Гэблдон Диана : другие произведения.

Эхо в Крови (Эхо прошлого) - 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.53*21  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    7-й роман из историко-приключенческой фантастической саги Дианы Гэблдон "Чужестранка - продолжение (2)
  БРАНДЕРА... (продолжение)
  
  ***
  "...НУ, ВРЯД ЛИ ОНА заслуживает больше абзаца в Харрисе, но для такой выгребной ямы, как Нью-Йорк, не так уж плоха,"- рассуждал Адам. Галстук у него свободно болтался вокруг шеи, и когда они проходили мимо слабо светившегося окна, Уильям заметил, что одна из серебряных пуговиц на мундире кузена отсутствует.
  "... Однако, клянусь - я уже видел парочку таких шлюх в лагере."
  "Это сэр Генри послал вас сделать там перепись, не так ли? Или вы просто тратите время с лагерными последователями, потому что знаете их всех по..."
  Его прервала перемена, происшедшая в шуме, доносившемся из одного из домов, стоявших вдоль улицы. Там кто-то кричал - но уже не в той добродушной пьяной манере, как прежде. Это были безобразные крики - гневный мужской голос и пронзительные женские вопли.
  
  Кузены переглянулись, потом оба уставились на дом, ставший источником гвалта. Тот все нарастал, и они поспешили туда - и когда добежали до самого дальнего дома, в переулок высыпали несколько полуодетых солдат, а за ними дородный лейтенант, которому Уильяма представили во время вечеринки в комнате Адама, но чье имя он никак не мог вспомнить, - тот одной рукой волок за собой полуголую шлюшку.
  Лейтенант уже успел где-то потерять и свой мундир, и парик; его темные волосы были коротко острижены и росли надо лбом очень низко, что, вместе с его толстыми плечами и шеей, придавало ему вид угрюмого, готового к нападению быка.
  В самом деле, он так и поступил - неожиданно развернулся и кулаком протаранил женщину, которую тащил за собой, одним ударом отшвырнув ее к стене дома.
  Он что-то пьяно ревел, изрыгая бессвязные проклятия.
  "Брандера!"
  Уильям не видел, кто первым произнес это слово, но оно было принято и подхвачено возбужденным шепотом - и сразу какое-то уродливое выражение пробежало по лицам мужчин, столпившихся в переулке.
  "Брандера! Она брандера!"
  Несколько женщин сбились стайкой в дверном проеме. Свет за их спинами был слишком тусклыми, чтобы можно было рассмотреть лица, но все они были явно напуганы, сбившись в кучу. Одна что-то неуверенно крикнула, умоляюще вытянув вперед руку - но другие тут же втащили ее обратно. Черноволосый лейтенант на это внимания не обращал; он продолжал методично избивать шлюху, постоянно метя ей в живот и в грудь.
  "Хой, парень!"
  Уильям закричал и шагнул вперед - но его схватили несколько пар рук, не давая двинуться дальше.
  "Брандера!" Похоже, мужчины начинали подпевать это слово, с каждым ударом кулаков лейтенанта.
  
  Брандера оказалась покрытой оспинами шлюхой, и, как только лейтенант прекратил избиение и выволок женщину под свет красного фонаря, Уильям увидел, что та и в самом деле больна сифилисом - сыпь, рассыпанная у нее по лицу, стала видна совершенно ясно.
  "Родхэм! Родхэм!" Адам выкрикивал имя лейтенанта, пытаясь прорваться сквозь толпу мужчин, но те двигались все вместе, отталкивая его обратно, и скандировали "Брандера!" все громче.
  Шлюхи в дверях пронзительно завизжали, и толкая друг друга, бросились в дом, когда Родхэм швырнул женщину на ступени.
  Уильям рванулся вперед, и ему удалось прорваться сквозь общую свалку - но, прежде чем он успел перехватить лейтенанта, Родхэм схватил фонарь, и рывком сорвав его с фасада дома, выплеснул пылающее масло на шлюху.
  Потом он упал, задыхаясь и широко раскрыв глаза, и уставился на женщину как будто в недоумении - та вскочила на ноги, в панике молотя руками, когда пламя вцепилось ей в волосы и в тонкую полупрозрачную сорочку.
  В считаные секунды та была с ног до головы охвачена огнем - и вдруг закричала высоким, тонким голосом, который прорезал сумятицу голосов на улице, и вонзился Уильяму в мозг.
  Мужчины разом отступили, когда она, шатаясь, двинулась к ним, слабо накренившись вперед и вытянув к ним руки, будто в тщетной мольбе о помощи, или желая принести их в жертву огню тоже... этого он сказать не мог.
  Он стоял, как вкопанный - тело свело от необходимости что-то делать, и невозможности что-нибудь сделать, и ошеломляющего чувства случившейся катастрофы.
  Настойчивая боль в руке заставила его машинально отвести взгляд в сторону, и он заметил рядом с собой Адама, изо всех сил вцепившегося пальцами ему в предплечье.
  "Пойдем,"- зашептал Адам, лицо его побледнело и было совсем мокрым. "Ради Бога, уйдем отсюда!"
  Двери борделя захлопнулась. Горящая женщина упала напротив, прижав руки к дощатой двери.
  Аппетитный запах поджареного мяса заполнил все ближние, жаркие закоулки аллеи - и Уильям почувствовал, как его глотку выворачивает снова.
  
