"Я выставил свое сердце под выстрелы"

J.R.R.Tolkien

Автор: Скай (Ланголин)

Фэндом: Дж. Р. Р. Толкиен, "Сильмариллион"

Действующие лица: Нельяфинвэ Майтимо Руссандол (Маэдрос), Канафинвэ Макалауре (Маглор), Туркафинвэ Тьелкормо (Келегорм), Морифинвэ Карнистир (Карантир), Куруфинвэ Атаринке (Куруфин), Амбаруссат (Амрод и Амрас), Феанаро Финвион (Феанор), Нолофинвэ Финвион (Финголфин), Финдекано Астальдо (Фингон), Турукано (Тургон, Турондо), Артафинде Финдарато Инголдо (Финрод Фелагунд), Артаресто (Ородрет), Ангарато Ангамайтэ (Ангрод), Айканаро Амбарто (Аэгнор), Артанис Нэрвен (Галадриэль), Маэглин (Ломион), три авторских персонажа.

Отказ от авторских прав: Все герои принадлежат Дж.Р.Р. Толкиену и его наследникам. Все права на тексты, помеченные: ('номер) - принадлежат авторам, указанным в примечаниях.

О тексте: Не слэш. Не апокриф. Изначально книга ставила своей целью более подробное, чем в "Сильмариллионе", воссоздание картины воспоминаний одного персонажа: Майтимо (Маэдроса). Однако вскоре в текст вошли и связанные с ним фигуры, у каждой из которых есть собственная история.

Я надеюсь, что написанное, возможно, просто позволит кому-то разглядеть персонажей "Сильмариллиона" немного детальнее или найти новое вдохновение и новую радость в них, так же, как я нашла это вдохновение когда-то.

*

"Там отныне, прочим не видны,

Безраздельно властвуют они".

(Лора Бочарова, "Они")

***

Я просыпаюсь от того, что в колено мне утыкается что-то металлическое. Если вы едете в метро стоя, и ранним вечером, в этом, в общем, нет ничего странного. Но когда сидя, в полдвенадцатого ночи, и вагон почти пуст... Приоткрываю глаза и вижу ножны. Длинные черные ножны с толстой рукоятью меча, торчащей из них.

Так.

Ножны крепко прижаты ремнем к черной бархатной котте. Котта длинная, с серебряным шитьем. Внизу, совсем рядом с моими ногами, прочно стоят на раскачивающемся полу две гигантские ступни в испачканных глиной кожаных сапогах. Спасаться совершенно очевидно некуда, делать вид, что все еще сплю - глупо, и я поднимаю голову.

Надо мною, словно каланча над муравьем, нависает огромный воин с темно-рыжими, чуть ли не до попы длинной, волосами. Такой высокий, что горизонтальный поручень находится у него где-то на уровне подбородка. Мощными, обтянутыми алым шелком локтями он непринужденно опирается на железную перекладину, словно это какой-нибудь невысокий забор. На черной котте серебряной нитью вышита большая восьмиконечная звезда. Воин взирает на меня из-под потолка внимательно и даже слегка виновато.

"Ударил тебя? Прости..."

"Ма... Ма..." - только и могу выдавить я.

"Что - мама?" - не понимает он.

"Майтимо?" - лепечу я осипшим голосом.

В этот момент поезд трогается, и феаноринг, склонившийся было ко мне, чтобы слышать лучше, со всего маху врезается головой в поручень.

"Майтимо!!"

Вот сейчас он рухнет на меня всем своим весом...

Но эльф только встряхивает головой, отбрасывает волосы с лица и озадаченно трогает небольшую вмятину на поручне. Я вскакиваю.

"Ты в порядке?! Наклонись, пожалуйста!"

Он послушно ссутуливается, и я запускаю пальцы в его темные рыжие волосы - туда, где, по моим расчетам уже должна была появиться шишка... Ничего. Никаких ран и синяков.

"Извини, что спрашиваю - бормочет он мне в самое ухо, - но что ты делаешь?"

"Шишку ищу!"

"Шишку? - он недоуменно смотрит на меня, потом начинает смеяться и снова выпрямляется, оставив меня стоять нос к носу с восьмиконечной звездой, - От такого удара у меня шишки не будет".

"Но поручень..." - мямлю я, завороженно глядя, как под черным бархатом поднимается в такт дыханию широченная грудная клетка.

"Садись лучше. Упадешь".

Послушно плюхаюсь обратно на сидение. "И упаду ведь, причем не из-за поезда", - мелькает в голове. Майтимо тем временем неторопливо отстегивает ножны от ремня и, угрожающе стукнув их окованным наконечником в пол, садится рядом. Даже так осанистый феаноринг возвышается надо мною на две головы.

Пассажирка напротив бела, как бумага, и смотрит с ужасом. Бедная дама...

Феаноринг сидит молча и спокойно смотрит на грязные провода и стены за окном вагона. В электрическом свете я отлично вижу его профиль с фамильным гордым носом, упрямый подбородок и изящные заостренные уши. Кажется, мне сейчас станет нехорошо...

Опускаю глаза. Совсем рядом, на его правом колене, покоится рука без кисти, скрытая затянутым и завязанным на шнурок рукавом рубашки. Левая рука, в перчатке, лежит на серебристом яблоке меча, покачиваясь в такт движениям поезда.

"Не бойся меня так, пожалуйста", - Майтимо наклоняется надо мной, так, что тугие вьющиеся пряди занавешивают и окно, и скамью напротив.

"Я не боюсь, - я с трудом подавляю в себе желание потрогать их, - просто... Знаешь, не каждый день в твой вагон вот так запросто садятся наследные принцы Первого дома".

Он не отвечает, и я поднимаю голову. Феаноринг смотрит на меня с высоты своего внушительного роста мягко и насмешливо. Губами он почти не улыбается, но в уголках глаз проступают морщинки, и к его суровому облику это очень идет. По всей видимости, с точки зрения эльфа, причина его появления в московской подземке при полном параде и с мечом на перевязи настолько очевидна, что только ребенок мог не понять.

"Ты сегодня хотела записать один мой разговор".

Майтимо медлит, ожидая моей реакции. Да, утром я была в Коломенском, и мы с сестрой, Эарин, шурша листьями и шлепая по лужам, выдумывали атрабет Маэдроса и Фингона...

"Я пришел надиктовывать".

Якорь мне в... Это ж не наяву, правда?

"Майтимо..."

"Да?"

"Ты мне снишься".

Звучит ужасно глупо. Феаноринг запрокидывает голову и громко хохочет, обнажая ровные белые зубы. Для моей бедной головы это - уже слишком.

"Нет! - он прижимает кончик перчатки правым запястьем и легко стягивает ее. - Я теплый?" Робко протягиваю руку. Длинные пальцы с аккуратными, коротко стриженными ногтями, на ощупь сухие, грубоватые и, действительно, теплые. Моя кисть на его ладони кажется детской.

"Да".

Руку убирать не хочется. Раскрываю, было, рот, чтобы попросить эльфа ущипнуть меня за плечо на всякий случай, но вовремя успеваю сообразить, что синячки после такой просьбы вполне могут остаться на пару месяцев.

"У тебя есть перо и бумага?"

Майтимо явно собирается приступить к исполнению своего долга рассказчика немедленно.

"Нет... дома есть".

"Значит, дома".

"А что я скажу маме?"

"Она испугаются, как и ты? Как все эти люди?"

Я успеваю в лицах представить себе реакцию. О да...

"Думаю, гораздо сильнее".

"Почему? - воин явно расстроен.

"Майтимо, они боятся меча. Того, что ты такой высокий, так одет... - мне совсем не хочется вдаваться в подробности насчет любителей ролевых игр по Толкиену и общественного мнения, которое с ними связано. - С этим ничего не поделаешь. Извини, пожалуйста, что здесь все так устроено". "Зачем извиняешься ты? Не ты виновата".

"Нет, но я здесь живу".

"Ты же не выбирала, где жить".

На это мне ответить нечего. За окнами поезда уже мелькают красные мраморные колонны моей станции. "Нам нужно выходить".

Феаноринг послушно поднимается вслед за мной и шагает на перрон, пригнув голову. Оставшиеся пассажиры провожают нас красноречивыми взглядами, которые я чувствую спиной сквозь куртку, и от которых гордость моя распускается, мурлычет и светится на все лады.

На станции из вагонов вываливает почти весь поезд. Майтимо медленно продвигается за мной в толпе - бряцая оружием, задевая пассажиров ножнами по ногам и поминутно извиняясь. Его рыжая голова и широкие плечи в алом шелку возвышаются над морем черных кепок, бритых голов и крашеных перманентов, словно паруса четырехмачтового фрегата над компанией прогулочных посудин. На эскалаторе эльф встает на ступеньку ниже меня - и все равно оказывается выше. Я тупо смотрю на алый ворот рубашки и на линию подбородка. Лицо у Майтимо серьезное, но глаза улыбаются. Господи... Спрятав обе руки за спину, я отчаянно щиплю себя за предплечье. Феаноринг никуда не пропадает, более того - совершенно ясно, что люди вокруг его тоже видят. Так. Значит, дальше будем действовать по обстоятельствам.

*

Ну вот, мама уже открывает дверь. Я внутренне подбираюсь, но вместо изумленного или уточняющего вопроса слышу:

"Привет, дорогая. Тебе пищу греть?"

"Мась. Нам".

"А?"

На меня смотрят непонимающе. Я оборачиваюсь к феанорингу, но тот изучает висящую под потолком бумажную лампу, непринужденно прислонившись к дверному косяку.

"Ничего. Сейчас, сменю шкурку..."

Оставив маму размышлять над этим "нам", я ухожу в саму дальнюю часть комнаты и разворачиваюсь к нолдо:

"Она не видит тебя?"

"Ты же сказала - она испугается".

"То есть - это тебе решать? Кто тебя видит, а кто - нет? М-да, - я сажусь на постель и подбираю под себя ноги, - Ну вы, лорд Майтимо, лис..."

Он в ответ только довольно улыбается.

Час спустя феаноринг уже ходит по дому, как и когда захочет и, пользуясь своей избирательной невидимостью, комментирует наши действия и телефонные разговоры. Очень сложно не отвечать...

***

Я сижу за компьютером, а Майтимо осторожно прогуливается по квартире, рассматривая то одну, то другую вещь. Время от времени он поглядывает на потолок: нет ли лампы. Бедняга...

Бесшумно ступая, подходит ко мне.

"Скажи, у тебя есть кава?"

С позавчерашнего дня я активно привыкаю вместо "кофе" говорить "кава", вместо "пакет" - "сверток", а вместо "чай" - "квенилас". Сегодня с утра в магазине я поставила продавщицу в тупик, испросив "зеленого квениласа, какого-нибудь этакого". Майтимо, вообще-то, понравился зеленый с кленовым сиропом, в малом количестве привезенный от сестры, но такой в простом супермаркете не найти.

"Да, - не глядя отзываюсь я. - Квадратный черный сверток в кухне, на полке над столом. Турка в шкафу".

"В шкафу на кухне Туркафинвэ? Наш Келегорм?!"

"Да не Туркафинвэ, а турка! Кофеварка!"

"Кофеварка?"

Майтимо хмурится, а я всеми силами стараюсь сохранить хоть какое-то подобие серьезности. "Сосуд, в котором варят кофе... каву".

"Кофеварка! - Майтимо запрокидывает голову и хохочет. - Кофеварка, иди, помоги мне в кузнице!"

*

Три дня спустя, мы с сестрой, от позднего часа напрочь утратив разум и сгибаясь от беззвучного смеха, решаем, что, раз пошла такая пьянка, пусть Макалауре будет чайником для квенилас, Амбаруссат - чашечками, а Карнистир и Куруфинвэ - солью и перцем. Возвратившийся из ванной комнаты Майтимо слышит только конец диалога, но суть улавливает правильно, и над моим затылком тут же поднимается угрожающих размеров карающая длань.

"Извини-извини-извини! Майтимо! Мы не всерьез!"

Я не боюсь длани - но ужасно боюсь, что рыжий нолдо обидится и уйдет.

"Живи", - великодушно сообщает феаноринг, и по голосу я слышу, что он тоже шутил.

***

Я разворачиваю пачку сигарет, устроившись на холодных мраморных ступенях. Пальцы трясутся - не то от злости, не то от желания расколотить что-нибудь об пол и расплакаться. Пять полос за три дня - то еще развлечение. Я работаю журналистом в еженедельном приложении одной из крупных газет. Как всякий человек, который любит свою работу, иногда я ее ненавижу.

Внезапно пролетом ниже я слышу знакомое металлическое бряцанье и мягкие шаги по мрамору. Только не это... Вот как раз сейчас на меня лучше не смотреть. Быстрым движением ухватываю с пола зажигалку и телефон, но встать и сбежать прочь не успеваю. Мой замечательный феаноринг, моя каланча в черном и алом уже тут. Присаживается напротив на корточки, чтобы оказаться со мной лицом к лицу. Смотрит внимательно.

"Что у тебя тут случилось?"

"Ничего особенного, - я качаю головой и делаю затяжку. - Просто все немного нехорошо".

Майтимо расстроенно вздыхает, совсем как родитель над непутевым отпрыском, мол, что с ней поделаешь. А потом вдруг протягивает руку, вынимает у меня сигарету из пальце и отбрасывает ее прочь.

"Ну!"

"Не надо вдыхать эту мерзость".

***

"Можно задать тебе вопрос?"

Мы сидим на полутемной кухне и пьем чай. На столе стоит тарелка с просвечивающим в свете настольной лампы зеленым виноградом и мятыми коричневыми финиками, которые феаноринг время от времени ловко выхватывает из-под виноградной грозди своими тонкими пальцами и отправляет в рот.

"Да?" - очередной финик не позволяет ему произнести слово четко.

"Скажи, почему ты всегда такой спокойный?"

Нолдо приподнимает бровь и смотрит на меня скептически, но совсем не раздраженно.

"А ты думала, я буду бить посуду и ломать мебель, только дай повод?"

"Нет - мне неловко. - Но... Как-то не ожидала, что ты можешь быть таким... домашним".

Майтимо прикрывает веки и долго молчит. Так долго, что я успеваю испугаться.

"Ты, вероятно, знаешь, что описанное в книгах случилось давно, - он внимательно смотрит мне в глаза, в самые зрачки. - Очень давно".

Киваю.

"Я долго пробыл в Чертогах".

Я молчу.

"Но ты зря думаешь, будто я забыл все, что с нами происходило".

Его ровный тон не меняется, но мне становится чудовищно стыдно.

"Ты спросила потому, что хочешь видеть?"

Я вскидываю глаза на него, но лицо в обрамлении густых темных прядей совершенно спокойно. Даже лишних морщинок нигде не легло.

"Не надо ничего вспоминать. Прости. Я бесчувственная деревяшка".

У меня, видимо, очень виноватое лицо, потому что он ставит свою чашку с квенилас на стол и кладет ладонь мне на колено. Ничего не говорит, смотрит. И вдруг в самой глубине моих мыслей о нем и моего чувства смущения возникает другой текст, речь и чувство, которые мне уже не принадлежат. Как будто отдергивается глухой серый полог.

Губы Майтимо сомкнуты, но я хорошо слышу его голос - низковатый для эльфа, с мурлыкающим мягким "р". "Ты лучше скажи, ты уверена, что хочешь быть этому сопричастна?"

Я ошарашенно киваю. Наверное, смешно выглядит.

"Отвечай, как будто мысленно произносишь фразу", - советует он.

"Офигеть, осанвэ!" - думаю я в ответ. Майтимо уже не сдерживает усмешку.

"Нет, не эту".

"Так", - думаю я и пытаюсь сосредоточиться, но вместо этого в памяти всплывает тот первый вечер, когда я проснулась в метро и увидела перед собою черные ножны и котту со звездой.

"Первый раз с госанной - как первый раз в постели", - глупо мелькает в голове вслед за тем. "Так!" - Майтимо говорит это обычным голосом, и мне снова становится стыдно.

"Прости".

Его левая рука все еще лежит на моем колене, но улыбаться нолдо вдруг перестает.

"Сосредоточься на слове, которое хочешь сказать. Подумай внимательно".

"Думаю. Ты. Слышишь?"

"Слышу", - мгновенно раздается в голове. Я гляжу прямо ему в глаза. В янтарные, внимательные глаза с темными прожилками и пятнышками на радужке. Воздух вокруг на секунду становит ясным и колким. А затем обрушивается вперед теплом, едва не сталкивая меня с места - словно из распахнутой двери в холодный двор. В пространстве между нашими лицами возникают и натягиваются тонкие дрожащие нитки. Как телеграфные провода.

Я закрываю глаза.

*

Он зло пинает листья, как будто что-то еще можно сделать.

Загребает их ногами в грязных, потерявших всякий цвет сапогах - желтые, мокрые, ледяные на ощупь. "Где ты меня ищешь? Я здесь. Я здесь".

Он напевает это осипшим голосом, глядя перед собой широко раскрытыми глазами. Волосы свалялись и намокли под мелкой, висящей в воздухе дождевой взвесью. Правая кисть руки, железная, задевает размокшую кору, набирая ее под щитки суставов.

Майтимо останавливается и прислоняется лбом ко влажному, угольно-черному стволу, пачкая лицо. Прикрывает веки.

"Где ты меня ищешь? Я здесь".

Они с Финдекано пели это, когда играли во что-то.

Он открывает глаза. На черной коре - глубокие склизкие борозды.

Во что?

Он никак не может вспомнить.

Пять дней тому назад, после битвы, в крови и глине, это был уже не Финдекано. Душа и плоть разделимы, правильно? Финдекано есть. Сейчас. А там, на земле, был уже не совсем он.

"Я здесь... Я здесь..."

Сплошной желтый ковер под ногами пахнет мучительно сильно. Острой осенью, влажными листьями, красными их черенками. Небо серое, озеро серое, туман, застилающий гребень лесистого взгорья справа и слева - серый. Серыми клубами он сползает в долину, влажностью входит в легкие, оседает бусинками на волосах и одежде, охлаждая горящую голову, плечи и спину.

Финдекано любил серый цвет.

Майтимо отнимает ладонь от ствола и, оскальзываясь на глинистом склоне, медленно бредет вверх. Железная рука раскачивается в такт шагам, тяжело охватывая своими ремнями запястье. Железная рука очень больно бьет наотмашь, но больше пользы от нее нет почти никакой.

Пять дней назад он разорвал ею ткань шатра. Он бил по тряпичной стенке и по столбу, поддерживавшему полог, так, что щитки погнулись и перестали нормально двигаться. На древесине оставались глубокие рваные борозды, зиявшие светлым, ткань с душераздирающим треском расходилась широкими распахнутыми ртами. Он кричал, кажется. Да, наверняка кричал.

Он не помнит.

Майтимо останавливается на полпути к вершине холма и прижимает ладонь к лицу.

Финдекано дрался очень долго, можно было попытаться успеть на помощь. Даже если учесть все прочие маневры, можно было попытаться успеть. Почему не позвал?

"Ну почему не позвал?" - страшно цедит сквозь зубы Майтимо.

С криком он разворачивается и бьет в ствол железной рукой. Еще. Еще!

Здесь нет Куруфинвэ, который будет хватать за плечи и шипеть в затылок: "Не беснуйся!"

Почему?!

Здесь никто не посмотрит многозначительно, сопереживающе, забежав якобы за точильным камнем.

Почему!

Один из щитков застревает в толще коры. Майтимо дергает, тянет на себя, но тот не поддается. "Боялся, что я погибну или попаду в плен - вот почему".

Он снова прижимается лбом к мокрому морщинистому стволу. Некоторое время стоит так, прикованный к дереву застрявшей железной кистью. Дышит. Потом, не поднимая головы, принимается расстегивать пряжки, удерживающие искусственную ладонь на месте. Выдергивает из кожаного манжета руку, отворачивается и снова начинает подъем. Сжатая в кулак металлическая перчатка нелепо торчит из ствола под прямым углом, словно кто-то метнул ее в дерево, как огромный уродливый дротик.

Майтимо уже не видит перед собою листьев. Он трогает пальцами свое правое запястье, внимательно изучая светлую, почти без отметин, кожу и бугорок кости под ней.

"Финдекано боялся, что я опять буду мучиться".

Майтимо улыбается. Хотя бы одно справедливое наказание - было. За такую кровь и такую грязь кисть руки - невеликая цена. Но хоть какая-то.

Он накрывает запястье ладонью. Это тоже - Финдекано. Отец, в конце концов, всегда говорил, что шрамы - наилучший способ запомнить.

"Где ты меня ищешь? Я здесь..."

Это был пароль для поисков.

Ну, разумеется, так они звали друг друга мысленно, если играли в прятки. Нужно было указать не на то место, где ты был на самом деле. Запутать. Однажды взрослый, умный Майтимо прямо в плаще и сапогах с позором провалился в покрытый ряской заболоченный пруд, когда искал Финдекано под обрывом. Мальчишка вдохновенно врал про снежные вершины, и он решил посмотреть, где погрязней и поглубже. А тот сидел за ветками ивы, на берегу.

Финдекано прыгает на бревне над речкой. Финдекано хватается за рукоять меча и смотрит взволнованно из темноты, в сполохах факелов. Финдекано клонится над ним, мягко задевая кожу на груди кончиками кос. Обнимает и так боится сделать больно. Говорит что-то своим ласковым голосом.

Он никуда не ушел. Он теперь всегда у него внутри.

"Где ты меня ищешь? - совсем другим тоном, не своим, шепчет Майтимо и поддерживает бережно левой рукой - правую. - Я - здесь. Я - здесь".

***

За окном пять часов утра и бухает в подоконник крупный осенний дождь, а я сижу и разбираю тяжелые блестящие пряди. Редкий случай, когда можно посмотреть на феаноринга сверху вниз, а не снизу вверх. Майтимо сидит на ковре, прислонившись спиной к кровати на которой восседаю я. Глаза прикрыты, лицо спокойное, но не сонное. Хорошо, когда он такой. Ничего не роняет, никого не пугает, не удивляется, не расспрашивает, не притягивает любопытные взгляды со всех сторон.

Прядка к прядке. Сверху прямые, снизу слегка вьющиеся.

Многим ли еще, скажите, доставалось в этой жизни такое умилительное занятие - расчесывать волосы старшему, и, по моему глубокому убеждению, самому красивому из всех принцев нолдор? Финдекано, разве что...

"Скажи, твой брат тебя когда-нибудь причесывал?"

"Кто именно?"

"Финдекано".

Рыжий нолдо на секунду приподнимает веки и бросает на меня выразительный взгляд, который в устном переводе означал бы, наверное, что-то вроде: "А то!"

"Конечно, причесывал, - немного помедлив, говорит он. - Один раз пытался заплести косы".

"И как?"

"Я его взгрел", - пожимает плечами Майтимо.

"Что, прямо вот так, сразу?"

"Нет, сначала долго ловил, - совершенно серьезно отвечает он. Потом снова приоткрывает глаза и улыбается. - Я шучу. Финьо заплел мне косы так же, как себе. Когда отец увидал меня, то пригрозил отрезать все это безобразие к мелькоровой бабушке, если сейчас же не расплету".

"Вы хоть один день без пререканий выдержать можете в вашем семействе?"

Майтимо снова прикрывает глаза, потом улыбается одними углами губ, и на лице его возникает выражение плохо скрываемой нежности.

"Нет".

"Понятно, - я продолжаю с трудом пробираться пальцами сквозь густые пряди. - Хочешь, расчешу гребешком?"

"Я... Да, хочу", - лениво откликается нолдо, совсем разморенный моим нехитрым целомудренным массажем. Режьте меня на куски и ешьте с маслом, но этот эльда - король. Мой король. Чай из чугунного чайничка пить любит.

Я беру можжевеловый гребешок и запускаю его в массу шелковистых темно-рыжих волос. До нижних кончиков рука не достает, и мне приходится слезть на пол и встать на колени за спиной у феаноринга. Гребешок проскальзывает плавно, почти не цепляясь, и с чуть заметным сухим шелестом покидает медные кончики где-то у самого ковра. Невероятное ощущение.

"Можно неприличный вопрос?" - вдруг произносит Майтимо. Голова его низко опущена, голос сонный и немного придушенный из-за такого положения шеи.

"Есть слушать неприличный вопрос, лорд", - отзываюсь я. Майтимо хмыкает.

"Как в вашем доме сегодня насчет поспать?"

"Положительно".

Хотя, конечно, мне хотелось бы еще некоторое время не ложиться...

"Не расстраивайся. Если захочешь, я завтра причешу тебя", - нолдо поворачивается, вынимает у меня из пальцев гребешок и серьезно смотрит в глаза. Я цепенею, словно куропатка перед лисой. Именно так он смотрел, очевидно, на своих младших братьев, когда они были еще детьми.

"Хорошо. Ловлю тебя на слове".

***

Майтимо сидит на узкой кровати, покорно склонив голову. За его спиной, поджав по себя ноги, восседает Финдекано и с победоносным видом заплетает кузену косы. Две из них, тонкие, тянутся от висков Майтимо к затылку и превращаются там в одну, перехваченную у кончика кожаным ремешком. Еще две, потолще, начинаются на затылке, с боков, и лежат поверх остальных волос. Ловкие пальцы Финьо оплетает одну из них серебристым шнурком. На собранных в мягкое плетение прядях, темных, словно облитая красным вином медь, он смотрится просто замечательно.

Глаза у феанариона закрыты. Веки подрагивают, но он не спит. Кажется, ему просто очень приятно. Руки Финьо тянут и перебирают волосы. Время от времени кузен мягко охватывает его виски и затылок кончиками пальцев и вполголоса просит наклонить голову. Минуты капают очень медленно.

"Майтимо, - вдруг тихо произносит Финдекано. - У тебя все хорошо?"

Рыжий нолдо открывает глаза и делает попытку обернуться.

"Все хорошо. Почему ты спросил?"

На лице Финьо появляется мягкая, светящаяся улыбка. Кажется, его светлые серые глаза с густыми, как еловые иголки, ресницами просто созданы именно для этого выражения лица.

"Ты обычно говоришь, что тебе нужно идти, и скоро ли я закончу, и зачем ты только согласился. Я подумал - может, что-то не так?"

Майтимо тоже улыбается.

"Я очень люблю, когда ты меня причесываешь".

"Тогда зачем всегда так отбиваться?"

"Я не отбиваюсь. У меня просто много дел".

"Майтимо, - Финьо завязывает последний узелок на серебряном шнурке и кладет вытянутые руки на плечи брата, - то, что тебя угораздило родиться первым, еще не значит, что ты лишен прав на собственную жизнь".

"Не с моим отцом".

Финдекано опускает глаза и упирается лбом в его спину, скрытую под каскадом волос. Какое-то время они сидят так, потом Майтимо глубоко вздыхает и откидывается назад, затылком - на плечо Финьо. Тот быстро обнимает его. Старший очень редко сам проявляет ласку.

Глаза у Майтимо открыты, он бездумно глядит в потолок. Финьо сидит, прижавшись щекой к его виску с аккуратной косичкой.

"Если когда-нибудь захочешь сбежать из дома, даже не думай, что сможешь сделать это без меня".

Майтимо слегка улыбается - Финьо еще такой мальчишка. Потом закрывает глаза.

***

Он идет впереди меня, не сбавляя темп. Подставляет запрокинутое лицо под частый осенний дождь, весело хлюпает и чавкает сапогами по размытой дороге. Выбрасывает пятками себе и мне на штаны жирные коричневые капли. Как же он все-таки любит пачкаться, рвать одежду, промокать, оставлять повсюду следы и лесной мусор... Неправильный, странный, замечательный эльф. Никакой дивности и пафоса, знаете ли. Никаких танцев на полянках под звездами. Совершенно не понимаю танцы на полянках. "Я тоже", - Майтимо оборачивается и улыбается мне углом рта. Получается весьма лихо.

"Снова в мою голову без спроса влез?"

"Прости, - не останавливаясь, он приобнимает меня за плечи. - Ты очень громко думаешь".

Прижиматься к его теплому боку приятно, и я моментально прощаю осанвэ без предупреждения.

"Все в порядке. Только вот что ты будешь делать, если я стану размышлять о чем-нибудь неприличном?" "Покраснею и убегу", - откуда-то сверху слышится смешок.

Сегодня он учил меня фехтовать. Мы отправились в лес, и там, на прелых осенних листьях, часа три скрежетали клинками, выкрикивали ужасные угрозы и результативно делали вид, что нас обуяло боевое безумие. Фирменное, семейное, ага. Первые полчаса мои блоки буквально крошились под напором гигантского меча, ноги отказывались действовать сообща с корпусом, а пальцы тряслись, желая, видимо, выпустить железку и сдаться на милость двухметрового, страшного, ало-черно-рыжего противника. Но потом рукоять меча потихоньку перестала быть такой уж чужой. Я почувствовала это, ударила раз, другой. Хлестко, как саблей, самым кончиком, выдергивая его сразу после удара назад, к себе. Ноги освоились со стойкой, мысли прояснились. Майтимо все еще обманывал меня каждые две минуты, останавливая свой ужасный меч в каких-то милиметрах от моей бренной плоти, но я, по крайней мере, перестала все время отступать.

К концу тренировки на ладони напухло несколько мозолей. Это означало, что день определенно прошел не зря.

"Как я смотрелась?"

На самом деле, прямо сейчас настроение у меня уже совсем не боевое. Идти рядом с Майтимо под проливным дождем очень приятно, какой уж там, к сауроновой тетушке, меч...

"Свирепо".

Я жмурюсь от удовольствия.

*

Когда через час прогулки по мокрым вечерним улицам мы, наконец, выходим на прямую дорогу к моему дому, боевое безумие окончательно выветривается из моей головы. Я чувствую, что самым позорным образом висну на своем попутчике. Мокрый бархат и шелк под пальцами наводят мысли о теплом доме, где все это можно будет высушить, о горячем душе и нагретых боках чугунного чайничка.

Не замедляя шага, феаноринг склоняется ко мне:

"Я могу тебя донести".

"Майтимо, ты меня обижаешь".

"Как скажешь", - судя по голосу, высокий эльф улыбается где-то наверху уголками рта, и я тут же начинаю жалеть о своей самонадеянности. Но отступать некуда.

"Воин не должен бояться усталости", - усмехаюсь я.

На правом плече у меня лежит его искалеченная рука без кисти. Локоть обнимает мою шею так мягко, что сложно поверить в то, что когда-то этот эльда убивал, охваченный бешенством, и рубил живые тела на своем пути.

"Воин должен грамотно расходовать свои силы", - спокойно говорит феаноринг.

"А еще?"

Майтимо поворачивает голову ко мне.

"Думать о своих врагах почаще".

Его лицо плывет надо мною, освещенное жидким светом мокрых уличных фонарей. В подглазьях из-за этого - темные тени, высокий, округлый ближе к верхней своей части лоб, худые скулы, нос и подбородок кажутся очень бледными. Влажные, темно-коричневые в полумраке волосы липнут к щекам.

Он думал.

"Наших врагов нет смысла сравнивать, Майтимо. Если смотреть с вашей точки зрения, у меня их и вовсе нет", - говорю я.

"Почему? У всякого враги по мерке".

"Ха-ха... Ты прав, мои - просто ядовитые дети, которые не умеют устроить даже собственных жизней".

"Зато умеют портить чужие", - замечает нолдо.

"Может быть, может быть".

Майтимо вдруг останавливается и я поневоле поворачиваюсь к нему.

"Когда ты мстишь, больше всего остального тебе должно хотеться посмотреть в глаза своему врагу, - очень веско говорит он. - Тебе хочется?"

Я отчетливо представляю себе сосредоточенное, рассерженное лицо с безвольным подбородком. И мою зазубренную железяку на переднем плане.

"Очень".

Майтимо улыбается и с маху опускает на мое плечо пятерню, отчего я чуть не падаю на асфальт. "Значит, все все порядке".

Он легонько трогает пальцами мои косы, перевитые золотым шнурком.

"Пойдем домой".

***

Я не ожидал, что рукоять меча придется ему настолько по ладони. Финдекано стоит передо мной и задумчиво перекладывает клинок из одной руки в другую, не зная, какой лучше драться.

"Правой", - говорю я.

Финьо медлит, затем бросает на меня исподлобья очень серьезный взгляд.

"Зачем вам понадобились эти огромные ножи?"

"Не ножи, во-первых, а мечи. А во-вторых... Финьо, это же сила. Вдруг придется защищать кого-нибудь?"

"От кого?"

Я пожимаю плечами. Какая разница?

Финдекано стоит передо мной, удерживая клинок в расслабленной руке. Блестящее острие прячется среди травяных стеблей.

"Давай! - я становлюсь рядом с ним и поднимаю свой меч. - Смотри".

Останавливаю воображаемый удар в левое плечо, широким броском обхожу его слева же и останавливаю клинок, едва задев его рубашку. Финьо смеется.

"Повторишь?"

Нолофинвион щурит нижние веки и угрожающе улыбается.

"Ну-ну, мальчик!" - расслабленно думаю я - и едва успеваю отбить летящий в правое плечо удар. Инстинктивно тоже рублю справа - но клинок встречает такое сопротивление, что чуть не отскакивает мне в лицо. Каким-то неуловимым движением Финдекано оказывается у меня за спиной и плашмя бьет меня клинком... по попе?!

"Ты в своем уме?!" - я разворачиваюсь и со злости даже меч в траву швыряю.

Финьо так и разбирает хохот, и от этого мне еще обиднее.

"Нет, ну..! Ну!" - я даже слов найти не могу. Честно говоря, больше всего сейчас мне хочется выругаться как-нибудь очень обидно.

"Что? - смеется он. - Ты же сам показал!"

Тоже мне, нашел повод веселиться! Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, цела ли одежда. Цела...

"Не обижайся, - Финьо все еще улыбается, но уже безо всякой издевки. - Это же просто игра".

Я понимаю, что конфликт исчерпан, но все еще оскорбленно молчу. Нолофинвион подбирает меч за гарду и рукоятью вперед протягивает мне.

"Научишь еще чему-нибудь?"

***

"Ланголин! - голос Майтимо, вежливый и громкий, доносится из ванной сквозь шум и шипение душа, который я оставила включенным, чтобы прогреть пространство. - Ты не подойдешь сюда?"

"Не иначе, фен обнаружил. Первооткрыватель..." - думаю я и плетусь к нему. Свет зажжен, дверь закрыта. Открываю.

Будь у меня сейчас в руках все три Сильмарилла с Морготовой короной впридачу, я бы и их уронила. В моей маленькой ванне, под душем, спиной ко мне стоит феаноринг. Раздетый. Совсем.

Мощная спина облеплена мокрыми, темными змеями волос. Как океанскими водорослями. Кожа светлая, совсем без загара. Жемчужная почти. Волосы спускаются до самой талии, взгляд поневоле скользит вслед за ними, и я начинаю чувствовать, что мучительно краснею до самых ушей.

Майтимо смотрит на меня краем глаза через плечо, но моего смятения, кажется, не замечает.

"Прости пожалуйста, что отвлек. Ты не намылишь мне спину?"

В первую секунду мне хочется заорать, как резаной, и обозвать его наглецом, но я вовремя успеваю вспомнить, что эльдар не стесняются наготы. Хорошо, хоть спиной повернулся, и на том спасибо...

Дрожащей, словно заячий хвостик, ладонью я принимаю из огромной пятерни мочалку. Титаническим усилием воли подавляю в себе желание смешать ряды, отступить в панике и захлопнуть дверь.

Мы стесняемся ходить голыми потому, что мы - несовершенные людишки. Ну и повезло же этим квенди, избавлены от такой массы дурацких ситуаций...

Собираю и отвожу с кожи тяжелые, намокшие пряди. Собираю и отвожу. Собираю. Они липнут к рукам, осложняя и без того невероятный по сложности квест.

Наконец, все пряди убраны. Несколько секунд я не решаюсь прикоснуться к его спине - мокрой, горячей, невероятно широкой. Боже ж мой, если он похож на отца, я хорошо понимаю бедняжку Нэрнадэль, родившую семерых деток... Мыльная пена течет по распаренной, чуть розоватой коже, и смотреть на это - выше моих сил. Правда, и отвести взгляд никак нельзя. Какой-то край моего сознания, по неизвестной причине не шокированный моментом и не орущий мысленно: "В моей ванной голый принц!" - восторженно аплодирует и жаждет продолжения банкета. Зараза...

А вот Майтимо, похоже, никакой неловкости не испытывает. Он стоит, босой, по щиколотку в горячей воде, и все у него просто прекрасно.

"Спасибо большое", - наконец, говорит он и делает попытку повернуться.

"Господи, спаси мою душу", - мелькает в голове.

"Подожди, давай я мыло смою", - я из последних сил сохраняю спокойный тон.

Смываю мыло. Затем передаю душ Майтимо, разворачиваюсь и быстро ухожу.

"Спасибо!" - говорит он мне вслед.

Черт. Черт!

Сажусь на кровать и роняю мокрые руки на колени. Вот что мне делать, если он сейчас выйдет голым из душа? Очень хочется все-таки не объяснять ему ничего ни про какое смущение...

Шипение воды тем временем прекращается. Путей к отступлению нет.

Так. Собрались. Не краснеем.

Из ванной возникает мокрый феаноринг, облаченный - слава Эру, что облаченный! - в красное полотенце, завязанное на поясе.

"Ты не хочешь квенилас?" - невинно осведомляется он и садится на кровать рядом со мной. Он имеет в виду, что квенилас приготовлю я. Ну разумеется, наше величество утомилось после купания...

Покорно топаю на кухню и включаю электрический чайник. Открываю чугунный. Насыпаю чай. Заливаю кипятком. Добрый вечер, сударыня Ланголин, с вами разговаривает автопилот.

Несу чай и две чашки в комнату. Майтимо возлежит на кровати в своем алом полотенце, элегантно опираясь локтем на подушку. Подсыхающие волосы змеятся по белой ткани, падают на плечи и на грудь. Так, циничный край сознания! Молчать! Бояться!

"Квенилас", - тихо говорю я. Такому лорду, Моргот дери, хочется прислуживать.

Лорд благодарно кивает и принимает у меня дымящуюся чашечку. Увлеченная созерцанием его фигуры, я малодушно упускаю из виду мелькнувшую, было, мысль о том, что напиток пахнет как-то неправильно.

"А-а, - Майтимо неуверенно подносит чашечку к носу, - что это за сорт?"

"Сорт?"

Сорт у меня дома всегда один и тот же...

Наклоняюсь, принюхиваюсь.

О, да. Никаких сомнений. Заваренный кипятком укроп.

"Извини!" - я выхватываю у него чашку, выплескиваю ее содержимое обратно в чайник и ухожу на кухню. Ну, автопилот... Минуту спустя, босиком, поеживаясь от холода, приходит Майтимо.

"Ты устала? Давай я сам заварю".

"Давай", - обреченно соглашаюсь я и отдаю ему чугунный чайничек, прихватив нечаянно по пути своей рукой его теплые пальцы. Ничего не понял. Ну и слава Богу.

***

"Расскажи мне что-нибудь", - прошу я.

На дворе поздний вечер. Мы сидим на моей застеленной кровати - больше в комнате, кроме пола и ковра на полу, сесть особо некуда.

"М-м, - нолдо лукаво смотрит своими янтарными глазами. - О чем?"

"О Валиноре".

Он ничего не говорит, но предметы вокруг внезапно обретают другую четкость, фактуру и ассоциации. В открытую форточку бруснично-красным рукавом сочится запах опадающих листьев. Чугунный чайник на полу у постели теплый, как ладонь, как рукоять остывающего клинка в кузнице.

Бархатные омуты зрачков напротив непреодолимо затягивают мой взгляд в себя, и я повинуюсь.

*

Лира стоит в траве.

В высокой суховатой траве с плотными стеблями.

Стебли шевелятся на легком ветру и задевают лиру по струнам. Струны вздрагивают, издавая негромкие звенящие звуки. Не в лад и не в ритм.

Травяная гладь с желтыми и зелеными пятнами простирается вокруг, насколько хватает глаз. Одна моя рука подхватывает лиру за округлый бок, другая срывает сухой, колкий колосок. Его стебель я отправляю в рот. Он пустой внутри, и шершавый.

Поднимаюсь, иду. Почва пружинит под ступнями, стебли с шорохом задевают одежду.

"Брат!" - слышится звонкий голос впереди. Я вижу вдалеке хрупкую и легкую фигурку подростка в синем, по пояс скрытую в траве. Она движется ко мне.

Финьо.

Черные, перевитые золотистыми шнурками косы тяжело лежат на плечах. Всего две, и заплетены они сразу за ушами. Остальные волосы блестящей смоляной массой, рассеченной на макушке прямым пробором, рассыпаны по спине и плечам. Волосы мягко двигаются под токами воздуха, как флаг. Финьо улыбается, тоже зажав в зубах травинку. Глаза с узкими зрачками и приподнятыми, смеющимися нижними веками. Темные, ровные, без излома, брови. Мягкий румянец.

"О, ты принес лиру!" - говорит нолофинвион и ловко переводит стебелек из одного угла рта в другой.

"Да, - отвечаю я, и чувствую, что смущаюсь, произнося свою просьбу. - Ты поиграешь?"

"Я? Разве это меня Макалаурэ терзает уроками?"

"Если поиграю я, у Ульмо вода в море скиснет".

Финьо смеется. Я нагоняю его, и мы идем дальше бок о бок. Небо над нами залито ровным, серым, светящимся тоном.

Он шагает рядом, засунув большие пальцы за темный кожаный пояс. На ровном лбу нет ни единой морщинки.

"Ты сказал отцу, куда ушел?"

Я мотаю головой. Сказать Феанаро, что идешь к морю с Финдекано, да еще играть на лире - самый глупый способ отправиться в кузницу качать мехи из всех, что мне известны.

Финьо гораздо беззаботнее меня. Ему повезло с отцом, хотя лично я не согласился бы переселиться в его семью. Феанаро и мама расчитывают на меня. И Куруфинвэ еще совсем маленький.

Полумрак накрывает нас мягкой сизой ладонью. Небо уже успело сделаться совсем серым, и это самый темный час. Я люблю серый цвет и люблю полумрак. Я не спрашивал Финдекано, но, думаю, раз он так охотно выбирается на прогулки в часы Тельпериона, когда все приличные эльдар смотрят сны, лежа в своих постелях, значит ему тоже не слишком по вкусу яркий свет и людные улицы.

Почва под ногами постепенно начинает идти под уклон. "О!" - внезапно вскрикивает Финьо и пускается бегом.

Я поднимаю голову и вижу, что мы почти на месте. Вправо и влево поля все так же расстилаются до горизонта, но впереди - кренятся вниз, как корабельная палуба в шторм. И в конце ее, за краем поросшего жесткой травой обрыва, море.

Отец считает, что я уже слишком взрослый для таких вещей, и обычно я его слушаю. Но сейчас мне почему-то плевать.

Срываюсь с места. Ощущение такое, что земля сама отталкивает меня, а уклон ускоряет бег. Накатывающий с моря на холм прохладный воздух хлещет по щекам, как бешеный, забирается в рукава и за воротник. Фигурка Финьо движется в высокой траве уже далеко впереди. Море отблескивает на свету еле-еле, поле кажется почти коричневым, и на этом фоне он, со своими подпрыгивающими на бегу косами, в своей васильковой рубашке выглядит, как живой драгоценный камень. И желание догнать - непреодолимо.

Я ускоряю бег, и расстояние начинает сокращаться. Лира, к которой я еще вчера привязал широкую ременную петлю, подпрыгивает на моей спине и больно бьет по пояснице, но это, в общем, ничто в сравнении с возможностью хотя бы один раз перегнать Финдекано на этом холме. Он уже совсем близко. Еще. Еще!

Я проскакиваю мимо на одном вдохе, успев хлопнуть Финьо раскрытой ладонью сзади по плечу. В несколько скачков преодолеваю последние ярды до обрыва и останавливаюсь, задыхаясь.

"Нельо!" - голос у Финьо растерянный, но я знаю, что он обижен. Этот любитель заплетать косички называет меня отцовским именем, только если хочет разозлить.

"Что?"

"Мне тоже мехи нужно качать в кузнице, вот что!"

Запыхавшийся и растрепанный, он останавливается рядом.

"Почему ты всегда все делаешь лучше, чем я?"

"Финьо. На лире я играю значительно хуже, чем ты".

Иногда он сущий ребенок, честное слово...

"Это да", - соглашается Финьо и, неожиданно успокоившись, садится на сухую траву. Я сажусь рядом с ним.

Море, тихое, темное и почти без бликов, лежит под нашими ногами. Я черчу большими пальцами ступней круги в воздухе и пытаюсь прикинуть, насколько отсюда далеко до воды.

"Майтимо, а дай лиру".

Финьо уже забыл, что три минуты назад был расстроен. Он сидит, завязав ноги в узел и распялив коленки в стороны, и эта поза кажется мне забавной. Так почти все время восседает на кровати или на ковре Макалаурэ. Он уверждает, что в таком положении удобно музицировать. Не знаю, лично мне музицировать неудобно ни в каком положении, даже если меня подвесить на потолочной балке вверх ногами, как летучую мышь. Н-да... Главное, не подать эту светлую мысль отцу...

Снимаю лиру через голову и отдаю Финдекано. Тот моментально устраивает ее на коленях и принимается бездумно перебирать струны. Ветер трогает его растрепанные косы с мягкими кончиками и раскрытый ворот рубашки. Серые глаза глядят на серое море и серое небо.

Я не оборачиваюсь, но знаю, что золотая кромка света, который испускает Лаурелин, уже поднимается позади, за полем. Правда, нас этот свет коснется еще не скоро.

Я люблю серый цвет.

Да. Больше всего в жизни я, кажется, люблю серый цвет.

***

Майтимо сидит на ковре в моей комнате, по-турецки скрестив босые ноги. Бежевые штаны затянуты на шнурки, ворот молочно-белой рубашки, как обычно, распахнут, рукава закатаны. Занавесившись своими распущенными волосами, феаноринг что-то сосредоточенно пишет в линованой тетради. Шариковой ручкой. Время от времени он отнимает ее кончик от бумаги и внимательно разглядывает. Рядом стоит извлеченный из моего письменного стола ящик, где вперемешку лежат карандаши, точилки, блокноты, еще вчера находившиеся в полном порядке. Чернильницу искал...

Мне становится очень смешно и приятно от этой сцены.

Нолдо поднимает голову.

"Я нашел самопишущее перо! Синее".

Еще ни разу он не был таким воодушевленным.

Я уже почти вижу его в Тирионе, молоденького, с короткими, забранными под простой кожаный ремешок волосами. За письменным столом у мамы в комнате. Грызет кончик пера.

"Что ты пишешь?"

"У вас очень интересные буквы," - увлеченно сообщает мне феаноринг и протягивает тетрадь.

Это... пропись?

Она.

Детская, с наклонными линеечками и примерами правильного написания. Почти до половины пропись заполнена кривоватыми, с хромающим наклоном, русскими и латинскими буквами, время от времени отчетливо сбивающимися на тенгвар. "Я в Мскв. Это Рссия", - гласит щедро украшенная эльфийскими диакритиками строка, - Здесь живет Ланголин" (тенгваром полностью).

"Где ты ее взял?!"

"Купил, - гордо отвечает мне эльф. - За... деньги, да?"

"Деньги", - подтверждаю я. Вот это да...

"Что скажешь, получается?"

Боже мой, я конечно, знала, что квенди вечно юны, но чтоб после Мандоса и до такой степени... Если бы у смертных было свойств раздуваться от гордости за кого-то, словно рыба-фугу, я бы сейчас просто лопнула.

"Еще как. Только вот тут, - я опускаюсь на ковер и показываю на несколько гласных тенгвара, аккуратно выставленных над русскими согласными, - неправильно. Нужно: "о", а здесь "е". Опять "о". Пишутся внутри строки. Вместе с другими буквами, понимаешь? А вот тут верно".

Феаноринг сосредоточенно трет правым запястьем лоб, ровной линией зачеркивает неправильную фразу и пишет заново, от старательности покусывая нижнюю губу. Почерк очень крупный и неуверенный, но все гласные на своих местах. Когда он доходит до моего имени, ручка замирает.

"Имя тоже вашими буквами писать?"

"Да, если хочешь".

"Но оно на квенья..."

"Мы чаще пишем имена из Арды своими буквами".

"Лан-го-лин", - бормочет Майтимо и выводит слово напряженной рукой. Спускается строкой ниже. "Май-ти-мо".

Я больше не могу терпеть.

"Слушай, зачем тебе это надо? Я же читаю тенгвар!"

Феаноринг поднимает голову и смотрит так, что я начинаю чувствовать себя маленькой и очень глупой:

"Вот именно".

Так вот оно в чем дело.

"А ты... ты не научишь меня нормально разговаривать на квенья?"

"Научу, конечно, - Майтимо снова опускает взгляд в тетрадку. - Сейчас, только закончу..."

Шариковая ручка вдруг перестает писать. Нолдо внимательно осматривает ее, потом пытается продавить буквы силой, так, что они отпечатываются на задней обложке тетради.

"Я тебе сейчас другую дам".

Достаю из развороченных внутренностей ящика новую ручку.

"Спасибо, - Майтимо бережно берет ее своими длинными пальцами, и, облизнув губы, снова принимается за пропись. Затем поднимает голову и несколько виновато глядит на меня. - Но только для тенгвара... можно обычное перо? И чернила..."

*

Если старший феаноринг мучился с нашими буквами так же, как я с тенгваром, мне явно следовало лопнуть от гордости раза в два быстрей.

Поджимая от напряжения пальцы на ногах, я вывожу согласные на белом нелинованом листе. Слева в колонку написаны примеры - сперва отдельных букв, затем слов и коротких фраз. Стремительным наклонным почерком. Когда я увидела, как Майтимо пишет на своем родном языке, я поняла, что все мои потуги квенийского писца достойны разве что... песца. Или росомахи какой-нибудь. При условии, что росомаха пишет левой задней ногой, не глядя на лист.

Я сижу над тенгваром третий час. Валинорская пропись уже плывет перед глазами. Это, между прочим, четырнадцатый лист. Первые два я изгадила кляксами, остальные пришли в негодность из-за ошибок. Майтимо пятнадцать минут назад удалился на кухню, и не подает признаков жизни. Чай, что ли, пьет. Я мучительно переписываю построчный текст сказки.

I nisse yalle wence. I wence nis pella, nisse ner pella, ner sulca pella - la polar ettuce.

('1) Господи мой Бог.

I wence yalle roa. I roa wence pella, wence nis pella, nisse ner pella, ner sulca pella - la polar ettuce.

Этот подлец перевел на квенья сказку о Репке, которую услышал из динамиков в магазине канцелярских товаров. Преподнес ее мне в качестве примера простых предложений. Когда у меня закончился приступ хохота, мы вытерли со стола лужу чернил и выкинули испачканную пропись, он усадил меня под настольную лампу переписывать текст аккуратно. Вот, переписываю...

I roa yalle meoi. Собака позвала кошку.

I meoi roa pella, roa wence pella, wence nis pella, nisse per pella, ner sulca pella, la polar ettuce. Кошка за собаку, собака за девочку, девочка за женщину, женщина за мужчину, мужчина за корнеплод - не могут вытащить.

Меня до сих пор то и дело разбирает глупое хихиканье. Ведь прочитай я это с поэтическим выражением человеку, не знакомому с языком, скажет, мол, возвышенный стих... Ода упорному корнеплоду.

I meoi yalle nyarro. (Ну, наконец-то, крыса!) I nyarro meoi pella, meoi roa pella, roa wence pella, wence nis pella, nisse ner pella, ner sulca pella - ye! Utucientes!

Победно загибаю хвостик "с". Пусть он не так изящен, как мог бы быть, но да. Я сделала это.

Поднимаюсь из-за стола, собираю листы и иду на кухню, чтобы похвастаться и получить оценку. Устную, разумеется. Едва ли эльфам знакомы цифровые отметки по пятибалльной шкале.

На пороге удивленно останавливаюсь.

Феаноринг с небрежно завязанными на затылке в "хвост" волосами и в фартуке замешивает тесто, напевая что-то себе под нос. Движениями, достойными титулованного кондитера, он разбивает о край миски несколько яиц, наливает молока, сыплет сахар, кидает щепотку соды. Ощущение такое, что рука у него не одна, а, как минимум, шесть. Наверно, именно так он готовил в Тирионе и Форменос, командуя кому-то из младших принести то воды в кувшине, то яйцо из корзинки...

Один из листков моей прописи выскальзывает из стопки и с шорохом падает на пол. Майтимо оборачивается. Обе руки перепачканы мукой по локоть, на лбу - белый, обсыпавшийся уже мазок - волосы отодвигал. Улыбается широко, всеми своими белоснежными зубами, маленькими полумесяцами морщинок в углах рта.

"У нас будет пирог с красной смородиной".

"Ты сам ее купил?"

"Да, - Майтимо пожимает плечами. - Только скажи, где дрова? Я не нашел".

"Ох, - кажется, я вовремя закончила свою писанину. - А дров не нужно".

Нолдо совсем по-человечески приподнимает правую бровь.

"Здесь электричество. Смотри", - я подхожу к плите и поворачиваю выключатель духовки.

"И все?"

Майтимо заинтересованно нагибается и трогает выключатель.

"Его надо крутить. Вот так температура в печи будет выше всего".

Я отступаю назад, чтобы феаноринг мог детально ознакомится с плитой. Он открывает дверь духовки, заглядывает внутрь. Выдвигает поддон с кастрюлями и сковородками.

"Где же огонь?"

"Огня нет. Здесь в стене электросеть, - я кладу руку на большой черный штепсель, которым плита подключена к розетке. - Электрическая сила. Свет в домах горит тоже от нее".

"Сильные чары..."

"Нет, чары тут ни при чем, - я улыбаюсь. - Электричество делают электростанции - из силы ветра с помощью мельниц или из силы воды на большом водопаде с запрудой. Или от соприкосновения некоторых веществ".

Объяснить ему яснее - выше моих сил. В современной физике я понимаю, кажется, не лучше квенди Первой эпохи. Говоря начистоту, я весьма смутно представляю себе, откуда берется электроэнергия. "И вы все так живете?"

"Нет, печь может быть газовая. Газ - горючий воздух из-под земли", - откуда во мне эти задатки преподавателя? - "Чтобы готовить на газовой печи, кремень нужен, но дрова - нет".

Лучше я не буду сейчас объяснять про спички.

"А почему у тебя не так?"

"Я не выбираю это внутри своей кухни. Это зависит от того, каков большой дом. Есть дома с газом, а есть - с электричеством".

"То есть, ты можешь выбрать тот или другой?"

"Да".

"Я бы выбрал живой огонь..." - замечает феаноринг.

"Я тоже, но я родилась в этом доме".

"Понятно".

Майтимо задумчиво проводит пальцем по конфорке. Черт, забыла сказать!

"Ты так лучше не делай. Это тоже часть плиты, и она сильно нагреваются. Здесь можно готовить на сковороде или в кастрюле".

Нолдо восхищенно качает головой и даже немного выпячивает нижнюю губу. Потом, видимо, вспоминает о тесте, отворачивается и азартно запускает руку в банку с мукой. Щедрым жестом он бросает на стол огромную горсть, взметнув целую тучу белой пыли. Учитывая, какого размера его ладонь... Ком светло-желтого теста шлепается на стол вслед за мукой. Майтимо отработанным движением выдвигает ящик - видно, уже искал в нем что-то - и вынимает скалку. Я даже рот не успеваю раскрыть, чтобы предложить свою помощь, как он уже начинает ловко раскатывать тесто удерживая скалку поперек одной рукой. Откидывает с лица выбившуюся прядь, проверяет пальцами толщину теста, раскатывает еще.

Я сажусь на раскладной стул и поджимаю ноги. Мое содействие в кухонных чарах Первого дома явно не требуется. Зато смотреть - одно удовольствие.

"А с чем будет пирог?"

"С красной смородиной, я же сказал. Я ее еле нашел. С продающими очень трудно".

Я живо представляю себе, как в наш гастроном дворового масштаба заходит двухметровый феаноринг в алом шелку и просит красной смородины. Сильно...

"Но ты нашел?"

"Ну конечно", - эльф открывает шкафчик и извлекает откуда-то с верхней полки я даже не знаю, что там хранится - не достаю миниатюрный берестяной туесок, завернутый в прозрачную пленку. Тесто раскатано, смородина отправляется в дуршлаг. Майтимо поворачивает кран (когда успел научиться?) и, прежде, чем вымыть ягоды, подставляет под струю воды сложенную горстью руку.

"Не пей сырую. Сейчас я кипяченой воды налью".

"Зачем?"

"У нас не так чисто, как в Арде. От сырой воды можно заболеть".

Майтимо разочарованно приподнимает брови и начинает мыть смородину, осторожно перемешивая ее длинными пальцами. Среди мокрых ярко-красных ягод его кисть выглядит невероятно красиво - как если бы все происходящее было нарисовано цветной тушью на белой рисовой бумаге. Я наливаю прохладной кипяченой воды в чашку и протягиваю ему.

"Спасибо. Ты закончила с рукописью?" - Майтимо отдает мне чашку, расстилает на столе полотенце и высыпает на него ягоды.

"Да. Взгляни".

Феаноринг вытирает руки и принимает у меня лист. Читает внимательно и спокойно. "Вот здесь ты пропустила гласную. Здесь неверный падеж..."

Он подчеркивает ошибки карандашом. Красная смородина на столе пахнет кисловато, ярко, совсем не по-городскому.

"Ты молодец, - совершенно серьезно говорит феаноринг. - Мои самые младшие братья учились медленнее".

"Ну что ты говоришь. Они ведь были детьми. Ты учил их писать?"

Майтимо достает небольшую кастрюлю, высыпает в нее смородину и принимается мять и толочь ее деревянным пестиком. Смородина отчаянно пускает сок.

"Их, Тьелко, Морьо и Курво. Меня и Макалаурэ учила мама".

Да, Макалаурэ по "порядковому номеру" именовать нельзя. Сокращенное от Канафинвэ - Кано, но "Кано" в Эндоре, видимо, стало принадлежать совсем другому квенди. Хотя Майтимо все равно говорит "Финьо".

"Скажи, а как лучше называть тебя?"

"На квенья".

Феаноринг кладет пестик, насыпает к ягодам сахар и снова начинает толочь.

"Нет, я имею в виду - отцовское имя, материнское или эпессе?"

Бросает на меня мягкий взгляд.

"Ты называешь правильно".

Материнское, значит. "Стройный". Или "Высокий". Ну, конечно, феанорово "Третий", "Нельо" - довольно сухо. А "Рыжий" - уже немного не по возрасту. И придумано, наверняка, либо братьями, либо друзьями.

Эльф бросает пестик в раковину, берет тонкий лист теста и отработанным движением, не разорвав ни одного края, перекладывает на противень.

"А у тебя есть эпессе?"

"Ланголин - это эпессе..."

"Да?" - еще один взгляд в мою сторону. Майтимо очень вежливый и не будет спрашивать мое родительское имя, если я сама не собираюсь его назвать. Но я, конечно же, называю.

"Хорошее имя, - говорит он. - Почему ты не пользуешься им?"

Действительно, а почему?

"Оно... Майтимо, оно слишком здешнее для разговоров с кем-то, кто не имеет отношения к этой земле... И потом, для меня такое имя мягковато".

Смородина миниатюрным рубиновым водопадом перемещается из кастрюли на тестяной лист. Феаноринг загибает тонкие краешки аккуратно, так что повсюду они получаются одной ширины.

"В твоем имени нет ошибки. Но всего о тебе оно не говорит".

"Что упущено?"

Майтимо открывает духовку, еще раз заинтересованно заглядывает в нее, затем ставит противень внутрь. Распрямляется и смотрит на меня.

"О чем ты подумаешь, если я скажу: "Клинок поет"?"

"О быстром движении, наверное. Об азарте".

Улыбается.

"Ты ответила".

***

"Майтимо".

У него такой мягкий голос, что внутри что-то болезненно сжимается. Я чувствую, как сухие теплые пальцы убирают волосы у меня со лба - убирают только ради еще одного ласкового прикосновения.

"Все хорошо. Я здесь".

Я пытаюсь открыть глаза, но не могу.

Он наклоняется, и мне на грудь ложатся мягкие кончики его кос. По непонятной причине от этого ужасно больно. Не физически.

"Майтимо... Ну что ты..."

Его ладони, узкие, сухие, гладят меня по лицу, и сразу отчего-то становятся влажными. Я что, плачу? В горло словно кол вбили. Мне все же удается поднять веки, и в открывшихся прорезях, сквозь занавесь ресниц я, наконец, вижу его. Рассеченная прямым пробором смоляная гладь волос. Две глубокие морщины между ровными бровями. Светлые серые глаза. Обведены коричневыми кругами. С каких пор я здесь лежу? Сколько дней он не спал?

Я хочу произнести его имя, но получается какой-то сдавленный стон.

"Тише-тише. Тише".

Финьо наклоняется совсем близко, заводит руки под мою спину, обнимает и притягивает к себе. Падаю на его плечо, словно сломанная кукла. Еще ни разу в жизни не чувствовал себя таким беспомощным. Так хочу обнять его в ответ, но не могу поднять руки. Попытка движения острой вспышкой отдается в правой ладони. Я пытаюсь сжать пальцы, но они не слушаются. Только начинают чудовищно ныть - все вместе и каждый по отдельности.

"Не двигай рукой, не надо... Слышишь меня?"

Его теплая ладонь обхватывает меня за предплечье, останавливая движение. Трогает плечо, локоть, запястье, прижимая боль.

"Финьо!"

Я тянусь к нему осанвэ.

"Прости меня. Это мы сожгли корабли".

"Я простил. Все хорошо".

Финьо говорит это все с теми же ровными мягкими интонациями. Наверное, он не понял...

"Мы сожгли те корабли!"

"Я знаю. Я тебя простил".

Финьо гладит меня по волосам, - я чувствую, - прижимается щекой, виском, губами. С трудом поворачиваю голову и целую его, куда могу достать. Получается - в шею. Чувство такое, что все вокруг гаснет, а он остается нетронутым. Да, пусть будет так. Все вокруг погаснет. А он останется.

***

Дождь. Темный, частый. На улице - как в запечатанной консервной банке.

Я бреду по проулку к дому, теряя в лужах и мокром воздухе последние остатки оптимизма.

"Майтимо".

Он приходит, когда захочет. Когда я могу сесть за ноутбук и писать про него. А когда не могу?

Поднимаю голову. Улица впереди совершенно пуста. Фонари и освещенные окна нечетко, разбросанно отражаются в залитом водой асфальте.

Я помню ту песенку для пряток.

"Где ты меня ищешь. Я здесь. Я здесь".

Я шепчу это, и слова выходят паром изо рта, белесые в темноте.

"Где..."

Внезапно на плечо мне мягко ложится тяжелая большая рука. От неожиданности чуть не подскакиваю, разворачиваюсь и оказываюсь нос к носу с большой серебряной звездой.

"Звала?" - мокрый феаноринг смотрит на меня сверху и улыбается уголками рта.

Ну наконец-то!

***

"Финьо!"

Ледяной озноб накатывает волной.

"Финдекано здесь нет".

Голоса вдалеке. Я мысленно тянусь к ним, но ответа нет.

С Финьо что-то не так. Что-то произошло.

Оскальзываясь, я стараюсь нащупать карниз, который обнаружил несколько дней... недель... какое-то время назад.

Нет.

Ровная гладкая стена.

Нет!

Цепь раскачивается, и я раскачиваюсь вместе с ней.

