезло ни с того -- ни с сего. Просто выскочило дуром на головных комонников Искры. Дозорников было чуть меньше дюжины, летели рысью. В скороспешной схватке -- семеро легли тут же, остальных догнали деревские стрелы. Отпускать недобитых -- себе дороже. Вои Искры лишились троих, еще одному посекли лицо.
   - Волгаре, - Гневон обошел разметавшиеся тела. Разглядел шеломы с закругленными книзу наносниками, брони из узких пластин.
   - Своих повестить мы им не дали, но все одно. Зоран скоро поймет, что скосили его сторожу. Горячие хлопцы были, удалые. Умаемся мы с такими рубиться...
   - Соберите коней! - распорядилась Искра, кивнув на чужих скакунов, что уже разбрелись меж деревьев. - Ну, как мыслишь, воевода? Пойдет на нас Зоран, спознав, что упредили его? Иль обок обползет?
   - С большой ратью по лесу не попрыгаешь. Едва ли поворотит своих. В лоб погонит, чую. Досадует, что не проскочил, а куда деться? Не он один тут ловкач. Так что -- ждать нам сечи лютой.
   Навой признал правоту Гневона. Стали готовить ратников к бою. Первый заслон встал из молоди деревской дружины. Стрельцы-молодцы осели живым тыном поперечь дороги. За рядом -- второй ряд, третий. Дальше, с отступом, смыкали щиты копьеносцы.
   - Чу, полезли! - заслышал Навой. - Гомонят, чужеяды...
   Фыркали кони. Далеко еще. Катил топот копыт. Стало ясно: грядет верхоконная лава.
   - Дюже очерствел Зоран душой, - нахмурилась Искра, склонясь к Гневону. - Нет, чтоб стрельцов заслать вперед иль повести щитоносную стену. Комонников гонит на стрелы. Не жалеет своих. Положит их животы, дабы по костям долезть до Кий-града.
   - Твоя правда, княгиня. Осилом ломит, без ума...
   Недруг близился. Доспешные вои подстегивали коней. Шишаки -- гроздьями. С полсотни шагов еще. Натянулись жилы луков.
   - Бей! - наказал Гневон. Ему вторили сотские.
   Разом охнули тетивы деревских луков. На той стороне -- крики и возня. Заверещали скакуны, люди бранились. Тут же упал второй рой стрел, потом еще. Было видно, сколь много ковар посрывало с седел. Пер литой тын людской силы, ныне -- прорехами пошел во многих местах. Но ненадолго. Скоро щели заткнули свежие вои -- чернодоспешные, с оперенными шеломами. Загустевший железный поток еще чуть поспели пощипать стрельцы, прежде чем разнесся приказ:
   - Уходить! Назад! Порубят, супостаты...
   И другой приказ:
   - В копье, братцы! В копье!
   Стена щитов выкатилась вперед, приняв в свои бреши уносящих ноги лучников. Закрылась, завесилась тесно. Поверх щитов спустились пики. Ежом обернулись деревляне и вятичи, показав вострые иглы.
   Коваре гикали. Боевой пыл ел их изнутри, моля жар исцелить влагой -- кровью-рудой. Что ж, недолго было ждать.
   - Стойте крепко -- плечо к плечу, дружцы родимые! - увещевал Гневон. - Прытью красен ворог. Вы же -- упорством. Ан расшибет вражина башку об наш живой вал...
   Ратные поняли деревского воеводу. Откликнулись же лишь мыслью. Каждый мускул напряжен. Сердце бьется громче, чем било -- так кажется. А сердце и душа спаяны намертво. Одна цель: держать удар. Как прясло крепости держит накат комля тарана.
   Морды лошадей близко. Копыта. Воям все это виделось сейчас большим, почти великанским. Точно нарастало сверху мороком. Но за мороком шла смерть. Тоже -- плечо к плечу.
   Громыхнули громы -- комонники врезались в первый ряд. Шум -- лютый. Деревляне поднатужились, чтоб оттолкнуть, да где там... Одни не поняли, как на земле очутились -- под копытами. Другим Мара закрыла очи темным платом. Прочие -- отползали. Ноги сами против воли ехали назад. А конная лава лишь прибывала, словно вода разрушая запруду. Островками в этой лаве остались горстки ратников в три-пять копий. Вокруг них колыхался коварский поток.
   И все же, долго гнать коней через людской палисад не во власти наездника. Пропоров ближние три-четыре ряда, ковары застряли. Только когда умерен первый гон, а булат вкусил крови, начинается бой настоящий. Не скороспелый наезд -- рубка. Конные думают не о том, как прокопаться глубже в людской гряде, а о том, как посечь больше чужих голов. Пешие супротивники -- не как держать рубеж, а как ссадить с лошадиных спин больше недругов на свои рожоны.
   Гудят Дебри. Ходуном ходят. Течет коварская сила горячим варом, расколовшим стенки горшка. Ее гасит другая сила -- деревская. Мешает расплескаться во всю ширь, а трещинки-раны конопатит затычками-заслонами. Студит вражий огонь.
   Вятские мужи тут как тут -- выручают соратников. Накопились полки, затвердели. Что же коварская лава? Оскудела от потерь. Выдохлась и вторая ее волна, и третья. Покатила пехота. Какого роду-племени -- не разобраться. Но защитникам Дебрей было все едино -- кого колоть и рубить. Иноплеменных от своих не отличил бы разве слепец или глупец. Не было таких под рукой Искры и Навоя.
   - Держитесь, други! - гомонил вятский воевода. - Потягнем за богов отчих, за курганы пращуров! Научим стервятину инородную уму-разуму!
   - Веселей, брате! - это уже подначивал своих Гневон под звон железа. - А ну, разгуляйся люд честной в удалой сече! Для славы, для чести! Рубись, деревляне! Ломи коварские кости!
   Чудилось -- ни конца, ни края нет брани. Лес -- не поле. Маловато простора. Когда навалило всюду мертвых и калечных -- ратоборцы увязли на месте. Либо вперед проталкиваться по телам, либо назад. Назад стронулись ковары.
   - Ужель выдюжили? - дивились деревляне, дивились вятичи.
   Однако же понимали: будь битва на равнине, не сдержали бы Итильских кметов и вдвое большей силой. Дерви пособляли, лядины. При них -- неоткуда взять коварам перевеса, сколь не кидай полков. В лесу и строй -- не строй, а об охватах с крыльев нечего и думать.
   Союзные дружины шли теперь за отползающим врагом. Переступали павших. Кто ослаб от ран -- сползал наземь, примыкая спиной к вязам и кленам. Выжимали ковар из Дебрей, кололи и тюкали вдогон.
   - Бегут басурмане, - заулыбался Гневон. - Бей их, дружцы! Пусть крепко нас помнят.
   Саженей на сто, даже больше выдавили оскудевшую Итильскую рать. Два стяга брошенных взяли. Вдруг -- зашумело и загромыхало там, куда утекал ворог. Будто там занялся бой. Что за диво? С кем могли ратиться коваре у самой реки? Или меж собой режутся?
   Насторожившись, Искра и Навой придержали охмелевшие от удачи полки. Надо было понять, что творится у недруга в тылу. Так и ряд выровнялся. Дружинные, охолонувшись, вспомнили, где чье место и кто из какой сотни. Уняли прыть.
   За битой ратью пришли к просветам, к луговине среди берез. Не отпускали ворога совсем, как ведет ловчий подраненную добычу. Тут уж всем стало ясно: сеча гудит вдали, как растревоженный улей. Так кто с кем бьется? Полянам досюда не доспеть. Искра и Гневон выдвинулись вперед, с седел выглядывая стяги и облачение неприятельских воев.
   Все верно -- коваре рубили ковар. Отступавших встречали на мечи и пики. Избивали дубинами и топорами. Ужели Зоран дал такой наказ? Кому еще...
   Шагов за сто спознали лучше. Те, что приговорили своих к смерти, отличались доспехом и знаменами. Словенской крови ратичи. Но не поляне, не варны. Иные. На щитах -- беркут, бегущий волк, Ярга-Коловрат. С ними же -- вои, подобные мерянам обличием. Не то берендеи, не то весины.
   - Не мешать! - решила Искра, остановив союзные полки. - Поглядим, что за бранный пир закатил сын Гора.
   За просветами дерев -- дрожит серебро речки. Перед ней -- лютует ратный люд. Если рядить по стягам и шеломам, выходило так: кайсогов, волгарей и буртасов избивали словене незнаемых родов. Стало быть, степных крушили лесные. Но те покуда огрызались бойко. Дух их еще не был сломлен. Кричали, что воронье, на своих каркающих языках. Видать, кликали богов в помощь.
   Дальше степные сбились в кучу. Их охватили живым серпом. Искра признала всадника на грудастом белом коне с красно-синей сбруей, что мелькал меж щитами. Не по облачению, оно было чужим -- глухой шлем с бармицей и стрелкой-наносьем, цельнолитой панцирь с наплечьями, фигурные наручи и алый мятель. Признала по стану, по движению головы. Еще по чему-то неуловимому, но родному. Не ошиблась. Всадник управлял судьбой боя.
   Коваре воют, отдавая последний вздох. Льют кровь под взмахами прямых мечей. Теряя надежду увидеть рассвет, идут в объятия Мары. Возле Зорана -- его ближники. Один долго трубит в турий рог -- предупреждает. Мол, покоритесь! Некуда бежать.
   И правда. Пододвинувшиеся деревско-вятские полки отрезали погибающим последнюю дорогу к жизни и воле. Но не к славе! Многие, избегая бесчестия, кидались грудью на словенские клинки. Другим мерянские люди разбивали головы ослопами и топорами. Редких уже вершников стаскивали крюками, брали на петлю. Так издыхали пришлые. Тяжко, больно. Не смогая терпеть безнадежность, отрекались от сопротивления.
   На глаз -- не меньше трех тысяч степных полегло средь деревьев и пней, в сырой мураве -- не зеленой давно, а багряной. Вырванным сорняком разбросались -- тут, там. Сникли стяги-бунчуки, поклонившись неизбежному. Порубанные коваре отходили к Забыть-реке, выкатив глаза и цепляя стебли каменеющими пальцами. Успех этот оплатили семь-восемь сотен Зорановых кметов, оставшихся здесь же, на лугу.
   Что же уцелевшие инородцы? Кидали сабли и щиты себе под ноги, прося пощады. Сгрудились в ком-круг, поникли завядшими цветками. Их ставили на колени, забирали оружие. Закончив с коварами, сын Гора повернул коня к строю деревлян и вятичей. Искра, Гневон и Навой выехали ему навстречь.
