Аннотация: Продолжение романа "Почти". Как изменить себя к лучшему, не изменив себе?
Краткое содержание первого романа ("Почти"), необходимое для понимания второго:
Главный герой (условно "Андрей"), попадая в необычные жизненные переделки и любовные ситуации, а также при непосредственном участии шефа и мудрого наставника (условно "Егорыча") вырабатывает в себе сверхъестественные навыки, которые приводят его к должности "пророка" на службе некоего неизвестного, кто именует себя "богом". Стремясь попасть в "мир богов", Андрей по-своему трактует отданный "богом" приказ и убивает Егорыча, после чего оказывается в нашем мире - тот отличается от прежнего только цветом неба. Здесь ему достаётся другое тело - тело московского первокурсника.Предупреждение: несмотря на приведённый выше лихой сюжет, оба романа, в основном, посвящены философско-психологическим изысканиям.
Глава 1 "Неузнаваемость"
Я доигрался во взрослую жизнь, и, похоже, пора завязывать. То, что случилось со мной в спонтанной вылазке за город, нельзя уже свалить на дрянное пойло. Мне натурально почудилось, что во мне находится другой человек. Я будто бы думал, как другой, ощущал себя другим, смотрел на мир другими глазами. Нужно срочно купить и выпить кефира, а потом хорошенько выспаться - иначе это наваждение никогда не пройдёт. Только ни в коем случае нельзя засыпать в метро, а то я уже дважды проезжаю нужную станцию.
Когда мне, наконец, удаётся выбраться из "подземки", наверху вовсю светит солнце. Чем-то оно поразило меня в том - в другом состоянии. Не могу только вспомнить, чем - солнце, как солнце. Когда я очнулся утром в лесу, было ещё пасмурно, и вообще хотелось удавиться. Потом небо прояснилось, и чувствовать себя жертвой стало намного веселее. Блин, меня же ограбили - воспоминание об исчезнувшем кошельке больно придавливает - так, что даже ноги подламываются. Перед глазами вспыхивают две одинокие искры, но отчаяние быстро и как-то устало отступает - наверное, я просто не способен ни о чём слишком долго сожалеть. Даже об украденных остатках стипендии...
- Привет!
Круглое лицо, курносый нос, растянутые в улыбке губы - полные и красные, а выше всего этого - узкие щёлочки глаз, в которых прыгают огоньки. Кажется, эту азиатскую красавицу зовут Иркой - совсем не азиатское имя, насколько я могу судить. И нос у неё - совсем не азиатский. Нужно ответить ей "Привет" и зайти, наконец, в общагу. Выпить своего кефира и завалиться на кровать, но вместо этого я почему-то говорю:
- Ирочка, золотце, вы сегодня великолепны. Как я раньше не замечал вашей волшебной улыбки?
"Золотце" смущается - её улыбка становится шире, а узкие глаза распахиваются настолько, насколько они вообще способны распахнуться. Она поворачивает голову набок и настороженно ждёт - в моём кругу вслед за комплиментом принято добавлять какую-нибудь гадость. Но я только безобидно передразниваю её, зеркально наклонив голову и состроив такую же, как у неё, широкую улыбку. Девушка норовит улизнуть - ей неловко, но я неумолим. Поймав рукой её узкую кисть, я продолжаю всё тем же тоном опытного соблазнителя:
- Может, в кинишко сходим? Так хочется побыть сегодня рядом с вами!
- Хорош прикалываться! - Ирка перестаёт улыбаться и выдёргивает свою руку из моей.
- Я вовсе не прикалываюсь, - стараюсь отвечать ей без тени иронии. - Это вполне серьёзное и взвешенное предложение...
Про "взвешенное" я, конечно, загнул. То, что я вытворяю в данную минуту, совсем не похоже на меня - не похоже настолько, что становится страшно. Весь наш разговор - экспромт с начала и до конца. И то, как я решительно хватал девушку за руку, вызывает у меня самого приступ удушья - такого я себе с малознакомыми людьми никогда не позволял. Про Ирку, кроме имени и того, что учится она на одном со мной потоке, мне неизвестно ничего. Понятно, что её внешность выделяется на фоне европейских физиономий остальных студентов. И я довольно давно чувствовал в себе странный интерес к азиатским женщинам - как только узнал про существование Йоко Оно. Их внешность казалась мне чуждой и манила одновременно. Но никогда ещё я не задумывался конкретно про Ирку. А тут вдруг такое - будто выпрыгнул из меня игривый чёртик и устроил целый спектакль. А участвует в нём не только опешившая Ирка, но и я сам - собственной персоной.
- Ладно, - она снова улыбается, правда, натужно. - Куда пойдём?
- Стой здесь и подожди пять минут. Только никуда не уходи! - я начинаю суетиться, поскольку карманы у меня пусты. Нужно срочно отыскать, где стрельнуть деньжат на кино и мороженное. Пяти минут хватает, чтобы оббежать несколько комнат, выслушать десяток отговорок, но правдами и неправдами заполучить-таки тысячу рублей под дикий процент у местного деляги. Сбегая по лестнице вниз - туда, где меня ждёт Ирка, я слегка подворачиваю ногу. Боль на мгновение возвращает меня в какое-то полузабытое состояние. Я замираю на месте. И хотя боль стихает нехотя, меня интересует вовсе не она, а эти воспоминания. Мне снова кажется, будто раньше, ещё вчера, я был совсем другим. Я не смог бы заговорить с Иркой и не суетился бы, собирая по общаге деньги на свидание. То, что происходит теперь, происходит как будто помимо моей воли. Как будто кто-то другой говорит за меня и совершает поступки. Но мне нравится эта другая жизнь. Я не раз видел её со стороны - теперь же со стороны я наблюдаю за самим собой. Из прошлой жизни остался только пакет кефира в руках - я делаю из него пару больших глотков, чтобы только притупить голод, и без сожаления выбрасываю в урну.
Ирка тем временем терпеливо ждёт меня на крыльце. Взглянув на неё, тут же понимаю: тот, другой во мне снова взял управление на себя.
- Извините за задержку, мадмуазель. Финансовые рынки нынче исключительно волотильны, поэтому кэш-флоу не соответствует консенсус-прогнозу...
Ирка опять распахивает свои узкие глаза и смеётся в кулачок. Мне начинают жутко нравиться такие мгновения, когда из этих глаз вырываются огоньки - будто меня с головы до ног окатывают, как из ведра, какой-то почти неощутимой искристой влагой. Раньше мне даже в голову не приходило рассматривать их - да и что в этих щёлочках можно разглядеть? Но Иркин взгляд кардинально отличается от тех, что можно встретить на каком-нибудь вьетнамском рынке. В нём, кроме глубокой черноты, припрятана ещё пара лукавых искорок и исконная русская задумчивость, как будто обращённая вовнутрь. Сейчас всё меньше подобной осмысленности в глазах красавиц, особенно московских. Но Ирка, видимо, из-за своего не "по формату" широкого лица к таковым себя не относит. Она не выпячивает грудь и не обтягивает попу, не открывает длинных ног, хотя, достаточно вглядеться, чтобы всё это увидеть - наверное, европейской крови в ней тоже предостаточно. Она - полуазиатка, как раз адаптированный вариант для такого, как я, интересующегося экзотикой и опасающегося её одновременно эстета.
Мы отправляемся в ближайший кинотеатр, и тот, другой во мне, оказывается просто в ударе. Ему хватает зацепки, чтобы высмеять, кого угодно - будь то "братка" в проезжающем мимо джипе или собрата-студента, сидящего на лавочке в обнимку с конспектом и наполовину обгрызенным батоном. Мы берём билеты на какое-то "Восстание живых мертвецов" и весь сеанс дружно ржём, распугивая десяток идиотов, оказавшихся вместе с нами на утреннем сеансе.