Вскоре мне удается найти пяткой горизонтальную полоску камня. К сожалению, память меня не обманула: она не шире кончиков моих пальцев. Я с трудом опираюсь на карниз, стараясь выгнуться назад и прильнуть к каменной стенке. Наручник от этого сильно впивается в кисть, зато бок и спина на мгновение расслабляются. Я инстинктивно замираю, чтобы продлить это ощущение, но зря. Ступни соскальзывают. От рывка темнеет в глазах.

Финьо.

Я разлепляю веки, снова нахожу ступеньку и, что есть сил, почти прыжком, всем весом дергаю цепь от себя и вниз. Может, так штыри выйдут из камня?

Тело срывается, и на миг мне кажется, что я сейчас лишусь сознания.

Замираю. Ветер окатывает холодом, и от этого легче.

Сейчас нельзя. Только не сейчас.

Передохнув, я хватаюсь левой рукой за цепь и подтягиваюсь, чтобы взглянуть на штыри. Они на своих местах, и ни на дюйм не вышли.

Для верности делаю еще один рывок, но только снова начинаю раскачиваться и крутиться вокруг своей оси. Переждав момент движения, отпускаю цепь и опять висну, как был. На минуту прикрываю глаза.

"Финдекано!"

Он не отзывается.

"Твой друг слишком далеко"

Я снова нащупываю ступнями карниз и дергаю. Пережидаю боль. Потягиваюсь. Ни дюйма.

Стискиваю зубы и опять начинаю искать карниз.

"Нельяфинвэ Майтимо Руссандол".

На этот раз голос в моем сознании до конца узнаваем, и это не бред. Внутри тут же поднимается звериное желание рычать и биться, но я подавляю его. Я не должен обращать внимания.

"До чего же ты упрямый".

Я стараюсь держать глаза открытыми, а аванирэ захлопнуть. Однако в мозгу, помимо всей моей воли, закручивается отвратительный водоворот чужого зрения. За снежной взвесью и остроконечными скалами, которые окружают меня здесь, я замечаю огромные серые льдины, вертикально стоящие на белом поле, в темноте. Рядом с одной из них кто-то лежит, скорчившись в рыхлом снегу. Лицо повернуто в небо, как будто он оглядывался через плечо.

У меня нет сил смотреть.

Серые глаза с широкими от темноты зрачками бесстрастно смотрят вверх, и я вижу, как на их стеклянную поверхность неторопливо опускаются снежинки.

Нет!

Наручник.

"Финьо!!"

Я кричу и всем телом дергаю цепь, теряя остатки сил.

"Финдекано погиб. Хватит рваться".

Я хочу умереть.

"Много хочешь".

*

"Майтимо, проснись!"

Я приоткрываю веки и вижу у самых глаз черную, расслабленную косу. Я умер?

Тот, кто сидит рядом на постели, нагибается ко мне. Теперь я могу разглядеть встревоженные глаза и вертикальную складку между бровей.

"Я умер?" - спрашиваю я. Получается хрипло.

"Что?"

Если это еще один морок, то я... То что я смогу?

"Это был просто сон", - неуверенно, дрогнувшим голосом, сообщает он.

Я плотно смыкаю веки.

Не верю.

Финдекано отводит волосы у меня со лба теплыми кончиками пальцев и говорит что-то мягко, вполголоса. Я пытаюсь отвернуться.

"Ну что ты..."

Он обнимает меня, закрывая собой. Одна раскрытая ладонь оказывается под моей лопаткой слева, другая гладит висок и лоб.

Если это еще один...

"Пожалуйста, - у него такой голос, как будто я живым режу его на части. - Открой глаза".

Я повинуюсь.

Его лицо совсем рядом с моим, так близко, что я даже плохо его вижу.

"Это я. Ты знаешь, кто я?"

Я киваю.

"Ты веришь мне?"

Я медлю, но затем снова киваю. Возможно, я обманут.

"Тогда что с тобой?"

Он спрашивает это осанвэ, потом спрашивает это голосом, и каким-то образом я упускаю момент, когда нужно закрыться. Финьо вздрагивает всем телом.

Нет, не надо!

Я гашу и затаптываю скалу, карниз и снежинки. Не позволю этому выбраться на волю. Не позволю этому кого-то коснуться.

"Перестань".

Финдекано опускает голову мне на грудь. Глаза у него остаются открыты, и ресницы задевают мою открытую кожу, когда он моргает. Это чувство кажется очень отчетливым. Сверху над нами нависает полог шатра, и я слышу и вижу, как по облепленной палыми листьями алой ткани барабанят дождевые капли.

Постепенно его намерение увидеть проникает за мой внутренний заслон. Я уже не нахожу в себе сил противиться и просто наблюдаю за этим со стороны.

Он плотно закрывает веки, а меня начинает трясти. Скала. Белое поле.

"Я тут. Я с тобой".

Я чувствую, как он говорит это мне в шею.

"Хватит рваться".

Ненавижу!!

Финьо прижимает меня к себе еще крепче. Наверное, я дергаюсь.

"Все позади. Я с тобой".

Это звучит, как заклинание. Сверху стучат капли. Я лежу с закрытыми глазами и чувствую, что понемногу становлюсь пустым и легким.

"Он больше тебя не коснется, - вполголоса добавляет Финьо. - Пока я жив - никогда".

***

Мы сидим на ковре при свечах. Майтимо рисует. Он полностью сосредоточен на своем занятии, и я не спрашиваю, в чем состоит задумка. Кажется, на листе у него деревья. Не удивлюсь, если это Древа Валинора.

Волосы у феаноринга забраны назад и заплетены в косу. Открытое лицо подсвечено мигающим светом нескольких плавающих в большом прозрачном блюде свечек, и при живом огне особенно заметно, насколько лицо эльфа отличается от человеческих лиц. Для описания лордов нолдор не пристали, конечно, избитые словосочетания, но одно из них вертится у меня в голове который день: "совершенство линий". Горбинка и тонкие крылья носа. Излом бровей. Ложбинка над верхней губой, как будто лепесток лежит.

Почувствовав мой взгляд, Майтимо поднимает глаза. Ресницы у него такие густые, что я успеваю удивиться, как под их тяжестью не закрываются глаза.

"Что?"

Каким-то боком сознания я чувствую, что он с удовольствием спросил бы это осанвэ. Но не делает этого. Да, мое аванирэ непрочно. Да, во мне слишком многое можно увидеть. Рыжеволосый воин играет по моим правилам, и я очень благодарна за это.

"Я никогда не думала, что вы настолько на нас непохожи..."

"Что ты имеешь в виду?"

Майтимо откладывает карандаш и озабоченно смотрит на меня. Ну вот, я потревожила процесс творчества нолдо. Молодчина...

"Внешнее. Красоту".

Феаноринг улыбается и слегка хмурит брови.

"Разве по вашим меркам я красив? От меня же все шарахаются, стоит на улицу выйти".

"Очень красив! - я восклицаю это с таким пылом, что самой тут же становится неловко. - Они боятся того, как ты одет и вооружен. Они видели такое только в фильмах".

Феаноринг на минуту задумчиво прикрывает веки, потом снова проницательно смотрит на меня.

"А если бы я надел вашу одежду?"

Я даже ластик роняю от такого предложения. Эльф в цивильных шмотках?!

"Ты серьезно?"

"Абсолютно. Что тебя так удивило?"

"Я... э-э, - я пытаюсь подобрать нужную формулировку, отчетливо ощущая, что уровень моей способности к адекватному изложению собственных мыслей неуклонно приближается к уровню овцы. - Дело в том... Слушай, неужели тебе правда будет приятно надеть наши вещи? Ты же нолдо, ты принц, лорд, неужели тебе не будет противно?"

"Да почему же мне должно быть противно?" - Майтимо откладывает в сторону картонную папку и лежащий на ней рисунок и пересаживается ко мне. Он явно огорчен моей реакцией.

"Наша одежда - точно не для королей..."

"Я - не король", - мягко замечает феаноринг.

Ох... Как же мне объяснить ему...

"Она обыденная. Лорд не должен носить то, что носят... все остальные".

"Ах, вот ты о чем! - Майтимо с облегчением улыбается. - Ланголин. Она обыденна для тебя. А для меня это - все равно, что... Скажи, ты любишь носить плащ?"

"Очень люблю".

"Ну вот. А для меня это - самая обычная одежда, и я сначала не понимал, что ты в нем нашла".

"Так ты... Ты..."

"Хочу попробовать побыть человеком".

М-мать... Мое сознание отказывается принимать идею Майтимо. "Эльфы в нас играют", - крутится в голове неизвестно откуда взявшаяся фраза.

"Что я такого сказал?"

Похоже, у меня по лицу безо всякого осанвэ все видно.

"Майтимо, ты понимаешь... Мы всегда играли в эльдар. Платья и плащи шили, на мечах учились сражаться. А теперь появился настоящий эльда, и тоже хочет поиграть..."

Майтимо улыбается, приподнимает брови и бросает задумчивый взгляд куда-то в сторону. Потом лукаво смотрит на меня, и в ответ на этот взгляд мне отчаянно хочется дернуть его за косу. За толстую, как канат, темно-рыжую косу, так спокойно лежащую меж лопаток на спине.

"Ну вот, - произносит феаноринг. - А ты говоришь, непохожи".

*

"Майтимо, у меня будет к тебе одна просьба".

Я, уже в сапогах и в куртке, стою в прихожей. Феаноринг выходит ко мне из комнаты, затягивая перевязь со своим устрашающим мечом в черных ножнах.

"Пожалуйста, давай пойдем в магазин без оружия".

Вопросительный взгляд.

"На меня никто не нападет. Зато все охранники будут думать, что напасть собираешься ты. Пожалуйста, оставь его дома..."

Феаноринг, не говоря ни слова, расстегивает пряжку и снимает с ремня ножны, висящие на нем на двух кожаных петлях. Лицо спокойное.

"Я не обидела тебя?"

"Чем?"

"Тем, что тебе из-за наших нравов приходится выходить из дома без оружия. Для тебя же это, наверное, все равно, что голым..."

"Мы сейчас в Эндорэ?"

"Э-э... Нет".

"Значит, не на что обижаться..."

Оценивающе окидывает взглядом мое лицо, будто решая, говорить ли вслух то, что думает.

"Но голым выйти на улицу совсем несложно".

*

Поход по магазинам в компании рыцаря, облаченного в алый шелк и черный бархат, все равно оказывается занятием весьма захватывающим. Майтимо со своей затянутой в черную кожаную перчатку рукой, королевским профилем и рыжими локонами до попы привлекает к своей персоне все мыслимое внимание. Чтобы оградить его от лишних расспросов со стороны я, терзаясь и потея, мучительно пытаюсь отвечать ему на квенья, непонятной здесь никому. В устах нолдо она звучит просто ошеломляюще.

"Вы совсем никогда не носите с собою оружия?"

Мысль о мече, видно, все же не дает феанорингу покоя.

"Некоторые носят. Но у нас это запрещают законы. Правители боятся, что все станут убийцами и ворами".

Майтимо окидывает оценивающим взглядом людей на улице: стариков, толстых женщин, нечесаных студентов в джинсах и школьниц с эмо-челками. Все они, как один, разглядывают его.

"Они не воры и не убийцы".

"Почему ты уверен?"

"Они не желают и не решатся".

"Они - нет, но другие - да".

"Это плохо".

"Я согласна..."

Вышитая серебром звезда на груди Майтимо блестит в матовом свете пасмурного дымчатого утра. Феаноринг снова поворачивается ко мне, и я внезапно слышу его голос в своих мыслях.

"Но когда ты идешь со своим луком или мечом, все считают тебя убийцей?"

Зачем он перешел на осанвэ? - невовремя думаю я.

"Тебе тяжело так долго говорить на квенья".

"Но я хочу говорить на ней!"

"Мы еще будем разговаривать сегодня".

Мягкая улыбка. Я просто не могу перед ней устоять.

"Нет, никто так не думает. Мой меч не заточен и настоящим оружием не считается", - беззвучно отвечаю я, глядя ему в глаза. Сознание привычно осыпается куда-то внутрь, в бархат его зрачков, оттененный темной радужкой с подвижными медовыми бликами. Я едва удерживаюсь от того, чтобы закрыть глаза и провалиться без остатка. Если уж говорить о сложности, то осанвэ дается мне куда хуже квенья. Хотя практиковать его значительно приятней.

"Это игрушка, да. Но если ты захочешь, ею можно сломать ключицу, выбить сустав или заставить противника лишиться чувств на полминуты. Если ударить в висок".

"Только об этом никто не знает".

Не знаю, слышал ли он насчет приятности осанвэ.

"В этом твое счастье", - мягко усмехается он.

*

В магазине осанвэ и квенья нам уже не помогают. Продавщицы слетаются к Майтимо, как мошка на свет: предлагают, спрашивают, советуют. Феаноринг вежливо улыбается и благодарит. Спросить о его нынешней форме одежды, слава Богу, никто не решается.

Наконец, мы находим подходящие вещи. Светлые деловые брюки, хрустящие рубашки, благородных оттенков шерстяные свитера и вельветовые штаны, сапоги, ботинки. Если бы феаноринг принял решение облачиться в кеды, джинсы и толстовку я бы, наверное, в обморок грохнулась прямо на месте.

Мы медленно двигаемся вдоль полок. Майтимо заинтересованно трогает молнии, заглядывает в карманы и, в конце концов, выбирает несколько вещей. Сопровождаемые назойливым вниманием окружающих, мы отправляемся в примерочную. Какое-то время из-за занавески слышится шуршание ткани, потом озадаченное сопение. Надеюсь, он разберется с застежками?

Наконец, занавеска отдергивается.

М-да, если бы сейчас мы говорили осанвэ, лорда точно поставила бы в тупик моя реплика. "Чтоб я сдохла!" - думаю я.

Напротив, неуверенно улыбаясь, стоит невероятный красавец. Белая рубашка мягко облегает грудь, спину и плечи. Кремовые брюки с заглаженными стрелочками заправлены в черные кожаные сапоги, доходящие Майтимо почти до колена. Кремовые брюки - и я отчетливо вижу это в зеркале, которое отражает вид сзади - замечательнейшим, но вполне ненавязчивым образом подчеркивают все формы, какие должны.

"Что?"

Я делаю вдох, чтобы ответить, и понимаю, что у меня распахнут рот. "Челюсть подбери, споткнется кто-нибудь", - дьявольски улыбнувшись, рекомендует нехороший голос внутри.

"Мне... подходит?"

Кокет ты валинорский, неужель правда сам не видишь?

Я захлопываю рот так решительно, что едва не прикусываю себе язык.

"Да, очень! А повернись спиной, пожалуйста..."

Поворачивается. Ох... Я отчетливо чувствую, что мой смертный мозг просто не в силах понять целомудренную эльфийскую моду. По крайней мере, длинную котту стройному Майтимо точно иногда нужно снимать.

***

Пар курится над чугунным чайником блеклыми, прихотливыми завитками. Очень красиво - домашняя графика. Я опять сижу на полу, на двухметровом куске красного хлопка, и шью фартук. Вокруг рассеяны иголки, булавки и ножницы разных мастей и сортов. Гуляй - не хочу.

Феаноринг сидит на кровати и читает энциклопедию. Феанорингу скучно. Я уже два часа мучаюсь вопросом, какое занятие, кроме раскопок в книжном шкафу, ему выдумать, пока я простужена и не выхожу из дома, однако придумать не могу.

Фартук будет перводомский. Алый, с серебряной восьмиконечной звездой на груди. Швейную машинку я доставать не стала - во-первых, пользоваться ею я почти не умею, а во-вторых, какие в Арде, к песцу северному, машинки? Так что я сижу и обметываю край. Ткань скользит меж пальцами. Нитка поскрипывает и запутывается время от времени.

Я стараюсь сосредоточиться на этом. Но в голове с оглушительным жужжанием летает целый рой вопросов.

Ты когда-нибудь держал в руках Камень? Какой он?

Как выглядели Древа? Намо? Твой отец?

Ты видел, как он поджег корабли, или узнал об этом потом?

Ни один из них я не решаюсь задать. Потому что звучат они нагло.

Что представляют из себя Чертоги? Принимают ли души зрительную форму тел?

Как долго вы плыли в Эндорэ?

Я жмурюсь. Эти вопросы кусаются.

В чем суть искажения границы, отделившей Средиземье от Амана, и почему корабли теперь могут пройти сквозь нее только в одну сторону?

У нас правильные карты?

Как живет возвращенный из Чертогов Финдарато, и вернулся ли еще кто-нибудь?

Что произошло с Фродо Бэггинсом?

Что за песню пел Финдекано под стенами Ангбанда?

Нитка путается, я клонюсь над узелком и про себя упрашиваю Господа Бога, чтобы вот прямо сейчас Майтимо не пришло в голову заглянуть в мою грешную голову.

Как выглядели Форменос, Химринг и Барад Эйтэль?

Оправдывает ли он действия братьев? А свои? Судя по спокойствию, которое я вижу - не оправдывает, но оправдан.

Втыкая и вытаскивая иглу с красной ниткой из красной материи, я отчаянно пытаюсь хоть как-то систематизировать весь этот беспорядок. Творческая чакра, которая, по мнению индийских йогов, расположена как раз там, где у меня от простуды, судя по ощущениям, засел крупный морской ёж, явно и наглухо закрыта. Уж казалось бы, самое время писать - а не могу ничего. Хоть плачь.

Майтимо читает, подперев правую щеку больной рукой. Остроухий мыслитель... Соскользнувшие с плеч и спины пряди, темные в полумраке, отвесно стекают вниз и мягко ложатся на сгиб его руки и колени. Как водопад.

Рисовать его. Рисовать. В фартуке, с книгой, с мечом, под душем, в лесу, во сне. Теперь, когда первый шок от его появления прошел, я совсем перестала понимать, почему он решил, что на этот раз записывать его слова должна я.

"Что тебя тревожит?"

Майтимо очень чуткий.

"Я никуда не гожусь. Сижу дома, а текста - ноль".

Феаноринг окидывает меня внимательным взглядом, и в моем воспаленном мозгу тут же рождается мысль о встроенном рентгене.

"Давай я расчешу тебе волосы?" - вдруг предлагает он.

"Давай..."

Пересаживаюсь поближе к нему. Я помню дождливую ночь, когда мы сидели вот так же. Только в тот раз парикмахером была я.

Эльда поднимается с места, берет со стола можжевеловый гребешок и снова садится у меня за спиной.

"Закрой глаза".

Внимательные пальцы начинают пробираться сквозь мои волосы на затылке - видимо, чтобы заранее распустить все запутавшиеся пряди. Пальцы теплые и жесткие, как японские палочки для еды.

"Не больно?" - мягко осведомляется феаноринг.

"Нет", - отзываюсь я севшим отчего-то голосом. Как я буду жить, когда он исчезнет?

"Я не исчезну", - в мои волосы погружается гребешок. Колко задевает кожу, соскальзывает вниз и с еле слышным шуршанием покидает пряди на кончиках.

"Я никуда не исчезну, - повторяет Майтимо. - Дорога открыта".

Мои плечи упираются ему в колени. Сквозь два слоя ткани я чувствую тепло его тела. Я не могу поверить, что это - всего лишь дух.

"Ты не доверяешь мне".

Он в большей степени утверждает это, нежели спрашивает. Гребешок ходит в моих волосах успокаивающе, размеренно, очень плавно.

"Я доверяю. Просто, Майтимо... Это же невозможно..."

"Скажи, какая часть тебя сейчас говорит мне это?"

Рассудок.

"Та, что не душа и не сердце, - я медлю. - И не ощущения".

Майтимо чуть слышно усмехается за моей спиной.

"Это почти вся ты".

Чтобы верить, не нужны ни разум, ни глаза.

"Да".

Можжевеловый запах, мятный запах, лесной запах. Мои веки все еще закрыты, но впечатление такое, что от колких, тянущих прикосновений гребня разом обострились все чувства. Я слышу, как он дышит за моей спиной. Ощущаю, как двигается ткань на сгибе его локтя, и как длинная сангиновая прядь при очередном движении чуть слышно соскальзывает с плеча ему на грудь.

Все становится на свои места.

"Майтимо, - я не открываю глаз, чтобы не спугнуть это понимание, но все тело напрягается так, как будто от меня требуется прыжок в воду. - Это и есть возвращение, да? Ваше возвращение в одну сторону? Корабли не поднимаются в небо, потому что дело не в кораблях".

Я чувствую, что он кивает.

"Дело в том, что вы оставляете слишком глубокий след. И это не касается судов, а только тех, кто плывет на них. Ты или можешь или не можешь пройти излом. И если все-таки прошел..."

У меня колет в горле, и уже не от простуды, однако сентиментальные слезы - совсем не то, чего я добивалась.

"...из Валинора нельзя вернуться", - продолжаю я.

Рука с гребнем замирает над моей головой.

"Вот почему из Валинора нельзя вернуться, - повторяю я. - Ты навсегда становишься другим".

Я открываю глаза, но Майтимо вдруг нагибается и полностью занавешивает меня водопадом своих волос. В этом пространстве есть только его лицо. Нависающее надо мною лицо с гордым носом и ложбинкой над верхней губой. Повинуясь непонятно откуда взявшемуся чувству, я изворачиваюсь и прижимаюсь щекой к его правому запястью. Майтимо вздрагивает, а затем коротко обнимает меня здоровой рукой.

Я не вернусь.

***

Мы едем верхом по осеннему лесу, взбивая листья. Они шуршат и пахнут - влажно и горьковато. Финдекано говорит, это дубы. Я верю ему на слово, потому что сам успел забыть многие названия.

Мой двоюродный брат все время держится рядом со мной - боится, что не управлюсь с поводьями.

Я никак не привыкну к тому, какие длинные у него стали волосы. Заплетенные в косы - спускаются почти до седла, а когда расплетет - так и вовсе. Река. Когда Финдекано надевает шлем, то обводит их вокруг головы и закалывает на затылке. Это выглядит очень забавно. На пирог похоже. Я бы тоже с радостью делал так, но мне до "пирога" еще далеко - мои космы едва достают до плеч и ниже ушей немилосердно вьются.

"Ты не устал?"

На ходу масса волос и косы Финьо подпрыгивают, и я с самого начала прогулки, как завороженный, наблюдаю за этим.

"Нет. Я в порядке".

"Рука не болит?"

"Нет. Все хорошо".

Я вру. Рука болит. Она ноет от того, что я на лошади, от того, что мы приехали в мокрый лес, от того, что я, не удержавшись, пустил коня рысью. Но мне так нравится смотреть на блестящие темные косы, которые, словно канаты, хлопают по худым лопаткам под синей тканью, что я уж лучше потерплю.

Финьо сильно изменился. Он всегда уставший, даже если выспался, и вокруг глаз много мелких морщин. Я не спрашивал, но думаю, это из-за того, что на севере он много щурился от ветра.

Я опускаю глаза и утыкаюсь взглядом в лошадиную холку.

Я мог заставить отца не бросать головни? Выдернуть из рук, навалиться всем весом, прижать запястья к земле? Худшее, что он был способен сделать со мной в этот момент - сломать пару ребер и пальцев. Дойти до сходней я потом, во всяком случае, точно бы сумел.

Я прибежал, когда три корабля еще были целы. Почему я стоял столбом и смотрел?

"Эй".

Ладонь у Финьо теплая, и даже через ткань рубашки и плаща я чувствую, как она ложится мне на плечо. Поднимаю голову, стараясь придать лицу беззаботное выражение, и одновременно захлопываю аванирэ. Не хочу, чтобы он вспоминал о походе сейчас.

Серые глаза изучают мое лицо так внимательно, что я кожей ощущаю прикосновения взглядов. Какой там заслон... У нас двоих всегда все было понятно даже за заслоном...

Вздохнув, размыкаю его. Мысленно Финьо тут же притягивает меня к себе: словно с ледяного двора - домой. Ничего не спрашивает, ничего не говорит, просто остается. Отворачивается, не отнимая руки от моего плеча. Да уж, кто-то из нас должен смотреть, куда идут лошади.

Сам я уже никуда не смотрю. В этом затопляющем тепле нет ни слова, ни образа. О чем он думает? Не может быть, чтобы совсем ни о чем.

Финьо улыбается, но молчит. Не удержавшись, я все-таки задаю ему вопрос. Брат бросает на меня проницательный взгляд, но, так и не дождавшись озарения, произносит:

"О тебе. О тебе я думаю".

Я даже рот открываю.

Не давая мне возможности начать сопротивляться, не позволяя ничего возразить, он протягивает руку и зажимает мне ладонью губы. Некоторое время мы едем так, глядя друг на друга, связанные его протянутой к моему лицу рукой. Потом Финьо убирает ладонь и с улыбкой говорит:

"А еще у тебя кудри подпрыгивают на ходу. Я с самого утра смотрю на это".

***

Он греет чашку с кавой в руках. Смотрит в ее темно-коричневую глубину и раздумывает над чем-то. Я жду. Разрази меня гром, но он явно собирается о чем-то спросить.

Наконец, Майтимо прекращает попытки вскипятить взглядом и без того горячий кофе и поднимает на меня глаза.

"Я увидел в твоем палантире название: "Черная книга Арды". Что это?"

В данном контексте под "палантиром" явно следует понимать ноутбук, но от этого, в общем, не легче.

"Книжка в оправдание Моргота, - осторожно отвечаю я. - Тебе она не понравится".

"В оправдание Моргота? - брови Майтимо грозно сходятся. - И кто же ее написал, позволь узнать?"

"Не Профессор. Две женщины".

Я лихорадочно пытаюсь сообразить, где в моем ноутбуке он мог заметить фразу про ЧКА. В блоге? На "Хеннет-Аннун"? Да, вероятнее всего, там...

"Я должен прочитать".

"Майтимо, - ой-ой-ой, я еще ни разу не видела феаноринга таким злым и бледным. - Не нужно. Правда. Это просто глупость".

"Ланголин".

Он говорит это очень веско. Он говорит это таким тоном, что я сразу чувствую, кто здесь король. Пусть и не коронованный.

"Я прошу".

Он глядит на меня мягко и очень пристально. Черты лица жесткие, острые, подбородок выдвинут вперед, губы плотно сжаты. Трон, венец и одеяние - мишура и мусор по сравнению с таким выражением лица. Я вдруг отчетливо понимаю, что наше неформальное общение - огромная милость.

"Хорошо".

Я произношу это одними губами, включаю компьютер и начинаю искать в Интернете текст ЧКА. Майтимо терпеливо ждет - застывший, каменный. Укороченное правое запястье спрятано в левой ладони. Что я наделала...

Наконец, текст найден, скачан и открыт. Оставляю его на мониторе и отдаю ноутбук Майтимо.

"Как листать?" - коротко спрашивает он. Я показываю.

Углубляется в чтение. Грудная клетка поднимается под рубашкой, пальцы, лежащие на клавиатуре, подрагивают - он хочет зачеркнуть, выдернуть. Я вижу, как на освещенном экраном лице постепенно возникает выражение омерзения. Видеть его у Майтимо - ужасно.

Я хочу сказать, чтобы он перестал читать этот текст. В углах его рта - резкие диагонали, между бровями, на лбу, на нижних веках - крупные и мелкие морщины, следы которых я видела, когда он спал. Что будет, если Майтимо дочитает до главы о своем посольстве к Морготу? Я хорошо помню это место: "Главой отряда Мелькора был человек с Востока именем Улф. Впервые Эльдар Валинора видели человека; но им не было дела до того, что за существо перед ними. Он был посланником: его выслушали. Он был посланником Врага: выслушав, его обезглавили. И тело его отдали псам, и голову его швырнули к ногам сопровождавших его". ('2)

Я не имею права, он мой лорд. Или, наоборот, должна?

Поднимаюсь с места и подхожу к нему. Я почти физически чувствую, как напряжено от злобы все его тело.

"Майтимо".

Наверное, у меня в голосе слышно больше, чем я хочу, потому что феаноринг все же отрывается от текста и поднимает на меня глаза. Злые, не различающие ничего вокруг глаза.

Я делаю вдох и кладу руку ему на плечо.

"Не читай дальше, - говорю я с расстановкой, медленно, чтобы он понял в моих словах только то, что я хочу сказать. - Не надо".

Феаноринг поджимает губы, будто сдерживает грубость, которая вертится на языке. Я сажусь рядом с ним на колени и накрываю его лежащую на клавиатуре ладонь своей. Он поджимает пальцы, почти в кулак.

"Майтимо, - повторяю я. - Пожалуйста".

Больше всего в мире, в Арде или где бы то ни было, сейчас я хочу, чтобы он перестал читать этот текст.

Феаноринг сидит спокойно еще полминуты, пробегая взгkядом по строчкам, а потом молча захлопывает компьютер и резко поднимается с места. Ноутбук со стуком падает на пол. Майтимо, не глядя на меня, идет в коридор. Останавливается там, потом возвращается в комнату. Медленно берет свой меч в ножнах. "Конец компьютеру", - успеваю подумать я. Но эльф вдруг разворачивается ко мне спиной и обрушивает клинок на кровать - кошмарным рубящим ударом. Внутри что-то хрустит и ломается. Если бы не ножны, она точно развалилась бы сейчас пополам.

Майтимо замирает, ссутулившись. Я не смею пошевелиться, только обвожу взглядом комнату, оценивая ущерб. У кровати просело дно, на потолке от окованного наконечника - длинная темно-серая полоса.

Могло быть хуже.

"Майтимо", - почти шепотом зову я. Он не поворачивается. Пытаюсь достать его мысленно, но там глухая стена.

"Все в порядке. Все нормально".

В темноте его фигура с согнутой спиной и разбросанными по ней беспорядочным ворохом волосами выглядит ужасно горько. Я очень боюсь, что он сейчас уйдет. Я не знаю, нужно ли оставить его одного. Вероятно, именно так мучились его братья после гибели Финдекано.

Проходит минута, две. Я поднимаюсь с места и все же подхожу к нему.

"Эй..."

Мышцы на спине - словно каменные. Я чувствую это, когда провожу рукой по его плечу.

"Я ее сломал", - глухо говорит он.

"Это не важно. Я все равно хотела новую. Повернись".

Не двигается с места. Тогда я сама обхожу его и кладу ладони на его руки выше локтей. Лицо занавешено волосами, но я все равно вижу его. Воспоминания, злость, чувство стыда... Передо мною феаноринг в самой печальной своей ипостаси, и я совершенно не знаю, что говорить. Глупо молчу и обнимаю его, прижимаюсь щекой к тому месту, где на ткани котты обычно находится восьмиконечная звезда. Без Первого дома истории, которую мы знаем, просто не было бы. Уберите из нее Камни и Кольца - что останется? Всеобщее счастье будет царствовать на одном берегу, всеобщее горе - на противоположном.

Но скажите, в ком внутри уже готового, населенного мира, дисгармония - суть искажение - проявилась впервые, если уж вытягивать все причины за все хвосты? В Финвэ, который не вынес чувства потери и женился во второй раз? В Мириэль, не сумевшей - или не захотевшей - преодолеть собственную слабость в прекрасном Амане? В Феанаро, пламенном духе с начертанием на челе? Бывшем тогда просто младенцем.

И еще скажите, чью судьбу донашивали семеро принцев - такие виноватые и такие различные между собою? Не верю, что лишь свою собственную.

Внезапно раздается ужасный лязг и грохот, и я понимаю, что это обрушился на пол из разжатой ладони меч. Отстраниться и посмотреть не успеваю - Майтимо сам обнимает меня.

"Извини", - бормочет он.

Я глажу его раскрытыми ладонями по спине. Мне очень хочется вынуть эту мерзость, которая сидит у него в груди и мучает его, и выкинуть в окно. История Камней в прошлом - настолько, насколько она вообще может быть. Я уверена в этом.

"Всё в порядке, - говорю я феанорингу в рубашку. - Всё закончилось".

Не знаю, понимает ли он, что я имею в виду.

***

"Майтимо, а как пьют каву у вас в Амане?"

Я стою у плиты, приподнявшись на цыпочки от того, что пол очень холодный, и гипнотизирую взглядом джезву.

"В Амане не пьют, только в Эндорэ. С медом. А почему огонь синий?"

У моей сестры на кухне стоит газовая плита, которая со вчерашнего вечера не дает нолдо покоя.

"Потому что горит газ".

"Земляной воздух?"

"Вроде того".

"Что определяет его цвет?"

"Майтимо, я не знаю. Давай посмотрим в энциклопедии, когда сварится кофе?"

Феаноринг кивает и вдруг начинает заговорщически улыбаться.

"К-кофеварка!"

Кажется, у Туркафинвэ все-таки появится новое эпессе...

*

Энциклопедия отвечает на вожделенный вопрос Майтимо о газе - а заодно, о нефти и разнообразии мировых валют. На меня, словно из рога изобилия, начинают сыпаться вопросы: о деньгах, континентах и расстояниях. Рассказ о пассажирских самолетах приводит нолдо в восторг.

"Я бы хотел взглянуть на них!" - восклицает Майтимо.

"Можно полететь в Петербург. Соседний город".

"Он далеко?"

"Шесть сотен километров".

"А в лигах?"

"Э-э... В лиге двенадцать километров. Или четырнадцать..."

"Если двенадцать, то пятьдесят лиг, если четырнадцать - неполные сорок три. Много..." - констатирует феаноринг. Передовой компьютер аманского производства...

"За сколько дней самолет пройдет этот путь?"

"За сорок минут".

"Сорок минут?!"

Судя по выражению лица, Майтимо думает, что над ним смеются.

"Они очень быстро двигаются. Иначе не смогли бы летать".

"О... - феаноринг явно впечатлен. - Мы можем полететь завтра?"

"Майтимо, завтра я работаю... Давай в ближайшее время?"

"Хорошо".

Нолдо греет в ладони чашку с кофе. Интересно, была ли у него эта привычка раньше?

"А откуда в Эндорэ берется кава?"

"Гномы выменивают у южных людей. У харадрим".

"Ты покупал каву у гномов?"

"Морьо покупал".

"Он его первым попробовал?"

"Да", - Майтимо чуть заметно улыбается, судя по всему, воспоминание приятное.

"Расскажешь?"

*

Передо мною белый каменный двор. Широкие, плоские плиты покрыты тонким прозрачным ледком. Аскетичные стены взмывают в ярко-голубое, холодное небо, узкие окна щурятся на солнце. Химринг.

От моих шагов по рассеченному напополам ярким солнцем и густой тенью двору катится сухое, звонкое эхо. Двор пуст, кроме запаха камней и острой прохлады, никаких запахов здесь нет. Я иду из тени на солнце, ко входу в башню. Белая, узкая, она блестит, словно копейное острие, и слепит глаза.

Большим пальцем я цепляюсь за ремень. Эту привычку я перенял у Финдекано. Мне не хватает его.

Внезапно за спиной раздается цокот копыт и звук открываемого створа ворот. Я оборачиваюсь и в расширяющейся зеленой щели вижу фигуру всадника. Растрепанная грива черных волос, гордая посадка в седле...

"Морьо!!" - я ору это во всю глотку, разворачиваюсь на каблуках и иду, почти бегу к воротам.

Пустой двор в один миг наполняется грохотом копыт. Брат принимается кружить вокруг меня на лошади, дразня. В алом шелку, в плаще из черной шерсти, с блестящими, сверху зачесанными назад, снизу - буйными и спутанными волосами, с лукавым, худым, загорелым лицом, он - как живая кровь, которая наполняет мои пустые вены.

"Морьо, что ты творишь!" - против воли я улыбаюсь и кружусь на месте вслед за ним. Он тут же спрыгивает на землю, обхватывает меня и успевает хватить по спине ладонью с такой силой, что я даже морщусь. Брат отстраняется, удерживая меня за локти.

"Ты тут совсем закис, я смотрю!"

Пожимаю плечами.

"Нельо! - его попытка нежно потрепать меня по щеке больше напоминает оплеуху. - Что ты можешь сказать в свое оправдание?"

"Я ужасно рад тебя видеть", - говорю я, и это правда. В ответ меня снова стискивают в объятиях.

"Как твоя нога?"

"А! - брат беспечно машет рукой. - Ерунда. Зажила, куда денется".

Ногу ему рассекли до кости в бою на границе. Лезвие меча, который секунду спустя вместе с орочьей лапой отрубил Тельво, было отравлено. Рана воспалилась, и, когда я видел Морьо в последний раз, "ерунда" намеревалась лишить его конечности.

Обнявшись, мы идем по солнечной части двора, в башню. Подмышкой у меня оказывается плечо брата, под ладонью - его теплый локоть, обтянутый шелком, и что-то одеревеневшее внутри меня от этого начинает оттаивать.

"Как маленькие?"

"Маленькие! - Морьо ухмыляется и бросает на меня косой взгляд. - Это, Нельо, уже давно полководцы. Амбаруссат - надежда и опора нашей семьи! - по выражению его голоса я не могу понять, серьезен он или иронизирует. - Когда ты перестанешь считать их детьми?"

"Никогда не перестану".

По близнецам и Морьо я, кажется, скучал больше всех.

*

Мы все еще на винтовой лестнице, а я уже успел выслушать десяток историй про Амбаруссат, охоту, приграничные стычки и гномью торговлю. Морьо штурмует ступени, не мелочась, перешагивая через одну, а то и через две, и двигаясь размашистым зигзагом. Задыхается, отбрасывает непослушные пряди со лба, но придержать свои рассказы до конца подъема не может.

Я только киваю и время от времени утвердительно мычу. Сколько суток этот косматый молчал? Вернее так: сколько суток этот косматый не виделся ни с кем из нас?

"А еще, - Морьо оглядывается на меня на повороте. - У меня есть кое-что для тебя. Из гномьих сокровищ".

Он лихо подмигивает мне своим лукавым темным глазом, отворачивается и взбегает еще на десять ступеней вперед.

"Какое же?"

"Кава!"

"Что?"

"Кава, балбес норный!"

"Это новый металл?"

"Сам ты металл!" - Морьо морщится и машет на меня рукой, мол, что с тебя взять! Я не могу удержаться от улыбки.

Брат вдруг поворачивается и быстрым шагом сбегает вниз.

"Мы идем в кухню!" - бросает он мне и скрывается за поворотом винтовой лестницы.

Ничего себе!

Мне остается только развернуться и поспешить следом.

*

"Кастрюльку! - брат, не глядя, протягивает требовательно раскрытую ладонь - словно самый главный целитель Эндорэ, который готовит лекарства на глазах у желторотого ученика. - Где ложки?"

Вынимаю из шкафа и отдаю ему то и другое.

Морьо некоторое время роется в поясной сумке и, наконец, извлекает откуда-то из его глубины небольшой тряпичный мешочек.

"Кава!"

Так это что - драгоценные камни?

Он развязывает шнурок и протягивает сверток мне.

"Нюхай!"

К моему глубочайшему изумлению, в мешочке - темно-коричневая, остро пахнущая пыльца.

"Что это?"

Морьо заговорщически улыбается.

"Гномье золото!"

Он зачерпывает внушительную горсть порошка ложкой и швыряет в котелок.

"Эй, может, это лучше в кузнице делать?"

"Барсук ты, ничего не понял!" - отмахивается брат. Добавляет к порошку воду и ставит на огонь.

Пропускаю "барсука" мимо ушей и молча жду подробностей. Морьо, хищно нависнув над очагом, гипнотизирует несчастную кастрюльку. Наконец, над коричневой поверхностью начинает клубиться пар. Брат немедленно хватает полотенце и снимает отвар с огня.

"А ничего, что он не закипел?"

"Кипеть ему не положено".

С торжественностью знаменосца Морьо подносит котелок к столу, достает две самые маленькие чашки, наливает туда горячую жидкость и отдает одну чашку мне.

Недоверчиво принюхиваюсь.

"Отпей".

На вкус - очень горько.

Еще раз прихлебываю отвар.

Но в этом определенно что-то есть.

"Что скажешь?"

"Отвратительная горечь. Но ничего, пить можно".

Кажется, я, наконец, настроился на его тон. Морьо победно улыбается во весь рот.

"Она, между прочим, придает силы, когда их нет. Сна может лишить - хоть вечером, хоть с утра".

Чашка приятно греет мою ладонь. И зачем мы, спрашивается, пьем квенилас чуть теплым?

"Как ты сказал, она называется?"

"Ка-ва. Наугрим ставят ящик кавы за ящик золота, - брат умолкает, будто приберегая напоследок самое интересное. - У меня ящик!"

"Ты подарил за это гномам ящик золота?!"

"Вот еще! - Морьо гордо задирает подбородок. - Мельхар сам отдал его мне!"

Я даже глаза закатываю. Эти мне его сделки с гномьими королями...

"И нечего тут! Я взял его в честном споре!"

"И что же это был за спор?"

"Ну, - Морьо пожимает плечами, - Мельхар метает ножи, ты знаешь. Мы сошлись на том, что он отдаст мне ящик, если я отобью коротким мечом двадцать пять".

"Что ты сделаешь что?!"

"Нельо, Нельо! - брат отступает от меня и выставляет перед собой ладони в предупреждающем жесте. - Это была просто шутка".

"Просто шутка?! А что если бы он продырявил ненароком твою глупую башку?!"

Я так рассержен, что на какой-то момент успеваю забыть, где мы и кем стали. Честно говоря, больше всего мне сейчас хочется ухватить брата за загривок и хорошенько взгреть пониже спины.

"Ничего бы не продырявил!" - Морьо отодвигается, инстинктивно закрывает ладонью шею - но я все-таки успеваю заметить на его бледной коже два глубоких, уже хорошо заживших шрама.

Делаю резкий бросок вперед, пытаясь поймать за воротник, но брат проворнее. В один момент мы оказываемся разделены массивным кухонным столом. Морьо растрепанный, веселый, и глаза у него совершенно шальные. У меня вдруг пропадает всякое желание злиться.

"Если ты когда-нибудь разменяешь свою драгоценную жизнь на ящик коричневой пыли, ни слезинки не пророню," - я выпрямляюсь и грозно складываю руки на груди.

Видя, что бояться больше нечего, брат обходит стол и приобнимает меня за плечи.

"Не пыли, а золота. Золота, Нельо!"

"А кстати, - с каждым глотком горячая кава кажется мне все вкуснее, - что поставил ты?"

Морьо бесшабашно пожимает плечами.

"Венец Нолофинвэ..."

***

Майтимо сидит и, чуть склонив голову набок, заинтересованно смотрит, как я печатаю. В раскрытом вороте видна ложбинка между ключицами. Невесомая, как тонкий рыжий дымок, прядь, забилась за отворот рубашки и лежит над ней, оттеняя кожу. Да, я совершенно уверена: принцы Первого дома - самые красивые эльдар, когда-либо рожденные в Арде.

Сегодня феаноринг обнаружил в моем кармане мятные леденцы. В течение следующего часа почти все они были съедены, и только два у Майтимо забрал лорд Финрод, приехавший погостить к моей сестре. Матовые зеленые конфеты арфинг прикрепил к согнутым (согнутыми пальцами!) булавкам, завернул в лоскуток светло-голубого хлопка, перевязал шнурочком и отдал нам. Рыжий нолдо собственноручно надел одну сережку на меня, а другую, за неимением дырок в своих восхитительных заостренных ушах, просто присвоил и положил в карман - если только у эльфов есть карманы. Под такой охраной она теперь точно не потеряется.

Вообще, у феаноринга явно обнаруживается порочная тяга к нашей земле, в частности - к нашей земной почве. Потому что "почва", да будет вам известно, - всего лишь эвфемизм для слов "глина" и "грязь".

Сегодня мы фехтовали под проливным дождем. Собственно, дождь начался, только когда мы подошли к лесу. Сначала мне, разумеется, захотелось позорно капитулировать и забиться в теплую кофейню. Но рядом вышагивал мой лорд, невозмутимый, как скала, так что я надвинула на глаза намокший капюшон и тоже пошла вперед.

Под шорох дождя, оскальзываясь на палых листьях, путаясь в высокой мокрой траве, чавкая глиной и мысленно приседая при мысли о том, что со мной будет через четыре часа по такой погоде, я шлепала за феанорингом. А он, надо сказать, передвигался по склизким склонам и утопавшим в грязи тропинкам с легкость горной лани.

Когда мы дошли до места и расчехлили мечи, дождевые капли уже текли с капюшона мне на лицо и порывались проникнуть за шиворот. Отвлекали, чертя дорожки на разгоряченной коже. Блок. Удар. Блок. Удар. Удар. Блок. Синяк. Удар. От феаноринга шел пар, пряди его, красные, темные от дождя, летали по воздуху.

Впервые в жизни во время поединка мне удалось полностью выключить голову. Между глазами, рукой и общим положением тела возникла прочная связь, из всех человеческих (и не только человеческих) состояний осталось только три: "атакует", "закрыт" и "открыт". В какой-то момент, когда мы стояли у поваленного дерева без мечей и отдыхали, я обнаружила, что гляжу на облепленное намокшей тканью плечо Майтимо и хищно думаю: "Открыто!"

Разумеется, после всех этих кульбитов в месиве листьев и размокшей глины наш с феанорингом внешний вид можно было бы охарактеризовать емким словосочетанием "по самые уши". Когда мы вывалили из леса - по колено коричневые от налипшей земли, мокрые до нитки и довольные донельзя, обнаружилось, что люди от нас шарахаются. Правда, Майтимо это только забавляло.

***

Лорд Финдекано возник совершенно неожиданно. Просто вышел из-за колонны. "Боже мой, - подумала я, - что они, Фелагунды все, что ли?"

Финдекано тепло взглянул на Майтимо и молча пошел вслед за нами.

Честно говоря, когда появился феаноринг, мне казалось, что он выглядит донельзя щегольски. Но сейчас, шагая по платформе вслед за длинноногим нолдо - и с еще одним не менее длинноногим нолдо в пяти шагах позади - я понимаю, что отменный черный бархат и не менее отменный алый шелк, в представлении принцев дома Финвэ, - лишь бледная повседневность. Один длиннющий синий плащ, перекинутый через плечо Финдекано, чего стоит!

Меня только тревожит то, что он молчит. Просто идет. Неподалеку.

Беспокойно поглядываю на феаноринга. В уголках глаз у него лучиками легли морщинки. Кажется, успел соскучиться по кузену.

"Майтимо! - я нагоняю высокого эльфа. - Лорд Финдекано... он не будет говорить со мной?"

Вместо ответа феаноринг кладет правую руку мне на плечо, обнимая за шею теплым локтем. Этот жест обычно возникает, только когда случается что-нибудь неприятное, и мне становится не по себе.

"Он будет".

Финдекано не приближается, но я чувствую, как меня затягивает в другой пласт, на противоположный уровень. Прямо сейчас, здесь?! Но на мой мысленный вопль никто не отвечает. Станция, где я жду сестру, просто стирается, и я вижу, как на фоне задымленного голубого неба на меня...

*

...Разбегается и прыгает на меня широким броском. Пепельно-черный с яркими огненными прожилинами. Жара. Сытый, густой треск пламени.

Удар!

Меч пульсирует в руках, грозя выломать пальцы.

Очень сильный. Надо добраться до шеи.

Я хочу приблизиться и подсечь сухожилья, но едва успеваю перепрыгнуть через летящий хлыст. Он проходит под ступнями, взметая куски почвы и распространяя вокруг себя едкий вонючий дым. Выпад!

Я не достаю. Брошенная по горизонтали секира с утробным гудением рассекает воздух у самой головы. Бросок! Удар!

Не успеваю. Как же обойти?!

За спиной подходят все ближе. Я проскальзываю под секирой и со всей силы рублю под колени. Достаю только левое. Туша надо мной издает скрежет, шипение и оглушительный рев. Из-под клинка плещет густая жгучая жидкость. Щитки доспеха делаются горячими.

Почему он не падает?!

Сверху опять летит секира. Пригибаюсь, и только тут осознаю свою ошибку. Хлыст!

Он дергает на себя, и я падаю. Рублю. Нет!

Еще!

Хлыст распадается. Я вскакиваю, и на место, где я только что лежал, обрушивается секира. Пока он заносит ее снова, я успеваю проскочить вбок и подрубить другую ногу.

Он шатается и беспорядочно бьет вокруг себя. Кажется, так еще хуже, надо заканчивать. Бросок!

Не достаю.

Внезапно еще одна плеть, брошенная кем-то другим у меня из-за спины, обматывается вокруг моих лодыжек, и я оказываюсь на земле. Бью по ней. Еще! Нет. Еще, еще!

Он стоит надо мной. Массивный звериный подбородок. Алые точки глаз без зрачка. Смотрит.

Я рублю по хлысту.

Он заносит секиру над головой и обрушивает ее вниз. Рывком успеваю прянуть в сторону, глотая пыль.

Почему не распадается?!

Он вжимает меня ступней в землю. Майтимо, где ты?! Я рвусь, но горящая на воздухе жидкость заливает меня, наполняя сквозь щели доспех. Секира. Я рвусь. Секира ближе.

Майтимо, где...

*

Ужасно больно. Дрожащими руками захлопываю блокнот. На глазах слезы, в ушах шумит.

Майтимо стоит рядом, я поворачиваюсь и упираюсь лбом в его бархатную котту.

"Все, все".

Феаноринг говорит это с грубоватой лаской, словно зубной врач, только что окончивший терзать пациента. Он-то в чем повинен? Я не знаю, что там делает Финдекано, но начинать знакомство с подобного осанвэ в прямом смысле слова бесчеловечно.

"Финьо, - укоризненно произносит Майтимо где-то наверху, уже на квенья. - Зачем ты так?"

Тот не отвечает, но, видимо, делает какой-то жест.

Майтимо молчит. Осанвэ между ними сейчас наверняка нету, но воздух слегка искрит. Я предпочитаю прикинуться бессловесным тюфячком или домашним любимцем.

На плечо ложится прохладная рука.

"Прости, - голос за спиной выше, чем у феаноринга, но такой же волевой, а сейчас - такой же виноватый. - Я... Прости".

Ты стоишь между двух таких лордов! - успевает очнуться саркастическая часть сознания. - Желание! Желание в студию!"

"Ты даже не поздоровался с ней, - говорит Майтимо - не поймешь, не то в шутку, не то всерьез. - Я тебя не узнаю".

Он защищает перед братом меня?!

"Прости", - повторяет вконец расстроенный нолфинг.

"Финдекано, они - не инструменты. Они ничем не отличаются от нас".

Феаноринг говорит это поучительно и даже немного ворчливо, и мне делается смешно. Я поворачиваюсь, хотя в его хватке это довольно сложно сделать, и нерешительно поднимаю взгляд на нолфинга. Косы у него...

"Все в порядке, - говорю я. - Я очень рада, что вы... ты здесь".

Майтимо едва заметно сжимает мое плечо, и это явно жест одобрения.

"Точно в порядке?"

Финдекано Отважный склонен в двум совершенно противоречащим друг другу вещам: сочувствию и лихости.

Я киваю.

В этот момент появляются моя сестра и Финдарато. Ну все, теперь лордов точно можно оставить в покое...

Поднимаемся наверх, в кофейню.

Плащ у Финдекано такой длинный, что ложится на пол огромным шлейфом, грозя быть испачканным и потоптанным. Майтимо нагибается, подбирает синюю ткань и с лукавой ухмылкой кладет ее кузену на коленку. Фелагунд тоже улыбается уголком рта. На лицах обоих, арфинга и феаноринга, написано крупными буквами: "Не освоился, бедный..."

Пока мы с сестрой разговариваем, лорды не обращают на нас никакого внимания, занятые своей беседой. Однако стоит умолкнуть нам, как он решает наверстать упущенное и поговорить о хорошем прямо сейчас. Я даже лэптоп толком включить не успеваю.

*

Майтимо стоит в реке спиною ко мне. Вода доходит ему до пояса, и кончики распущенных волос стелятся вбок, подхваченные течением. Как ему не холодно?

Сам я весь дрожу. Над рекой стелется густой влажный туман - такой низкий, что пока мы ехали верхом, дорогу было еле видно. Темная водяная гладь впереди тонет под этой завесой.

"Раздевайся, Финьо! Что ты стоишь?"

Я мотаю головой. В тишине слышно, как река журчит, протекая между скользкими стволами затопленных кустов сирени. Купаться сейчас меня совершенно не тянет.

Майтимо поворачивает голову и лукаво спрашивает через плечо:

"Испугался холодной водички, Отважный?"

Что?! Я моментально стаскиваю с себя сапоги и принимаюсь лихорадочно распутывать затянувшийся узелок на вороте рубашки.

Майтимо оборачивается, складывает руки на груди и смеется. Этого я вынести уже не могу. Сдираю с себя рубашку, как есть, и бросаюсь в воду. Река ужасно холодная, песок вязкий, и бежать до крайности неудобно - а этот рыжий все хохочет на своей отмели!

"Финдекано Отважный и Ледяная Речка! Это достойно пера Канафи..."

Договорить он не успевает, потому что я набрасываюсь и топлю. Мы оба уходим под воду с головой. Майтимо яростно отбивается, он гораздо сильнее, и, когда мне удается вынырнуть за глотком воздуха на поверхность, он хватает меня поперек туловища и утаскивает обратно. На несколько секунд мы превращаемся в один клубок пинающихся ног и вцепляющихся рук. Распущенные волосы страшно мешают, к тому же рыжий предательски выпускает мне в лицо целый рой пузырей - так, что я вообще перестаю что-либо видеть перед собой.

Воздуха не хватает, и мы почти одновременно выскакиваем на поверхность, задыхаясь и отчаянно отплевываясь.

"Этим нолофинвиони... палец в рот... не клади..." - констатирует Майтимо и прижимает ладонь к уху, чтобы избавиться от попавшей туда воды.

Я победно упираюсь кулаками в бока, но он бросает на меня примирительный взгляд и спрашивает:

"Теперь поплыли?"

Я киваю.

Вода уже не кажется холодной. Мы успеваем сделать несколько гребков, но брат внезапно останавливается.

"У тебя коса расплелась. Шнурок потеряешь".

Мы уже довольно глубоко, воды по шею. Он подходит ко мне, выпутывает из мокрых прядей шнурок и завязывает его у себя на запястье, придерживая зубами.

"А так он, конечно же, никуда не денется?" - с иронией в голосе осведомляюсь я.

Рыжий мотает головой, затем делает глубокий вдох и с головой погружается в воду. Через мгновение из реки невдалеке воздвигаются две большие, измазанные в речном иле пятки.

Я стою на месте и чувствую, что когда он вынырнет, я не удержусь от комментария. Иногда мне кажется, из нас двоих старший - я.

***

На днях неразговорчивые нолфинги совершенно неожиданным образом обнаружили в себе страсть к черному чаю с молоком и пряностями. Теперь мы сидим за столом в кафе, и, как несложно догадаться, молчим. Перед Финдекано стоит высокая чашка. Длинной ложечкой он задумчиво помешивает в ней чай.

"Финдекано, - мне все еще сложно обращаться без слова "лорд" и на "ты", - а когда ты увидел Майтимо впервые?"

Нолфинг еще ниже опускает веки, явно отдавая все свое внимание чайной ложке.

"Мы пришли в гости".

Молчание. Я не знаю, разрешены ли наводящие вопросы, но утерпеть не могу.

"Каким он был?"

"Уставшим. Тьелко тогда только что родился".

Кажется, никакого осанвэ мне сегодня не светит.

"Он тоже был камнем", - вдруг добавляет Финдекано. Обращается он, судя по всему, к чашке.

Камнем - в смысле бесчувственным, или в смысле Сильмарилом? Я впиваюсь взглядом в королевское лицо, боясь упустить момент искренности.

"Они все были камнями, - продолжает он. - Для Майтимо, во всяком случае".

Финдекано внезапно поднимает на меня свои спокойные серые глаза. Они смотрят неожиданно внимательно, веско и остро, и проницают меня насквозь.

"Ему не нужны были Сильмарилы", - говорит он. - Ему нужны были братья".

"Не только".

Он хмурится.

"Еще - ты".

Финдекано приоткрывает губы, чтобы ответить мне, но, видимо, раздумав, снова смыкает их и отводит взгляд. Все, теперь будет переваривать информацию. Ни слова больше не скажет.

Я опять ошибаюсь. Он снова смотрит на меня, и на этот раз у меня возникает впечатление, что за прохладными светлыми радужками его глаз, в черноте зрачка, что-то размыкается и тает.

"У меня Камень один", - вполголоса замечает Финдекано.

Его косы мягко стремятся вниз по плечам. Кисти рук, белые в свете лампы, обхватывают чашку, едва прикасаясь к ней.

Я знаю, что теперь все хорошо, но мне отчего-то все равно становится печально.

***

"Майтимо, скажи, а почему ты никогда не говоришь о братьях?"

Облачившись в широкие алые фартуки и белые рубашки, мы с феанорингом делаем вкусное мыло. Мятное - чтобы лорд, наконец, перестал, бедный, мыть руки и лицо травяным отваром.

"А что ты хочешь услышать?"

Вопрос осторожный. О многих вещах Майтимо, вероятно, с большим удовольствием помолчит.

"О Форменос..."

Понимающе кивает.

"Сейчас закончим - и послушаешь".

Ну, разумеется, делать мыло куда интереснее, чем придаваться воспоминаниям.

Дожидаясь рассказа, я размышляю о том, до какой степени у нолдор спорятся в руках даже самые непривычные занятия. Отодвинув меня куда-то на правый фланг своим внушительным локтем и хищно нависнув над кухонным столом, феаноринг увлеченно смешивает пигменты и отсчитывает по капелькам эфирное масло. В, простите, турке на плите плавятся кусочки прозрачной мыльной основы. Когда она становится совсем жидкой, Майтимо добавляет туда резко пахнущую ментолом краску цвета малахита. Выливает полученный состав в прямоугольную форму - с таким сосредоточенным видом, будто в раскаленной джезве - мифрил.

"Застынет - нарежу кубиками. Добавлю внутрь матового куска", - поясняет он.

Я сижу на стуле, поджав ноги, и вырезаю из фольги восьмиконечные звезды. Когда меня пустят к мартену - сделаю синее, нарциссовое, и запеку звезды внутрь. Финдекано говорил, что любит нарциссы. Не фартук же ему, в конце концов, в подарок шить.

На кухне в Форменос фартуки, вероятно, были большие...

*

... Прямо, как в кузнице у отца. Правда, не из кожи, а из небеленого льна, с нашими звездами на груди. Мама сшила.

Собственно, именно фартуки - главный камень преткновения в вопросах приготовления обедов и ужинов у нас дома. По длине они подходят только мне и Макалауре. Тьелко, Курво и Морьо говорят, что им не по росту - значит и не по возрасту. На кухню эти трое забегают только затем, чтобы что-нибудь стащить. Пресекаю. Когда могу, разумеется.

Я стою у стола и готовлю тесто. Это всегда действует на меня успокаивающе. Пироги будут сдобными, и чтобы они поднялись, тестяной ком нужно несколько раз швырнуть об стол. Мука вокруг клубится тучами. Я, наверное, уже весь белый, с ног до головы. Если бы тут была мама, она наверняка отвесила бы мне подзатыльник. Но мамы в Форменос нет.

Я снова со всей силы швыряю бледно-желтое тесто на столешницу. Удар получается оглушительный, и ком совершенно расплющивается. М-да. Кажется, надо слабее...

"Здорово!" - слышится сзади звонкий голосок.

"Еще давай!"

"Амбарусса, отойди от печки. Амбарто, положи ножик, откуда взял", - не оборачиваясь, говорю я, отследив обоих по голосам.

"Не-ельо!"

Оба подбегают ко мне и в четыре руки принимаются развязывать и стаскивать с меня фартук. Ну, конечно, пусть обед запоздает, зато старший поиграет с вами лишнюю четверть часа!

Я разворачиваюсь, хватаю мальчишек и вскидываю на плечи.

"Нет! Ну нет!"

Прижимаю к себе покрепче, и, стараясь ничего не расколотить по пути, выскакиваю в коридор. Близнецы визжат и дрыгают ногами.

Бегом я устремляюсь вперед, большими скачками от стены к стене - чтобы было страшнее - и на повороте не сталкиваюсь с ни в чем не повинным Макалауре, степенно направлявшимся из зала с инструментами куда-то к мастерским.

"Майтимо!" - вид у брата весьма оскорбленный.

"Извини", - бормочу я.

Амбарто и Амбарусса, улучив момент, выворачиваются из моей хватки и радостно обнимают несчастного менестреля, оставляя на его темно-серой тунике изящный рисунок из беспорядочных отпечатков испачканных в муке ладошек. Макалауре только мрачно заводит глаза под самые брови.

"Эй, хватит!"

Я спускаю младших обратно на землю. За меня протестующе цепляются руками и ногами, но мне в вопросах стаскивания с себя всякой милюзги опыта точно не занимать.

"Еще минутку! Немножечко!" - на два голоса принимаются канючить близнецы. Я треплю их по пушистым макушкам.

"Попозже. Меня тесто в кухне заждалось".

"Нет!"

"Тесто!" - очень громко и очень строго повторяю я.

Как один, мои младшие братья выпячивают нижние губки, явно намереваясь зареветь. Наглый шантаж!

Присаживаюсь на корточки и снова перекидываю обоих через плечи.

"Только до крыльца!" - говорю я на бегу. Ответом мне служит радостный визг.

*

Топот детских ножек, эхом отдававшийся в коридоре, внезапно затихает. Я поднимаю голову.

Элерондэ, младший, стоит в дверном проеме, который ведет из дома сюда, к крыльцу, и испуганно таращится на меня. Поспешно встаю с пола, но малыш отступает и прижимается спиной к косяку. Странно, я же вроде их с братом даже на руки недавно брал...

"Что?" - спрашиваю я.

Мальчик мнется, потом молча показывает указательным пальцем на свое лицо.

Я сначала не понимаю, потом прижимаю ладонь к собственной щеке. Мокрая?

Ребенок просто поедает меня взглядом, и это очень неприятно.

"Кыш!!" - сам для себя неожиданно выкрикиваю я и делаю страшное лицо. Ребенок, сломя голову, бросается прочь, мимо меня, на улицу.

Я снова обессиленно сажусь на пол.

С крыльца не слышно ни звука. Не убежал бы в лес...

Поднимаюсь на ноги и иду к светящемуся серым дверному проему.

Мальчик сидит на крыльце и утирает нос рукавом. Ну рукавом-то зачем!

Вытаскиваю тряпицу и делаю движение вперед - отдать. Элерондэ тут же вскакивает и в панике скатывается вниз по лестнице, спасаясь бегством. От меня...

Я опускаюсь на ступени и тяжело утыкаюсь головой в сгиб локтя. С крыши крупными каплями сыплется дождь, обдавая брызгами мои ступни и колени.

Внезапно рядом слышаться неуверенные шаги, а затем в поле моего зрения, на мокрой лестнице, появляются две крошечные ноги.

Я сижу, как был, и не смею пошевелиться.

Какое-то время он просто стоит рядом, а потом на мое плечо ложится маленькая холодная ладонь. Я поднимаю голову. У мальчика очень сосредоточенное лицо, губы плотно сжаты, брови сдвинуты.

Осторожно выпрямляю ноги, так, чтобы ему было, где сесть, и протягиваю руку. Ребенок косится недоверчиво, но не убегает, и даже своей пятерни не отнимает от моего плеча. Наверное, это означает, что я еще не окончательно растерял шансы на доверие, поэтому я притягиваю его к себе - так мягко, как только могу, совершенно готовый к тому, что он тут же начнет вырываться.

Повинуется безропотно. Он такой маленький, что моя ладонь в ширину - как половина его грудной клетки. Или это я такой огромный...

Внезапно меня обнимают за шею.

"На коленки?" - тихо спрашиваю я. Перед моими глазами - его растрепанная русая макушка с мелкими веточками и лесным сором, забившимся между прядей.

Кивает. И садится.