  "Господь вас проклинает! Пусть все ваши проклятые, ничтожные члены сгниют и отвалятся!"- донесся крик из окна наверху; голова Уильяма дернулась, и он увидел женщину, грозившую кулачком стоявшим внизу мужчинам.
  Мужчины загудели, и кто-то один выкрикнул в ответ какую-то непристойность; другой наклонился, схватил булыжник и, встав во весь рост, с трудом швырнул его в окно. Камень отскочил от стены дома, прямо под окном, и упал обратно, зацепив одного из солдат, который сам проклял все на свете и грубо толкнул мужчину, который его бросил.
  Горящая женщина медленно сползла вниз по двери, оставляя за собой обугленный след. Она по-прежнему издавала слабые тоненькие звуки, но двигаться уже перестала.
  Внезапно Уильям, совсем потеряв голову, сграбастал мужчину, бросившего булыжник, схватил его за шею и треснул головой о дверной косяк. Тот напрягся, потом весь обмяк - колени у него подогнулись и он со стоном тяжело рухнул у стены дома.
  "Убирайтесь!"- прорычал Уильям. "Вы все! Оставьте их в покое!"
  Сжав кулаки, он повернулся к черноволосому лейтенанту, вся ярость которого куда-то испарилась - он стоял неподвижно, не отрывая глаз от женщины на крыльце. Юбки ее исчезли; только пара почерневших ног слабо дергалась в тени навеса.
  Уильям настиг его одним шагом и, скрутив у него на груди рубашку, грубо дернул его в сторону. "Пошел,"- сказал он с угрозой. "Убирайся отсюда. Живо!"
  Он его выпустил - тот заморгал, сглотнул и, развернувшись, ушел, маршируя как автомат, канул куда-то в непроглядную темноту.
  Все еще задыхаясь, Уильям повернулся к остальным - но те растеряли прежнюю жажду насилия так же быстро, как она их настигла.
  Всего несколько взглядов было брошено на женщину - она только что испустила дух, - и, шаркая и спотыкаясь, все разбрелись под невнятный шумок и бормотание. Никто из них не мог встретиться с другими глазами.
  Он смутно осознавал, что Адам так и стоит рядом с ним, еще дрожа от шока - но плечом к плечу, и совсем рядом.
  Он опустил руку на плечо младшего кузена и, сам весь дрожа, привлек к его себе, пока остальные мужчины разбредались по переулку.
  Человек, сидевший кулем под стеной, медленно поднялся на локти и колени, привстал, покачнулся и последовал за своими товарищами, шарахаясь в темноте от фасадов домов и пробираясь подальше из переулка.
  Аллея опустела и затихла. Огонь погас. Отдельные красные фонари на улице тоже были погашены.
  Он чувствовал себя так, будто прирос ногами к земле, да так и останется стоять в этом ненавистной месте навсегда - но Адам слегка переместился, его рука упала с плеча кузена, и он обнаружил, что ноги держат его до сих пор.
  Они развернулись и молча побрели назад пустыми темными улицами.
  
  Они подошли к сторожевому пункту, где солдаты, стоявшие в карауле, собрались вокруг костра, озираясь вокруг только для вида. Это они должны были поддерживать порядок в оккупированном городе, эти стражи.
  Часовые мельком на них посмотрели, но останавливать не стали.
  При свете костра он увидел на лице Адама следы влаги и понял, что его кузен плачет.
  Как и он сам.
  
  
  ЛОЖЬ И ПОПЕРЕЧНОЕ ПРЕДЛЕЖАНИЕ / TRANSVERSE LIE
  Фрейзерс Ридж
  
  Март, 1777
  
  МИР ПРОМОК. Все в нем текло и капало.
  Потоки воды ринулись с горы вниз, трава и листья были мокрыми от росы, от черепицы на крыше на утреннем солнце шел пар.
  Наши приготовления закончились, и пути определились. Оставалось сделать только одну вещь, прежде, чем мы смогли бы уехать.
  