   - Знай, дочь Лега, - громко повестил Зоран, - и вы знайте, мужи деревлянские, мужи вятские! Ни на день, ни на час, ни на миг не предавал я своего князя и своего народа! За дела свои буду держать ответ пред Великим Кованом. А коваров привел сюда на погибель. Со мною -- отважные кметы из племен, близких нам кровью: бужане, севера, уличи, валахи, чудь. Попавшие на службу к Итиль-ковану в силу человеческого заблуждения и иных причин, они спознали свою ошибку. Отныне -- будут держать руку князя Полей во имя общих наших предков и богов. За каждого из них я ручаюсь головой. Теперь же, - он выдохнул всей грудью, - помогайте вязать полон! А павшим днесь надо воздать почести по законам их родов и племен. Готовьте костры! Пускай прах мертвых вознесется в Сваргу ради живых!
  
   Глава 27. Пред ликом вечности.
  
   - Не враз уразумел я, Великий Кован, хитрость Овада, - повествовал Зоран в Ратном Стане. - С первых моих шагов по его земле он ловко обставил меня своими соглядчиками и подсказчиками. Все будто выходило своим чередом. Но за всем стояли высокий разум и высокая воля. Я понял это потом. И Вольга -- наемный витязь, и кудесник степей Цыбир, и дева-наложница из Караван-Сарая, - он потупился под взором Искры. - Все они призваны были повернуть мое сердце. Обратить к величию и благородству Итильского владыки. Были еще многие люди... И был Овад, стремящий мыслью далеко и свободно, будоражащий речами до глубины души. Итиль-кован мудрый человек. У него есть своя честь, своя правда. Я не могу говорить о нем худо. Это его приспешники -- гиены и змеи, плетут пряжу интриг, грабят свой же народ. И пятнают имя владыки бесчестными деяниями. Но правда кована Овадия -- не моя правда. Я понял это в Итиль-граде. Для того потребовалось время... Люди там при дворе многому меня научили. На свою беду. Уже тогда я смекнул, что надо собрать округ себя дружцев-соратников. Опасный умысел, за который я мог поплатиться головой... Но мне везло. Нет! Боги вели меня. Я получил милость из рук Овада. Для того лишь, чтоб обратить сокрушающий меч против его хозяина. Добился чести стать эльтебером в походе на Кий-град и возглавить рать. Тот же Вольга Журавич помог мне в том.
   Зоран перевел дух. Ему подали корец с квасом. Отхлебнув глоток, сын Гора продолжил:
   - Я мыслил так, как мыслишь ты, Великий Кован. Брел за твоими думами, искал их след-оттиск. Зная тебя, увидел, как ты будешь боронить Поля от чужих. Шад Дула и эльтебер Байрам склоняли Овада прыгнуть на Кий-город с воды. Я отговорил. Приволок Итильскую рать к Валам. Тут она и увяла, но надобно корчевать ее без остатка. Не прогадал и с Буличевыми Дебрями, как видишь. Учел разбег твоего помышления. Потому кинул в западню изрядную часть коварских полков. Ведал, как поймать в мешок смерти, да и хотелось спытать в деле новых сподвижников. Не ведал лишь, кого встречу там... - он вновь посмотрел на Искру.
   - Что теперь? - свел брови Великий Кован.
   - Под Валами пригнездились полки Кулу, матерого лиса. Коль перечесть всю вражью силу, что сберегла животы и нонче обретается под его рукой -- тысяч восемь наберется. Этого вояку Овад отрядил вроде как приглядчиком за мной. Да токмо я изловчился и его провел.
   - Кто он таков? - уточнила Искра.
   - Ябгу племени бачанаг или беченегов, - ответствовал Зоран. - Бачанаг -- еще новый народ, но война -- его душа. На коне беченеги бьются пуще ясов. Старый Кулу заслужил славу лютого воя и ретивого вожака. Хлопотно с ним будет. Окромя беченегов у него сотни три суваров, горных стрелков. Но нынче он сгребет в охапку все отряды от укрепов. Им нельзя дать вернуться назад, за реку.
   - Истребить всех? - Кован смотрел на свои переплетенные пальцы.
   - Да. Тогда владыки Итиля едва ли возжелают впредь навязывать словенам свою волю. Сей горький урок станет им лекарством от гордости.
   Зорана слушали также Бьорн, Богдан, Прелют, Гневон, Навой. Крутили усы, шевелили скулами в раздумье.
   - Кулу и меча не сложит, и к Славутичу не повернет, верно? - мрачно, без надежды вопросил Богдан.
   Зоран подтвердил глазами.
   - Загрызет столько супротивников, сколь сможет. Его люди -- лихие и вечно гладные до крови.
   - На его лихих у нас сыщутся свои, - полыхнула очами Искра. - Перунычи! Яробуд ждет-не дождется, дабы блеснуть удалью и бранным умельством.
   Видя недоуменный взгляд Зорана, все невольно усмехнулись.
   - При случае узнаешь о них, - бросил Великий Кован. - Ноне же -- время дорого. Обскажи, как поступит беченег?
   - Победы не получил. В позоре воротиться назад -- не сможет. Будет целить обиду добычей. Обозленно терзать все, до чего дадут ему дотянуться.
   - Тем скорее надо обломать ему руки... - вскинула голову Искра.
   Опасения Зорана подтвердились быстро. Заполыхали веси вдоль всей Виты, у Буга. Недобитые ковары бесчинствовали хуже татей. Разоряли огнищанские села, грабили, резали простой люд. А уходя -- гнали с собой полон из баб и мальцов, палом выжигали дома и клети. По этим страшным следам ринулся вдогон Богдан с передней дружиной.
   - У тебя, воевода, самые гойные и спорые вершники, - напутствовал его Кован. - Надежи-вои. Да и скакуны под стать им. Ветром лети, но догони беченежину! Поймаешь лиходея -- суди судом строгим. Пусть ответ держит пред полянами, оплатив свой долг кровью.
   И Зоран, и Искра тоже просились в бой-погоню, однако же Кован им отказал.
   - Нет, други, всему свой черед. Вы свою службу сослужили, пускай ноне другие потрудятся. У Богдана это расторопнее выйдет. Ведь для всех важно, дабы скорее лад в Полях утвердился.
   Подспорьем Богдану стали Перунычи, которых Яробуд повел иным путем -- от Теремца, желая перенять недруга, ежели тот разминется с княжьми гриднями.
   Кулу всюду оставлял свои меты -- кровь и прах. Видя обугленные хибары и порубанные тела селян, дружинники свирепели от ярости. Богадан сам скрипел зубами, чуя, как поднимается в груди пожар, но не позволял ему овладеть разумом и волей.
   Теперь супротив полян и их союзников стояла не грозная рать, способная своей тенью покрыть весь Кий-град, а разбойная шайка сквернавцев. Блуждающие по полянской земле коваре вымещали злобу на всем. Жгли даже нивы и покосы.
   - Ужель не страшатся, что за все с них спросим? - дивился Прелют, подстегивая коня обок воеводы.
   - Своего хозяина это звериное отродье боится куда как шибче, - дернул плечом Богдан. - В Итиле их ждет лютая кара. Каждый знает. Воротиться к кохану без удачи -- наполнить свои дни несносимыми муками. Своим головам они уже не владыки.
   - Выходит, коли мы порешим чужеядов, так еще услугу им окажем? Подарим легкую смерть?
   - Выходит так, - признал воевода. - Оттого терять им нечего. Тешиться будут аж до последнего вздоха. А за живот свой ох как поцарапаются!
   Кулу поспешал. Наскоро шарпал по слободкам, по вескам. Гнали его, как волка, не давая продыху. Потому ковары все чаще бросали награбленное -- и меха, и узбожь. Сторожа Богдана не слезала со следа. Подчас подбирала ребятенков и девок, которых вороги оставляли в оврагах или на обочине дорог. Побитых, перепуганных до смерти, но -- живых. С малыми отрядами отсылали спасенных к Кий-граду.
   Спасая шкуру, Кулу уползал яругами, как уж, скакал косогорами, как заяц. Была бы воля -- в ручьях карасем поплыл, лишь бы улизнуть от расплаты. И вдруг, притомившись вилять хвостом, огорошил засадой.
   Вышло это в малиновом логе. Передовые ликовали. Догнали уже, почти на спину сели. Спустились в лог -- вражьи кони, сотни две, тут как тут. А ездоков нет! Поздно спохватились. С левого гребня, из-за папоротников и рогозы, злыми осами пропищали стрелы. Беченеги стрелили метко. И ведь залегли так, что никто не увидал...
   Поляне поворотили скакунов назад, заслонясь щитами. Длинные стрелы с черными хвостами и косыми срезнями-клювами кусали мясо. Такие из раны не вырвешь, только ножом резать. Застонали гридины, несколько в траву и кущи щавеля сверзились. А живы иль нет -- некогда разбирать! Прелют сам кубарем в былие улетел. Не от стрелы -- постромки лопнули на иноходце, что забился вьюном, раненный в шею. Радимича спасали соратники. Выволокли из лога.
   Беченеги кидать стрелы перестали, дали деру. И не мудрено: поверху их уж обходили Богдановы кметы. Порубили едва ли с десяток. Шустрые степняки в кожаных шлемах и башлыках прямо со склона сиганули в седла своих чубатых коньков. Те унесли хозяев-стрельцов -- только копыта засверкали.
   - Прости, воевода, - скривил Прелют и без того кривое лицо. - Оплошал! Хотели мы сняголовым всыпать на орехи, а они нас сами отпотчевали. Вон как поцапали... Накажи, коли хочешь!
   - Полно! - Богдан отмахнулся сердито. - Ловки басурмане. Ажно скворцы с веток попрыгали. Ищи, мол, ветра в поле. И скакуны у них ученые.
   Собрали павших, их было тринадцать. Помогли раненным. Кручина тучей застила взор полянских воев. Они столкнулись с непривычным врагом, как и упреждал Зоран. Мертвых беченегов разглядели въедливо. Кожа с оловянным отливом, резкие черты лица, смоляные волосы, собранные в пук. Доспехи -- из кожи. Редко -- с железными бляхами.
   - Помяните мои слова, брате, - сомкнув брови, Богдан покусывал губу. - С этими нечестивцами доведется переведаться еще не раз. Не нам, так нашим детям. Сакму в Поля они протоптали. Кровавую...
   К погоне вернулись, как погребли товарищей. Жаль время было упущено. Кулу убежал быстроногим оленем. Пришлось вновь падать на его след. Порыскав по заливным лугам и по долам, пошерстив по околкам и дубнякам -- нашли. Найдя -- остолбенели. Даже старые кметы, навидавшиеся за жизнь всякого, замерли в ледяном ознобе. На вытоптанной пустоши, у кривой ивы, раскидались тела -- поруганные, посеченные. Но главное -- из голов полонян Кулу сложил курган в сторонке.
   - Клянусь Перуном, не оставлю жизни никому из этих выпоротков! - почернел ликом воевода. Руки его дрожали.
   Чуть позже поняли причину зверства ковар. Уходя за солнцем, но не зная мест, степные ткнулись в Крыжневы болота. Непролазные топи волочились без края. Кулу сам себя поймал в ловушку -- не обойти, не поворотить назад. От бессилия сорвал злобу на пленных.