Я пропускаю правую руку под его коленками, помогая устроиться поудобнее. Ребенок молча прижимается ко мне и запихивает ладони в рукава.

"Холодно?"

Опять кивает. Да, Макалауре сказал, что он и его брат почти не разговаривают.

Укутываю плащом. Кажется, я совершенно разучился держать на руках детей...

По моим ногам, выставленным из-под навеса, хлещет ливень, и струйки холодной дождевой воды затекают в сапоги.

Мальчик вздыхает и кладет голову мне на грудь. Это ощущение - что кто-то маленький сидит на коленях - очень острое. И я совершенно его забыл.

Жмурюсь.

Не нужно воспоминаний.

Приобняв ребенка правой рукой, левой я начинаю выбирать сор из его волос. Он сидит с открытыми глазами, прижавшись щекой к моей рубашке, и смотрит куда-то в лес. Ждет брата? Или Макалауре? Они, наверное, придут совсем застывшие...

Я заворачиваю мальчика поплотнее в плащ, чтобы длинные полы не мешали идти, прижимаю обеими руками к себе и поднимаюсь.

Вопросительный взгляд.

"Пойдем на кухню, - говорю я вполголоса, - пойдем, приготовим им чего-нибудь поесть".

***

Мы идем по ледяному и пустынному тротуару широкого проспекта. Руки в карманах, нос в шарфе, все мысли - о теплом чём-нибудь. Хоть чае, хоть рукавицах...

Майтимо по самые мочки ушей закутан в зимний плащ. Выглядит великолепно. Ярко-алый, с меховым подбоем и огромным пушистым воротом. Волосы феаноринга, предусмотрительно расчесанные и собранные мною в мягкий пучок на случай дождя, беспорядочно отблескивают отдельными прядями в свете уличных фонарей. Ноги в новых, теплых сапогах, горделиво вышагивают по асфальту.

"Король!" - говорю я, не глядя на него.

"Я - не король", - замечает феаноринг с высоты своего роста, но, судя по голосу, он понимает, что я имею в виду.

На небе разлит холодный розоватый колер. Оно сегодня вообще как-то светится само по себе. Интересно, похоже на свет от Деревьев?

"Нет", - спокойно отзывается Майтимо. - Не похоже".

*

Это как два огромных светящихся столба.

Они на площади. Двадцать? Пятьдесят? Ох, нет... Кажется, сотня метров в высоту, не меньше.

Они стоят... растут очень близко друг от друга: золотой и молочно-белый. Гигантские стволы матово светятся, но глаза не слепят. Не как солнце, значительно мягче.

Как же они освещают весь континент?

Я не понимаю. Но ничего красивее я еще не видела.

Даже отсюда, издали, заметно, как под корой переливается и пульсирует сок. На ней нет постоянного рисунка, и я не могу понять, гладкая она или в трещинах, твердая или мягкая, как человеческая кожа. Честно говоря, больше всего на вид она напоминает воду, блестящую на очень сильном свету. С подвижными бликами.

Взгляд скользит вверх, и в высоте я вижу ветви. Толстые у основания и прихотливо изогнутые на концах, они кажутся ярче и светлее, чем тела деревьев. Черенки листьев (как я вижу их так далеко?) ярко-белые. У Тельпериона листья удлиненные, с острыми концами, у Лаурелина - широкие и округлые. Снизу кажется, что густые кроны шевелятся сами по себе, без токов воздуха. Только от того, что их обладатели живые.

Свет такой, что я вся наполняюсь им от макушки до кончиков пальцев на ногах. Возникает чувство, что он вычищает тело изнутри. Если честно, у меня просто не укладывается в голове, как можно учинить под таким светом что-то дурное.

***

"Скажи, а ваши города все похожи один на другой?"

Вытянув ноги на полкомнаты, феаноринг сидит в крутящемся кресле.

"Нет, совсем не похожи! - я выключаю диктофон с интервью и поворачиваюсь к нему. - Показать?"

"Через палантир?"

"Да".

Я нахожу в Интернете Барселону, Ригу, Прагу, финское морское побережье, шотландские пустоши, норвежские фьорды. Феаноринг глядит, как завороженный. Пальцы на руке стиснуты, и я вдруг с ужасом понимаю, что он, пришедший сюда из Чертогов, слишком давно не видел своей земли. Что второй ее половины - я зажмуриваюсь и мысленно больно бью себя по голове - он не увидит больше никогда.

*

Химринг плавает в холодной синеватой дымке, как рыба в стылой речной воде. На небе ни облачка, но солнце уже проходит над горизонтом по-осеннему низко, и освещает крепость только с одного бока. Ее белые стены стоят в прозрачном льдистом воздухе, чистые и гладкие, словно снежное одеяло. Замерзшие сухие листья, по случайности еще не унесенные порывами ветра, звонко хрустят под подошвами сапог.

Я спускаюсь по скользким, уже обледеневшим камням к ручью и опускаюсь на корточки. Холодная вода жжет руку. Шелковистая, быстрая, она стекает с моего холма к реке, унося с собой мелкие веточки и остатки палой березовой листвы из распадка.

Выбираю и достаю со дна два гладких камушка - чтобы носить с собой и перекатывать в ладони. Предыдущие два я где-то потерял вчера утром.

Внезапно я слышу, что кто-то бежит ко мне по дороге из крепости, и оборачиваюсь. Эрегнаро, лучник.

"Лорд Маэдрос! - кричит он. - Там лорд Фингон! К вам!"

Финьо?!

Стрелой, мгновенно растеряв всю апатию, камушки и равновесие, я выскакиваю из речного оврага и, добравшись до гребня, пускаюсь едва ли не бегом. На полдороги чуть не сталкиваюсь с Эрегнаро.

"Спасибо!" - быстро говорю я - и успеваю поймать полный изумления взгляд.

На ветру распущенные волосы лезут в глаза и в рот, запахнутый плащ путается в ногах. И что за чурбан выдумал носить такие длинные вещи?

В ворота я уже буквально влетаю. Финьо в полном одиночестве стоит у ступеней главного входа спиной ко мне и разглядывает башню. Оборачивается, видимо, на мой топот, но даже шага не успевает сделать, как я уже обхватываю его и прижимаю к себе - вместе с его косами, роскошным синим плащом и королевской осанкой. "Майтимо, - придушенно бормочет брат мне в плечо. - Ну ты бегаешь!"

Коротко улыбаюсь и отстраняюсь от него. Под глазами у Финьо круги. Осунулся. И ладони ледяные, что я чувствую это даже через одежду.

"Ты совсем продрог. Пойдем внутрь".

Я обнимаю его за плечи, и мы шаг в шаг взбегаем по ступеням. Против обыкновения, Финдекано молчит, и у меня возникает ощущение, что ему холодно не только телесно. Но с ходу заводить разговор о том, что происходит теперь в Барад Эйтэль, конечно же, нельзя.

"У тебя тут пусто", - вдруг, как бы про себя, отмечает мой брат.

"Просто никто зря не бегает, - улыбаюсь я. - А вот ты почему приехал в гордом одиночестве?"

"Скоро объясню".

Его голос кажется мне совершенно бесцветным. Все время, что мы поднимаемся по винтовой лестнице, я иду вполоборота. Если бы здесь могли свободно разойтись двое, вообще бы его из рук его не выпускал. Финдекано кивает, Финдекано улыбается моим шуткам, однако я прекрасно вижу, что все это - через силу.

Наконец, мы попадаем в первую из трех комнат башни. Я делаю попытку сразу запихнуть брата в кресло с чашкой теплого вина, поближе к очагу, но он только вежливо разувается - зря, потому что в кабинете, библиотеке, верхних и нижних мастерских давно все ходят в уличных сапогах - и принимается бродить вдоль столов и шкафов, задумчиво трогая пальцами то свиток карты, то книгу, то неоконченный витраж. Видимо, дело совсем плохо.

Я успеваю быстро распорядиться насчет вина и еды и подхожу к нему.

"Давай сюда плащ. Или Химринг настолько пуст, что ты решил сегодня же ехать обратно?"

Я говорю это в шутку, но Финдекано веселого тона не различает.

"Нет, что ты. Прости, - он поспешно расстегивает фибулу, стаскивает с плеч свое синее облачение и отдает его мне. - Я вовсе так не думаю".

"Я знаю. Я пошутил, - мне приходится немного ссутулиться, чтобы заглянуть ему в глаза. - Лорд Финдекано Отважный, давай-ка, садись к огню. А то ты сейчас инеем покроешься".

По губам у брата пробегает еле заметная улыбка и я с радостью отвечаю на нее.

Спустя четверть часа, нам приносят горячее вино, мясо, орехи и яблоки - и мне, наконец, удается усадить Финьо в кресло. Какое-то время он греет свою чашку в ладонях, но, едва пригубив напиток, отставляет ее в сторону, на стол с чернильницами.

"Как ты?"

Я спрашиваю это очень тихо. Финдекано не терпит, когда его жалеют.

Брат непроизвольно опускает голову, так что часть его кос соскальзывает на грудь и занавешивает лицо.

"Ничего".

Разумеется.

"Нет, правда, - он бросает на меня внимательный взгляд. - Я в порядке".

Киваю. Я и сам когда-то так же себя вел.

"Майтимо, у меня есть важный разговор, - Финьо вдруг поднимается из кресла и идет к письменному столу, на котором я оставил его ременную сумку. - Даже не совсем разговор..."

Он поворачивается ко мне спиной, разыскивая что-то.

"Я привез тебе венец".

Ты привез мне что?!

"Подожди..."

Финьо возвращается ко мне и протягивает тяжелый металлический обод, завернутый в кусок материи. Я медлю, но потом все-таки принимаю его в полном оцепенении. Может ошибся?

Нет. Из белых льняных складок, из потемневшей серебряной оправы на меня глядят знакомые темно-синие камни.

"Теперь ты старший".

Он отступает от меня - чтобы я даже не думал вернуть ему сверток.

"Финдекано, я давно лишился права его носить. Обратной силы нет".

Он вскидывает руки в предупреждающем жесте, однако я снова закрываю корону тканью и подхожу к нему. Брат больше не отступает, однако прячет обе руки за спину. Останавливаюсь перед ним, с венцом на ладони.

"Ты старший", - повторяет он.

"Ты знаешь, что дело не в этом".

Он терпеливо молчит. Видимо, был готов к такому разговору.

"Я не могу принять венец. Ты сын и наследник короля. Корона должна остаться в Хитлуме".

"Они должны признать тебя!"

"Ни меня, ни Макалауре".

"Это опять твое чувство вины, да? Да? Скажи, сколько еще ты будешь себя грызть?"

Я на секунду отвожу взгляд.

"Если я правильно помню то, чему меня учили, - он смотрит так, что у меня холодеет под ребрами, - корона переходит к самому старшему после правящего, - он едва заметно запинается, - правившего короля".

"В таком случае, следует отвезти ее Финарфину".

Финьо только кривит губы. Любой из моих братьев, даже я сам, на его месте непременно сказал бы сейчас какую-нибудь чудовищную грубость. Лишний раз убеждаюсь, насколько велика между нами разница.

"Майтимо", - он произносит мое имя очень веско. Я поднимаю голову.

"Я не имею права согласиться. У слов обратной силы нет. Или ты сомневаешься в моем слове?"

"Не говори так. Дело не в слове, а в том, что все слишком переменилось теперь".

"И это повод забыть о сказанном?"

Строгие, острые серые глаза видят меня насквозь. Корона все еще лежит на моей ладони.

"Изгнанники не получат венца", - говорю я.

У него даже губы белеют от гнева. Прежний Финьо уже разломал бы что-нибудь в ярости. Но уж лучше бы разломал...

"Вы такие же изгнанники, как и мы все".

"Возьми венец, - я почти шепчу. - Я уже не смогу его носить, и Макалауре не отдам. Как ты не поймешь, они развяжут вражду с теми, кто не захочет признать такого короля. Пользуясь этим статусом, они развяжут кровавую вражду".

Несмотря на всю свою выдержку, Финьо даже слегка подается назад от моих слов. И молчит.

"Я прошу".

У него такое выражение лица, что мне трудно смотреть. Наконец, протягивает руку. Поддерживаю венец обеими руками, я перекладываю его на ладони Финьо и вижу, как брату коротко сводит скулы.

"Но дело не только в твоих братьях? И не только в твоих словах".

Если солгу, он все равно поймет.

"Нет. Не только в них".

***

Я опять у сестры, и мы опять не спим целую ночь. Пишем. Когда мы, наконец, решаем улечься, оказывается, что на часах полседьмого утра. За белой занавеской и окнами - непроглядный сосновый мрак подмосковного поселка, а здесь - уютный зеленый ковер и пахнет свечками. Лорды уже спят. Я ложусь рядом с Майтимо, осторожно, чтобы не потревожить, и, не удержавшись глажу медную сеть его волос, раскиданных по подушке.

В одиннадцать часов утра нам нужно встать. Потому что в два - мечная тренировка, а ехать долго. Наше и без того печальное положение усугубляется тем, что в углу комнаты стоит огромная клетка с четырьмя шиншиллами. Едва мы задуваем свечи, они, видимо, в восторженном предчувствии нового рассвета, начинают громыхать кормушками, скакать по клетке и результативно дергать зубами расшатанные железные прутья.

Всю ночь мне снится Майтимо, который подхватывает зверьков по одному и со всего маху швыряет их о противоположную стену клетки. Шиншиллы с грохотом врезаются в решетку, серыми шариками валятся вниз, разворачиваются и устремляются резвым галопцем обратно к ногам (и руке) феаноринга.

*

Утром я просыпаюсь от того, что сестра, шурша одеялом и очень стараясь меня не разбудить, вылезает из постели. На краю кровати, поджав под себя босые ноги, молча сидит лорд Финдекано.

Я подпрыгиваю, как ошпаренная, но сдержанный нолфинг ко мне даже головы не поворачивает. Сложив свои аккуратные узкие руки на коленях, он внимательно глядит на Эарин. Поднимаю мобильный телефон. На часах - десять. Отлично.

"Это по мою душу, - мрачно сообщает сестра, накидывая поверх майки теплую кофту. - Проснулась от того, что он сидит на постели и на меня смотрит".

"Что рассказал?"

"Ничего не рассказал пока".

Эарин снова поворачивается к нолдо. Тот, надо отдать ему должное, на этот раз выглядит очень по-домашнему: белая рубашка, легкие светлые штаны, затянутые выше щиколоток на шнурки.

"Пойду на кухню, каву сварю", - говорит сестра и выходит из комнаты.

Финьо бесшумно поднимается с постели и идет вслед за ней. Я падаю обратно на подушку. Майтимо спит.

Заснуть еще раз мне так и не удается - потому что очень скоро с кухни начинает доноситься упоительный запах кофе и блинчиков. Вздохнув, вылезаю из кровати - с противоположной от феаноринга стороны. Да, в спящем виде грозные нолдор выглядят на редкость мирно.

*

Спустя полчаса мы все уже сидим на ковре, поедаем блинчики и греем в руках пузатые белые чашки с кофе, в котором разведен прозрачный акациевый мед. Майтимо зевает во весь рот и кажется несколько взлохмаченным. Финдекано спокоен и не поднимает глаз.

"Рассказал?" - я наклоняюсь к сестре.

"Нет. Ничего, - она бросает на нолфинга выразительный взгляд, однако нолфинг непроницаем. - Ни-че-го".

Какое-то время мы сидим молча, потом сестра снова смотрит на меня.

"Вообще, у меня с утра в голове крутится строчка: "Меня прозвали вы Отважным - узнайте, за что". Может, дело в этом..."

"Финьо, - Майтимо вдруг ставит на пол свою чашку и поворачивается к нему. - Помнишь, когда я назвал тебя так первый раз?"

Финьо коротко смотрит на него - с глубокой симпатией - и кивает.

*

Финдекано очень бледный, растрепанный, и глаза у него безумные совершенно. Напротив него - Турко. Оба мальчика стоят на самом краю высокого обрыва, и ветер с моря треплет им волосы.

"Мне не страшно!" - Финьо едва перекрикивает шум волн, который доносится снизу.

"А я говорю - страшно!" - задиристо вопит в ответ мой младший брат.

"Нет!"

"Да!"

"Нет!!"

"Финьо! Турко!"

Мальчики оборачиваются, но вместо того, чтобы припустить ко мне за поддержкой или не обратить внимания, заговорщически переглядываются. Финдекано быстро делает несколько шагов прочь от края обрыва, спиной вперед. Он что, прыгать собрался?!

"Не смей!!"

Я бросаюсь бегом. Колосья хлещут меня по коленям, босые пятки впечатываются в мягкую почву. Финьо отчаянно оглядывается на меня через плечо и тоже срывается в места. Словно в дурном сне я вижу, как его худая фигурка на секунду взлетает над обрывом и исчезает за рваной кромкой.

"Финдекано!"

Земля под моими ногами внезапно заканчивается, и перед глазами остается одно вспененное море с острыми верхушками камней.

Где он?!

Я ничего не успеваю разглядеть. Воздух обдает мощной холодной волной, тело больно врезается в воду, и я с головой ухожу в мутные, густые от водорослей волны.

Вот!

Все еще из-под воды я вижу кузена футах в двадцати от себя. Вокруг него медленно расплывается большое алое пятно.

Я преодолеваю разделяющее нас расстояние за какие-то мгновения. Финьо в сознании, но при взгляде на него у меня не возникает уверенности, что он понимает, где находится, и что случилось.

"Что ты ушиб?"

"Мне не больно!"

Финдекано мертвенно бледен.

Подавив в себе желание влепить ему подзатыльник, я ныряю. На ноге у мальчика зияет огромная ссадина, и из нее даже в такой холодной воде хлещет кровь.

Я поднимаюсь на поверхность.

"Согни ногу".

Сгибает, не вздрогнув. Значит, кость цела.

Отрываю от рукава своей рубашки большую полосу ткани, ныряю снова и перетягиваю Финьо ногу повыше раны. Выныриваю, оглядываюсь. Пологий берег есть невдалеке, но прямо над нами - абсолютно отвесная каменная стена. На гребне ее, словно бешеная белка, мечется Турко.

Я поворачиваюсь к мальчику спиной.

"Хватайся".

"Со мной все хорошо! Я поплыву сам!"

"Хочешь, чтобы из тебя вся кровь вытекла по дороге? Хватайся!"

Не дожидаясь реакции, я сам нахожу его руки и силой смыкаю их на своей шее. Финдекано прикусывает губы, но молчит.

Несколько секунд спустя выясняется, что плыть одновременно быстро и осторожно весьма непросто. К тому же обзор мне закрывает прилипшая к щеке мокрая прядь, и довольно долго я, не прекращая грести, мучительно пытаюсь отбросить ее с лица и не вмазать при этом Финьо затылком в нос.

До пологой части берега самое малое - пол-лиги. Кузен у меня за спиной с каждым гребком становится все тяжелее, расслабляясь, и начинает дрожать.

"Обо что ты так?" - спрашиваю я, чтобы он не засыпал.

"Камень".

"Что же ты промахнулся. Надо было головой, - сообщаю я между гребками. - Финдекано Отважный, Покоритель Обрывов".

Финьо молчит, но плечом сквозь мокрую рубашку я чувствую, что он улыбается. Было бы, чему...

*

Мы с Эарин едем в автобусе, снова на тренировку. Фелагунд, который, как обычно, возник из ниоткуда и молча двинулся вслед за нами, теперь стоит рядом. Явно не обращая никакого внимания на ухабы и повороты, он задумчиво взвешивает в ладони наши клинки.

"Это просто игрушка, ты абсолютно прав, - тихо говорю я, не дожидаясь его комментария. - Он даже не заточен".

Ном бросает на меня внимательный взгляд.

"Тебе нравится делать больно?"

"Смотря, как именно. Если это удар не в сустав, не в висок и не по пальцам - то, да, мне нравится. Когда учишься фехтовать, получать синяки и ссадины - нормально".

Еще один взгляд. Очень долгий. Окно и жидкую ноябрьскую листву за ним внезапно заливает мрак, и лицо передо мною искажается, превращаясь в чье-то чужое...

*

"...Я хочу драться!"

Он весь в крови. Своей? Чужой?

"Прекрати!"

"Я буду за них драться!!"

В глазах нет радужки - один сплошной черный зрачок. Я трясу его за плечи, но он смотрит сквозь меня и только снова тянет вверх свой меч. Краем глаза я успеваю заметить на клинке пятна.

"Убью-у!" - страшно цедит он сквозь зубы и начинает вырываться. Он хочет отпрыгнуть вбок, размахнуться и перерубить мне шею.

Нет выхода.

Не успев придумать ничего лучше, я со всей силы всаживаю кулак ему в скулу, так, что его голову отбрасывает влево. Сразу, не давая передышки, притискиваю к стене. Давлю горло предплечьем. Кашляет, роняет меч.

"Хватит!"

"Пусти!"

"Опомнись уже! Астальдо!"

Нолофинвион на секунду замирает, а потом, наконец, смотрит на меня осмысленно.

"Артафинде..."

"Наконец-то".

"Где... - он запинается. - Где Майтимо?"

"Тебе лучше знать", - я отстраняюсь от него и поворачиваюсь спиной, уже не ожидая удара. Сейчас мне больше не хочется на него смотреть.

"Артафинде!"

"Если ты хотел плыть с ними, ты опоздал. Они вышли в море".

*

Майтимо сидит напротив меня, тяжело опершись локтями на стол. Два часа назад он прочитал в моей рукописи то, что Финрод рассказал об Альквалондэ и с этого момента не проронил ни слова.

Протягиваю руку и кончиками пальцев трогаю его теплый локоть под белой шелковой рубашкой.

"Эй".

Поднимает голову.

"Скажи, а зачем Финдекано понадобился тот обрыв?"

Феаноринг опускает веки и еле заметно улыбается.

"Курво и Турко накануне развели в лесу костер и стали прыгать через него. Но Финдекано нашел их и разбросал горящие поленья, потому что это опасно. Мальчики очень разозлились и решили, будто дело в том, что он боится прыгнуть сам".

"И на что же они поспорили?"

Майтимо пожимает плечами, но улыбка его становится совсем уж очевидной.

"Кто проиграет - тому ловить в лесу белку и нести ее в нашу мастерскую. К Феанаро".

***

Сегодня пошел первый снег. На улице с утра скребут лопатами дворники, а он все падает и падает. Кажется, уже не растает, так много.

Майтимо, любитель химрингского холодка, весь сияет. Я уже примериваюсь, какими словами стану описывать чудесных рыже-ало-серебряных феанорингов на белых просторах, в Химринге и Амон Эреб, как вдруг в комнате появляется Финдекано.

Прогулка отменяется сама собой: косы у нолфинга сплошь облеплены снегом, кончики ушей - красные. Не спрашивая, я приношу с кухни чашку и наливаю ему квенилас - зеленый, с кленовым сиропом. Финдекано неразговорчив. Но это вовсе не означает, что горячего чая ему не хочется.

Нолфинг принимает дымящуюся чашку из моих рук с благодарным кивком. Пальцы у него - ледяные.

"Замерз?"

Он качает головой и подходит к окну, за которым колышется под ветром метель, в скудном пасмурном свете похожая на тюлевые занавески.

"Я давно не видел снега".

*

Наши легионы под белыми звездами, в темно-серых сугробах.

Я оглядываюсь назад, и косы больно захлестывает на лицо.

Легионы?

Женщины, дети, молоденькие мальчишки. Все испуганы. Нет теплой одежды.

Легионы...

Отворачиваюсь. Ветер снова начинает бить в глаза. За мешаниной снежных хлопьев ничего не разглядеть.

Уже несколько дней - если только условный отсчет времени по звездному движению можно назвать днями - здесь не меняется ничего. Мы вдыхаем снег, глотаем снег, вычищаем снег и лед из волос, ушей и из-под воротника. Если бы здесь не было так темно, от снега мы бы наверняка ослепли.

Он уже очень глубокий. Четыре дня назад мы поняли, что зашли достаточно далеко на север, и пора поворачивать в море, на восток. Поначалу разницы между льдом и почвой не было. Те же сугробы по пояс, та же ровная поверхность под ступнями в глубине. Но потом Лин провалился в трещину.

Он шел прямо за мной и за отцом. Почему прошли мы - я не знаю. Я обернулся на треск и на крик, но увидел только огромную яму в снегу, и в глубине - черную, масляную воду. Я упал к полынье, шарил руками в воде, куда мог достать. Ничего. Турукано хотел нырнуть, но отец схватил его и не пускал.

А затем мы услышали удары. Футах в трех от трещины, подо льдом.

Мы бросились туда и стали раскапывать сугроб. Верхняя корка льда смерзлась со снегом, и под ней ничего не было видно. Мы с отцом распластались на льду, чтобы не провалиться самим, и стали, лежа, бить его гардами мечей. Пока добрались до воды, прошло минуты две.

Первым, что мы увидели, был кулак. Белый кулак. Я схватился за него и вытянул Лина. Он был мертвый.

***

Осанвэ о Хелкараксэ все не идет из головы. Тяжелые, грустные дни. Тяжелая, пустая башка. Молчаливый нолдо, замерший с книгою в кресле. Который день мы перебрасываемся короткими репликами - но не говорим, не рисуем, не готовим вместе. Мне муторно и даже местами страшно.

Сажусь у его ног на пол. Феаноринг смотрит на меня сверху вниз, и от этого кажется еще более высоколобым.

"Пожалуйста, поговори со мной".

Я прошу это мысленно и тут же ловлю внимание во взгляде. В голове настойчиво крутится строчка про край белого плаща, который в нашем случае, правда, не белый вовсе, а алый. "Мой осенний лорд". Пусть какими угодно картинами терзает, лишь бы не молчал. Хоть Дориат, хоть Гавани, хоть огненная пропасть.

Майтимо только качает головой. Взгляд его тянет на себя, выманивая душу на волю сквозь солнечное сплетение. Я не закрываю глаза и стараюсь даже не моргать. Пусть делает, что захочет.

*

Он оказался таким маленьким, что я ужасно испугался, когда мама наклонилась и передала его мне. Прямо, как кукла, с которыми играют девочки. А может, и меньше...

Я вытянул руки и задержал дыхание, чтобы вдруг не отвлечься и не уронить его. Голова ребенка была прикрыта от яркого света уголком одеяла, в которое он был завернут, и я отогнул этот уголок. Внутри обнаружилось розовое сморщенное личико с зажмуренными глазами. Едва ли оно было шире маминой ладони.

"Ты теперь старший брат".

Я поднял голову. На фоне светло-желтого неба казалось, что выбившиеся из прически кудрявые прядки на маминой голове свиты из золотых пружинок. Мама шагнула вперед, притянула меня к себе и прижала к животу вместе со свертком. "Как же он вот там умещался? - подумал я. - Как там умещался я сам?!"

Я стоял, уткнувшись носом в ее платье. От мамы пахло стиркой. Выстиранным бельем.

Старший брат.

Я чувствовал в руках тяжесть свертка. И еще - как ребенок шевелится внутри него.

"Почему ты не спрашиваешь имя?"

Мимо нас в молчании плыли пушинки каких-то растений. Сад шуршал и казалось, что скоро начнется дождь.

"Как его зовут, мама?"

Она улыбнулась где-то наверху.

"Макалауре".

*

Макалауре стоит на носу, спиной ко мне. Совсем промок от брызг. Мы плывем четвертый день, а земли все нет. И почти все это время он - тут.

Подхожу и обнимаю за плечи. Брат инстинктивно отдергивается, но увидев, что это я, снова замирает.

Молчим. Скользкая, сходящаяся к носу острым треугольником палуба вместе с нами взлетает над вспененной водой и снова падает в черные дыры между волнами. Небо светится колко, звезды похожи на пыль.

Макалауре весь ледяной под своей тонкой рубашкой, и я прижимаю его крепче к себе. При каждом рывке вниз ветер захлестывает его волосы мне на лицо. Я жмурюсь и еще крепче вцепляюсь в борт.

Живы. Все шестеро.

***

Я бреду по мерзлой тропинке, еле передвигая ноги. Первый снег лег всего на два утра - а на третье растаял. Остался лед. Под ногами все хрустит и ломается, и ветки, когда я задеваю их плечами, стряхивают вниз колкие блестящие облака.

Три дня назад я вернулся из Хитлума. Эрейнион уже совсем большой. Финьо понемногу учит его различать растения, созвездия и следы, так что парень вырастет настоящим следопытом. Финьо - замечательный отец. Никогда не думал, что он...

Нет.

Я останавливаюсь, и становится слышно, что весь лес вокруг похрустывает от инея и льда.

Никогда не думал, что я. Что я стану завидовать.

Снова трогаюсь с места. Серовато-коричневая тропинка перед глазами пуста и нетронута - здесь никто не ходил. Моя искусственная рука, раскачиваясь, задевает голые ветки кустов.

В Хитлуме я снял ее, едва попал в свою гостевую комнату, и там оставил. Щитки острые, ребенок мог пораниться. И вообще, мне как-то совсем не хотелось, чтобы сын Финдекано запомнил этакого страшного великана с железной лапой. Пусть лучше запомнит просто рыжего дядю без кисти на правой руке.

Когда мы вечером сидели у камина, Эрейнион вдруг ни с того ни с сего бросил свои игрушки, схватил со стола перо и подбежал ко мне. Я наклонился к нему из кресла и протянул руку. Но он молча положил перо папе на коленку и принялся хлопать по моей ладони обеими руками и подпрыгивать на месте. И улыбался мне.

Честно говоря, я совершенно растерялся. Забыл, как ведут себя с детьми в подобных случаях. Надо взять на руки? Встать и позволить отвести себя куда-то, отдав в распоряжение маленького кулачка указательный палец? Что-то спросить или что-то ответить?

"Не мешай. Ты разве не видишь, что лорд Майтимо устал?"

Ребенок тут же перестал прыгать, выпятил нижнюю губу и вознамерился убежать, но я перехватил его и усадил к себе на колени.

"Он не мешает, а Майтимо не устал".

Мальчик повозился немного, устраиваясь, а потом засунул палец в рот и затих.

"Ты не думал о том, чтобы жениться?"

Удивленно поднимаю голову.

"Мне? На ком?"

Финьо пожимает плечами.

"Неужели ни одна..."

"Финьо, - я снова перевожу взгляд на макушку Эрейниона, который теперь увлеченно наматывает пряди моих волос по очереди на каждый из своих растопыренных пальцев. - Она, может, и не родилась еще, когда мы уходили".

"Ты считаешь, она в Валиноре?"

"Я не знаю".

Всё, пальцы закончились. Теперь можно попробовать потянуть на себя...

"Эрейнион!" - голос Финдекано суров и убедителен.

Мальчик бросает на него быстрый взгляд через плечо и прекращает попытки лишить меня скальпа.

"Я не знаю, Финьо. Я никогда ее не встречал".

Это трудный разговор, и мне хочется его прекратить.

"Но в Тирионе..."

"Никогда".

Это звучит довольно резко.

"Извини," - бормочу я.

Финьо молча встает с кресла, подходит ко мне, поднимает сына и куда-то его уносит. В ожидании я складываю опустевшие руки на груди.

Спустя минуту, мне на плечо ложится твердая теплая ладонь.

"Идем на балкон. Здесь душно".

Я покорно поднимаюсь и иду вслед за ним. Огромная комната с высоким полотком освещена только горящим камином и лунным прямоугольником окна. Шаги гулко отдаются от стен, кое-где завешанных гобеленами.

"Как ты живешь в таких необъятных пространствах?"

Финьо открывает балконную дверь, и в комнате тут же начинает горько пахнуть опавшей дубовой листвой.

"Привык... Но здесь есть и маленькие помещения, ты же видел".

Я выхожу вслед за ним. Луна полная и светит очень ярко. Моя ладонь ложится на холодный каменный бортик балкона. Воздух тихий, но внизу ветер шевелит траву своими тревожными прикосновениями.

"Перестань себя все время наказывать, - вдруг еле слышно произносит Финьо. - Прекрати, слышишь?"

"Это королевский приказ?" - я отвечаю с улыбкой, но он внутренне отшатывается, как будто обжегся, и в лице словно захлопывается что-то.

"Нет, Майтимо. Это не приказ".

Я опираюсь локтями на перила и утыкаюсь лбом в ладонь. Мне вообще не стоило приезжать сюда. Морьо прав, я бесчувственный тупоголовый барсук.

"Извини".

"Ничего".

Он медлит, давая мне возможность сказать еще что-нибудь. Но мне хочется только провалиться сквозь землю, и как можно скорее.

"Имей в виду, - Финдекано нащупывает сползший с моей спины плащ и закутывает меня в него, словно я - еще один его ребенок. - Если ты себя так не любишь, я буду делать это вместо тебя. За нас двоих".

***

Я нервно курю на мраморной лестнице в газете. Сигарета заглатывается, не оставляя никаких следов на общем психологическом фоне. Сложная встреча. Трудный день. Неприятности.

И еще я боюсь, что мой лорд вскоре уйдет.

Он спускается ко мне по ступеням. Блистательно красив, как всегда. Я уже научилась не обмирать от того, как он выглядит, но, когда Майтимо появляется неожиданно, внутри все равно каждый раз екает.

Он подходит ко мне вплотную, глядит сверху и немного сутулится. Я задираю подбородок, чтобы он лучше видел мое лицо.

"Что опять стряслось?"

"Это мелочи, - у меня смешной голос, потому что голова запрокинута. - По сравнению с тобой это мелочи".

Феаноринг приподнимает брови.

"Мое появление - такое несчастье?"

"Нет".

Я обхватываю ладонью его правый локоть и осторожно кладу его руку себе на плечо. Меня молча притягивают к себе.

"Я боюсь, что ты уйдешь, - шепчу я ему в котту, - Майтимо, я так ужасно этого боюсь!"

Он наклоняется надо мной.

"Я никуда не уйду".

Я чувствую, как он дышит мне в макушку. Дыхание теплое. Живое, настоящее дыхание.

"Ты говоришь, я твойлорд. Так вот, и ты моя тоже".

Я смею в ответ только кивнуть.

*

Я лежу на земле, и над моим лицом раскачиваются маки: два ярко-красных, мятых цветка на тонких стеблях. Они плотно сидят в своих зеленых чашечках, выглядывая из травы. Снизу я вижу, как ветер задевает резные края лепестков, и как выше, в выцветшем летнем небе, летают стрижи - маленькие, словно мухи.

"Нельо, ты что, заснул?"

В поле моего зрения возникает Питьо, взлохмаченный и совершенно разморенный жарой. Его щегольская белая рубашка облеплена травинками и мелким полевым мусором, а в волосах надо лбом безнадежно заплутал пятнистый красный жучок.

Я приподнимаюсь на локте и вызволяю жучка. Брат тут же делает испуганные глаза.

"Это было у меня на голове?"

"Если хочешь знать, - я снова опрокидываюсь в свои маки. - Ты весь извалялся невесть в чем. Не удивлюсь, если где-нибудь в сапоге у тебя обнаружится полевая мышь..."

Питьо вскакивает, как подброшенный, хватает свои сапоги и принимается вытряхивать из них мелкие камушки пополам с песком, хлопая ладонью по подошвам.

"Нельо, как всегда, хорошо пошутил, - над травными верхушками слева от меня возникает лицо Тельво. - Очень смешно".

Питьо заводит глаза под самые брови, швыряет сапоги оземь и демонстративно валится обратно на землю. Я только улыбаюсь про себя. Эти двое никак не повзрослеют. Тьелко, Курво и Морьо такими не были никогда.

Спустя час становится совсем жарко. Поле звенит от зноя и стрекота кузнечиков, небо плавится в золоте Лаурелин, как сталь в горне. Кажется, что сейчас оно начнет капать вниз, застывая сгустками в траве и цветочных чашечках.

Нехотя, я встаю и расталкиваю сонных близнецов. Мы поднимаемся и долго бредем по полю, уткнувшись взглядами в красно-зеленый ковер. Если опустить руки, кончики пальцев начинают задевать теплые от солнца и тонкие, как пергамент, верхушки маков. Это очень приятно.

Наконец, впереди я вижу обрыв и речку. Подхожу к самому краю и оборачиваюсь к близнецам. Вид у обоих довольно измученный. Я уже успеваю подумать, что зря мы провели на жаре так много времени, как вдруг мальчишки обмениваются коротким озорным взглядом.

Я хорошо знаю этот взгляд и делаю шаг вперед.

"Амба..."

"А-а-а-а!!!"

Они срываются с места с грозным воплем и устремляются ко мне.

Вот еще!

Я отскакиваю в сторону, но этот маневр оказывается предсказуем, и меня мастерски берут в клещи. Берег рушится под пятками, когда я пытаюсь отступить к реке.

Они набрасываются с двух сторон одновременно, и я теряю равновесие. Холодная бурая вода с ряской и кувшинками на секунду смыкается над головой. Заводь, как назло, оказывается мелкой, и силой тяжести меня распластывает по илистому дну. Пару секунд я отчаянно молочу руками в воде, пытаясь подняться.

Близнецы наверху чуть сами в реку не падают от хохота. Мне, наконец, удается нащупать ногами дно, я поднимаюсь из воды и делаю очень строгое лицо, но хохот от этого становится только громче. Ну, разумеется, Нельо же весь облеплен растениями и речным илом, как весело...

"Нельо попил квенилас с Ульмо? Нельо поймал рыбку?" - на два голоса вопят они. Я двумя пальцами снимаю с плеча большой круглый лист кувшинки на толстом стебле и бросаю его в Питьо. Лист не долетает, перехваченный узкой ладонью Тельво.

"Это тебе за мышь", - говорит младший. Старший задирает подбородок, бросает на него полный чувства собственного достоинства взгляд и кивает.

*

Земля под ногами шатается. Бурая.

Шаг. Еще.

Скрученные жаром травинки такие четкие, что врезаются в глаза, словно заточенные прутья.

У Питьо кровь текла из-под ресниц.

Я с силой прикусываю щеку, и во рту становится солоно. Молчать.

Обе ладони горят. Дышать тяжело.

Останавливаюсь на месте, запрокидываю лицо. Небо коричневое.

Тельво лежал лицом вниз. Я перевернул его и почувствовал, как под ребрами дергается сердце. Ребра были разрублены. Он вдохнул воздух еще трижды после того, как я прикоснулся к нему.

Кажется, сейчас упаду.

Я останавливаюсь и опускаюсь на колени. Подожди, минутку. Руки и плечи очень тяжелые, хочется положить их на землю.

Тьелко смотрел мне в глаза. У него были узкие зрачки и остекленевшая прозрачная радужка. Я погладил его по волосам, а потом закрыл ему веки. Двумя пальцами - указательным и большим. Получилось не сразу. Тело уже остыло.

Почва очень близко придвигается к глазам, на губах и во рту появляется пресный земляной вкус. Закрываю веки. Обе руки так распарывает болью, что хочется выть.

"Тише".

Я падаю на плечо Финдекано, как сломанная кукла и чувствую на лопатках его ладони.

Там, на поле, это был уже не Финдекано.

Земля вжимается в лоб. Камушки острые.

Морьо жил еще полчаса. Он сказал, достань Камень. Сказал, что не жалеет. Морьо так скалился. Хотел улыбнуться. Попросил меня взять его за руку. Мы с Макалауре собрались унести его, но не успели даже поднять.

Земля гудит. Больше никаких звуков.

Открываю глаза. Горизонт наклонен по диагонали. Нужно подняться.

У Курво лезвие меча вышло из спины на моих глазах. Пропороло рубашку и плащ изнутри. На этой рубашке были пятна и две дыры с обгоревшими краями после мастерской. Позавчера мне приснилось, будто я их зашиваю. Всего за день до его смерти.

Позавчера?

Как горит.

Нет, не позавчера, раньше.

Земля раскачивается.

Пусть бы Финьо отрубил мне обе ладони.

Я опять прикусываю щеку. Получается слишком сильно.

Очень жарко. Впереди светится щель. Туда.

Я едва переставляю ноги. Очень хочется опять лечь на землю, но если я сейчас это сделаю, больше не поднимусь. Почему же так горит? Замедляю шаг и поднимаю обе руки. Правой нет. В левой сквозь пальцы пробивается свет.

А. Камень.

Опускаю руки.

Камень у меня.

Пытаюсь разжать кисть, но от этого становится черно в глазах. Кажется, пальцы склеились между собой. Выдыхаю весь воздух, который есть в легких, жмурюсь. Если бы у меня была вторая рука, разжал бы силой. А так, что. Зубами?

Открываю глаза. Корпус подается вперед, шаг сделать легко. Камень светится красным, но это из-за крови. Совсем не так, как я помню.

Щель ближе. Прижимаюсь боком к скале и втискиваюсь в разлом рукой и плечом. Очень жарко. Обе ладони, Финьо!

Каменный проход сужается. Острые края рвут одежду и полосуют тело.

Дышать нечем. Я выдираюсь, наконец, из щели и вижу карниз - узкий, в полшага. Внизу черная корка с алыми жилам. Жар нестерпимый, тело разламывается. В голове и легких тяжело, будто туда налили жидкого металла. Молот. Колокол.

Гудит и бьет. Я кусаю щеку, глотаю кровь, но уже не могу молчать. Темнота вокруг резонирует, громче, громче.

Финьо, пожалуйста!

Темнота вокруг. Камень жжет нестерпимо, но зубами нельзя. Ничем нельзя.

Камень у меня.

Черный панцирь с жирными красными жилами клонится на меня. Я уже не могу остановить движение. Ближе и жарче, я вижу вспученную от жара корку.

Обе, Финьо. Пожалуйста.

*

Среди ночи я просыпаюсь от того, что Майтимо садится в кровати. За окном тает серенький рассвет, в комнате совсем темно. Молчание давит на уши. Молот. Колокол.

"Майтимо..."

Сажусь рядом с ним и осторожно кладу руку на горячую, худую спину. Глаза жжет. Ужас. Я чувствую, как под моей ладонью поднимается его грудная клетка.

Он опускает голову. Я не знаю, что говорить.

Кладу на его левое плечо вторую руку, прижимаюсь щекой и виском.

Вздыхает. Я закрываю глаза. Не знаю, как там это делается осанвэ, как там это делал Финдекано. Просто думать о том, с кем говоришь? Окей, попробуем визуализировать. Вот мое солнечное сплетение - а вот в нем светящаяся трещинка. Маленькая такая...

Феаноринг вздрагивает и поворачивает лицо ко мне.

Из трещинки идет тепло. Ленточкой ему в спину.

"Ты что..."

А тепло берется из снов наяву после йоги. Я плыву на спине, раскинув руки, задрав нос вертикально над гладкой речной водой. Она коричневатая. Пологие берега входят в реку травяными краями, затопленные после дождей. Размытый кружок солнца в матовой дымке. Токи воздуха несут надо мною стрекоз с прозрачными витражными крыльями. Тело легкое, как бумажный кораблик. Тело пустое и теплое внутри, как нагретый чугунный чайничек. Если приподнять голову, слышно, как с намокших прядей в воду шлепаются капли, и как плескается в низких травяных зарослях река.

Майтимо тихо дышит под моими руками и щекой. Тише.

Открывает глаза. В темноте я чувствую это движение. Что я сказала?

"Повтори это слово, пожалуйста".

"Тише..."

Он плотно сжимает веки.

"Все хорошо. Я тут".

Усмехается невидимо.

"Ты говоришь, как Финьо".

Все легче. Все будет легче.

*

Трава стелется вокруг - как шелк, если взяться полотно с двух концов и встряхнуть хорошенько. Ветер полотнищем флага бьет в лицо, в небесах ни облачка. Солнце рыбой плывет в отчаянном синем небе над моей головой.

Я жмурюсь и стараюсь вдохнуть воздух поглубже. Как давно...

"Нельо, не спать!"

Пониже лопаток мне неожиданно отвешивают звонкий удар, и я снова распахиваю глаза. Морьо, лохматый, азартно улыбающийся всем набором своих белоснежных зубов, едет со мной бок о бок. Я бросаю на него устрашающий взгляд исподлобья и замахиваюсь в ответ, но он успевает ускользнуть из-под удара и опять, раз в пятый за сегодняшнее утро, пускает коня в галоп.

Нет, на этот раз тебе меня не взять!

Я хищно наклоняюсь к лоснящейся лошадиной холке и торопливо шепчу: "Скорей. Скорей!"

Ветер делается таким сильным, что залезает мне под рубашку до самого пояса. Волосы отдувает назад, кажется, сейчас голову сорвет! Расстояние между мной и братом постепенно начинает сокращаться. Морьо чувствует это, коротко оборачивается через плечо, и я замечаю, что спина у него взмокла, несмотря на ветер.

Скоро выдохнется!

Я нагибаюсь очень низко и постепенно начинаю нагонять. Не мешать воздуху, так папа учил?! Не мешаю!

Обхожу брата справа, заношу руку, и со всей силы хлопаю его по плечу. Морьо даже пригибает от удара. О, не рассчитал...

Я проношусь мимо него на одном выдохе, мельком успевая заметить грозно сдвинутые брови и изумленный, яростный взгляд.

Все, горизонт чист. Какое-то время я еду вперед в свое удовольствие, потом сворачиваю к ельнику и останавливаю коня. Морьо далеко, и мне приходится подождать две или три минуты. Подъезжает - растрепанный, словно банный веник, и злой, как четыре сотни балрогов.

"Нельо, ты что творишь?! Хотел сустав мне через ухо вышибить?!"

Я улыбаюсь. Я люблю, когда Морьо злится. А вот Морьо меня сейчас, похоже, совсем не любит. Он рассерженно соскакивает с лошади, подбегает ко мне, хватает обеими руками за пояс и стаскивает на землю. Я уже не могу удержаться от смеха.

"Ты что, обиделся?" - лукаво спрашиваю я.

Вместо ответа Морьо молча валит меня в траву и наседает сверху. На секунду я делаю вид, что побежден и тих, и когда на его лице появляется злорадная ухмылка, стремительно выворачиваюсь всем телом и подминаю брата под себя.

"Не!"

Морьо растерянно дергается, но я вжимаю его руки в землю обеими предплечьями. Наклоняюсь низко, так, что мои короткие пряди щекочут ему кончики ушей, и изображаю свою самую многообещающую мину.

"Не нападай на старших".

"Ты знаешь что!"

Морьо краснеет, как обычно бывает с ним от раздражения, но потом бросает короткий взгляд влево, хватает вдруг оба моих запястья и прижимает к себе.

"Не смей больше один!" - выдыхает он мне в лицо. Перехватывает за плечи и с силой обнимает. Я только изумленно моргаю, уткнувшись носом в землю за его плечом

"Не вздумай, Нельо, понял?!"

*

Лицо феаноринга подсвечено свечой в высоком подсвечнике из зеленого стекла. Глаза, прикрытые веками и глядящие вниз, от этого получаются какого-то совершенно загадочного цвета. В клетке цокают невидимые в темноте шиншиллы. У сестры дома, ночью - наше любимое время.

"Скажи, а зачем вы играете?"

Майтимо, осторожно нажимая указательным пальцем на кнопку, листает в палантире фотографии с полевых игр. Я сижу на полу рядом, колено в колено с ним.

"Э-э. Нам хочется быть вами".

Одна рыжая бровь удивленно приподнимается вверх

"Разве плохо быть людьми?"

"О..."

"Им не нравится", - констатирует из темноты Ородрет. Он возлежит на кровати, благородно скрестив изящные босые ступни.

"Почему?"

Арфинг только тяжко вздыхает.

"Брат как-то пошутил на этот счет, - тихо отвечает он. - Сказал, они все еще верят, что у нас всё может быть по-другому".

*

"Тише-тише. Тише".

Клонится низко, задевает прядями.

"Ш-ш..."

Кто?

Я приоткрываю глаза. Вокруг все мутное, но над собой я вижу темноволосую голову и бледное лицо.

"Финьо", - вполголоса говорю я.

Он почему-то отодвигается, потом осторожно поправляет:

"Макалауре".

Разве?

Я щурюсь, но все равно ничего не вижу. Впрочем, голос-то я узнал...

Плотно закрываю глаза. Он молчит и не прикасается ко мне. Только сидит рядом.

"Твои мысли уже давно не могут догнать Астальдо".

Сжимаю зубы. Щекой и лбом я чувствую его внимательный взгляд.

"Ты прав, я - не Морьо и не Финдекано. Прости", - говорит он, поднимается и выходит из комнаты.

Я тяжело перекатываюсь на бок, прижимаю правую руку к животу и закрываю ее левой. Недавно заметил за собой эту привычку. Собственное тело кажется мне вырубленным из гранита. Маэдрос неуклюжий, слишком высокий. Слишком костлявый, страшный и большой.

Поворачиваю лицо и утыкаюсь в подушку. Пять дней назад я уехал один, две ночи мотался в степи и чуть не загнал коня. Вчера позвал четверых бойцов и приказал напасть всем разом с боков и спины. Отбился. Легче не стало.

Я сажусь на постели. В комнате полумрак. Надо бы зажечь свечку, но нет сил. Интересно, куда пошел Макалауре?

Спускаю ноги на ледяной пол. За окном крутятся снежные хлопья: пока я спал, началась буря.

Я поднимаюсь и, как был, босиком, бреду в коридор. Внешняя дверь закрыта на засов, и когда я открываю ее, в лицо выплескивается волна напитанного мокрым снегом ветра.

Выхожу за порог. Босые ноги утопают в сугробах, холодный воздух остро охватывает тело. Дышать от этого приходится ртом. Я жмурюсь, потому что снежинки колют глаза, и силюсь разглядеть в водоворотах метели кромку леса.

Не видно.

Бреду вперед, загребая лодыжками снег и оставляя за собой длинные борозды следов. Впереди кто-то есть, я чувствую.

Кажется, у меня полный рот снежных хлопьев. Водянистый вкус, мерзкий. Останавливаюсь, выплевываю, но едва поднимаю голову, тут же снова начинаю ощущать его.

Нет, впереди точно есть кто-то.

Ну конечно!

От этой мысли я даже захлопываю рот.

Младшие ушли охотится!

"Питьо! Амбаруссат! С ума вы оба сошли?!" - кричу я в снежное варево.

Близнецы не отзываются, но позади я внезапно отмечаю чье-то присутствие и оборачиваюсь. Вскоре из вьюги за моей спиной выныривает Макалауре. Лицо у него встревоженное. Давно не видел его таким.

"Нельо, ты куда собра... Ты что, босой?!"

Мельком гляжу на свои ступни. Ну да. Впрочем, какая разница.

Я машу Макалауре рукой, жестом советуя ему уйти, и отворачиваюсь.

"Амбаруссат!"

Возглас тонет в метели, его попросту относит назад. Брат позади ничего не отвечает, но зачем-то подходит ко мне и обнимает за плечи.

"Амбаруссат здесь нет".

Лицо у Макалауре какое-то окаменевшее. Видимо, это из-за ветра. Я хмурюсь и хочу отвернуться, но он не пускает и говорит с совершенно незнакомой мне умоляющей интонацией:

"Их здесь нет! Пойдем домой".

"Как это нет?"

"Нельо!"

Брови, виски и пряди надо лбом у брата облеплены снегом.

"Они замерзнут в снегу", - говорю я одними губами, но, сам не зная, почему, поворачиваюсь и бреду обратно к дому. Снег тяжелый.

Меня нагоняют, разворачивают и прижимают к себе. Метель опять лепит в лицо, видно плохо. Ступней я уже почти не чувствую, зато всем телом чувствую холод. Внезапно колени подгибаются, и я начинаю сползать вниз. Макалауре подхватывает меня, но удержать, конечно, не может. Маэдрос же каменный.

Я утыкаюсь лицом ему в живот. Нет сил поднять голову.

Как приятно побыть ниже кого-то.

"Нельо, ну что с тобой? Идем домой".

Он гладит меня по волосам. В голове какая-то муть, ничего не понятно. Макалауре теплый под одеждой, и мне не хочется поднимать лицо.

"Идем. Давай", - он просовывает руки мне подмышки, заставляет подняться, поворачивает лицом в другую сторону и мягко подталкивает вперед. Мы медленно идем по снегу обратно, и вскоре дом темной глыбой снова выныривает из бурана. Дверной проем отчего-то выглядит особенно черным и дышит теплом. Брат заставляет меня зайти туда, заходит сам, задвигает засов и ведет меня на кухню. Там он отворачивается и быстро разводит в печи огонь. Я опускаюсь на пол. Поленья влажные и очень дымят.

Внезапно мне на плечи опускается тяжелое шерстяное одеяло, а в руках оказывается чашка с обжигающе горячим вином.

"Давай, пей".

Вид у Макалауре довольно встревоженный, волосы растрепаны и липнут к щекам.

"Переоденься, ты весь промок", - советую я.

"Ничего, успею - он кладет руки мне на плечи. - Ты пей".

Вино терпкое, очень горячее. Сразу разливается в крови. Брат внимательно следит, чтобы я выпил все до конца, забирает чашку и садится рядом. Затем, немного помедлив, поднимает покрывало и забирается под него, ко мне.

Метель завывает за стенами. В печи потрескивает огонь, и лицо время от времени обдает жаром.

Макалауре бросает на меня еще один внимательный взгляд и молча прижимается плотнее. Я обнимаю его правой рукой. Потому опускаю голову, утыкаюсь носом и ртом в его мокрые волосы и закрываю глаза.

***

Туман лежит над гладкой темно-серой водой, словно толстое белое одеяло. Вода отражает его - до тех пор, пока воду видно. Песок влажный. Пропитан туманом. Наши ступни утопают в нем, оставляя две цепочки отчетливых следов.

Втягиваю в себя мокрый, пахнущий дюнами и скользкими камнями в полосе прибоя, воздух.

"Невероятно, как это место похоже на тебя".

Макалауре еле заметно улыбается. Его бледный профиль плывет в белой мгле так, будто он тоже - ее часть. Длинные прямые пряди надо лбом унизаны мелкими каплями.

Подходим к кромке воды. Мелкие волны шипят в гальке, накатывая на берег. Мой брат останавливается, сбрасывает обувь, наступая на пятки, и закатывает до колен штаны.

"Идем в воду", - говорит он, и, не глядя на меня, заходит в море.

"Ты что, одетым плавать собрался?"

"Нет, - Макалауре не оборачивается. - Тут долгая отмель".

Не совсем понимаю, зачем идти на долгую отмель в таком густом и холодном тумане, но сапоги снимаю. Уйдет ведь один, не дозовешься потом.

Захожу в воду. Ледяная. Ступни тонут в мягком темно-коричневом песке, разрушая отточенные течением холмики. Брата уже не видно впереди, и я тороплюсь. Не хочу блуждать вдоль берега вместо того, чтобы спокойно пойти и посмотреть на то, что он собирался мне показывать.

Я успеваю пройти всего шагов пятнадцать, как вдруг за белой пеленой впереди вижу Макалауре. Он идет медленно, мерно раздвигая щиколотками воду. Нагоняю его и сбавляю темп. По своей привычке, брат молчит, а я не задаю вопросов. Если сейчас спросить его, куда мы, собственно, направляемся, ответит загадочно, в своей манере.

Вокруг ничего не видно. Есть только вода, песок на дне и мой младший брат. Ни неба, ни горизонта. От этого на сердце уютно и тревожно одновременно.

"Долго еще?"

Макалауре останавливается и оценивающе оглядывает собственные ноги. Вода, которая у берега была ему чуть выше щиколотки, сейчас доходит почти до колена.

"Достаточно".

Я жду продолжения.

"Обернись".

Послушно поворачиваю голову. Берега, разумеется, не видно. Ничего не видно.

"Здесь нет времени. Направления, неба, грани. Ничего. Куда бы ты ни пошел, будет туман и отмель".

"Нет. Если пойдешь назад, появится берег. А если вперед - глубина".

"Нельо".

"Я понял. Это аллегория".

Макалауре кивает, потом поворачивается ко мне спиной и бросает через плечо:

"Пойдем вдоль побережья".

Иду за ним. Брат явно доволен, а вот мне все неуютнее с каждым шагом. Да, я люблю пасмурную погоду и туман. Но не такой густой, и не в открытом море...

Минуты текут медленно, словно мед. Я не знаю, сколько времени мы здесь. Как далеко зашли.

"Ты слишком волнуешься, - вдруг говорит Макалауре ровным голосом. - Не надо. Разве тебе не нравится одиночество?"

Я качаю головой.

"Почему?"

Вопрос звучит очень равнодушно, но если он спрашивает, значит, ему интересно.

"Я боюсь потерять тебя, и боюсь, что нас потеряют".

Брат коротко и насмешливо выдыхает через рот. Но ответить что-то подобающее на эту невысказанную колкость я не успеваю, потому что с берега внезапно слышу голос Финдекано:

"Майтимо! Макалауре!"

"Финьо!" - кричу я в ответ.

Вместо ответа со стороны побережья до меня тут же доносится бодрый плеск, и я не могу сдержать тихую усмешку. Я удивился бы, если бы маленький сын Нолофинвэ разделся и снял обувь прежде, чем лезть в воду вслед за мной...

"Майтимо!" - снова слышу я из тумана. Похоже, Финьо слишком сильно забрал к северу.

"Правее! Я здесь!"

Макалауре стоит рядом со мной, отрешенно глядя в туман.

Плеск затихает на секунду, а потом начинает приближаться. Минуты через три впереди вырисовывается худая детская фигурка, и из тумана на меня, едва не сбив с ног, выскакивает Финдекано.

"Ваши сапоги на берегу, а я подумал, вы плаваете, а вы зачем..."

"Ш-ш", - Макалауре прижимает указательный палец к губам. Финьо замолкает на полуслове и вопросительно смотрит на меня.

"Не кричи в тумане", - негромко советует мой брат.

"А то что?"

"Случится нечто ужасное!" - таинственно сообщает Макалауре, поворачивается к нам спиной и снова направляется вдоль берега. Я медлю. Финдекано совершенно промок, пока бежал к нам, да и мне самому совсем не по душе море в такую погоду.

"Пойдем домой", - уверенно говорю я. Финьо, глядя на меня вполоборота, дожидается, пока я поравняюсь с ним, но я, вместо того, чтобы просто пойти рядом, хватаю его подмышки и вскидываю на руки.

"Ну!" - Финдекано сопротивляется, но у меня железная хватка.

"Так быстрее дойдем", - сообщаю я в его маленькое ухо, наполовину скрытое короткими промокшими косичками. Мальчик затихает и опирается локтями мне на плечо. Какое-то время он молчит, потом спрашивает невнятным от подпирающих лицо ладоней голосом.

"Майтимо, а что там на отмели?"

"Одиночество".

Я чувствую, как он склоняет голову набок.

"Макалауре оно нравится, да? Мне - нет".

***

Склон такой сыпучий, что ноги затягивает, словно в болото. Коричневая пыль окутывает меня с ног до головы, - кажется, я уже весь ею покрыт. Подъем становится все явственнее и четче, и в глубине пыльного месива я то и дело натыкаюсь ступнями на куски породы. Надеюсь, это означает, что скоро начнется твердая земля.

Небо черное. Никогда не видел такого. В нем все клубится и все - живое. "Где, где, где?" - стучит в голове. Должен быть ход. Небольшой - для отступления или выброса некрупных отрядов.

Ты здесь. Если б ты умер, я бы это почувствовал.

Я обхожу кругом каждый камень, который кажется подозрительным. У оснований все они черны от копоти, как будто еще вчера внизу клокотала кипящая магма.

Петляя по склону, я все поднимаюсь и поднимаюсь вверх. Целый день прошел - и ни намека на чары или тайный ход. Но он должен здесь быть - это место отлично укрыто отрогами от Эред Ветрин. Другого такого склона на Тангородрим нет. Может, только дальше в горах...

Пыли постепенно становится меньше, и под ногами появляется твердая каменная поверхность. Меня обступают высокие острые скалы - тоже угольно-черные у основания. Я ускоряю шаг, потому что вокруг постепенно становится темнее. Кажется, уже вечер. Ничего, в темноте буду просто искать осторожнее.

Тянусь осанвэ. Пусто. Каменная крошка сухо шуршит под подошвами сапог. Горная цепь впереди стоит в молчании и кажется совершенно необитаемой.

Где, где, где?

Ни намека на ответ.

Впереди из полумрака внезапно выплывает отвесная темно-серая стена. Я сворачиваю к востоку и начинаю двигаться вдоль нее, но подъема нет.

Хорошо, значит, должна быть щель... Загораживающий камень... Разрази меня гром, если Моринготто не воспользовался стратегическими возможностями этого места.

Я веду кончиками пальцев по холодной скале. Видно плохо. Разумеется, ни звезд, ни Итиля здесь нет.

Внезапно упираюсь в тупик. Под прямым углом в мою стену врезается другая, такая же высокая. Она уходит на к юго-восток, вниз, и конца ей во мраке не видно. Что, значит, спускаться? Или идти обратно?

Я опираюсь вытянутой рукой в преградившую мне путь каменную плиту и опускаю голову. Выдыхаю.

Пусто. Совсем.

"Где ты меня ищешь", - бездумно шепчу я. Голос глохнет в наполненном мглой душном воздухе, как в подушке. Кто из нас придумал эту песенку?

Я делаю шаг и прижимаюсь лбом к скале.

"Где ты меня ищешь? Я здесь".

"Здесь... - откликается эхо. Даже эхо в этих местах какое-то полумертвое от боли и ужаса. - Где... ты меня..."

Что?!

Словно ошпаренный, я отскакиваю от стены и вскидываю голову. В глазах на секунду делается темно.

Наверху, на отвесной стене, белеет прикованная за руку фигура. Порывы ветра раскачивают ее из стороны в сторону, и я слышу, как скрипит цепь, нажимая на вбитое в камень кольцо.

"Майтимо!"

Я снова бросаюсь к скале и начинаю отчаянно шарить по ней ладонями. Гладкая! Гладкая, как полотно!!

"Майтимо!!"

Он пытается приподнять голову.

"Финьо..."

Голос такой, что хочется закричать. Не голос, а песок мертвый.

"Сейчас. Сейчас!"

Охватываю брата осанвэ. Он закрывается, но защита очень слабая, и преодолеть ее ничего не стоит. Все тело мгновенно сводит такой болью, что я чуть не падаю на колени. Нет. Нет-нет-нет!

Отпускаю все тепло, что есть, к нему.

Распроклятая стена!

"Невозможно", - слышится сверху все тот же иссушенный голос.

"Я сейчас, потерпи!"

"Финьо, - он медлит, собираясь с силами для новой фразы. В абсолютной, черной тишине, которая здесь окружает нас, я слышу только, как поскрипывают натянутые сочленения цепи. - Застрели меня".

"Еще чего!"

Я упираюсь плечом в небольшой валун рядом со стеной и сдвигаю его с места. Запрыгиваю сверху и вновь начинаю шарить по камням. Уступы! Цепляюсь кончиками пальцев, упираюсь носками и подтягиваюсь вверх. Еще! Для одной руки в камне есть трещина, а для другой... Я ищу везде, куда могу дотянуться, но не нахожу. Срываюсь, обдирая ладони, запястья и подбородок.

"Пожалуйста, - выдыхает он осанвэ. С ужасом я чувствую, что и здесь его голос мертв и сух. - Я не могу больше".

Вскидываю голову. Он же совсем рядом!

"Пожалуйста", - шелестит в голове.

В глазах все мутное от слез. Сам не понимая, что делаю, я соскакиваю на землю, выхватываю из колчана стрелу и укладываю на тетиву. Майтимо замолкает наверху. Я чувствую, как тихо он дышит, и как страшно пульсирует боль в правой половине его тела.

Наконечник мелко дрожит, указывая ему точно в сердце. В темноте, на фоне черной скалы, мой брат как будто светится. Еле слышно выдыхает:

"Прости нас".