  "Думаешь, сегодня?"- с надеждой спросил Джейми.
  Он не был человеком, созданным для мирного созерцания; выбрав однажды курс действий, он и хотел действовать.
  Но, к сожалению, младенцы были совершенно равнодушны как к удобствам и выгоде, так и к его нетерпению.
  "Может, так,"- сказала я, пытаясь сохранять остатки собственного терпения. "А может, и нет."
  "Я видел ее на прошлой неделе, она уже выглядела так, будто готова лопнуть в любую минуту, тетушка,"- заметил Ян, вручая Ролло последний кусок своей булочки. "Знаете эти грибы? Такие большие, круглые? Их только коснешься, и они - пуфф!" Он щелкнул пальцами, разбрасывая вокруг сдобные крошки. "Совсем, как они."
  "У нее ведь только один, разве нет?"- спросил меня Джейми, нахмурившись.
   "Я вам сказала - уже шесть раз, - я так думаю. Я, черт возьми, на это надеюсь,"- добавила я, подавив в себе желание перекреститься. "Только не всегда это можно сказать наверняка."
  "В семьях бывают и близнецы" - услужливо доложил Ян.
  Джейми все-таки перекрестился.
  
  "Я слышу только одно сердцебиение,"- сказала я, пытаясь держать себя в руках, "и слушаю я его вот уже несколько месяцев."
  "Может, вы просто неправильно посчитали эти штучки, которые из него торчат?"- поинтересовался Ян. "Вдруг там окажется шесть ног, я имею в виду..."
  "Легче болтать, чем делать,"- разумеется, я многое могла бы сказать об общих аспектах ребенка - головку прощупать было достаточно легко, ягодицы тоже; руки и ноги - несколько более проблематично.
  Но это было как раз то, что меня беспокоило, и прямо сейчас.
  Я проверяла Лиззи раз в неделю, в течение всего прошлого месяца - и всю последнюю неделю поднималась к ней в хижину через день, хотя прогулка была неближняя.
  Ребенок - а я действительно думала, что у нее был только один - казался очень большим; дно матки лежало значительно выше, чем должно было, по моим расчетам. И, в то время, как все дети часто меняют позицию в последние нескольких недель до рождения, этот оставался в поперечной позе - так называемом боковом предлежании, - тревожно долгое время.
  Дело в том, что без больницы, операционных инструментов, и без анестезии моя способность справляться с неортодоксальными родами была сильно ограничена.
  Без хирургического вмешательства, в случае поперечного предлежания, у акушерки было четыре альтернативы:
  - пусть женщина умирает после нескольких дней мучительных родов;
  - пусть женщина умирает после кесарева сечения, практически бесполезного без анестезии или асептики - но в таком случае ребенка еще можно было спасти;
  - можно спасти мать, убив ребенка в утробе, а затем удалить его по частям (Даниэл Роулингс опубликовал несколько страниц в своей книге - кстати, отлично иллюстрированной - с описанием самой процедуры),
  - или попытаться осуществить собственную версию, заставив ребенка перевернуться и принять положение, в котором он может быть рожден.
  Последний вариант, казавшийся (на первый взгляд) наиболее привлекательным, был, тем не менее, так же опасен, как и другие, и в результате могли погибнуть и мать, и дитя.
  Наружный метод я опробовала неделю назад, и мне удалось - правда, с большим трудом, - заставить ребенка повернуться головкой вниз.
  Два дня спустя он перевернулся обратно, видимо, предпочитая инертное лежачее положение.
  Он может перевернуться снова, сам по себе, еще до начала родов - а может и нет.
  
  Обладая некоторым опытом, я обычно умудрялась разделять интеллектуальное планирование непредвиденных ситуаций и бесполезное беспокойство о вещах, которые еще только могут произойти; только таким образом я могла позволить себе спать по ночам.
  Однако в предрассветные часы, каждую ночь в течение последней недели, я лежала без сна - пытаясь предугадать все возможности, в том числе и ту, что ребенок со временем не перевернется,- и мысленно перелистывая короткий и мрачный список альтернатив, в тщетных поисках еще одного варианта.
  Если бы у меня был эфир... но тот, что у меня был, пропал, когда сгорел Дом.
  Убить Лиззи для того, чтобы спасти ребенка? Нет, уж если до этого дойдет, то лучше убить ребенка в утробе, и оставить Родни и Джо с матерью, а Keззи с женой.
  Но сама мысль о том, что придется дробить череп вполне доношенного младенца, здорового, готового родиться... или обезглавить его проволочной петлей для хирургической резки...
  "Вы с утра не голодны, тетушка?"
  "Э-э... нет. Спасибо, Ян."
  "Выглядишь немного бледной, Сассенах. Неужто и ты нездорова?"
  "Нет!" Я быстро встала, прежде чем они начали задавать другие вопросы - не хватало еще, чтобы кто-то, кроме меня, мучился тем, о чем я все время думала - и вышла, чтобы набрать ведро воды из колодца.
  