Самое забавное, что у меня не пропадает ощущение, будто я отвечаю в самом себе только за этот смех. Шутки же и выходки - на совести какой-то странной, пробудившейся внутри меня субстанции. Чем дольше я наблюдаю за ней, тем больше мне хочется слиться с ней, стать с ней одним целым. Наверное, я всё-таки влюблён. По-другому и быть не может - как ещё объяснить столь странные изменения во мне? Но почему всё так спонтанно, ведь ещё пару часов назад я совершенно точно чувствовал себя несчастным от перепоя и ограбления? Меня же вырубили чем-то, и я полночи провалялся на сырой земле. Но сейчас, рядом с красивой азиаткой, которая вспыхивает в темноте белозубой улыбкой, я совсем не настроен горевать. Как раз наоборот - мне хочется смеяться безо всяких причин. Смеяться даже кровавым кишкам на экране.
- Слушай, я не знала, что ты такой, - Ирка на выходе из кинотеатра смущённо улыбается. Я хочу ответить, что сам не знал, но сдерживаюсь. А потом вдруг действительно отвечаю:
- Я сам не знал! Только сегодня таким проснулся - и всё из-за тебя!
Ирка смущается всё больше, а за ушами, где её смуглая кожа кажется чуть светлее, вспыхивает румянец. Я беру девушку за руку - беру так же решительно, как тогда - на крыльце общаги, и её ладошка замирает в моей, словно пойманная птичка. Я чувствую, как эта птичка боится вздохнуть, как затаилась в пугливом ожидании. Меня самого распирает от предвкушения чего-то бесконечно прекрасного и значимого. Я резко останавливаюсь и касаюсь второй рукой Иркиного виска, провожу по её жёстким волосам. Теперь девушка бледнеет - от её смуглости не осталось и следа. Я делаю шаг ей навстречу и... в последнюю секунду отшатываюсь.
Я вдруг восстаю против себя самого. Та часть меня, что так уместно сегодня подводила нас с Иркой к финальному поцелую, перестаёт казаться чужой в фигуральном смысле. Она ведь на самом деле чужая! Нет никаких сомнений - не любовь разбудила во мне скрытые резервы, а какая-то тварь забралась внутрь и оттуда командует. Во мне настоящем, во всём моём прошлом нет ничего от того искусного соблазнителя, коим предстаю я сегодня перед Иркой. Мне хочется, конечно, безумно хочется воспользоваться плодами его изощрённой игры, но будет ли это честным?
Чёрт, а ведь этот похабный ужастик в кинотеатре всё-таки подействовал!
И теперь мне мерещатся твари в собственной голове!
Ирка смотрит на меня недоумённо, но с каким-то терпеливым пониманием - мол, столь стремительный переход к поцелуям - всё-таки слишком. В конце концов, вчера мы об этом даже не помышляли. Правда, в этом деле я могу поручиться только за себя. Вполне допускаю, что сегодняшнее Иркино приветствие и эта странная улыбка были не случайны. Возможно, она давно строила на меня планы, а мне лишь сегодня удалось их, наконец, разгадать.
- Извини, - шепчу я и с трудом разжимаю ладонь, чтобы выпустить Иркину руку. - Что-то в голову вступило.
Ирка снова понимающе кивает, но тревога в её глазах становится иной - спокойной, что ли. Я на ватных ногах пытаюсь идти. Непринуждённость у меня выходит явно провальной - я заваливаюсь то в одну, то в другую сторону. Ирка подхватывает меня под локоть, и я, хоть чувствую в этом что-то унизительное, опираюсь на её не по-женски сильную руку. Неужели опять чёртова интоксикация?
Я ведь могу бросить, причём запросто. У меня только повода не было, а теперь появилась Ирка. Я уже причислил её к своей собственности, потому что иначе не стала бы она тащить меня на себе. Она только что готова была принять мой поцелуй, а я вместо этого пожинаю плоды недельного запоя. Нет, я вовсе не алкоголик, в девятнадцать лет алкоголиков не бывает. Мне было интересно, как далеко я могу в этом зайти. Теперь же точно завяжу - надо только проспаться...
А в три часа ночи зажигается яркий свет, и в комнату вваливается дядя Коля - мой собутыльник из "вечных студентов". Ему, кажется, уже за тридцать, он плешив, и его небритые щёки свисают, точно у бассета. Я кричу на него спросонья:
- Линяй отсюда, я завязал.
- С чего это, брат? - он всегда говорит "брат", потому что стыдится - ведь общажным табелем о рангах его давно причислили к неисправимым лузерам и старым пердунам. А водку он исправно приносит, потому что иначе он на фиг никому не нужен. Лет через десять дядя Коля превратится в дряхлого старика, но будет всё так же бесконечно брать академические отпуска и восстанавливаться на третьем или четвёртом курсе. Он - такой же символ общаги, как побитая временем бетонная ракета у входа в подъезд.
- Потому, брат, что задолбало! И ещё: у меня теперь девушка есть, а алкоголь на потенцию, сам знаешь, как пагубно влияет, - зачем я позволяю себе столь длинные объяснения? Они как раз на руку дяде Коле - он же за ними сюда и припёрся. Так и есть - он принимает позу древнеримского оратора и глубокомысленно изрекает:
- Всё это враки! Потенция, ежели по чуть-чуть накатить, наоборот - на порядок лучше становится. Ты уж поверь моему опыту.
- Да уж - опыт у тебя просто выдающийся: уборщица тётя Дуся и кошка Обструкция!
- Только не надо оскорблений! - дядя Коля, действительно, обиделся. Вначале мне казалась удачной затея: вот так, грубостями выставить его за дверь - иначе вовек не отвяжется. Но я определённо перегнул палку - дядя Коля сгорбился и стал как будто ещё старше. Мне жаль его, хотя он и поднял меня среди ночи ради своих горящих труб. Но сон куда-то пропал. Поэтому я натягиваю штаны, беру в руки чайник и маню своего гостя на кухню:
- Ладно, дядя Коля, извини. Может, поможешь, как заслуженный аксакал, разобраться с одной деликатной проблемкой? Понимаешь, когда я с этой девушкой, мне кажется, будто говорит и совершает поступки за меня кто-то другой, а сам я как будто наблюдаю за всем этим со стороны. С чего бы это?
- Любовь может изменить человека до неузнаваемости, - дядя Коля явно кого-то цитирует.
- Откуда это?
- Из древних римлян - Цицерона или Теренция. Ещё у Дидро, кажется, было: "Любовь отнимает разум у того, кто его имеет, и дает тому, у кого его нет".
- Ну, ты, блин, эрудит! И хочешь сказать, что превращаться в другого человека - это обычное дело для влюблённых? - мы стоим посреди кухни и ведём разговор, который кажется диким в здешнем антураже. Яркий, особенно в три часа ночи свет выделяет особенно контрастно и огромное помойное ведро в углу, которое не выносили уже три дня, поэтому ведра, как такового, не видно под горой очистков, и железный стол, на котором высятся залежи грязной посуды со всего этажа. Мы пребывает на самой натуральной помойке, а дядя Коля поправляет очки и выдавливает из себя очередную философскую сентенцию на заданную тему:
- "Любовь обнаруживает скрытые качества любящего - то, что у него есть исключительного, и легко обманывает насчёт того, что служит у него правилом" - Ницше. Точность не гарантирую, но смысл примерно такой.
- Ну, ты, дядя Коля - просто ходячая энциклопедия...
- Ага, попишешь с моё рефератов по философии для мажоров, ещё не такого мусора в голове насобираешь...
- Выходит, сплошь и рядом люди из-за любви меняются? Выходит, и мной такое случилось, только не сразу и не везде. И то, что осталось во мне старого, удивляется теперь мне новому - тому, что я ошибочно посчитал за чужое в себе. Так, что ли?