С воплем я спускаю тетиву. Уже и сам хочу умереть, но, как во сне, вижу, что стрела уходит вбок и с глухим щелчком отскакивает от выглаженного ветром камня.

Глотая слезы, я снова натягиваю лук.

Манвэ Сулимо, не дай мне промахнуться. Направь мою стрелу точно в цель.

Пальцы правой руки уже готовы соскользнуть с натянутой тетивы, но белую фигурку на скале передо мной вдруг заслоняет огромная тень, и я не успеваю выпустить стрелу - только сменить цель.

Орел?

Он приземляется шагах в пяти от меня. Повернувшись своим исполинским клювом в профиль, глядит из темноты живым медовым глазом, затем мягко пригибается и распускает крыло, почти касаясь плечом земли.

Неуверенно подхожу к нему. Крыло коротким движением придвигается к самым носкам моих сапог. Я молча забираюсь птице на спину. Мы отрываемся от земли и в несколько мощных рывков оказываемся на самом верху.

Грудную клетку болезненно стискивает. Он весь истаял до костей. Волосы обкромсаны, ребра неестественно вывернуты вправо, рука вытянута и выдрана из плечевого сустава. Кисть и запястье до самого локтя черные.

"Майтимо".

Не отвечает.

Я изо всех сил сжимаю коленями покрытые гладкими, скользкими перьями птичьи бока и тянусь к нему. Достаю, осторожно привлекаю к себе. От перемены положения его голова беспомощно откидывается назад, и я вижу лицо - серое, иссушенное, с коричневыми кругами в полщеки. Ресницы слиплись, и он не может открыть глаза.

"Сейчас, родной".

Каким-то невероятным образом удерживаясь на одном месте, птица опускается на пару футов, я подхватываю Майтимо под колени и укладываю ей на спину. Цепь натягивается вместе с рукой. Прижимаю его к себе, достаю меч и со всей силы бью по стыку наручника и цепи. Ничего. Еще!

Ни царапины. Майтимо часто дышит у меня на руках. Еще! Еще!!

Эхо от ударов слышно, кажется, на мили вокруг. Звенит клинок, звенит цепь. Давай, давай! Сюда сейчас весь Ангбанд на шум сбежится!

"Он... заклял, - вдруг говорит Майтимо. - Ничем".

Я замираю и опускаю меч. Слышно только мощные взмахи крыльев.

Я чувствую, как он вздрагивает, редко, сильно. Снизу доносится отдаленный топот и лязг. Заметили.

Прижимаю Майтимо крепче к себе. Касаюсь кончиком клинка его опухшего запястья, схваченного впившимся в кожу наручником. Пальцы скрючены, словно птичья лапа.

"Сейчас будет больно".

Кажется, он уже ничего не понимает. Задерживаю дыхание, заношу клинок, и, не давая себе времени думать, рублю ему по запястью, по суставу. Так сильно и быстро, как я вообще способен.

Лучше бы он был без сознания. Я едва успеваю его удержать. Эхо бьется по всем окрестным ущельям. Краем уха я слышу, как стукается о скалу опустевший наручник. Орел снимается с места и в несколько секунд уносит нас прочь.

"Все, все".

Очень много крови. Сдираю с себя ремень и перетягиваю, как могу, его запястье.

"Тише. Ш-ш".

Он постепенно расслабляется и обвисает у меня на руках - то ли сознание теряет, то ли первая волна боли и правда прошла.

Охватываю его осанвэ, обнимаю, кутаю в плащ. Горячая кровь толчками окатывает мою грудь, пропитывая рубашку. Всем телом Майтимо коротко вздрагивает на каждом вдохе.

Жмусь губами к его лбу. Очень холодный.

Внизу, тошнотворно далеко, мелькает в дырах между тучами зеленое одеяло Ард-Гален. Сразу за моими лодыжкам время от времени ударяют воздух два широких, как лодочные паруса, крыла.

Внезапно я чувствую, что мы начинаем сползать вправо. Осторожно, очень медленно наклоняюсь и одной рукой обхватываю прохладную птичью шею, надежно прижимая Майтимо к ней.

Дышит часто. Слишком поверхностно.

Живи.

Закрываю глаза и плотнее сжимаю коченеющие на ветру пальцы.

Не вздумай уйти сейчас. Живи.

Я повторяю это слово. Выдыхаю его всем телом - как будто грудная клетка раскрывается створками, и из нее волной начинает изливаться тепло.

Он ускользает, но тепло сильное.

Не отдам тебя.

Это золотой купол. В нем нет трещин.

Ни вверху.

Ни справа.

Ни слева.

Ни сзади.

Ни перед тобой.

Возвращайся.

Издалека чувствую, что рубашка на груди опять теплеет от крови.

Трещин нет.

Он судорожно втягивает воздух и дергается всем телом, пытаясь освободиться.

"Это я. Это Финьо".

Ни звука, но сопротивляться он перестает. Я упираюсь лбом в мягкую орлиную спину и прижимаюсь щекой к голове Майтимо. Все тело ноет, слабость неимоверная. Под веками и в носу отчаянно щиплет.

Только бы не потерял слишком много крови.

Пальцы просто каменеют на ветру. Перед глазами все плывет.

Внезапно я чувствую, что брат обнимает меня здоровой рукой.

Расплескавшись по коричневым перьям перед моими глазами, его волосы дрожат на ветру, как медные пружинки. Сил едва хватает на то, чтобы одновременно держать равновесие и не прерывать осанвэ.

"Я тебя вылечу", - говорю я ему.

*

Сначала он был, как точка. Крошечная точка в сером небе. Наши дозорные, которые все еще оставались на северном берегу для охраны, подняли лучников по тревоге. Прицелились, я занес руку, чтобы отдать сигнал, и всмотрелся в облака. Почему не опустил ладонь сразу, не знаю. Удержало что-то.

Точка становилась все больше, и вскоре мы разглядели, что за существо приближается к нам, и какого оно размера. Это был орел - такой огромный, что я не поверил своим глазам. Не думал, что по ту сторону моря о нашем существовании еще помнят.

Птица приблизилась, я велел опустить луки и вдруг увидел, что у нее на шее что-то не то завязано, не то лежит. Всмотрелся. Захотелось куда-нибудь сесть.

Там был Финдекано. Он сидел на орлиной шее, наклонившись вперед и ухватившись за нее одной рукой, и прикрывал собой кого-то еще.

Я рванул со всех ног. Орел опустился на пологий травянистый берег у самой воды, пригнулся грудью к земле и распустил одно крыло, чтобы позволить своим седокам сойти вниз. Однако ни один из них не двинулся.

Сперва я увидел только лодыжки и ступни того, кого мой кузен привез с собой с севера. В животе стало холодно. Нолофинвион лежал неподвижно; он так вцепился в орлиные перья, что даже двумя руками я не сразу смог разжать его пальцы. Пока пытался это сделать, в голове мелькнуло: "Мертвы оба". Но едва я отодрал его ладонь от птичьей шеи, Финдекано глухо застонал и поднял голову. Его было трудно узнать: весь в крови и такой бледный и перевернутый, что я подумал: "Все. Вот теперь все кончено".

"Как он умер? Дай мне его тело..."

"Тело? - кузен едва ворочал языком. - Курво, он жив".

"Жив?!"

Нолофинвион кивнул и с видимым трудом выпрямился.

"Помоги мне".

Он осторожно приподнял Нельо, и мне захотелось сесть во второй раз. А еще захотелось перегрызть Моринготто горло собственными зубам. Сдохнуть, как собака, но перегрызть.

"Курво, быстрей".

Я стиснул челюсти, приподнялся на цыпочки - высоко, как мог - и осторожно принял Нельо на руки. Стало жутко от того, какой он легкий. Он тоже был весь в крови, и правой ладони...

Нет, я точно перегрызу эту паршивую черную глотку!

Вместо правой ладони у Нельо был только перетянутый ремнем обрубок.

"У-убью!!"

Финдекано почему-то свело судорогой лицо. Ответить он не успел - подбежали его братья и бойцы из лагеря.

Я снова повернул к нему голову, только когда нолофинвион сполз с орлиной шеи и упал в траву, оставив на перьях кровавый след.

"Ты ранен?"

Он помотал головой.

"Я нет. Только Майтимо".

***

Ночь. Сидим у сестры. На софе, потягивая из бокала красное вино, лежит Финдарато. Рядом с ним, уютно приткнувшись плечом брату в подмышку, устроился Артаресто. Кроток, что твой дымок от костра в туманном осеннем лесу.

Я сижу на полу и редактирую несколько уже написанных отрывков. Вдруг мое внимание привлекает движение за стеклянной дверью комнаты. Чье-то бледное лицо сосредоченно заглядывает в наш чайно-свечный вечер.

"Там Курво", - констатирую я. Младший арфинг на диване ощутимо вздрагивает и поднимает голову. Заходит в комнату. Край широкого плаща переброшен через плечо, так что видны одни кисти рук. Они у мастера кузнечного дела все в мозолях и ссадинах.

Молча садится на пол рядом с Майтимо и скрещивает ноги. Волосы небрежно забраны в хвост, половина выбилась и спускается на плечи. Взгляд исподлобья. Напряженные ладони.

Именно таким Куруфинвэ Атаринке явился ко мне несколько дней назад, когда я, опрометчиво включив ноутбук, решив "быстро посмотреть почту". Опустился на стул, уставился в пространство. Осанвэ утащило в себя мощно, безо всякого зрительного контакта. Когда я вынырнула, на часах было полвосьмого, а в области самочувствия - такое впечатление, что по голове ударили кирпичом.

"Ты хочешь, чтобы я сейчас что-то записала?"

Качает головой.

"Тебе мало?" - тихо, с усмешкой, спрашивает меня Майтимо.

"О, нет. Мне хватило".

Артаресто лежит - тише воды, ниже травы. Бедный арфинг готов, кажется, на месте развоплотиться от сложного букета неприятных чувств, которые вызывает у него присутствие лорда Куруфина.

"Давно было", - как бы между делом констатирует Атаринке.

Артаресто ничего ему не отвечает, но молчит очень громко.

"Ваяй, а то наваляю", - вдруг, обращаясь ко мне, ни с того, ни с сего изрекает Куруфинвэ и тут же отворачивается, отвлеченный шиншиллами. Те мгновенно начинают носиться по клетке и терзать прутья. Феаноринг заинтересованно сует палец за решетку, и тут же отдергивается, укушенный. Майтимо красноречиво поднимает брови и молча качает головой. Нолдо без ожогов, ссадин и прочих мелких бытовых травм, это, видимо, уже не нолдо.

***

Тьелко сам нес белку за пазухой. Мы поймали ее в лесу, хитро расставив сплетенные Финдекано силки. Зверек попался ярко-рыжий, пушистый и подвижный до невозможности.

Всю дорогу до города брат прошел во мрачности и печали, прижимая дергавшуюся под плащом белку к груди и время от времени чуть не подскакивая от ее попыток прихватить его зубами сквозь тунику.

Теперь мы уже у самых мастерских. Вот он, вход - короткая каменная лестница вниз, к наполовину утопленному в земле этажу. Оттуда, как всегда, раздается бодрый стук и за пять шагов несет кузничным жаром.

"Вперед", - я кладу ладонь Тьелко на спину и легонько его подталкиваю.

Брат передергивает плечами, стряхивая мою руку, гордо выпрямляется и устремляется ко входу в кузню.

"Да не дверь! Окно!" - шипит Финдекано. Маленький нолофинвион бросается вслед за ним, и я едва успеваю схватить его за ворот рубашки.

"Ты знаешь что!" - Тьелко разворачивается на пятках, готовый забыть обо всем, отпустить белку на все четыре стороны и взгреть кузена.

"Тьелко. Через окно", - негромко подтверждаю я.

Брат сжимает губы, но ничего не говорит. Он поворачивается у нам спиной и направляется к окошку. Одной рукой осторожно нажимает на створку, другой придерживает зверька, который мечется у него под плащом. Потом быстро наклонятся, вытряхивает опешившую от такого поворота событий белку на подоконник, пихает ее в щель и захлопывает окно.

Мы, все трое, стоим, замерев.

Какое-то время ничего подозрительного из кузни не слышно. Мы уже успеваем расслабиться, а Тьелко - даже отступить на шаг от злополучного окна, как вдруг из-за двери явственно доносится звук чего-то упавшего и громкий, недовольно-вопросительный возглас.

Даже у меня холодеет внутри. Все вместе мы отступаем к стене противоположного дома, но заставить себя уйти не можем.

Бодрый звон и стук прекращается и раздаются тяжелые шаги. На пол валится какая-то металлическая мелочь. В большом... очень большом количестве.

"Что еще за..."

Снова металлическое. На этот раз, крупное - звенит и катится. Ох, кажется, вот это была дедушкина корона, отец забрал ее недавно подправить оправу...

"Белка?!"

Будь я этой белкой, умер на месте от разрыва сердца. Стены сотрясаются, Тьелко в панике пятится от окна к нам. Предупреждающе кладу ему руку на плечо. Замирает. А вот не надо было заставлять двоюродного брата прыгать с обрыва!

Из кузни снова слышится страшный грохот, и на этот раз его явно произвел сам Феанаро. На полу что-то звенит, гремит и катается, в пылу погони пинаемое ногами.

"Проклятье, зверь! Кто ж тебя сюда..."

Тьелко уже ощутимо трясется под моей ладонью.

Грохот и звон.

"Проклятье!"

Внезапно из-за двери молнией вылетает объятая ужасом белка, обсыпанная зеленым пигментом и в панике волочащая за собою медальон на цепочке. А вслед за ней...

Я невольно делаю еще один шаг назад. Нет, таким папу я определенно еще не видел. Он тоже обсыпан пигментом. И он в ярости. Нет. В бешенстве. Нет. Кажется, сейчас нас просто...

"Кто. Это. Сделал?"

Тьелко весь сжимается. Да что там - даже мне как-то не по себе. Только Финдекано Отважный лихо взирает на Феанаро снизу вверх.

"Кто?"

С папы на землю сыплется зеленая и синяя пыль. Это очень страшно.

"Я", - мямлит откуда-то снизу мой младший брат.

Папа хищно наклоняется над ним.

"Не расслышал?"

"Я, папа..."

Отец, не говоря больше ни слова, стаскивает с правой руки кузнечную рукавицу и одним мощным движением выкручивает несчастному Тьелкормо ухо. Тот только еле слышно стонет сквозь зубы.

"Белку я не поймал, - не обращая на нас больше никакого внимания, Феанаро вытаскивает его вперед, - зато поймал того, кто поймал белку. Пойдем-ка поговорим!"

Ухо у Тьелко делается алее спелой вишни. Двумя пальцами отец почти тащит его за собой. Для обстоятельной... нет, очень обстоятельной беседы. После которой мне явно придется извести на утешение младшего не один носовой платок.

"А я бы не ныл, - вдруг веско замечает Финдекано. - А еще не утешал бы его. На твоем месте".

"Мягкость, Финьо, - я легонько дергаю его за кончик уха. - Иногда мягкость действует лучше всего остального. Не сомневаюсь, однажды ты тоже это поймешь".

***

Когда мы пришли в салон татуировки, мой валинорский гость как-то не очень удивился. Поковырял пальцем развешенные на стене рисунки, дипломы и лицензию, с интересом оглядел нескольких людей с узорами на коже. Мельком бросил взгляд на тенгвы, которые мы с сестрой собственноручно нарисовали для мастера.

Нас облачили в синие целлофановые бахилы и усадили на низенький диван ждать.

Сестра спокойна, как нарготрондская скала, а вот меня прямо-таки колотит нервная дрожь. Присяга. Личная присяга. В такой-то форме?

Наконец из боковой двери слева от нас возникает мастер - темноволосый бойкий товарищ со сплошь покрытыми татуировкой руками, и жестом приглашает нас войти.

Узкая комнатка, заставленная всевозможной медицинской мебелью и утварью. Справа на высоком стуле худенькая барышня напряженно смотрит, как мастер колдует над замысловатым узором у нее на животе. "Он рисует на ее коже?" - осторожно осведомляется Майтимо.

"Рисует".

Спроси, спроси, зачем мы здесь!

Феаноринг молчит. Не мог не слышать осанвэ, однако вопроса нет.

"Садись сюда, давай мне свою ножку", - говорит тем временем мастер и указывает на белоснежную кушетку, накрытую целлофаном в ногах. А я, между прочим, с тренировки, и грязна - дай Эру каждому ролевику таким быть после нон-стопа...

Сажусь на белую простыню и закатываю штанину. Мастер прижимает к моей лодыжке листок бумаги, который мы только что взяли у секретаря, чтобы нарисовать тенгвы. Каким-то образом рисунок отпечатывается на коже - кажется, под него подложили кальку.

Майтимо заинтересовано склоняет голову набок, но по-прежнему молчит. Кажется, его больше забавляет то, как другой татуировщик, окончив терзать барышню, вертит в руках мой меч, явно не зная, как именно следует им размахивать в узкой и под завязку наполненной хрупким и бьющимся комнате.

Мастер извлекает откуда-то пакет с иглой:

"Распечатываю при вас".

Я киваю.

Игла вставляется в паз татуировочного пистолета и погружается в черную краску. Наблюдаю за этим со стороны, будто моя нога - и не моя вовсе. Мастер устраивается поудобнее, прицеливается иглой - и одним движением проводит резкую, жгучую линию вдоль по моей коже. Нижний край горизонтали квенийской "М".

"Ну все, - думаю я. - Назад пути нет".

Изгиб за изгибом, тенгва "malta" проступает на моей коже. Просачивается изнутри. Ощущения от иглы болью назвать никак нельзя - неприятно, да, но не больше. Однако удержаться от осанвэ я уже не могу. Майтимо вздрагивает и смотрит на меня вопросительно.

"Она больше не сойдет, - тихо говорю я. - Это присяга".

Он оборачивается ко мне, удивленный, забыв в опущенной руке другой татуировочный пистолет. Он его что, изучать собирался?!

Пафос момента не позволяет мне задать едкий вопрос. Иголка больно впивается в кожу, закрашивая пространство между линиями. Мастер что-то говорит, я что-то отвечаю.

"Ты примешь?"

"Приму".

*

Спустя полчаса мы с сестрой, стойко пережив рождение несмываемых букв и набив карманы в всевозможными противовоспалительными мазями в аптеке, идем по Арбату. Улица холодная, фонари плавятся сами в себе, воздух колкий, отчаянно реальный.

Майтимо шагает рядом. Задумчив. Волосы, влажные в вечернем воздухе, подрагивают на ходу. "На моей памяти, - вдруг изрекает он, - ни эдайн, ни эльдар не приносили присягу подобным образом..."

Тенгва жжется на лодыжке.

"Ну, - я улыбаюсь, - люди полны сюрпризов".

Нолдо только склоняет голову набок и приподнимает брови.

"О да. Это я уже понял".

*

Действительность занавешивается сетью рыжих волос. Не удержавшись, глажу пальцами кончики. Майтимо улыбается где-то наверху.

"Тенгва не болит?"

Качаю головой. Мы едем в микроавтобусе. Феаноринг смотрит за окно, в туман. Чувствую, что стоять ему ужасно неудобно - потолок низкий.

Внезапно автобус останавливается, дверь открывают, и в салон заходит африканец с очень темной кожей - как бывает у жителей Эфиопии.

Казалось бы, ничего странного. Но я на всякий случай поднимаю глаза и вижу, что у феаноринг поражен до глубины души.

"Майтимо, это человек с юга", - тихо говорю я ему.

"А... - выдыхает феаноринг и сглатывает. - Он... горел?"

"Нет, нет. Он был таким всегда".

"Бедняга..."

Теперь нолдо смотрит на темнокожего пассажира с искренним состраданием. Собою афроамериканец, и правда, нехорош: выпученные, немного косые глаза, кривые зубы, острые скулы, обтянутые кожей.

"Майтимо, таких людей очень много. Они все выглядят так".

На меня бросают полный ужаса взгляд.

"Все до единого?" "Чаще они бывают гораздо красивее. Харадрим. Морьо разве не говорил?"

"Харадрим не такие, - качает головой эльф и бросает на несчастного африканца еще один полный недоумения взгляд. - У харадрим раскосые глаза и медовая кожа".

"Арабы", - говорю я.

"Арабы?"

"Мы так их называем".

"А почему... - Майтимо опускает глаза на меня, - почему же вы настолько разные?"

"Да мы одинаковые на самом деле. Просто его тело приспособлено для другого климата, вот и все".

Нолдо понимающе кивает. Пожалуй, надо ему про японцев рассказать...

***

Мама только что ушла на свою работу - а у меня старт рабочего дня еще через пять часов. Запираю дверь и бреду обратно к постели - досыпать. Майтимо стоит около собранного мною вчера искусственного букета и задумчиво обдирает крашеный ярко-зеленым ковыль.

"Чем тебе ковыль не угодил?"

Я подхожу сзади и кладу ладонь на его теплую спину.

"Ты знаешь, что он сухой?"

"Конечно, сухой, где же я свежий в декабре возьму?"

Нолдо молча пожимает плечами.

"И вообще. Что ты делаешь на ногах в полвосьмого утра?"

"А ты еще не встаешь?"

"Я еще вообще сплю, - я улыбаюсь - невидимо для феаноринга, потому что он все еще ковыряет ковыль. - Я - твой сон".

"Пока мы с тобой не в Валиноре - а мы с тобой не в Валиноре, - голос Майтимо рассудителен и лукав, - я - твой сон".

Совершенно удовлетворившись этим объяснением, падаю обратно в кровать. Феаноринг садится рядом поверх одеяла (в квартире холодно, зима - но кто там у нас сын Пламенного духа?). Бездумно кладу ладонь поверх его правого запястья, но секунду спустя спохватываюсь и убираю руку.

"Прости. Тебе неприятно, наверное".

"Почему неприятно?"

"Напомнила".

"Ланголин, - голос за моей спиной спокоен и насмешлив, самую малость, - вместе с этой рукой Финдекано тогда отхватил мне порядочный кусок лишней гордости. Как выяснилось, не зря".

***

Этот цвет был красным. Я вскочил по тревоге. Мне сказали, на противоположном берегу опять огромный пожар.

Я бежал, и кровь стучала в висках. Что с вами случилось? Чему там еще гореть? Вокруг было непривычно светло, и я видел каждый снежный изгиб. Я выскочил на гребень пологого тороса и застыл.

В небе на востоке во весь горизонт разливалось свечение. У края оно было, как смородина, дальше рыжее, затем желтое, и затем - как перламутр.

Я глянул ниже, и внутри что-то оборвалось. Он лежал впереди, весь укрытый лиловым туманом. Долгая прибрежная пустошь.

"Берег".

Кто-то выдохнул это слово рядом со мной, и несколько голосов вслед за первым повторили его.

Сумеречные земли.

Линия у горизонта расширялась, высветляя все вокруг. Красного и рыжего стало больше, желтая полоса сузилась, уступая место пришедшим сверху жемчужной и голубой. В этом, последнем, цвете, было что-то пугающее и неестественное.

Никто больше не вымолвил ни слова. Мы стояли, окаменев, столпившись, прижавшись друг к другу плечами и локтями. В тишине медленный ветер с земли колыхал наши знамена, все в дырах и в копоти от костров. Ветер нес запахи: вереска, листьев, почвы, - и это было почти невыносимо.

Внезапно за спиной кто-то вскрикнул, и я увидел, как из-за края сиреневой, бугристой, укрытой дымчатым белым одеялом земли возник сгусток густого красного сияния. По цвету он напоминал расплавленный металл и был очень ярким.

Он двигался на запад. К нам.

Глазам с непривычки сделалось больно. Я оглянулся. Многие закрывали лица рукавами и капюшонами.

Сгусток все рос, принимая форму полушара: алый по краям, янтарный и золотой - в середине. Отец глухо выдохнул, Турукано сжал веки. От происходившего в небе возникало чувство, будто внутри, в теле, что-то натягивается и звенит. Воздух был абсолютно тих, но и воздух пел. Пахнуло теплом. Ветер, прежде сухой и колкий, стал влажным.

Сияние выплыло небо, как огромная капля. Полушар дорос второй половиной, сделавшись круглым. Теперь он казался совсем маленьким, но привыкшие к темноте глаза немилосердно жгло.

"День пришел, - вдруг проговорил отец. - День пришел!"

Голоса за нашими спинами стали повторять это эхом, с каждой секундой делая фразу громче. Кто-то затрубил в рог. Небеса залились розовым, словно румяная щека. Остатки звезд гасли над нашими головами, впитываясь в разливавшиеся по небу цвета.

Я не мог больше сдерживаться. Я спрыгнул с тороса вниз, глубоко впечатавшись ступнями в снег, пошел по глубоким, наметенным на лед сугробам, потом пустился бегом. Другие бежали за мной, и я это слышал. Минута, две. Снежная пленка на замерзшей морской воде сделалась совсем тонкой. Мои шаги звонко отдавались подо льдом. Вскоре стало понятно, что море здесь промерзло до дна.

Под подошвами сапог зашуршала обледеневшая галька. Снег. Песок.

Я остановился. Нагнулся, потом опустился на колени, разгреб ледяную крошку и впился пальцами обеих рук в смерзшийся бежевый песок. Крупинки были твердыми на ощупь. Они не крошились в пыль, как слежавшийся снег, а оставались жесткими и перекатывались между подушечками пальцев. Вокруг меня шли и взбегали на дюны мои попутчики, а я все не мог снова подняться на ноги и присоединиться к ним.

Пришли.

Мы. Пришли.

Если ты думал, что отсутствие кораблей остановит нас, Феанаро, ты ошибся.

***

Он сидит на низком стуле и расчесывает волосы. Волосы у него - как смола. И очень густые. Гребешок ходит в их массе медленно, с трудом. Мы долго были на севере, в горах, и времени причесаться толком даже у Финьо не нашлось.

Гребешок продирается сквозь слежавшиеся в тугом плетении волнистые пряди. Да, Финдекано Отважного нечасто увидишь без его замечательных кос.

"Зато вы, феанариони, вечно нечесаны..." - продолжает он мою мысль и усмехается. На загорелой щеке появляется ямка.

"Ты сначала попробуй заставить Морьо или Курво потратить время на прическу, а потом говори..." - с улыбкой парирую я.

Нолофинвион косит хитро своим светлым глазом и приподнимает брови.

"Смотри, мышки заведутся..."

Пальцы его, кажется, совершенно отдельно от воли хозяина, бойко переплетают и складывают обратно в ровную косу только что расчесанную прядь. Честно говоря, меня всегда поражало, как легко у Финьо это выходит. Я с одной своею косой терзаюсь по две четверти часа, а у него - то восемь, то шесть. И всё ни одной прядки не выбивается.

Его пальцы добираются до конца плетения и перехватывают пушистую темную кисть волос золотистым шнурком. Шнурки у Финьо бывают короткие и длинные - чтобы вплетать, и чтобы только завязывать. Да уж, я хорошо помню, как решил вплести красные и синие веревочки в косички непоседливым Амбаруссат... Даже папа, уж на что не обращает внимания на мелочи, вроде прически, сказал тогда, что головы у младших какие-то неаккуратные.

"Что-то руки замерзли... Поможешь доплести?" - вдруг говорит Финдекано.

"Тебе? Зачем?"

"Заодно научишься..."

Финьо не умеет врать. Я улыбаюсь про себя, придвигаю еще один стул и сажусь у него за спиной.

Нолофинвион стягивает и выпутывает из одной из кос шнурок и перекладывает освободившуюся прядь на спину. Потом, не глядя, протягивает мне гребешок.

"Только расчешешь сначала?"

Молча подхватываю прядь левой рукой. Гребень скользит, время от времени нетуго застревая в блестящих волосах. Как же приятно причесывать того, кто не елозит на месте, не пытается улизнуть, похитив прямо из рук расческу, незаметно запутать какую-нибудь шнуровку у тебя на одежде...

"Тебе вплести?"

"Давай", - расслабленно отзывается Финьо.

Тянусь, достаю со столика у его кровати длинный шнурок и обвязываю им темную прядь. Теперь надо разделить ее на три, а концы шнурка, кажется, оставить на первых двух...

"Двух крайних".

Киваю, послушно перекладываю шнурок и начинаю плести. Получается плохо, деления неровные.

"Ты слишком затягиваешь, - голос у Финьо немного придушенный из-за положения головы. - Ты же не лодку привязывать собрался... Расслабь руки".

Отпускаю прядь и трясу кистями в воздухе.

Да, так, и правда, проще. Черные волосы складываются в замечательную черную косу - вот только шнурок все время норовит ускользнуть внутрь или назад.

"Ты его клади каждый раз сверху", - опять советует Финьо.

Шнурок повинуется.

Оказывается, плетение кос - отличное успокаивающее средство.

Финдекано только тихонько и победоносно усмехается. Да, пришел взъерошенный, уставший феанарион - а мы его за гребешок. Вот оно, вот что ему надо для покоя в душе на самом деле...

Коса тем временем подходит к концу. Я затягиваю узелок и, как могу, прячу его концы в пушистый кончик. Нолофинвион на секунду забирает со спины еще одну растрепавшуюся от долгого путешествия косу, стягивает шнурок и отдает мне распущенную прядь.

Лес за окном тает в сероватой дымке. Краем уха я слышу, как в тишине по коре сосновых стволов с шорохом перебегают чьи-то лапки - не то беличьи, не то птичьи. Трава клонится под росой, с иголок капает.

Спать хочется ужасно.

С трудом удерживая отяжелевшие веки открытыми, я доплетаю косу до конца. Непослушными пальцами начинаю распутывать узелок на следующей, но Финьо быстро утягивает ее себе на грудь и оборачивается ко мне.

"Нет, ты давай лучше ложись. Потом доплетешь".

Не дождавшись реакции, он пихает меня в плечо и заставляет подняться.

"В постель. Всем красно-серебряным пора в постель".

Нет, это возмутительно!

"Астальдо, кто из нас тут старший!"

"Кто меньше устал, тот и старший".

Я только безнадежно машу рукой и улыбаюсь. Спорить нет никакого желания.

Поднимаюсь, бреду к своей постели и падаю на нее, как был, поверх покрывала. Глаза закрываются, и на душе очень спокойно. Но неугомонный нолофинвион принимается зачем-то вытягивать одеяло из-под меня. Протестующе мычу.

"Спят в расселенных кроватях", - назидательно говорит Финьо и укрывает меня по самый нос.

Ладно, пусть играет дальше в моего старшего брата, раз ему так хочется.

Засыпая, я вижу перед закрытыми глазами его распущенные черные косы. Мои пальцы ловко плетут их, прихватывая золотой шнурок. Раз, два, три. Раз, два, три... Раз... два..

***

Я валяюсь посреди темно-зеленого стола для пинг-понга и смотрю в потолок. Преподаватель по хореографии в который раз позабыла дома ключи от зала и теперь опаздывает. Ждем.

Потолок щедро утыкан маленьким белыми лампочками. Расположены они хаотично, и отпечатываются на сетчатке, если закрыть глаза. Однако когда я в очередной поднимаю веки, все доступное поле зрения оказывается занято не потолком, а лицом Майтимо, наклонившегося надо мной. Он смотрит лукаво, но не улыбается.

"Что?"

Феаноринг в ответ только на секунду прикрывает глаза.

*

Небо сейчас светло-желтое. Все целиком. Очень люблю этот момент - когда Лаурелин уже начинает гаснуть, а Тэльпэрион еще почти не светится.

Я вытягиваю ноги и откидываюсь в траву. Она шуршит и колет шею между воротом и волосами. Пятки мои свободно висят на огромной высоте над морем, и в животе от этого легонько екает. Внизу, под ногами, и над головой летают белые чайки. Никогда больше не стану их кормить. Очень пристают, даже на голову сесть пытаются - а если учесть крупные перепончатые лапы и неотвязный запах рыбы, это не слишком приятно...

"Ты не хочешь на пристань?"

Финьо лежит рядом со мной, тоже вытянув босые ноги над бездной, и болтает ими в воздухе. Море блестит, как рыбья чешуя - белым и желтым. Темно-зеленый берег, серпами уходящий на север и на юг, врезается в этот цвет.

"Пойдем..."

Брат прекращает раскачивать пятками и садится. Все еще лежа, я краем глаза наблюдаю за тем, как он натягивает и зашнуровывает свои легкие замшевые сапоги.

"Ну?"

Вопросительно смотрит на меня, срывает жесткий зеленый колосок и засовывает его в рот. Я поднимаюсь. Финьо - вслед за мной.

Трава шуршит под ногами. Воздух с моря мягко перекатывается через гребень обрыва под нашими ногами и забрасывает мне пряди на лицо. Заплести, может, тоже волосы...

Нолофинвион впереди идет легко, вприпрыжку, и косы хлопают его по спине.

Холм, тем временем, начинает все сильнее идти под уклон. Впереди и внизу теперь видно гавань - рассыпанные по побережью белые здания, сады и пристани. Несколько кораблей покачиваются в светло-желтом море, привязанные толстыми канатами к причалам. Белые лебяжьи шеи в две мои грудные клетки шириной отсюда кажутся хворостинками.

Колоски под ногами сменяются валунам и жесткой колючей травой. Финдекано впереди резво перепрыгивает с камня на камень, точно горный козлик. Я коротко улыбаюсь про себя, и меня немедленно настигает его мысль: мое сосредоточенное лицо и осторожные, очень неуверенные шаги вниз по валунам.

"Я так не спускаюсь!"

Финьо оборачивается и широко улыбается.

"Да ну!"

Он вдруг бросается ко мне и выхватывает у меня из-за пояса свиток и угольный карандаш. Я не успеваю его поймать. Нолофинвион, звонко хлопая подошвами по камням, устремляется вниз, и мне остается только проделать то же самое.

Валуны с размаху впечатываются в ступни сквозь тонкую подошву, ветер хлопает полами плаща и холодит кожу за ушами, отдувая волосы назад. Брат уже далеко впереди. Он легче меня и проворнее.

Мне удается нагнать его только внизу, на открытом пологом склоне у самых пристаней. Правда, когда я наконец оказываюсь у него за спиной, Финьо внезапно останавливается, и я со всех ног пробегаю мимо. Оборачиваюсь, стараясь придать себе как можно более суровое выражение.

"Что? - невинно разводит руками он. - Я смотрел на корабли".

"Ага, - я хищно киваю, подхожу к нему и вытягиваю ладонь. - Корону и тайные знания!"

"А?"

"Карандаш и свиток!" - у меня уже не получается быть серьезным.

Финьо картинно опускается на одно колено, склоняет голову и протягивает мне требуемые предметы на раскрытых ладонях. Я великодушно киваю, принимая из его рук этот дар. Потом быстро наклоняюсь и шепчу ему на ухо:

"Пойду попрошу у дедушки венец".

Финьо коротко хмурит брови.

"Зачем?"

"Тебе взамен отдам!"

Смеется.

"О, король всех нолдор, великий и прекрасный вождь Финдекано Отважный, славься!" - провозглашаю я, нарочно растягивая гласные.

"Майтимо, прекрати! - он с улыбкой поднимается и хлопает меня ладонью по плечу. - Пойдем на пристань".

Пожимаю плечами и опять запихиваю карандаш в свиток, а свиток - за пояс.

На самом ближнем к нам корабле совершенно пусто. Резные кремовые перила палубы едва возвышаются над причалом, от берега к ним протянуты гулкие сходни. Мы взбегаем на борт в несколько шагов. На секунду под ногами, между белым камнем и белым деревом, открывается полоска темно-синей воды, и это очень красиво.

Палуба теплая. Темная и теплая. Я останавливаюсь, опираюсь рукой на перила, стаскиваю сапоги и блаженно вжимаюсь ступнями в нагретые доски.

Финьо тем временем хватается одной рукой за толстую лакированную мачту и принимается медленно расхаживать вокруг нее по кругу. Я усаживаюсь, а потом растягиваюсь на палубе, наблюдая за ним.

"Не укачает?"

Мотает головой.

"Иди сюда!"

Поднимаюсь, подхожу и тоже хватаюсь рукой за мачту. Она скользкая и сухая. Ладонь, горизонтально прижатая к ней, поскрипывает при движении.

"Что вы делаете?"

На пристани, опершись локтями на палубу за перилами стоит светловолосый телеро.

"Привет, Туилиндо! - не глядя, отзывается Финдекано. Кажется, телеро ему знаком. - Вычищаем из головы лишние мысли".

"Мысли бывают лишними?"

"О да!" - хором откликаемся мы.

"Надо попробовать!"

Туилиндо одним прыжком вспрыгивает на корабль прямо оттуда, где стоял, перелезает через борт, подходит к нам и тоже берется рукой за мачту. Теперь все мы, трое, заняты тем, что стараемся не наступить друг другу на пятки.

"И что?" - спрашивает он полминуты спустя.

Пожимаю плечами и останавливаюсь. Финдекано, засмотревшийся, видимо, на море, утыкается носом мне между лопаток. Туилиндо быстро обхватывает мачту руками, поднимается на несколько локтей, опираясь ногами на невидимые мне выступы, и распускает наверху какой-то узел. Слышится шорох скользящей веревки, и секунду спустя нам на головы обрушивается белоснежный, остро пахнущий чистой тканью парус. Телеро победоносно смотрит сверху - загорелый, светлоглазый, растрепанный.

"Вот зачем нужна мачта, нолдор! Поплыли?"

*

Мы едем в метро, и Майтимо покачивается от движения вагона. Стоя надо мною и упираясь, по старой привычке, локтями о верхний поручень, он смотрит куда-то за черное окно, явно видя там что-то совсем не наше. Глаза темные и спокойные, над верхними веками из-за искусственного освещения лежат глубокие тени.

Какое-то время я наблюдаю за тем, как гуляющий по полупустому вагону ветер время от времени подхватывает тонкие, волнистые, сужающиеся к кончикам пряди по бокам от его лица.

*

"А у Сильмарилов были грани?"

В ванной шипит душ и вовсю пахнет мятой и кедром. С наступлением холодов мой лорд полюбил мыться подолгу, да и я тоже. Делим ванную комнату, хотя феаноринг, кажется, с удовольствием проводил бы в ней не меньше суток в неделю. Я сижу на полу, положив пальцы на клавиатуру лэптопа. Я часто делаю так в последнее время - тут тепло и в поздний час - уютно.

"Были?"

Осанвэ тут же чувствую горячие, бьющие в ладонь струи воды.

"Нет".

*

Курво прибежал в мою мастерскую крайне взволнованный и взъерошенный.

"Пойдем!"

Я помедлил, вытирая руки

"Пойдем же!"

Я поднялся, бросил испачканную в тонкой каменной пыли тряпку на стол и пошел за ним.

Брат так спешил, что тень его скакала по стенам, освещенным из широких окон светло-серым, как бешеная. Галерея, лестница, лестница, коридор, лестница снова. Этот маршрут я мог бы пройти с закрытыми глазами - он вел в детскую мастерскую, где сначала отец учил ремеслам меня и Макалауре, - а потом уже чаще мы, а не он, учили Тьелко, Курво, Морьо и близнецов. Я уже предвкушаю, что сейчас мне продемонстрируют какое-нибудь очередное дело рук Амбаруссат, склонных к изяществу форм, однако брат проносится мимо закрытых дверей детской и устремляется дальше. К отцу?

Еще одна лестница, два пролета и короткий коридор. Пахнет паленым, стальной стружкой, горячим металлом. Курво останавливается у темной дубовой двери, налегает плечом и распахивает ее.

Внутри абсолютно темно. Секунды две со света я ничего вокруг не могу разобрать. Потом вижу шесть фигур, склонившихся над чем-то, и тоже подхожу.

Отец непроницаем, значит случилось что-то важное. Выжидающе молчу и внимательно гляжу на него.

"Все?" - как бы у самого себя осведомляется Феанаро.

Мы дружно киваем.

"Я кое-что сделал".

Папа кладет руку на сверток плотной ткани, лежащий перед ним и перед всеми нами на прожженном кислотой и искрами столе. Рука приподнимает покрывало, но вдруг останавливается. Резким движением хищной птицы отец вскидывает глаза и осматривает наши лица, каждого, по очереди. В темноте я чувствую, как душный, напитанный запахами железа и камней воздух напрягается от этого взгляда.

Мы молчим. Близнецы растеряны, Морьо насупился.

Папа удовлетворенно приподнимает левую бровь и снова обращает все свое внимание на сверток. Длинные мозолистые пальцы отгибают один слой ткани, другой, третий - медленно, раздумчиво.

Постепенно из-под материи начинает пробиваться свет. "Читать под одеялом будет удобнее", - тихонько усмехается про себя Макалауре. Сдерживаю улыбку.

Феанаро оставляет последний слой ткани на месте, запускает кисть внутрь свертка и вытаскивает что-то светящееся, зажатое в кулаке. Вытягивает руку, раскрывает.

На ладони лежат три светящиеся сгустка. Небольшие, но, похоже, тяжелые. Меня поражает их цвет: внутри, под тонким бриллиантовым панцирем как будто переливается свет обоих Деревьев сразу. Желтые, серебристые, красноватые отсветы - но в основном цвет все-таки белый.

Камни светятся сами по себе, отбрасывая на стены, полки, нашу одежду и лица мягкие, расходящиеся веером блики, радужные в некоторых местах. На лице отца, который стоит к ним ближе нас, тени гораздо резче: надбровные дуги, перепутанные, взбитые пряди, выбившиеся из-под венца, крылья носа, ямка между подбородком и нижней губой - во всех чертах от такого освещения возникает что-то плотоядное, и мне становится не по себе.

Сами светильники, конечно, невероятно красивы. Немного неправильной формы снаружи, внутри они огранены, и я вижу, как уголки и линии темнеют в глубине.

Папа снова окидывает нас победоносным взглядом, потом берет один из камней щепотью и коротким, властным жестом протягивает мне. Я едва успеваю подставить ладонь. Светильник падает на нее, заставляя руку дрогнуть под его весом.

Нет, все-таки он, скорее, легкий. Но тяжелей, чем кажется с виду.

Завороженно я наблюдаю, как переливается внутри у камня белый свет, и какой непроницаемой делается от этого тьма в щелях между моими пальцами.

"Silmarilli", - говорит папа.

Остальные два камня отправляются на ладони к Макалауре и Тьелко. Близнецы тянут шеи у меня из-за локтей, Курво и Морьо, вцепившись пальцами в столешницу, пожирают глазами светильник в руке Тьелкормо.

На папином лице написана такая гордость, что мне становится радостно за него. От его глаз с узкими даже в темноте зрачками разбегаются к вискам лучики морщин, узкие губы улыбаются, подбородок приподнят. Я очень, очень редко... Собственно, нет. Никогда не видел его таким.

***

Нет, товарищи, все же, шуруповерт - это поистине магическая вещь. Ночью, сидя у сестры, я ужасно залила свой компьютер крепким кофе. Компьютер взвыл, самопроизвольно открыл пустой текстовой файл, разразился длинным "ххххххххх" на несколько строчек и издох.

Я выключила машину и снова ее включила. "Хххххх". Снова выключила и включила. То же.

На часах было шесть утра. Сестра ушла мыться. Я залезла в блог, но, не обнаружив ничего примечательного, села обратно на ковер оплакивать свой ноут.

"А ты не хочешь, например, его починить? - Майтимо, сидевший позади меня, привстал и наклонился надо мной и над злосчастным компьютером. - Разобрать?"

В голосе проскользнуло едва заметное, отлично задрапированное заботой любопытство. В другое время я непременно стала бы перечить и подшучивать, но сейчас мне слишком хотелось вновь обрести так необходимую для ночных бдений технику. Я пожала плечами и кивнула.

"Что нужно, чтобы починить?" - эльф уже совсем навис надо мной и заглядывал прямо в глаза, почти касаясь моей щеки своим гордым феаноринговским носом.

"Отвертка".

"Отвертка, - деловито повторил Майтимо, - отвертка..."

В голосе его была какая-то плотоядная, предвкушающая интонация. Он повернулся ко мне спиной и принялся рыться в ящиках комода, чем-то гремя и побрякивая. Вскоре на свет Божий, а, точнее, в густой полумрак комнаты вывалились большие плоскогубцы, розетка, моток проводов, шурупы...

"Шуруповерт!"

Мысленно я выругалась.

"Вот он", - ко мне обернулся сияющий нолдо. В руке его была зажата миниатюрная коробочка с магнитной ручкой и набором насадок.

"Ну все, - подумала я, - конец компьютеру".

Майтимо склонился несчастной машинкой и, занавесив от меня половину происходящего своими распущенными волосами, принялся азартно выкручивать крошечные шурупы и класть их на ковер. Минут пять спустя ноут был развинчен. Феаноринг попытался приподнять клавиатуру, но не преуспел.

Отсоединить экран... Тоже нет.

Тогда он поднял лэптоп в воздух и легка встряхнул. Внутри что-то жалобно звякнуло.

Еще через пять минут все шурупы были возвращены на место. Феаноринг раскрыл машинку и осторожно надавил указательным пальцем на кнопку пуска. Компьютер зашуршал, загрузился и безо всяких самопроизвольных реплик по команде открыл текстовый файл.

"Ну вот, - ко мне обернулось торжествующее лицо, в темноте резко очерченное тенями от свечек. - А ты не хотела подпускать меня к палантиру".

*

Утром мы отправились в лес. Он был весь завален снегом: сугробы доставали мне до самых ребер, а Майтимо - до гарды меча. Мы шли по еле заметной после снегопада тропинке. Кусты орешника, репейник, сосны, елки, рябины - все было одето в огромные белые воротники и сгибалось под их тяжестью. Вокруг стояла абсолютная тишина, с неба медленно падал редкий снег, взвешенный в воздухе, мягко опускался на все доступные поверхности. С древесных верхушек время от времени срывались тяжелые снежные шапки, и, разваливаясь на куски в полете, осыпались с высоты в сугробы и оставляли на них глубокие мягкие вмятины.

"Похоже на Химринг?"

Феаноринг шел по тропинке впереди, время от времени сворачивая прямо в сугробы, к деревьям. Я не стала спрашивать, зачем он это делает. Вряд ли он искал что-то определенное - ему, как видно, просто нравилось ходить в снегу.

"Похоже".

Он обернулся - улыбающийся, рыжий, облепленный крупными снежинками. Канва мира, лесные подмосковные окрестности надорвались за его фигурой, как много раз до этого, пропуская сквозь себя какой-то другой пейзаж. Майтимо не отпускал меня, но и ни о чем не говорил. Вокруг был лес - не этот, но очень похожий.

Они охотились на оленей. Они взбирались на покрытые наледью, горизонтально согнутые над черной, холодной и быстрой рекой березовые стволы и пили горячий чай из твердых кожаных фляг. Они ложились в сугробы под соснами и слушали снег, падавший с неба, с хвои, с веток, - и снег, слоями лежавший над промерзшей землей.

Я не видела ничего конкретного, но наблюдала все одновременно.

"Ты хочешь сказать, мне тоже стоит заняться чем-то подобным?"

Майтимо все так же улыбался мне с тропинки впереди.

"Да", - он кивнул. Потом повернулся и пошел вперед. А я пошла вслед за ним.

***

Совсем скоро Новый год, и мы заходим в крупный канцелярский магазин за подарками. В большой стеклянной витрине возле путеводителей и книг по искусству здесь лежат перья: красные, белые, черные, зеленые - с темными, в бронзу, остриями. Они изящны до неприличия, и я давно хочу купить одно из них.

"Так почему же оно до сих пор не у тебя?"

Образ пера явно подхвачен на лету, с особым акцентом на слово "красное".

"Дорого".

"Вы же делаете подарки, когда наступает второй месяц зимы, - феаноринг смотрит на меня сверху вниз с самым невинным видом. - Сделай себе подарок".

"А ты уверен, что это будет мне, а не кому-то еще?"

"Ты хотела перо, не я".

Лорд улыбается. Не поспоришь.

Я хищно нагибаюсь к нижней полке, к легкому, изящному, короткому красному перышку, уютно прикорнувшему на пачке молочных конвертов.

"Красивое", - откуда-то совсем издалека говорит рыжий лорд. Для его ручищи такое, конечно...

"... Прекрасно подходит".

Я оборачиваюсь, задираю голову, и... он подмигивает?

С образом грозного рыцаря это ну вот совсем никак не вяжется.

"Майтимо, где ты научился этому жесту?"

Лукаво улыбается и пожимает плечами.

"Нет, правда, где?"

"Финарато так сделал однажды..."

Я отворачиваюсь и демонстративно хлопаю себя ладонью по лбу. А еще Финарато говорит "клева", да?

"Это слово мне не нравится".

Майтимо тоже склоняется к освещенной витрине, нависая надо мной.

"Отвратительный сургуч", - констатирует он мне в самое ухо.

"Другого тут нет".

"Тогда лучше без сургуча".

Пока я плачу за перо, феаноринг с интересом копается в банке с апельсиновой жевательной резинкой, из которой, судя по картинке, можно надувать весьма внушительные пузыри. Только бы он не понял, что это...

К счастью, мы успеваем покинуть магазин раньше, чем нолдо удается раскрыть секрет незнакомого продукта. На улице снег. Взвешенный в воздухе, он садится на рыжие волосы Майтимо и на его покрытые теплым плащом плечи.

"Скажи, а у вас мерзнут кончики ушей?" - интересуюсь я.

"Ужасно", - совершенно серьезно отвечает он.

***

Когда Нельо стоит на краю этого обрыва, ветер всегда поднимает ему волосы.

Нет, нам он тоже поднимает волосы!

Но не так.

У него они что, особенные?

Не особенные совсем! Волосы, как волосы. Часть зачесана назад, часть распущена вокруг лица. Восходящие от воды потоки воздуха отдувают вверх отдельные пряди, изгибая их в обратную сторону и удерживая какое-то время так, стоймя. Только самые кончики трепещут.

От моря прохладно. Синее, оно шипит в самом низу, на полосе камней под стрелой обрыва. Но прямо под нами глубина, и вода спокойна.

Нельо ловит мысль на лету, скашивает озорной карий глаз и принимается развязывать шнуровку на рубашке.

"Может, одетым?"

Мне совсем не хочется ударится о воду голой кожей.

Она как ошпарит, я прыгал.

"Замерзну потом".

Тонкая рубашка падает в сухую траву и замирает, выгнувшись на стеблях.

"А я одетым буду прыгать", - заявляет Тельво и начинает демонстративно расправлять закатанные рукава.

"И я", - у меня рукава тоже закатаны.

Нельо пожимает плечами:

"Как знаете".

"Нельо, ты о воду ударишься!"

Он машет рукой, наклоняется, распускает затянутые на узлы завязки на сапогах и разувается. В одних штанах нырять, конечно, куда удобней...

"Вы будете смотреть или все-таки не боитесь!"

"Мы никогда не боимся!" - Питьо сдвигает брови и быстро собирает волосы в хвост на затылке. У меня они и так собраны, но руки все равно тянутся - проверить, хорошо ли завязан кожаный шнурок.

"Кто первый?" - Нельо упирается раскрытыми ладонями в бока. Нельо очень красивый.

"Ты!" - хором отвечаем мы.

"Хорошо".

Шурша травой, он отходит шагов на пятнадцать назад, нагибается немного и бросается вперед. В несколько быстрых, мощных скачков.

По-моему, их было пять...

Питьо, какая разница!

Какая разница. В несколько быстрых скачков...

Я уже это сказал! В общем, он взлетает, как птица. Нас даже ветром обдает. Они с Финдекано прыгали отсюда раньше, но мы-то здесь в первый раз.

Я подскакиваю к краю, и смотрю, как он отфыркивается и отплевывается внизу, в воде. Вокруг - сверху нам это видно - расходится несколько гигантских кругов.

"Пойдем?" - спрашиваешь ты.

Не "ты", а "брат"!

Отстань!

Сам отстань, рыжий.

Сам рыжий!

Мы стаскиваем сапоги. Тельво наклоняется и громко кричит Нельо: "Отплывай!" Тот поднимает руку в знак того, что услышал. Отходим подальше, на пятнадцать шагов. Пару секунд думаем, потом отступаем еще на четыре. Шаги-то наши, а не Нельо.

Переглядываемся. Моря теперь за краем этой каменной, поросшей колючей травой стрелы не видно, и от этого делается немножко не по себе.

"Не трусь".

"Не трушу".

Бросаемся вперед. Встречный воздух, перетекающий через край обрыва снизу, мгновенно превращается в ветер. Колючки впиваются в голые пятки. Прыжок!

Охватывает, шумит, мы разрезаем его, как два ножа!

Рубашки хлопают, в лицо бьет!

Вода!!

Ох, вот вода - это больно...

Мы оба падаем в нее почти плашмя, и мгновенно уходим в глубину. Зелено, мутно.

Водоросли.

И маленькие рыбки.

Сентиментальничаешь!

Там были рыбки!

Ладно, были. Я выныриваю чуть пораньше Питьо и начинаю отчаянно кашлять. Нельо, дрейфующий в море неподалеку, улыбается, но смотрит с некоторой тревогой.

"Не ушиблись?"

"Нет!" - выкрикивает в ответ уже возникший рядом со мной Тельво. Странно, как он не наглотался воды?

Нельо для верности ощупывает нас осанвэ, целы ли, потом кивает и подплывает к нам. Волосы у него стали совсем темные и налипли на лицо, как рисунок. Вот Финдекано удобно нырять, с его косами...

Брат усмехается и легонько подталкивает нас обоих к берегу.

"В следующий раз заплету вам косы. А теперь наружу, наружу! Сохнуть. Вперед!"

*

"А зачем тут дерево?"

Едва я успеваю открыть и включить ноутбук, в комнату заходят близнецы - свеженькие, выспавшиеся, но немного взлохмаченные. Я их уже мельком видела недавно, но - всего лишь мельком.

"Новый год".

"Новый год?"

Питьо вопросительно приподнимает точеную рыжую бровь.

"Ну да. По местному летоисчислению он начинается с января", - я лезу в Интернет, чтобы разъяснить новоприбывшим эльдар название месяца. - "Narvinye".

Амбаруссат, как по команде, склоняют головы набок, в одну и ту же сторону, и выглядит это ужасно смешно. Майтимо, который сидит на заправленной уже постели и вертит в пальцах красное перо, бросает на меня внимательный взгляд и усмехается уголками губ.

"Две тысячи девять лет назад родился человек, который очень много для нас сделал".

"Здесь?"

"Нет, далеко на юге".

"И вы считаете время от его рождения?"

Тельво уже явно заинтересован блестящими украшениями на елке, а вот Питьо все не оставляет попыток вытянуть из меня краткое изложение Библии.

"Да".

Старший близнец щурит нижние веки, явно отыскав какую-то, прежде не замеченную логическую связь.

"А крестики на ваших шеях тоже связаны с ним?"

Я киваю.

"Он умер, чтобы пойти к Отцу и попросить за всех люде. Его руки и ноги прибили к кресту, сердце проткнули копьем, и он умер".

Все три рыжих феаноринга внимательно смотрят на меня, даже Тельво оставил в покое восьмиконечные звезды на елке.

"Он пошел к Отцу... к Эру. А потом воскрес".

"А те, кто его повесили на крест?" - взгляд у Майтимо очень напряженный, и по спине у меня от этого взгляда пробегает холодок.

"Они умерли своей смертью".

Тельво отворачивается к деревянному комоду, берет с него расписанную витражными красками рюмочку и принимается вертеть ее в пальцах.

"А тот, кто погиб на кресте, затем лег в могилу?"

"Нет. Он поднялся на небо".

Младший Амбарусса бросает на меня быстрый, изумленный взгляд.

"Но он был человеком?"

"Наполовину. А наполовину - сыном Эру. Не как мы все у него, а как вы у отца".

На лице у младшего феаноринга ясно читается недоверие, однако он молчит.

"Так а при чем тут колючее дерево?"

Я не могу удержаться от смешка, и Майтимо тоже. Питьо ничем не проведешь.

"Никто не знает точно, - я вновь открываю страницу поиска, чтобы зачитать любопытному нолдо все версии появления колючего дерева в моей квартире. - Вот одни говорят, что задолго до рождения сына Эру люди на юге украшали деревья. А другие - что один человек рассказывал другим, как родился сын Эру, и в этот момент упал дуб. Он был такой высокий, что повалил другие деревья, все, кроме елки. Тот человек сгоряча назвал ее символом сына Эру, вот и пошло".

Тельво присаживается на корточки, чтобы рассмотреть, как устроен сосуд, в котором елка стоит на полу. Питьо глядит куда-то за окно, и взгляд у него туманный.

"Я вот думаю, - говорит он вдруг, - что лучше: помнить прошлое или знать его отрывочно".

Сидя в кресле, я протягиваю к елке руку, сжимаю одну ее веточку и соскальзываю пальцами до самого кончика.

"Ни один из нас не может поменять свой способ помнить".

Близнецы смотрят серьезно, но Майтимо фыркает.

"Набралась от Финарато, - он треплет меня по волосам. - Так много размышлять вредно".

***

Я же всегда любил север. Уезжал туда, когда позволяло расписанное между отцом и братьями время, и оставался, сколько мог. Иногда брал с собой Финдекано: когда тот был маленьким - редко, когда подрос - все чаще.

В самые первые разы и в одиночестве я спал под открытым небом, меж двумя горящими стволами. Но когда за мной стал увязываться Финьо, в первую же ночь стало понятно, что заснуть под одним плащом с ребенком - дохлый номер. Он крутился, сыпал вопросами, раз пятнадцать вылезал, чтобы потыкать палочкой костер, а спустя несколько часов разбудил меня попытками заплести все мои волосы, какие мог достать, в косички.

В результате, в следующий раз мы поехали в северные леса вместе с Нолофинвэ и Макалауре и построили охотничий дом. На тирионские здания он был совсем не похож: грубые деревянные стены, проконопаченные мхом, небольшие окна, высокий фундамент, покатая крыша на мощных балках. Не в пример дяде, я никогда не был силен в столярных вопросах, так что мое участие в строительстве ограничилось, в основном, тасканием бревен. Но дом вышел отменный.

Тот север, надо сказать, отличался от этого довольно сильно. Там было куда теплее. И, честно говоря, я не вижу в этом никаких преимуществ...

*

... Майтимо, задумавшись, прерывает осанвэ. Собственно, это и не осанвэ было, скорее, просто внутренний монолог. Финский автобус мягко катится по заснеженной финской дороге. Отвесно срезанные скалы по обоим сторонам от шоссе щедро украшены наростами сосулек - огромными, светло-зелеными. Откуда такой цвет? От древесного сока?

Лес весь в снегу. На еловых лапах лежат шапки снега, у сосен на каждом пучке колючек - по белой кисти, а лиственные деревья и вовсе превращены тут все поголовно во что-то серебрящееся и драгоценное. Кроны сплошь покрыты инеем, и внутри каждой из них на скудном солнце вспыхивают искры. Небо перламутровое. Поздний восход разливается по нему желтым и рыжим, лениво, очень медленно.

"Похоже на Химринг?"

Лорд кивает и чуть заметно улыбается.

"Я помню, каким ты был, когда я первый раз приехал к тебе в готовую крепость".

За моей спиной сидит Финдекано в своем восхитительном лазурном плаще, и лукаво взирает на стоящего в проходе между креслами Майтимо. Тот приподнимает бровь.

"И каким же?"

*

Двор оказался на редкость гулким. Стоило проехать ворота, все вокруг наполнилось таким грохотом, что захотелось зажать уши. Кто так строит, ну кто так строит! Хотя с эстетической точки зрения...

"Финьо!"

Рыжая голова!

Он выскакивает из-за тяжелой кованой двери, словно с той стороны его, вместо болта, выпустили из здоровенного самострела, и сбегает по каменным ступеням. Я и ноги из стремени не успеваю вытащить, как меня уже стаскивают с коня и стискивают в объятиях так, что звенья кольчуги вдавливает в стеганый поддоспешник. Перед лицом оказывается плечо моего брата, накрытое теплым плащом. Почему-то, темно-зеленым.

"Как я рад тебя видеть..."

Я отстраняюсь и оглядываю его. Против обыкновения, на Майтимо нет ни единой красной вещи. Рубашка с высоким воротом - белая, с расшитой горловиной, плащ зеленый, с беспорядочной серебряной вышивкой. Штаны темно-серые.

"Что?" - он отслеживает мой взгляд.

"Цвета..."

"А-а! - Майтимо машет рукой и усмехается. - Ты видел по дороге елки в снегу? Иней на ветках?"

Он замолкает и переводит дыхание. Кажется, за эту минутную сентиментальность ему неловко. А вот Амбаруссат ничто не мешает красоваться!

Обнимаю его и прижимаю к себе. Теплый под одеждой. Рыжие волосы пахнут мятой, весь он пахнет мятой. И откуда она тут берется, на таком глубоком севере...

"Подлецу - все к лицу", - бормочу я в его спутанные волосы. Над головой у меня хмыкают, а потом без всякого предупреждения приподнимают над землей.

"Эй!!"

"И кто подлец?" - голос у Майтимо улыбающийся, но несколько напряженный, потому что я, все-таки, не мальчик и не хрупкая дева. - Ну?"

Я пытаюсь вывернуться, но при такой железной хватке даже с моими силами это бесполезно.

"Кто подлец?" - повторяет он мне в ухо. Он шутит, разумеется. Я же в ответ на такую шутку преотлично могу широким дружеским жестом ткнуть его под ребра. Но делать этого почему-то не хочется.

"Ладно, хорошо! "Подлеца" беру обратно!"

Меня ставят на землю. Отстраняюсь и, едва освободившись, дергаю Майтимо за волосы, сгребая их пятерней сразу сколько получится. Сам не знаю, откуда в нас вдруг взялось столько легкомыслия.

"Но насчет того, что к лицу, - не дождетесь, дорогие феанариони", - продолжаю я.

"Тьфу на тебя! - он широко улыбается, хоть и пытается удержать обычное выражение лица. Потом отворачивается и обнимает меня за плечи. - Пойдем в дом. Ты застыл тут совсем, Отважный".

*

Утром, в полной, оглушающей темноте, пошел снег. Воздух над озерами, накрытыми низкими снеговыми тучами, словно крышкой от кастрюли, потеплел - насколько это вообще возможно зимой и на севере.

Тучи тут тоже идут с севера - задевая низкими, темно-серыми своими брюхами верхушки сосен на нашей гряде. Суровый, плоский, словно доска, пейзаж отсюда - как на ладони. Чуть прикрыт снежной пленкой. Белые полотна замерзших озер, темно-зеленые, щетинистые острова.

Я смотрю на всю эту зимнюю красу с мягкой постели, сквозь огромное, во всю стену, окно, которое отделяет комнату от ледяного балкона. А вот морозоустойчивый феаноринг стоит там, за стеклянной дверью, повернувшись ко всем спиной и подставляя свой гордый профиль ветру и снегу. Полы широкого теплого плаща развеваются, задевая насквозь промерзшие дачные стулья. Рыжие пряди, частью небрежно схваченные на затылке заколкой, на фоне всей окружающей серости - ох уж это романтическое отношение к Первому дому! - горят прямо-таки огнем. Оба запястья лорда лежат на бортике балкона. Почему мне все время кажется, что у него две руки, хотя я отлично знаю, что одна?

Майтимо стоит совсем спокойно - не передергивает плечами, не ежится. Интересно, ему вообще бывает холодно?

Мягко зову его. Оборачивается, не спеша открывает дверь и заходит в комнату, шелестя плащом. Садится на кровать. Уголки губ приподняты, глаза сверкают. Феанорингу нравится север. Как же я не подумала о том, чтобы поехать сюда сразу...

Он нагибается ко мне и указывает на свой ворот.

"Смотри".

На темно-зеленой ткани, среди беспорядочного серебряного узора, который явно повторяет узор на зимнем окне, лежит большая резная снежинка. Очень красивая.