  Эми была снаружи; она разводила костер под большим прачечным чайником, иногда покрикивая на Эйдана и Орри, которые околачивались поблизости, периодически швыряясь друг в друга грязью, чтобы те принесли ей дров.
  "Вам нужна вода, a bana-mhaighstir?" - спросила она, заметив ведро у меня в руке. "Эйдан отнесет вам его вниз."
  "Нет, все в порядке,"- заверила ее я. "Хотела глотнуть немного воздуха. Сейчас по утрам снаружи так приятно."
  Пока солнце еще не встало высоко, было прохладно, но очень свежо, и голова кружилась от аромата трав, смолистых молодых почек и ранних ивовых сережек.
  Я отнесла ведро к колодцу, наполнила его и стала медленно спускаться вниз, оглядывая все по пути - как вы это делаете, когда знаете, что, возможно, не увидите всего этого снова, в течение долгого, долгого времени. Или даже уже никогда.
  Все в Ридже резко переменилось с приходом войны, насилия, перебоев военного времени, и с разрушением Большого Дома.
  И он изменится еще больше, когда мы с Джейми уедем.
  Кто же станет здесь естественным лидером?
  Хирам Кромби был де-факто главой пресвитерианцев-рыболовов, которые переехали сюда из Tурсo - но он слыл человеком жестким, без малейшего чувства юмора, и, вероятно, более способным вызывать трения между остальными членами коммуны, чем сохранять порядок и пестовать сотрудничество.
  
  Бобби? После долгих раздумий Джейми назначил его нашим фактором - управляющим, ответственным за наше имущество, - или за то, что от него осталось.
  Но, оставив в стороне его природные способности или их отсутствие - Бобби был молод.
  Он - вместе со многими другими мужчинами на Хребте, - так легко может быть сметен надвигающейся бурей, его могут забрать и обязать нести службу в одном из отрядов милиции, или в ополчении.
  Не в вооруженных силах Короны, нет; он был среди тех британских солдат, размещенных в Бостоне семь лет назад, когда его и нескольких его товарищей угрозой захватила толпа... несколько сотен разгневанных бостонцев.
  В тот день, в страхе за свою жизнь, солдаты зарядили свои мушкеты и направили их на толпу.
  Камни были брошены, дубинки пущены в ход, выстрелы были произведены - а кем, этого уже никто не сможет установить; сама я никогда Бобби об этом не спрашивала, - и люди погибли.
  Жизнь Бобби была спасена при последующем дознании /разбирательстве, но с тех пор он носил на щеке клеймо -"М," что означало "убийца."
  Я понятия не имела, каковы были его политические взгляды, он никогда не говорил о таких вещах, но в рядах Британской Армии он больше сражаться не будет.
  
  Я толкнула дверь в хижину - мои невозмутимость и самообладание были несколько восстановлены.
  Теперь Джейми и Ян спорили о том, будет ли новорожденный приходиться Родни родным братом или сестрой, или все-таки единоутробным.
  "Ну, уж этого нельзя будет сказать наверняка, не так ли?"- говорил Ян. "Никто ведь не знает, был отцом маленького Родни Джо, или Keззи - то же самое и с этим младенцем. Если отец Родни - Джо, а этого - Keззи..."
  "На самом деле, это не имеет ровным счетом никакого значения,"- прервала их я, выливая воду из ведра в котел. "Джо и Keззи однояйцевые близнецы. Это значит, что их... э-э... их сперма идентична, и все тут."
  Это могло бы упростить вопрос - но не настал еще тот день, когда можно было бы попытаться объяснить им репродуктивный мейоз и рекомбинантность ДНК.
  "Если мать у них одна - так оно и есть,- а отцы генетически одинаковы - и это тоже бесспорно,- все рожденные ими дети будут приходиться друг другу родными сестрами или братьями."
  "Так у них и семя одинаковое, что ли?"- вопросил Ян недоверчиво. "Как вы можете это сказать? Разве вы смотрите? "- добавил он, глядя на меня с ужасом и любопытством.
  "Я - нет,"- строго сказала я. "Как-то не приходилось. Но я эти вещи знаю."
  "О, да,"- сказал он, уважительно кивая. "Конечно, вы знаете. Я иногда забываю, кто вы такая, тетя Клэр."
  Я не была уверена, что именно он этим хотел сказать, но, похоже, у меня не было необходимости ни переспрашивать, ни объяснять ему, что мои знания интимных процессов братьев Бердсли носят характер скорее академический, нежели сверхъестественный.
  