Дядя Коля кивает, и я успокаиваюсь. Потом замечаю, что чай закончился, и мы давно уже пьём водку. Трепемся на отвлечённые темы, а я всё это время панически боюсь одного - стать тем, кем был рядом с Иркой. Боюсь и одновременно пытаюсь вызвать себя нового наружу, чтобы убедиться в его миролюбии. Но, лишь почувствовав его приближение, снова паникую. Мне кажется, будто я отдаю ему своё тело, а, отдав, умру тут же сам. Исчезну, как личность. И пусть дядя Коля говорит, что все мужики боятся такого перерождения, что любовь всегда требует толики самоотречения, я не могу поверить, что всё может быть настолько реальным. Художественные преувеличения в моём случае не кажутся преувеличениями. Словно подошёл ко мне первый парень на деревне и, взглянув на мои жалобные потуги наладить отношения с женским полом, отодвинул плечом - смотри, мол, как надо. Я же теперь, вроде как, должен безропотно уступить ему собственное тело.
Смешно, но водка помогает мне вернуть старые ощущения. Какой-то час спустя с начала наших с дядей Колей возлияний я не могу уже отличить себя сегодняшнего от того, кем был пару дней тому назад - во время такой же традиционной в последнее время пьянки. Как будто странное свидание с Иркой нисколько меня не изменило. Мне уютней в таком состоянии. Меня воодушевляет найденный переключатель - с одной стороны, опьянев, я могу не бояться за сохранность своей личности, а с другой, рано или поздно я протрезвею, и тогда пугающий меня соблазнитель сможет заняться своими прямыми обязанностями.
Видимо, моё воодушевление заходит слишком далеко, поскольку восприятие начинает работать рывками - то я обнаруживаю себя в сквере, где дядя Коля препирается с какими-то мутными личностями, то - в засранной квартире, где эти самые личности в качестве примирения поят нас самогоном. Потом меня рвёт в тамошнем туалете, и я на мгновенье прихожу в себя на краю липкого и вонючего унитаза. Наконец, меня посещает гениальная мысль: нужно срочно принять ванну.
Глава 2 "Побег"
Я открываю глаза и вижу перед собой солнечную кляксу - она лениво растекается по рельефной штукатурке. Если понаблюдать за этой кляксой минуту-другую, то можно справиться с рефлексом, который приказывает мне немедленно вскочить с кровати. Сегодня выходной, и сейчас мой суетный героизм ни к чему. Несколько вздохов, после чего утренняя тревожность рассеивается, не успев толком затвердеть. Каша из недавних сновидений снова до краёв наполняет меня - косоглазая девчонка, в которую я якобы влюблён, ванна в каком-то бомжатнике, - одним словом, полный бред. Он выветривается быстрее, чем успеваешь его осознать. Болтаясь в таком желеобразном состоянии, проще привыкнуть к отсутствию мыслей в голове. Самозабвенно нежась в постели, можно отупеть до младенческого состояния. Я помню, что это помогает - помню, потому что все нужные воспоминания разложены мной на самом видном месте. Проснувшись, я должен знать только самое необходимое: что сегодня - суббота, и что срочных дел до завтра не предвидится. И ещё что нельзя заглядывать за забор.
Вспомнив про забор, вздрагиваю от приступа любопытства - невероятно сильного, до мошек в глазах. С таким можно бороться, только крепко зажмурившись - ещё один полезный навык, без которых нельзя подавить внутри нестерпимый зуд. Да, меня подмывает вспомнить, кто я такой и что из себя нынче представляю, но мне нужно посильнее сжать веки и осадить, оттащить собственный разум от такого заманчивого, низенького на вид штакетничка, за которым прячется моя драгоценная личность. Сегодня я должен держаться от самого себя подальше. Ведь у меня законный выходной, и мне наплевать на проблемы порядком поднадоевшего типа - того, кем приходится быть в остальные дни.
Пусть это - игра, но симулировать амнезию - далеко не лёгкая штука. Правда, я хорошо к этому подготовился: моя постель застелена свежим и совершенно незнакомым бельём, на стуле - незнакомая одежда. Всё незнакомое, потому что только вчера их доставил сюда тоже незнакомый, специально нанятый для этих целей человек. Он всегда очень профессионален и не оставляет мне ни единого намёка.
Я отрываю взгляд от солнечной кляксы и теперь без какого-либо смысла глазею по сторонам. Но это я думаю, что без смысла, а в это время мой коварный организм ищет зацепки, чтобы пробраться к заветному забору. Бесполезно, ведь квартира у меня тоже абсолютно безликая: всё вокруг придумано и куплено не мной, а безымянной тёткой - дизайнером, лица которой мне не вспомнить, даже не играя с памятью в прятки. Квартира такова, что разглядеть в ней можно только одно: что я - довольно обеспеченный человек. Меня окружает дорогая, до зевоты типовая обстановка - почти как стандартный номер в каком-нибудь "Хилтоне" или "Мариотте". Тёмное дерево, металл и эта дорогущая штукатурка, в которой застыли хаотичные разводы малярной кисти, - добротные вещи вокруг убаюкивают, шепчут мне, что я по праву нежусь в мягкой постельке. Даже картины на стене не задерживают взгляда - банальные цветные фигурки. Ни одной брошенной вещи, ни одной вызывающе глупой безделушки - только безукоризненный евроремонт и евродизайн.
Я слишком долго валялся под одеялом, поэтому как-то вдруг возникает зверский голод. Он выпихивает, стаскивает моё размякшее тело с кровати. Пускай мной движут настолько простые желания - ведь именно этого я, в итоге, и добиваюсь. Прошлёпав босиком в туалет, потом - к холодильнику, я замираю перед великолепием, оставленным накануне моим аккуратным благодетелем и слугой. Ощупываю глазами продукты на полках, прислушиваюсь к ответным позывам в желудке. Наконец, перепробовав про себя кулинарные изыски дорогих ресторанов, останавливаюсь на банальных яйцах - их я, кажется, не позволял себе целую вечность. Из-за забора, разделившего мою голову напополам, выпрыгивает, точно солнечный зайчик, комок детских воспоминаний. Они сегодня - не под запретом. Я запрещаю себе вспоминать только последние лет десять-пятнадцать. Солнечный зайчик рассыпается, и тотчас в моей гулкой от пустоты голове проплывают образы, которые, казалось, давно похоронены под грудой куда более актуальной шелухи.
В детстве я не любил заниматься в музыкальной школе и потому придумывал себе боли в животе. Приходилось рыдать и кататься по полу или, наоборот, с унылой физиономией лежать с грелкой на диване, но терзать ненавистную скрипку я просто физически не мог - не мог даже себя заставить. Это было бесконечно глупо, ведь мои родители играли в демократию, предлагая самому выбрать, чем заниматься после уроков. Наверняка, мне бы позволили отказаться от первого, импульсивного и такого глупого выбора, хотя у меня - идеальный слух и всё такое. Но я упорствовал, я твердил, что мне нравится скрипка, и так же упорно устраивал спектакли с больным животом.
Тогда кто-то из врачей запретил мне яйца. С тех пор и повелось - даже когда меня освободили от музыкальной повинности. Я привык обходиться без яиц - мне вообще несложно привыкнуть к отсутствию любого продукта в своём рационе, будь то соль, сахар или хлеб. Правда, постепенно я возвращаюсь ко всему. Но яйца так и остались под запретом, они для меня - как рубец от того странного куска детства, когда я сам, своими руками на ровном месте создал себе кучу проблем, измучил родителей, но так и не сделал простого, даже примитивного поступка: не сказал, что меня тошнит от музыкальной школы. Проблему решила мать, которая взяла меня за руку и отвела в секцию вольной борьбы. Она сказала, что умение постоять за себя - больше подходит для мальчика. Это звучало так дипломатично с её стороны.
