Зина с большими усилиями, но всё же растопила печь и сварила пшенную кашу. Всем в большом котелке. На воде без соли. И заправила постным маслом, которое надоело уже хуже горькой редьки. И отдельно сварила кашу на молоке, в миске, для Ольги.
Из стакана с холодной водой выловила маленький кусочек сливочного масла. Отделила от него уже совсем махонькую крохотулечку, и бросила в кашу Ольги. Покормив братика, и через силу сама съев пару ложек, она опять улеглась на топчан, обняла подкатившего к ней Лёнчика и закрыла глазки. На этот раз забытье не смогло поймать её в свои сети. Перед ней проходила череда недавних воспоминаний, недельной давности.
После школы, если не было никаких других срочных дел, хотя это случалось очень редко, она любила приходить на большой холм, возвышающийся над рекой метров на десять. Склоны холма покрывали низкорослые кустарники, а сама вершина состояла из большой поляны. Здесь она садилась на маленькую доску, положенную на два валуна, и её любимые книги уносили Зиночку в совершенно другие миры, часто настолько фантастические, что она забывала обо всём на свете. Недалеко от холма, ниже по течению, военные навели понтонные мосты и по ним бесконечными колоннами, пешим строем, на машинах, на танках, артиллеристскими расчетами, двигались войска. Всех этих людей засасывала громадная, страшная воронка, под названием Сталинград. Назад из сотен и тысяч бойцов, воронка выплевывала считанные единицы. И из шести понтонов, для обратного направления использовался только один. По нему в тыл везли покалеченных, перебинтованных, обожженных, но как нестранно довольно веселых бойцов. По остальным пяти понтонам к Сталинграду шагали еще здоровые крепкие мужчины. С серьёзными, каменными, застывшими лицами, они шли, казалось в бесконечной похоронной процессии. Кое-где попадавшийся балагур и весельчак, встречал только слабую поддержку в виде скупых одиночных улыбок. Многие из них посматривали на шестой понтон, и мысленно прикидывали свои шансы оказаться там.
Зиночка конечно до конца не понимала, всю глубину трагедии разворачивающейся прямо на её глазах. Для нее они все были героями, готовыми хоть сейчас умереть за родину, за Сталина, и возможно среди них действительно попадались такие восторженные идеалисты. Она мечтала сейчас шагать рядом с ними и стать таким же героем, как они, и как те, о ком она читает в книгах. Она не знала, что в свою первую и возможно последнюю атаку, эти мужчины побегут не с именем вождя на устах, а с отборным русским матом. Многие из них будут бежать, и рыдать, и визжать от страха, как какие-нибудь маленькие школьницы.
И совсем немногие, кто добежит до вражеского окопа и заколет штыком своего первого фрица, будет тут же блевать на его труп, а позже во время передышки с омерзением и стыдом будет снимать с себя пропитанные мочой штаны, и менять их на штаны снятые с ближайшего трупа. Более того на шестой понтон она смотрела с жалостью и даже некоторым недоверием к людям, идущим по нему. Как же так они не смогли стать героями. Они выбрали долгую, нудную жизнь калеки, вместо славной геройской смерти. Никогда я не буду такой.
Тем не менее, она часто ловила себя на том, что всматривается в лица со всех 6-ти понтонов, надеясь увидеть отца. У неё с отцом сложились не простые отношения, но она отдала бы всё, чтобы увидеть его хотя бы на мгновение. И почему-то вопросы геройства в этом случае отступали далеко, далеко, на задний план, или не рассматривались вовсе. Она была бы счастлива увидеть отца и на шестом понтоне, и на любом другом.
В этом случае ей не нужен был герой, ей нужен был только отец.
Кто-то тронул её за плечо. Она обернулась и увидела мальчика. Таких же лет , как она. Перед ней стоял необыкновенно вылизанный чистенький субъект. В хорошо выглаженных брючках с четкой стрелкой. В серенькой рубашке, застегнутой под самое горлышко, и в тонком, шерстяном, черном жилетике. Волосики на голове тоже были аккуратно причесаны и прилизаны, с пробором с левой стороны. Ему бы еще бабочку и можно выступать солистом хора мальчиков. Зиночка сразу узнала Костеньку, нового ученика их класса, которого представила сегодня учительница немецкого языка Светлана Львовна. Костик скромно стоял у доски, потупив глазки, и казалось совсем не слушал, как его расхваливает учительница. А представляли его действительно, как какую-то знаменитость. Ну, во первых он из Москвы. Во вторых его папа будет большим начальником в нашем городе. В третьих он отличник, и почти свободно говорит по немецки. И наконец, самое главное Костик своими глазами видел Сталина. После этого некоторые особо возбужденные детишки повскакивали со своих мест, но учительница их быстро утихомирила.