  "Но ведь это Keззи их отец, разве нет?"- вставил Джейми, нахмурившись. "Джо я отослал прочь; ведь это с Keззи она живет с прошлого года?"
  Ян бросил на него жалостливый взгляд:
  "И ты думаешь, он ушел? Джо?"
  "Я его с тех пор не видел,"- сказал Джейми, но его густые рыжие брови сошлись в одну линию.
  "Ну, не видел,"- признал Ян. "Они были очень осторожны, не хотели на глаза тебе попадаться. Вот вы никогда и не видели больше, чем одного из них... одновременно,"- добавил он нахально.
  Мы оба уставились на него во все глаза. Он оторвался от куска бекона и поднял брови.
  "Я эти вещи знаю, ага?"- ласково сказал он.
  
  После ужина наше хозяйство зашевелилось и принялось устраиваться на ночь. Хиггинсы удалились в заднюю спальню, где они все вместе, вповалку спали на одной большой кровати.
  Одержимая своими мыслями, я открыла сверток акушерских принадлежностей и выложила комплект, проверяя все еще раз.
  ...Ножницы, белая нить для швов. Чистые тряпки, много раз промытые, чтобы удалить все следы щелочного мыла, ошпаренные и высушенные.
  Большой прямоугольный кусок вощеного холста, чтобы уберечь матрас от вод.
  Бутылочка спирта, разбавленного на пятьдесят процентов стерильной водой.
  Небольшой мешок, содержащий несколько свертков промытой, но не кипяченой шерсти.
  Свернутый лист пергамента, который служил мне теперь вместо стетоскопа, погибшего в огне. Нож.
   И длинный моток тонкой проволоки, заточенной с одного конца, свернувшийся в кольцо, как змея.
  За ужином я много не ела - впрочем, как и весь день,- но в задней части горла у меня постоянно было чувство поднимающейся снизу желчи.
  Я сглотнула и снова завернула комплект, плотно обвязав его шпагатом. Почувствовала на себе взгляд Джейми и посмотрела наверх.
  Он ничего не сказал, только слегка улыбнулся; глаза его тепло светились в полумраке, и я испытала мгновенное облегчение - но потом холодок снова сжал мне сердце, как только мне пришло в голову - что же он будет думать, если дела пойдут совсем худо, и мне придется... но он уже заметил тень страха на моем лице.
  Не сводя с меня глаз, он спокойно вынул четки из своего споррана и начал их тихонька перебирать; потертые деревянные бусины медленно скользили сквозь пальцы.
  
  Две ночи спустя я мгновенно проснулась, едва заслышав на дороге шаги - и была на ногах, натягивая на себя одежду, прежде, чем Джо постучал в нашу дверь.
  Джейми его впустил; я слышала, как они что-то бормочут, пока я рылась под скамьей, доставая свой комплект.
  Голос Джо звучал взволнованно, он был немного встревожен - но он не паниковал.
  Это хорошо; если Лиззи и была чем-то напугана, или с ней начались серьезные неприятности, он бы почувствовал это сразу - близнецы были почти столь же чувствительны к ее настроениям и благополучию, как и друг к другу.
  "Я тоже должен пойти?" - прошептал Джейми, все время маячивший у меня за спиной.
  "Нет,"- шепнула я в ответ, чуть коснувшись его рукой, для уверенности. "Спи дальше. Я за тобой пришлю, если ты мне понадобишься".
  Он был еще теплый, взъерошенный со сна; тлеющие угли очага бросали легкие тени на его волосы, но глаза у него были тревожные.
  Он кивнул и поцеловал меня в лоб, но вместо того, чтобы отступить, вдруг положил руку мне на голову и прошептал: "О благословенный Святой Михаил из Красных Владений..."- по-гэльски, потом легко коснулся моей щеки, на прощание.
  "Увидимся утром, англичаночка,"- сказал он и нежно подтолкнул меня к двери.
  