Потом я неоднократно попадал в схожие ситуации, пока однажды не понял, что сам всё усложняю, что большинство моих проблем - от нелепого противоречия между тем, кто я есть, и тем, кем мне хотелось бы быть. Что я запутываюсь там, где нужна совсем не героическая смелость - смелость поверить в действенность простого решения.
Я не спеша делаю яичницу со свиной грудинкой и помидорами. Запахи такие, что приходится чуть ли не ежесекундно сглатывать слюну. Желудок нервно пульсирует и угрожает разболеться, но я заставляю себя подождать, пока выложенная на тарелку яичница хоть немного остынет. Наконец, отправляю в рот чуть кисловатый от томатного сока желток, чувствую на языке кашицу, которая плотно забивает все вкусовые рецепторы, и замираю от восторга. Субботнее солнечное утро, помноженное на аутентичный вкус детства - вот ради чего стоит забыть своё настоящее - уверен, унылое и безрадостное. Ради этого можно годами совершенствоваться в искусстве амнезии. И угробить кучу денег, чтобы превратить родной дом в гостиничный номер.
После завтрака, наспех умывшись, надеваю незнакомую одежду и отправляюсь на улицу. Умываюсь кое-как не потому, что неряшлив, а потому, что все ванные комнаты, прихожие для меня теперь - как полоса препятствий, ведь нужно сторониться своих отражений. Увидев собственную физиономию в зеркале, я мигом окажусь за забором. Даже в лифт приходится забираться спиной вперёд, зажмурив глаза - наш слишком активный управдом обклеил зеркалами все стены внутри. Привычно перехватываю дыхание, двумя прыжками преодолевая сумрак обоссанного подъезда. И хотя помню про яркое солнце, оно врывается в открытую дверь так, что я невольно замираю на пороге. В спину толкает тяжелый подъездный дух, но я не могу ступить и шага. Опускаю взгляд к застывшим волнам асфальта и только пару секунд спустя решаюсь поднять его вверх - туда, где вспыхивает среди прозрачно-салатовых листьев сияющая голубизна.
И тут же вижу надпись - на крыше соседнего дома громоздятся большие серые буквы "Слава КПСС!". Их вид озадачивает меня и сбивает с толку. Что это вообще за хрень?! Я торопливо даю свободу детским воспоминаниям, но те обескуражено молчат. Не могла же надпись появиться этой ночью - в стране лет пятнадцать, как нет никакой КПСС! Почему же я ничего не чувствую по отношению к гигантским буквам? Моя память воспринимает их, как совершенно новый объект!
Бывает, не запоминаешь лиц или имен. Но стоит оказаться там, где однажды бывал, увидеть, пусть шапочно, но знакомого человека, как сразу понимаешь это. В мозгу как будто сам собой вспыхивает старый фотоснимок. А тут - ничего, сколько ни закрывай глаз и ни представляй серую, в подтёках стену - проклятая надпись к ней никак не прилепляется! Неужели можно упустить из виду столь циклопическую конструкцию? Ведь, кажется, она навязчиво бросается в глаза прямо на выходе из подъезда. А выхожу я из него вот уже тридцать с лишним лет! Да ещё - можно сказать, каждый день!
Я родился в этом доме и не перебрался в более приличное место лишь потому, что не смог предать своё детство и юность. Ведь в том подъезде я первый раз поцеловался и мял грудь Катьке из сто двадцатой квартиры, за этим столиком забивал "козла" отец, а по этому двору мы гоняли с пацанами на мопеде без глушителя - за что многие грозились нас убить, но никто не решился. Подростком я считался самой настоящей шпаной, и в это трудно поверить, глядя на моё нынешнее брюшко и залысины. Как бы то ни было, я полагал, что знаю в здешней округе каждую мелочь, каждую ржавую трубу в подвалах и каждый сантиметр залитых битумом крыш. Но, оказывается, мной было пропущено нечто значительное. Растерянность из-за этого прискорбного факта меня просто парализует.
Я спасаюсь от надписи бегством. Ещё немного, и мне придётся заглядывать за забор, выручая собственный рассудок. Если забывается то, чего даже не собирался забывать, значит, мои игры с памятью становятся неуправляемыми. Сегодня что-то явно пошло не так - никогда ещё моя искусственная амнезия не превращалась в настоящую. Так можно однажды проснуться и ничего не вспомнить. А я вовсе не хочу забывать ничего насовсем, мне достаточно отключиться на денёк от изнуряющих меня обычно забот. Мне не нужно стирать из памяти психологические травмы (как известно от старины Фрейда - бесполезно). И я - не истеричная барышня, которая прочесывает интернет в поисках ответа, как бы выкинуть из головы бывшего дружка. Поэтому инцидент с надписью меня конкретно напрягает. Но лишь на пару секунд. В конце концов, столь мелкая пробоина в памяти - ерунда, которая точно не стоит испорченного выходного.
Отбежав от надписи на квартал, я стараюсь двигаться с ленцой, прислушиваясь к своим желаниям, но те предательски молчат. Я пуст, но меня как будто подталкивают в спину - на секунду расслабившись, непроизвольно начинаю суетиться, ускорять шаг. Это - совсем не то, чего я ждал от сегодняшнего дня.
- Привет, Сапог...
Я останавливаюсь и кручу головой по сторонам. Ведь "Сапог" - моя старая дворовая кличка. Когда мне стукнуло семь лет, отец привёз из Одессы американские военные ботинки с высокой шнуровкой. Я тут же напялил их на себя и вышел в них во двор, хотя годились они только на вырост. Понятно, что тут же получил на годы прилипшее прозвище. Покрутив головой, наконец, замечаю долговязого типа - он робко жмётся к облезлому кустарнику рядом со мной, всего в полуметре. Тип выглядит очень плохо - опухший, с хлопьями перхоти в волосах и багровой сеточкой капилляров на щеках. Какой-то весь серый и сливается с пыльным кустом - поэтому его трудно было заметить. Думаю, всё моё нутро протестовало против того, чтобы его замечать. Я разглядываю типа и ужасаюсь вытянутой мне навстречу ладони. Ведь моё сегодняшнее мироощущение исключает касания к столь неприятным личностям.
И вдруг я понимаю, что долговязый - это Георгий, с которым дружил с третьего класса. Вместе мы учились, вместе гоняли по двору на мопеде и загорали на окрестных крышах. Что-то сильное за уши притягивает меня к забору, издевательски прокручивает недавние и весьма неприятные воспоминания - как Георгий деградирует на моих глазах. Когда-то в память о нашей дружбе я взял его к себе на работу. А теперь вынужден терпеть, вынужден регулярно жать протянутую мне навстречу дрожащую ладонь. Если в обычные дни это - не так уж и сложно, а для замыленного взгляда Георгий выглядит не слишком пугающе, то сегодняшнее рукопожатие даётся мне невероятно тяжело. Кажется, будто ладонь жжёт, как после крапивы. Я не могу побороть гримасу брезгливости на своём лице, но мне наплевать, что подумает об этом Георгий. Ведь мне нужно поскорее оттащить себя от забора. Сначала "Слава КПСС", теперь вот - жалкий тип, - они все сговорились и пытаются испортить мой солнечный выходной. Я ускоряю шаг, почти бегу и останавливаюсь только возле уличного ларька. Покупаю первое попавшееся пиво, не отходя, откупориваю и делаю большой глоток. Горьковатая пена забивает рот, но совсем не скрашивает раздражение. Я с остервенением допиваю бутылку, хотя единственно, чего добиваюсь - распирающей тяжести в животе.