   Поляне отличили басурман скоро. Видать, сунулись в зыбуны и потопили сколько-то людей и коней. Толкались теперь возле дебрей осокаря, выли в голос. И ждали неминучей сечи. Вороны уж подобрались ближе, оседлав лохматые кочки. Чуяли кровь. Судьба сама покарала Кулу, забрав все дороги-стежки кроме одной -- мостить ход своим по костям чужих. Железом прокопать тропу к завтрашнему дню в сумраке боли и смерти.
   Богдан еще на ходу ровнял дружинных. Сберегая холодный ум, изучал жесткое, дерновое поле, где предстояло биться. А мысль сама стремила в соколином полете, искала, как лучше подрядиться к сече.
   Завидев полянскую рать, коваре заворочались. Потекли конные, раздаваясь в стороны. Перебежками засеменили пешие, чтоб скорей занять места, указанные вожаками. Голосистые дудки вели уши степных воев, взлетающие бунчуки -- глаза. Обтекался кругло, уплотнялся объемно ратный ряд.
   Поляне легко выделили лучшую силу ворога -- синедоспешников, откативших в середину. С ними -- могуты в посеребренных бронях, в шеломах с личинами до подбородка, увитых цветастыми перьями неизвестной заморской птицы. Ковары правили строй, отмеряли края. Верхоконные поджимали пеших, вставая удобнее для себя. На полян таращились теперь рыбьими очами пупыри щитов с желтыми, черными, белыми полями. Большим дикобразом обернулась рать Кулу, распялив пики.
   Все же степные не перекатывались улитами, а шустрили мурашами. Так виделось Богдану. Была у них сноровка. Было и умение. Считать на глаз -- под семь тысяч кмети собралось у стремени Кулу. Средь них вершних -- две трети.
   Воевода Полей вел шесть тысяч гридней -- в половину комонников, в половину пешцев. Тысяцкие и сотские тоже ладили строй, выправляя в литую стену. Смыкались щиты, опускались копья, стрелы ложились на крученные жилы луков.
   Если бы кто-то глядел с высоты, то узрел бы не два воинства, а двух птиц -- оттянувших крылы, отодвинувших хвосты, грозящих смертоопасными клювами. Коварско-беченежская -- вран-падальщик, которого загнали в гибельную топь. Смрадный духом, черный сердцем. И -- обреченный. Полянская птица -- яркоокий сокол, алчущий крови обидчика и видящий его добычей.
   И правда: не страшась крепи полков Кулу, блеска их железа, прыти коней, грозы премногих стрел, гридни Полей считали коваров уже мертвечиной. Загодя облекли для себя тенью былого, заклеймили знаком истребленных.
   Степные дудки выдували воздух. Сигнал -- вперед! Оттолкнуться спиной и пятками от болотин, пробить себе колею к жизни! В разгон тек конный поток. Не мертвяки пока -- несутся лавой.
   Ответом-вызовом пропели турьи рога полян. Тоже рванули вперед бронные ездоки. Оттолкнулись не от зыбунов мавок-лоскутих, не от навных трясин -- от пашен, нив отчизны, от стен дальних градов и от памяти предков.
   Бой зачинался в воздухе. Сшиблись стаи стрел. Забились друг об друга, будто совсем тесно в вышине, не разминуться без встречи. Снизу они -- как черные тучи. А опадают сверху, точно ливень. Тоже черный и -- нещадный. Продираются сквозь супротивные теснины стрелы ковар, стрелы полян. Ломаются трухой. Теперь не достать им жарких тел людей, лошадиных спин. Те же, что находят просвет -- гнут хищный зуб к земле.
   Ратный поток обдало железом. Задождило. И там, и тут летели с седел всадники. Те, которых не задевало -- не сбавляли хода. Лишь заслоняли головы щитами, тулова ложили почти на лошадиные шеи. Досадно было тем, кто терял коня, оказываясь на траве. Утратить место в ратном ряду -- горе! Кровь кипит в жилах, яростью струит дыхание, а не донести удар до вражьей груди. Отвоевались покуда... Только зыркать глазами, как другие ратятся, да подыматься с земли, потирая ушибленные бока.
   Лава борзо нашла на лаву. Вал грыз и глодал другой вал. И Кулу, и Богдан головной силой сделали верхоконных. С них шел спрос. Они решали судьбу побоища. Копейный, сабельный размен в стремнине. Щиты крошатся, что лепестки бутона на ветру. Срубленные вои -- кувыркаются навзничь или вбок. Реже -- вперед, зарываясь уже мертвыми очами в гриву верного скакуна. Взятые на копье -- далеко выносятся из седла тряпичным чучелом.
   Гудит тысячами звуков битва. Рычит по всей длине секущихся полков -- человечьим и звериным голосом, воем стали и плачем дерева. Качаются тела, мечутся блики. Но плахи-ряды членятся на сцепки малых отрядов. Далеко проехавшие через гущу ворога -- немедленно оказываются в беде. Их осаживают на сыру земь уколами пик, толчками.
   Две гряды ратей давно не прочны. Гнутся туда-сюда. То луком, то оглоблей. Лишь наказы воевод еще ровнят их, словно выщербленный край булата кузнечным молотом. С трудом. Пешие ратичи подались за комонниками. Пришел их час подпереть своих грудью.
   - Не даются, сыроядцы, - сетовал Прелют, признавая бранное упрямство беченегов и ковар.
   Кметы Кулу уже постигли, что не пробиться через полянские дружины. Много пыла потеряли, много людей и коней. Но и сбросить их в Крыжневы болота Богдану вышло не по плечу. Уперлись. Чело воеводы затуманилось. Смекнул: забрать вражьи жизни сумеет лишь, положив большую цену. Как быть? Дрогнул было на несколько ударов сердца.
   Ответ пришел, откуда не ждали. Звук-рокот явился с болот. Будто со дна кощных топей восстали воины Нави. Заверещали так люто, что кровь свернулась в жилах. Не беченеги, не коваре. Свои -- вятские Перунычи оказались за спинами ратников Кулу. Как одолели болотища -- не узнать умом. Принесли с собой дыхание Мары, что запятнало коваров с головы до пят.
   Едва проглотив изумление, ворог все понял. Заметался. А его уж побивали лесные, расписные ликом ратаи. Дивили силушкой, рассекая степных наполы. Страх запер замком волю поредевших полков Кулу. Страх -- худший противник. Вмиг улетучилась сплоченность ученых бою кметов. Будто неумехи стали -- потерявшаяся, случайная орава, зачем-то обряженная в железо...
   Яробуд перемалывал, перекусывал, перекапывал остатки бронного ряда Кулу. Неумолимый во гневе, что Громовид, кидающий молоньи.
   Пробовали отхлынуть от него и его сильников-смертоносцев коваре, да куда там! Налетели на тын сровнявшихся, подкативших ближе полян. На копья, на мечи.
   Истреблением обернулась сеча. Вятские ратоборцы качались меж степных сиволапыми шатунами. Каждый взмах руки -- чья-то погибель. Опускались секиры на шлемы, башлыки, малахаи басурман. Падали пудовые палицы, дробя кости. Трудились клинки, как в мясной лавке разделяя жилы и связки слабой перед железом плоти.
   Даже будто выше привычного человеку роста мнились Перунычи и врагам, и своим. Коваре верещали хряками на заклании. Мысль их угадать не стоило труда. Верно, такими видели насельники степей демонов боли и крови, которыми их с детства пугали в родных кочевьях.
   Скоро, объезжая покромсанный бурелом тел, где еще живые мало отличались от уже неживых, Богдан достиг места, на котором Яробуд срубил беченежского ябгу. Не поспел узреть как. Узрел иное -- могутный вожак Перунычей вязал к поясу за иссиня-черные космы сочащуюся сукровицей голову Кулу. Сохмурил лоб воевода, но смолчал.
   Недобитые коваре швыряли оружие, падали ниц. Косить их уже не доставало ни силы, ни желания.
   - Вяжите хомутами! - наказал Богдан гридням.
   - И куда их? - спросил кто-то. - За собой волочь?
   - В болота, - голос воеводы сделался безликим. - Нечисть -- к нечисти!
   Степные не знали слов словенской речи. Но -- угадали и так. Завыли в один голос. Богдан отвернулся, тронув коня обок напившегося крови луга.
   Поутру в гриднице Сомбата уже занялась гульба. На пиру-братчине негде было яблоку упасть -- грудились крытые яствами и питием столы.
   - Поднимем чары, брате, во славу сородичей, что пали на полях бранных за отчую землю! - слово Великого Кована разлилось вширь рекой. - За полян, варнов, деревлян, вятичей! Всех, кто ушел в Луга Сварожьи, отдав долг чести богам и предкам!
   Людство откликнулось дружно. Передние -- сразу подхватили сусальные чаши. Округ князя -- все узорочье именитых мужей, средь которых и деревская девица-краса. Зоран и Бьорн, Искра и Гневон, Навой и Яробуд, Богдан и Прелют -- в голос чествовали положивших живот за Поля. Вторили им средние и окольные со своих мест. Гудела гридница, стучали чары, звенели речи. В этот ряд вплели свое гусляр и спиваки, тронув тонкие струны души наигрышем-напевом:
   - Как во Кие да во городе
   Закатил пир горой солнце князь.
   Пировал со своей дружиною
   С молодцами со хоробрыми.
   Чудо чудное, диво дивное!
   То не терем княжой колыхается,
   То гудит сама Мать Сыра Земля...
   Столовые меды, крепленые вина и брага текли по усам, бородам, ожерелкам званных. И все же веселье и хмель не могли растопить сердец. В них глубоко угнездилась кручина. Тяжче всех было Ковану. Грудь так и давило тисками, пришлось расстегнуть кляныш кафтана. Хотелось дышать, а воздух не давался.
   - Нездоровится, князь-батюшка? - родниковой струей зажурчал голос Искры..
   - Притомился, - оправдался Кован, прикрывая веки. - Будто цельное жнивье вспахал. Эх, годы. Грабители былой силы... Их остается чуток. А все думаешь: то надо успеть, это довершить. Не достает телесной мощи. Слабеет и разум.
   - Полно, светел князь! - наклонился ближе Бьорн. - Наговариваешь ты на себя. Разума тебе не занимать. Разве в этом кто с тобой сравниться? Все рассчитал. Все учел! Словно ты каждое дело на два-три шага вперед видишь.
   - Я мыслю, - речь Великого Кована едва различалась. - А еще -- душой стараюсь понять души.
   - Души людей? - уточнила Искра.