- Можно присесть?
- Пожалуйста. Не куплено. - Зиночка слегка подвинулась, а Костик обошел досточку и сел рядом, аккуратненько, положив руки на колени ладошками вниз.
- Ты что, правда Сталина видел?
- Видел. - равнодушно отвечал Костик.
Глазки Зиночки загорелись неподдельным интересом. - А какой он расскажи?
- Ну какой, какой. Обычный такой Сталин. Ты его что, на плакатах не видела.
- Видела, конечно. Но он же не может быть обычным. Он же великий. Что-нибудь интересное ты у него видел?
- Видел. - не заметно улыбнувшись, продолжал Костик, - Ему на френч пепел из трубки упал.
- Врешь ты всё гад. - Зиночка резко повернулась к Костику, и пронзила его страшным взглядом. - Он великий, он самый лучший. Никогда пепел на него не упадет.
- А пепел не разбирает, где великий, а где какой. А вместе с пеплом, между прочим, и уголек маленький из трубки выпал. Прожог ткань вождя, достал до тела вождя. И вождь закричал, ой-ой-ой спасите, помогите.
- Ах ты сволочь. Да я тебя за Сталина уничтожу. Ты шпион. Ты враг. - Зиночка от всей души принялась дубасить книжкой бедного Костика, по всем частям тела.
А Костик моментально преобразившись из унылого пай мальчика, в самого хитрого, отъявленного гаденыша, весело хихикал, подставляя под удары, нелепо сложенные ладошками пальцы и острые локотки. - Да шучу я, шучу. Я его вообще издалека видел. Толком не рассмотрел.
- Еще раз так пошутишь, я тебя сама на углях поджарю.
- А ты меня не сдашь?
- Я не стукачка. Если надо будет, сама прибью. Урод! - Зиночка отвернулась от него, не собираясь продолжать беседу с этим Московским идиотом.
- Ну ладно тебе. Не обижайся. Я товарища Сталина тоже очень люблю. А отец говорил, он хоть и великий, но такой же как все люди, как мы с тобой.
- Не правда. Он лучше любого из нас в сто, в миллион раз.
- Ну хорошо, хорошо лучше, согласен.- нехотя согласился Костик. - А ты сегодня так здорово стихотворение по немецки читала. Ты знаешь, что у тебя берлинский акцент.
- Чего, чего. Какой такой акцент? Ты мне здесь не юли. Пообещай, что о Сталине ничего плохого больше не скажешь.
- Клянусь. Чтоб мне сдохнуть. А акцент ты наверное у своей немки Светланы Львовны, переняла. Интересно, что она делала в Берлине, и как оказалась здесь?
- Не была она нигде у фашистов, не в Берлине, не в других местах. И никакая она не немка, а наша русская. И вообще отвяжись со своим акцентом. Что это вообще такое?
- Да не злись ты. Училок немецкого часто же немками называют. Да и в Берлине не только фашисты, но и нормальные люди попадаются. Мой отец до войны был там. Учился. А акцент это произношение, то как ты произносишь те , или иные звуки в слове. Например русский скажет - девочка, а грузин, - и Костик соскочил с дощечки, встал на одно калено перед Зиночкой, и устремив на неё гордый взгляд горца, произнес гортанным, загробным голосом - дээвачка ты как сочный пэрсик.
Зиночка рассмеялась, чуть не выронив книжку из рук, с этим мальчиком ей становилось всё интересней, и интересней. А Костик вновь примостился к ней рядышком, продолжая разговор.
- Вот видишь, так и в разных областях Германии, произносят слова немножко по-разному. Я могу подражать трем разным произношениям. Берлинскому, южно саксонскому и прусскому. Но лучше всего конечно берлинскому, потому что с папой долго разговаривал.