Прихожу в себя, только заметив девушку с бульдогом. Худая, сильно загорелая девушка в лёгком цветастом платье резко контрастирует со своей похожей на берёзовое полено собакой. Бульдог хрипит на всю улицу и комично зыркает исподлобья на хозяйку. Та же рассеянно улыбается каким-то своим мыслям. И хотя понятно, что девица, в таком сексуальном наряде и с такой загадочной улыбкой выгуливающая уродскую собаку, стопроцентно снимает здесь парней, я всё равно не могу не залюбоваться на эту парочку. Именно они возвращают мне настроение выходного дня. Потом я долго брожу по окрестным дворам. Наблюдаю за бестолково деловитыми семействами, что забивают полиэтиленовыми тюками свои автомобили. За старушками, что выбираются на скамейки у дома и приманивают объедками дворовых кошек и собак. За молодыми родителями, что спят на ходу, толкая перед собой коляски с чем-то голубым и розовым. Даже местные алкоголики, не успевшие залить искру в глазах, выглядят по-своему симпатично. Все банальности вокруг становятся полны неуловимого смысла и скрытой красоты - такой рафинированной, будто в снятом на старую плёнку кинофильме.
Подобное чистое созерцание помогает бороться с желанием заглянуть за забор. В моих правилах записано: если очень хочется думать, то - пожалуйста, но думать можно лишь о том, что попадается на глаза - о тех же старушках и кошках. Например, как здорово, что ты - не старушка или кошка. Или об их маленьких радостях. Ещё можно вспомнить о своих давно усопших бабушках или обо всех известных кошках. Можно так изнурить себя размышлениями о старушках и кошках, что мозг сочтёт за благо ни о чём больше не думать. Я так наловчился загружать его при первых же намёках на крамольные мысли и делаю это настолько виртуозно, что мог бы написать толстенный трактат на любую, самую ничтожную тему.
Добравшись до набережной, сажусь за пластиковый столик уличного кафе. Ноги гудят, и снова просыпается голод. Здесь могут предложить только бутерброды и дрянное вино, но для меня даже хлеб с водой сейчас - настоящий гастрономический изыск. Я ведь почти не помню, как бывает иначе. Моё сегодняшнее счастливое забытьё само по себе опускает планку требовательности. Тревожные или глубоко несчастные люди по определению не способны довольствоваться малым. Даже насытившись до отвала, они чувствуют себя обделёнными и ущербными - ведь они знают, что могут позволить себе их более удачливые собратья. Мы удовлетворяем не свои истинные потребности, а представление, как они должны правильно удовлетворяться, как это принято в кругу успешных людей. И в амнезию я играю, чтобы почувствовать счастье, которое можно получить здесь и сейчас за несколько мелких купюр, но невозможно в обычные дни за суммы с многими нулями. Ведь если с голодухи долго жевать засушенный бутерброд и запивать его кислым вином, если лениво разглядывать праздно шатающуюся пёструю толпу, то можно почувствовать себя по-настоящему живым. Даже когда ножки стула, на котором ты сидишь, норовят разъехаться, а наблюдать приходится за неудачниками, которые не сумели выбраться из душной Москвы даже в лес за МКАДом.
Мне вдруг нестерпимо хочется рвануть прочь из города, сесть на какую-нибудь допотопную электричку, в которых не ездил много лет, выйти на станции с "километром" в названии - чтобы была самая настоящая глухомань... и что дальше? Странно, как вообще подобная дичь могла возникнуть в моей голове? Ведь я и на электричках-то ездил всего пару раз в жизни, да ещё в духоте и давке... Короче: как это способно меня развлечь? Опять что-то странное творится с моей головой. Опять меня терзают незнакомые, будто совсем чужие мысли. Но об этом как-то сразу становится лень размышлять - видимо, здешнее вино успело-таки подействовать.
Я откидываюсь на шатком стуле и продолжаю наблюдать толпу, которая волнами растекается по набережной. Когда-то я не смог бы усидеть здесь и пары минут. Я долго, очень долго жил в состоянии перманентной спешки - даже бездельничая, чувствовал неясную тревогу - как бы чего ни вылезло мне боком. Помню, лет в восемнадцать, впервые отправившись с друзьями на море, я пытался приучить себя любоваться тамошним закатом. Откуда-то я уверовал, что люди все поголовно балдеют от подобного зрелища - ведь именно этому нас учат литература и кино. Кадры, где герои красиво и задумчиво, поодиночке или обняв друг друга за плечи, взирают на ныряющее в волны светило, не так-то просто выбросить из головы. С бутылкой пива я усаживался на пирс, но быстро допивал её, потому что глаза слезились от блеска воды, было скучно, а в голову лез всякий бред про девчонок и деньги. Я срывался и куда-то бесцельно нёсся, удивляясь, что же такого клёвого находят писаки в рутинной смене дня и ночи. Моя душа просто не созрела до истинной медитации. Понадобились годы, чтоб научиться, наблюдая за тем же морским закатом, звёздным небом или толпой, на контрасте увидеть самого себя со стороны.
Если надолго оставаться в своих проблемах, без конца вариться в собственном мировоззрении, начинаешь путать добро и зло, мелочное и важное, срочное и несуетное - в общем, принципиально разные ценности. Рациональное и чувственное смешивается настолько, что матери на день рождения вручаешь подарок с открыткой, подписанной секретаршей, а удачно завершённый проект вызывает пугающие подчинённых слёзы. Чтобы не закиснуть в самом себе, нужно время от времени соотносить себя с чем-то грандиозным, пусть даже с толпой праздно шатающихся лузеров. Когда их много, в них проступает великий смысл, прямо-таки божественное предназначение. В них видишь не отдельные личности, а совокупность символов - символ милого ребёнка, символ любящей мамаши или умудрённого сединами старичка, пока это всё разом не превратится в коллективный портрет народа, более того - человечества. А, если достаточно долго переглядываться с человечеством, суета из души испаряется сама собой. Даже если особенно не напиваться...
Внезапно что-то подбрасывает мои ноги - уходит несколько долгих секунд, чтобы вернуться к действительности. Передо мной стоит, сильно сутулясь, пацан лет шестнадцати-семнадцати, щерится оскалом, в котором зияет дырка от поломанного зуба, и гнусаво тянет:
- Ты, чё, козёл, ноги вытянул - не пройти, не проехать?
И замахивается, чтобы снова пнуть мои вытянутые конечности. Но я успеваю-таки поджать их под стул. В одно мгновение замечаю в стороне парочку друзей пацана - покрупнее, но с более интеллигентными лицами, замечаю девчонок за соседним столиком, что заинтересованно вытянули шеи. Девчонки - симпатичные, пять минут назад я не отказал себе в удовольствии поглазеть на них. Теперь в их честь я совершаю театральный жест - беру полупустой пластиковый стаканчик и швыряю в малолетнего хулигана. Швыряю так, чтобы красное вино не вылилось по дороге, а красочно растеклось по физиономии задиры. Чувствую, как закипает в крови адреналин, но сохраняю на лице благостное выражение. Только правую руку красноречиво сую во внутренний карман льняного пиджака - пижонский жест, но на таких, как этот пацан, действует. Правда, ему сейчас не до моих намёков - он потерял осторожность от гнева. Ошарашено осмотрев свою ладонь, которой только что утёр лицо, пацан шагает в мою сторону. Я быстро выбрасываю правую ногу и бью его в пах. Пацан захлёбывается своим "Ты, чё, козёл...", а я перевожу взгляд на его дружков - по насторожённо-интеллигентным лицам понимаю, что им неохота связываться со столь агрессивным папиком. Тогда я заслуженно расслабляюсь и подмигиваю девчонкам - те заворожено следят за нашим поединком.
Пацан, согнувшись пополам, валится на асфальт, выкрикивая в мой адрес проклятья. Я снова театрально морщусь и показываю жестом его друзьям: уберите, мол, это. Они послушно подхватывают поверженного хулигана под мышки и тащат куда-то к реке. Пацану не повезло - он повёлся на мою нынешнюю внешность, не подозревая, что лет двадцать назад я частенько бывал на его месте. И прежние мои навыки сегодня не втиснуты ни в какие рамки и ограничения. Сегодня я - чист и первобытен, как самый отвязный подросток.