   - Не только людей. Душу земли, полей, лесов. У всего есть душа. Хоть у камня иль шишки. Понимая души, стремишь за теченьем времени. Тогда видно, что народилось и пойдет в цвет, а что усохло и доживает век. Не думай, дочка, ошибаюсь, что и другие. Может лишь реже. Но мои ошибки дороже весят. За все в ответе пред богами, пред ликом вечности... Тяжкий это труд -- за все держать ответ. Не иметь права упасть, иде тогда упадут те, что за мной. Бремя сие убавляет мои дни.
   - Я гляжу на все что было, - Бьорн затуманился взором. - Будто знал ты все наперед. Что деревляне нашу сторону примут. Что вятичи придут на зов. Что Сбыслав Кривой не поддержит ковар, ведь по сей день смута у радимичей. Или там тоже не без твоей руки сладилось?
   - Скажу, что одолеть Итиль и Сбыслава разом мы бы не сумели, - признался Кован. - А прочее... Не будем суесловить. Я подгадал верный час.
   - Что же дальше?
   - Тут, в Полях, я замахнулся возродить мир-ряд, истлевший по ветхости лет в Варнии, - Кован чуть заметно вздохнул. - Вышло ль? Пускай люди судят. Для них жил. Простоит ли моя хоромина -- союз словенских племен -- хоть год, хоть месяц, хоть седмицу после того, как меня не станет? Никто ноне не ответит. Крепко ль зданье или то -- видимость одна? Все желал учесть -- думы людей, чаяния, стремленья. Не подновлять давний образ -- на старое наложить новое, животрепещущее. Потомки рассудят, прав ли был иль промахнулся...
   - Князь-батюшка! - Искра поддержала чару, что чуть не выпала из пальцев Великого Кована. Мигом все утихло в гриднице. Все взоры устремились на князя. Люди привстали с лавиц, затаили дух.
   - Зоран, сын Гора! - позвал Кован, шаря вокруг себя. - Где ты? Подойди!
   - Я здесь, княже! - прянул к нему Зоран.
   - Дай свою руку, не вижу -- темно... - Кован весь обмяк, его взяли за плечи Бьорн и Искра.
   - Вот моя рука, князь.
   - Крепкая рука, - вложив остаток сил в прикосновение к деснице сына Гора, Кован откинулся назад. - Не откажись сесть на полянский стол. Скажи, чтоб слышали все! Тебе по плечу, в тебя -- верю. А Искра будет тебе верной женой. Тем удержите люд Полей и Дерев в соединстве. Землю удержите. Клянись богами служить людям! Родом клянись, Даждьбогом. Все. Ухожу...
  
   Глава 28. Заря Браваллы.
  
   Всякий, кто едва кинул бы взгляд на равнину за городом, мгновенно ослеп бы на несколько мгновений. Так нестерпимо блестело железо. Его было целое разливанное море-океан: шлемы, брони, оковки щитов, секиры, рожоны пик, мечи.
   Беспощадное сияние заливало округу почти целиком. Так сияла Смерть. Она была сегодня не гостью, а владычицей. Шла плечо о плечо с людьми, поспевала шаг в шаг. Но покуда не торопилась. Завораживала своим величием, особой, теснящей грудь красой.
   Казалось странным, что в одном месте получилось собрать столь много одетых в железо мужчин и женщин. Все они бросали вызов судьбе. Шли за кровью, за жизнью других. Шли за славой, за добычей.
   И едва ли в безудержном белом сиянии потока отыскался бы тот, кто явился по принуждению, для порядка или из необходимости. Все шли своей волей. Ряд, еще ряд, еще. Пока не боевые шеренги, походная масса. Мало верхоконных, все больше пешие: мечники, лучники, копьеносцы. Блеск-сияние металла разбавляли своим пестроцветьем стяги.
   Можно было попробовать присмотреться к деталям: узорам на щитах, формам боевых секир, нагрудникам и поясам. Но хватало ненадолго. Картина расплывалась, взор тонул в мареве стали. Понималось только целое, а уже краем глаза читалось: головы, головы, головы. Щиты и снова щиты. Ноги -- вереница идущих ног.
   Обмануть взор было можно, смежив веки. Но тогда вся эта громада давила через слух. Оказывалось, что у моря металла не один голос, а множество: грубые, звонкие, тягучие, дребезжащие, царапающие. Все колотится, бьет, позвякивает, бряцает. Страшно представить труд ковалей, сумевших оснастить эдакую бездну ратоборцев.
   - Велико войско Харальда, - выдохнул Бьорн, словно стряхивая наваждение. - И залив забит его судами. Говорят, там тоже тесным тесно до самого Ютланда.
   Смотрели с пригорка, откуда виделась и равнина, и береговая коса. Энунд, Хумли, Гудред тоже следили, как сгружаются рати с судов. Раздвоенная Секира сдержал обещание: Эстейна доставил к отцу в целости и сохранности. Потом долго скитался по морям, зарабатывая славу. С Юббе и Старкадом сын Торна Белого тоже поступил, как хотел. Высадил на фрисландском побережье, чтобы более с ними не встречаться. Долетали слухи, что пути фриза и дана разошлись: первый вернулся к Харальду, второй примкнул к Сигурду, попытавшись разжечь страсть конунга свеев рассказами о богатствах Севера.
   - Велико, - согласился Энунд. - Столько я не видал еще ни разу. Но и нас немало. Или ты оробел, мой гаутландский друг?
   Бьорн не оскорбился шутке.
   - Любуюсь великолепию, - отвечал, чуть усмехнувшись. - Ярче солнца блестят! Отовсюду нагнал дружины Боезуб. Но я хотел спросить тебя: почему ты с Сигурдом?
   Энунд повременил с ответом. Задумался.
   - Как и многие, я не питаю к конунгу теплых чувств, - признал, дернув плечом. - Нам, свеонам, не по нутру, когда нас берут за горло, урезают нашу волю. Сигурд Кольцо всегда был прыток... Но сейчас -- дело другое. Он - последняя надежда свободных народов. Если вокруг него не сплотиться - Харальд подомнет всех под себя. Следом придут франконцы.
   - Харальд лютует, - согласился Бьорн, и сделался хмурым. - Даже Родевид расторг договор с этим коварным волком. Пытаться дружить с руянами и под носом у них набежать на Радору! Ведь чудом не взял город на меч...
   - На старости лет выжил из ума, - подхватил Энунд. - Решил в шаге от смерти стать новым Иваром Широкие Объятия!
   - Но у него получается, - заметил Бьорн. - Владыка данов уперся ногами в два берега. С заката ему помогает Карл Франконец. С восхода -- Сбыслав Кривой. Да и ковары ему благоволят. Такой силой можно всех согнуть.
   - Не позволим, - глаза Энунда налились сталью. - Остановим спятившего Боезуба. На этом поле и ляжет. А теперь ты мне ответь, друг Бьорн. И ответь с прямотой. Отчего конунг Кунигарда решил нам помочь? Его просили и Сигурд, и Родевид. Но он молчал.
   - Мы узнали, что Сбыслав оружит свои рати. Это верный час, чтобы свалить вожака кривичей. Упустить его Зоран не мог.
   - Сбыслава ныне кличут Вождем всех Словен, - поведал Энунд. - Дюк Венд, так зовут даны. Говорят, его стольный град Словенск прекрасен, как редкий цветок.
   - У нас с кривичами не было и нет лада, - Бьорн словно не слышал его. - Пока над ними Сбыслав -- меж нами пропасть. Коли позволят Боги, сравняем ее сегодня.
   - О вашем Зоране тоже идет молва, - припомнил Энунд. - Называют его толковым правителем и крепким воином.
   - Ты не понимаешь, - возразил Бьорн. - Великий Кован был обширен, что небо. Держал в согласии все племена, почти не прилагая усилий. Таких больше не будет никогда. Кануло в прошлое время могучего союза, которого пуще огня страшился и Сбыслав, и ковары, и даже ромеи. А Зоран... Он только человек.
   - Ходят слухи, судьба была к нему жестока?
   - Это так. Жена, деревская княжна Искра, подарила Зорану первенца, но не пережила родов. Деревляне откачнулись от нас, как мы ни пытались крепить с ними дружбу. Еще раньше отошли вятичи. Своя, лесная воля, пришлась их сердцу ближе, чем братские интересы. Потому эта война столь важна для нас. Одолев, удержим свой ряд над Полями.
   - Сколько воинов привел ваш тегн?
   - Думаю, он сам тебе об этом скажет, - Бьорн указал на седоусого кмета, спешившегося у подножия пригорка и взбиравшегося наверх ловким, почти молодецким шагом.
   - Прелют! - радостно приветствовали его трое побратимов.
   Друзья обнялись.
   - Да, побросала нас судьба, - признал Энунд. - Мы снова будем биться плечо к плечу? Я смотрю, ты стал воеводой, сотник?
   - Есть такое, - с некоторым самодовольством признал Прелют. - За мной четыре тысячи мечников. Да ты ведь и сам стал ныне вождем?
   - У меня свой хирд, - ответил Энунд. - Не наберется и четырех сотен, но все бойцы отважны и опытны. Из Смоланда, из Вестфольда. Смотри сам!
   Он показал на замерший под взгорком отряд. Прелют и Бьорн оценили. Скользнули глазами по щитам с желтыми, черными и белыми полями, по наличникам шлемов, звеньям кольчуг.
   Прочие дружины без спешки стягивались к месту боя -- справа шли, слева. Приказов строить ряды еще не звучало. Из малых хлопьев нарастал большой ком. Топот ног, звон железа, стук дерева и стеганной кожи катились валом. А меж ними облачками витали переклички людей, покашливания, глухие бормотания.
   По стягам и доспехам Бьорн сумел распознать саксов-нордальбингов. Их привел Трондар Большой Нос. Руян кована Родевида выдавали соколиные крылья на безупречно отполированных шлемах, лиловые плащи, золотистые пояса. А главное -- станица с белым конем Святовида.
   Из свеонов были пока хирды тегнов Одда и Виндера. Сигурд с ближниками запаздывал. Раньше него явились норды.
   - Торкель Упрямый? - удивился Энунд, уперевшись взором в знакомую фигуру. - Вот и свиделись. Рад, что мы на одной стороне.
   Конунг нордов, шагая сбоку от своей дружины, ответил ему наклоном головы. Было уже не до слов.
   Глаза воинов блистали самоцветами. Лучились даже через прорези железных личин. Так сильно алкали люди на поле большой сечи. Но -- желание выдавали лишь взглядом. Ни в поступи, ни в движения рук и плеч не было спешки. Не было пустой похвальбы. Лишь основательность, весомость. Каждый ратоборец слишком хорошо понимал цену происходящего.
   На другом конце поля тоже царило спокойствие. Изобильна была сила Харальда. Отборные хирды ярлов и тегнов Ольвира Широкого, Бленды Тильского, Свена, Альва, Сальгарда и Торвинга являли ее железный, несокрушимый хребет. Этот хребет, закаленный в горне несчитанных битв, ныне прирос иноплеменными полками. Союзные рати пока гляделись тяжелыми кладями, которыми заставился лагерь Боезуба и добрая треть поля. Из них предстояло править живой тын великого воинства, непотопляемый корабль удачи, движимый волей конунга.