"Жаль, не восьмиконечная..."

"Восьмиконечных не бывает, - на меня разочарованно смотрят сверху вниз, словно на не выучившего урок ребенка. - Снежинка - это гексагональный кристалл льда".

Я не могу удержать улыбки. Гексагональный ты мой мастер...

Майтимо, отлично услышав мои мысли, делает мягкий жест рукой, мол, что поделаешь. От его волос, лица, рук и одежды идет холод. Так вот почему мы так любим мяту.

"Смотри, рассвет".

Эльда оборачивается к окну. Над темно-синими лесами у горизонта, под тучами, разливается тонкая розоватая полосочка. Узкая, но все же. Хорошо, а то я думала, будет метель...

"Разве тебе не хочется метели?"

Вопрос звучит так проникновенно, что невозможно даже мысленно произнести слово "нет" .

"Хочется", - покорно соглашаюсь я.

Он склоняет голову набок.

"Следовательно, ты не намерена весь день просидеть взаперти?"

Мне очень смешно от того, что он не скажет просто: "Тебе пора на улицу!"

Соскакиваю с кровати и принимаюсь стягивать с себя домашнюю кофту. Феаноринг довольно складывает руки на груди, а затем, оперевшись на локоть, ложится на мое место. Прямо в плаще. Холодном. Ну, разумеется, так у меня точно не возникнет желания примоститься обратно...

*

Да, северные земли полностью оправдывают свой статус. Оба озера, боками смыкающиеся у нашей гряды, замерзли. Только на мельничном рукаве из-за разного уровня воды льда нет, и течение быстрое, как в горной реке. Правда, все, что опускается в этот поток - кроме, разве что, уток, - за несколько часов обрастает ажурным ледяным кружевом. Выглядит потрясающе - словно хрусталь. Или бриллианты, нанизанные на древесные корни и ветки.

Майтимо долго стоит на низеньком мельничном мосту и смотрит вниз, на ревущую зеленую воду, которая вырывается у нас из-под ног. Там, где ее движение задерживают опоры, на камнях высятся полутораметровые кристаллы льда. Один из них искривлен так, что холодная вода бьет из-под него фонтаном и намерзает гроздьями округлых ледышек, изогнутыми в форме арки. Ловлю мысль на лету: да, из стекла и в большом масштабе будет очень красиво.

Майтимо улыбается и забирает за кончик уха мешающую рассматривать лед прядь. Ему очень идет север - ледяной белый фон, теплые вещи, меховые воротники...

Феаноринг сокрушенно качает головой и отворачивается, разглядывая широкие ледяные пелеринки вокруг торчащих из воды камней.

"Монисто бы такое сделать", - бормочет нолдо себе в ворот. Да, монисто, и правда, вышло бы отличное. Из горного хрусталя, к примеру.

Кивает. Трогается с места, и, ведя широкой своей перчаткой по перилам моста, сталкивает снег в ледяную темно-зеленую воду. На берегу, на заснеженных ступенях останавливается, разглядывая что-то сухое, явно растительного происхождения. Подхожу ближе.

Это пижма. Мертвая, почерневшая от холода, но какая! Соцветие почти плоское, расходится от основного стебля, словно речная дельта, и так и просится рисунком на бумагу или вышивкой на ткань. Или гравировкой. Или подсвечником...

"Подсвечник - это свежо", - комментирует мои мысли феаноринг. Лицо его делается немного хищным, он протягивает руку и разворачивает растение к себе, чтобы получше его рассмотреть. Потом вздыхает и отпускает обратно. Цветок раскачивается, оставляя в мягком белом снегу бороздку.

Я беспокойно поднимаю голову и кладу руку эльфу на локоть.

"Хуже всего без мастерских".

Я вижу, как под озябшей кожей напрягаются мышцы у него на лице. Как оно каменеет.

"А здесь? Ты же готовил и рисовал здесь, почему не сделать монисто?"

Майтимо бросает на меня печальный взгляд.

"Так, как там, я здесь ничего не сделаю. А хуже, чем там - не хочу".

***

Страшнее всего оказалось сделать первый шаг с крупных прибрежных камней, намертво вмерзших в ледяную корку. Она совсем ровная - никаких торосов, ничего. Просто поле. Белые пятна, черные пятна - с неровными, размытыми от ветра краями. Поле уходит к горизонту, под снежную пелену, под темно-серое небо. Снежинки со всего маху лепят в глаза, становясь четкими только на подлете. Крупные. Покалывают лицо.

Отец, непривычно суровый и осунувшийся в последние недели, первым спрыгивает на лед. В руках у него факел.

"Идем".

Это сказано мне полушепотом, даже не осанвэ. Сквозь шум ветра в ушах я еще с полминуты слышу, как впереди он поддает носками сапог сыпучую, жесткую снежную крупу. Потом спрыгиваю следом и спиной почти сразу чувствую позади осторожного Турондо, который помогает спуститься своей жене.

Ветер очень резкий. По неровно очерченным пятнам голого льда ползут ленты поземки - подбегают к ногам, охватывают щиколотки, колени. Неосторожно захожу на одно из них, и ноги тут же начинают разъезжаться в разные стороны. В темноте мне видно, что поверхность под моими ступнями в нескольких местах пересекают тонкие белые трещины, уже заросшие новым ледком.

"Услышишь треск, ложись на лед", - мысленно советует Инголдо.

Через несколько минут я уже спокойно держу равновесие на скользких участках, которые то и дело попадаются по пути. Тут можно, кажется, передвигаться, как на лыжах. Жаль только, их у нас нет.

"Было бы проще, на лыжах вес тела распределен равномернее".

Опять Инголдо. Турондо, занятый женой, которая то и дело теряет равновесие, и хныкающей дочкой, молчит.

Отец впереди вдруг останавливается и оборачивается к нам. Его факел высоко поднят, почти как знамя в моих руках. Огонь освещает его фигуру сверху вниз, и глаза от этого кажутся провалившимися.

Нолофинвэ коротко оглядывает наши ряды и командует:

"Все разойдитесь в разные стороны, быстро!"

Я отхожу, оборачиваюсь и вижу, как наши спутники рассыпаются вправо и влево по ледяному панцирю. Ну разумеется, такую толпу он не выдержит...

"Следите за огнем! - отец, похоже, сейчас совсем надорвет голос. - Не потеряйтесь в метели!"

Он поворачивается спиной и идет дальше по льду. Ветер рвет флаг из моих рук и гнет древко. Плохо будет, если он сорвется.

Мысленно зову Турондо.

"Кто замыкающий?"

Пауза. Кажется, он спрашивает то же самое у Инголдо. Наконец, слышу:

"Айканаро и Ангамайтэ".

"Будем меняться".

Согласие.

Не знаю, почему это место назвали Вздыбленным Льдом. Пока что пространство вокруг остается совершенно ровным, только иногда на пути попадаются небольшие бугорки. Жаль, звезд сейчас нет. И жаль, что мы не заходили сюда с Нельо - сейчас я знал бы дорогу.

Жмурюсь и встряхиваю головой.

Я думаю, я слышал тебя через море. Вы собирались плыть обратно. А потом мы все увидели зарю. Как Моринготто нашел место вашей высадки? Думать не хочу, что он должен был сделать с вами, чтобы вы подпустили его к кораблям. Да, Майтимо, кое-кто уже поговаривает, что вы могли сжечь их сами. Не думаю, что в этом есть какой-то смысл.

Мы продвигаемся по льду очень быстро. В какой-то момент мне хочется обернуться, чтобы в последний раз посмотреть на берег, но я не позволяю себе сделать этого. Если уходишь - уходи.

Пламя на папином факеле впереди такое яркое, что отпечатывается с обратной стороны моих век, когда я закрываю глаза. Горизонта нет. Неба нет. Есть снег, лед и факел.

"И арфа", - добавляет откуда-то издали Инголдо.

"Она у Макалауре".

"У меня тоже".

"Ты взял арфу??"

Я уже не жалею, что вступил в этот диалог.

"Разумеется, взял".

Похоже, он улыбается. Я не совсем четко чувствую сейчас.

"А как ты собираешься играть на таком ветру и под снегом? Струны обледенеют раньше, чем ты закончишь вступление".

"Ну, ветер не все время будет дуть".

Я, против воли, усмехаюсь в воротник. В этом весь Инголдо с его надеждами на послезавтра.

*

Здесь нет времени. Положим, световых различий в нем мы лишились уже довольно давно. Но с тех пор, как нам пришлось спуститься на лед, пропала и природная разница.

Я не знаю, сколько прошло часов, дней. Я не вижу ни единого разрыва в тучах. И очень тяжелый меч. Мне все время кажется, что в снег с его острия падают капли.

Я не останавливаюсь, хотя силы давно на исходе. Подозреваю, что все остальные до сих пор на ногах только потому, что на ногах мы с отцом.

Какое-то время назад ледяная корка перестала быть ровной. Теперь держаться вместе и не идти при этом толпой еще сложнее: приходится петлять между торосами.

Внезапно папа впереди замирает и поворачивается к нам.

"Привал!"

"Привал!" - повторяют несколько голосов позади его команду. - Останавливаемся!"

"Не собирайтесь группами!" - кричит отец.

"Как ты представляешь это себе? - спрашиваю я осанвэ. - Они замерзнут насмерть за несколько часов поодиночке".

Пауза.

"Самое большое - по двое! Но осторожно! Слушайте лед!"

Он точно сорвет сегодня голос.

"Может, я буду объявлять?"

Отказ.

Опускаюсь на колени на лед и мгновенно начинаю мерзнуть куда сильней обычного. Поверхность подо мной, как обычно, совершенно гладкая, и холод от нее разливается по всему телу. Только сейчас рядом нет ни очага, ни друзей.

"Иди сюда".

Я поднимаюсь и подхожу к отцу. От тоже сидит на льду, на корточках, прислонившись спиной к торосу, и смотрит на меня снизу вверх. Голова и плечи у него все снегу. Почему не надел капюшон?

Он приподнимает край своего плаща.

"Сядь".

Устраиваю древко знамени в щели, на верхушке ледяной глыбы над нами, неподалеку от горящего факела. Подхожу к отцу, сажусь рядом.

"Плотнее. Нет, своим меня тоже запахни".

Под двумя плащами он обнимает меня. Я высвобождаю руку, отряхиваю его голову от снега и накидываю на нее капюшон. На белом полотне перед нами пляшут отблески оранжевого в темноте пламени. Тени наши, склеенные в одну, обозначаются на снегу то здесь, то там.

"Спокойной ночи", - слышится в голове голос Турондо. Я против воли улыбаюсь. Наверняка Инголдо только что то же самое сказал ему. Едва ли моему сдержанному брату могла прийти в голову подобная сентиментальность.

"Спи, - мягко говорит мне отец. - Пока мы совсем не замерзнем".

Я киваю и закрываю глаза.

*

Я не знаю, кому из нас было хуже от этого осанвэ. Я вышла на лед ночью. По черным пятнам между сугробами мела поземка, и противоположного берега нашего озера совсем не было видно.

"Стой! Остановись!"

Майтимо стоял на камнях за моей спиной.

"Не вздумай туда идти!"

Финьо был где-то неподалеку. Я не видела его, но это, разумеется, были его ощущения.

Я шла вперед по замерзшему озеру, как во сне. Факел. Ветер рвет капюшон с головы, и знамя - из рук. Дальше, дальше, быстрее!

"Стой же!"

Феаноринг, наконец, догоняет меня. С таким серьезным лицом я до сих пор видела его только в чужих воспоминаниях. Схватил за плечо, развернул к себе.

"Что ты делаешь?"

Ветер поднимает его заснеженные волосы, как знамя. На брови и ресницы тоже налип снег.

"Слушаю".

"Слушай на берегу! Ланголин!"

В этот момент лорд Финдекано лег на лед, и я легла тоже.

Очень холодно. Холодно и жестко. Снег сыпуче потек сквозь пальцы, поземка ударила в бок.

"Хватит", - проговорил Майтимо. Он наклонился, безо всякого предупреждения поднял меня и поставил на ноги. Финдекано уснул под плащом Нолофинвэ.

"Идем на берег".

Он не приказывал - попросил. Осанвэ рассеялось - а вместо него появился страх. Сколько сантиметров льда подо мной? Воды - почти четыре метра, здесь корабли летом плавают.

Скользкий, черный. Вот трещина.

Я слежу взглядом.

Две. Пересеклись.

Я почувствовала, что Майтимо тоже удерживает себя от воспоминаний. От того, что потом, в Эндорэ, рассказывал ему Финдекано.

Шаг, два, десять. Двадцать. Тридцать шесть. Сорок восемь. Как мы далеко ушли...

Наконец, подходим к камням. Я выбираюсь на твердую землю и, вдыхая вместе с воздухом летящий снег и смаргивая его с ресниц, поворачиваю к огням поселка. Феаноринг идет позади. Он подавлен.

"Пожалуйста, прости меня", - шепчу я на ходу в меховой ворот куртки.

"Не тебе, и не в отношении меня нужно это сейчас говорить".

Ну, разумеется, ты сам недостаточное количество раз повторял это ему.

Финдекано ждет нас на перекрестке, там, где ведущая от причала в гору улица пересекается с узким автомобильным шоссе. Майтимо быстро подходит к нему и молча обхватывает обеими руками.

"Прости".

Он говорит голосом, поэтому я слышу.

Плененный Финьо, у которого едва ноги над землей не болтаются, обнимает его в ответ. Пальцами он отодвигает меховой ворот и, как мне кажется, прижимается лбом к шее Майтимо.

"Я давно все вам простил", - его руки скользят по укутанным теплым плащом плечам и спине, голос такой мягкий, что даже у меня в горле слегка щемит.

Майтимо наклоняет голову к его плечу.

"Ты за все ответил, - говорит Финьо. Феаноринг гораздо выше него, но сейчас кажется долговязым ребенком, которого нолфинг держит на руках. - Перестань. Я тут".

***

"Ты что, сделаешь ему санки?"

Финьо стоит в дверях - румяный и совсем не по-королевски растрепанный.

"Почему нет?"

"Он еще маленький".

Склоняю голову набок.

"Я когда-нибудь делал твоей семье неудачные подарки?"

Дерево под стамеской мягкое, словно масло. Давно не работал с ним, уже забыл, каково это. Пальцы, правда, немного мерзнут - в мастерской холодно. Я люблю, когда в мастерских холодно и много света. Не как у отца - нижний этаж...

Финьо наклоняется и некоторое время молча смотрит, как я вырезаю на перекладине мелкую снежную вязь.

"Это для ножек?"

"Нет. Это для ручек. Гляди".

Отодвигаю в сторону напильник, стружки и недоделанную часть конструкции и извлекаю из-под стола эскиз. Мои санки - это, фактически, стул с высокой спинкой и на полозьях. Сзади они длиннее, чем спереди. Почти, как лыжи.

"Подожди, - нолофинвион заинтересованно рассматривает эскиз, а затем забирает его у меня. - Я еду сзади стоя и отталкиваюсь одной ногой, да?"

"Точно".

Широко улыбается.

"Я бы не додумался до такой конструкции".

"Да брось, - я снова придвигаю к себе деревяшку, прижимаю ее правым запястьем к столешнице и принимаюсь за работу. - Ты просто редко видишь снег".

Финьо протягивает руку и берет вторую стамеску. Крутит ее какое-то время в пальцах, потом почему-то кладет обратно. Поднимаю голову.

"Садись уже. Садись и работай".

Опять улыбка во все лицо. Нолофинвион придвигает ногой табуретку и садится рядом со мной. А опилки мы прямо на колени будем ронять, да? Правильно...

Свет бьет в восточные окна так, что все стеклянное, хрустальное и драгоценное в мастерской светится и играет. Довольно долго мы сидим в полной тишине. Слышен только сухой шелест металла, входящего в древесину, и шорох падающей на пол стружки.

Финьо гнется над своей частью санок, но, кажется, из-под стамески у него появляется совсем не снег. Поворачиваю голову и смотрю.

Ну разумеется. Шиповник. Колючий, облепленный кристаллами льда. Безо всяких пигментов он выглядит красным. Ярко-красным на искрящемся белом фоне. В первый момент, когда я вижу такое великолепие, меня даже зависть берет. Я так не могу. Я положительно не могу так, и никогда не мог.

"Да брось, - нолофинвион улыбается за своими косами, и я отлично это слышу. - Ты просто редко работаешь с деревом".

***

Я лежу на льду, но это вода. Много метров воды.

Небо нависает над нами, как темное стекло. Созвездия тут расположены иначе, но свод от них все равно будто дышит. Звезды мигают и двигаются, отмечая время. Кроме звезд здесь на него не указывает ничто.

Лед сегодня гудит. Не представляю, почему он делает это сейчас: должен же, вроде, от изменений температуры... Но какое тут изменение температуры, во тьме?

Тем не менее, я все время слышу этот звук - глухой, раскатистый, протяжный. Дальше. Ближе. Снова дальше. Я всем телом чувствую, как дергается лед - словно панцирь огромного животного вздрагивает под нами. Ладно бы треск возникающих трещин - его мы все уже, хотя бы, узнаем. Но это...

Опять. Даже отец не может сказать, отчего появился этот гул. Какой-то общий процесс, видимо.

В лагере все взволнованы. Спим по очереди - в каждой группе, в каждой паре остается бодрствующий, который следит за трещинами и слушает. В принципе, это удобно, только вот лежать друг к другу спиной холоднее.

Турондо молчит. Мне кажется, что лицо у него промерзло изнутри. Когда отец командует подъем с привала, он не поднимается - остается на месте, и если не подойти и не попросить его встать, кажется, так и будет сидеть, пока совсем не застынет. Инголдо все время держится от него неподалеку, и я тоже, но брат молчит. И я не знаю, что делать.

Внезапно ледяной гул раздается совсем близко. Он такой громкий, что, кажется, отдается в горле и внутри грудной клетки. Папа вздрагивает и, видимо, тоже открывает глаза.

"Под нами".

Одним движением он отстраняется от меня, и оба мы переворачиваемся на живот, распластываясь по льду. Я пристально оглядываю ледяную корку вокруг, но не вижу ни единого намека на трещину.

Эленвэ погибла потому, что вскочила и побежала от открытой воды.

Я жмурюсь.

"Падай! Падай!!"

У нее все крошилось и ехало под ногами. Как глазурь на пироге, и из-под этой глазури всплывала, черная вот тьме, ледяная жижа.

Турондо бросился в снег и пополз к ним с Итариллэ.

"Падай на лед!!"

Она рухнула вниз одним движением, но, кажется, не из-за того, что сама захотела. Левой рукой вцепилась в зазубренный край льдины, правой держала дочь. Обе не кричали совсем почему-то. Только глазами. И мысленно.

"Финдекано!"

Отец трясет меня за плечо.

Трещин нет. Но лучше, наверное, уйти с этого места. Поднимаюсь и все еще осторожно отхожу.

Инголдо и Турондо лежат неподалеку от нас, спинами друг к другу, укутавшись плащами вдвоем. Огромный, накренившийся, покрытый снегом торос нависает над ними, словно покосившаяся стена. В темноте кажется, они - одна фигура, а не две.

Подхожу ближе. Лица брата мне не видно, и, похоже, он спит, как и его дочь. А вот у Инголдо глаза распахнуты. Даже в темноте они выглядят совершенно прозрачными.

Арафинвион бросает на меня быстрый взгляд. Щекой он лежит на капюшоне и на собственных, рассыпавшихся по темной ткани, волосах. Лицо очень бледное. Впрочем, у нас у всех тут бледные лица.

"Ну что?" - спрашиваю я мысленно и сажусь на снег неподалеку, подогнув под себя сложенный вдвое плащ.

Прикрывает веки. Все понятно.

"Надо потерпеть", - говорит он.

Я опускаю голову. Я понимаю, что только это мой брат сейчас и может делать.

"Финдекано".

Светло-серые глаза смотрят на меня, в самые мои зрачки.

"Тебя, Отважный, это тоже касается. Потерпи".

Я невольно начинаю улыбаться. Инголдо дня не может прожить без того, чтобы не поутешать кого-нибудь.

"Отважный боится льда. - Я медлю. - И смерти".

Инголдо легонько щурится нижними веками. От холода он сейчас может разговаривать только осанвэ и шепотом.

"Отважный, Финдекано - это не тот, кто не боится. А тот, кто боится, но идет".

*

Ледяной Митрим ножом входит в теплое человеческое тело. Пронзает соснами, хватает за руки морозом.

Я ругаюсь. Я роняю сигарету.

Мне кажется, слезы сейчас замерзнут прямо на поверхности моих глаз, коверкая внешнее зрение. Оставляя внутреннее четким.

Я могу закрыть глаза, но ты будешь. Левой ладонью я чувствую тупую косточку в твоем правом запястье.

Вот сюда ты пришел. Вот в такую же ночь.

Звезд на небе нет. Ни звезд, ни луны, ни костров - ничего. Тучи разрезаны на западе до крови - так же, как тогда.

Лагеря нет. Снег и камни уходят вниз, переломленные в темноте вертикальными стволами деревьев.

Смерть.

Я иду на ощупь твоими чувствами, и они ужасны. Ноет рука. Бешено бьется пульс. Зубы сжаты, челюсти свело.

"Финдекано умер".

Ты клонишься в снег. Я цепляюсь пальцами за бортик балкона.

Вскоре, перечитывая комментарии, я различаю слово неточно: "Когда живу такие тексты".

Все правильно.

Ты кладешь левую руку мне на плечо. Тяжелая.

Все верно.

Живу - вижу. Переставляй буквы.

***

Снег все падает и падает, налипая на стекло гостевой спальни. На время приезда Турко она превратилась в уютный, жарко натопленный кабинет. Никогда не подозревал таких возможностей за этой частью крепости.

Я сижу и грею чашку с чаем в ладони. Чай с корицей - замечательная вещь. Морьо был абсолютно прав.

Турко клонится над письменным столом, который перетащил сюда вчера вечером из моей библиотеки, и ничего вокруг не замечает. Мне нравится, когда мои братья такие - разутые и без мечей. Зато с пером. Или с мастерками.

"И долго еще ты будешь ласкать меня взглядами?"

Я сминаю подвернувшийся под руку клочок пергамента и швыряю в него.

"Что ты там пишешь?"

Турко бросает на меня загадочный взгляд через плечо. Рисунок его лица на белом оконном фоне кажется еще резче обычного, пряди падают на лицо острыми темными полукружьями. Зачем же он так коротко их остриг...

"Остриг и остриг. Тебе-то что, рыжий?" - он спрашивает грубовато, но злости за вопросом нет. Я пожимаю плечами.

"Так не делают".

"Кто не делает? Синдар? Или твой любимчик из Барад Эйтэль?"

"Уймись, - я смеюсь. - Никто не делает".

"Папа однажды остриг".

"Папе подпалило волосы в кузне, - я сажусь на кровати. - А ты тогда был маленьким, я тебе еще нос платком вытирал".

Меня награждают еще одним взглядом через плечо, хлестким, словно удар плетки. Турко злится. И, откровенно говоря, я люблю его злить. В детстве он вот, к примеру, ногами топал. А в самых отчаянных случаях даже катался по земле...

"Я в тебя сейчас чернильницу брошу".

"Валяй!" - я снова ложусь на постель и закидываю ноги в сапогах на деревянную спинку кровати. Сапоги, конечно, надо бы снять...

Брат поворачивается ко мне, поднимает чернильницу двумя пальцами и выразительно покачивает ею в воздухе.

"По законам природы, - я приподнимаюсь, чтобы подтянуть поближе подушку, и ложусь обратно, - большая часть чернил при броске украсит твою великолепную рубашку. До меня долетят лишь жалкие капли..."

Турко с сомнением смотрит на чернильницу, потом коротко вздыхает и ставит ее на место.

"Тогда придется метнуть тебе в горло перо", - заключает он.

Этот, хоть и в шутку, но может. Я улыбаюсь, встаю с кровати и подхожу к столу.

"Сначала покажи, что написал".

"Нарисовал, - теперь брату приходится высоко поднять голову, чтобы посмотреть на меня. - Да наклонись ты, осадная башня, не разглядишь ничего".

Я привычным жестом дергаю его за кончик уха. Уши холодные. Надо бы огонь сделать поярче.

На белом листе бумаги красуется кисть красной смородины. Нарисована красками и, кажется, обычными писчими чернилами. Ягоды на вид сочные и слегка просвечивают на солнце - как им и положено в спелом виде. У меня даже во рту делается кисло от этого рисунка.

"М-м, - я должен поддержать игру, - для рук, привычных к мечу и тетиве весьма недурно".

"Брось, тебе же нравится!"

Брат по-прежнему смотрит на меня снизу вверх, хотя подбородок задрал - выше некуда. Выражение на его лице - одновременно гордое и слегка заискивающее. Ладно, ладно.

Выпрямляюсь.

"Ты великолепен. Серьезно".

Брат немедленно начинает улыбаться во весь рот, всеми своими белоснежными зубами.

"Ты так не умел никогда".

"Не умел", - сокрушенно соглашаюсь я. Со мной все шестеро - чистые дети, ну честное слово...

Протягивает мне листок.

"Дарю. Можешь повесить над кроватью".

Ягоды выглядят почти прозрачными. А что если на стекле нарисовать?

"Турко, - я смотрю на него уже совершенно серьезно, - витраж сможешь сделать такой?"

Брат хитро щурится.

"Нет. Игру теней передать будет трудно".

Я очень хочу окно с красной смородиной. Кажется, придется идти на крайние меры...

"Пожалуйста".

"Ну, - он лениво выпрямляется, - возможно".

Я хватаю стул за спинку и одним движением стряхиваю брата с него.

"Идем в мастерскую. У меня отличное алое стекло".

*

"Вот, собственно, и все".

Мы сидим в купе фирменного поезда, который мягко плывет по заснеженным рельсам из города Лахти в город Москву. Кажется, верхняя полка тут - единственное место, где мой гость помещается с его ростом. Разумеется, сидя. И подвернув ноги по-турецки под себя.

"Ты не хочешь обратно?"

Поднимаю глаза от экрана ноутбука.

"Ужасно не хочу".

"Ты не любишь свой город?"

"Нет".

"Почему?"

Кажется, он искренне удивлен.

"Там тяжело, и лица у людей нервные".

"Тогда отчего ты не останешься тут, на севере?"

"Майтимо, я не могу. Людям нельзя так просто переселяться из одной страны в другую. Потому что есть бедные земли и богатые земли. Чтобы народы с бедных земель не заполонили богатые, существуют границы и правила".

На меня смотрят скептически.

"Не лучше ли уровнять все народы?"

"Это невозможно. Одни никогда не станут, как другие. Будут ломать, что построено, пачкать, где чисто, воровать то, что оставили без присмотра, привыкнув к тому, что никто не берет".

"Дети Эру..." - шепчет Майтимо еле слышно. Или мне только кажется, что шепчет. Кажется, я уже не отличаю осанвэ от прямой речи.

Феаноринг опускает глаза. Сейчас, в этой позе, он похож на рыжеволосого гуру, надумавшего помедитировать на верхней полке купе.

"Ты любил каждый город, в котором жил?"

Он моргает. Похоже, я оторвала своего лорда от размышлений о судьбах мира.

"Да, - Майтимо поджимает нижнюю губу, в задумчивости прикусывая ее, - но Химринг больше других".

*

Больше всего Химринг был похож на белого горностая, который напряженно следит за кем-то невдалеке. Сейчас метнется вперед и схватит губительно за холку...

На длинном шесте, над главной башней, венчавшей голову горностая, вился огромный флаг с гербом. В ясные дни он, вышитый золотом и шелком, сверкал на солнце, оставляя под веками яркие отпечатки.

Темная арка ворот и подвесной мост на толстых цепях отмечали кончик горностаева хвоста. По краям каменной дороги, которая вела к их створу, росли кусты шиповника. Посаженные на расстоянии друг от друга, дать укрытия лазутчикам они не могли - зато зимой радовали глаз крупными, с хороший каштан, густо-красными ягодами. В мороз ягоды покрывались толстой, растрескавшейся корочкой инея, и становились похожи на ювелирные украшения. Однажды я не удержался и сделал шиповниковую брошь: красный коралл, темная бронза, бриллиантовая крошка. Колючие стебли с прозрачными спиралями льда между шипов. Алый цвет сквозь угловатые лепестки застывших кристаллов. Труднее всего оказалось усадить эти лепестки на готовые ягоды и стебли под правильным углом. Отчаявшись высидеть всю эту красоту в мастерской, я ходил на дорогу и рисовал, рисовал... Мне казалось, так я пойму гармонию расположения ледяных лепестков. А потом приехал Курво, и ко второму рассвету шиповник на броши было не отличить от настоящего, с куста.

Я улыбаюсь, когда вспоминаю это.

Двор в крепости я с самого начала хотел сделать мощеным, и спроектировал его так, чтобы звук шагов входящих в въезжающих туда отдавался от внутренних стен и был слышен хорошо, где бы я ни находился: в мастерской, общих залах или в обсерватории на верхнем ярусе башни.

В башне были "мирные комнаты", где я жил почти все время - но мастерскую решено было поместить под прикрытием основной стены, на уровне шестого этажа - с тем расчетом, чтобы дневное солнце простреливало большую часть помещения насквозь. Окна я сделал трехслойными: первая рама - простая, стеклянная, вторая - витраж, и третья - мощные, дубовые, окованные ставни, беленые снаружи под цвет стен. Когда я не работал в мастерской или уезжал из крепости надолго, их всегда держали закрытыми.

Потолки я сделал очень высокими. Приехавший в Химринг вскоре после окончания строительства Морьо, едва переступив порог, ехидно заметил, что у меня тирионский гигантизм. Я тогда только усмехнулся, потому что гигантизм тут, и правда, присутствовал, вот только не тирионский, а эндорский. На этой земле было куда больше места, чем Валиноре. Во много тысяч раз больше.

В первые несколько десятков лет на севере я все не мог нарадоваться этому. Для крепости я подыскал невысокую, отдельно стоящую гору в кольце других гор. Место было выбрано еще и с тем расчетом, чтобы, преодолев это кольцо, всадник попадал на открытую равнину - плоскую, словно доска.

В горах каждый пригодный для этого клочок земли оказался покрыт лесом - вперемешку, сосновым, еловым и березовым. Основание земли повсюду было гранитным, только сверху - небольшой плодородный слой. Впрочем, даже он был густо украшен валунами, крупными, с небольшой домик, и маленькими - с оленью голову.

Камни я особенно любил. Летом они зарастали глубоким, суховатым мхом, зимой - толстым, словно матрас, слоем снега. И в том, и в другом случае можно было залезть на верхушку большого валуна и лечь на спину, смакуя лесные запахи. Зимой они были холодны и водянисты, летом - зелены. Абсолютно зелены, темны, и до черноты гулки. Лежа на своем камне, я был как бы в лесной комнате, пропитанной влажностью и сосновой смолой. Древесные кроны колыхались надо мной в вышине, и небо скупо просачивалось сквозь них - белое, матовое и гладкое, словно яичная скорлупка.

Лес всегда настраивал меня на весьма сентиментальный лад, так что специально я водил туда только Финдекано и Макалауре. Макалауре от большого чувства сочинил балладу о северном ветре, Финдекано - проникся без слов, долго лежал на разных камнях, но вскоре по неосторожности прилип косами к поваленному сосновому стволу, и вдохновенное молчание закончилась.

Впрочем, дикие леса и пустоши теперь были далеко не везде. Совсем неподалеку от Химринга, вместе с другими летними садами, я разбил большой сад с красной смородиной. Почему-то мне не случалось видеть такие ягоды в Валиноре, а жаль.

Я отлично помню, как впервые дал их попробовать Морьо. Тот скривился ужасно, потом бросил на меня один из своих самых проникновенных взглядов и проговорил: "Красные, кислые... Ты так скучаешь по мне, бедняжка!" А вот Курво, тогда уже привыкший к своему небольшому, но весьма удобному городу на юге, увидев смородину, мрачно посоветовал расширить крепостную стену и перенести сады внутрь. "Но цитадель защитить проще, чем город", - сказал я ему. При нападении повседневность в любом случае нарушается, и нужен не сад, а долгоиграющие припасы. Так что смородина так и осталась за крепостными стенами. Я не Инголдо, и надежных пещер у меня нет. Да я и не согласился бы никогда жить в пещерах.

*

"Странно, что у вас на севере пекут такой же хлеб".

Мы опять в Москве. Стоя у окна, Майтимо задумчиво разминает в пальцах кусочек плоского и черствого, словно подошва, ржаного хлеба из Финляндии. Хлеб круглый, и в середине у него дырка - чтобы испечь, а потом под потолком на шесте про запас подвешивать.

"Такой же, как где?"

На меня бросают многозначительный взгляд.

"Как в Химринге".

*

Сначала мы пекли простой. После того, как в окрестностях горы, которую я выбрал для крепости, был разбит постоянный лагерь, выяснилось, что пшеница на местной земле растет неважно. Просто из рук вон. Зато рожь приживается замечательно.

По правде говоря, мне хлеб, который из нее получался, всегда нравился больше, чем пшеничный. Он, разумеется, был грубым и жестким, но зато мог дольше сохраниться при осаде и придавал больше сил.

Пересмотр нашей пекарской традиции начался в тот вечер, когда я зашел в кухонный шатер поглядеть, каких приправ просить у Морьо, внезапно собравшегося прислать их мне. В шатре было пусто. Нисси, занимавшиеся обычно готовкой, в этот час давно спали в свои постелях. Я порыскал по полкам, заглянул в несколько коробок и мешков. Укроп, ромашка, сахар, соль и перец разных сортов обнаружились в достатке, а вот базилика и душицы нашлось всего по несколько жалких пучков. От других же трав не осталось и следа - а, главное, почти перевелась моя любимая мята.

Расположение шкафов, ввиду недавнего проживания в лагере, я тогда знал неточно. Потому, уверенной рукой распахнув один из них и запустив туда пятерню, не подумал, что именно может оказаться внутри.

На меня обрушился хлеб. Крупные, плоские ржаные лепешки были завернуты в льняные полотенца, и от соприкосновения с с грязным полом некоторые из них это, конечно, спасло. Но запасы так или иначе оказались в беспорядке и на земле, и это было неприятно.

Я собрал рассыпанное, сложил ровной стопкой обратно, закрыл дверцу. Произведенный мною хаос все не шел из головы.

Сквозь неплотно задернутый полог уже пробивались робкие белые полосы света, свидетельствовавшие о том, что из-за зубчатой лесной кромки на небо выкатился Итиль. Я зажег свечи. Подтянул к себе короб с ржаной мукой, аккуратно отсыпанной сюда, для удобства готовки, из большого мешка.

Мука была прохладной наощупь - сероватая, грубая. Я задержал пальцы в коробе - таким приятным было прикосновение к ней. Триста тысяч лет не готовил. Последний раз - еще в Форменос...

Я зачерпнул полную горсть и высыпал ее в большую глиняную миску. Потом достал сахар и соль, крупную, словно кусочки льда. Растолок в тяжелой медной ступке. Высыпал в муку. Длинной ложкой тщательно перемешал сухие компоненты. Мука была свежей и пахла вкусно. Хорошая мука.

Начатая и годная в готовку крынка молока в погребе обнаружилась почему-то на самой верхней полке. Интересно, кто умудрился поставить ее на такую высоту? Ведь сюда ни одна нисси самостоятельно не дотянется.

Молоко с журчанием вылилось в миску с мукой.

Да, дрожжи.

Я наугад открыл первый попавшийся шкаф и тут же обнаружил на нижней полке белую мисочку с закваской. Добавил столовую ложку. Мало, но для плоского хлеба хватит. Хорошенько перемешал, накрыл полотенцем и поставил к печи.

Пока тесто подходило, я поставил на огонь чайник, вскипятил воды и заварил себе в глиняной чашке оставшуюся в мешочке мяту. Сухие листочки в кипятке расправились и вкруговую поплыли вдоль рыжих краев. Прозрачная, дымящаяся жидкость постепенно стала зеленоватой, даже на фоне глиняного донца я это видел. Очень приятно было сидеть вот так на темной кухне, на низенькой деревянной табуретке-лесенке, и держать в руке чашку. Отпивать из нее мятный отвар маленькими глотками.

Не знаю, сколько времени я так просидел. Из задумчивости вывела полоска лунного света, подобравшаяся к носкам моих сапог. Я залпом допил остаток чая, поднялся с места и пошел проведать тесто.

В самый раз.

Я посыпал деревянный стол мукой, в нее же окунул ладонь и достал из миски липкий комок.

Интересно, ржаное нужно бить об столешницу, чтобы хлеб сделался мягче? Пшеничное нужно...

Я взвесил тесто в ладони, а потом все-таки обрушил его на стол. Подпрыгнули миски, в шкафах жалобно звякнули чашки и кувшины. Кажется, надо слабее...

Еще десять ударов - и все было готово. Я снова посыпал столешницу мукой и, едва нажимая, раскатал тестяной ком в небольшую, круглую лепешку. Потом взял узкую чашку и продавил посередине аккуратную дыру. Сдвинул лепешку на широкую пекарскую лопатку и поставил в печь.

Мяты больше не было, за пологом шатра стало совсем темно, и я просто уселся возле печи и замер, глядя в огонь. Через какое-то время из-за заслонки поплыл вкусный хлебный запах, сначала сырой, потом все суше и гуще. Лунный луч прополз по полу еще на пару ладоней вправо. С места у печки он напоминал стрелку часов.

Когда запах достиг нужной густоты, я поднялся с места и открыл заслонку. Отлично! Даже края отверстия остались ровными.

Все той же пекарской лопаткой я вытащил горячий, коричневый, аппетитно растрескавшийся поверху хлеб, уложил его на стол и накрыл полотенцем. Теперь предстояло самое интересное.

Я пошел в дровяной сарай и отыскал там небольшой шест, который раньше, вероятно, служил ручкой крупного ухвата. По соседству обнаружилась деревянная ручка для мебельной дверцы, оставшаяся после обустройства кухонного шатра. Шест я укоротил и аккуратно приспособил к ручке. По длине вся конструкция получилась чуть уже посудного шкафа.

Хлеб на кухне, тем временем, как раз должен был остыть. Я взял два гвоздя, маленький молоток и пошел обратно. Приколотил ручку на внутреннюю стенку, взял со стола теплый хлеб, надел его на шест - дырка от чашки оказалась как раз такой ширины, чтобы краями он ничего не касался. Потом закрыл шкаф, задул свечу и вышел из шатра, аккуратно завесив за собою вход.

*

"С тех пор хлеб в Химринге пекли только так".

Я говорю это лукаво. Мы сидим в кофейне, спрятавшись от промозглого холода и просвеченной фонарным светом темноты снаружи. Сегодня четверг, а это значит, завтра можно делать витражами и заниматься спортом, а не торчать у компьютера и не висеть на телефоне. После сдачи номера я зла, но, в общем, уже довольна жизнью.

Майтимо приподнимает бровь.

"Ты на удивление проницательна".

"От Морьо набрался", - думаю я и опускаю глаза в чашку с кофе, чтобы феаноринг не увидел улыбку.

*

Надо сказать, Морьо в маленькой городской квартире - это, фактически, тайфун. Интеллектуальный такой, избирательного действия - но совершенно неуправляемый. К примеру, вчерашний вечер мы завершили со следующей рокировкой: я - с ноутбуком и раскалывающейся головой, Майтимо, ухмыляющийся в кулак, и Морьо, сидящий в дальнем углу кухни. На плите.

Честно сказать, я теряюсь в догадках относительно того, почему этому феанорингу приспичило усесться не на диван, не на стул, не на пол и даже не на кухонный стол - а на электрическую плиту. Хорошо, хоть выключена была...

Он сидит, поставив одну босую пятку на конфорку и вальяжно откинувшись назад. Ворот рубашки, на этот раз ярко-красной, небрежно развязан на груди. Волосы распущены и забраны за уши - но волосы у Морьо непослушные, так что часть прядей пакостливо падает на лоб и глаза и закрывает обзор местности. Правда, феанорингу это, кажется, ничуть не мешает.

Прищурившись из темноты, он внезапно начинает мысленно подтягивать, подтаскивать меня к себе, - как гончая собака подтаскивает полуживую от объема впечатлений добычу. "Странно, зачем? - успеваю беспомощно подумать я. - Я давно не сопротивляюсь никаким возникающим в голове картинкам..."

*

Его длинные, точеные пальцы трогают ярко-красную кисть смородины. Она просвечивает красным сквозь шкурку - как и полагается спелым ягодам. Внутри мутно проступают косточки.

Майтимо не собирает их, только трогает, поворачивая кисть под каким-то одному ему понятным углом к свету. Укладывает на резной лист. Отпускает. Слышу шуршание грифеля по бумаге.

"И далась тебе эта смородина", - я срываю соседнюю с рисуемой кисть и отправляю в рот. Кисло. Черенок летит куда-то вглубь куста.

"Морьо, - брат не поднимает голову от рисунка, но голос лукавый. - Зачем ты их ешь, если так не любишь? Все ветки ободрал".

"Характер воспитую".

"А то у тебя мало - характера!" - брат уже откровенно смеется. От уголков глаз к вискам по загорелой коже ложатся морщинки.

"Разве плохо?"

Я откидываюсь на траву и блаженно вытягиваю ноги. Заводить спор сейчас нет никакой охоты.

Некоторое время слышен только шелест грифеля и шуршание ветра в резных листьях. В небе над моей головой плавают два сокола, высматривающие в траве полевок.

"Поедем на охоту?"

"Завтра?" - не прекращая штриховать что-то карминовым карандашом, уточняет брат.

"Чем скорей, тем лучше".

***

"Финдекано! Проснись! Просыпайся!"

Меня трясут за плечо так, что раскачивается лежанка. Толчки доходят до сознания очень медленно. По темно-красному тряпичному пологу перед глазами идут волны.

Поворачиваю голову. Курво. Глаза у него бешеные, и лицо осунулось.

Как подброшенный, сажусь на кровати.

"Что с ним?"

"Тебя не добудишься. Идем", - едва разжимая губы, произносит феанарион и поднимается. Я выбираюсь из постели и спешу за ним, толком не успевая влезть в сапоги.

В последнее время я сплю одетым. Если сплю.

Мы торопливо идем и темному лагерю. Стены палаток колышет ветер. Во мраке, освещенные редкими сполохами костров, они кажутся боками гигантских животных, уснувших на земле.

Тугая толстая коса хлопает Курво по худым лопаткам под тонкой коричневой рубашкой. Он шагает широко, впереди меня, освещая дорогу поскрипывающим от движения фонарем. Вдалеке шумят сосны, небо подвижное, и в разрывах туч плавают бледные звезды.

"Что с ним?" - я повторяю вопрос осанвэ.

Курво не отвечает.

Вот и шатер. Феанарион резко отдергивает зеленый полог, заходит сам и придерживает его для меня.

Света здесь почти нет - на столике у кровати горит всего несколько свечей. Майтимо лежит, отвернувшись к стенке, и лица я совсем не могу разглядеть. Руки и тело расслаблены.

Я подхожу ближе и наклоняюсь к нему. В раскрытом вороте рубашки еле заметно поднимаются на вдохах обтянутые кожей ключицы.

"Майтимо".

Какое-то время он не отвечает и не поворачивается. Потом я слышу:

"У него кровь текла из-под ресниц..."

Бредит.

Я сажусь на край кровати, одной рукой обнимаю его за правое плечо, другой поворачиваю лицом к себе. Щурится. Глаза блестящие, не то от слез, не то от лихорадки, по лбу разбросаны прилипшие, неровно обкромсанные пряди. Я отодвигаю эти пряди кончиками пальцев, но от прикосновений он сжимается, как будто я делаю больно.

"Я убил Амбаруссат", - сообщает он и плотно закрывает глаза.

О, Манвэ...

"С Амбаруссат все хорошо. Они спят в своих постелях".

Как будто не слышит. Голос, даже сквозь шелестящую пленку шепота, делается надтреснутым

"И Финдекано..."

В щелях между веками снова появляется этот блеск поверх болезненной черноты зрачка. Я наклоняюсь, обнимаю и поднимаю его. Внутри все екает - такой легкий. Глажу по спине и по волосам обеими руками.

"Финдекано здесь. Я с тобой".

Он не двигается, я только чувствую, как кожу на шее задевают его ресницы.

"Его тоже убил я".

Уже почти его не слышу. Отстраняюсь, поддерживая под спину одной рукой, а другой охватывая затылок. Волосы пушатся под пальцами.

"Смотри на меня. Майтимо".

Большим пальцем я провожу по его худой щеке.

"Пожалуйста. Посмотри на меня".

Нехотя поднимает взгляд - мертвый, ничего не различающий перед собой.

"Ты меня видишь?"

Пауза. Кивок.

"Ты, - воздух застревает у меня в горле, - знаешь, кто я такой?"

Он шарит взглядом по моему лицу, рассеянно и бесцельно. Потом с видимым трудом поднимает правую руку, желая прикоснуться. Смотрит на нее. Опускает обратно.

Я сжимаю челюсти.

Поднимает левую. Трогает мою косу, лежащую поверх рубашки. Пальцы задерживаются на кончике, а потом он снова поднимает на меня глаза. На этот раз выражение в них явно осмысленное. И испуганное отчего-то.

Майтимо разлепляет губы, но только выдыхает сквозь них, не решается сказать. Я жду, осторожно удерживая его под спину и предплечья.

"Финьо".

Наконец-то.

Я киваю, кажется, только одними веками. Внутри все дрожит, дышать становится как-то совсем невозможно.

"Видишь, я жив. Я тут".

Майтимо дышит прерывисто, отводит взгляд и какое-то время смотрит в сторону. Я не могу понять, слышал он меня или нет. Зову его осанвэ по имени, охватываю всего. Не закрывается, но внутри как будто выжжено все.

Мне приходится ссутулится, чтобы заглянуть ему в лицо.

"Я жив", - повторяю я мысленно и голосом, чтобы он точно понял.

"Но я помню".

"Это ложь, - держу его взгляд, не отпускаю. - Колдовство".

Я говорю это максимально веско. Кажется, слишком веско.

"Колдовство-о?"

Он цедит слово сквозь зубы. Я пытаюсь его обнять, но он вдруг начинает отпихивать меня обеими руками.

Ничего, ничего.

Осторожно держу его за плечи, не позволяя слишком сильно давить на больную руку. Майтимо на секунду перестает сопротивляться, но едва я ослабляю хватку, его левая ладонь, здоровая, змеей соскальзывает под одеяло. Мгновение спустя мир опрокидывается.

Что..

Мы оба на полу. Я придавлен его телом. И у горла..

Нет.

Я скашиваю глаза, не вижу, но ощущения не обманешь.

У горла кинжал. Так впивается, что трудно вдохнуть. Лицо кузена нависает надо мной, абсолютно безумное. Глаза в глаза.

"Майтимо, что ты де..."

"Финдекано убит! - лезвие вжимается сильнее, и я чувствую, как за шиворот начинают ползти густые горячие капли. - Финдекано умер от моих рук!"

Лицо надо мной перекашивается. Мучительно дергается угол рта. Мне хочется выть, но не от боли.

Полминуты. Целая.

Смотрит. Щурится.

"Майтимо!"

Я мог бы с легкостью сбросить его с себя сейчас. Но он же должен понять. Сам!

Еще минута.

Руку с кинжалом, да что там, его всего начинает колотить крупной дрожью.

Я прикончу того, кто сделал это с тобой. Я разорву его своими собственными руками!

Вокруг все делается мутным.

"Ты меня. Не убивал. Но можешь убить. Сейчас".

Не знаю, насколько убедительно звучат эти слова. Если станет совсем плохо, я, в конце концов...

Не успеваю даже мысленно окончить реплику. Майтимо вдруг резко отодвигается и одним движением отшвыривает кинжал куда-то в дальний угол шатра. Рывком пытается подняться, но, неловко оперевшись на правую руку, как подстреленный, падает обратно на меня.

Обхватываю его обеими руками, прижимая к себе. Он вырывается, но я не пущу. Волосы лезут в рот. Уже не разбираю, чьи.

"Тише, тише".

Ребрами я чувствую, как колотится в его тощей грудной клетке сердце.

"Все, мой родной. Все".

Замирает. Я глажу его по спине.

Он же в одной длинной рубашке, а тут холодно...

Очень осторожно, чтобы не повредить резким движением его растянутому боку, я поворачиваюсь и опираюсь на локоть, не отнимая его от себя. Не могу понять, он в сознании или нет.

Пропускаю руку под коленями, поднимаюсь. Тело у меня будто тряпками набито. Не слушается.

Честно говоря, я уже не совсем понимаю, где мое тело, а где - его.

Три шага через шатер длятся целую вечность. Теперь брат кажется таким тяжелым, что, наклонившись, я чуть не падаю на матрас вместе с ним.

Нет, без сознания точно.

Высвобождаю руку из-под его коленей, нашариваю одеяло и укрываю его. Под самый подбородок.

Похоже, я уже должен отдавать себе мысленные команды. Правую руку и бок терзает нудно, размеренными толчками. Очень хочется лечь.

Я опираюсь локтями на подушку. Глаза у Майтимо плотно закрыты. Ни один мускул на лице не двигается.

Голову так и тянет вниз, к подушке, к его груди. Для верности зову еще раз осанвэ. Нет.

Боль постепенно становится спокойнее, отходя на второй план. Едва ли он гасит ее намеренно сейчас.

Я все-таки опускаю голову, прижимаясь лбом к шее Майтимо. Тело наливается чугунной тяжестью, отказываясь подчиняться. Обнимаю ладонями за плечи.

Все хорошо, мой родной. Все прошло.

***

Я ослеп?

Кажется, сижу, прижавшись правым боком к сырой каменной стенке.

Щели между блоками мокрые. Все мое тело - мокрое и холодное. От одежды осталось одно тряпье.

Подтягиваю колени ближе к груди, так теплей. Левую ногу сгибать больно. Похоже, вчера они все-таки выбили мне колено.

Новая камера очень большая. Шорохи от моих движений расплываются в пространстве вокруг влажно и гулко. Правда, волей хозяина замка, тут совсем ничего не видно. Ну да это давно не имеет значения.

Внутри поднимается злость, но я давлю ее, не позволяя раскрыться. Сейчас это - пустое. Нет смысла тратить силы. Ты хочешь, чтобы я умер - так я буду жить.

Я устраиваюсь поудобнее и уже собираюсь снова закрыть глаза, как вдруг из темноты впереди, вдоль по скользкой стене, до меня долетает еще один шорох. Чужой. А вслед за ним - шелест и звяканье цепи, ползущей по полу.

Я мгновенно распрямляюсь и весь подаюсь вперед.

"Кто? Кто ты?!"

Молчит.

"Не бойся! Я тоже прикован!"

Уже хочу ползти к нему, сколько позволит цепь, но внезапно на уровне своего лица, саженях в двух, вижу две белесые точки. Широко расставленные.

О, нет.

Морщусь и отодвигаюсь вдоль по стене, сколько могу.

Это животное.

Пару секунд точки остаются неподвижными, потом подаются в сторону, и я опять слышу шелест стальных звеньев по влажной каменной кладке.

Может, можно еще подальше?

Делаю еще одно движение назад, но цепь натягивается и повисает в воздухе. Моя вытянутая правая нога вместе с ней остается впереди, во тьме. Восхитительно...

Движения на том конце камеры становятся отчетливее. Похоже, меня учуяли. Еще секунду спустя, точки начинают приближаться.

Я снова подаюсь вперед, чтобы собраться в комок. Полтора метра сейчас вряд ли что-то решают, а вот оставлять этой твари свою зафиксированную железным браслетом конечность мне как-то совсем не хочется.

Ну вот, от животного уже пахнет. И как...

Хочется зажать нос. Гниль, шесть, плесень... Еще какая-то тошнотворная дрянь... Интересно, оно большое?

Да, кажется, большое. По мере приближения, расстояние между точками растет, и я понимаю, что голова, на которой они расположены, размером с лошадиную. Если не крупнее.

Странно, почему не бросается...

Едва я успеваю это подумать, как из темноты впереди слышится лязг натянувшейся цепи. Точки уже совсем рядом, но мордой до меня пока не достают. Я уже вижу по-собачьи круглые, расширенные зрачки.

Внезапно животное, не в силах до меня дотянуться, начинает скулить. Жалобно, вымученно, плотоядно. Потом скуление переходит в хрип, и я вздрагиваю, потому что до моего колена дотягивается язык. Широкий, горячий, шершавый язык.

По каменному полу впереди скребут когтистые задние ноги, которым оно сейчас отталкивается от пола. Я отчаянно шарю ладонями по полу вокруг, но, конечно, никаких старых штырей здесь нет.

Оно опять скулит. Отчаянно и бессильно.

В темноте я слышу рывок. Зубы клацают в каком-то миллиметре от голени.

Отодвинуться я уже все равно не могу, поэтому сижу смирно.

Звон цепи. Зверь тянется ко мне, но длина наших поводков точно рассчитана.

Воткнуть бы ему что-нибудь в глаз...

Еще рывок. Кожу обдает горячим дыханием. Вонь такая, что к горлу подкатывает ком, и я жмурюсь. Впрочем, тело сейчас все равно свободно от каких бы то ни было намеков на воду и пищу. Думаю, я и сам так же голоден, как это животное. Вот только желание сожрать сокамерника в нашем случае невзаимно.

Зверь, тем временем, вздыхает с совершенно осмысленной, безнадежной интонацией и опускается на пол. Тяжелый... Очень большой. И ноги длинные.

Будет лежать, пока не сделаю движения вперед. Тогда бросится.

На всякий случай я проверяю, не могу ли отодвинуться дальше. Не могу.

*

Несколько часов. Лежит. Смотрит.

*

Очень хочется спать. Вставало, пыталось дотянуться.

Руки и ноги от неподвижности затекли и очень замерзли.

*

День? Два? Оно когда-нибудь спит?

*

Два дня. Это точно. Много точек в глазах, но это не так, их все еще две.

*

Спать.

*

Может, нога отсохнет сама, и я отползу?

*

Спать. Мне уже все равно.

*

Спал. Интересно, оно тоже?

*

Опять тянулось. Все равно.

*

Факел.

Я вижу очень смутно, но инстинктивно дергаюсь прочь.

"Хозяин сказал, хватит, а то сдохнет еще".

Я или животное? Я-то пока не собираюсь.

"Уже".

"Смотри!"

Меня хватают за обрезки волос на затылке, отрывают от стены и разворачивают.

Снова, как несколько дней назад, подавляю пустой рвотный спазм.

Изначально это, кажется, был медведь. Или нет. Помесь медведя с кем-то. Стоя и в холке, он был бы мне, наверное, по пояс. Задние ноги длинные, передние короче. Облысевший, и весь в какой-то корке, только кое-где пробиваются редкие клочки шерсти. Челюсти просто огромные, сжаты.

Зверь точно дохлый и очень старый. Вряд ли он мог еще кого-то убить.

"Глянь, эльф", - меня, несмотря на сопротивление, поднимают и разворачивают снова.

О Эру...

В нетвердом свете факела я вижу, что камера, и правда, гигантская. И вся, почти вся забита тазовыми костями, частью разгрызенными на крупные куски. Черепов всего несколько. Видимо, даже черепа эта тварь поедала, не глядя.

"Весь твой конвой тут лег, эльф".

Я вырываюсь, но меня все-таки поднимают и волокут из камеры прочь.

"Пойдем. Проветришься".

***

Финдекано сидит на низкой походной койке и держит его, как маленького мальчика, на руках. Финдекано похож на статую.

Так продолжается уже пять дней. Или шесть? Я успел за это время трижды уйти поспать, и каждый раз, возвратившись, находил его тут. Кажется, он даже позы не изменил.

Нельо мечется. У него все время закрыты глаза, и он ничего не слышит.

"Успокойся... успокойся... я тут".

Финдекано гладит его по волосам, осторожно удерживает, прижимает к себе, словно самую большую ценность в мире. Честно говоря, я никогда не видел старшего сына Нолофинвэ таким. Финдекано всегда был очень прохладным при нас. Даже с Нельо.

Брат что-то шепчет, но я не слышу.

"Это неправда. Это не так".

Снова шепот, невнятно.

"Нет".

Финдекано уже и сам выглядит не лучше Нельо. Лицо пергаментное, под глазами тени в полщеки, и взгляд такой, как будто внутри у него горит огнем что-то и не может никак утихнуть. Как будто он до сих пор висит вместе с Нельо на этой распроклятой скале.

Брат коротко вздрагивает, и нолофинвион обнимает его немного крепче, прижимаясь щекой и губами к его волосам. Волосы у Нельо теперь коричневые. Словно ржавое лезвие.

Я неосторожно задеваю приподнятый угол дверного полога, и тот с шуршанием соскальзывает вниз. Слишком громко.

Финдекано поднимает голову, рассеянно ища взглядом источник звука. Безвозвратно обнаружив свое присутствие, я поднимаюсь, снова отодвигаю полог и захожу.

"Тельво".

Он тепло улыбается, но заметно, что это через силу.

"Иди сюда".

Подхожу. Внутри все сжимается, как будто огромной пятерней меня схватили прямо за легкие. Я никак не могу привыкнуть к тому, как Нельо выглядит сейчас. Финдекано это, кажется, понятно, потому что он молча протягивает руку и кладет ее мне на предплечье. В нем очень много страсти утешать. Странно, что раньше мы не замечали этого.

"Сядь".

Он произносит это мысленно, уже не глядя на меня. Придвигаю табурет и сажусь. Лицо брата отвернуто от меня, и невольно я все время соскальзываю взглядом на его правую руку, которая тяжело и безжизненно свисает к утоптанному земляному полу. До локтя она в бинтах. Крови нет.

Теперь я часто вспоминаю, что в детстве любил дергать его за пальцы. Брат тогда много рисовал и все время что-то записывал, так что они постоянно были перепачканы чернилами, краской и графитом.

Я тянусь к Нельо осанвэ. Правый бок и руку моментально простреливает, так, что хочется согнуться и лечь.

Протягиваю ладонь и осторожно глажу брата по плечу.

"Нельо"

Он молчит.

Снова поднимаю глаза на Финдекано.

"Можно я с вами еще немного посижу?"

"Да, Тельво, конечно", - с удивлением говорит он.

Нельо почему-то больше не вздрагивает и лежит смирно. Только ребра поднимаются. Хорошо, что у него и у нас есть эти периоды покоя.

Осанвэ я опять охватываю его, уже не обращая внимание на все возникающие ощущения. Пусть в меня уходят.

"Тельво. Не нужно".

Ну уж нет.

Я внимательно смотрю Финьо в самые зрачки. Глаза у него совершенно погасшие.

"Ты не сможешь, - я стараюсь, чтобы ни один мускул на лице не выдал меня. - Один - нет".

***

Они идут за мной по зимней московской улице: Майтимо в своем длинном алом плаще, который по цвету - я уже это поняла - напоминает обледеневший шиповник. И Морифинвэ Карнистир.

На нем никакого плаща нет. Зато есть короткая, плотная кожаная куртка - черная, слегка блестящая и мужественно расстегнутая у горла, несмотря на мороз. К куртке прилагаются кожаные штаны, и ладно, что кроем они ничуть не похожи на человеческие. Опустив глаза, я невольно жду, что увижу армейские ботинки, но их нет. На Морьо, разумеется, надеты охотничьи сапоги.

Волосы его, коротко и резко обрезанные у плеч, развеваются на зимнем ветру, впитывая снег, и только с висков забрано назад по одной тонкой пряди. Выглядит очень лихо.

Морьо идет быстро. Он ниже Майтимо, но шаги широкие. В своей кожаной амуниции больше всего он напоминает небольшой, но очень опасный паровоз. Потому что без тормозов.

"Ты еще его с клинком не видела", - тихо произносит Майтимо. И даже когда Морьо и Нельо оказываются рядом, поравнявшись, с лица старшего не сходит еле заметная улыбка, скрывающаяся в углах рта.

Карантир на секунду резко останавливается и бросает на нас выразительный взгляд через плечо. Глаза у него холодные, нижняя губа слегка выдвинута вперед. В любую секунду его рот готов к произнесению дерзостей. Вероятно, это выражение не покидает его даже во сне.

Подходим к дверям кофейни, где я часто сижу за текстом. Морьо тут же поворачивается к ветру лицом. Щурится довольно, точно на печной огонь. Все-таки, феанариони очень хороши собой.

Карантир только слегка приподнимает брови. Да, лорд, я знаю, что вы всегда все слышите.

"Тебе палантир зачем?"

Он спрашивает это осанвэ, не поворачиваясь.

"Сейчас все будет. Подожди".

Вообще-то, мне хочется сказать: "Уймись". Майтимо слегка кривит губы, глядя то на меня, то на брата. Кажется, происходящее очень его забавляет.

"Не приучен".

Морьо оборачивается ко мне, протягивает руку и бесцеремонно вытаскивает сигарету у меня изо рта. Глаза у него кошачьи. Дерзкие, злые, холодные, искрящиеся, насмешливые глаза.

Младший феаноринг уже заносит руку, чтобы хорошенько хлопнуть меня между лопаток, побуждая к немедленным действиям, но Майтимо останавливает его. Майтимо - это, конечно, даже для Морьо авторитет. Я улыбаюсь.

Карантир морщится, задиристо смотрит на брата снизу вверх, но ничего не говорит. Потом поворачивается и взбегает вверх по ступеням. Мы поднимаемся вслед за ним - пить чай, каву или ледяной фруктовый сок - уж что кому захочется.

***

Снова вечер. Еду в метро. Жду каких-то рассказов от Морьо, но, почуяв присутствие лорда и открыв глаза, вижу совсем не его.

Две белые кисти, как две крупные птицы, усевшиеся на поручень, оказываются у моего лица совершенно неожиданно, стоит приподнять веки. Я скольжу взглядом вверх, по светло-серым рукавам и темному плащу, укрывающему плечи. Да, так оно и есть. Лорд Маглор.

"Макалауре".

У него неожиданно ровный, бестрепетный голос. И никакого инструмента при себе.

Я не успеваю ни задать вопроса, ни покрутиться вокруг да около темы, на которую со мною так внезапно собрались беседовать. Глаза опять хочется закрыть, и внутри делается тяжело...

*

...Словно вместо легких в грудной клетке наковальня.

Я вижу, как он уходит прочь. Худые, острые лопатки отчетливо проступают сквозь ткань рубашки - кольчугу он давно стянул через голову и бросил на землю. Спина сгорблена, волосы запутались и болтаются перед лицом.

Наверное, надо бежать за ним, но я не могу.

Нельо передвигает ступни, шаркая, словно больной, и цепляет носками мелкие камни. Обе руки висят вдоль тела, с одной в сухую выгоревшую землю под его ногами тяжело и густо капает кровь.

И хочу побежать, но словно к земле прирос.

Мою собственную руку тоже жжет.

Опускаю взгляд и разжимаю пальцы.

Камень мягко светится на ладони, но кожа под ним горит так, словно к ней прижали раскаленное клеймо. Слева идет свежий воздух, и мне нестерпимо хочется подставить пылающую руку под этот воздушный ток.

Брат, шатаясь, медленно взбирается на склон.

"Нельо!"

Не оборачивается. Внутри я почему-то отлично знаю - и не обернется.

Очень горячо.

Сам не знаю, почему, я отворачиваюсь от него и бреду вперед, вытянув Камень в полусомкнутой ладони и освещая им дорогу.

Не знаю, как долго.

Облака коричневые. Кажется, кто-то черный лезет по ним вверх из воды.

Я замираю и судорожно оглядываюсь через плечо.

Склон пустой.

"Вернись!"

Молчание. Под землей, вероятно, в пещере, звенит его голос.

"Нельо!!"