Вскипевшая кровь как бы нехотя, с явным сожалением отливает от висков и кончиков пальцев - ей бы не помешала сейчас хорошенькая драка. Я не могу удержаться от разрывающей лицо улыбки - ведь я, и впрямь, вытянул ноги прямо поперёк узкой пешеходной дорожки. Выходит, сам нарывался на конфликт. Выходит, моя сегодняшняя личность исподтишка готовила себе небольшую встряску. И это нисколько не пугает меня - наоборот, я чувствую небывалое воодушевление.
Часам к пяти я устаю от солнца и людей вокруг, поэтому отправляюсь домой. Прежде, чем зайти в подъезд, оборачиваюсь к гигантской надписи, испугавшей меня утром - теперь она кажется совсем не страшной. Она нелепа и обтрёпана временем. Как можно было про неё забыть? Наверное, утром я взглянул в её сторону новыми глазами, глазами какой-то незнакомой стороны своей личности - даже не знаю, как такое могло случиться...
Нет, лучше не пугать себя так - что ещё за "незнакомая сторона личности"? Не ровён час, приду к выводу о множественности своих личностей - как Джекилл и Хайд. Не хватало ещё опытами с забыванием разбудить в себе нечто "незнакомое". Нет, всё, наверняка, проще и прозаичней. Когда-то же удивлялся я низким потолкам своей школы - всего через год после выпуска. Удивлялся, хотя мой рост и потолки, понятное дело, никак не могли измениться.
Я киваю надписи, как старой знакомой, и осматриваю свой двор. Если начистоту, тот весьма и весьма жалок - старые деревья как-то нелепо и криво разрослись; вместе с автомобилями, брошенными прямо на газонах, они превратили его в сумрачное болото. Солнце ещё до полудня прячется за девятиэтажку, которая высится из-за деревьев, словно утёс, поэтому лужи здесь не высыхают неделями. Всё, что торчит из скользкой чёрной земли, выглядит старым, даже древним - облупилась краска на рассохшихся лавочках, заржавели остовы давным-давно покорёженной подростками детской площадки. Я вдыхаю запах прелой гнили мусоропроводов и жареного лука из сотен кухонь, но во мне нет и капли отвращения. Напротив, хочется охватить всё вокруг и навечно запечатлеть в памяти. Я просто не умею ничего другого любить, кроме своей неказистой родины.
Дома я решаю принять душ - такая процедура кажется мне символичной. Я ненавижу ванну или баню - от них только дуреешь. Струи же воды словно разглаживают в тебе даже невидимые морщинки. Когда эйфория очищения потихоньку улетучивается, понимаю, что по квартире, определенно, кто-то ходит. Замираю, пытаясь вслушаться сквозь плеск воды. Так и есть: за дверью слышится посторонний шум! Не выключая душ, наспех обтираюсь и бросаюсь одеваться, хотя с трудом попадаю в нужные отверстия одежды. Приоткрыв дверь, норовлю уловить недавние звуки, одновременно твержу про себя, что наверняка ошибся. Сердце колотится в ушах, мешает сосредоточиться. Внезапно в стекле кухонной двери мелькает тень - силуэт, который отпускает моё сердце в яростный галоп. Там, действительно, человек! Захлопываю дверь и принимаюсь шарить под ванной - нужно найти что-нибудь увесистое для обороны. Наконец, нащупываю швабру. Пот, смешавшись с водой, не вытертой в спешке, заливает мне глаза. Откуда-то сверху прорывается женский голос:
- Господи! Ты ещё долго будешь плескаться? Я ужин давно собрала!
Это меня?! Не выпуская швабры из рук, высовываюсь наружу. И тут же оказываюсь схваченным крепкими руками. Не успеваю даже дёрнуться, как горячие, пахнущие малиной губы впиваются в мои. Меня охватывает аура сладкого запаха - так, что начинает кружиться голова. Затем появляются глаза с ореолом золотых искорок вокруг зрачка - появляются прямо передо мной, заслонив собою всё. От этих искорок кровь во мне медленно, но верно вскипает. Что-то во мне испуганно кричит, что глаза должны быть узкие, восточные, но я совершенно не понимаю, почему.
- Швабру-то зачем взял? И не вытерся? Вот чудо гороховое!
Женщина мягко освобождает швабру из моих объятий. Я не сопротивляюсь, напротив, я парализован блеском глаз, очарованием мягкого и тёплого запаха этого существа, запаха, пропитавшего его одежду. Наконец, понимаю, что чертовски возбуждён. Это какая-то невероятная, из детских фантазий ситуация, когда в твой дом вторгается незнакомая красавица и тут же соблазняет тебя страстным поцелуем. Я осторожно обхватываю тело женщины, и оно, такое податливое, отвечает мне. Как в тумане, поднимаю его на руки и тут же оказываюсь в своей постели. Женщина шутливо сопротивляется, но я слушаю не её, а её тело - оно призывно манит меня, обещая запредельное удовольствие. Набираю побольше воздуха и ныряю в тёплый запах, укутавший блестящую наготу, словно кокон.
Всё заканчивается до обидного быстро. Всегда хочется, чтобы секс длился вечно, но кто-то обидно прокалывает тебя снизу, и ты сдуваешься, как воздушный шарик. Я от злости бью кулаком по подушке, а жена, прихватив ладошками промежность, скрывается за дверью. Да, прекрасная незнакомка оказывается моей женой - я понимаю это лишь сейчас, и моя недавняя, такая громадная страсть сменяется ещё большим разочарованием. Нет, я ничего не имею против своей супруги, просто... просто наши отношения давно уже далеки от романтических.
Ленка возвращается в постель с торчащими мокрыми кончиками волос и тарелкой салата в руках. Плюхается рядом и начинает рассказывать с набитым ртом:
- Отец совсем плох - мать рассказывала: недавно включил в розетку утюг вместо чайника, а потом возмущался, что в него мало воды помещается и неудобно заливать. Представляешь? Она его скоро в дурку сдаст! А ещё я Наташку встретила на вокзале - вышагивает, как королева, в платье, которому в обед сто лет...
Ленка умудряется есть, говорить и делать ещё миллион разных дел - ковырять прыщик на бедре, рассматривать свои ногти, соски, подбритые волосы на лобке - буднично и прозаично. А я только что с ума сходил от всего этого! Мне неприятно копошение жены - оно грубо диссонирует с моим сегодняшним настроением. Похоже, искусственная амнезия мне нужна, в том числе, чтобы в моменты близости не помнить про обезьяньи повадки собственной жены.
Мои игры с памятью начались сами собой, спонтанно. Однажды у меня случился прекрасный выходной. Ленка, как сегодня, умотала к своим родителям, а я весь день качественно и самозабвенно бездельничал. К вечеру показалось, что я прожил кусок чужой, но весьма счастливой жизни - без спешки, смакуя каждую минуту, ставшую вдруг приятно-тягучей. Я на целый день забыл про деньги и дела, про Ленку и возраст. Не мучил себя мыслями о покупках и ремонтах, соседях и родственниках - ни про что из того, что изводило меня в остальные дни. Вспомнил обо всём этом лишь вечером и ужаснулся, каким жалким задротом приходится быть.
Правда, поразмыслив, я пришёл к выводу, что в будничной жизни ничего менять не нужно - не хочу же я превратиться в перманентно рефлексирующего лузера? Нужно лишь время от времени отдыхать от самого себя - по выходным, когда по прогнозу солнечно, а Ленка соглашается навестить родных. Мне позарез нужны свежие воспоминания, что счастье в принципе существует. Те жалкие два-три эпизода в моей прошлой жизни, которые с натяжкой можно было назвать счастливыми, я провёл именно так - в угаре, забыв про самого себя и все свои жизненные принципы. Почему бы эти моменты ни повторять, если это в принципе возможно?