   Дружину фризов привел Юббе Колдун, англов -- Орм, склавов с побережья -- Хакон Резанная Щека. Было множество прочих, чьи стяги пузырились всюду, путая взгляд. Дар-подмога с запада -- хирд тегна Руа под знаменем с шестью розами, именуемый по-франконски "скара", чванливо отодвинулся к шатрам, блистая доспехами.
   С востока протянул руку помощи вождь вендских лесов Сбыслав. Утратив покровительство коваров, чей костяк сломился на Дане прозорливостью Зорана, сына Гора, Кривой спешил дружить с Боезубом. Верил в успех дела конунга, охотно пригнав изрядную числом дружину. Для себя чаял заполучить надежный тыл со стороны Варяжского Моря, если удастся свалить Сигурда. Тогда, не страшась руян и вильцев, не памятуя о мести свеонов, можно было положить глаз на ближних соседей -- вятичей и полян.
   Конунг данов видел всех, кто встал сейчас под его рукой -- не очами, душой. Знал, как из разноязыких дружин слепить единое тело, где будет голова -- равно прочная и ясная, крепкие плечи, острые локти, ловко хватающие кисти. Понимал, из каких полков нарастить спину, а какие сделать быстро шагающими ногами. Сердцем же воинства, стучащим в один лад, было его обширное сердце.
   Гостомысл тоже был здесь, а с ним -- три сотни гридинов варнской крови. Избавиться от опеки, что была сродни неволе, княжич сумел лишь с возвращением Эстейна Ясеня в отчий дом. Безуспешно поискав следы побратимов, он перебрался на Руян. Там собрал вокруг себя уцелевших сородичей и замахнулся на возрождение своей земли. Однако Харальд Боезуб прибрал к рукам почти все побережье, и Гостомысл вынужден был считаться с его верховенством.
   Пробираясь через людские ряды, юный князь, до сих пор, правда, так и не утвержденный в правах на княжение, глядел во все глаза, искал знакомцев. Вдруг сердце его забилось чаще. Среди верхового отряда, которому поспешно уступали путь, мелькнул силуэт, оставивший некогда глубокий оттиск в душе. Вне сомнений, это была она -- прекрасная дева-воительница. Та, кого Гостомысл столь часто вспоминал со дня расставания на Руян-острове. Затянутая в кожаный доспех, ясноокая, блистательно строгая и свежая ликом, Весна держалась справа от Харальда. За спиной ее подрагивал щит небесно-голубого цвета, на боку -- длинный меч в алых ножнах, перевитых серебряной проволокой.
   Они виделись всего дважды на Руяне, но это было слишком скоротечно -- как миг, как греза. Изучение ратной науки поглотило Весну с головой. А Гостомысл -- ждал, смирившись. С терпением и надеждой дожидался заветного часа, когда они встретятся вновь. И вот -- встретились...
   Весна прибыла в числе дев-ратоборок, о которых уже судачили все союзники Харальда. Старый конунг окружил себя настоящим цветником завораживающих красой и бранным умением хирдманок-защитниц. Старшей над ними была Златогорка из Стариграда. Прочие, по-преимуществу с ободричских краев -- древянки и глинянки. Все постигали в свое время воинское ремесло на Руян-острове, а после -- вернулись в свой род.
   Харальд рассылал распоряжения. Лязгало железо, ползли приглушенные голоса. Гостомысл так и не смог перемолвиться с Весной. Дева унеслась за конунгом порывом ветра, или не заметив, или не захотев замечать его.
   Юный князь нахмурил брови. Оставив отряд на старейшину Мечислава, пришедшего вместе с ним, и руянина Ратибора - тоже примкнувшего к старому знакомому, - он отправился искать ее.
   Поиски Весны привели его в расположение Дюка Венда, верховного вожака всех словенских полков, державших сторону Боезуба. В нем Гостомысл с изумлением узнал Сбыслава.
   Давний знакомец постарел. Утратил былую прыть, живость, но приобрел некую величавость и спокойствие, коих был лишен в молодости. Позади него качались в седлах Тороп и Хорол - тоже постаревшие, увешанные броней и оружием. На Торопе поверх нагрудных блях болтался крест. Недалеко от кривичей разворачивались дружины лужичей и ободричей.
   Сбыслав прищурился, изучая приближающегося воина. Не сразу, но узнал, и как будто даже просиял лицом.
   - Гостомысл? Ты? - в вопросе-приветствии звучала искренняя радость. Так показалось княжичу. - Не ждал тебя здесь увидеть.
   - Возвращаю Харальду свой долг гостеприимства, - с некоторым смущением объяснил Гостомысл.
   - А ведь мог бы жить у меня -- в покое и достатке, - не преминул напомнить Сбыслав.
   - Я не жалею о своем выборе, - Гостомысл гордо поднял голову.
   - Я тоже -- о своем предложении. И не отменяю его. Мы непременно потолкуем об этом вновь. Но -- после битвы.
   Гостомысл согласно шевельнул глазами. Продолжив поиски, почти сразу увидел ее. Раздвигая людей, достиг наездницы, которая передавала лужичам какой-то наказ Харальда. Чуть выждав, подошел ближе.
   Весна была в точности такой, как ее представлял себе юный князь. Вошла в пору совершенной красы, словно яблоня в цвету. Только длинная коса ее, скрученная узлом, спряталась под остроконечный кожаный шлем. В остальном же -- узнавался и узкий стан, и озерно-чистые глаза, и мелкие веснушки на щеках.
   - Что тебя занесло сюда? - с невольным упреком спросил Гостомысл.
   - Сопровождаю нашего вождя, - отозвалась она, и княжич отметил незнакомые звуки в ее голосе -- жесткие и властные. - А вот ты что тут делаешь?
   Он не успел ответить.
   - Смотрите! - прозвучал чей-то взволнованный голос.
   Гостомысл перевел взор на другую сторону поля, где позвякивали бликами рати Сигурда. Линия неприятельских воинов растягивалась, точно готовящаяся к броску стальная змея. А выше, над щитоносными рядами, в облачных разводах замерцало золотое сияние. Оно переливалось и отражалось на шлемах и наконечниках копий, блестело на кольчугах и щитах воинства Сигурда.
   - Ты это видишь? - окликнул Весну юный князь, беря за узду ее солового коня в сбруе с круглыми бляхами.
   - Что? - глаза ратоборки отражали непонимание.
   - Да вон же, над ними! - Гостомысл махнул рукой в небеса.
   Весна пожала плечами.
   - И что это означает, по-твоему? - спросила с холодной полуулыбкой, пряча за ней тревогу.
   Гостомысл вместо ответа указал назад. Над строем данов и их союзников набухли темные тучи. Серыми были и кольчуги, а лица воинов подернуты тенями.
   - Мы обречены, - словно в беспамятстве пробормотал князь варнов. - С нами - тьма, с ними - свет.
   Весна не изменилась в лице.
   - Значит, мы погибнем, - в ее голосе просыпалось пламя. - Но смертью, о которой будет мечтать каждый, кто не стоял сегодня на поле под Браваллой!
   - Значит, погибнем, - прошептал юный князь, выпустив ее поводья. Воительница хлопнула коня по крупу ножнами меча, направляя его в глубину густеющего строя.
   К своему отряду княжич вернулся мрачным. Скупо отдал распоряжения Мечиславу, велев крепко держаться места во второй линии -- возле ободричей воеводы Хотуна. А сам, совсем утратив покой, вновь поспешил отыскать свою деву. Он твердо знал, что должен быть с ней рядом -- до самого конца.
   Недруги придвинулись шагов на сто. Встали. Пришла пора ровнять полки, мостить боевую линию. Легкое оживление шевельнулось было среди данов и их союзников, да сразу улеглось. Проехал Харальд. Боезуб пересел в упряжку из четырех вороных скакунов, запряженных в окованную железом колесницу. Ей правил его оруженосец Бруни. За колесницей катил верхоконный отряд воительниц под развевающимся стягом.
   Увиденное подивило многих. По примеру древности и в подражание героям былого решил биться конунг данов? Или вовсе удумал уподобиться Тору Молотобойцу? Не угнаться было за полетом мысли старого вождя, не заглянуть в тайники его замыслов.
   Побежали, полетели команды среди рядов -- где пеньем рога, где человеческим голосом, где отмашкой стяга. С обоих сторон ворочали тулова тысяченогие, железнобокие и железоглавые рати. Переливались, как рыбья чешуя. Гудели, как горная осыпь. Дышали жаром прорывавшегося наружу сердечного огня.
   Показался Сигурд Кольцо. Уппсальский конунг в куполе-шлеме с золотым шипом плясал на рослом гнедом коне. С седла лучше виделось поле, войско -- свое и чужое. Рядом держался на белом скакуне полабский князь Рогволод Высокий. Вдвоем объезжали ратные порядки: правили середину и крылья, выверяли длину и глубину шеренг, отступы меж дружинами.
   Два воинства еще пару раз перетряхнули железными хребтами и притихли. Подобрав края, затаили дух -- два литых строя друг против друга. Закончен был учет главной, побочной и запасной силы. Каждый теперь знал свое место. Казалось, все роли отмерены, все шаги просчитаны. Но как там будет в деле -- битва покажет.
   - Огонь крови! Буря копий! Вьюга стали! - рычанием-верещанием начали подначивать своих ратников вожаки. - Время посохов меча! Час крушить кости!
   Ответом стал мерный стук по полям щитов секирами, клинками, древками копий и палицами. Предвкушением боя осел на губах людей соленый вкус железа. Воины первых шеренг уже поражали противников -- пока острыми, как дроты, взглядами. Пугали хищным оскалом. И ждали, отмеряя каждый стук сердца.
   Сигнал подали почти одновременно. Чуть вперед пробасили рога Харальда. Но гордую песнь их перегородил зов-клич рогов из рядов Сигурда. Призыву к сече вторил вой тысяч глоток. Обе стены шагнули друг к другу. Покатили, побежали, разгоняя щитобокую глыбу дружин.
   Громы грянули -- столь прытко сшиблись лоб в лоб передние воины. Полетели щепы от щитов и копий. Самые проворные храбрецы взбегали по вражьим щитам, как по мосткам -- к смерти или успеху. Неудачливые натыкались на пики, падали под ноги ратоборцев. Другие -- оказывались в прорехе чужого ряда и принимались расчищать себе место. Словно звери рыли нору, но не когтями -- железом, и не в толще земли, а в теснинах людской плоти.
   Так было по всей длине боевых порядков, где сошлась пехота. Конные бились с конными. Лучники и пращники слали стрелы и камни поверх голов своих -- в чужих. Равные силой и славой противники скрестили сталь на поле. Свеи не уступали данам, руяне лужичам, норды фризам, поляне кривичам, саксы ободричам. Жаркой сече пока не мешала вспомогательная сила из эстов, ливов и куршей.