  ***
  К МОЕМУ УДИВЛЕНИЮ, снаружи шел снег.
  Небо было серым и полным света, а воздух живым от огромных кружащихся хлопьев, которые влажно касались моего лица и мгновенно таяли на коже. Это был весенний шторм; я видела, как хлопья ненадолго гроздьями застревают в сухих стеблях травы, а затем рушатся, и исчезают.
  Похоже, к утру не будет никаких следов снега, но эта ночь была наполнена его тайнами.
  Я обернулась и посмотрела назад, но хижины позади нас видно не было, только силуэты деревьев, окутанных снегом и казавшихся отсюда призраками в этом жемчужно-сером освещении. Дорога перед нами тоже выглядела нереальной, ее след терялся между странных деревьев и незнакомых теней.
  Я чувствовала себя волшебно-бестелесной, будто пойманной где-то между прошлым и будущим, глазу не за что было зацепиться, кроме вихрящегося белого безмолвия, что меня окружало.
  И все же я чувствовала себя спокойнее, чем все последние дни. Я все еще чувствовала у себя на голове тяжесть руки Джейми, и слышала его произнесенное шепотом благословение.
  О, благословенный Святой Михаил из Красного домена...
  Это было благословение, которое дают воину, когда он собирается на битву.
  Я и сама ему его давала, и не однажды. Но он никогда не делал этого прежде, и я понятия не имела, что заставило его сделать это теперь - только эти слова светились в моем сердце, маленький щит против опасностей, поджидавших меня впереди.
  
  Снег укрыл землю тонким одеялом, под которым спрятались и темная почва, и быстро пробивающиеся ростки.
  Ноги Джо оставляли на нем четкие черные отпечатки, по которым я следовала за ним вверх; иглы пихты и ветки бальзамина, холодные и ароматные, хлестали по моей юбке, а я прислушивалась к трепещущей, живой тишине, звонкой, как колокол.
  Если когда-нибудь и существовала ночь, когда ангелы сходят на землю - я бы молилась, чтобы это была она.
  
  ***
  В ДНЕВНОЕ ВРЕМЯ и в хорошую погоду от нас до хижины Бердсли было около часа ходьбы. Однако сегодня меня подгонял страх, и Джо - думаю, это был Джо, его голос - приходилось поторапливаться, чтобы шагать со мною в ногу.
  "Как долго это у нее продолжается?"- спросила я.
  Никогда бы не поверила, но первые роды у Лиззи прошли очень быстро; она произвела на свет маленького Родни совсем одна, и без малейшего инцидента.
  Однако я не думала, что сегодня ночью нам может повезти так же - хотя воображение то и дело рисовало радужные картины того, как мы прибываем в хижину, чтобы найти там Лиззи, уже держащую на руках младенца, благополучно выскочившего из нее, безо всяких трудов.
  "Недолго," - он уже задыхался. "Воды отошли неожиданно, когда мы все были в постели, и она сказала, что мне лучше сразу бежать за вами."
  Я постаралась не замечать этого "все в постели" - в конце концов, он и/или Keззи могли спать и на полу - но семейство Бердсли было буквальным воплощением некоего двойной смысла, double entendre; никто из тех, кто знал правду, не мог говорить о них без того, чтобы не подумать о... ménage и тройственном союзе.
  Я не стала спрашивать, как долго и он, и Keззи, оба живут в хижине; из того, что сказал нам Ян, выходило, что, скорее всего, они жили там оба, все это время.
  Учитывая обычные условия жизни в американской глубинке, никто бы и глазом не моргнул при упоминании мужчины и его жены, живущих вместе со своим братом.
  А до тех пор всему населению Риджа было известно, что Лиззи была замужем за Keззи.
  Она и была. Но кроме того, она также была замужем и за Джо - в результате множества махинаций, которые до сих пор заставляли меня тихо ими восхищаться; просто хозяйство Бердсли хранило этот факт в тайне - по приказу Джейми.
  
  "Ее Па должен быть уже там,"- сказал Джо; от него валил белый пар, пока он тащился рядом со мной, там, где тропа раскрывалась шире. "И тетя Моника тоже. Keззи за ними пошел."
  "Вы оставили Лиззи одну?"
  Его плечи неловко сгорбились, как будто обороняясь.
  "Она сама так велела,"- просто сказал он.
  Я даже не потрудилась на это ответить, только ускорила шаг, пока колотье в боку не заставило меня его немного замедлить.
  Если Лиззи еще не разродилась, и у нее не началось кровотечения или еще какой-нибудь катастрофы, пока она оставалась одна, это может оказаться и помощью, если под рукой у меня будет "тетя Моника" - вторая жена господина Вемисса.
  Моника Берриш Вемисс была немка, и, хотя ее английский был весьма скуден и даже эксцентричен, сама она оказалась женщиной беззаветной храбрости и здравого смысла.
  Мистер Вемисс тоже имел свою долю мужества, хотя и совсем другого, тихого сорта.
  