Существуют, говорят, психологические формы амнезии, когда мозг отказывается вспоминать нечто весьма неприятное. Да и по моим наблюдениям: легче забывается то, чего не хочется вспоминать. Вот так, наблюдая за самим собой, однажды я почувствовал, как именно происходит забывание. Понял, как можно по собственной воле закупорить память - хотя бы на время. Как перегородить её забором, оставив лишь самое необходимое.
Для этого достаточно жить текущим моментом, достаточно наблюдать, а не вмешиваться. Запретить мозгу до изнеможения мусолить то, чего нет прямо сейчас перед глазами. И перестать, наконец, изнурять себя поисками компромиссов между своим драгоценным мировоззрением и действительностью - мировоззрение может и отдохнуть. Я начинал всего с нескольких минут и теперь могу держать голову пустой целый день. Я легко отрекаюсь от забот и собственной личности, как правоверный буддист в нирване. Но когда возвращаюсь назад, меня всякий раз встречает жестокая ломка. Ведь после забытья всё в реальности кажется слишком простым - даже примитивным и убогим, как Ленкино ковыряние прыщей. А простота в таком состоянии неожиданно пугает.
Глава 3 "Скучно"
Простота - одновременно великая и презренная вещь. Мы неосознанно ищем её и стыдимся. Мы отказываемся верить в то, что мотивы других людей могут быть обескураживающее просты. Как, впрочем, и наши собственные. Мудрость пожилых - всего лишь капитуляция перед простотой. И чем больше я замечаю её вокруг, тем большим стариком себя ощущаю...
Утром следующего понедельника я сижу в своём кабинете и выслушиваю доклад начальника службы безопасности. Он расследует пропажу моего старого друга по институтской скамье Витьки Тушина - когда-то тот буквально за ручку привёл меня в этот бизнес. Нерасторопность милиции подарила нам пару суток форы - я поручил опросить свидетелей, пока те не наговорили глупостей и сами же потом в эти глупости не поверили. А то переволнуется человек, ляпнет что-нибудь сгоряча, а потом гнёт свою линию до конца. Не знаю, боится ли чего, не хочет ли признавать ошибку.
Мне стыдно, но вызвал я эС-Бэшника только через два часа после начала рабочего дня, потому что первым делом отдавал распоряжения насчёт лакомого кусочка земли, который нашёл в воскресенье. Друг же, в конце концов, важнее. Правда, Тушин пропал уже неделю назад, пропал вместе с секретаршей и приличной суммой подотчётных денег. В такой ситуации версий немного: либо оба пропавших сообща, в любовном угаре присвоили деньги и скрылись, либо пострадали от криминальных элементов. Зная Витьку, склоняешься ко второму, хотя сидящий передо мной эС-Бэшник упорно настаивает на первом. Опрашивая свидетелей, он тоже мусолил версию о любовной интрижке. Возможно, из-за своей твердолобости. А, может, дабы позлить, повысить градус диалога - ведь там, где эмоции, получается на порядок правдивей. Кое-где помогало - жена Тушина, например, выложила ему подробности их семейной жизни. Стоило эС-Бэшнику заикнуться о возможной связи мужа с секретаршей, как она его чуть по стенке не размазала:
- Ерунда! Виктор настолько далёк от этого, даже не представляете. У нас с ним весьма прогрессивные взгляды, и мы ничего не скрываем друг от друга. Свободно обсуждаем общих знакомых, судачим, каковы они могут быть в постели, вместе смотрим порнушку. Виктор и к сексу-то относится чисто утилитарно - раз организм требует, а времени и сил нет, зачем стесняться мастурбации? Он и меня может спросить: нет ли у тебя, подруга, застоя в малом тазу, не нужно ли чего для разрядки?
Когда эС-Бэшник возразил, что одно другому не мешает, она завелась ещё больше:
- Если бы и случился у Виктора пресловутый кризис среднего возраста, и его бы потянуло на малолеток, то уж никак не на эту мочалку. Он же её просто в грош не ставил и давно собирался уволить. Между нами, она - дура средней степени тяжести. Её закидоны не раз доводили Виктора до белого каления. Так что не мелите чепухи - особенно сейчас и особенно здесь она абсолютно бестактна!
Вот так, провоцируя, можно выудить весьма пикантные подробности. Они, вроде, подтверждали версию про бандитов, но те на связь не выходили, да и жена Тушина ничего подозрительного ни до, ни после пропажи мужа не заметила. Преступление, правда, могло быть спонтанным, а Тушин просто под руку попался. Если так, то искать преступников - совершенно без толку. Единственно, непонятно, зачем Тушин возил с собой столько казённых денег, и почему пропала секретарша.
Настолько разных людей, чем мы с Тушиным - ещё поискать. Тем не менее, дружим мы уже лет пятнадцать. Раньше я считался шпаной, и меня отовсюду гнали: из школы, института, с работы, причём не по делу, а из-за какой-нибудь стрёмной нелепицы. На третьем курсе, например, я погорел на взятке преподавателю. История вышла запутанная: я вызвался разоблачить взяточника, но в итоге подставился сам. Загремел после этого в армию, но и там не успокоился, лез на рожон, из-за чего полгода провёл на самом гиблом блокпосте в Чечне. Меня даже слегка контузило после минометного обстрела. Комиссовался, но приключений на свою задницу искать не перестал. После армии, чем только не занимался: и нефтью, и красной ртутью. Даже год под следствием ходил. В общем, можно сказать: человек трудной судьбы.
В "недвижку" меня Тушин по дружбе устроил. Не будь его протекции, меня бы сюда на пушечный выстрел не подпустили. Но президент компании пошёл на поводу у Тушина - взял меня младшим менеджером. Потому что Тушин, тот - мужик серьезный. И диплом у него красный, и кандидатская по экономике, и Эм-Би-Эй. Так что, действительно, мы с ним - люди разных формаций. Но есть между нами нечто, чему трудно противиться. Витька, например, в Дагестан прилетал - меня навещать, когда я в госпитале после памятного обстрела валялся. А два года назад, когда сам в Альпах ногу сломал, уже я, не раздумывая, рванул к нему - на каталке в Москву вывозил. Последнюю рубашку, наверное, готовы друг другу отдать. И чуть что - бежим друг к другу советоваться. И прислушиваемся к советам, даже если советчик ни фига в проблеме не смыслит.
Именно здесь, в торговле недвижимостью, моё легендарное "шило в заднице" вдруг оказалось ко двору. Я вышел на работу мелкой сошкой и тут же принялся землю рыть: оставался допоздна, вникал в каждую мелочь и что-то непрерывно предлагал, предлагал, предлагал. Поначалу моих предложений побаивались - как-никак, а человек я - ненадёжный. Но потихоньку прислушались, кое-что внедрили, а после того, как через интернет-портал - стопроцентно моё детище, - потекла львиная доля клиентских заявок, вообще назначили вице-президентом. И оказался я в том же ранге, что мой друг и благодетель Тушин. А ещё через год меня вообще повысили до партнёра, и Витька стал одним из моих подчинённых.
Когда эС-Бэшник сразу после пропажи начал талдычить про любовную интрижку Тушина с секретаршей, я тогда саркастически рассмеялся:
- Тушин с этой козой спёрли двести тысяч? Слушай, да у него квартира раз в десять дороже стоит. Развёлся бы, если что...
- А вдруг квартира на жену оформлена - надо проверить, - эС-Бэшник был неумолим.