   Бранный спор вели упорно. Притомленных и раненых сменяли свежие бойцы. И Харальд, и Сигурд передвигали полки-дружины, как фигуры при игре в тавлеи -- смертельное состязание мысли, воли, сердца. В таком противоборстве все мог решить расчет. Врага нельзя было потрясти отвагой. Отважны были если не все, то многие -- бились для будущего. Не потрясало и умение -- его люди на поле взрастили всей своей жизнью.
   Теснили, давили, грызли супротивников воины -- сперва копьями, после -- секирами и топорами. Там, где пролегли ложбины меж сгрудившихся тел -- вертелись и метались волками, барсами, гиенами. Рычали люди зверьими голосами, на сотни и тысячи голосов откликалось им железо -- спорило в крепи, как и мужи-ратоборцы. Воины секлись, забыв себя. Сердце вкладывали в каждый удар. А уж попадали ли -- зависело от ловкости: своей, чужой. И случая подчас.
   Первыми дрогнули лужичи под накатом ротарей Святовида. Лавиной текли руянские бойцы. Живым огнем топили лед тверди вражьей рати. Не мерились удалью меж собой -- бились разом, как один человек -- великан, волот. В порыве единой мысли и единой воли вбивали клинки и топоры под кадыки данских союзников, в хрящи и жилы. Якун Резаная Щека, лужицкий князь, пал от меча кована Родевида. После этого левое крыло Харальда сильно просело. Оружие ротарей рассыпало эту живую гряду, обращая в груду -- скомканных тел, раздавленных щитов, деревянных и железных обломков.
   Харальд Боезуб не дремал. Умудренный жизнью вождь понял: выщербленная линия союзников вот-вот распадется на осколки. Упредил беду -- лужичей подпер отрядом лютых куршей. Это помогло ненадолго. Руян поддержали эсты -- запасный кулак бойцов, прибереженный Сигурдом.
   Зато у Боезуба все складывалось на правом крыле. Фризы в голове с отчаянным Юббе Колдуном покачнули дух нордов. Торкель Упрямый метался меж своих хирдманнов, сдерживал их надтреснутую волю. Но ему мешали раны -- тело обильно сочилось кровью, будто водой. Мало жизни осталось в хозяине Торгейр-фьорда, так и не сравнившемся в славе с отцом. Рухнул, когда померк свет в глазах. С ним рухнула его дружина. Так расплатился с ним колдун.
   Только распалившемуся Юббе этого казалось мало. Вождь фризов жил и дышал битвой. Забыв, что плоть его сделана не из камня и не из железа, нырял в самые опасные места. Не уставая вовсе, гнал и своих, заразив безумством. Вот уж и полабы попятились. А князь Рогволод Высокий, спешившись, был сбит с ног едва не первым же ударом Колдуна.
   Поднялся. Обоим вождям дали круг. Без примерки, без огляда ринулись поединщики терзать друг друга. Искры от сшибки мечей брызгали и жглись. Рогволод был оснащен отборно: в шелом с выпуклым наличьем и наушами, в пластинчатый панцирь, надетый на поддоспешник, в наручи и ногавицы. Щит -- круглый с желтым полем и оковкой в виде горностаев. Меч -- удлиненный, с витым перекрестьем.
   Свой синий щит с волком, глотающим луну, Юббе давно закинул за спину, освободив руки. В правой блистал каролингский меч, в левой сакс. Шлем -- цельнокованный из одного куска железа, но с наносьем, был помят сбоку. Видно, не разминулся с булавой, но уберег своего владельца.
   Полабского князя Юббе не страшился. Играл с ним, уклоняясь и подставляя укрытую щитом спину под вражеский булат. Сам же -- вел опасную охоту за жизнью Высокого. Клинки Колдуна часто-часто мелькали. Звенели. Твердость лат спасала. Толстые пластины-ламмеры надежно держали в себе кровь и душу полабского вождя, лишь откликаясь охами. Зато щит, зарубленный, обкусанный мечами, сам съехал с руки. Рогволод подсел, перехватив клинок и удумав снизу поддеть фриза. Колдун оказался шустрее. Отскочил, но выбросил свой удар, пробурив сверху шею князя от уха до плеча. Много крови вырвалось из лопнувшей плоти. Полабы сникли. Откатились назад. И все кончилось бы худо для воинства Сигурда, провалившего фланг, если бы не хирд Отчаянных Ульфа Терзателя, сдвинутый из центра.
   Эти люди не укрывали тела доспехами, не прятали под личинами лица. Одетые в волчьи шкуры, шли в бой с секирами на длинных рукоятях. Не отступая, не видя ран. Не видя врага. Жар Ярости указывал им дорогу. Уже исчерпавшееся безумство Юббе Колдуна было бессильно против этого необратимого движения самой Смерти. В дикой рубке дружина фризов -- выдохшаяся, обескровленная -- стала просто кормом секир. Отчаянные растоптали ее. Иссекли, как сорную крапиву на пашне. Юббе Колдун остался лежать среди своих воинов с выпученными к небу, каменными глазами.
   В середине еще ничего не было решено. Даны и свеоны завязли на месте, не умея найти средство против упрямства друг друга. А у полян с кривичами шел свой спор -- долгожданный, чаемый. Будто никого в этот час не существовало на поле близ Браваллы кроме дружин Прелюта и Сбыслава. Крепки плечом, сильны рукой были кметы Полей, закалив бранные умения в коварской войне. Только и кривские вои не плошали. Выучкой, отвагой, твердью тела и воли могли потягаться с гостями из Кий-города.
   Разладье пролегло меж двумя племенами. Широкое, как река, темное, как ночь. И никак не замириться было, не пролив крови, не отведав соленой удали родственных корнем, но разведенных жизнью собратьев-супротивников.
   Прелют велел гридням стоять стеной-глыбой, не расползаясь. Садить копьями вперед, а поверх кидать сулицы. Сам он мечтал добраться до Сбыслава, чтобы расплатиться и за Званимира, и за радимичей, погибших по его вине.
   Снаряжением обе рати тоже походили друг на друга. Кольчатые брони кривичей были лишь чуть длинней рукавом, да шеломы с бармицами имели личины, а не наносники. Более же разнились вороги цветами щитов: красно-синие с белым венцом кривские против черных и голубых полянских, крепленых умбонами в форме Ярги.
   Лязгала сталь, хлопало древо щитов. Лязгали зубы от ярости и хлопали жилы от немыслимого напряжения плоти. Супротивники быстро лишились копий: сломившихся от напора, застрявших в телах, срубленных клинками или ободами щитов. То было не мудрено: не сохранить в круговерти сечи длинного оружия. Мечи, топоры, палицы -- вот хозяева ближней битвы! Ими вершится дело. Ими сокрушаются брони и шеломы. Отмыкаются запоры неприятельских тел, выпуская дух. Густо пахло на поле -- кровью своих, чужих. Один запах, разве отличишь?
   Живые, мертвые, беспамятные -- все были вместе, в едином кольце брани. Внизу колотились сердца, направляя волю. Вверху уже парили души тех, кто отдал живот свейскому берегу. И поляне, и кривичи охмелели без меры: от ярости, от пролитой крови, от божественной власти металла, меняющего настоящее.
   Сбыслав и его ближники бились верхами. Князя кривичей узнавали по черемному корзеню с золотым подбоем, по отполированному зерцалу лат с серебряными вставками и позолоченному шелому с личиной, закрывающей до подбородка. Много сулиц уже пытались донести до него свой острый зуб. Много мечей и секир торили дорогу через заграды отборных защитников. Вои передней дружины Кривого лелеяли вожака пуще ока. Живым щитом закрыли от полянского гнева. Костьми своими, волей, сердцем. Изрядно рубились кривичи. Отмахивали с плеча витязи Полоцка, Словенска. Будто туры бодались, поддевая и швыряя оземь. Кусали волками, ломили медведями. Таких -- широких, словно дубы, и ученых всем премудростям боя -- при Сбыславе было сотни три. Но каждый стоил десятка иных дружинных.
   Прелют все же жалел своих. Без нужды не слал на верную смерть. И Бьорна, укрытого кольчугой двойного плетения, не отпускал дальше, чем на шаг-два. Воевода все делал по правилу: откликал передних, сменяя задними, чтобы была передышка. Так и катались за рядом ряд -- расшатывали кривскую силу. Прободили-таки: кривичи раскрылись брешами. Туда стремниной ушли полянские мечники. Теперь растаскивали дружину Сбыслава по частям.
   Понял Сбыслав: военное счастье ему изменило. Спасая не дружину -- себя, попятился назад, а потом и вовсе обернул коня. За ним оттекли его ближники. Судьба дела в глазах князя была проиграна. Теперь важно было уцелеть, найти путь к избавлению от гибели или неволи. Но этот путь уже отсекли те, о ком он забыл. Полки Сигурда в центре продавили данов, перестроившись на ходу в остролобый клин. Часть свободной от бранного труда силы схлынула влево.
   - Эй, князь Сбыслав! - прокричал Энунд, гулким басом как будто даже приглушив звон битвы. - Помнишь меня?
   Ответа не было. Кривой заставился воями, зарылся в спины своих охоронцев. Соратники Раздвоенной Секиры не ждали иного. Невозмутимо принялись вырубать топорами живую кривскую поросль. Меж двух смыкающихся челюстей угодил князь -- дружина Прелюта и хирд Энунда зажимали его крепкими рядами. Получился спор: кто первым доберется до горла Дюка Словенского?
   Преуспели свеоны. Они были и ближе, и свежее -- все еще жадные до вражьих голов. Топоры опускали всем телом -- совокупной мощью плоти и разума. Такой удар не снести щиту, не обмануть кольчуге. Щиты хрустели пахучей дубовой щепой. Кольчуги рвались звеньями. А если доставали шлемов -- сталь глубоко, с чавканьем уходила в человечий костяк. Измаранные вишневым сочивом, забрызганные по пояс, кривичи сдавались. Хирдманны Энунда вдоволь накормили их железом, болью и страхом.
   Вырывались редкие верховые. Но Сбыслав не ушел. Коня под ним убили сулицей и князь сверзился в пыль. Энунд уже бежал к нему, отшвырнув щит. Молодому вождю давали дорогу.
   - Вставай, вставай, князь Сбыслав! - звал-торопил Раздвоенная Секира, кривя губы от презрения. - Пора держать ответ. Пока не перед богами -- перед людьми! Я, сын Торна Белого, щедро дарю тебе незаслуженное тобой. Умри не псом -- мужчиной, воином! Не позорь ни своего рода, ни своих врагов.
   Сбыслав поднялся. Сорвал корзень -- тот мешал, душил его. Скинул и шлем. Но меча в руке не оказалось. Видно, выронил. Ощупал в горячке пояс -- наткнулся лишь на пустые ножны. Из снисхождения кто-то бросил ему меч. Князь не видел кто, кривич или свеон.