  Он ждал нас на крыльце вместе с Keззи, и было ясно, что это мистер Вемисс поддерживает своего зятя, а не наоборот.
  Keззи уже открыто ломал руки и переминался с ноги на ногу, в то время как худощавая фигура мистера Вемисса склонялась к нему, чтобы его утешить, положив руку ему на плечо. Я услышала, как они что-то бормочут тихими голосами, а потом и они нас увидели, и обернулись к нам с внезапной надеждой в резко выпрямившихся и устремившихся к нам телах.
  Из хижины донесся низкий протяжный вой - и все мужчины внезапно застыли, как будто это волк прыгнул на них из темноты.
  "Ну, голосит она так, словно с ней все в порядке,"- мягко сказала я, и все они громко выдохнули, одновременно.
  Мне вдруг захотелось расхохотаться, но я подумала, что лучше не надо - и толкнула дверь.
  "Тьфу,"- сказала Лиззи, глядя на меня с кровати. "Ох, это вы, мэм. Благодарение Господу!"
  "Gott bedanket, да,"- спокойно согласилась тетя Моника. Она стояла на четвереньках, обтирая пол пачкой мокрой ткани. "Теперь уж не долго, я надеюсь."
  "Я тоже надеюсь, что недолго,"- сказала Лизи, вся скривившись.
  "ГAAAAAАРРРРРРГХ!"
  Лицо ее конвульсивно задергалось и пошло ярко-красными пятнами, рот широко открылся и распухшее тело аркой выгнулось назад. Сейчас она больше походила на больного в тисках столбняка, чем на будущую мать - но, к счастью, спазм был недолгим, и она, тяжело дыша, безвольной кучей рухнула на постель.
  "В прошлый раз такого не было,"- пожаловалась она, приоткрыв один глаз, пока я пальпировала ей живот.
  "Это никогда не бывает одинаково,"- рассеянно сказала я.
  
  Один быстрый взгляд - и мое сердце совершило прыжок; ребенок лежал уже не боком.
  С другой стороны... он и не лежал аккуратно, головкой вниз.
  Он не двигался - младенцы, как правило, во время родов не двигаются - и в то же время, пока я думала, что уже нащупала головку под ребрами Лиззи, я вовсе не была уверена в расположении остальных его частей.
  "Позволь-ка мне взглянуть здесь..."
  Она была голая, и завернута в одеяло. Ее мокрая рубашка висела на спинке стула, сохла перед огнем.
  Кровать, кажется, совсем не промокла, и я сделала вывод, что она заранее почувствовала разрыв оболочки и вскочила еще прежде, чем воды отошли.
  Я ужасно боялась этого осмотра, и теперь шумно, с облегчением перевела дух.
  Главный мой страх, в случае тазового предлежания, состоял в том, что часть пуповины могла провиснуть, когда мембрана прорвалась, и ее петля могла быть ущемлена, сдавлена где-то между тазом и какой-нибудь частью плода.
  Все было понятно, а быстрый осмотр показал, что шейка почти открылась.
  Единственное, что нам теперь оставалось делать, было ждать и смотреть, что же выйдет первым.
  
  Я развернула сверток - и быстро затолкала моток проволоки с заостренным концом обратно, под пакет с тряпками, - расстелила вощеный холст и резким движением, с помощью тети Моники, перекатила Лиззи на него.
  Моника испуганно моргнула и оглянулась на колыбель, где мирно посапывал маленький Родни, когда Лиззи испустила еще один из своих неземных воплей.
  Посмотрела на меня, чтобы убедиться, что ничего скверного еще не случилось, потом взяла Лиззи за руки и забормотала ей что-то тихо на немецком - а та все хрипела и трудно, со свистом, дышала.
  Дверь осторожно скрипнула, и я оглянулась, чтобы увидеть, как один из братьев робко заглядывает внутрь, с лицом, на котором откровенно была написана смесь жуткого страха и надежды.
  "Он уже здесь?"- прошептал он хрипло.
  "НЕЕТ!" - проревела Лиззи, выпрямившись."Немедленно убери свой клюв с глаз моих долой, или я откручу тебе твои крошечные яйца! Все четыре, обоим!"
  Дверь быстро захлопнулась, и Лиззи пошла на убыль, громко пыхтя и отдуваясь.
  "Я их ненавижу,"- прошипела она сквозь стиснутые зубы. "Я хочу, чтобы они сдохли!"
  "Ммм-фм,"- сочувственно сказала я. "Ну, я уверена, они тоже страдают, по крайней мере."
  "Отлично!" В секунду она перешла от ярости к пафосу, и слезы навернулись ей на глаза.
  "Я... собираюсь умереть?"
  "Нет,"- сказала я успокаивающе, насколько это было возможно.
  "ИИИИЙЙЙЕЕЕААРРРРГГ!!!"
  "Gruss Gott,"- сказала тетя Моника, крестясь. "Ист гуд?"
  "Ja,"- сказала я, все еще обнадеживающе. "Думаю, здесь найдутся какие-нибудь ножницы...?"
  "О, Ja,"- ответила она, потянувшись за сумкой.
  Она извлекла оттуда крошечную пару очень изношенных, но когда-то позолоченных ножниц для вышивания. "Dese вам нужно?"
  "Danke."
  