Разворачиваюсь и бегу в обратную сторону, взбивая вокруг себя глубокий песок, по котором только что шел, не замечая, и в котором теперь, как в болоте, тону. Нельо! Нельо!!

Его нет.

Я резко останавливаюсь.

Н..

Внутри осыпается. Все разом. Как выгоревшая деревяшка.

Нельо нет.

Я запрокидываю лицо к небу, потом выгибаюсь весь, назад, до боли, до слома.

Моего Нельо.

Камни вокруг резонируют звуком. Пусть бы в мою шею сейчас вонзилась стрела!

Небо - как корка.

Нет.

Нет сил смотреть. Нет сил слышать.

Я теряю равновесие. Земля обрушивается снизу, и в какой-то момент я с надеждой думаю о том, что сейчас меня тоже уже, наконец, не станет.

*

Песок.

Я лежу на боку.

Песок во рту, в глазах и в носу.

Кашляю, не в силах оторвать голову от земли, но от этого только хуже. Руку жжет.

С трудом, натягивая, и, кажется, выдирая собственные волосы, придавленные плечом, я запрокидываю голову и смотрю вперед.

Там дюна.

Этот Камень сейчас дыру в моей ладони проделает.

Там дюна, а еще дальше...

Все еще лежа, я всем телом делаю движение к ней по песку. Еще. Еще.

Воздух густой, мне тяжело.

Поднимаюсь на четвереньки.

Там прохладно.

Встаю на ноги. Шаг.

Еще один.

И опять.

Дюна постепенно кренится вправо, отодвигаясь под светом Камня.

Там вода.

Я ускоряю движения, уже не приказывая себе перед каждым из них. Жесткая, бледная прибрежная трава колет щиколотки. Песок холодный. Тонкий.

Пепел.

Я останавливаюсь и сосредоточенно гляжу под ноги.

Он серый, но нет. Просто песок.

Вперед.

Пепел - это я.

Я подхожу к воде, смыкаю пальцы, нагибаюсь и опускаю ладонь в море, но легче не становится.

Ты не хочешь принимать меня?

Зыбко светит мне в глаза из темного моря с резкими металлическим отливом. Прикипает к коже. Пристает.

Ты не хочешь??

Я кричу это?

Рывком вытаскиваю руку из воды и с трудом, насильно, другой рукой разжимаю кисть. Вниз течет, и в воде от этого расплываются пятна.

Ты не хочешь, так все!

Зачем я размахнулся и бросил?

Клятва исполнена, так все!

Он медленно отрывается от моих пальцев.

Как же...

Переворачивается в воздухе, неровными своими, гладкими гранями. Мягким своим оттенком.

Нет, я не побегу вслед. Нет.

Зубами я со всей силы вцепляюсь в собственную руку - ту, которой только что держал его. Рот наполняется кровью, но от боли легче.

Кусаю еще. Еще!

Легче.

Всплеск.

Я стою посреди отмели, совершенно один. Выпускаю искусанную руку изо рта, и словно со стороны, вижу, как она тряпкой падает вдоль тела.

Все?

Теперь совсем темно.

Внутри горы за спиной что-то взрывается и клокочет.

Теперь, да. Все.

Вот только ладонь продолжает гореть, и я уже не знаю, это ожоги или укусы.

Это смешно.

И ожоги, и укусы.

Вперед.

Вода по щиколотку. Долгая отмель. До-олгая.

Я тяну это слово голосом. Ноги проваливаются на дне. Вода охватывает колени, бедра. Холодно. Хочется лечь лицом.

Я останавливаюсь, встаю на колени и наклоняюсь. Ничего не видно. Волосы - как водоросли. Солоно во рту, уже не от крови.

Отталкиваюсь руками, голова на воздухе опять.

С волос течет. Звуки острые. Ладонь болит сильнее.

Сажусь на пятки и вынимаю правую руку из воды. По мокрому запястью сразу начинает расплываться кровь.

Пусть.

Поднимаюсь.

Море глубже, глубже.

Колени. Пояс. Плечи.

Море тянет.

Подбородок. Губы.

Останавливаюсь. Дальше нельзя дышать. Ведь будет нельзя дышать!

Как дальше?

Вода вокруг моей головы успокаивается. Дыхание рябит ее, и по поверхности ходят блики.

Отрываюсь носками от песка внизу. Легко.

Нет, от берега нельзя.

С усилием опускаюсь обратно на ступни.

И вперед нельзя. Камень.

Отступаю на несколько шагов обратно.

К горизонту не поворачиваться спиной.

Плечи. Пояс.

Пойду вдоль.

К горизонту не поворачиваться.

***

Белая мгла.

Глубокая.

Я лежу?

Голову и плечи обдувает ветер, под спиной что-то мягкое. Сверху кто-то прижимает меня своим весом.

Скашиваю глаза вниз, хотя их очень тяжело открыть.

Растрепанные волосы. Косы.

Финьо.

Тело вдруг обретает чувствительность, ощущения обрушиваются все разом: тепло, тяжесть, боль. Я стараюсь дышать ровнее, чтобы снова не потерять сознание. Клочья сырого тумана проносятся мимо. То, на чем мы лежим, время от времени ритмично двигается, толкая меня в спину.

Мне хочется закинуть руку наверх, потому что держать ее в непривычном положении неприятно. Но я не могу - она плотно зажата между нашими с братом грудными клетками. Делаю попытку высвободиться. Всю правую сторону от этого сворачивает так, что в глазах начинают плавать белые звезды.

"Не двигайся", - тихо говорит Финьо сквозь ветер.

Я плотнее закрываю глаза. Я совсем не уверен, что это, действительно, он. То есть... Что это, действительно, я. Я думаю, Моринготто, это очередная твоя шутка.

Мне страшно от того, с каким равнодушием я размышляю об этом.

Белый туман прохладно касается ступней и левой ладони. Правая разламывается и горит. Не знаю, что с ней.

От Финьо пахнет по-ангбандски - золой, копотью, каменной пылью. Я почти его не вижу. Кажется, я несколько недель не открывал глаза.

С трудом поворачиваю голову ближе к его лицу.

Нет. Это точно он. Теперь я чувствую не только запах пепла, но и запах того отвара... Забыл названия трав... Которым он моет волосы.

Я жмурюсь.

Не хочу сомневаться.

Сил достать его осанвэ нет, и я медленно, дюйм за дюймом, начинаю волочить свою левую руку вверх. Пустяковое движение выпивает из тела последние силы, и я злюсь.

Ну вот, наконец.

Моя ладонь оказывает у него на спине, я вцепляюсь пальцами в прохладную ткань рубашки и снова закрываю глаза.

"Майтимо".

Меня тоже обнимают в ответ, только значительно крепче.

Чувствую, что начинаю снова терять сознание. Финьо поворачивает голову, и от этого по моему лицу змеей соскальзывает набок его перевитая мягким шнурком коса.

Я еще крепче жмурю веки, изо всех сил пытаясь остаться на плаву. Вдруг если позволю себе это сейчас, потом очнусь - и ничего не будет.

Кажется, Финьо отлично читает все это во мне, потому что поворачивает голову и говорит мне в самое ухо:

"Я тут, - он умолкает на секунду, как будто у него тоже совсем нет сил. - Я никуда не уйду".

***

Мы шли, опьяненные этими новыми, жесткими, ледяными звездами. Этой новой степенью свободы. У Айканаро, самого младшего брата Артафинде, так блестели глаза, что мне казалось, еще немного - и они начнут освещать ему путь в темноте. Его янтарная голова стала в походе еще более взъерошенной, чем обычно, и мелькала в строю то здесь, то там. Не знаю, кто из них - он или Артафинде, ради неизученной земли лишившийся невесты и отца - больше хотел попасть на противоположный берег.

Однажды Айканаро подсел к нашему костру. Была поздняя ночь, даже мой отец уже спал, сидя недалеко от наспех вырытого в земле очага и закутавшись в плащ.

"Финдекано, - арафинвион мельком глянул на меня, - ты не покажешь мне карту? Восточных земель, я имею в виду".

"Да, конечно".

В полном недоумении от того, с какой осторожностью он просит о такой мелочи, я наклонился, подтянул к себе сумку и достал засаленный, порыжевший от времени листок, на котором схематично - надо полагать, очень схематично, - было изображено море, северный пролив, размыкающий континенты, и земля. Берег был абсолютно бел, только кое-где автор карты наметил цепочки гор. Правда, располагались они так, что сам собой напрашивался вывод: либо на Востоке не действуют законы тектоники, либо рисовавший карту изобразил хребты неточно.

"Это все?"

В голосе Айканаро слышалось разочарование.

"Они спешили. Некогда было выверять расстояния".

"Но хоть примерно..."

Я только пожал плечами и снова уставился в огонь. В огне были ваши головы - рыжие и темноволосые - в мешанине всех остальных голов на пристани.

Я распорол ему горло. Мечом, на бегу, не думая - размахнулся и распорол.

"Финдекано?"

Молоденький арафинвион настороженно смотрел на меня. Я натянуто улыбнулся и поспешно разжал челюсти и кулаки.

"Прости, задумался. У нас, к сожалению, другой карты нет".

Я отлично запомнил Питьо и Тельво, метавших по палубе одного из кораблей. Бешеного Тьелко, взмыленного Курво и Карнистира с перекошенным ртом. Макалауре, застывшего у стены - ему до кости рассекли предплечье кромкой копья. Майтимо, который страшно замахивается с высоты своего роста и одним большим движением отрубает кому-то голову. Голова летит через борт и шлепается в воду.

"Зачем?"

Айканаро спросил это вполголоса, и я вздрогнул.

"Что - зачем?"

Он только поджал губы, удерживая грубое - а может быть, горькое слово.

"Нам нужны были корабли".

"И где же эти корабли теперь?"

Он был зол. Он зло смотрел на меня из темноты, с другой стороны костра.

"Айканаро, все мы не уместились бы на них".

"Разумеется, только Первый дом! Пять десятков жизней этого стоили".

Он резким движением вытащил из волос какой-то прутик и швырнул его в огонь.

"Они вернутся", - я протянул ему шнурок, который удерживал карту в сложенном состоянии. Арафинвион помедлил, потом свернул засаленный лист, перевязал его посередине, отдал мне и поднялся.

"Пойду передохну".

Я кивнул.

"Доброй ночи".

Он отвернулся и шагнул прочь, за круг, освещаемый костром.

"Они вернутся", - зачем-то повторил я его закутанной в плащ спине.

***

Я стою, прижавшись носом и лбом к мокрому оконному стеклу. Дождь льет и льет. Льет. Льет. С неба течет уже несколько дней, ночью и днем. На дорогах - непролазная грязь. Майтимо все нет. Говорит, неотложные дела в крепости - в горах нашли новый металл. Переговоры с гномами, которые живут по соседству, затянулись.

На гулком и мокром дворе повсюду лежат кленовые листья - бурые, мокрые, словно тряпицы. Струи воды с неба бьют в блестящие черные булыжники, похожие отсюда, из окна, на рыбьи спинки. Как будто двор - это пруд. Как будто в пруду косяк лососей.

Я поднимаю обе руки, высвобождая их из бархатных складок накидки, и кончиками пальцев провожу по запотевшему стеклу.

Руссандол. Последнее время почему-то про себя стал называть тебя этим именем.

Руки у меня тяжелые. Косы на голове тяжелые. Только веки все время стремятся держаться поднятыми, потому что мне не хочется пропустить момент, когда ты приедешь. Последние несколько лет меня самого все не отпускали дела, а вот теперь такая передышка на несколько месяцев - и я сижу в Барад Эйтэль, потому что ты хочешь непременно приехать сам.

Я сжимаю обе руки так, что холодные ободки колец вдавливает в пальцы. Что за привычка - думать, что сын короля непременно должен быть по уши в самоцветах...

Все еще упираясь лбом в оконное стекло, я принимаюсь сдирать с себя перстни и оставляю на руках только широкие браслеты, которые удерживают рукава выше локтей. Разумеется, твой подарок. Разумеется, удалось не потерять, пока шли.

Аккуратно высыпаю кольца на подоконник. Потом заберу. Краем глаза успеваю заметить, что одна из дверных створок за моим левым плечом приоткрывается, и в проеме бесшумно возникает Ласто.

"Лорд Финдекано, вам зажечь лампы?"

Качаю головой.

"Принести квенилас?"

"Нет, Ласто, спасибо".

На секунду молоденький оруженосец едва различимо и очень по-детски выпячивает нижнюю губу, затем бросает на меня встревоженный взгляд.

"Вам точно совсем ничего не нужно?"

"Подложи, пожалуйста, еще дров в очаг".

Вообще-то, на очаг мне наплевать. Но мальчик с готовностью запускает руку дровяную корзину и аккуратно устраивает два больших полена в камине, на румяных, громко и сухо шуршащих от жара углях. Потом поднимается, отряхивает руки и вопросительно смотрит на меня.

"Спасибо", - я вежливо улыбаюсь, но обреченно думаю, что Ласто, скорее всего, уже давно изучил все мои жесты, и на такой мякине его не проведешь.

Оруженосец коротко наклоняет голову и выскальзывает из комнаты, прикрыв за собой дверную створку. В зале стоит холодный мрак. Как темная вода.

Листья, листья...

Мне хочется сесть на пол и закрыть голову рукам. Сжаться в одну точку. Я пытался взвалить на себя побольше дел - не помогло, только перестал спать. Пытался рисовать, писать, лепить - нет. Ни один материал не слушается меня.

Это страшно, Майтимо, но я скучаю по тому времени, когда днями напролет сидел в твоем шатре, в лагере на северном берегу. Засыпал урывками, только когда спал ты. В постоянной готовности убеждать, удерживать руки. Турко тогда сказал, что я даже во сне разговариваю с тобой.

Холод стекла сквозь переносицу просачивается мне прямо в черепную коробку и растекается под кожей, в кости.

Эти дни были ужасными, но в некотором смысле, лучшими в моей жизни. Когда ты первый раз осмысленно открыл глаза. Когда поднялся на ноги. Когда увидел солнце, и потом луну.

Я который год перебираю эти дни в пальцах, словно тяжелые стеклянные бусины на нитке. Я и раньше был привязан к тебе, а после этого привязался еще сильнее. Когда ты совсем поправился и уехал смотреть место для крепости, которое нашли твои следопыты, мне первое время казалось, будто у меня оторвали половину тела. Я просыпался среди ночи от страха, что в бреду ты ушел неизвестно куда. Тогда эта зависимость пугала меня. Сейчас я думаю, что иначе просто не могло быть.

Я все-таки отворачиваюсь от окна и, съехав спиной по стене, сажусь на пол. Да, так, и правда, уютнее.

Все время, что ты был болен, ни один из нас не проводил никаких разграничивающих линий. Даже лежа в соседнем шатре и смертельно уставший, я подолгу не мог заснуть от ноющей боли в правой стороне грудной клетки, плече и руке. Я видел каждый твой кошмарный сон - столько же раз, сколько ты видел его сам. Я изучил все твои воспоминания. Жуткие, изматывающие. Но это был ты. В чем еще я мог нуждаться? Чего еще мог ожидать, если над Ард-Гален своей волей не позволил тебе расстаться с жизнью?

Я привычно обхватываю себя за плечи, ощущая ладонями прохладные бока браслетов.

Ты непременно приедешь. А я подожду.

В стекло над моей головой хлещет дождевая вода. В очаге стреляют поленья. На верхнем этаже кто-то пробежал по коридору, громко ударяя пятками в пол.

Если кому-то из нас теперь придется вечно жить ополовиненной жизнью, пусть это все-таки буду я. Тебе уже и так довольно.

"Финдекано!"

Я поднимаю голову. Морифинвэ?

"Ты в порядке?"

Твой брат недоверчиво окидывает взглядом мою позу и положение в пространстве. Поднимаюсь и расправляю примятую одежду, стараясь не делать это слишком поспешно.

"Да. Немного устал".

Морьо понимающе кивает, и только по едва заметному изгибу брови я могу сказать, что именно он сейчас думает на мой счет. Впрочем... Не имеет значения.

"Ты не говорил, что приедешь в Хисиломэ, - жестом я указываю на одно из стоящих возле очага кресел. - Что-нибудь случилось?"

"Ничего особенного, - он валится на мягкое сидение и бесцеремонно закидывает ноги в огромных грязных сапогах на каминную решетку. - Я просто заскучал в своей глуши".

Разумеется, Морифинвэ Карнистир, я поверил тебе.

Сажусь в соседнее кресло и жду продолжения. Какое-то время четвертый сын Феанора молчит и созерцает полусгоревшую еловую деревяшку с таким суровым видом, что я на ее месте немедленно превратился бы в легкий дымок. Потом, как будто вдруг вспомнив о чем-то, запускает правую руку в поясную сумку и вынимает конверт.

"Совсем забыл. Тебе привет от старшего".

Со всем безразличием, на какое я сейчас только способен, протягиваю ладонь, отдираю от плотной бумаги сургучную печать с гербом и достаю единственный листок.

"Здравствуй, Финдекано! Прости, что снова отложил поездку: дела в крепости отнимают слишком много времени. Как поживает отец? Нет ли новостей от Турукано?

У меня есть небольшая просьба: нельзя ли прислать из Хисиломэ в Химьяринга три или четыре десятка шнуров для тетивы? Наши, похоже, совсем никуда не годятся.

Заранее благодарю и посылаю пожелания всякого благополучия.

Нельяфинвэ Майтимо Руссандол Феанарион".

И все.

В какой-то момент конверт вместе с письмом бросить в огонь, но я, конечно же, не сделаю этого. "Шнуры вышлю сегодня же, - я аккуратно складываю листок, разглаживаю сгибы и кладу его обратно в конверт. - Твой брат почти ничего не пишет о своей крепости, как у него идут дела?"

Морифинвэ равнодушно пожимает плечами.

"А нечего писать. Синдар до сих пор сушат нам всем мозги, от них уже полгода никаких определенных ответов. Луки у нас - кусты в огороде подпирать. Ладно, хоть мифрил в горах нашелся".

"Ясно", - я тоже начинаю смотреть в огонь. Поддерживать вежливый разговор мне сейчас совершенно не хочется.

Морьо молчит. Краем глаза я слежу за ним, но против обыкновения, он ни к чему не выказывает раздражения или интереса. Может, чего-то недосказал?

Хочу спросить его об этом, но не успеваю, потому что обе дверные створки распахиваются и стукаются о каменные стены. На пороге, мокрый, растрепанный, злой и по плечи заляпанный грязью стоит Майтимо. Я вскакиваю с кресла, но мой собственный вопрос опережает возмущенный возглас Карнистира.

"Нельо, позже! Мы же договорились - позже!"

"Хватит", - обрывает его брат. Грохоча окованными сапогами по полу, он в пять шагов пересекает разделяющую нас половину комнаты и стискивает меня в объятиях. Я стою, оторопевший от радости, изумления и обиды, уткнувшись лицом в его плащ.

"Прости меня, - говорит он откуда-то сверху. - Это была глупая шутка".

Из-за спины Майтимо слышится разочарованный вздох и глухой звук падения тела в кресло.

"Молчи".

Его брат только раздраженно сопит в ответ.

На алом бархате перед моими глазами лежит мокрая медная прядь.

"Почему ты не написал, что приедешь?"

"Хотел тебя удивить".

Голос у Майтимо виноватый. Он стоит, прижавшись щекой к моим волосам. Мне остается только усмехнуться в его мокрую одежду.

"Что ж, если ты чего-то хочешь, у тебя это отлично получается".

*

Майтимо сидит в кресле. Лицо освещено трепетно, потому что в камине остались одни угли. Блики, блики...

Майтимо устал. Выражение внимательное, и он даже почти не бледен, но верхние веки уже едва заметно прикрывают край круглой, коричневой радужки.

Мысленно зову Ласто. Мальчик тихо заходит в комнату, тоже сонный. В ответ на мои распоряжения относительно комнаты и постели он только вяло кивает.

"Может, еще вина?" - почему-то особой уверенности в голосе брата я не слышу.

"Я не хочу".

Я правда не хочу.

"К тому же, - я выпрямляюсь в кресле и облокачиваюсь на подлокотник обеими руками, - этот кувшин мы уже прикончили. А ты целый день был в дороге".

"Гонишь меня?" - на меня смотрят два лукавых, совсем темных при таком освещении глаза.

"Кы-ыш! Кы-ыш!"

Я делаю несколько взмахов ладонями, как будто стряхиваю с воображаемого стола крошки.

"Ужасно", - констатирует Майтимо и еще глубже погружается в кресло.

"Давай, поднимайся, - я тянусь к нему через низенький столик, на котором стоит пустой кувшин и бокалы, и тормошу за рукав. - Тебя ждет чудесная постель с прохладными простынями. Давай".

Прикрывает глаза и улыбается углами губ.

"Любой из моих братьев уже давно просто вытряхнул бы меня из кресла".

"Тебя вытряхнешь".

Хмыкает.

"Майтимо".

"Хорошо, хорошо!"

Брат, наконец, поднимается. Я тоже встаю.

"Финдекано Нолофинвион, помимо своей отваги, - тихонько говорит он себе под нос, аккуратно складывая и сворачивая покрывало, под которым только что сидел, - славился еще и невиданной настырностью..."

М-да, выражение моего лица сейчас, вероятно, можно обозначить емкой формулировкой "рот до ушей".

Мы уже идем по слабо освещенному коридору к гостевым комнатам, и я успеваю заметить, насколько коротки Майтимо штаны и рубашка, которые ему принесли взамен мокрой дорожной одежды. Сзади мне видно, как над краями мягких домашних полусапог мелькают его узкие, тощие лодыжки.

У двери его спальни (окна строго на восток, никакого севера и запада) мы останавливаемся. Удерживая в левой руке подсвечник, брат ловко нажимает правой на дверную ручку. Я с радостью замечаю, что свое укороченное запястье он больше ни от кого не прячет. По крайней мере, при мне.

Уже хочу пойти дальше по коридору, к себе, как вдруг из-за открытой двери слышу:

"Финьо, не зайдешь на минутку?"

От старого имени лицу становится тепло.

Майтимо, стянув с себя рубашку и оставшись в одних штанах, задумчиво колупает пальцем резную спинку массивного стула, который стоит возле письменного стола.

"Ты?" - коротко и с улыбкой интересуется он.

Киваю. Догадаться, в общем, не сложно: кроме меня, никто в Барад Эйтэль не станет возиться с огромным дубовым чудищем, покрывая его резьбой в виде ягод и листьев шиповника.

Брат выпрямляется и одобрительно выпячивает нижнюю губу. Потом присаживается на корточки и принимается рассматривать хитросплетение колючих веток на внешней стороне деревянной спинки.

Я же рассматриваю его. С некоторым трепетом, что стоит признать. В последний раз, когда мы виделись, он был еще худ и слегка неуверен в движениях. Ржавые шрамы на нем читались ясно (впрочем, я и с закрытыми глазами мог бы их перечесть), и грудная клетка была все время немного согнута на сторону, привычно приподнимая правое плечо.

Сейчас ничего этого нет. Из шрамов остался только самый большой, на левом боку. И мощная спина под рассыпанными по ней рыжими волосами никуда не кренится.

"Будешь так меня рассматривать, подожжешь взглядом свое шиповниковое кресло"

Я поспешно отвожу глаза.

"Финьо".

Майтимо легко поднимается на ноги, подходит ко мне и обнимает. Он очень теплый.

"Скажи, почему каждую мою шутку ты воспринимаешь с такой серьезностью?"

Я пожимаю плечами.

Брат принимается пропускать сквозь сложенные щепотью пальцы мои косы, все поочередно.

"Мне очень недостает тебя", - внезапно сообщает он.

Я не могу удержаться и плотно закрываю глаза.

"Прости, я должен приезжать чаще".

Меня смущает слово "должен", но возразить я не успеваю.

"Нет, не так, - продолжает Майтимо. - Мне хотелось бы".

Пауза.

"Просто я управляю всем этим один. Заменить некем".

"Я знаю, Майтимо. Все в порядке".

Теперь уже он хочет начать спорить со мной - я прекрасно чувствую, как желание возражать поднимается у него внутри. Но вместо этого брат наклоняет голову и прижимается виском к моему виску.

"Финьо, я останусь на год-другой, - говорит он. - Можно?"

***

Я упираюсь ладонью и запястьем в холодный бревенчатый сруб. Дождь узкими штрихами бьет в квадратное серое окошко справа, заливаясь между рамами. В доме холодно. Я не топил.

Мох, которым проконопачены щели между бревнами, щекочет лоб. Я стою у стены, тупо уперевшись в нее головой и обеими руками. Только что заснул на полчаса. Снова плел тебе косы.

Я закрываю глаза. Каждый раз я очень хорошо вижу эти смоляные гладкие пряди с дробящимся отблеском. Сыплются, протекая шелково по пальцам. Во сне у меня всегда две руки.

Дождь пригоршнями летит в восточную стену дома, на скат крыши, в окно. Большими горошинами, мелкой крупой, шуршащей пылью. Я принес в дом несколько листьев на сапогах, да не заметил. Теперь они лежат на пыльном, истоптанном, покрытом мелкими комочками грязи и лесным мусором полу и остро пахнут.

Скудный, размытый, едва заметный по граням прямоугольник пасмурного оконного света расходится на полкомнаты. Там, куда и он не достает, темно. Я стою в тени, закрывшись от света бревенчатой стеной и ссутулив плечи.

Провожу пальцами по шершавым, холодным, сухим бревнам и опускаю руку.

Я хотел бы еще один раз увидеть твоего брата и Арэльдэ.

Хотел бы или боюсь?

Я совсем сгибаюсь, опираясь в стену только лбом и правой рукой.

Незачем. Турукано больше не даст войска. Ни войск, ни вестей, ни подмоги больше не будет. Теперь каждый сам...

Я так стискиваю челюсти, что начинает ныть лицо.

Каждый сам за себя.

Если бы здесь был кто-то из моих братьев, я бы уже начал кружить по комнате, снова пытаясь найти выход из положения. Но их нет. И никого. И смысла, в общем... Потому что больше оставшихся полутора тысяч копий у нас уже не будет. Будет только меньше.

Внезапно я замечаю, что весь пол под моими ногами усыпан клоками пакли и мха. Все это время я, видимо, выдирал их из щелей между бревнами.

Полторы. Тысячи.

Мы уже не поднимемся. Здесь, на границе опустошенного осеннего Хитлума, это особенно понятно. Ничего не изменится. Ничего не случится.

Правым запястьем я утыкаюсь в левую ладонь.

Я отыскал этот дом позавчера утром. Твой охотничий дом. Здесь много лет никто не жил, но стены и крыша целы. В очаге старые угли. Не могу заставить себя развести огонь.

Поворачиваю голову налево, туда, где в углу, недалеко от лестницы наверх, зачем-то стоит табурет. Ты что-то вешал на стену? Отрываюсь от своих бревен и подхожу. Под табуретом, на полу, несколько гвоздей. А на сидении - кожаный шнурок для волос.

Горло на секунду перехватывает. Я наклоняюсь, смотрю на шнурок, но какое-то время не могу протянуть руку и взять его. Тонкий, темный, он свободно лежит на пыльном табурете, как будто ты только что, по пути наверх, бросил его сюда.

Финьо, я все время думаю о тебе. Я..

Я опять сжимаю челюсти.

Это снится каждую ночь. Только шнурки золотые. Всегда золотые.

Я все-таки протягиваю руку и осторожно беру в пальцы кожаную веревочку. Да, ты носил и такие. Она ровно той, правильной длины. И вот то место...

Я опускаюсь на колени, прямо на пол, потому что больше не могу стоять.

Вот то место, серединка, которую нужно класть под прядь у основания. Вот так. Здесь даже изгиб.

Я держу шнурок перед собой.

Тебе же нужно хотя бы две косы поверх остальных волос. А он один.

Эта прядь как будто есть в ладони.

Но ладонь одна.

Я протягиваю правую и глажу, трогаю твои волосы под шнурком.

Я не смогу тебе теперь уже ничего заплести. Только расчесать. Правда, гребня у меня с собой тоже нет.

Паутина волос течет поверх обеих рук. Это настолько осязаемо и реально, что я вижу тебя под своими закрытыми веками. Пальцами аккуратно распутываю прядь за прядью.

Это не важно, что нету гребня. Это просто твое тело исчезло. Ты сам - нет. Ты - нет.

Волосы сыплются каскадом тебе на спину, ты не поворачиваешься, сидишь спокойно, опустив голову.

Подожди меня, хорошо?

***

Среди всех мужчин и женщин. Всех поцелуев и всех сестер, и всех братьев. И всех сумбурных ощущений, и всех больших интервью, и всех балетных классов, и всех сигарет, и всех игр, и всех атрабэт. Самолетов и поездов. Предвкушения, которое слишком быстро становится отработанным материалом.

Твоя ладонь. Твой запрещающий жест.

Ежедневно я следую за твоими смутными ощущениями. Невнятными импульсами в густом плотном тумане. В дымной завесе дня я вижу, сутки за сутками, то красную смородину, то кожаный шнурок, то тяжелую, влажную рукоять меча. Неделя идет за неделей, ноябрь становится февралем, падают листья, снег, капли с крыш. Часто я засыпаю с чувством, что время на самом деле ничуть не двигается. Двигаешься только ты и количество написанных страниц - неуклонно, но медленнее, чем мне бы хотелось. Вот это - эволюция, ясная, неотвратимая - от трех листов до ста. От страха и изумления перед твоим присутствием - до страха, что однажды ты уйдешь.

Прости, если я недостаточно остра или тороплюсь. Если не все понимаю правильно.

Я просто хочу, чтобы ты говорил.

Говори, пожалуйста.

Твой автор.

***

С неба падает снег.

Нет, какой там снег. Пепел.

Пепел шелестит, хлопьями опускаясь на капюшон. Пепел растворен в воздухе, и ощущение такое, что с каждым вдохом глотаешь хорошо заточенное лезвие. Лошадь фыркает и мотает головой, пугаясь этой отравы. Я успокаивающе кладу ладонь на ее шею.

Нас почти не слышно. Конские копыта мягко утопают в пепле, загребая его. Мне самому, если спущусь, будет по щиколотку.

Все серое. Небо, равнина передо мной, горная цепь вдалеке, впереди, и отроги холмов сзади - серые в темных разводах. Здесь, на окраине пожара, пепла еще не так много.

Осторожно зову осанвэ. Слежу внимательно, чтобы никого не пропустить.

"Лорд Финрод".

Анналаэро, оруженосец, с непроницаемым лицом, но ощутимо взволнованный, топчется на своем коне чуть левее меня.

"Что-то заметил?"

Мотает головой.

"Лорд, здесь никого нет. Поедем обратно".

"Нет".

Кто-то мог остаться. Кто-то мог укрыться в холмах и остаться здесь.

Медленно, осторожно прощупываю каждый ярд - взглядом, мыслью, следуя вдоль границы выгоревших скал. Никого. И здесь.

Анналаэро позади меня мучается и кусает губы. Была б его воля, привязал бы меня к колонне в сокровищнице, и никуда бы не выпускал.

Внезапно натыкаюсь мыслью на кого-то живого. Вытягиваюсь, впиваюсь пальцами в мягкую серую гриву... Нет. Просто другой разъезд.

Останавливаю коня. В грудной клетке дыра. Пепел хлопает по капюшону и налипает на рукава, на ладони и на конскую шею. Моргать неприятно. Я не помню, когда в последний раз спал.

Слева меня осторожно трогают за локоть. От резкого поворота головы на секунду кажется, что сейчас ухну с лошади вниз. Старательно разглядываю лицо мальчика перед собой - бескровное, насупленное. Глаза, несмотря на пепел, тревожно распахнуты. Он молчит и смотрит на меня, прикусив нижнюю губу.

"Я знаю", - не успеваю заметить, это я голосом или...

"Лорд..."

"Я знаю!"

"Аю! Аю!" - откликается в обгорелых скалах эхо.

А-а, чурбан!

Глаза у несчастного оруженосца делаются еще шире. "Осторожно, осторожно, осторожно!" - стучит в его голове жилка.

Мне уже пле...

Нет, не плевать.

Нет.

Я плотно закрываю глаза.

Сейчас, Инголдо, ты развернешь лошадь...

Разворачиваю лошадь, как был, с закрытыми глазами.

...И направишь ее к лагерю.

Тихонько стукаю Серую пятками по бокам. Она ускоряет шаг.

Анналаэро едет рядом. Ничего не говорит.

Ничего.

Воздух входит толчками.

Один.

Один. Пепел.

***

Поднимаю голову от компьютерных клавиш, услышав мягкие шаги.

Финрод?

Рассветный лорд в легкой светлой рубашке, серых штанах и мягких сапогах на босу ногу заходит в комнате и останавливается возле стеллажа, на одной из полок которого лежит королевский венец из "Финрод-зонга". Настоящий Ном с любопытством поддевает корону пальцами, поворачивая так, чтобы можно было рассмотреть колючую восьмиконечную звезду.

"Плохой металл, - сообщает он мне, не отрываясь от тонкого помятого ободка. - Ржавеет".

"Он не драгоценный".

Король слегка прищуривает нижние веки. Его легкому, тонкому лицу это придает какое-то заговорщическое выражение.

"Но не для тебя".

Я улыбаюсь.

"Ном, зачем спрашиваешь, если знаешь?"

Неуловимое движение бровями. Улыбка.

Он подходит совсем близко, но смотрит не на меня, а на два клинка, блестящие боками в сером и снежном утреннем свете. Легко наклонившись, он трогает гарду одного из них указательным пальцем, отклоняя меч от стены и устанавливая его вертикально, на кончик лезвия.

"Хочешь сказать, мне непременно стоит пойти фехтовать? В такой снег?"

Я спрашиваю это беззвучно, и Фелагунд бросает на меня внимательный взгляд, за которым чувствуется изумление. Да, мыслеобмен не всегда бывает слишком...

Я смотрю на короля исподлобья, улыбаясь самыми краями губ, как это обычно делает Майтимо. Ном усмехается и склоняется ко мне. "Скажу тебе по секрету, - улыбчивые серые глаза с узкими зрачками смотрят мне в самую душу, - тебя может ждать неплохой подзатыльник, если решишь остаться дома".

***

Это древесные ветки. Толстые древесные ветки на фоне дымчатого, выгоревшего неба. Клонятся надо мною, прозрачно закрывая обзор.

Это... воспоминание?

Я недоверчиво моргаю, потому что глаза как будто сохнут, если не делать этого. Ветки на секунду исчезают, и вместо них возникает оранжевая пелена. Ветки. Пелена.

Дерево самое обычное, узловатое, с мелкой сеткой золотистых трепещущих листьев. На ветру они шевелятся и подрагивают, выворачиваясь серебристой матовой изнанкой наружу.

Ветер окатывает меня снизу, с пяток. Тепло, но почва холодная.

Я распластан по ней, как будто что-то меня вжимает. Осторожно перевожу взгляд вниз, но не вижу ничего, кроме собственных скул и каких-то туманных, залитых солнцем очертаний вдали. Каждое движение глаз дается с трудом. Я чувствую себя тяжелым и больным.

Прикрываю веки и снова мысленно смотрю вверх.

Правой руке почему-то теплее, чем левой. Заметив это, я, не открывая глаз, делаю движение запястьем, чтобы увести его в тень, но внезапно понимаю, что не могу этого сделать. Потому что рука зажата у кого-то в ладони. Потому, что...

Я перестаю дышать.

Пальцы.

Так.

Не открывая глаз, я пытаюсь сжать их, и понимаю, что совсем забыл, как это нужно делать. Пальцы только дергаются, вцепляясь в то, что в них лежит.

Опять распахиваю глаза и какое-то время смотрю на раскачивающиеся ветки. Потом все-таки поворачиваю, а, точнее, переваливаю голову направо. Сердце в груди останавливается и на секунду делается совсем легким.

Финдекано.

Он лежит рядом со мной на земле, плотно закрыв глаза. Я вижу его почти в профиль. Темные и густые, как щеточки, ресницы. Загорелые скулы. Брови спокойные, никаких морщин между ними. Волосы распущены.

По стеблю возле его виска, от кончика травинки к земле, ползет блестящий черный муравей. А в моей правой руке... Нет, никакой ошибки. Ладонь.

Я зачем-то удерживаю дыхание, тратя кучу сил на то, чтобы расслабить непослушные пальцы и прекратить уже терзать его кисть. Но Финьо все равно начинает моргать с закрытыми глазами.

Я слежу за этим движением. Голова чугунная. Все чугунное. Все вжимает в землю.

Открывает глаза. Какое-то время спокойно, сонно и с некоторым недоумением рассматривает ветки высоко над собой, а потом я частью слышу, а частью чувствую, как на обеих его руках сжимаются пальцы. Резкий вдох без выдоха. Поворот головы.

У него узкие от непривычного света зрачки. Приоткрывает губы, но только снова бесшумно втягивает воздух.

"Финьо".

Я зову по имени, и все его лицо вздрагивает от этого. Пальцы на левой ладони впиваются в мои, теперь безвольные и непослушные. Брат тут же поспешно разжимает руку, будто обжегшись, и с видимым трудом наклоняет подбородок к груди, стремясь разглядеть наши руки.

Еще один вдох. Пауза.

У меня внутри все переворачивается, но нет почти никаких названий. Очень мало слов и сочетаний звуков, четко - только нескольких имен, которые я помню.

Финьо, прикусив от напряжения губу, пробирается пальцами мне в ладонь и переплетает их с моими. В мыслях я чувствую, как он тянется и охватывает меня. Как только сил хватает?

Ветер обтекает мягко. Ладони теплые.

Сжимаю в кулак вторую, левую.

На месте.

Токи воздуха поддевают пряди на его голове, распущенные, вместе с набившимся между ними травяным мусором. Я крепко держу его ладонь. Брат каким-то титаническим усилием переносит через себя вторую, правую, руку и роняет ее сверху на мою. Закрывает глаза.

Я тоже закрываю глаза. Я весь такой неподъемный, что сил остается только на это.

Названий нет.

Нет, они должны найтись где-то. Но пока - одни мутные картинки, обрывками размазанные по матовой тверди за ветками.

Мою кисть справа сжимают две узкие теплые руки.

Стараюсь не думать, откуда она у меня.

Стараюсь не думать, что...

Финьо лежит рядом со мной и размеренно дышит.

Я валюсь и плыву куда-то вглубь, тяжелея.

Имена я оставил. Этого хватит.

***

Ветер идет с моря, обтекая обрыв. Травяные стебли гнет мягко, и своими острыми, сухими концами они тычутся в носки моих сапог. Стебли бежевые, и под ними я вижу темную почву. Цвет непривычный. Здесь теперь все цвета непривычные, я помню другие.

"Освещение", - коротко откликается Финдекано.

Он стоит рядом, и я обнимаю его за плечи. Под ладонью - гладкая ткань плаща и тепло тела за ней. Плащ синий. Финьо с ним не расстается, хотя здесь тепло, и необходимости в плаще нет. В который раз, я думаю о том, как хорошо, что все возвращенные приходят в себя одетыми. Хороши бы мы все были - спотыкающиеся, бледные, да еще без штанов.

Брат еле слышно усмехается и наклоняет голову, высвобождая прижатые моим локтем косы. Они прохладные на ощупь.

Ветер течет в лицо. Наш обрыв немного осыпался, северный его склон стал более пологим, все очертания изменились - только это ощущение осталось прежним.

"Море черное", - тихо говорит Финьо.

Море черное. Издалека кажется, что оно все покрыто мелкими бороздками, как неаккуратный, необработанный скол на темном блестящем базальте. Небо совсем не отражается в нем. Темно-розовое, просвечивающее, оно висит над нами полукуполом. Ближе к его верхушке еще темно. И звезда.

Мы все здесь знаем, что это за светило.

Финьо выдыхает через нос и наклоняет голову еще ниже. Звезда колкая, и висит на матовом алом фоне, на той границе, где этот цвет переходит в оранжевый, а затем - в желтый.

Море шипит в камнях где-то внизу. Токи воздуха прохладные, и я чувствую, как они обтекают все мое тело и поднимают, удерживая вертикально на весу, пряди на голове.

"Уже скоро", - тихо произносит Финьо. Я снова открываю глаза и поднимаю голову. Да, розовое растекается по небу все четче, постепенно превращаясь в ярко-красное. В Эндорэ не бывало таких рассветов. Небо выглядит тяжелым от подступающего с его внутреннего края, из-под воды, света. Как на огромной ладье, мы вместе с берегом и городами медленно разворачиваемся, проходя округлый бок тверди, и кренимся в востоку.

У черной кромки моря вдалеке постепенно проступает слепящий разрез. Как глаз. Как всплывшее из глубины. Вспомнив, бросаю взгляд туда, где видел звезду. Она теперь выше, но уже совсем бледная.

День пришел.

***

"Лорд. Ло-орд".

Поздно ночью, на станции метро, я тихонько зову его. Земля, мрамор, рельсы, люди - все пронизывается этим. И цели... Потому что цель...

Вздрагиваю от легкой боли в пальцах, разжимаю веки. Он стоит почти вплотную. Рука моя, сжимающая мобильный телефон, разумеется, в его власти, и, разумеется, он держат меня так крепко, что и хотела бы - не вывернулась.

Выглядит Стройный лорд совсем не так, как обычно. Никакой котты и никакого оттягивающего ткань и ремни оружия, - красный плащ, крупными складками собранный под закрытой золотой фибулой на левом плече, темно-синяя, почти черная рубашка с воротником-стойкой. Часть волос зачесана назад и собрана на затылке, только вокруг лица - несколько совсем тонких, почти прозрачных прядей.

Я понимаю, что стою и глупо улыбаюсь. Он смотрит на меня с легкой насмешкой. Делаю короткий шаг вперед и прижимаюсь лицом к его груди. Феаноринг пахнет мятой, и от этого моя улыбка, видимо, становится еще счастливее и еще глупее.

"Ты потеряла медальон", - мягко сообщает он сверху и кладет свои тяжелые руки мне на плечи.

"Я не потеряла. Он дома. Разошлось звено на цепочке".

"Так почини. Это же не тяжело".

"Хорошо, - я поднимаю голову и упираюсь подбородком в скользкую ткань. - Я соскучилась".

***

Майтимо сидит за низким столиком, опершись локтями на колени и хищно нагнувшись вперед. Перед ним, прямо на лаковой столешнице - игральное поле для Башен, по которому в беспорядке, указывающем на долгую и непростую партию, расставлены костяные и деревянные фигуры. Феаноринг, облаченный в темно-синюю рубашку и алый плащ, заколотый на плече и прикрывающий одно колено, азартно покусывает нижнюю губу и время от времени бросает короткие победоносные взгляды на противника, сидящего по другую сторону стола.

Это Турукано. Согнувшись в три погибели и обхватив голову руками, он напряженно созерцает свои позиции.

Судя по лукавым полукруглым морщинкам возле углов рта, Майтимо с трудом удерживается от ехидных комментариев. Волосы его забраны в небрежный расслабленный пучок, и несколько прядей спускаются на лопатки.

"Сдавайся, - феаноринг прищуривает нижние веки и лукаво улыбается. - Выбора нет".

Радужки у Майтимо сейчас похожи на темные янтари. Невольно улыбаюсь. Таким я не помню его со времен Форменос.

"Ну?" - он просто впивается взглядом в Турондо.

Мой брат сначала сжимает губы, потому тяжело вздыхает, делает ничего не означающий ход рохиром и выпрямляется.

"Хорошо. Она твоя".

Феаноринг с победной улыбкой протягивает руку, двумя пальцами ставит белого валу рядом с резной деревянной башней. В коротком, осторожном взгляде, брошенном в сторону Турукано, я замечаю мысль о том, что саму башню, город, Гондолин, лучше не снимать с доски.

"Теперь понятно, чем ты занимался в своей северной пустыне", - мой брат складывает руки на груди и откидывается на спинку низкого кресла, явно подавляя в себе желание вытянуть свои длинные ноги под стол. Вид у него уже вполне умиротворенный. Две темные пряди, схваченные поперек длинными полыми заколками, спокойно лежат на груди.

Майтимо приподнимает одну бровь

"Еще партию?"

"Нет, спасибо! - Турукано морщится и загораживается от феаноринга широкой худой ладонью. - Трех проигрышей и пяти чайников квенилас вполне достаточно".

"Жаль, - Майтимо тоже откидывается на спинку кресла и запрокидывает голову. - Финьо, а ты?"

"Нет, - я усмехаюсь, подхожу и опираюсь руками на кресло, так что его лицо оказывается строго передо мной, но перевернутое. - Тебе хватит и двадцати минут".

"Чтобы выпить чай или чтобы проиграть?"

"Майтимо".

Он прикрывает глаза. На нижних веках серые тени.

"Ты спал?"

Пожимает плечом.

"Час или два".

"Почему так мало?"

"Писал текст".

"О чем?"

"А вот этого я тебе пока не скажу", - он открывает глаза, и взглядом я снова упираюсь в его зрачки.

"Ты бы отдохнул".

"Хорошо", - Майтимо говорит это неожиданно покладисто. Макушкой я чувствую взгляд и поднимаю голову. Турукано снисходительно смотрит на меня исподлобья.

"Финьо претендует на роль Нерданэль".

"Финьо претендует на роль Финьо, - феаноринг поправляет его мягко, но таким тоном, что брат сразу почему-то опускает глаза. - И неплохо справляется".

***

Стекла моей комнаты подрагивают от ветра, дребезжа. Мелкие снежинки налипают на прозрачную поверхность и остаются на ней, не тая.

Всюду ветер. Он идет над пустошами вокруг нас, ускоряясь в ущельях, обдирая грубо днища низких серых облаков, тревожа сыпучую морозную кромку снега в полях. Верхнюю кромку.

Я прижимаю ладонь к ледяному стеклу. Вдалеке даже гор не видно, все замело. Комната завалена свитками, картами, переплетенными рукописями, которые Турко привез из Нарготронда. Прибираться здесь никому не полагается - только топить печь, зажигать свечи, приносить и уносить посуду. Артафинде говорил верно: любое дело, связанное со словом и смыслом, непременно приводит к возникновению ужасного беспорядка.

Одна из свечей на письменном столе начинает трещать и с шипением гаснет. Я отхожу от окна. На столе стоит корзинка, и я принимаюсь перебирать лежащие в ней ягоды смородины, сделанные из мутноватого красного стекла. Бронзовые черенки внутри - с семечками, и с другой стороны они слегка выходят на поверхность круглых красных капель. Ягоды прохладные. От движений моей руки они звонко и коротко стукаются друг о друга. Полоски бересты, из которой сделана корзинка, пахнут деревом.

Я один. Никого из братьев здесь не было уже несколько весен.

Никого не будет. И, кажется, я рад. И это так непривычно.

*

Мы едем в электричке из города Риги в город Саулкрасты. Майтимо сидит напротив, закутавшись в теплый плащ. Он молча смотрит в окно, на пробегающие мимо заснеженные дюны, янтарные стволы сосен, колючие, зеленые, совсем летние кроны. Нижние веки у феаноринга прищурены, волосы растрепаны от колючего морского ветра, который терзал нас, пока мы ждали поезд.

Феанорингу нравится снег и солнце.

"Ты не скучаешь по Химрингу?" - я понимаю, что вопрос бестактен, но все-таки позволяю его себе.

Пожимает плечами.

"Я не вижу смысла".

Я знаю, что зря заговорила на эту тему.

Если бы я чеканила монеты, непременно сделала бы несколько с его профилем. Нос, подбородок, губы...

"А почему ты спросила?"

"Ты любишь зиму".

"В Валиноре ее нет, - продолжает он за меня, - но это, в общем-то, его единственный недостаток".

"То есть... - я опять не уверена, что нужно это говорить, но мысль удержать не могу. - Ты примирился?"

"С чем?"

"С другим континентом".

Майтимо коротко поджимает губы.

"Возможно, я был бы рад сказать, что уплыву в Белерианд, - он на секунду умолкает. - Будь Белерианд на карте".

***

В календаре весна, а за окнами метет. Ветер так садит в окна, что квенилас в чашке, непредусмотрительно оставленной у подоконника, за четверть часа делается ледяным. Лорд сидит на кровати, подвернув под себя ноги по-турецки и положив ладони на колени.

"Майтимо".

Не поднимает век.

"М?"

"Ты расскажешь, как ты пел?"

"Я пел?"

"Разве не ты сегодня говорил про вечер в Химринге, в каминном зале с гобеленами? Как ты сидишь в кресле, вот так же положив руки на колени, и поешь?"

Лорд немного морщится.

"Я пою куда хуже Макалауре".

"Еще скажи, что делаешь это, только когда полощешь посуду в тазу..."

"Именно так, ты весьма проницательная", - он улыбается.

"Разве лорды сами моют посуду?"

"А разве нет?"

Я чувствую, что меня уводят от темы.

"Майтимо, кто говорил со мной сегодня? Тьелкормо? Артафинде?"

"Ангарато".

Что?

Мои пальцы замирают над клавишами. Может, я что-то не так расслышала?

*

Проходит час, другой. Наконец, я слышу шаги.

Другой, незнакомый эльф заходит в комнату и легко опускается на ковер. Черты лица непривычно заострены, волосы мелко вьются и едва достают ему ниже плеч. Если описывать с пафосом, они медовые, а если, как Морьо, - желтые. Но этот цвет очень красив.

"Здравствуй".

Майтимо кивает коротко и внимательно смотрит на арфинга. Тот кивает в ответ.

"Ланголин?"

Ангарато наклоняет голову и несколько исподлобья смотрит на меня серыми, по-финродовски светлыми глазами. Отвечаю на приветствие. Он сплетает пальцы, устраивая ладони на замшевом боку своего сапога и смотрит на меня, видимо, ожидая вопроса.

"Ты расскажешь то, о чем говорил сегодня?"

Он кивает.

*

Этот зал темный, и стены его покрыты гобеленами. Холодные, белые и гладкие выше краев тканых полотен, стены уходят в темноту, к каменному своду. Комната тонет в сумраке. У нас тепло, огромный камин топится вовсю и стреляет крупными искрами, которые бесшумно гаснут, соприкоснувшись с прибитым к каменному полу медными листом.

Длинный стол заставлен посудой: кубками, чашками, мисками и блюдами. Виноград, напомнающий оникс, сушеные вишни, похожие на кусочки отшлифованного граната, белый овечий сыр, яблоки, мед, вино, почти черное в полумраке, и полупрозрачный квенилас. Из чугунных заварочных чайников, в которые он налит, курится пар.

Я протягиваю руку, беру свою чашку и начинаю греть об нее ладони. Руссандол сидит во главе стола, спиной к камину. Очень вежлив, прохладен, разговорчив в меру. Но лицо слегка закаменевшее. Хотя это, может, просто от того, как падает свет.

"Нельо, нынче утром в твоей крепости я наблюдал нечто удивительное. - Тьелкормо, сидящий неподалеку от Руссандола, вторым от начала стола, поворачивается к брату и опирается затянутым в красный смородиновый шелк локтем в белую льняную скатерть. Его длинная коса от этого змеей соскальзывает набок по спине. - В мастерских кто-то пел".

Старший феанарион приподнимает брови.

"Я работал сегодня один".

Тьелкормо держит паузу - очевидно, говорит брату что-то мысленно. Тот качает головой.

"Ломаешься?" - младший лукаво щурится. Руссандол вздыхает, потом поднимает голову и смотрит на нас - как мне кажется, слегка растеряно.

"Мой младший брат настаивает на том, чтобы сегодня я пел вместо Макалауре... Но я должен предупредить, что в песенному искусстве я совсем не так хорош, как он".

Он... смущен?

Айканаро по правую руку от меня впивается взглядом в лицо феанариона, и я тихонько толкаю брата локтем, чтобы он держал себя в руках.

"Я буду рад тебя послушать".

Это Артафинде. Приподнимается со своего кресла и коротко кивает старшему феанариону. Руссандол улыбается в ответ углами рта, а Тьелкормо каким-то неуловимым движением протягивает руку и выхватывает у старшего Амбарусса недочищенное яблоко вместе с ножом.

"Не шурши!"

Руссандол плотно закрывает глаза и опирается обеими руками на колени.

"Нет мне дома и за морем, и в далях туманных полей. Нет покоя, как нет и сердца. Ты сожгла его до корней".

Айканаро вздрагивает рядом со мной и сжимает челюсти.

Я почти физически чувствую, как все, сидящие за столом, поднимают взгляды и останавливают их на лице феанариона. У Нельяфинвэ Майтимо низкий, мягкий голос. Он разливается по залу, и полумрак вбирает его, расширяясь и смешиваясь с пятном света у очага.

"Только валар создать могли тебя, любимая дочь земли. Варда свет подарила белый. Напоила Йаванна хмелем. Ульмо дал тебе пенный образ, Ауле вылепил дивный облик".

Гобелены бесшумно отделяются от стен и приподнимаются, заполняясь воздухом. Вздрагивают свечи.

"Нэсса с тела сняла оковы. Мелькор заставил любить другого... Одинок Феанаро сын. Нет преданных ныне ему. Слушай, дева, чьи кудри злато, ты, что создана мне на беду! Я бессмертен, нет худшей доли... Мне не видеть тебя доколе?"

У него сомкнуты веки, вьющиеся волосы падают на грудь и спину, медно отблескивая в свете очага. Лицо, как из воска. Он глубоко вдыхает перед каждой фразой песни. Голос оплетает основания кубков, яблоки в миске, мои пальцы, плечи, голову, ноги. Течет. Мягко, как токи воздуха над пустынными полями.

"За туман и за гладь воды не уйдут и мои следы. За тобою, чей путь был краток, как летящий по ветру дым. Как летящий по ветру дым..." ('3)

Айканаро стискивает пальцами ткань своей котты под столом. Майтимо умолкает и открывает глаза.

"А ты говорил, - непроизвольно, мне хочется опустить взгляд, однако я удерживаюсь, чтобы он смог прочесть все, что нужно, - что не силен в песенном... - я хочу сказать, "искусстве", но чувствую, что это слово здесь не подходит, - в песенной магии".

***

Как бы тихо я ни шел, шаги на этой тропинке все равно отдаются от каждого ствола, предупреждая всех птиц и зверей о моем появлении. Света уже почти нет. На востоке в холодной сапфировой глубине высыпали звезды, на западе, среди древесных веток, видно небо - белесое, еле тронутое водянистым розовым отсветом. Но и он скоро погаснет.

Ветви смыкаются над головой шатром. Натурально, арочный проход.

Морьо, ну что ты встреваешь, я красиво описываю!

А по шее?

Я выдыхаю. Пар изо рта облачком растворяется в холодной мгле. В траве по краям дороги сидят светлячки.

Давить их!

Морьо!

Амбарусса, я сказал, по шее!

*

Я не выдерживаю и усмехаюсь. Амрас, который восседает на моей кровати с ногами прямо в своих мягких замшевых сапогах, сокрушенно роняет голову и еще плотнее обхватывает руками колени. Морьо стоит напротив, прислонившись спиной к платяному шкафу. Засунув большие пальцы за своей внушительный ремень, он меланхолично пожевывает вытянутый из травяного гобелена на стене сухой колосок. Хорошо хоть, не живой тюльпан...

"Тюльпаны ядовиты".

Темноволосый феаноринг скептически кривит губы.

"Ядовиты - нарциссы!" - глухо и раздраженно отзывается Амрас.

"Да ладно тебе, маленький!" - Морьо отрывается от облюбованного им шкафа, в два шага приближается к брату и склоняется над ним. Амрас бросает на него колючий взгляд исподлобья, но старший, похоже, и не думает издеваться.

"Я буду молчать".

И это говорит Морифинвэ Карнистир?

"Мой брат рассказывает историю", - Морьо угрожающе мягко поворачивается ко мне. Мне почему-то сразу хочется перестать думать так громко и даже, желательно, зажать рот рукой.

Увидев, что противник в моем лице уязвлен и испуган, феаноринг выпрямляется.

"Пиши", - он царственно взмахивает кистью, будто сметая с невидимого стола невидимые крошки, затем разворачивается и исчезает в дверном проеме. Не иначе, на кухню пошел. На плите сидеть.

Явно расслабившийся Амрас на кровати хихикает. На щеках у него ямочки.

*

Собственно, это был Дориат. Мы с братьями в тот раз приехали туда впервые, все вместе. Вопреки нашим ожиданиям, лес Мелиан оказался весьма сумрачным и диким. У него был вид места, которое существует само по себе, по каким-то собственным законам, и не слишком считается с двуногими чужаками. А может, нас просто не ждали здесь.

Когда мы добрались до Менегрота, выяснилось, что Элу Тингола с семейством во дворце нет, и что находится он на охоте в восточной части леса. Советники сразу выслали к королю гонца, а нас проводили в гостевые комнаты, снабдили всем необходимым и оставили в покое.

Теперь мы с Морьо идем по тропинке где-то в окрестностях дворцовых пещер, потому что этому Карантиру Неугомонному приспичило "все осмотреть". Мне же ничего осматривать не хочется. Вечер холодный, лес сырой, и, по правде сказать, я давно жалею о том, что не последовал примеру Тельво и покинул теплую комнату с уютными постелями и пылающим очагом.

"Не трусь, маленький, - старший брат, не оборачиваясь, бросает мне это мысленно, - чары Мелиан не так уж сильны".

"Ты имеешь что-то против ее чар?"

Зарево на западе совсем погасло. Ровные стволы деревьев стоят в темноте - молчаливые, гладкие. Ветки у них начинаются только у самых крон, так что отсюда, снизу, лес выглядит, как строй. И никакого подлеска. Земля вся покрыта, кажется, лишь стелющимся по ней плющом.

"Пока она не надумает испробовать их на одном из нас - нет".

Брат делает шаг к краю тропинки, наклоняется и подбирает из травы светлячка.

"На".

Светлячок лежит на его раскрытой ладони. Морьо, как обычно, выглядит совершенно растрепанным и улыбается, по привычке своей, кривя губы. Но не злобно.

"Заверни в ольховый листочек. Не будешь бояться темноты".

*

С утра я просыпаюсь от того, что за окнами поют. Голос женский, мелодичный очень - но, балрог ее за ногу, еще даже не рассвело!

Я раздраженно поворачиваюсь на бок и накрываю голову подголовным тюфяком.

Слышно.

Сажусь в кровати.

Да, при дневном, хоть и жидком пока освещении, эти пещерные покои выглядят еще роскошнее, чем ночью. Резные, узорчатые потолки, замысловатые подоконники и колонны, всевозможных размеров ниши и полки, вырубленные прямо в стенах, чтобы сберечь место. Кстати, замечательная мысль...

Но эта все поет.

Похоже, она прогуливается в лесу где-то совсем неподалеку и радуется жизни. Я отсюда не очень-то могу разобрать слова, но это явно синдарин, потому что половину слов не узнать. Не думал, что на нем еще и песни сочиняют. Кастрированная квенья...

Я слезаю с кровати, пятками на холодный пол, и иду к окну, с трудом подавив в себе желание размахнуться и бросить туда сапог. Во-первых, он окованный, а убийства от нас тут точно не ждут. Во-вторых, у меня всего одна пара, и Тьелко даже за охотничьего сокола не отдаст мне свои.

Снаружи одна сплошная зелень. Липы, что ли? Листья широкие, сочные - хоть на кухню неси. Правда, дорогим гостям из удобных комнат за ними не видно ни земли, ни неба.

Дева, судя по звуку, гуляет аккурат под моей частью стены. Высовываюсь по пояс в окно, едва не утыкаясь лицом в мокрые ветки, и ору во всю глотку:

"Я! Сплю!!"

Певунья умолкает на полуслове и больше не издает ни звука. Ну, слава Ирмо!

Я уже собираюсь отойти от окна и улечься в кровать, как вдруг снизу слышится жизнерадостное:

"Простите, я не знала!"

И легкий шелест удаляющихся шагов.

Я пожимаю плечами, возвращаюсь к постели, падаю обратно и блаженно заворачиваюсь в теплое шерстяное одеяло.

Странные они тут.

*

Совершенно лишившись разума от позднего часа и усталости, я сижу на полу, в ванной, установив перед собою компьютер.

"Лорд Морифинвэ!"

Он где-то здесь, по-моему, в кухне.

"Я не понимаю... - продолжаю я, - в истории Арды написано, что вы никогда не видели Элу Тингола..."

Морьо чем-то гремит, шуруя в посудном шкафу. Даже знать не хочу, что он вознамерился делать.

"Мы и не видели", - отзывается он через несколько секунд.

"То есть?"

Грохот прекращается - видимо, нолдо нашел искомое.

"Эта осадная башня приказала своим слугам спровадить нас раньше, чем успела опять взгромоздиться на трон, - Морьо с шумом ставит нечто, извлеченное из посудного шкафа, на столешницу. - Фелагунд и Ангарато, видишь ли, охотились тогда с ним вместе".

Все понятно. Оскорбленный Карнистиром младший арфинг не удержался от рассказа про Альквалондэ.

"В точку".

Я поднимаю голову от экрана, пытаясь понять, чем именно занята разрушительная сила на моей кухне.

"Нужна кастрюлька для кавы", - поясняет он.

"Там есть турка!" - автоматически отзываюсь я.

"Турко?!"

"Нет, нет! - я улыбаюсь. - Турка - это котелок, в котором варят кофе. Кофеварка. Висит над кухонным столом".

Морьо хохочет, потом, судя по звуку, как попало, запихивает кастрюльку обратно в шкаф и шумно, явно ногой, захлопывает дверцу.

"К-кофеварка", - вполголоса повторяет он.

Я ловлю себя на том, что ухмыляюсь так же криво, как он.

А еще говорят, эльфы по дому ходят беззвучно.

***

Несколькими часами позже я просыпаюсь в абсолютно светлой комнате от того, что кто-то колотит в дверь.

"Да!" - ору я. Получается сипло.

"Слезай с тюфяка, синдар хотят нам что-то сказать!"

Это Тьелко. Я выскакиваю из постели, быстро натягиваю сапоги и рубашку и застегиваю ремень.

"Я готов".

"В тронный зал", - бросает брат из-за двери и уходит. Бранясь про себя на него и на нерасторопных лесных умников, которые даже дорогу гостю показать не могут, я какое-то время плутаю среди переходов и лестниц. Потом все-таки нахожу нужную, широкую винтовую, и сбегаю по ней в ведущий к тронному залу коридор.

В отличие от вчерашнего дня, сейчас там никто не снует и не бегает. Мои братья, даже без оруженосцев, стоят невдалеке вместе с двумя синдар - уже знакомыми нам советниками.

Нельо бросает на меня недовольный взгляд через плечо.

"Все мои братья собрались, - говорит он придворным. - Мы слушаем".

Синдар как-то сразу напыщиваются и, хотя выражение на лицах остается вежливым, выглядят куда менее благодушно, чем вчера.

"Сегодня утром государь Элу Тингол прислал гонца, - один из них выступает вперед. - Король передал, что задержится на границе, - советник делает паузу и бросает на моего старшего брата какой-то оценивающий взгляд. - Он полагает, что, возможно, вам лучше уехать".

Ч то нам лучше что?!

Нельо хмурится.

"Нам нетрудно будет его подождать".

"Король передал, что задерживается очень надолго", - отвечает придворный чуть более настойчивым тоном. Его сейчас пихнуть бы в грудь, придержать за расшитый воротничок и объяснить - доходчиво - как нужно разговаривать с принцами Первого дома!

"Стой на месте", - бросает мне Нельо мысленно.