   Ратники кругом отодвинулись на несколько шагов. Остались только уткнувшиеся в землю мертвецы. Глаза кривского князя пылали шальным огнем. Показалось со стороны: не утратил ли он разум? Клацал зубами, крутил головой по сторонам. И дышал, как рыба, выкинутая волной на берег.
   Энунд подошел ближе. Не отбивал суетливо-случайные броски княжьего клинка. Отклонялся. Сбыслав был слишком растерян и скован плотью, чтобы достать. Даже чужой, тяжелый меч с крытым латунью яблоком сидел нелепо в его потной руке. Точно хотел вырваться прочь.
   - Вспомни Олава Медвежью Лапу, - через затишье донес свои слова Энунд. - Вспомни Дага Угрюмого, Агнара Земляную Бороду. Вспомни всех, кого сгубил -- не силой, коварством. Вспомни свеонов, Волков Одина, и вспомни словен. Всех, кто ушел в ледяные чертоги твоей подлой волей.
   Сбыслав торопливо зачиркал мечом. Так отчаянно, будто хотел что-то отогнать. Соперника? Смерть? Образы былого?
   - Владычица Мертвых ждет тебя, князь Сбыслав! - приговорил Энунд. - Встречай ее объятия! Бесславный для живых, стань тленом в мире мрака...
   Сбыслав отмахнулся широко. Вдруг ушли последний силы -- разом, без остатка. Энунд придержал его левой ладонью. Притянул за шею почти вплотную и с силой вогнал меч. Острие вошло в подвздошье через щель в латных пластинах. Хлюпнула плоть. Но Энунд давил, пока не пропорол тулово князя насквозь, а кисть не стала липкой. И не отводил взора от мутнеющих глаз Кривого. Будто для себя что-то запоминал. Опростался князь кровью -- текло из рта черное, пахучее. Раздвоенная Секира выдернул клинок и отступил обок. Сердце ударило раз, другой - и замерло. Сбыслав свалился лицом вниз.
   К застывшему телу подошли трое. Тоже долго смотрели, молчали.
   - Бой еще не кончен, - Энунд окликнул побратимов.
   Хумли и Гудред понятливо подняли на него глаза. Согласился и Прелют, с опозданием пробившийся к заклятому врагу.
   Битва все больше смещалась к заливу. Харальд Боезуб отползал с уцелевшими ближниками. Его гнали, как волка. Но он все еще был опасен. Вокруг конунга данов сплотились те, кому было нечего терять, и те, чья гордость не позволяла принять неудачу: хирд воительниц-ободриток, горсть хирдманнов тегна Ольвира Широкого, отряд-скара франков сеньора Руа, тильские стрелки Бленды и отряд Мечислава.
   Подступиться к ним было непросто. Лучники с Тиля метко и часто кидали длинные стрелы. Глаз у них был зоркий, рука верная. Боезуб сумел остатки своей рати собрать в полукруг, избегая окружения. На время воины Сигурда отпрянули. Вышла короткая передышка. Она была нужна всем перед последней схваткой.
   Гостомысл помог перенести Ратибора, которому в рубке рассекли бедро, задев берцовую кость.
   - Дайте лук! - молил Руянин, когда его перевязывали лоскутами от плащей. - Стоять не могу! Рубиться не могу! Буду бить свеев, как тильцы, покуда глаза видят...
   Мимо прошелестела кожаным доспехом Весна. Гостомысл подался за ней.
   - Мое место -- рядом с вождем! - сухо бросила она, указывая на колесницу Харальда.
   У вбитого в землю треугольного стяга Боезуба, на котором хищно размахнул крылья и грозил мечевидным клювом большой ворон, звенел ручеек отважных дев. Воительницы -- все как одна с голубыми щитами, в шишаках с налобными полосами и при долгих, но легких клинках, стерегли священное знамя, вышитое рукой Фюнского колдуна Скалька в годы Ивара Широкие Объятия. Оберегали они и самого конунга, словно погрузившегося в дрему. Харальд походил сейчас на больного филина.
   Прогудели рога Сигурда -- знак к возобновлению боя. Качнулись щиты, громыхнули брони. Теперь впереди мерно шагающих свеонов ступал пугающего вида человек с двуручным мечом на плече. Космы буйных волос непокрытой головы разметались во все стороны.
   - Старкад! - охи и вздохи побежали по всей линии данов и их союзников.
   - Хирдманны! - Боезуб в одно мгновение пробудился. - Убейте этого выродка из рода Етунов! Кто принесет мне его голову -- получит сундук золотых монет. Слово конунга!
   Сразу четверо стронулись навстречу Старкаду -- Хун, Элли, Хортар и Бургха, первые клинки Харальда. Эти бойцы не распаляли себя перед схваткой, как другие. Если и призывали Одина и Тюра в помощь, то там -- в глубине сердец. Им не нужны были ни броские позы, ни показные жесты. Даны знали, кто перед ними. Напугать Старкада не смог бы и сам Тор Триждырожденный, явись он сейчас на поле.
   Собрано, без суеты, все четверо подступили к бездвижно застывшему исполину. Лица -- как камень. Губы сжаты скобами, глаза остро целят ему в грудь. Старкад не шелохнулся. Дал взять себя в круг. Видно было, не страшится противников.
   Но едва Элли качнулся вперед, заслонившись щитом от подбородка до бедра, сын Старверка скинул с плеча меч, поворотившись к нему грудью. Так скинул, что развалил красно-белый щит пополам, осадив на землю неудачливого воина.
   Трое других кинулись на исполина одновременно. Опоздали. Он уже ушел туда, где барахтался оглушенный Элли, разорвав круг. Дальше никто не понял, что вышло. Вроде заворочал своим тяжеленным клинком, держа его обеими руками. Противники осыпались комьями снега. Три взмаха -- три опавших тела. Хуну почти отвалил голову -- она держалась на жиле. Хортар пытался запихнуть назад вывалившие из брюха потроха. Бургха весь сочился кровью, как треснутый бурдюк.
   - В бой! - приказал Харальд. - Бог Рати ведет нас!
   Даны, ободричи, франки и тильцы сомкнулись, точно железный кулак. Подались к одиноко стоящей фигуре. Тесно шли ратники Боезуба. Многолюдием грянули на одного, а он лишь улыбался им. Воистину, о таких воинах слышали, но видеть большинству доводилось впервые.
   Сын Старверка будто наслаждался огнем боевой удачи, властью над смертоносной сталью. Раскрутил клинок, пугая гулом воздух, ветер, людей. Словно жернова мельницы заходили в полную силу -- было от чего дрогнуть. Но только не Златогорке, нырнувшей к гиганту легкой тенью. Воительница сбила меч Старкада на излете, угадав миг. Сразу порушилась железная завеса -- воин оскользнулся.
   Этот успех дружины Харальда приветствовали, шумом затопив узкий просвет перед Старкадом. Но за его спиной уже паводком набухли свеоны и руяне Родевида. Вновь заскрежетало у Браваллы. Голос металла съедал поле, доставая до облаков. И земля, поверив было, что может иссякнуть людское упорство, опять содрогнулась под весом оружных полков.
   Самый первый, еще робкий слух о Девах Битв, бьющихся в рядах Харольда, зародился в хирде Редира Ястреба. Потом он тенью опутал все воинство Сигурда -- упал пологом тревоги. Воины шептались, что сам Всеотец спустился на помощь Боезубу с дружиной небесных воительниц. Люди уппсальского конунга растерялись. Никто еще не встречал столь страшных в своем умении женщин, косивших врагов, будто сорняк.
   - Это склавы-ободритки! - прокричал Сигурд, боясь замешательства. - Хирдманки Боезуба. И они смертны, как все мы.
   Отчаянно трудились мечами земные, плотские девы войны -- соратницы Весны. Презирая упрямство мужчин, силились развалить, раздробить, растащить все еще стройные и не смешавшиеся полки Кольца. Торили дорогу, изобильно накидав вокруг себя мертвых тел.
   Весна сама была как вихрь, ураган. Крутилась волчком, гася чужие удары, сбивая с ног и -- негаданным образом оказываясь у врага за спиной. Щит давно был расколот, пал и конь, она билась пешей - но поспевала всюду.
   Гостомысл держался рядом. Не блистал чудесами храбрости -- всю силу плоти, весь огонь воли направил на то, чтобы отводить беду от доблестной девы. Отмахивал летящие в нее клинки, прикрывал бок и спину своим щитом, подавал меч, если ломалась сталь в ее руке, не выдерживая самоотверженного упоения боем.
   Юный князь едва поспевал за Весной. Молнией стремила она по полю, вырывая противников из разных рядов. Если же их разделяли -- валил неприятеля прежде, чем понимал, что делают руки. Однако всей одержимости и бранного искусства ободриток уже недоставало, чтобы поменять судьбу битвы. Ратники Сигурда отжимали к холмам. Вновь выступила рослая фигура -- Старкад. Сломав в пылу боя свой губительный меч, он теперь орудовал секирой.
   Весна была уже истомлена. Несмотря на ее гибкость и молодость, на горячее сердце и ратную выучку, бесконечная битва выпила ее силу. Будто земля стала ненадежно шаткой, воздух зыбким, а тело чужим. Как в полусне отклоняла воительница удары падающей секиры Старкада.
   Гостомысл рвался на выручку. Пробивал себе путь через щиты, клинки, головы. Видел, как замедлилась Весна в движениях. Спешил с безумным пылом и -- вскрикнул, словно отточенной сталью поразили его самого. Показалось, что от удара гиганта отлетела кисть девы. Воительница не проронила ни звука. Лишь качнулась назад, зажав закровившую руку.
   Гостомысл прыгнул волком. Поспел миг в миг, упреждая безжалостный взлет секиры гиганта. Старкад замер в недоумении, ошеломленный скользящим ударом по шлему. Юный князь подхватил осевшую вниз деву, прежде чем тот пришел в себя. Варны - Мечислав со своими воями - тут же дружно загородили своего вожака щитами. Этого хватило, чтобы вынести драгоценную ношу на руках. Сопровождая Гостомысла и Весну, варны проламывали себе дорогу в живой чаще бьющихся людей. Они покидали битву.
   Только за холмами, где рев побоища слабел, княжич положил деву на траву. Рука была на месте - топор срезал рукавицу, выбил меч и рассек предплечье, теперь истекавшее бурной кровяной струей. Гостомысл разорвал свой плащ и перетянул рану - и лишь сейчас рассмотрел сквозь рассеченный доспех другие порезы, налившиеся кровяным соком.
   - Ну что же ты? - он в отчаянии склонился над девицей. - Ведь мы же так о многом тогда мечтали - помнишь, по дороге на Руян? Как поженимся, и будет у нас трое сыновей...
   - И дочка, - слабо произнесла Весна, открывая глаза. - Умила.