Природная Зиночкина любознательность и интерес к людям, которые что-то умеют, или знают, всегда зажигали в ней теплый, добрый огонек общения, и уважения к ним. И она уже с удовольствием общалась с этим мальчишкой.
- А откуда ты всё это знаешь. И где так научился говорить по немецки. На уроке вы как два настоящих немца с учительницей разговаривали.
- Со мной отец на немецком с рождения разговаривает. А с шести лет я еще с преподавателем занимаюсь. А еще у нас были немецкие дни - вторник, четверг и суббота. В эти дни отец запрещал говорить по русски у нас дома, и мы с мамой вынуждены были говорить только по немецки.
- А почему были? А сейчас что, уже научились, и больше не разговаривайте?
Костик неожиданно замолчал. Зиночка удивленно повернула голову к мальчику. Он неотрывно смотрел вниз, а его аккуратно сложенные, на коленях ладошки, слегка подрагивали.
- Ты чего? Что с тобой?
После минутного молчания, Костик наконец пришел в себя.
Он говорил медленно, сосредоточено, делая паузы после каждого слова. - Все. Говорят.
- Что говорят?
- Понимаешь. Он жив. Я это чувствую.
- Он погиб? Подожди, а как же?
- Да, у мамы есть даже бумага, где говорится, что он погиб смертью храбрых. И орден посмертно. Боевого Красного Знамени.
- Так что же?
- Это всё не правда. Это всё дядя Коля постарался, для мамы.
Никто не знает, когда и где. Он просто перестал выходить на связь. Уже больше года. С самого начало войны. Понимаешь. Он жив. Может он в плену. А они его в герои. И забыли. Все забыли. Кроме меня. Они даже похоронили его. Положили в могилу пустой гроб.
- Но учительница же говорила про твоего отца.
-Это не отец. Это отчим. Я его ненавижу. - тонкие пальцы Костика сжались в кулачки, а глаза неотрывно смотрели на шестой понтон. - Может он где то там в госпитале, лежит на койке с ранением в голову, и не может вспомнить кто он, и откуда. А они все забыли про него!
- Не переживай! Война скоро кончится. И мы найдем его. Обязательно. Я тебе помогу. Мы все госпитали обойдем. И найдем.
- Я в Москве все обошел. Но не нашел. Потом, когда дядя Коля узнал. Он сказал, что если он и в госпитале, то в нерусском. Очень далеко. И то что он жив одна сотая процента. Но ведь одна сотая это очень много.
- Конечно много. Ведь могла бы быть одна миллионная. Вот тогда бы совсем тяжело искать. А чего ты так отчима не любишь?
Костик не ответил на её вопрос. Он всё смотрел , и смотрел на бесконечный поток солдат. - Видишь, на всех ближайших возвышенностях не далеко от понтонов расположены зенитки, а на этом холме, хотя он самый высокий, нет. Отсюда всё, как на ладони видно. Отличное место для шпиона.
- Может зениток не хватило?
- Вряд ли. Очень удобный холм. Мне кажется, его специально не используют. Видишь прямо под холмом жилой дом.
Зиночка и сама уже не раз обращала внимания на этот странный дом. Вроде обычный жилой, но у входа стоит часовой с винтовкой. Рядом припарковано три американских, армейских форда с открытым верхом. Большинство окон закрыто ставнями, но через щели пробивается свет, который горит даже днем. И куча каких то антенн на крыше.
- Возможно это, какой то тайный штаб. А возможно здесь живут большие начальники. Они боятся за свою шкуру, поэтому зенитки рядом нет.
- А причем тут зенитка?
- Ответный огонь с фашистских самолетов может попасть в дом.
- Вот трусливые гады.
- Мы только что приехали с отчимом, вон в той машине. Он вошел в дом, а меня отправил погулять. Вот так я тебя и нашел.
- Смотри ка, смотри, в открытом окне на втором этаже блеснуло.
- Это бинокль.
- Значит, они всё-таки боятся шпионов на этом холме. Следят.
- Это может быть и мой отчим. Он тоже меня выслеживает, как ищейка.
Зиночка мельком глянула на тень от холма и подскочила на ноги. - Слушай мне надо бежать. Сейчас мать придет.
- А завтра будешь здесь?
- Не знаю, наверное, нет. Работы много. В школе увидимся.
И Зиночка по дружески улыбнувшись Костику, быстро сбежала с холма, и скрылась из вида.