"Если дела короля Элу Тингола столь неотложны, что стали помехой для беседы с домом Феанаро, - мой брат говорит это таким тоном, что советник перед ним сразу ссутуливается и делается еще тощее и неприметнее, чем был, - Дом Феанаро вынужден будет покинуть его владения. Однако передайте своему королю, что наши земли в Белерианде не защищают чары наших жен, и порой дела там более неотложны, чем охота и осмотр форпостов", - Нельо поворачивается одним движением и широким шагом проходит между нами. Я сейчас врежу этим лесным индюкам!

"Морьо!"

Я стискиваю зубы, разворачиваюсь на каблуках и тоже направляюсь к двери. Настанет день, - мысленно обещаю я, - и я научу тебя, Элу Тингол, как подобает разговаривать с сыновьями создателя Камней. Настанет день, и я тебя научу".

***

Ветер бьет в лицо со всего маху, и я хватаю ртом воздух, как выхваченная на берег форель. Лошадиная холка передо мною - вся мокрая.

"Быстрее! Быстрее!" - шепчу я в бархатное коричневое ухо.

"Мы близко! Морьо, берегись!"

На два голоса они орут это откуда-то у меня из-за спины. Я молча нагибаюсь ниже, чтобы лошади было легче идти.

Высокая сухая трава с шелестом летит мимо. Мы режем ее, точно ножи. Воздух влажный, небо матовое, размытый кружок солнца рыбой плавает среди взбесившихся облаков.

Вот, вот!

Еловый перелесок уже совсем рядом.

"Опять задумались!" - бросаю я в последнее мгновение, когда уже понятно, кто победил. Близнецы, как по команде обиженно поджимают рты.

Все втроем, мы останавливаем коней у лесной кромки. Амбаруссат растрепаны, как веники. Тельво вытирает со лба пот и прилипшие кусочки сухих стеблей тыльной стороной руки. Он устал. А вот Питьо пляшет передо мною на своей белой лошадке и лукаво ухмыляется.

"Мы почти догнали!" - он задирает подбородок и смотрит на меня из-под полуприкрытых век. Ветер то и дело заносит ему волосы на лицо, закрывая обзор, и я в который раз думаю, что если бы не полное отсутствие горбинок на носах, оба близнеца были бы копией Нельо.

Старший Амбарусса тем временем сдирает с себя свою щегольскую белую рубашку, роняя в траву мелкие перламутровые пуговицы с ворота и манжет, и завязывает ее на шее, перетянув рукава узлом. Потом он разворачивает коня и кричит нам с Тельво через плечо, уже на ходу:

"Теперь купаться! Морьо, завтра еще поедем, да?"

***

Если бы в Валиноре леса были такими густыми, бегущая Нэсса однажды беспременно врезалась бы головой в еловый ствол вместе с каким-нибудь из своих вездесущих оленей. Никогда их не любил. Стрелять в них нельзя, копья метать нельзя. А как я, скажите на милость, должен каждый раз понимать, что это ее олень, а не так, просто? Лучше бы, в самом деле, с лосями ходила...

В любом случае, здесь нет ни Нэссы, ни Тулкаса. Зато есть пограничная стража. О-о, эта стража...

Я криво усмехаюсь про себя.

Вооружены чем попало, луки дрянные, слабые. Метательные ножи тоже никуда не годятся - такие можно сразу на кухню, морковь крошить. О мечах я вообще молчу. Кто так делает, ну кто так делает? Вон у того, с позволения сказать, защитника своей земли, гарда разболтана. Кого, скажите мне, он собрался этим устройством убивать?

Лес тем временем начинает приобретать какой-то более приличный вид. Хвойный подлесок, мешавший видимости и создававший идеальные условия для проникновения на закрытую территорию даже самого неумелого шпиона, закончился. Теперь вокруг одни стволы - гладкие, белесые, с каким-то непонятным лиловым отливом. Земля под ногами на две ладони засыпана сухой листвой.

Внезапно Курво, не оборачиваясь, бросает мне мысленно:

"Там скала".

Я щурюсь. Да, действительно. Между деревьями проглядывает темная каменная поверхность, которая уходит вверх почти на высоту крон.

"Государь Элу Тингол и нора", - комментирует Турко у меня из-за спины.

Чем ближе мы подходим, тем громаднее выглядит каменная глыба, внутри которой располагается дворец. Затененная деревьями, она мрачно нависает над нами.

Чуть восточнее тропы, по которой мы идем, я вдруг замечаю ворота. Тропа круто сворачивает, и мы оказываемся возле них. Сам по себе створ ничем не прикрыт - арка и арка - однако внутри, в темноте, видна массивная двустворчатая дверь. Когда мы заходим под свод, в вышине я различаю бойницы. Камни стен замшелые и неровные, но не настолько, чтобы можно было подняться по ним наверх. Хотя лично я, доведись мне строить пещерные укрепления, предпочел бы камни все-таки отшлифовать.

Впереди вспыхивает кремень, загорается факел, и от стены отделяется фигура часового.

"Принцы Первого дома, наследники государя Финвэ", - объявляет наш провожатый - уже четвертый синда, которому нас бдительно передали по пути с рук на руки.

Часовой кланяется, потом неразборчиво шепчет что-то на синдарине дубовой дверной створке, дергает за кольцо и распахивает ее перед нами.

Нет, я, конечно, ждал каких-то особенных пещер, но не думал, что здесь будет так светло.

Своды очень высокие, повсюду колонны и арки. Через каждые двадцать футов прямо в породе стен, почти у свода, размещены небольшие светильники, которые распространяют вокруг себя зеленоватое сияние. Похоже на дневной лесной свет. Ни одного темного угла здесь нет - зато есть просторные залы и широкие коридоры, лестницы - винтовые и прямые, с пролетами - галереи и резные двери, ведущие во внутренние чертоги.

По дороге нам то и дело попадаются синдар - светловолосые, светлоглазые и в массе своей весьма бледные. Все, как один, они одеты в серебристое, зеленое и коричневое, и из-за этого кажутся подвижной частью интерьера.

"Морьо, спокойнее", - мысленно говорит Макалауре.

Наконец, мы останавливаемся у высокой белой двери, покрытой растительным орнаментом. Двое стражников с поклоном открывают перед нами ее створ.

Тронный зал!

Вот только троны пусты.

С сожалением я оглядываю гигантское пространство. Но среди леса узорчатых каменных колонн нет никого, ростом напоминавшего бы Эльвэ. Одни придворные.

Внезапно двое отделяются от толпы и подходят к нам.

"Менегрот весьма сожалеет о столь неудобной ситуации. Король с супругой и дочерью сейчас в отъезде, - один из подошедших к нам, повыше и посолиднее первого, умолкает и склоняется перед нами в знак извинения, - лорд Финрод и лорд Ангрод гостят у нас этой осенью, и их величества и ее высочество сопровождают гостей на охоте в восточной части леса".

"Финдарато и Ангарато, - мысленно, но с раздражением произносит Турко. - Не могли настоящий язык выучить..."

"Мы немедленно отправим к государю гонца, - продолжает тем временем советник, - а пока принцы Первого дома могут рассчитывать в Менегроте на все гостеприимство, какое дворец короля Белерианда только сможет им предложить".

"Короля Белерианда?!" - в один голос безмолвно восклицаем мы с Турко и Курво.

"Ни слова", - молча одергивает нас Нельо.

"Благодарим за теплый прием, - говорит он советнику. - Охота, видимо, затянулась, и Элу Тингол забыл о назначенном визите. Такое случается, - Нельо дружелюбно улыбается, а вот советник готов сквозь землю провалиться. - Однако принцы Первого дома согласны подождать короля Дориата".

***

Мы стоим на крепостной стене, и солнце слепит глаза. Стена сияет, она бела, словно сахар, - холодная, шершавая - и я держу обе ладони на ее толстом парапете. Нельо рядом. Ветер плещет его волосами, как флагом. На солнце и на фоне синего, до оскомины яркого неба, они красные. Лохматый балбес.

"Освещение у вас тут - вырви глаз", - я морщусь и с силой прижимаю пальцем хрящик в основании носа, чтобы не чихнуть.

"Привыкай, - Нельо смеется. - Здесь если снег, то на три недели, а если грязь, то по плечи".

"Ты любишь крайности".

Брат невольно улыбается шире, и зачем-то трет пальцами левую бровь - как будто хочет скрыть улыбку за равнодушным выражением лица и не может.

Его правая рука безвольно висит вдоль бока, задрапированная широким красным рукавом. Мне ужасно хочется взять его за локоть и сказать что-нибудь глупое.

"Тьелко".

Я поднимаю голову и понимаю, что челюсти и губы были сжаты так, что побелело лицо.

"Что с тобой?"

"Ничего".

Я медлю. Потом опять поворачиваюсь и пихаю брата в грудь. Он моргает от неожиданности.

"Просто долго не видел..."

Еще толчок.

"...Одного знакомого..."

Еще один, но я уже не могу удержать ухмылки.

"...Такой лохматый балбес, рыжий. Ты его как, знаешь?"

*

Он идет за мной по узким и низким коридорам поезда, пригибаясь и на весь состав колотя несчастными металлическими дверьми о косяки межвагонных тамбуров. Третий сын. Лорд Коварный Соблазнитель, Господин Самый Главный Охотник. Туркафинвэ Тьелкормо.

У него длинная, абсолютно черная коса, гордое, обветренное, породистое лицо и темные брови вразлет. На полку усаживается, развалившись, по-хозяйски, и подбородок держит очень высоко. Глаза лукавые. Красиво очерченные губы, как и у Морьо, ежесекундно готовы к произнесению дерзостей и ехидств.

"И вы всегда так путешествуете?"

Двумя пальцами принц Первого дома приподнимает лежащую на столе перед ним белую тряпочную салфетку.

"Тебе не нравится?"

Турко выразительно окидывает взглядом потолок купе.

"Тесновато".

"В самолете хуже".

"Где?"

"В летающей машине", - я уже понимаю, что вот сейчас сказала это на свою голову.

"Летающей машине?"

Я мысленно показываю ему зеленый, похожий на гигантский гороховый стручок, аэробус, на котором летела в последний раз из Симферополя в Москву. Феаноринг тут же подается вперед, как гончая, и я говорю, не дожидаясь его вопроса:

"Внутрь наливают горючую воду. Ее поджигают искрой, и сила горения так велика, что двигает машину с места. А конструкция и материал позволяет ей подняться, когда скорость становится достаточно большой".

"Что за горючая вода?"

"Керосин. Авиационный керосин".

"Как его делают?"

Я потерянно осматриваюсь в поисках розетки для портативного компьютера, но розетки нет. Да впрочем, и интернет здесь тоже вряд ли найдется.

"Это производное нефти. Сырого черного вещества из скважин в земле. Ты о нем знаешь?"

"Ха! - говорит Тьелкормо, и смотрит на меня, как на дуру. - Но нефть слишком густая, чтобы сжигать ее внутри машины".

"Керосин жидкий и прозрачный. Но я не знаю, как его делают. Приедем в город и прочтем, идет?"

Тьелкормо пожимает плечами, но я чувствую жилку интереса, которая бьется невдалеке от моей мысли о самолете.

"Сложная машина?" - все-таки спрашивает он.

"Очень сложная".

"И сколько людей она носит?"

"По-разному. Иногда двоих, иногда полторы сотни".

Феаноринг одобрительно выпячивает нижнюю губу. Судя по всему, это - высшая похвала достижениям земной техники. Правда, меня конкретно в его отношении сейчас интересует несколько другое.

"Тьелкормо, у меня есть просьба..."

Принц коротко сдвигает брови и от этого становится похожим на ловчую птицу.

"Что... - я понимаю, что ужасно бесцеремонна, - может, не сейчас, но как-нибудь ты мог бы рассказать о Митриме..."

Я вижу, как напрягается у него лицо - скулы, челюсти, лоб.

"Позволь объяснить, - торопливо добавляю я, потому, что разгневанный брат Майтимо - совсем не то, чего я добивалась. - Момент на стене Химринга, о котором ты уже говорил... он же связан с этим?"

"Л-летописец", - цедит Турко, но я уже знаю, что, да, связан.

Я жду, но феанарион вдруг поднимается с места, отодвигает дверь и исчезает, оставив створ раскрытым.

Жмурюсь.

"Ты вернешься?"

Я спрашиваю это в пустое, гремящее пространство поезда.

Вернись. Мне нужно знать.

*

Волосы у него стали темнее. Ржавые, красные, они лежат беспорядочно, змеями свиваясь на грубой ткани подушки.

"Нельо".

Имя само слетает с губ - вслух и довольно громко. Но у брата только дергаются веки. Я наклоняюсь над ним.

"Это я. Тьелкормо. Ты..."

Я замолкаю на полуслове, потому что под короткими, как будто обожженными ресницами, вспыхивают два безумных карих глаза. Брат принимается лихорадочно ощупывать меня взглядом, выискивая подвох.

"Нельо, ты позволишь мне сесть?"

Он несколько раз моргает, потом прикрывает веки и коротко кивает. Я сажусь на постель. Хочется схватить его за руку, но если я выберу правую, брату будет больно телесно, а если левую - духовно. Поэтому я ограничиваюсь тем, что кладу ладонь ему на грудь, ближе к левому плечу.

Пальцами я чувствую каждое ребро.

"Рыжий, я изумлен, - я улыбаюсь. - Ты выглядишь куда бодрее, чем пять дней назад".

Брат слабо кривит губы в ответ. Но отсеките мне косу по самый затылок, ему и правда лучше. Начать хотя бы с того, что в прошлый раз он меня не узнал.

"Как ты себя чувствуешь? - я перехожу на осанвэ и наклоняюсь ниже к нему, чтобы видеть глаза. - Ты ешь?"

"Ем".

Даже так его голос сух, словно песок.

"А вообще?"

Пожимает плечами, насколько это позволяет слабость и поза.

"Близнецы все по тебе извелись, поправляйся скорее".

"Почему ты не привез их с собой?"

Я приподнимаю брови.

"Видишь ли, Тулиссэ пускает к тебе строго по одному гостю. Будь он хоть травник, хоть принц".

"Тулиссэ? Целитель?"

Нельо сдвигает брови, и с этим жестом вдруг становится до одури похожим на самого себя.

"Позови сюда".

Я молча вскакиваю с тюфяка и устремляюсь к выходу, на ходу стараясь перестать улыбаться. Ничего особенного, мой любимый рыжий брат! Все, как обычно...

"Тулиссэ! - я отбрасываю полог шатра и высовываюсь наружу. Целительница сидит у входа на своей скамейке, спокойная, как болотный пенек. - Король Нельяфинвэ Майтимо Феанарион хочет что-то тебе сказать".

Я с удовольствием отмечаю, что суровый знаток порошков и примочек вздрагивает, когда я называю брата полным именем. Молча поднимается и идет вслед за мной.

Нельо по-прежнему строг.

"Тулиссэ, - голос очень слабый, но интонации такие угрожающие, что мне хочется расколотить какую-нибудь чашку на счастье, - кто принимает решение о том, кто и когда приходит в мой шатер?"

"Я".

"Нет, - брат смотрит на женщину очень пристально, и я вижу, что та теряется, - я".

"Ты еще слаб, - целительница делает шаг к нему, - впечатления вредны".

"Речь идет о моих братьях, - Нельо повышает голос лишь слегка, но даже я вздрагиваю от этого. - Если они хотят видеть меня, ты должна их впустить в любом количестве".

Он переводит дыхание.

"Это приказ. Или мне придется просить прислать вместо тебя кого-то другого".

***

Как долго?

С трудом разлепляя веки, я приподнимаюсь на локтях и смотрю вниз. Ард-Гален закончилась. Теперь под нами горы - довольно высокие. И мы над серединой хребта.

Хорошо. Просто отлично.

Майтимо без сознания. Его левая рука безвольно болтается у самого орлиного крыла, раскачиваясь в такт движениям птицы. Я осторожно нагибаюсь, охватываю его локоть, подтягиваю, и, как могу, укутываю плащом. Ткань ледяная от встречного ветра и мокрая от крови.

Лицо у брата белесое, грязное. Нос, подбородок и надбровные дуги неестественно выступают, меняя привычные черты. Веки склеились, вокруг глаз - черное. Волосы в колтунах. Губы бескровные, и линия рта похожа на длинный порез.

Мне делается трудно дышать.

Я думал, вы придете на кораблях.

Потом - что остались с горсткой верных у сожженных судов после атаки на берегу. Что ты составляешь карты, что выглядишь старше, что устал, похудел, привык к лишениям. Но никогда, что с тобой... Что таким...

***

Воздуха!

Я рывком сажусь в постели и тут же чуть не заваливаюсь на бок.

Кукла. Проклятая, сломанная кукла!

Я впиваюсь пальцами в матрас, чтобы не упасть, и хватаю ртом воздух. Не могу протолкнуть его в легкие.

Черная вода хлещет в шатер с потолка.

Кое-как я поднимаюсь на ноги и начинаю пробираться к выходу. Кажется, сейчас рухну на пол и захлебнусь в этой жиже. Покрывало волочится за мной, зацепившись за щиколотку, я путаюсь в нем, и меня мотает из стороны в сторону еще больше обычного.

Вперед!

Сквозь рубашку я больно тяну себя за кожу на боку и на животе.

Вода густая и вонючая, словно в болоте. Щель в темноте, между двумя прямоугольниками ткани впереди, светится мертвенно, но лучше на свету, чем здесь. Пусть волков, пусть - плетьми. Только не здесь, не в этих помоях.

Обрубком правой руки я неосторожно натыкаюсь на полог шатра и отшатываюсь, едва не потеряв равновесие. Каким-то чудом сменив направление падения, выламываюсь наружу и цепляюсь здоровой рукой за вкопанный рядом с шатром столб. На его верхушке что-то висит.

А.

Флаг.

Покрывало до сих пор у меня на ноге. Я с трудом выпутываюсь из него. В ушах шумит, и я не слышу внешних звуков. Но различаю, как в палатке позади булькает, поднимаясь к потолку.

Прочь.

Отрываюсь от столба и бреду вперед по улице.

Тут сухо. Лучше.

Свет идет сверху, и я поднимаю голову.

Это око.

"Снова ты?!"

Кажется, я кричу это.

Это не Камень. Я не должен.

*

Я просыпаюсь, как от окрика.

"Опять".

Вскакиваю в постели, запрыгиваю в сапоги и выбегаю наружу. Его болезненный след тянется прочь от шатра, на восток. У столба с флагом валяется покрывало. Майтимо был здесь несколько минут назад.

Сломя голову, я бегу вдоль по проходу между палатками, на площадь. Он стоит в самом ее центре, босой.

*

"Ну, смотри, вот он я! Сам умирать не стану, не дождешься! Мне все равно, что ты со мной сделаешь, ясно?!"

Меня выносит на какую-то небольшую площадку среди темных закрытых шатров. Сейчас из них повалят с волками, а у меня даже палки...

Я замираю на секунду, но ноги тут же начинают проваливаться в сыпучее. Палатки, глаз наверху и глаза поменьше, наверное, звериные, уносит прочь. Черное небо. Бурый влажный песок.

Я вытягиваю перед собой правую руку, в ней меч. Лезвие в крови.

Тут все ею пропитано.

Словно со стороны, я наблюдаю, как по моей ладони, сжимающей рукоять, ползут продолговатые черные разводы. Постепенно она делается черной вся.

Болит!

Я хочу выпустить меч, но рука не слушается. Я падаю на колени и начинаю выдирать его из зажатого кулака. Песок мокро осыпается подо мною, уходя в глубину огромной воронкой.

*

"Майтимо!"

С разбега я падаю рядом с ним и обхватываю руками. Его всего колотит, он не поворачивает головы, не слышит меня, и он весь в крови.

Охватываю осанвэ.

Песок. Рука.

"Тише. Тише".

Он вырывается, и во сне, и в действительности, но он очень слабый. В мыслях я разжимаю ему ладонь - хотя на самом деле всего лишь держу его правое запястье подальше от грудной клетки и от земли. Подальше от чего бы то ни было, чего оно может коснуться.

Меч тяжело падает в бурую песчаную массу и сразу уходит в нее без следа. Нас тянет тоже, но я не пущу.

"Мы останемся на поверхности".

Брат обвисает у меня на руках. Каким-то краем сознания я чувствую, что из-за пологов палаток на нас смотрят. Мы здесь, как на ладони - будто на представлении.

Неважно.

"Майтимо, очнись. Ты здесь? Ты со мной?"

*

Кто-то удерживает меня на плаву, но сопротивляться не хочется.

*

Он затихает.

*

Почва?

Перед глазами утоптанная почва. Темно.

*

Я осторожно поворачиваю его к себе и обнимаю. Лицо застывшее, но он меня, кажется, уже слышит.

"Вернись ко мне, - шепчу я в растрепанные волосы. - Все прошло".

Он больше не пытается терзать свою несчастную руку. Не знаю, что он видит своими распахнутыми, расширенными глазами.

"Это был сон. Он закончился".

Майтимо жмурится, и его опять начинает трясти, на этот раз, похоже, от холода.

"Сможешь сейчас идти?"

"Да".

Я заставляю его обхватить меня за плечи и поднимаю, удерживая обеими руками. Быстрее и проще было бы отнести, но я отлично понимаю, как он себя будет после этого чувствовать.

"Ты уронил свое покрывало, оно теперь грязное. До утра недолго, - я умолкаю, потому что он начинает задыхаться на ходу, и мы останавливаемся. - Проще будет, если ты ляжешь у меня".

Сейчас ему лучше не быть одному и не быть в своем шатре.

"Нет".

"Майтимо".

"П... роизвол", - выдыхает брат и кривит губы, стараясь улыбнуться.

"Ужасно, - говорю я и тоже улыбаюсь. - Просто ужасно".

Когда мы попадаем в мою палатку, он уже едва держится на ногах. Раньше, чем я успеваю укрыть его одеялом, он слепо утыкается головой в подушку и засыпает. Сам я сажусь на утоптанный земляной пол у кровати и откидываю голову так, чтобы затылком чувствовать тощее, но уже потеплевшее плечо.

Пусть только кто-нибудь попробует утром заикнуться о том, что лорд Нельяфинвэ безумен. Самолично уложу на землю отдохнуть.

***

Стволы такие огромные, что больше похожи на каменные столбы. Кажется, будто они обвиты гирляндами, составленными из ламп, но, приглядевшись, я вижу, что это винтовые лестницы. С нижней их стороны, под ступенями, подвешены разноцветные светильники. Пролеты между витками довольно большие, так что путь эти фонари не освещают. Похоже, это просто для красоты.

Интересно, зачем им потребовались лестницы на деревьях?

Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь найти хоть одно знакомое лицо. Но никто не оборачивается ко мне, и никто не подходит спросить - пусть и недружелюбно - что я делаю здесь.

Не знаю, как объясню свое присутствие здесь Артанис, если встречу ее.

"Никак не привыкну к тому, каким стал Аман..."

Смешно.

Впрочем, и Нэрвен, выстроившая здесь весь этот древесный город, давно не Артанис.

Внезапно у подножья одной из лестниц я замечаю растрепанный светловолосый затылок, перехваченный узким кожаным ремешком.

"Финарато!"

Без сомнения, он. Оборачивается и ищет взглядом того, кто окликнул. Я подхожу.

"Здравствуй", - старший арафинвион широко улыбается, и от уголков его глаз разбегаются морщинки.

Я киваю.

Финарато приподнимает брови и смотрит на меня, не прикасаясь мысленно. Потом мягко спрашивает:

"Показать тебе конструкцию дэлони?"

"Что?"

"Дэлони. Древесной платформы".

"О... Да".

Он отворачивается и мы начинаем подниматься по белым ступенькам с невысокими резными перилами, ведущим вкруг ствола на самый верх. За перила я не держусь, и вместо этого веду ладонью по сероватой древесной коре. Крона вокруг шелестит, поскрипывают ветки. Она такая подвижная, что рябит в глазах. Подошвы с сухим шорохом проскальзывают по молочно-белым ступенькам.

"Артанис жила так в Эндорэ, - не дожидаясь моего вопроса, говорит Финарато. - В Лориэне. За Мглистыми горами".

Мне хочется спросить, почему это было так далеко на востоке, но я вовремя осекаюсь.

"Они не нашли ни пещер, ни укромной долины для крепости. Тогда Келеборн предложил выстроить весь город на деревьях, как пограничные укрепления".

"Келеборн это..."

"Ее супруг".

Я киваю. Этот умный синда, разумеется, остался на том берегу...

"Видишь, несущие балки устроены, как паучья сеть", - Финарато запрокидывает голову и показывает наверх. Над нами, словно широкая, вогнутая, деревянная крыша, лежит круглая платформа. Снизу ее поддерживает естественная чаша ветвей - кажется, здесь их шесть, - и еще шесть массивных белых, прогнутых по направлению к стволу опор. Вся конструкция сильно напоминает подсвечник, а каркас самой платформы, и правда, паучью сеть.

"А как с очагом?"

Финдарато поднимается на несколько ступеней вверх и показывает еще на что-то. Поворачиваю голову и вижу, что над западным краем платформы курится дымок.

"Жаровня. Древесный уголь".

"Ясно".

"Ты зайдешь?"

"Если не помешаю".

Он улыбается, спускается на несколько ступеней и кладет руку мне на спину, пропуская вперед.

"Нет. Это моя".

"Разве ты живешь не в городе?"

Он отстает от меня на ступеньку, поэтому смотрит снизу вверх и слегка щурится нижними веками, улыбаясь.

"Нэрвен построила ее для меня. Это библиотека".

***

Капли стекают в ложбину тряпичной крыши шатра над моей головой. Наверное, с ветки. Они ударяются о плотную ткань несколькими локтями выше, тупо, с интервалом в два твоих вдоха. Тук. Тук.

Шатер жарко натоплен. Это потому, что ты все время спихиваешь с себя одеяло.

Твой сон вязок. Медленный, вязкий сон ни о чем. Медленно, полуосознанно ты двигаешься в нем, то проводя рукой по лицу и линии волос, то сгибая колени и высвобождаясь из простыни. Тебе ничего не снится. Я держу тебя на краю.

От жаровни плывут волны тепла. Сейчас глубокая ночь, за пологом влажный холод оседает капельками на камни, а здесь, словно в печи.

Не могу больше.

Я стаскиваю с себя рубашку и вылезаю, наступая носками на задники, из сапог. Пол утоптанный и прохладный.

Да, Майтимо, я понимаю, почему ты все время пытаешься избавиться от покрывала. Я бы на твоем месте тоже так делал.

Поднимаюсь и переношу жаровню подальше от тебя. Сразу становится лучше. Я придвигаю табурет поближе к кровати, укрываю тебя опять и опираюсь локтями на тюфяк, невольно прижимаясь предплечьем к твоему боку под одеялом.

Горячий.

Опять встаю и иду к тканевым дверным створам, за которым, под навесом, на холоде, стоит большая чаша с водой. Возвращаюсь. Кладу тебе на лоб мокрую тряпицу.

Я пока не буду звать целителей. Я до рассвета с тобой еще посижу, можно?

Ты глубоко вздыхаешь во сне и высвобождаешь левое плечо из-под простыни. Я сдвигаю ее тебе до пояса, осторожно приподняв твою расслабленную руку. В белом, словно костяном запястье стукает пульс.

Капли в навес.

Сажусь на табуретку, пробираюсь пальцами под твою ладонь и упираюсь лбом тебе в бок, стараясь нажимать не слишком сильно. Голова тяжелая.

Последние полдюжины дней ты почти не просыпаешься. Ты очень редко кого-то узнаешь. В своем сне ты стоишь у острых камней над клокочущим огненным варевом, и кто-то всегда удерживает тебя, обняв. Сегодня - это я.

"Кто здесь?"

Голос шуршит едва слышно, но я все равно вздрагиваю. Бледный, недоверчивый, ты напряженно шаришь взглядом по моему лицу, шее, корпусу, разыскивая и не находя на мне каких-то нужных тебе знаков. А может быть, шрамов.

"Финдекано", - говорю я осанвэ.

"Финьо".

Ты обкатываешь имя на языке, словно камушек.

"Почему я не вижу камеры?" - добавляешь ты. Ты спрашиваешь это с таким ровным, бестревожным непониманием, что мне становится нехорошо. Это третий раз за последние четверо суток.

"Мы в шатре на северном берегу озера Митрим. В Эндорэ".

Не знаю, зачем я уточняю континент.

Ты киваешь, потом опять поднимаешь на меня глаза.

"Мне жарко, - тихо произносишь ты. - Пожалуйста, попроси моего отца не топить в кузнице так сильно".

В кузнице?

Я вовремя успеваю спохватиться и не ответить ни в мыслях, ни вслух, что кузницы у нас нет. Ты поинтересуешься, как Феанаро обходится без нее, и попросишь позвать его к тебе. Мы это уже проходили.

Молча поднимаюсь, накрываю жаровню крышкой, а тебя - простыней.

"Не нужно", - протестуешь ты.

"Скоро тут станет гораздо холоднее".

"Ну, хорошо".

Ты покорно складываешь обе руки на животе, под одеялом, коротко вздрогнув от боли в правой и даже не обратив на это внимания. Толком не уяснив, где находишься, и кто тебя окружает, ты каким-то образом привык к мысли, что одной ладони нет. Я не знаю, как ты объясняешь себе ее отсутствие. Объясняешь ли вообще.

Ты начинаешь дышать ровнее. Я обвисаю на собственных, опирающихся на постель, руках. Я уже запутался, что лучше - когда ты все помнишь, мечешься и просишь прощения, или когда лежишь сутками вот так, спокойный, ничего не понимающий. Наверное, так, как сейчас, тебе легче. Но что мы будем делать, Майтимо, если ты останешься таким насовсем?

***

Мы едем в метро. Рукой, схваченной на запястье длинным расшитым манжетом, а дальше скрытой широким рукавом, лорд Финдекано опирается на смежное стекло вагонов за моей спиной. У него блестят волосы, и две расслабленные мягкие косы, от висков уходящие к затылку, петлями спускаются на светло-серую рубашку.

Пожалуйста, говори.

*

Отец сидит за столом и пишет. Уже издалека я вижу, что почерк его угловат и прижат к невидимой строке.

Отец злится.

Я подхожу и молча сажусь в кресло по другую сторону широкой темно-красной столешницы, но он не поднимает взгляда от страницы. Широкий, легко и тонко свитый венец на его голове колко блестит, отражая белое туманное небо за окнами Барад Эйтэль. Перо шуршит по бумаге без промедлений. Отец не взвешивает слов и время от времени резким, злым движением почти втыкает его в горлышко чернильницы.

"Письмо из Химринга?"

Он не отвечает, но я вижу, как в одну секунду неуловимо напрягаются скулы и лоб.

"Да".

Пауза.

"Первый дом не даст войска".

Я выпрямляюсь в кресле. Этого не может быть.

"Решение окончательное?"

"Да, если армию поведу я".

Что?!

"Твой любимый кузен уверен, - отец коротко окидывает меня взглядом, и на мгновение мне кажется, что за столом сидит Феанаро, - что это, видите ли, их война. Что планы всех маневров и наступлений должны остаться за Первым домом. Здесь он отказывается подчиняться Барад Эйтэль".

"Подожди... Нет, это какая-то ошибка", - я поднимаюсь и зачем-то иду к стеллажу со свитками. Разворачиваюсь. Возвращаюсь к столу. - "Я прошу, не пиши ответ, пока я не вернусь".

Отец хмурится и наконец поднимает на меня глаза.

"Откуда?"

"Из Химринга".

Он делает предупреждающий жест рукой.

"Я еду сейчас", - я отворачиваюсь и быстро иду к двери, лишая его возможности возражать.

Останавливаюсь в дверях и смотрю на него уже оттуда. Нолофинвэ сидит на свету и молча глядит на меня, по привычке своей, слегка выпятив вперед челюсть - решая, стоит ли спорить со мной.

"Отец, я очень тебя прошу, не заканчивай это письмо".

*

Он меня послушал. Когда, спустя полторы седмицы, я ввалился в кабинет и рухнул на его место, не помня себя, не зная, какой сейчас день и время суток, оно все еще лежало на столе, оборванное на полуслове.

***

Это был первый и единственный раз, когда я его ударил. Брат сидел за письменным столом - равнодушный, гладко причесанный - и что-то меланхолично вымерял на разложенной перед ним карте континента. Услышав мои шаги, он поднял глаза.

Молча, не говоря ни слова, я в две секунды прошел пустой зал, схватил его за ворот и выдернул из кресла.

"Это вы с Курво написали письмо?"

"Нельо, остынь!"

Он попытался отпихнуть меня и вырваться, но я только выволок его из-за стола и с размаху прижал спиной к голой каменной стенке.

"Туркафинвэ Тьелкормо, я знаю, что это ты отправил письмо в Барад Эйтэль".

Лицо у брата дернулось от подступившей ярости, и он с вызовом проговорил:

"Да, если ты так хочешь это слышать".

Я задохнулся, но не успел ответить.

"Ты хочешь, чтобы этот холеный любитель мрамора командовал нашими войсками? - Турко глядел мне прямо в зрачки. - Тебе мало короны, тебе надо еще и один из Камней ему отдать, когда мы войдем в Ангамандо и возьмем их?!"

Вот тут мне показалось, что все вокруг стало красным. Я рывком оттащил брата от стены, выпустил и со всего размаха всадил ему в челюсть кулаком. Турко врезался плечом в каменную кладку и чуть не упал.

"Нолофинвэ погиб!"

Брат вскинул голову, я снова схватил его и рванул вверх.

"Нолофинвэ поехал к Тангородриму один, бился у ворот с Моринготто и погиб!"

Я поволок брата на середину комнаты, окровавленного, онемевшего, но вместо того, чтобы еще раз ударить вдруг почему-то отпустил и оттолкнул от себя.

"Уезжай обратно в Нарготронд. Сегодня".

Не глядя на него, я повернулся, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

***

"Я тебе сейчас уши на задницу натяну! Понял?!"

Я жму его коленом в пол, чтоб не вывернулся. Курво сильный, но я сильнее и старше.

"Отдай молоток! Он мой! Нельо мне его дарил!"

Курво только мотает головой и зло смотрит на меня из-под пыльного половика, которым я пытался связать его пару минут назад.

"На шкафу запрятал? В умывальне? Под крыльцом?" - допытываюсь я. Курво гордо молчит, "по-взрослому" поджав губы. Ужасно злит!

Я наклоняюсь к самому его уху и шиплю:

"Говори! А то хуже будет! - и затем очень громко, чтобы испугался внезапности: - Где молоток?!"

Он только морщит нос.

"Отстань, Веснушка".

"А-А-А-А!!"

"Не прощу! Отомщу!" - стучит в голове. Не помня себя от бешенства, я хватаю брата за кончики ушей и начинаю, что есть силы, тянуть на себя, к затылку. Курво воет сквозь стиснутые зубы, и пытается вывернуться, но куда там, я ведь сижу верхом!

"Морьо! Курво!"

Я не успеваю ни освободить брата, ни даже отпустить его уши. Сзади хватают с силой, сгребая рубашку на спине, и поднимают в воздух.

Нельо!

Другой рукой старший сгребает Курво и, не говоря ни слова, тащит нас куда-то прочь, причем у меня ноги волокутся по полу и цепляются за все, что лежит на дороге, а вот младший просто летит по воздуху, полено печное!

"Сам полено!" - гундосит Курво придушенно, и оба мы тут же получаем встряску, причем у меня из-за пазухи неудачно вываливается несколько больших дохлых пауков, которых я хотел положить Макалауре в постель.

Наконец, мы оказываемся на заднем дворе. Нельо ставит нас на землю, ухватывает за кончики ушей и спрашивает, обращаясь к обоим сразу.

"Из-за чего на этот раз?"

Курво выпячивает нижнюю губу, как будто это он тут пострадавший, и это окончательно решает для меня ситуацию.

"Он молоток забрал! - я выкрикиваю это, плюнув на то, что еще вчера обещал во всем разбираться только сам. - Спрятал мой молоток!"

"Курво, где молоток?" - спокойно спрашивает Нельо.

Курво смотрит на него исподлобья и молчит.

"Где. Молоток?" - раздельно, очень понятно повторяет старший. В его голосе проскальзывает нотка раздражения, и мне становится не по себе. Мелкий пачкун это, вроде, тоже чувствует, потому нехотя бормочет:

"Под кроватью у стены".

"Под чьей кроватью, Курво?" - слышу я еще один ровный вопрос.

Младший пыхтит пару секунд, потом отвечает:

"Твоей".

О да! Да! Сейчас мы, конечно, пойдем качать мехи или чистить конюшню, но потом молоток мой, и нефрита кусок мой тоже!

"Курво, а зачем тебе потребовался молоток?"

Курво опять мнется, но не выдерживает взгляда, которым смотрит на него старший брат.

"Там яблоко! В камушке, зеленом!"

Я даже шиплю от злости, и тут же получаю крепкий подзатыльник. Нефрита своего не отдам! И вообще, там не яблоко, а круглая рыба с глазами! Ну, шипастая! Ну, не помню!

***

Из прорезей на светлой шерстяной ткани на меня глядят спокойные карие глаза. Воздух на секунду застревает в глотке.

"Майтимо..."

"С ней что-то не то, - он поднимает руку и трогает черные пятна на щеках своей тряпичной маски, пачкая кончики пальцев в угольной пыльце. - Она не скрывает".

"Не скрывает чего?"

Мне с трудом удается удерживать ровное выражение лица. Майтимо, сидящий на своей постели, тощий, с прикрытым неровным квадратом ткани лицом и совершенно спокойным, ничем не потревоженным взглядом, выглядит очень страшно.

"Сними ее".

"Все так плохо?"

"Сними, я прошу".

Я подхожу почти вплотную. Он глядит растеряно, но не двигается. Я осторожно протягиваю к нему обе руки, высвобождаю угол маски из-под тонкого обруча на его голове и отнимаю ткань от лица. Выражение под ней несколько непонимающее, и мне вдруг становится ясно, что именно его брат, вероятно, пытался скрыть.

Я кладу маску на кровать, но Майтимо не замечает этого движения и смотрит только на меня. Снизу вверх.

"Не нужно ее носить", - тихо говорю я.

"Не понимаю", - откликается он осанвэ.

"Я хочу видеть твое лицо. Мы все хотим".

"Я не похож".

Я тут же вспоминаю его рассказ о том, как он искал и нашел напоминавшие его братьев и меня скалы вокруг, когда был на стене, и как разговаривал с ними.

"Это не так".

Майтимо только опускает веки и тянется за лежащим на кровати лоскутом.

"Я хочу видеть твое лицо", - упрямо повторяю я.

Ладонь замирает на полпути. Сверху мне видно, как под теплой, глухой, темно-красной накидкой поднимается и опускается его худая грудная клетка.

"Хорошо".

Он просто говорит это осанвэ, кладет руку на покрывало и замирает так, глядя куда-то в узор тканевых петель на нем.

"Майтимо".

Никакой реакции. Я сажусь рядом с ним и с ужасом обнаруживаю, что теперь он смотрит сквозь меня.

Протягиваю руку и трогаю его заострившуюся скулу. Он моргает, приходя в себя.

"Задумался".

Я покорно киваю.

"Я пугаю тебя?" - вдруг спрашивает Майтимо - осмысленно и тревожно.

"Очень редко".

Он смотрит мне прямо в зрачки, и так очень тяжело говорить неправду.

"Да".

***

"Тише. Спокойнее".

Который день я произношу это, словно заклинание.

Я держу твои руки, прижимая их к тюфяку. На правую стараюсь не давить. Это трудно.

"Пусти меня! Оставь!"

"Ни за что".

Ты рычишь сквозь стиснутые зубы и мучительно выгибаешься, стараясь освободиться. Так будет продолжаться, пока ты не устанешь. Но ты быстро устаешь.

"Ничего, ничего, - шепчу я, - скоро утро".

"Вы все темные отродья!"

"Нет, Майтимо, они остались там".

"Пусти!"

Я все жму и жму твои несчастные запястья в тюфяк. Мы ходим по кругу. Все, что я хочу сказать, я говорю очень мягко - твоим сомкнутым векам и твоему закрытому сознанию. Все, что говоришь ты, звучит дико.

"Пусти..."

Ты почти просишь, похоже, сил больше нет. Я ослабляю хватку, отнимаю затекшую ладонь от твоей руки и убираю у тебя с лица волосы. Я давно отучился просить тебя открыть глаза или узнать кого-то из нас.

"Финьо?"

Ты не зовешь. А... спрашиваешь?

Я вздрагиваю и наклоняюсь, чтобы ты увидел меня, если вдруг решишь посмотреть вокруг.

"Я тут".

Между твоими веками отсветом всплывают два янтаря, мутные и темные. Лицо все еще выражает недоверие и готовность сражаться за свою жизнь, но я не могу удержаться и обнимаю тебя. На вдохах ты упираешься ребрами в мою грудную клетку. Ты смотришь на меня какое-то время, потом начинаешь дышать медленнее и закрываешь глаза. Лицо расслабляется.

Все остатки сил внезапно покидают меня, и подушка начинает тянуть, как будто вместо головы у меня большая наковальня. За пологом еще совсем темно. Пройдет какое-то время, прежде чем придут целители или кто-то из твоих братьев.

Я все же позволяю себе это движение - ткнуться головой в тюфяк возле твоего правого уха. На грани сна, в какие-то последние мгновения я слушаю, как ты дышишь рядом со мной.

Я немножко, Майтимо. Чуточку.

***

Он ведет себя со мной так мягко, что ежедневно мне становится стыдно за свое молчание. Когда я сижу, не в силах заставить себя распустить какие-то глубинные мышцы в гортани и сказать хоть что-нибудь, садится рядом и уговаривает ответить ему, пока я не делаю этого. Иногда обхватывает мои локти своими узкими ладонями, снизу, трогает мое лицо пальцами, убирает волосы. Я не думаю, что заслужил эти прикосновения - каждое из них.

Вокруг полумрак, на столе, который когда-то был просто плоским камнем, вздрагивает свеча. Остро пахнут травяные гобелены - в углах рта теплеет, когда я смотрю на них. Амбаруссат плетут их для меня.

Внезапно дверной полог прорезает полоска наружного света, и в проеме возникает Финьо. На левом локте у него висит теплый шерстяной плащ, и краем уха я слышу, как невдалеке, за стеной, фыркает лошадь.

"Как ты?"

Из своего угла я вижу, как в темноте мгновенно расширяются его зрачки, и глаза делаются темными. Я люблю его лицо.

"Майтимо?" - ровно, не меняя интонации, переспрашивает он, и я понимаю, что забыл ответить.

"Хорошо. Чаю?"

Он улыбается, качает головой и подходит ближе ко мне.

"Поедем в поля?"

Нет. Мне совсем не хочется.

"Нет".

Он смотрит внимательно, вникая в меня. Потом кладет руку на мое плечо.

"Ты не можешь сидеть здесь вечно".

Мне хочется встать и отвернуться, но я заставляю себя не сделать этого.

"Ладно", - внезапно, без всякого моего ответа, соглашается он. Он... расстроен?

"Я разочаровал тебя?"

"Что? - он хмурится и поднимает голову. - Нет".

"Если хочешь, поезжай один, - я нахожу необходимые для разговора слова с трудом. - Я думаю, что для меня еще не время".

"Хорошо", - просто и мягко говорит он и остается на месте. От выражения его голоса я испытываю странное чувство - как будто крупный затянутый узел расслабился и распался в глубине моей грудной клетки.

"Спасибо", - говорю я, кладу ладонь Финьо на спину и чувствую, как он едва уловимо вздрагивает от этого.

Наклоняю голову набок, стараясь поймать его взгляд.

"Что?"

Он коротко качает головой, но потом все-таки отвечает:

"До сих пор ты не прикасался ни к кому сам".

Я молчу, только плотнее прижимаю ладонь к его теплой спине. Подозреваю, у меня уйдет еще какое-то время, чтобы понять всю эту механику - вопросов, ответов, прикосновений и пребывания вместе. Наверное, когда-то я все это хорошо знал.

***

Он?!

Фигурка у стены замерла и не двигается.

Я сгибаю ноги, чтобы встать на карниз, но сейчас не получается ничего. Кровь начинает пульсировать в венах и сосудах, с гулом разнимая тело на две вертикальные половины. Неловкое движение поворачивает меня на цепи, лишая возможности видеть того, кто стоит внизу.

Он зовет меня осанвэ.

От этого голоса внутри меня что-то разворачивается с шелестом и поднимается сквозь иссушенные пространства. Ощущения тела, до сих пор притупленные, возникают все сразу, и я давлюсь ими, пытаясь не лишиться сознания.

Я вижу его лицо, белое, словно мел.

Каждый удар в левой половине грудной клетке я ощущаю и справа. Как он раскатывается вверх. Мысленно я стараюсь не глядеть выше плеча. Я видел глазами. Она черная до самого локтя.

Я хочу сосредоточиться на лице передо мною и обнаруживаю, что он уже внизу, у стены.

Сорвался.

Опять.

Сорвался.

Все мои силы уходят на то, чтобы подавить поднимающееся изнутри желание закричать. Я выдыхаю его имя осанвэ на каждом выдохе тела, а вдыхаю его отчаяние, ужас и растерянность.

Осторожнее.

Ножнами он очень громко скрежещет о камень в расселине.

Осторожнее, тебя схватят, и ты будешь тоже!

Эта мысль пронзает так, что меня всего сводит судорогой, и я снова начинаю крутиться вокруг своей оси.

Убей меня! Уходи!!

"Терпи, терпи, терпи!" - стучит в голове его голос.

"Выстрели в меня!"

Он, видимо, только сейчас понимает, что именно я говорю, и весь мгновенно обращается в одно сплошное "нет".

Еще вверх.

"Я не могу больше!"

Сорвался...

"Выстрели!"

Я кричу это. Схватят. Только не его.

"Пожалуйста! Я больше не могу!"

Он все-таки отступает от скалы и натягивает лук. Я закрываю глаза.

"Nama..."

Щелчок.

Выдох.

Укладывает новую стрелу на тетиву. Он сам весь, как натянутая...

Меня окатывает какая-то воздушная волна и я разлепляю веки.

Там птица. Крошечный, серебристо-синий Финьо опускает лук и по крылу взбегает ей на спину.

Это морок. Этого не может быть.

Мучительно пытаюсь отключиться.

*

Все плывет...

*

Ничего...

*

"Нет, не помню".

Майтимо, бледный, с закаменевшими скулами стоит, прислонившись спиною к балконной двери. Он такой высокий, что хочется подойти и обнять его, чтобы мог опереться.

Качает головой

Освобождаю место рядом с собой на кушетке, попутно страшно уронив ноутбук и разломав зарядку для плеера. Лорд слегка улыбается, в два шага пересекает мою кухоньку и садится рядом.

"Скажи, почему ты рассказываешь мне о таком? Разве тебе... для тебя..."

"Ты хочешь видеть".

"Майтимо..."

"Это не доставляет слишком много боли".

"Но зачем?"

"Я хочу, чтобы этим владел не я один".

Я понимаю.

Майтимо уже выглядит совершенно спокойным. Он такой медноволосый и кареглазый в свете настольной лампы, что мне в который раз становится по-хорошему не по себе. Очень хочется прикоснуться к кончику его уха. Оно теплое и бархатистое на ощупь, я помню.

Лорд кладет правую руку мне на колено и смотрит в только что написанный текст. Накрываю его кисть своей. Мягкая венка. Бугорки суставов.

Как хочешь. Все, будет так, как ты хочешь. Я подарю тебе красное перо, я буду рисовать тебя каждый день, я напишу еще десять лиг текста. Только разреши мне и дальше сидеть вот так иногда.

*

Я ощущаю твое теплое присутствие спиной, не поворачиваясь.

"Убегалась".

С высоты своего роста ты опускаешь мне на спину левую ладонь. Она тяжелая. Ты тяжелый, и не был легче, когда приходил сюда из Туманных Чертогов. Видимо, для нашего мира разницы - никакой.

"Фехтовала?"

"Да".

Я отвечаю тебе осанвэ, но краем глаза вижу льняные складки твоей накидки и подхваченные на щиколотках шнурками штаны. Ты босой, и я, не удержавшись, выпрямляюсь, чтобы рассмотреть твои ступни. Пальцы удлиненные, и второй длиннее остальных.

"У тебя римская ступня".

"?"

Не знаю, как еще на бумаге передавать ваши интонации, когда не озвучено.

"Рим - одна древняя империя. Оставшиеся от нее статуи считаются эталонами классической красоты".

Ты приподнимаешь брови - я затылком чувствую и эту реакцию. Потом садишься на накрытую пледом подушку у меня за спиной.

"Можно взглянуть?"

Нахожу в интернете фотографию мраморной Венериной головы, оборачиваюсь. Киваешь и чуть выдвигаешь подбородок вперед в знак одобрения. Потом, раздумчиво:

"Но верхняя губа коротковата. Эта аданэт была капризная".

Я улыбаюсь.

"Ну да, не без того".

***

Иногда мне хочется говорить о тебе пафосно, забыв о привитом работой чутье.

"Нездешний ветер".

Мягкая прядь сбегает по белой рубашке на плечо. Глаза смотрят прямо вперед, и этот уровень взгляда на уровне роста для меня просто заоблачен. Ты в человеческой одежде - сорочка, жесткими складками собирающаяся на локтях, когда ты сгибаешь руки, кремовые брюки, ботинки. Волосы в мягком пучке.

Ты смотришь в пространство, и одновременно с этим, очеловеченным, обличием я вижу тебя в Тирионе, на вашем обрыве.

Ты смотришь в море.

Здесь и сейчас, там и тогда, взгляд - как у большой хищной птицы - острый, внимательный и встревоженный. Валинор слишком мал, да?

*

"Она под водой".

Ты возникаешь у меня за спиной и кладешь обе ладони мне на плечи.

Я прикрываю глаза и мысленно смотрю на тебя снизу вверх. Ты находишь мои зрачки своим взглядом.

"Я не скажу этого в Тирионе, но скажу это тебе, - ты все еще не отнимаешь рук, и я поспешно распрямляюсь, чтобы тебе не приходилось стоять, нагнувшись, - Аман никогда не был нашей землей. Это земля валар".

"Кем вы чувствуете себя там? - не знаю, как я решаюсь на этот вопрос. - Детьми? Подмастерьями?"

Какое-то время ты молчишь.

"Детьми".

"Почему ты не примешь корону?"

Твои пальцы едва заметно сжимаются и разжимаются затем.

"Мне ее пока никто не предлагал".

"А если бы предложил?"

"Невозможно".

"Но твои верные..."

"Мои верные освободились от клятв".

"Они могут принести их снова".

Ты не отвечаешь, но я слышу выдох.

"Никто из них не станет подчиняться Арафинвэ. Он не король для тех, кто видел войну".

"Ланголин, - твой тон становится опасным, - войну видели даже ваниар".

"Майтимо! - мысленно я оборачиваюсь к тебе. Ты абсолютно спокоен, но челюсти плотно сжаты. - По праву наследования король - ты. Если хочешь, влепи мне подзатыльник, но между эльфом, вернувшимся в Аман из Смертных земель и эльфом, едва взглянувшим на них, лежит пропасть. - Я умолкаю, но ты не поднимаешь руки, поэтому я позволяю себе повторить: - Никто из них не станет подчиняться Арафинвэ".

Ты опускаешь глаза, раздумывая.

"Какой исход предлагают на такой случай законы смертного мира? Разломать корону и каждому отдать по куску?"

"Почему бы и нет?".

На секунду сдвигаешь брови.

"Нет".

"Отстрой города на севере. Уведи всех, кто за тобой пойдет".

В лице у тебя что-то сжимается, и краем сознания я слышу непроизнесенное слово: "Форменос".

"Это будет не изгнание. А разделение. Прости мне эти слова, но ведь оно уже произошло, и давно. Просто теперь пора признать это... с точки зрения закона".

Ты отнимаешь от моего плеча левую руку и проводишь пальцами по лбу, словно снимая с него что-то щепотью.

"Майтимо, я могу ошибаться, но ведь нолдор никогда не бывают просто "нолдор". Обязательно уточнение - "Первого дома", "Второго дома", "Третьего".

"Ты права".

Я даю советы лорду, и он соглашается?!

"Я ничего не знаю о вашем мироустройстве, - поспешно говорю я. - Я никто. Я чужая".

"Прекрати".

Твоя левая ладонь возвращается на мое плечо.

"Я подумаю над тем, что ты сказала".

"Едва ли оно того стоит"

Ты усмехаешься.

"Майтимо, - не знаю, почему мне хочется задать этот вопрос, - моя земля похожа на Эндорэ?"

"Не городами, - ты вздыхаешь, насколько слышно мне - с сожалением, - но... Да".

***

Он сидит напротив меня, через стол, и смотрит поверх компьютерного экрана своими янтарными глазами. Пальцы сплетены под подбородком, волосы распущены.

"Хочешь мятного чая?"

Чай у нас в маленьком чайничке, правда, чашка всего одна - официантки не видят лорда.

Майтимо кивает одними веками и я пододвигаю ему высокий глиняный стаканчик.

"Это не чистый мятный отвар", - констатирует феаноринг, отпив глоточек.

"Это зеленый квенилас с мятой".

"Зеленый?"

"Другая разновидность, - чашечка теплая, и ее очень приятно держать в руках, - восточная".

"Восточная", - Майтимо на секунду поджимает губы. Белерианд.

"Какие новости на вашем берегу?"

Он приподнимает брови.

"Никаких... Все успокоились. Более или менее".

"Корону верховного государя все еще носит Арафинвэ?"

"Да".

"А Нолофинвэ?"

"Он не станет ее надевать. Сказал, с него довольно".

"Майтимо, а... Ты... - я собираюсь с силами для вопроса. - Как выглядел тот венец? Ваш?"

Он вздыхает.

*

Я верчу корону в пальцах. Боковины обруча на солнце ярко блестят и отражают окна зала искаженными. Окна здесь высоки, но грубы. Мои братья возводили крепость второпях.

Тонкие, округлые стебли, вылитые из белого золота, прихотливо переплетаются, огибая и обхватывая три темных, почти черных сапфира. Я хорошо помню, что их тон был рассчитан на более яркий, чем здесь, свет.

"Нельо?"

Из-за массивной дубовой двери на другом конце зала возникает Тьелкормо - загорелый, растрепанный и несколько помятый. Видно, только что с охоты. Я улыбаюсь ему уголком рта, и брат подходит ко мне, пересекая разноцветные витражные полосы, лежащие наискось на полу. С маху он перескакивает две пологих ступени, отделяющие мое кресло от каменного пола, и я только тут понимаю, что все это время сидел на троне.

Тьелко внимательно смотрит на меня сверху вниз. Улыбаясь, он щурится на яркие блики от венца, и это придает его лицу весьма залихватское выражение. Потом протягивает руку и трогает один из камней, оглаживая сапфир щепотью.

"Он ждал тебя".

Брат протягивает вторую руку к золотому обручу.

"Ты позволишь?"

Я киваю и выпускаю венец. Но вместо того, чтобы еще раз любовно оглядеть корону или просто ее положить на место, Тьелко поднимает ее и легко надевает на меня. Металлические бока прохладно охватывают голову, прижимая волосы, но против воли я все равно вспоминаю железный обод, которым в Ангбанде обездвиживают голову во время пыток.

"Что?"

Брат быстро садится передо мною на корточки.

"В порядке".

"Нельо".

Он обхватывает ладонью мое колено и гладит его большим пальцем. Разумеется, на самом деле ему хочется взять обе мои руки.

Я сгребаю его пальцы сам, и кисть тут же попадает в его хватку. Руки горячие, моя в них лежит, как ледышка, но быстро греется. Сейчас растает.

"Не снимай".

Он просит. Длинные, узкие, темные пряди лежат вкруг его лица, частью падая на лоб и губы. Зрачки острые, брови нахмурены.

"Ни за что".

Пока венец еще у нас - ни за что, родной.

Я пока не говорю ему этого.

***

Я раскусываю красную, тепло просвечивающую в пальцах ягоду, и от неожиданности даже кривлюсь. Кислая! Такая, что скулы сводит.

"Что с тобой?"

Нельо поднимается ко мне по плоскому травяному боку холма - загорелый и как будто просвеченный чем-то изнутри. В углах рта лунки морщин, совсем не заметные, но на солнце видно. Это не тот Майтимо, которого мы все помним, но все-таки - он.

Я не могу удержать улыбки.

"Что?"

Нельо подходит и останавливается рядом. Воздух с верхушки холма за моей спиной стекает вниз и отдувает его распущенные волосы назад, открывая шею за высоким воротничком, уши, виски и лоб.

Густые колючие смородиновые кусты справа, прогретый склон, янтарная, зеленая степь и зубчатая стена гор впереди - все это... Я не знаю...

"Питьо?"

"Кисло", - я дергаю головой и откидываю с лица набежавшую на него от ветра прядь.

"Привыкай", - Нельо запускает руку в колючие заросли, на ощупь срывает красную гроздь, больше похожую на украшение, чем на ягоды, и, запрокинув голову, отправляет ее в рот.

"Лучше б мед..."

"Я на полях ульев не держу, ты знаешь".

"А вереск?"

"Ни вереск, ни подсолнечники".

"Ну хоть гречишный заведи!"

"А что гречишный?"

Мельком я успеваю подумать, что Нельо очень идет вот так, с забранными назад волосами.

"Горьковатый будет. Темно-коричневый".

***

Ветер бьет в грудь и живот.

*

Я закрою ладонями.

*

Две теплые руки на моей грудной клетке.

Метель злая, овевает меня, крутясь волнами, собирается в столбы. Колкие крупные хлопья разбиваются о мою кожу, частью тают, частью - уже нет. Скрипит, истираясь звеньями, цепь. Истираясь, да не изотрется.

*

"Нельо, Нельо..."

Теплыми руками он растирает мне плечи и грудь, сидя рядом на тюфяке.

Полог. Провисший полог мягкого красного цвета. Сверху на нем лежит какой-то лесной сор.

"Эй..."

Макалауре укутывает меня одеялом и с еле заметным шорохом - закатанные до локтей рукава задевают рубашку - наклоняется.

"Ты здесь?"

"Да".

Он коротко прижимает к моему лбу костяшки пальцев.

Метель.

"Нет, нет, стой".

Просовывает свои теплые руки под одеяло и обнимает меня там.

"Никуда не пущу", - слышу я мысленно его голос.

Вокруг нас двоих как бы еще один шатер.

"Никуда, ты понял?"

***

Запотевшее стекло позвякивает в раме, потревоженное моими пальцами. В тишине и холоде мастерской резкий звук расходится, как круги от брошенного в воду камня.

Дорога пуста. Я все жду черной фигурки внизу, на ней. Но пустошь по-прежнему белая. И белые холмы лежат полого, покрытые заснеженными, черными, колючими кустами смородины.

Я соскальзываю пальцами к оконной раме, отворачиваюсь и отхожу. Столы мастерской завалены каким-то незаконченным хламом: кусками цветного стекла, хрупкими прозрачными флаконами, на которые никак не ляжет патока краски, коваными рамами для зеркал и подставками для зрячих камней. Медовыми кусочками янтаря и крупными красными рубинами, беспорядочно схваченными блестящими гнутыми стеблями из мифрила. Резцами, плавильными стержнями, молотками, иглами и шилами.

Я трогаю кончиками пальцев одно из них. Круглая деревянная ручка начинает кататься со стуком, потом замирает.

С мной что-то неправильно.

По холодным узорчатым плитам пола иду прочь.

"Кэлумэ!"

Девочка тут же появляется откуда-то из-за угла. Рыжая, серьезная, в мальчишеской одежде. Кэлумэ - очень суровая барышня, и больше всего на свете она любит свой меч и своего сокола. Я учу ее обращаться с тем и другим.

Кэлумэ нравится мне. Ее строгий вид заставляет меня улыбнуться, но в ответ на меня глядят внимательно и безо всякой улыбки, снизу вверх.

"Ты не сделаешь мне квенилас?"

"Сделаю с медом", - больше не спрашивает, а констатирует она. Потом добавляет:

"Гречишным".

"Спасибо, Кэлумэ", - я успеваю сказать это взметнувшемуся подолу ее рубашки и легким убегающим ножкам в мягких сапогах. Девочка исчезает за поворотом галереи. А я стою посреди коридора и глупо смотрю перед собой.

Кажется, крепость уже не выглядит такой неприютной и пустынной.

С гречишным...

***

Я иду по длинному шоссе, уходящему прямо к горизонту и рассекающему там напополам далекий еловый лес. Шоссе двухполосное, и с левого его края над полями висит в воздухе бледная половинка луны и трепещущий воздушный змей, запущенный кем-то очень высоко и оставленный так. Кроме лун и змеев по вечерам в небе тут обычно есть невидимый жаворонок, но сегодня он молчит.

С правого края шоссе - дома и закатное солнце. Солнце висит над зубчатой лесной кромкой. Отчетливо тянет дымом: по краям дороги жгут прошлогоднюю засохшую траву. Издали огня не видно, но светло-серый дым долгой полоской изгибается в воздухе, словно драконья шея, и постепенно делается прозрачным.

Позади я внезапно чую легкие шаги по асфальту, и спустя пару секунд на плечо мне ложится тяжелая ладонь. Не глядя, знаю, что это Майтимо, но все-таки оборачиваюсь. Справа от него, обхватив феаноринга за плечи, идет Финдекано.

"Позади нас", - беззвучно указывает Стройный лорд.

Шагах в семи вижу Амбаруссат: Тельво в белой рубашке, Питьо - в синей. На рукавах, воротниках и подолах - широкая черно-золотая тесьма. Или шитье, мне не видно...

"Шитье", - хором откликаются близнецы. В мою сторону ни один из них не смотрит, но даже так бросается в глаза, что выглядят оба куда свежее и расслабленнее, чем раньше.

"Майтимо, мне кажется, или они... их..."

Он кивает. Он весь просто светится.

"Вернули".

Минут двадцать спустя мы всей процессией подходим к линии пожара. Огонь совсем невысокий - мне едва достанет до пояса, но траву он охватывает широким фронтом, треплется рваными языками в вечернем холодном воздухе и оставляет за собой длинную, черную, плоскую полосу.

Спиной чувствую еще кого-то. Оборачиваюсь.

Финрод.

Простоволосый, с тонким ремешком поперек лба, и в измазанной не то углем, не то кузничной сажей рубашке. Он нагоняет нас, но почти сразу останавливается, и, ухватившись большими пальцами за поясной ремень, молча смотрит на выжженную землю впереди.

***

Ровно год назад, в это самое время, в этой гостинице и даже в этом номере (более того - сидя на той же кровати) - я дочитала "Сильм" до строчек: "И хотя он не знал еще, что Маэдрос помнил о нем при сожжении кораблей, мысль о прежней дружбе терзала сердце Фингона. (...)

Один, ни с кем не посоветовавшись, отправился он на поиски Маэдроса. (...)

Так нашел Фингон того, кого искал (...) Потому что внезапно, вверху, песню подхватили, и голос, отдаленный и слабый, окликнул его.

(...) Не смог ни разжать зачарованные оковы на его кисти, ни разрубить их, ни вырвать из камня. Маэдрос в мучениях снова стал просить родича убить его, но Фингон отрубил ему руку выше кисти, и Торондор отнес их назад к Митриму".

Летопись лишилась всякой затхлости и аскетизма. Ткань текста просматривалась насквозь. Поднятые руки, пыльные камни, холодный ветер из-за отрогов на западе, шуршащие осыпи, неподвижная сухая тишина. Суставы, перья, болты, лезвия и ладонь выше наручника.

Я оглядывала это и не могла двинуться дальше. Я хотела видеть весь момент и то, что последовало за ним - было дальше на митримском берегу. Однако в тексте нашлось только скупое "со временем исцелился".

"Тебя привело ко мне сострадание?"

Майтимо стоит у моей постели, сложив руки на груди, и время от времени мягко нагибается, чтобы прочесть написанное на экране.