   - Конечно, и дочка, - Гостомысл бережно поднял ее вновь на руки и огляделся. - Мечислав! Давай к обозу.
   В тылу Харальда собирались укрохи его потрепанных отрядов -- бойцы, утратившие волю и желание продолжать безнадежное противостояние.
   - Князь Сбыслав пал, - сообщил Хорол, сумевший вывести остаток кривичской дружины. - И Тороп с ним вместе, - голос боярина был безжизненным, блеклым. - Вот и выходит, что нет над нами больше князя. Что скажешь? Сбыслав ведь тебе свой стол прочил -- все знают.
   - После все обсудим, - отозвался Гостомысл, бережно укладывая Весну на телегу. - Как народ решит. Трогай!
   На поле остывала сеча. Последний ее очаг теплился вокруг Харальда. Колесницу его перевернули, убили и возницу. Старый конунг неуклюже вылез, опираясь о тела, как о плахи. Сумел встать на ноги и оскалился. В руках сверкали мечи. Показалось, что Боезуб смеется. Или он бросал последний вызов врагам и судьбе? Жар брани проглотил крупицы его телесной силы, однако сила духа лучилась через взгляд, через гримасу, через ссутуленную позу готового к последнему броску хищника. Погасить ее могла только смерть. Воззвав к Богу Брани, конунг прыгнул в ряды свеев и нашел свой конец на их клинках.
   Победители отирали допьяна упившуюся кровью сталь. Лютое вышло побоище. Из каждой сотни полегло не меньше половины. В решающей, сумасшедшей рубке отдал свою жизнь и сам конунг Сигурд Кольцо, не снеся многочисленных ран. Подле него пали могучие воители Свеаланда Хумли Скала и Гудред Ледяной Тролль.
   Когда Бьорн отыскал Энунда, тот все еще стоял над их телами сумрачной тучей. Раздвоенная Секира не горевал. Он сознавал: его друзья все свершили сполна, исчерпав земную участь. Что нельзя было сказать о его, Энунда, судьбе.
   - Посмотри! - вдруг с волнением окликнул свеона Бьорн. - Ты это видишь?
   Энунд поднял голову, проследив за направлением взгляда гаутландца. Высоко над заливом, по бурному морю сиреневых, с лазурным отливом облаков, плыла золотая ладья. Точно такая, что предстала некогда пред ними, в подземном святилище. Строгие линии змеевидной шеи переходили в тулово крутобокого остова и завершались изгибом кормы-хвоста.
   Парус судна-дракона клубился белесыми разводами. Еще призрачнее виделись блики вокруг. Их не мог распознать самое чуткий глаз. Только око разума подсказывало нужный образ: крылошлемные девы сбирали ратную страду. Отдавшие жизнь полю брани под Браваллой отправлялись в странствие. Не последнее -- нет, новое, иное. В дорогу, недоступную тем, кто привык бродить тропами обширного мира Яви. Каков он, другой мир? Больше ли, меньше известного людям? Изведав, уходящие воины оставят знание при себе. Не поделятся с соратниками, чей земной срок еще не завершен.
   Можно лишь гадать, каково пространство, где люди не просто слышат, а видят предвечных Богов -- не отделены от них чертой, пределом. Земное -- твердо, ограничено, конечно. Там, за стелющейся паром Рекой Забвения -- ни берегов формам, ни меры вещам. Одно течение бесконечности, ибо и времени там нет. А если и есть, то движется по своим, особым законам. Их не постичь уму человека.
   Молча, точно завороженные, взирали Энунд и Бьорн на лучистый струг, легко скользящий по небесным волнам. Не могли отвести глаз. Смотрели не только они. И не только люди на поле: победители и побежденные. За много-много верст к восходу, двое влюбленных созерцали редкое зрелище с замиранием сердец. Рогдай и Любава, держась за руки, следили за плаванием солнцеликого судна с башни Беловежья.
   За несчитанными лесами от них Зоран смотрел на полет ладьи, стоя на башне Кий-града. А еще дальше -- на юге, близ полноводной Итиль-Вологи, кован Овадий, запахнувшись в парчовый халат, изучал волнительное парение в вышине с террасы своего дворца.
   Разных людей с разными судьбами объединили одна мысль, одно чувство. Золотая Ладья плыла по небу, удаляясь в неведомое. С ней уплывала эпоха, словно янтарем горящая именами отважных воинов и рачительных правителей. Уходило время, когда люди еще ступали в след своих предков и умели распознавать знаки богов -- светлая и яркая пора по-детски искренних в своих порывах героев.
   Для тех, кто оставался, история еще не была написана. Вмиг повзрослевшие разумом, состарившиеся душою, они провожали тающий отсвет ладьи с легким вздохом. Но что ждало тех, кто уходил? Уготованы ли им иные свершения в краю, до которого не долетит людская молва? Повествовать об этом будут другие и -- другим. Когда-нибудь...
  
  
   Примечания:
  
   Ставы -- магические начертания.
   Собь -- душа.
   Ковары -- хазары.
   Славутич -- Днепр.
   Кмет -- воин.
   Сходатаи -- потомки, наследники.
   Отчина -- земельное владение.
   Ярга -- Коловрат.
   Становая челка -- клин яркой ткани на стяге.
   Промиловаться -- ошибиться.
   Городьба -- ограда, забор.
   Овадий (Обадия) -- основатель династии хазарских царей в конце 8 в. Потомок Булана. С его именем связано закрепление в Хазарии иудаизма.
   Надысь -- недавно.
   Чужеяды -- паразиты.
   Нарочитые мужи -- люди знатного происхождения.
   Мрежа -- сеть.
   Вервь -- община.
   Тиун -- управитель.
   Изгон -- нападение.
   Эльтебер -- наместник.
   Рахдониты -- иудейские купцы в Хазарии.
   Шарош баром (Saros barom - венг.) - "грязная скотина"
   Чадь -- народ.
   Итиль-кел -- столица Хазарского каганата с середины 8 в.
   Изъезд -- внезапный налет.
   Карабаир -- порода лошадей-аргамаков.
   Прузи -- саранча.
   Вотола -- плащ.
   Мытники, мытари -- сборщики налогов.
   Ендова -- вид братины с желобком.
   Заплот -- деревянная сплошная ограда.
   Багатур - "доблестный воин", "богатырь" у степных народов.
   Муспельхейм -- огненная земля в скандинавской мифологии.
   Соломень -- холм.
   Елань -- луг.
   Мавки и лоскутихи -- водные духи в женском обличье.
   Вирники -- духи-губители, живущие в воде.
   Леторосли -- растения.
   Поторча -- рожон.
   Альтинг -- место для принятия законов и разрешения споров у скандинавов. Проводился раз в два-три года.
   Попрыски -- следы.
   Сурья -- священный напиток.
   Окрута -- перевоплощение.
   Скупь -- вместе.
   Мизгирь -- паук.
   Былие -- трава.
   Обавник -- чаровник.
   Форсети -- скандинавский бог правосудия и справедливости, разрешающий споры.
   Хольмганг -- обговоренный поединок двух викингов.
   Вадмал -- шерстяная ткань.
   Закрадник -- покойник.
   Грабастики -- грабители.
   Агаряне -- арабы.
   Рядец -- сановник, управляющий, посол.
   Послухи -- свидетели-очевидцы.
   Увоз -- подъем.
   Загребной -- кормовой гребец.
   Хаульдиры -- старшие дружинники конунга.
   Гремдиры -- младшие дружинники конунга.
   Дверги -- горные существа, духи.
   Лендрман -- владетель земли, дарованной за службу, в Норвегии.
   Хагалаз -- руна начала и конца, разрушения.
   Сейд -- магия.
   Ган -- хан.
   Беченеги -- печенеги.
   Саклабы -- славяне.
   Залейник -- знахарь.
   Кам -- шаман, жрец.
   Куяба -- хазарское название Киева.
   Богры -- чаши.
   Пехлеван -- богатырь.
   Турхаг -- знатный воин.
   Язва -- беда.
   Робить -- делать.
   Узбожь -- имущество.
   Соломень -- холм.
   Полоз -- змей.
   Вран -- ворон.
   Переоболочься -- переодеться.
   Раменье -- лес рядом с полем.
   Сакма -- проторенная дорога в степи.
   Исполать -- слава.
   Среча -- удача.
   Тиль -- Волга.
   Рощелья -- растения.
   Лядины -- поросли.
   Одвуконь -- при двух конях.
   Ерики -- узкие протоки.
   Кангары -- тюркское племя (канглы).
   Ашкуты -- одно из прикавказских племен.
   Биртокош -- вождь, правитель.
   Одинец -- кабан.
   Хеш -- богатырь, герой.
   Таты -- рабы.
   Сабир -- бек.
   Тулайдонша -- собственник, владелец, владыка.
   Бузат -- напиток на молоке.
   Харкош -- воевода.
   Шаркил -- Саркел (Белая Вежа) -- хазарская крепость.
   Ветривод -- водоворот.
   Стерно -- кормило.
   Городчики -- строители крепостей.
   Сарачины -- сарацины.
   Коввад -- посадник.
   Фарсах -- персидская миля.
   Иштен -- бог Неба (Тэнгри).
   Романия -- италийское вино.
   Бэйт Давыд -- второй царь народа Израиля.
   Саклабы -- славяне.
   Самандар -- ранняя столица Хазарии.
   Ичиги -- сапоги с мягким носком.
   Атраван -- жрец огня в зороастризме.
   Ормазд -- Ахурамазда, древнеперсидский бог.
   Ариана -- Гиперборея.
   Зартошт -- Заратустра.
   Тора -- учение, закон в иудаизме.
   Манала -- загробный мир.
   Иблис -- Шайтан, злой дух, демон в исламе.
   Дихрем -- серебряная монета.
   Саваор -- один из титулов бога в иудейской традиции.
   Булан Олень -- родоначальник династии Буланидов в Хазарском каганате.
   Исаак Сангари -- еврейский проповедник, убедивший хазар принять иудаизм.
   Чепкен -- одежда на подкладке.
   Иов -- библейский праведник.
   Кибить -- выгнутое на пару дерево для лука.
   Ухожье -- пчельник.
   Перевет -- предательство.
   Израдец -- предатель.
   Казатель -- наставник.
   Пря -- раздор. Мовь -- омовение.
   Бер -- медведь.
   Мцельник -- пчельник.
   Усыня -- великан древних славянских сказаний.
   Аука- лесной дух.
   Велья -- великая.
   Жижлеца -- ящерица.
   Шалыга -- ослоп.
   Ратовище -- древко копья.
   Исполать -- слава.
   Тьма -- десять тысяч воинов.
   Перемыслить -- перехитрить.
   Вуй -- дядя.
   Ябгу -- вождь у печенегов.
   Гойный -- лучший.
   Сняголов -- сорвиголова.
   Выпороток -- недоносок.
   Ажно -- как.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"