- И Алла эта, секретутка, на роковую красавицу тоже никак не тянет, - я повторил оценку жены Тушина. Ведь сам же устраивал с секретаршей друга выходные в венском "Мариотте", так что не понаслышке знаю про её скверный характер. - Виктор, он же - сама предусмотрительность. Баб, у которых, как у этой Аллы, через слово "гламурно" или "мохито", презирал, как последних шалав. И не понимал даже, как можно взять и что-нибудь безрассудное по любви сотворить. Вялый он на сей счёт, понимаете?
ЭС-Бэшник всё равно недоверчиво качал головой. Я, вроде, и пытался проникнуться его сомнениями, но, вспоминая сексуальные предпочтения Тушина, ругал себя самого. Ведь и мне Витька на все мои инициативы "сходить по девкам" неизменно говорил: "Зачем так сложно? Вздрочни, если зудит". Интересно, куда бы он рванул с такой философией?
В общем, картинка у нас с эС-Бэшником не вырисовывалась. Пропавший выглядел убеждённым онанистом, десятой дорогой обходившим авантюры, девок и тёмных личностей. Оставался единственный вариант: Тушин случайно нарвался на отморозков. Деньги мог возить, опасаясь рейда налоговой в офис. Секретаршу, наверняка, подбрасывал по дороге, так что поплатилась она, как случайный свидетель. Мы в прошлую пятницу от таких предположений загоревали, было, принялись коньяк пить, но потом спохватились - рано ещё товарища хоронить. На том и расстались, договорившись, что будем держать друг друга в курсе.
А после приправленных амнезией выходных в мозгах у меня как будто прояснилось. Я снова вызвал эС-Бэшника, выслушал его отчёт, привычно парируя идеи про растратчиков-любовников. Как тут же запнулся о собственное "это же - глупость какая-то, это же - слишком просто!"
Теперь мне не удаётся отмахнуться от подобной простоты. Я медленно закуриваю и, глядя прямо в глаза эС-Бэшнику, озвучиваю свои робкие мысли - озвучиваю по мере их появления в собственной голове:
- Знаете, у меня такое ощущение, что с выводами я поторопился. Вообще-то, случился у нас с Виктором неприятный разговор - недели за две до его исчезновения. Говорили, как обычно, за жизнь. А потом вдруг наехал он ни с того, ни с сего на меня - стоило обмолвиться, почём достался мне этот "Брегетт". В общем, Витя здорово разошёлся: мол, не фиг выпендриваться, бабки на понты выбрасывать - не так давно вообще без штанов ходил. Я ему и ответил! Ответил, мол, чтобы сам не выпендривался и субординацию соблюдал.
- А он, значит, обиделся, поэтому деньги украл? - эС-Бэшник сдержанно, но саркастически усмехается.
- Да не в обиде дело! Я первый раз, можно сказать, сорвался на начальственный тон. Ведь обычно всё наоборот: он меня, как брат старший, жизни учит, нотации читает. Умный, говорит, ты мужик, а глупости у тебя - на каждом шагу. Я обычно соглашаюсь, а тут вдруг как заклинило! В общем, сказал ему, что без глупостей жизнь - не жизнь. Что пока чего-нибудь не сделаешь, не поймешь: глупость это или умность. И что без глупостей скучно и неинтересно. Люди в большинстве своём жутко предусмотрительные, знают, как себя вести. Шаг влево, шаг вправо - глупость. А посредине - сплошная ровная полоса: родился, учился, женился... помер! А если и вспомнить что потом, так только, извините, всё те же глупости.
- Ну, это спорно...
- Да ладно вам! Знаете, почему люди водку пьют, кокс нюхают? Не алкаши, не наркоманы, а так, простые трудяги? Многим это - не так, чтобы в кайф - просто им разрешение на глупость надобно. Потому что иначе скучно! Вспомните, что творилось на последнем корпоративе, когда на теплоходе плавали. Народ ещё бутылки не раскупорил, а уже на столах выплясывал. Потом стулья курочил, тряпки жёг, спасательные круги в реку метал. А что такого, мы же пьяные?!
ЭС-Бэшник как-то странно морщится. Хотя осанку перед начальством держит - она у него на уровне рефлексов. Он настолько в курсе деликатных особенностей нашего бизнеса, что ему трудно демонстрировать уважение. Поэтому и позволяет себе гримасой, случайным словом или жестом выказать нетерпение, снисходительное отношение умудрённого опытом чекиста к играм взрослых мальчиков - тех, что наскребли деньжат, дабы нанять себе, можно сказать, гения современного сыска. Я почему-то чувствую себя в его присутствии спокойно, могу поделиться сокровенным, хотя и прекрасно понимаю: он тут же всё доложит президенту. Но мне по-другому нельзя - нужно продолжать казаться шефу рубахой-парнем с душой нараспашку, ведь, похоже, меня возвысили и по этой причине тоже. Так что мне, как эстрадной звезде, приходится держать форму, иначе публика начнёт зевать и ещё, не дай Бог, отвернётся.
Воспользовавшись паузой, эС-Бэшник пытается осторожно выпытать:
- А почему вы уверены, что ваш спор как-то связан с исчезновением Тушина?
- Потому что нельзя было с Виктором так. Он же всю свою жизнь правильным был, считал, что воздастся ему за это. Меня всегда журил, и с полным на то правом. А тут, можно сказать, последний разгильдяй, и вдруг прыгнул выше него, отнял кровью и потом заслуженный приз. Это как монаху, который лет двадцать в пустыне жил, плоть усмирял, взять и доказать, как дважды два, что Бога-то, оказывается, нет. Он же попросту спятит! Или пойдёт в отрыв! Я вот, дурак, не подумал, что Витя - тоже человек и тоже сорваться может. А я ему ещё глупости нахваливал... Понимаете, когда меня "вице" назначили, Витя тогда уже коситься стал - типа, что тут за выскочка выискался? Пусть я - и лучший друг, но признать во мне начальника для него - вопреки законам физики. Крушение всех правильных правил! Понимаете?
ЭС-Бэшник снова недоуменно смотрит на меня. Но мне история Тушина странным образом становится понятной именно так - с точки зрения глупости. Избыток благоразумия - тоже крайность, и крайность взрывоопасная. Живёт такой благоразумный и постоянно себя одёргивает, одёргивает там, где ему хотелось бы чего-нибудь эдакого. Крылья, можно сказать, режет порывам души. А, когда скрупулезно выверяешь каждый шаг, это ведь жутко напрягает. И если потом оказывается, что всё - зря, что напрасно не утолил вовремя свои желания, то всё напряжение, что копилось долгие годы, может запросто снести крышу. Никто ведь долго не протянет, если жить предсказуемо, пресно, скучно. Имея за душой куцую и бесцветную биографию. И Тушин не смог. Я ведь, если подумать, давно это понял. Мне припомнился наш давний разговор. Тушин тогда впервые побывал в Париже. Вернулся оттуда грустный и говорит: "Не поверишь: вроде и съездил, а будто всю неделю дома открытки перебирал. Торчит эта железная дура посередине, а вокруг - множество таких олухов, как и я. Бродят уныло, вертят башкой - ищут обещанную романтику...". С таким настроением обычно и бросаются в омут головой.
В общем, после нашего разговора я отправляю эС-Бэшника к знакомым пограничникам в Шереметьево. Там он сидит несколько часов, просматривая базы данных и записи с камер наблюдения, а к обеду приносит мне доказательства, что Тушин Виктор Юрьевич вместе с Ермаковой Аллой Борисовной собственной персоной вылетели на Мальдивы как раз в день своего исчезновения.
Простота в очередной раз насмехается надо мной. Я не могу злиться на Тушина, хотя именно мне разгребать заваренную им кашу, требовать возврата краденых денег с его и без того пострадавшей жены. И вдруг меня озаряет: с простотой лучше смириться, чем бороться. Важно лишь не чувствовать себя при этом жертвой! Не чувствовать себя обманутым!