"Со-страдание", - раздельно уточняю я.

"Что?"

Я убираю папку с рисунками, карандаши и ластик, освобождая место.

"Ты сядешь?"

Он опускается на одеяло напротив меня.

"Понимаешь ли, у нас слово "сострадание" немного затерлось. Оно автоматически означает "жалость" - хотя на самом деле это разные понятия. Я не испытывала жалости к тебе".

Майтимо кивает, задумчиво глядя куда-то перед собой. На его правой руке смутно темнее под кожей мягкая жилка, и я протягиваю руку, чтобы потрогать ее.

"Что ты слышал, когда я зацепилась за эти фразы в книге?"

"Что кто-то незнакомый очень хочет дозваться меня осанвэ".

"И ты не знал, где я?"

"Не знал".

"А скоро ли нашел?"

"Ты сама помнишь, - он еле заметно улыбается. - Летом, в лесу".

Он прав, я помню. К тому июньскому дню я уже не только нашла несколько более-менее - хотя, скорее, менее, чем более - приемлемых текстов о Майтимо и Финдекано, но и начала писать какой-то свой. Правда, это была еще совсем не "Тенгва "malta".

В одни из выходных мы с Эарин и нашими общими друзьями устроили "менестрельник" в лесу. Глинтвейн, гитара, костер. Когда решили возвращаться, еще не стемнело. Мы шли по тропинке между густых высоких кустов; она была совсем свежая, вся выстланная сочной, примятой, остро пахнущей травой, и запах стеблей очень сильно бил в нос. Мне отчетливо, абсолютно ясно казалось, что мы сейчас выйдем на просеку, и я увижу Нельяфинвэ Майтимо, который стоит с другого ее края, прислонившись плечом к сосновому стволу. Перед глазами были одни травяные стебли, но внутренним взглядом я видела эльфа лучше, чем собственные руки - рыжего, высокого, в алом плаще, небрежно заколотом под левой ключицей, и темной рубашке с расшнурованным воротом. Верхние пряди с макушки и висков были забраны к затылку, как он чаще всего и носит. Карие, янтарные глаза смотрели на меня, нижние веки и углы губ, бледных и тонких - приподняты, и по обе стороны рта от этого лежали маленькие полукруглые морщинки.

"Ты тогда не заговорила со мной".

"Я подумала, что ты - мой недописанный текст от лица Финдекано".

Лорд смотрит на меня сверху вниз, с мягкой, но шутливой высокомерностью. Его это, впрочем, совсем не портит.

"Ты меня специально искал?"

Он вздыхает тяжело, и я чувствую, что я глупая.

"Ты звала. Когда хотела видеть мое лицо, чтобы нарисовать, например. Ты пыталась нащупать его своими мыслями ".

Я и правда сделала попытку нарисовать лорда Майтимо: большой полупрофиль в небе над Хелкараксэ, и рыжие, неровные, словно растянутые пружины, пряди, переходящие в первый солнечный восход. Внизу листа - крошечная фигурка в синем, которая смотрит в небо и видит там это лицо. Рисунок должен был называться "Финдекано".

"Когда писала свой текст от лица Финьо - тоже".

Первый текст был выдуман, и с большим трудом. Ни о каких лордах я тогда не знала.

"Но это не Финьо мне рассказывал..." - на всякий случай все же уточняю я.

"Нет, не Финьо. Иначе ты бы не писала это три месяца".

Майтимо тянется к моей каве, налитой, за неимением другой посуды, в граненый стакан, и отпивает глоток. Смотрю на него, такого осязаемого и явного, и, как всегда боюсь что он однажды уйдет. Завтра или через год.

"У тебя на коже мое имя, - он кладет ладонь мне на колено. - Куда я уйду?"

"Если я однажды стану не годна..."

"Для чего?" - он хмурит брови.

"Для того, чтобы описывать. За-писывать".

"Ланголин, во-первых, я твой лорд. Если я захочу, чтобы тебе хотелось бросить все и только записывать текст, так и будет".

"А если не захочешь?"

"Верная, это оскорбление".

"Прости".

"Во-вторых, есть не только слова".

"Рисунки? Стихи?"

"Это тоже линии и слова".

"Так..."

"Ювелирное дело, например".

О да...

"А в-третьих, я всегда возвращаюсь после того, как ухожу на время ".

"Что же тебя увлекает?"

"Вы. В частности, ты".

"Люди?"

"Я не Финрод, если ты об этом", - Майтимо усмехается.

"И в чем разница?"

"Люди, но не все. Некоторых из вас так... занимает Арда, что вы начинаете творить невозможные вещи".

"Например, осанвэ из другого мира?"

"Например".

***

"Хорошо, Нельо. Хорошо".

Он только что усадил меня на коня, Папоротника, и теперь идет от нас с правого боку, время от времени прикасаясь к лошадиной холке рукой. Конь по цвету - молочный, сероватый такой. И большой. Такой огромный!

"Не цепляйся за гриву", - не оборачиваясь, говорит отец.

Послушно отпускаю жесткую длинную шерсть. Теперь, чтобы удержать равновесие, волей-неволей приходится выпрямиться и сжать конские бока ногами. Ноги устают, утоптанная земля далеко, и мне очень не хочется на нее свалиться.

Отец оборачивается и оценивающе оглядывает мою позу. Волосы у него затянуты на затылке, но несколько коротких прядей мотаются по выступающим скулам и худым загорелым щекам. Опалил недавно в мастерской, от паяльного стержня...

"Подбородок вверх".

Я вскидываю голову. Держать равновесие становится еще сложнее.

"Ты первенец первенца короля, - веско говорит отец и деловито отодвигает мою пятку дальше по лошадиному боку. Стремительно обходит Папоротника спереди, пересекая его путь, и отодвигает другую. - Не горбись и головы не опускай".

"Даже на лошади?"

С задранным подбородком я вижу перед собой только мягкие серые уши и прикрытую переброшенной на одну сторону гривой конскую шею, а земли под нами не вижу совсем.

"Никогда".

Не знаю, как я не падаю, но, судя по всему, отец доволен.

"Хорошо, Нельо! Теперь один!"

Он отступает на шаг, и Папоротник немедленно останавливается.

"Что мне делать?"

"Попроси его".

"Как?! "Папоротник, иди"?"

"Нет. Не у всех лошадей будешь знать имена. А идти можно также вбок и в обратную сторону".

Я киваю, осторожно наклоняюсь и шепчу в огромное, покрытое шерстью ухо:

"Иди вперед. Вперед!"

К моему удивлению, конь трогается с места. Он несет меня медленно, и я чувствую понимание и осторожность.

"Теперь вернись!"

Я снова нагибаюсь, но отец резко кричит издалека:

"Прямей, Нельо! Он тебя услышит!"

"Повернись", - тихо говорю я. Папоротник поворачивает, но не обратно, а просто налево. Учитывая, что я хотел направо...

"Повернись еще", - добавляю я.

Все. Теперь мы едем в нужном направлении.

Теплая, жесткая спина подо мной сильно, размеренно двигается, и это приятно. Мне уже не так страшно оказаться на земле, и я позволяю себе похлопать ладонью по гладкой серой шее:

"Чуть быстрее".

Папоротник подчиняется, и мы уже идем, а не плетемся. Отец близко. Стоит, уперев руки в бока. Его воротник, небрежно запахнутый после мастерской, треплет ветер.

"Прекрасно, Нельо! Замечательно!"

Мощные руки подхватывают меня подмышки и в миг стаскивают на землю. Теперь я свободно могу пройти у коня под животом.

Отец хлопает меня раскрытой ладонью промеж лопаток. Он тоже очень высоко, и улыбается во все зубы.

"Зад не болит?"

Э-э... Теперь, когда он спросил...

"Немного", - честно отвечаю я.

"Пройдет. Привыкай".

Отец разворачивается и широким шагом направляется к краю поля. Мне приходится пуститься бегом. Папоротник тихо идет вслед за нами.

Когда я подбегаю, отец, вместо того, чтобы утянуть к себе наверх мою ладонь или вообще не заметить, молча поднимает меня и сажает на плечи. Я кладу руки ему на голову, как несколько минут назад - на лошадиную шею. Вот теперь мне все видно!

"Я буду высокий, пап", - сообщаю я Феанаро в макушку.

"Выше отца?"

Недоверчивый взгляд снизу вверху, исподлобья.

"Выше, пап".

"Ну смотри..."

Что такое, почему он смеется?!

***

"Это что? Это вместо коня?!"

Я выкатываю из гаража гостиницы, где мы живем, большой велосипед, и Майтимо взирает на него с каким-то совершенно непередаваемым выражением. Нолдо даже отступает на пару шагов назад, чтобы рассмотреть его получше.

"Велосипед. Машина".

Лорд опускается на корточки и вдумчиво трогает кончиками пальцев механизм за педалями.

"Цепь... Зубчатое колесо..." - вполголоса бормочет он.

"Хочешь попробовать?"

Феаноринг поднимается и еще раз окидывает взглядом велосипед. Никакого доверия к этой штуке он явно не испытывает.

"Нет, спасибо. Лучше поеду рядом с тобой, - отвечает он наконец. - На лошади".

***

Я слышу шум и шипение воды. Это не от прибоя, а от... лодки?

Я поднимаю голову.

Она идет прямо на меня, курсом на берег, на мель, шумно рассекая мелкие соленые волны своей серой лебяжьей шеей.

"Стойте! Остановитесь!" - я вскакиваю с песка и машу руками.

Лодка на полном ходу, будто рукой с киля развернули, одним широким резким движением поворачивается боком ко мне - на борту дернули руль. Парус опадает, лишившись направляющей силы ветра. Теперь она просто дрейфует вкруговую, раскачиваясь на воде, и мне становится понятно: судно далеко не так велико, как показалось издалека.

Я щурюсь нижними веками, потому что небо сегодня очень яркое, и пытаюсь рассмотреть, кто же в Тирионе так чудесно водит суда. В воду тут же, словно в ответ на мой вопрос, с плеском спрыгивает мужская фигура в телерской одежде. А вслед за ней на палубу...

Я сажусь обратно на песок, потому что колени внезапно теряют способность удерживать вес тела.

На палубу выходит женщина. Усевшись на борт, она легко перебрасывает через него тонкие босые ноги, вокруг которых по ветру свободно гуляет широкий подол. Фигура внизу тут же вытягивает вверх раскрытые руки, женщина опирается в них ладонями и соскальзывает в воду. Платье сразу расплывается по воде. Светлое платье, цветом напоминающее холодное молоко с толченой черникой.

Песочные, длинные, расслабленные волосы долгими локонами стелятся по воздуху, поднимаясь и опадая.

Две фигуры уже идут по мели. Вода доходит им до пояса. Я понимаю, что надо бы встать и помочь, но отчего-то едва могу сдвинуться с места.

Она не изменилась. Лицо белое, как чаячье крыло на солнце. Как окно в дождевых тучах, когда синего еще нет, и видно словно бы саму светящуюся небесную изнанку. Прямой, тонкий нос, округлые, фарфоровые скулы, худые щеки. Светлые глаза под длинными рыжеватыми ресницами - как и всегда, с очень узкими зрачками и с этой ее привычкой чуть заметно щуриться, задумавшись. Высокий лоб над бестревожными бровями. Разложенные на две стороны волосы собраны низко, у самой шеи, и прикрывают кончики ушей.

Какое расстояние пролегает между этим лицом и хищным, сытым звуком скользкого и нехваткого от крови меча, отсекающего противнику ладонь?

Она идет ко мне по отмели, измочив и напитав морской водой все свое, как обычно слишком воздушное и пышное, платье. Рукава, подол... Зачем было так, она же могла дойти по берегу...

Оцепенение, наконец, покидает меня, я поднимаюсь и в три шага, по врытым в прохладный песок осколкам ракушек, подхожу к морю.

Холодно.

Она все ближе, и глянцевая, взволнованная плоскость воды разделяет нас. Телеро отстает, давая нам возможность оказаться лицом к лицу наедине.

Я останавливаюсь и вместе с очередным вдохом впускаю ее в себя.

Ничего...

Я делаю еще один вдох, раскрывая внутренний свод полностью, позволяя ей разглядеть и ощутить меня.

За все это время ничего не поменялось...

"Артафинде".

С плеском зачерпнув мокрым рукавом воду и оставив круги на взволнованном глянце, она поднимает руку и мокрыми пальцами проводит по продольным морщинам на моем лице, от носа к углам рта - раз, другой.

Я беспомощно пожимаю плечами. Морщины появились с тех пор, как я вернулся. Не знаю, как объяснить эту перемену ей.

Впрочем, она не спрашивает. Подняв голову, я встречаю спокойный взгляд ее узких зрачков, и вслед за этим меня берут за руку и ведут прочь от берега, по отмели. К лодке.

***

"А ты женишься?"

"Я? С чего?"

Майтимо, босой, в подвернутых до колен штанах и легкой рубашке прохаживается по комнате. В темноте его профиль похож на орлиный, а зрачки сливаются с радужками.

"Не знаю... Разве плохо, когда есть жена?"

Пожимает плечами. Молчит.

"Тебя давно не было".

"Ты была занята чем угодно другим".

Я слышу нотки равнодушия, за которыми он скрывает свое раздражение.

"Да", - отвечаю я, беру компьютер, иду в ванную и сажусь там на пол. Лорд идет за мной. Шаги его мягки, как у кошки.

Он молча останавливается возле меня, сидящей, и снизу кажется совсем высоченным. Лицо в обрамлении распушенных волос нависает надо мной.

"Прости", - говорю я ему.

Майтимо кивает, но вместо того, чтобы отчитать меня или хотя бы просто поджать губы, нагибается и поднимает меня на ноги.

"Спать, Ланголин. Ты еле думаешь".

"Спасибо..." - я говорю это то ли голосом, то ли уже осанвэ.

***

Никогда не было и нет.

Кого ты отпустил, а кого пригрел? У тебя есть сыновья? Все ли твои братья остались живы?

Макалауре подкладывает дрова в печь. Ламбэ, его верный, поранился недавно топором, и теперь бродит по дому с рукой на перевязи и в лихорадке, не желая лечь и не зная, к какой работе приткнуть себя в это время дня. Ристанаро и Рингвэ, брат и сестра, ушедшие за мной, вместе с мальчиками уехали на охоту.

Мы живем впятером и с детьми: Элероссе и Элерондэ. В последнее время я перестал считать, сколько зим это длится. Мальчики растут, и только так здесь отмеряется время. Я научил старшего обращаться с мечом; младший меч не тронул ни разу, зато попросил лук и копье. Его обучением теперь занимается Ламбэ.

Эти дети не любят оружия и неохотно берут его в руки. Но они должны уметь постоять за себя, когда останутся одни.

Я поднимаюсь с места и иду на задний двор, к огромной дубовой колоде с воткнутым в нее топором. Дров никогда не бывает много. К вечеру Рингвэ и Ристанаро вернутся из леса, и тогда я пойду на реку проверять сети.

Тьелко тоже всегда рубил дрова, когда был не в духе.

Ну, положим, не всегда.

Да, только в Форменос.

С некоторых пор мне стало казаться, что внутри меня столько же феар, сколько осталось имен - две. Руссандолом после смерти Финьо, Турондо, Инглора и его братьев меня больше никто не зовет. Это имя придумали кузены - вместе с кузенами оно ушло в землю.

Белая березовая древесина расходится, как масло, под лезвием топора.

Я отвлекся.

Я говорил про феар.

Такое было со мной на Митриме. Я пугал братьев и Финьо привычкой нацеплять на лицо кусок мешковины с пятнами сажи на щеках и прорезями для глаз - "скальную маску", как я называл ее про себя. Она была необходима, чтобы становиться, как братья, за которых я принимал камни вокруг, пока был на стене. Довольно быстро, под каким-то предлогом, эту маску выбросил Финдекано. Но сейчас я опять говорю сам с собой, как тогда. Вероятно, схожу с ума.

Кучи поленьев по обе стороны колоды уже такие большие, что продолговатые куски древесины не падают, а коротко соскальзывают с нее, негромко приземляясь друг на друга. Я втыкаю топор обратно в колоду, собираю столько дров, сколько помещается в руках, и несу к поленнице.

Она переполнена.

Хорошо, положу у заднего крыльца. Дождя сегодня ночью не будет.

Тьелко бы сказал точнее, когда пойдет дождь.

Я останавливаюсь и опираюсь рукой на узкий деревянный столбик, который поддерживает навес над крыльцом. Сегодня же не день их с Атаринке и Морифинвэ смерти - день смерти зимой, а сейчас зрелое лето.

Если бы в Валиноре были сезоны, этот красавец точно родился бы летом. Я помню, как отчаянно он брыкался в простыне, когда мать принесла его показать нам с Макалауре. Уже тогда было понятно, что на ноги встанет раньше нас. И раньше всех остальных.

Я отрываюсь от столбика и иду за новой порцией дров. Приношу. Сваливаю. Иду обратно.

Если бы это была летопись, с крыльца или из дома сейчас послышался бы оклик. Например, Элерондэ, только что привезенный с охоты, захотел бы, чтобы я выстругал ему лошадку.

Но это не летопись.

Я сваливаю последние поленья у крыльца и иду на конюшню, но все лошади чистые.

Хорошо, сети.

Забираю с крыльца ведро и иду к реке, зубами попутно обтягивая рукав на левой руке. Берег травянистый, а у самой воды - песчаный, и полого сбегает вниз. Я сбрасываю сапоги, захожу в воду и начинаю вытаскивать сети. Рыбы много. Холодные, скользкие тела дергаются под моей ладонью, когда я распутываю колтуны мокрых веревок вокруг них.

"Майтимо!"

Вот теперь меня, и правда, окликают. Освобождаю последних рыб и бросаю их в ведро. Сеть, не спеша, вытаскиваю, выжимаю и набрасываю на правое плечо, чтобы отнести сушиться.

"Майтимо, подойди к дому!"

Я поднимаюсь обратно по косогору. На заднем крыльце, впившись обеими руками в столбики, стоит Макалауре.

"Ристанаро слышал весть. В Белерианд с запада идет войско".

***

Я видел, как ему на голову возлагали корону. Это было одну луну спустя после того, как дозоры доложили, что случилось с его отцом.

Зал в Барад Эйтэль всегда был очень светлым - вот и сейчас солнце валится сюда сквозь стрельчатые окна огромными косыми столбами. Все ряды, восемью ступенями восходящие к стенам вкруг зала, заняты. Троны пусты. Я сижу на первом ярусе, и ступнями упираюсь в узорчатый мраморный пол. Сквозь подошвы тонких сапог тянет холодком.

Вокруг почти все молчат: за спиной и через разделяющее две половины зала пространство мне слышно и видно всего несколько очагов негромких тревожных бесед. Я не ловлю взгляды, но знаю, что множество глаз смотрит сейчас на меня. Что ж.

У дверей начинается какое-то движение, я поворачиваю голову и вижу, как раскрываются узкие, но тяжелые дубовые створки. В зал входит старший советник с короной на подушке и Финдекано - вслед за ним. Внутри у меня что-то болезненно дергается, но я не позволяю себе отвести глаза.

Финдекано очень гладко и очень ровно причесан и бледен, как беленое льняное полотно - только глаза обведены темным. Длинный и широкий парадный плащ волочится за ним и даже вокруг него по мраморному полу, пока он размеренно, словно взвешивая заранее каждое производимое движение, идет к тронам. Шаги мягки, но зал провожает его взглядами в полной, звенящей тишине.

Наконец, обе фигуры останавливаются. Все поднимаются на ноги.

"Лорд Финдекано Астальдо Нолофинвион, сын короля, наследный принц народа нолдор Белерианда, второй правитель Хитлума, - советник бесстрастно следует формуле передачи власти, заданной, в том числе, и мною, - примешь ли ты ныне, третьего дня месяца сулимэ, 456 года Первой эпохи солнца, венец и трон?".

Финдекано наклоняет голову, и по его стянутым черным волосам проскальзывает яркий блик.

"Я приму венец, трон и власть, Ламбэлин Астарнион, старший советник Второго дома".

"Клянешься ли ты быть справедливым правителем, строгим хозяином и верным сыном своих земель?"

"Я клянусь".

"Клянешься ли ты исполнять закон своего народа, как закон своей крови, защищать своих подданных, как своих братьев, делить благодатные плоды и горькие лишения со своей страной до последнего удара твоего сердца?"

"Я клянусь".

"Клянешься ли ты быть твердым в суде и щедрым в примирении, самоотверженным в войне и неустанным в мирных трудах?"

"Я клянусь".

"Твой народ слышал твои клятвы. Ныне я возлагаю на твою голову венец, чтобы ты взошел на трон".

Его собеседник высоко поднимает корону в обеих руках и опускает ее на голову Финдекано. Тот выдыхает, потом с некоторым трудом распрямляет шею и плечи, будто венец тяжел, поворачивается и по ступеням поднимается к трону. Не задержавшись взглядом на своем кресле по правую руку от королевского, в котором теперь будет сидеть Эрейнион, он садится и кладет руки на подлокотники. Все в зале склоняют головы. Финьо мраморный, и никого вокруг он, кажется, уже не различает.

Я сознательно не касаюсь его ни одной мыслью. Все разговоры будут потом. Позже.

Он все же утыкается в меня взглядом. Не позволяет себе осанвэ, но в развороте лица и болезненных узких зрачках я неожиданно читаю странную мысль: "Этот венец не мой".

***

Майтимо сидит на противоположном берегу реки, склонившись над водой, и моет руки. Река изгибается здесь мягкой излучиной - коричневая, бестревожная, с гулкими, четкими отражениями. На поверхности плавают круглые зеленые листья кувшинок, лес подходит к самому берегу и клонится над водой.

На звук поезда феаноринг поднимает голову и смотрит прямо на меня, сквозь окно вагона. Его рыжие волосы мокры на кончиках.

Час спустя слышу топот копыт и краем глаза, сидя на верхней полке в купе, вижу за окном рыжие лошадиные ноги и черные сапоги с окованными каблуками.

Братья - Майтимо и Тьелкормо - едут параллельно со мной. Они молчат.

***

Она рыжая, и она сидит у меня на балконе. В небе росчерки чаек, за прозрачным стеклом, отгораживающим меня от действительности, - сосны и огромное озеро с плавающими в нем островами. Полвосьмого вечера. Тут белые ночи, и солнце шпарит с запада вовсю, хотя воздух прохладный.

Я выхожу на балкон, ставлю перед собой компьютер и закуриваю сигарету.

Она молчит и смотрит на меня, небрежно обхватив руками коленки. Распущенные волосы до локтей, светлые голубые глаза. Чуть выдвинутый вперед подбородок.

Упрямая девица.

"Лассе", - коротко говорит она.

"Ланголин", - так же коротко отзываюсь я.

Она вздрагивает. Я вопросительно смотрю на нее.

"Мое эпессе", - поясняет девушка, - Ланго".

"Химринг?"

Она кивает. Потом хмурится и придвигается ближе, разглядывая мою лодыжку. Я жду прямого вопроса, если он последует.

"Я... понимаю правильно?" - она снова поднимает глаза и смотрит на меня.

"Да, это присяга".

Склоняет голову набок.

"Странный способ".

"Здесь вообще много странного".

"Я не о том. Так она сойдет от воды".

Я в ответ облизываю большой палец и, что есть силы, тру татуировку. Лассе снова хмурится.

"Это несмываемый знак. Он сделан иголкой, которая доносит чернила под кожу".

Прохладные сухие пальцы несколько раз резко проводят по моей коже, потом Лассе тоже облизывает их и трет. Черной тенгве "М" ничего не делается, и по лицу девушки проскальзывает улыбка.

"Странный способ, но хороший, - заключает она. - У тебя есть клубника?"

Клубника у меня есть, и, хотя я не понимаю, какое отношение она имеет к разговорам о присяге, поднимаюсь и ухожу в комнату.

"Никакого!" - несется мне в ответ с балкона.

Приношу миску с ягодами, и Лассе тут же схватывает одну своей узкой рукой. На сосне неподалеку от нас шумно выясняют отношения две сороки. Вперевалочку они прохаживаются вдоль по ветке, и ни одна не хочет улетать.

"Здесь, на севере, похоже на Химринг", - замечает Лассе.

"Там не было такого количества воды".

"Не было, - на меня опять смотрят прозрачные, все время выражающие некоторый вызов, глаза, - но похоже все равно. Пойду вымою руки".

Она поднимается, скользнув плащом по моему колену, и устремляется на поиски воды. Минуту спустя из кухни слышу плеск и удивленное "О-о!"

В действительности я знаю, о чем хотела поговорить со мной эта девушка, потому что край воспоминания уже меня коснулся: белая крепостная стена, хлопающие на ветру замена с гербами и рыжий Майтимо, до того высокий, что возникает ощущение, будто смотрят на него, стоя на одном колене.

*

Это первая эльдэ, на ногах которой я не вижу привычных сапог - вместо них на ней туфельки - черные, узкие, перехватывающие щиколотки щиколотки лентами крест накрест.

Лассе легко взбегает на камни, замирает на их верхушках и снова спрыгивает в траву - чтобы, спустя минуту, покорить очередное препятствие. "Здесь неплохо", - сообщает она, обернувшись на секунду, и тут же устремляется вперед меня по деревянной лестнице, по пути коротко проведя пальцами по листьям ландышей и сосновым иголкам.

Лестница нисходит с гряды, на которой стоит наша гостиница, в поселок и к озеру. В ней 123 ступени, не считая самых нижних, отделенных от основного полотна полосой песка. Лассе соскакивает по ним, как лесной горностай на охоте. Ее брусничный подол и темно-синий плащ бесшумно пролетают над ступенями.

"Ты идешь?" - на меня уже взирают снизу, задрав вверх конопатый нос.

"Вот кто Веснушка", - опрометчиво думаю я и тут же получаю шишкой в левое плечо.

"Веснушка - лорд Морифинвэ!" - кричит девушка, и я успеваю удивиться, как это Карнистир не материализовался в ту же секунду рядом с ней, чтобы влепить подзатыльник.

"Морифинвэ - не мой король", - тут же реагирует Лассе, поскольку щит аванирэ у меня не выставлен, и все, что я думаю, распрекрасным образом слышно.

"Кто же твой король?"

"А у тебя что, есть сомнения?"

Нет, разумеется, никаких сомнений у меня нет. Майтимо считанные дни был королем формально, однако это не могло помешать ему навсегда остаться им для обитателей Химринга. Да и не только для них.

"Я никогда не признавала власть Ноло", - бросает Лассе - просто, словно речь идет о том, какие силки лучше использовать - с петлей или с сетью. Я уже спустилась с гряды, и мы идем бок о бок - как раз по тому месту, где зимой я видела, как из трубы к звездам поднимается вертикальный столб дыма. Где ходили по снегу лорд Финдекано и лорд Майтимо, закутанные в теплые плащи.

"Власти Финдекано - и подавно, - добавляет девушка. - Хотя он был хорошим воином".

"Кто из них был лучшим?"

"Воином? Смотря, о каком оружии речь, - Лассе срывает полупрозрачный, трепещущий на ветру колосок и ухватывает его зубами, переводя в уголок рта. - Тьелкормо любил копья, Финдекано стрелял и много сражался мечом. Но лорд Майтимо все равно владел клинком лучше".

"Ты расскажешь?"

"Потом, - Лассе вытаскивает колосок изо рта и начинает обрывать его верхушку своими тонкими злыми пальцами. - Я хочу, чтобы ты послушала про мою присягу. Это было в Химринге..."

*

...Солнечным утром месяца вирэссэ, 56 года Первой эпохи я вышла на верхушку главной смотровой башни. Буря, бушевавшая за нашими ставнями всю ночь, улеглась, тучи поднялись, и воздух у земли очистился. Окружные горы, которые вчера едва угадывались за серой пеленой ливня, теперь сияли совсем близко - промытые, белые, изрытые глубокими синими тенями.

Лорд Майтимо был наверху. Знамя трепетало на высоком шесте над его фигурой, вытягиваясь и опадая под упругим холодным ветром. Было так тихо, что я слышала хлопанье ткани и звонкие щелчки троса, натянутого вдоль древка знамени и рвавшегося прочь.

Он стоял ко мне вполоборота, закутанный в свой плащ с массивной серебряной брошью, и здесь, среди белого камня и на таком расстоянии от земли, выглядел еще выше. Услышав мои шаги, он обернулся, и несколько прядей захлестнуло ветром на лицо. Я склонила голову.

"О чем ты хотела поговорить?"

Я опять подняла глаза. Майтимо был теперь совсем близко, и чтобы в точности видеть его взгляд, мне приходилось запрокидывать голову. Я молча вынула из ножен меч и рукоятью вперед протянула ему. Он нахмурился.

"Лассернил, подумай, как следует. Ты едва знаешь меня".

Я покачала головой.

"Больше, чем ты думаешь. Я помогала лекарям на Митриме. Ты просто меня не видел".

"Ясно".

Он уронил слово так сухо, что я вздрогнула. Но не остановилась, стремясь потеснить уже разбуженные воспоминания другими.

"Я помню тебя в Лосгар. В море. В Форменос".

"И что же ты видела?"

"Что ты был прав".

"Лассернил", - интонация была мне неясна - наполовину утверждение, наполовину - вопрос. Меч все еще оставался у меня в руке, а ладонь Майтимо была скрыта в складках алой ткани. Я вздернула голову выше, чтобы он мог смотреть мне в самые зрачки.

"Я считаю, что ты прав. Только корабли действительно нужно было отослать обратно".

Майтимо еле заметно дернул углами рта. Так, как он, не думал больше никто из братьев.

"Я хочу идти за твоим флагом. Разве этого мало?"

"Это можно делать и в дружине".

"Нельзя! Почему ты... - я отлично понимала, что сейчас скажу нечто совершенно неприемлемое, но умолкнуть была уже не в состоянии, - ...противишься мне?"

Он не разозлился, не приказал мне уйти - только посмотрел очень устало.

"Потому что пройдет время, и все изменится. А слов не вернешь".

"Майтимо..."

Мне было, разумеется, ясно, о чем он сейчас сказал. Но ведь тогда речь шла о мести, злобе, смерти - а сейчас... о них тоже, но не только о них.

"Я хочу прожить свою жизнь рядом с тобой. Я знаю, что все, кто сопровождал тебя в том посольстве, погибли. Но ты не знаешь, как я жалела, что не была с тобой".

Продольный трос колотился о шест так сильно, что звук заполнил собой весь крошечный плац. Майтимо высвободил руку из складок плаща и взял меч. Я опустилась на одно колено, и он положил холодный клинок мне на правое плечо.

"Я, Лассернил Анналаэро, рожденная при свете Древ и следовавшая за лордами Первого дома, присягаю тебе, Нельяфинвэ Майтимо Руссандол Феанарион, в верности, - голос не слушался, я не знала, хорошо ли он слышит меня в этом грохоте ветра, ткани и троса, и повысила голос: - Отныне и впредь клянусь следовать за тобой, куда бы ты ни пошел. Разделять с тобой битвы и мирные дела, тяготы, радости, боль, стыд, торжество и жажду мести. Воле твоей я вверяю себя, и волю твою считаю правой. Пока не рухнут стены мира, или смерть не освободит меня".

Блестящее лезвие соединяло нас, как мост. В нем отражалось беспокойное небо с клочковатыми серыми облаками, которые легко текли по небесной синеве. Перед собой я видела пальцы Майтимо. Длинные, худые пальцы с аккуратными квадратными кончиками и белыми пятнышками на ногтях.

"Это слышу я, Нельяфинвэ Майтимо Руссандол Феанарион, и не забуду этого. Я не забуду награждать сделаное: верность - любовью, доблесть - честью, а нарушение клятвы - отвержением".

Он перенес клинок через мою голову и задержал его на другом плече. "Мое второе сердце бьется в груди справа", - мелькнула в голове случайно виденная несколько дней назад на одном из пергаментов фраза. Меч холодил ключицу, но глубже в теле его прикосновение казалось горячим.

"Встань".

Майтимо убрал меч, и я поднялась на ноги. Трос все так же хлопал, волосы, знамя, полы плащей - все плескалось и рвалось прочь на ветру. Белые стены светились, как сахарные, внизу собирали построение. Майтимо посмотрел на меня сверху вниз, потом улыбнулся и обнял за плечи своей тяжелой, надежной, укрытой плащом рукой.

"Идем, - сказал он, - замерзнешь".

*

Вдоль по обрыву стынет его след.

Ты был здесь. Я знаю, что ты сделал.

Я подхожу к самому краю, к свежей, обломанной земляной кромке и горячему озеру в глубине, под нею. Снизу ударяет таким жаром, что кажется, на голове начинают тлеть волосы.

Я ощущаю остатки твоих слов, задержавшиеся на камнях. Кому ты говорил? О чем?

Подошвы ног, ладони, голова, грудная клетка - все нагревается, как котел в печи. Я еще раз оглядываю огненное пространство в надежде обнаружить твой след на его поверхности. Но нет.

Не хочу тебя потерять.

Бросаю тело вперед одним движением, как будто в бег или в объятие, расставив руки. Поверхность озера валится на меня. Все разламывается на части.

*

Я отталкиваюсь носком от земли спустя секунду после того, как мои растопыренные пальцы, лицо и колени соприкасаются с растрескавшейся черной коркой.

Я иду во тьме.

Преодолевая расстояние?

Я не знаю, что это за время суток, я не вижу светил и небес - ничего нет. Бархат окружает меня. Отсутствие.

Вектор направления тянет в нужную сторону, и я двигаюсь. Попутно успеваю заметить, как легко без дыхания и биения сердечной мышцы. В моей груди есть только одно - что-то, вроде свернутого в клубок шелкового шнура, который сматывается вспять.

Вокруг светлеет. Теперь меня окружает плотный серый туман. Я силюсь разглядеть твою фигуру в нем, ускоряю движения, но ничего не меняется. Шнур натягивается, дрожит, силясь нащупать свою цель.

"Майтимо", - я повторяю единственно известное мне слово.

Туман никак не расступается, но я не позволяю себе петлять в нем, подчиняясь вектору. Внезапно из мглы впереди выныривает кто-то высокий, в багряном и темно-лиловом. В неправдоподобно густой тени под капюшоном я не вижу лица. Фигура приближается, а я стою на месте.

"Лассе" - голос звучит, как ветер, летящий мимо окон. Как ровная поверхность воды под ивовыми ветками - так же бесстрастно. - "Кого ты ищешь?"

Я опять повторяю слово.

"Ты помнишь, кого лишила жизни?"

Гарь и дым. Мое тонкое, неумело выкованное лезвие бьет и режет.

"Слуг врага".

Фигура молчит.

Пещеры. Пустой, пропахший камнем воздух, и я рублю вокруг себя, пробиваясь к лежащему на полу.

"Не только".

Я защищала своих лордов.

Фигура кивает.

Есть еще что-то третье, и мне становится тяжело. Воспоминание всплывает, как воздушный пузырь со дна: мои пальцы в крови, которую я только что пыталась стереть с худых щек и костлявого лба под спутанной рыжей гривой.

Они убили наших близнецов!

"Что скажешь о себе самой, Лассе?"

Я качаю головой, если только здесь существует это движение.

"Только тело, Владыка. Оно мешало мне".

"В чем?"

"Майтимо", - повторяю я. И не помню твоего лица.

"Иди".

Фигура отступает в сторону, пропуская меня. Я бегу. И не вижу.

Мне хочется закричать, но я знаю, что здесь это бесполезно. Я бегу долго. А потом вижу, что туман впереди становится прозрачным, открывая сгорбленную, уставшую спину в пропоротом клинками плаще.

"Майтимо!" - вот теперь я правда кричу. Насколько только можно делать это здесь. Ты оборачиваешься - остроглазый, высокий - и я с размаха вжимаюсь лицом в твою котту.

"Лассе, - ты неуверенно обнимаешь меня в ответ, сначала только одной рукой, потом - обеими. - Что же ты..."

"Не было смысла", - шепчу я в теплый черный бархат, и еще крепче обхватываю тебя. На этот раз - насовсем.

***

В ту ночь над долиной Химринга встала такая луна, что от башен на плац легли тени. Я сидел и работал с текстами. Я люблю скрип пера.

Небо было покрыто сплошной сетью мелких облаков, соединенных между собой тонкими перемычками. Серые и черные в темноте, у лунного диска они принимали замысловатый мраморный оттенок, и это было особенно красиво.

Я отложил перо и вышел на балкон. Лес простирался передо мною - черный, мокрый, заполненный дичью, родниками и растениями. Голые ветки внизу еле слышно шуршали и скреблись друг о друга на холодном ночном ветру. По правую руку четко вырисовывалась на небесном фоне темная, острая смотровая башня с крошечной искрой окна.

Мокрая кора. Каменные стены. Снег.

Сам не зная почему, я принялся разбирать запахи, и вдруг нашел среди них чужой. Едкий запах горелого ковыля. Я подался вперед, стремясь уловить направление, и увидел зарево на северо-западе.

Развернувшись на каблуках, я вломился с балкона в комнату, пробежал ее, выскочил в коридор и спустя две минуты был у лестницы. Перепрыгивая через ступени - мелкие камушки так и прыскали из-под сапог - я взлетел на три винтовых пролета, к самой высокой точке крепости. Впился пальцами в острый край оконного проема.

За лесом и окоемом гор все было оранжевым, хотя до рассвета оставалось три с половиной часа. В воздухе плыла едва уловимая стылая вонь.

За спиной послышались торопливые шаги и шипение факелов; в других дозорных башнях тоже замелькали огни.

"Ард-Гален", - проговорил Ристанаро за моей спиной.

"Выслать отряд к перевалу", - приказал я.

"Эленнирэ, Лассэрнил, Рингвэ - на перевал! Лаэдлин - со мной!" - тут же выкрикнул он. На лестнице возникло движение, и три тени устремились вниз. Рингвэ уже бежал к конюшням от западной двери северной башни.

Я отвернулся от окна, быстро спустился в главный коридор и прошел в комнату со зрячим камнем. Сдернул покрывало, прижал ладонь к холодному, тяжелому боку.

"Куруфинвэ", - позвал я.

Он молчал.

"Куруфинвэ! Я хочу тебя слышать!"

В кончики пальцев кольнуло теплом, я убрал руку и увидел под скользкой глянцевой поверхностью лицо брата.

"Что происходит?"

"Ард-Гален горит, - он говорил очень тихо, коротко бросая слова, - Ангбанд открыл все видимые камню ворота, и по выгоревшим местам идут орки".

"Ангамайтэ с братом не удержат предел".

"Нет".

Я впился зубами в нижнюю губу изнутри.

"Аглон?"

"Мы готовы".

"Я вышлю конницу, она будет у вас к полудню. Как быстро движутся орки?"

"Согласно с пламенем. Сейчас прошли восьмую часть пути до Ангамайтэ".

"Ясно, - я отодвинулся, давай понять, что пока разговор окончен. - Сообщай детали".

"Ристанаро! Семь тысяч конных копий к Аглону!"

"Да, лорд".

Он развернулся и побежал. Я снова прижал ладонь к зрячему камню.

"Куруфинвэ! Тьелкормо!"

На этот раз отозвался Тьелкормо, и не сразу. Судя по ракурсу, он держал камень на локте и был в одной из дозорных башен.

"Я выслал к вам семь тысяч копий".

"Хорошо. Мы будем ждать".

"Сколько сейчас воинов в крепости?"

"Десять тысяч, ты знаешь!"

"Считая новый гарнизон из Химлада?"

"Считая всех!" - раздраженно отозвался брат.

"Покажи мне горизонт".

В шаре все накренилось, и я увидел северо-западную кромку гор, залитую дрожащим алым светом.

"Тьелкормо".

Он снова возник передо мной.

"Я успею к вам?"

"Я не знаю, Нельо. Я думаю, нет".

Я на секунду зажмурился.

"Мне нужно идти, - брат наклонился и я увидел его лицо совсем близко. - Не прощаюсь. Пожелай нам удачи".

"Удачи, братья".

Он быстро прижал ладонь к камню и исчез.

Я тоже снял руку с шара. Сел в кресло. Вцепился в правое запястье.

Комната была светлой и совершенно тихой. Три минуты.

Пятнадцать.

Половина часа.

Час.

"Тьелкормо".

Зрячий камень остался непроницаемо сер.

Полтора часа.

Гарью стало пахнуть сильнее.

"Тьелкормо. Куруфинвэ", - повторил я.

Молчание.

Два часа с четвертью. Небо начало светлеть.

"Куруфинвэ".

Четверти часа проходили одна за другой, а камень оставался пуст. Вернулся с перевала Рингвэ. В горах и в преддверии равнины перед нами не было заметно никакого движения. Ни единого намека.

Рассвело. Я встал и начал мерить шагами комнату, удерживая камень на локте.

Внезапно грудную клетку обдало теплом, я впился пальцами в шар и увидел Куруфинвэ. Он был весь в грязи и крови, взлохмачен и с глубоко рассеченным правым плечом. Над головой его мелькало застланное пылью небо.

"Нельо, мы оставили крепость. Спустили в ущелье обвал и двигаемся на юго-запад, к Нельдорету, - проговорил он. - Ты не успел бы добраться до нас, атака началась через полчаса после того, как Тьелкормо в последний раз с тобой говорил. Похоже, часть орков двигается за нами, но верни свои семь тысяч, если еще можешь".

"Тьелко в порядке?"

"Он рвет и мечет".

"Куруфинвэ, Синдаколло не пропустит вас! Вы должны идти на юг!"

"У нас нет выбора, Нельо".

"Вы сделаете лишний крюк и попадете в тиски между завесой и Нан-Дунгортеб! Вы должны спускаться!" - я держал зрячий камень обеими руками прямо перед лицом, чтобы брат слышал меня очень хорошо.

"Много тяжелых ранений. Нам не по силам такой путь".

"Это безумие!"

"Мы должны рискнуть".

"Куруфинвэ!"

Одновременно со мной его окликнул откуда-то с другого конца строя голос Тьелкормо, и брат отвернулся. Выслушал что-то, кивнул и снова посмотрел на меня.

"Нам нужно ускорить марш. Я вернусь так скоро, как смогу".

Шар снова заволокла серая пелена. Мне захотелось швырнуть его об пол.

***

Тишина втекала в меня медленно, как лесной воздух.

Я был совершенно один. Вокруг на много лиг простирался занавешенный туманом лес. Гранитные, поросшие мхом валуны - мелкие, крупные, гигантские - лежали среди сосен, насколько хватало глаз. Там, где не было камней, росли мокрые, яркие кусты черники, уже, впрочем, лишенные ягод, и мох.

Я опустился на одну из каменных глыб и погрузил в него руку. Ощущение было приятным.

Пахло грибами, свежей смолой на влажной коре, открытой, напитанной дождем землей. Бусинки тумана оседали на мою одежду и волосы, я вдыхал туман, и туман впитывался в мой разум сквозь зрачки, заполняя его изнутри своей тягучей серой фактурой.

Я откинулся назад и прислонился спиной к древесному стволу.

Возможно, я никогда не пойму ни Тьелкормо, ни Куруфинвэ. В бешенстве любви, в одержимости, в гонке, грохоте, охоте, в постоянной связанности с кем-то оба они лишились всего, чем владели, и получили что-то неведомое мне взамен. Но так ли этого было много, чтобы отчасти стереть и перемолоть себя?

Я потер пальцами брови и лоб. Пальцы были мокрыми от воды, скопившейся во мху. Становилось холоднее, туман быстро сгущался, и я уже едва видел сосны в десяти шагах от себя. Странным образом от этого здесь становилось еще уютнее.

Непринадлежность никому.

Я попытался вспомнить лучшие дни, проведенные в компании сестер и подруг, венки, которые они дарили нам в Тирионе, гонки с братьями по сухим и шуршащим северным лугам на западном континенте - и такие же гонки в осенние месяцы здесь. Последнее вызывало приятное чувство, но все остальное отстояло сейчас далеко от меня, задернутое молочной дымкой.

Куруфинвэ всегда спрашивал, почему я, самый старший, никогда даже теоретически не размышлял о браке. Я всегда отвечал одно и то же. Мне хорошо именно так, как есть. "Бирюк, - говорил он на это. - Барсук норный". Я только кивал ему в ответ.

***

Уже прошел почти год с тех пор, как ты пришел. Это было осенью, десять месяцев назад. В октябре.

С тех пор я написала больше двухсот страниц текста о тебе, связанных с тобой фигурах, о твоих воспоминаниях и чьих-то воспоминаниях о тебе. Зима и осень были такими глубокими, и я очень хочу еще раз пережить эту зиму и эту осень. Больше того - переживать их и дальше, и как можно дольше. Хотя бы иногда. Хотя бы временами.

Какое-то время мне казалось, что место, где я увидела тебя в первый раз, находится на севере города, на высоком берегу реки. Там, куда той глубокой осенью мы пошли с сестрой собирать поздние яблоки, и где она впервые рассказала мне о том, что недавно к ней приходили странные гости. "Это было 18 октября", - напомнил бы ты. Я проверяю дату по календарю - да, суббота. Спустя две недели после лесного осеннего праздника, во время которого мы с Эарин ушли далеко в лес и говорили о Трандуиле и Леголасе, и о том, почему последнему неспокойно на Западном берегу.

Но в действительности, Майтимо, это место находится не там. Ты пришел немного раньше, кажется, за неделю до этого, или за три. Когда, дождливым, темно-серым, кленовым днем мы, опять же, с сестрой, гуляли совсем в другом лесу. Я тогда услышала от тебя самую первую историю, рассказанную осанвэ и неопознанную как история от тебя, находившегося так близко. Об оссириандской речной долине, где ты оказался через пять дней после окончания Нирнаэт. Где ты, оскальзываясь на кленовых листьях, повторял: "Где ты меня ищешь?"

С тех пор я часто возвращаюсь туда, на кленовый холм, где ты показал это воспоминание мне. К белой колокольне, где, спустя еще несколько месяцев, я видела Химринг, сам Химринг, с его белыми стенами, с его колким воздухом, с его листьями, ягодами, замерзшими ручьями, взгорьями, смородиной, лентой холодной реки внизу. С изморозью, туманами, следами в инеи, на траве.

Сегодня я снова в небольшом лесу, связанном с тем твоим рассказом. Сижу под деревом.

Меня очень тянет сюда. Честно говоря, приходила бы каждый день. Кажется, я помню отсюда каждое дерево. Смутными, черными на фоне желтого, прелого, мокрого фона, они всплывают в сознании - не помнила, но узнала, не зафиксировала, но нашла. Я смотрю на стволы, бывшие тогда такими темными и скользкими, и изумляюсь, что ни на одном из них не видно глубоких борозд, оставшихся от ударов твоей железной руки.

Я забываю, что и стволы, и река, и взгорья по ее берегам, были другими, не здесь. Мне стало казаться в последнее время, Майтимо, что нет разницы. Мы так разыскиваем Арду, что видим ее во плоти своими собственными глазами, перед собой. Я знаю, как это - когда окружающий мир весь идет трещинками, превращаясь в мозаику. Ее кусочки начинают перемещаться, меняясь местами, и выстраивают совсем другой пейзаж, который отчетливо, слишком реально для сна, просвечивает сквозь канву другого, очевидного. Спасибо за эту щедрость, мой дорогой король, лорд, князь, друг. Я так хочу, чтобы этой осенью ты опять вернулся ко мне.

Пожалуйста. Возвращайся. Я уже чувствую, что ты рядом, но появляешься очень коротко или не подходишь близко, на расстояние взгляда, голоса.

Я жду. Я буду.

***

"Как тебе слово "князь"?

Мы сидим в моей любимой кофейне. Снаружи ранняя осень, еще не разошедшаяся и едва роняющая на заждавшуюся твердь редкие листья и короткие густые дожди. Кофе почти остыл - лорд решил напомнить мне прошлогодний зимний день, который я обозначила в тексте много раньше парой фраз, да так и не описала. Сейчас момент записан, и я могу обратиться наконец к своей чашке.

"Что такое "князь"?

Феаноринг сидит напротив, скрестив на груди руки. Каву он сегодня не пьет.

"То же, что и "лорд".

"Но ваше слово?"

"Да".

"Неплохое, - он пожимает плечами и зачем-то пригубливает мой, уже никуда не годный из-за температуры, кофе. - Ты собираешься меня так называть?"

"Не все время. Я просто подумала, что "Рыжий князь" - это звучит".

"Рыжий князь, - Майтимо усмехается углами рта - широкоплечий, загорелый, довольно тепло, уже по-осеннему, одетый. - Очень по-человечески".

Я знаю, что у него и у его братьев нет никаких оснований любить людское племя. Я знаю, о чем хочу услышать, и осторожно прошу. Он хмурится. Я жду.

***

"Есть, Нельо, время истинное - и время ложное. Истинное разрастается, плавится, двигает себя само. Ложное фиксированно и сердито, как застывший металл. В нем нет похожего и непохожего - все подчинено одной мысли. Это может быть любовь или работа, но суть не меняется: ты целыми днями ходишь на веревке, как пес. Со стрелой в боку, как олень. Убитый, не дышащий, ломкий, словно лед в марте".

Тьелкормо сидит в моей мастерской, оперевшись локтями в колени - широкоплечий, ярко и со вкусом одетый. Его волосы распущены и свободно стекают по плечам и спине. Лицо хмурое.

"Я не знал, что так бывает, Нельо. Не думал, что это снова меня коснется".

Я хочу переспросить, почему "снова", но решаю сберечь вопрос до того, как он выговорится и позволит мне вставить хоть слово.

"Мы ходим по кругу, - продолжает мой брат, - разве это тебе еще непонятно? Овладеть, но потерять, хотеть вернуть - и быть не в состоянии".

"Ты не владел ею", - осторожно замечаю я.

Брат вскакивает.

"Но я мог!"

"Если бы ты мог, ты бы добился этого".

Тьелкормо подбегает ко мне, желая возразить. Он уже приготовил жест - растопыренную пятерню, которой сейчас рубанет воздух, утяжеляя аргументацию. Однако в последний момент он отчего-то разворачивается и быстрым шагом уходит на противоположный конец комнаты.

Я жду.

Брат с сердцем сшибает раскрытой ладонью со стола деревянный кубок. Он всегда крушит и ломает все вокруг, когда зол.

Я молчу. Пока он не выдохнется и не впадет в тоску, любые реплики бессмысленны.

Круто развернувшись на каблуках в дальнем конце мастерской, Тьелкормо завершает петлю и возвращается ко мне. Он быстро наклоняется - так, что пряди беспорядочно занавешивают лицо - и доверительно, словно большую тайну, сообщает:

"Просто здесь тоже не без вора, брат! - он смотрит исподлобья, и я не узнаю его взгляд. - Мы-то с тобой знаем: в делах с потерянными сокровищами всегда не без вора".

***

Они не дают спать.

Прислонившись спиной к камню и положив вытянутые руки на колени, я сижу на полу камеры и тупо смотрю в стену. Трещинка, трещинка, линия застывшего раствора между камней.

Сейчас меня не трогают. Но стоит на пару мгновений прикрыть глаза - по запястьям, плечам или голове тут же проходится длинный хлыст. Или летит в корпус комок горящей тряпки. И приходится вскакивать, гася на себе пламя, или рывком заслонять глаза.

Я моргаю, стараясь не закрывать веки слишком надолго. Камера узкая, вытянутая, но довольно короткая. Отодвинуться некуда.

Сколько суток?

Я не знаю.

Трещинка. Раствор.

Перед моими глазами начинают плавать огненные круги, которые постепенно оформляются, прямо на фоне стены передо мною, в борта, мачты и реи.

Я помню, как мы держались за их белые весла, когда стих ветер.

Я сжимаю их обеими руками, но не нахожу.

Прекрати. Перестань. Замкнись.

Трещинка. Стенка.

Пламя гудит, захлестываясь вокруг мачты. Оборачиваясь, кружась, облекает ее всю, вместе со свернутым парусом и нашим флагом на верхушке. Языки огня разбегаются по палубе, словно по гигантскому прогорающему полену, словно в камине, в огромном жерле печи.

Я хочу схватить и опрокинуть отца вместе с его головней в воду, но останавливаю себя.

Зачем?

Я сжимаю челюсти.

Затем, что мало думал сам.

Стенка. Пятна плесени на камне.

Мачта рушится в черное море и с шипением уходит под воду. Пар заполняет все вокруг.

"Остановись! Прекрати!"

Я не решаюсь выкрикнуть это.

Я был подчинен.

Я выдыхаю через рот.

Я не думал самостоятельно.

Запястья обжигает ударом и я разжимаю веки.

Правильно, отрезать эти руки. Заслужил.

Хлыст хлопает снова, на этот раз - по босым ступням.

Я сижу с открытыми глазами, но уже не могу справиться с водоворотом, засасывающим меня.

Сколько суток...

Я открываю глаза от того, что нечем дышать.

Чернота вокруг. Черная вода. Воздуха нет, и я плыву вертикально вверх, с трудом разгребая вокруг себя ледяное пространство.

И упираюсь головой в полоток.

Я пытаюсь пробить его кулаками, но только расшибаю руки. Впрочем, кровь не идет на таком холоде, раны темнеют, как на мертвом.

Воздух тлеет в груди, и я раскрываю рот, как рыба, обманывая себя, не позволяя сделать вдох. И вдруг начинаю чувствовать, как лед надо мной дрожит.

Факелы?

Всем весом я вколачиваюсь в ледяной панцирь - плечом, спиной, локтем. Но у меня почти нет веса в воде. Еще, еще! И вдруг невдалеке лед проваливается.

Стремительно, как только могу, я делаю рывок туда, к белому оскольчатому пятну, к пузырям воздуха, медузами расплывающимся под водой. Среди осколков женщина в плаще и платье. Я успеваю метнуться к ней, хочу схватить поперек пояса и поднять на воздух. И замираю, едва развернув ее боком к себе.

Это Эленвэ.

Мертвыми, широко распахнутыми глазами она смотрит куда-то мне в переносицу, и волосы ее водорослями оплетают мои застывшие руки.

***

Майтимо едет мне навстречу на своем коне по широкой дороге, а кажется - по коридору с арочным сводом. Древесные кроны желтые, и ветки переплетаются у него над головой.

День пасмурный. Мягкий осенний день, насыщенный запахом палой листвы, коры, почвы. С неба сеется мелкая дождевая пыльца - не капли даже, а водяная взвесь, приятно холодящая лицо и руки на поводьях.

"Здравствуй".

Он уже около меня. Разворачивает коня голова к голове с моим и улыбается, склоняя голову и глядя своими темными глазами лукаво, исподлобья. Волосы от висков убраны назад, а на худую щеку от сдержанной улыбки ложится ямочка.

Майтимо закутан в красный плащ, по цвету напоминающий его любимую смородину. Краем глаза я успеваю заметить у него за спиной небольшой полотняный мешок, в котором лежит что-то плоское и явно тяжелое. Копья при брате почему-то нет, но, не желая ранить его чувства, я не спрашиваю про оружие. Он не говорил, но я знаю, что, в числе прочего, его печалит и злит невозможность охотиться с луком, как раньше.

"Ну, что? Я чую, сегодня олений день!" - восклицает тем временем Майтимо и пускает гнедого рысью. Со своего места я вижу, как подпрыгивают на ткани плаща тяжелые кольца волос. Брат держится в седле очень уверенно и прямо, и на скаку оборачивается, чтобы бросить на меня радостный и полный предвкушения взгляд. Я широко улыбаюсь в ответ, но в памяти против воли всплывает совсем другое его лицо - худое, с враждебно выдвинутой вперед нижней челюстью. Волосы, едва доходящие до мочек ушей, сухи и растрепаны. Он лежит в постели, сам белее подушки, и зло смотрит мне в самые зрачки огромными, черными в полумраке шатра глазами.

Мог ли я спасти тебя всего?

Мог. Я просто не нашел способ.

"Догоняй, что же ты?"

Он уже далеко впереди, и я пускаю лошадь быстрей. Я подумаю обо всем этом позже, когда он не сможет услышать меня. А сейчас мы займемся оленями.

*

"Стой!"

Он останавливает меня жестом правой руки, забыв обо всем. Мы оба замираем, и сквозь прорехи в листве я вижу на поляне крупного взрослого зверя. Блистая белыми пятнами на боках, он тревожно смотрит в нашу сторону. Но пока не видит и не чует.

Я тянусь за стрелой, но Майтимо вдруг стаскивает с плеча сумку и достает какой-то небольшой механизм с крошечной лучной дугой и тяжелой продолговатой основой. Молча, замерев, чтобы не спугнуть зверя, я наблюдаю, как он бесшумно укладывает механизм на правую руку и плавно нажимает в его подбрюшии какой-то рычажок. Короткая толстая стрела шумно уходит в листву, олень срывается с места вправо. Секунду спустя мы слышим, как он падает оземь.

"Да!" - восклицает Майтимо, вихрем слетает с коня и устремляется в заросли. Я спешу вслед за ним.

За орешником, на небольшой полянке лежит, светя в пасмурном лесном воздухе своими яркими белыми пятнышками, наш зверь. Убит наповал.

Майтимо садится на корточки, разыскивая на нем рану от стрелы, но не может найти.

Вот же она - аккуратное окровавленное отверстие ближе к правой лопатке.

Мысленно я указываю на него брату. Он склоняется еще ниже, потом поднимает голову и смотрит на меня с изумлением и торжеством.

"Кажется, он пробил сердце, Финьо. Болт пробил ему сердце!"

"С такого расстояния?" - я тоже сажусь на корточки. Невероятно.

Брат поднимается на ноги, упирает обе руки в бока и улыбается во все зубы, словно довольный мальчишка.

"Я говорил, что он работает".

"Я и не спорил, - я тоже улыбаюсь и встаю. - Как ты его назвал?"

"А как его назовешь? Самострел!"

"Работает на рычажке? И как я сам не додумался..."

"Ха!" - восклицает Майтимо и смотрит на меня свысока. И мне хочется улыбнуться еще шире.

"Теперь им придется бегать быстрее", - замечаю я.

"Финьо, ты ничего не понимаешь!" - он опять вскидывает свое творение на правую руку, на этот раз - без стрелы. Глаза его сияют. - "Если усилить натяжение, он пробьет пехотный щит. Орочий доспех!"

***

Волосы у Майтимо забраны в хвост на затылке, только надо лбом и на висках пряди расслабленные, и пружинами выгибаются вниз. Схваченные на манжетах широкими тесьмами светло-серые рукава поддернуты вверх, и сквозь тонкую белую кожу на запястьях видно синие вены. Майтимо что-то пишет, время от времени сосредоточенно прихватывая белый кончик пера губами.

В мастерской полумрак. Сквозь окна и ставни снаружи сочится белый свет, на столе, внутри округлого стеклянного сосуда с чугунным донцем и ручкой потрескивает крупная свеча.

Я люблю смотреть, как они работают. Все, включая молоденьких и мало что умеющих пока близнецов. Курво в кузне, Морьо со своими калеными резцами, Амбаруссат с ювелирными безделицами, Макалауре в комнате, заставленной готовыми и еще не законченными музыкальными инструментами всех мастей и размеров, Тьелко с драгоценными камнями, Майтимо за янтарным станком, текстами и рисунками - никто из эльдар не выглядит за работой так воодушевляюще, как феанариони.

Я опускаю глаза и снова берусь за резец. С легким скрипом он плавно вникает в пластину зеленого стекла, отсекая лишнее и превращая ее в горсть продолговатых ивовых листьев.

Внезапно дверь открывается, и в комнату входит Морьо. Как всегда, взмылен и готов к препирательствам. Волосы схвачены темным кожаным ремешком, широкий ворот красной рубашки распахнут, ключицы, шея и лицо блестят от пота.

Он останавливается за спиной у старшего брата и с любопытством наклоняется над рукописью. Даже сидя по другую сторону стола я чувствую, какой жар идет от него после кузницы. В комнате сразу начинает пахнуть потом, горячим железом и кожаными мехами.

Майтимо поднимает голову. Глаза лукавые, и похожи сейчас на два крупных темных янтаря.

"Что?" - спрашивает он.

"Упарился. И что ты нашел в этих закорючках?"

Майтимо молча ухватывает брата за ворот и вынуждает наклониться. Морьо окидывает взглядом лист и недоуменно сдвигает брови.

"Стихи? Ты пишешь стихи?"

"А ты нет?"

Младший феанарион тут же выпрямляется, чтобы свысока одарить старшего наглой улыбкой во все зубы.

"Я?! Нет. Я не пишу", - он коротко и заразительно усмехается.

"А стоило бы начать", - бесстрастно, с легчайшей тенью усмешки замечает Майтимо. Потом он отворачивается и принимается дальше скрипеть пером. Морьо же запальчиво складывает руки на груди.

"Это почему?"

"Мама вчера встретила Эльвен. Говорит, ей скучно".

"У нас Макалауре менестрель, вот пусть он дев песенками и развлекает! А мне некогда - у меня сплав стынет".

"Морьо", - мягко обрывает его Майтимо.

"Что Морьо, ну что Морьо?? - его брат огибает стол и поспешно направляется к дверям. - Чуть что - так сразу Морьо, - бормочет он по пути - словно чугунный чайник на плите. - Чуть что - так сразу я".

Майтимо только качает головой, поднимает брови и упирается лбом в сложенные раскрытой щепотью пальцы. Я же молча пытаюсь удержать улыбку и снова принимаюсь за свои листья. Мы все отлично помним сватовство Куруфинвэ - тогда все три дома тоже стояли на кончиках ушей. Боюсь даже подумать, что будет, когда жениться надумает Турко.

***

Октябрь был уже на излете, и мы пришли в парк. Повсюду лежали лохматые кучи листьев вперемешку с черными мешками, в которые эти листья упаковали дворники. Деревья стояли вымытые, складные, в белесой небесной дымке плыло мягкое солнце, а левее в небе лежало огромное облачное крыло, заостренное на конце.

Мы шли по сухой мощеной дороге к воротам на холме. Майтимо молчал, шуршал листьями и задевал их своим длинным плащом. Я не спрашивала, очень ли похож сегодняшний день на какой-то другой, из прошлого - и так было ясно, что очень. С каждым шагом внутри словно натягивалась струна, и я почему-то волновалась, предвкушая реку и крепость.

Сквозь восьмиконечные отверстия в дубовых створах тек прохладный ветер. Белая, выстуженная арка проплыла над нашими головами, и я остановилась. Солнце гладило белые стены крепости, и в траве, на вершине пологого холма, лежали желтые листья.

"Слишком похож", - прозвучала в мыслях беззвучная реплика, и я уже не смогла различить, кому из нас она принадлежит.

*

Там, за трепещущим золотом тополиных верхушек, лежала она.

Эндорэ.

Зеленые ковры берегов, прикрытые листьями. Темные тела деревьев, выстуженные ветром. Сероватая, бледно-лиловая дымка осеннего воздуха. И река. Кэлон.

Внутри что-то болезненно дернулось, я увидел белые стены башен и теплый плац внутреннего двора, прорези окон, знамя на флагштоке, распахнутые настежь дубовые ворота и фигуры часовых. Склоны холма, облетевшие кусты смородины на них, яркие, матовые плоды шиповника, клены и яблони, пчелиные ульи вдалеке.

Я сжал челюсти и шагнул вниз. Плотный ковер увядшей травы мягко прогнулся под подошвой сапога, и хрустнул сухой листик.

Я был дома.

Здесь будет мой дом всегда.

***

Продолжение следует.

*

'1. Сказка "Репка". Перевод на квенья: Арторон.

'2 "Черная книга Арды". Элхэ Ниэннах и Иллет

'3 "Последняя песнь сына Феанора". Текст: Хатуль. Перевод на русский: Лора Бочарова