  "OOOOOOРРРРРРГГ!"
  Моника и я, обе разом посмотрели на Лиззи.
  
  "Смотри, не переусердствуй,"- сказала я. "Они испугались, но они же не идиоты. Кроме того, ты можешь напугать своего отца.
  И Родни,"- добавила я, взглянув на маленькую кучку постельного белья на раскладушке.
  Она затихла, тяжело дыша, но все же сумела кивнуть, и даже тень улыбки скользнула у нее по лицу.
  После этого дела пошли довольно быстро; у нее - быстро.
  Я проверила пульс, а затем шейку матки, и почувствовала, как сердце мое помчалось с удвоенной скоростью, когда я коснулась того, что без сомнения было крошечной ножкой, уже на выходе.
  Смогу ли я вытащить другую?
  Я взглянула на Moнику, с прицелом на ее размеры и силу. Я знала, она была жилистой, как бечевка - но не так, чтобы очень большой. Лиззи, напротив, была размером уже с...
  Так - Ян, кажется, не преувеличивал, когда предположил, что это могут быть близнецы.
  Угодливая мысль подсказала, что это все-таки могут быть близнецы, и заставила волосы у меня на затылке встать дыбом, несмотря на стоявшую в комнате влажную жару.
  Нет, твердо сказала я себе.
  Нет; ты сама знаешь, это не так. Тут и с одним-то будет плохо.
  "Нам нужен кто-то один из мужчин, чтобы помочь держать ее за плечи,"- сказал я Moнике.
  "Потерпишь одного из близнецов, хорошо?"
  "Обоих,"- выдохнула Лиззи, и Моника повернулась к двери:
  "Одного будет..."
  "Обааа! Нннннннггггг..."
  "Обоих,"- сказала я Moнике, и та кивнула в ответ как ни в чем ни бывало.
  
  Близнецы ворвались в комнату вместе с вихрем холодного воздуха, и лица у них были совершенно одинаковые - румяные маски тревоги и волнения.
  Я не успела сказать им ни слова, как они бросились к Лиззи, будто пара железных стружек к магниту.
  Она тужилась изо всех сил, сидя, и один тут же встал на колени позади нее, его руки принялись нежно разминать ей плечи, чтобы они расслабились после очередного спазма. Его брат сидел рядом, поддерживая ее рукой за то, что раньше у нее называлось талией, а другой убирал ей со лба слипшиеся от пота волосы.
  Я еще пыталась как-то организовать вокруг нее одеяло, на ее выпирающем животе, но она оттолкнула его, капризная и разгоряченная.
  Хижина наполнилась влажным теплом, паром из котла и потом общих усилий.
  Что ж, по-видимому, близнецы были знакомы с ее анатомией несколько лучше, чем я - подумала, и передала ватное одеяло тете Moнике.
  Скромности нет места при рождении ребенка.
  Я встала перед ней на колени с ножницами наперевес, и быстро обрезала пуповину, почувствовав на руках мелкие брызги теплой крови.
  Мне и во время нормальных-то родов редко приходилось такое делать, но для этих... сейчас мне было необходимо больше места для маневров. Я зажала разрез одной из моих чистых тряпок, но кровотечение оказалось незначительным, а внутренняя поверхность ее бедер в любом случае уже была перепачкана кровью - в ходе этого неожиданного "спектакля со зрителями."
  
  Это была нога... я увидела пальчики, длинные, как у лягушонка, и автоматически посмотрела на босые ступни Лиззи, прочно расставленные на полу по обе стороны от меня.
  Нет, у нее они были короче и компактней; тут, должно быть, сказалось влияние близнецов.
  Влажный, болотистый аромат рождения, его вод, пота и крови поднимался от тела Лиззи, как туман - и я почувствовала, как собственный пот течет у меня по бокам.
  Я нащупала что-то наверху, зацепила пальцем, как крючком, маленькую пятку и потянула ножку вниз, чувствуя жизнь в этом детском движении, во всей его плоти - хотя сам ребенок не двигался, беспомощно зажатый в тисках родовых путей.
  Другая, теперь мне нужна была другая...
  Чувствуя, что мне нужно срочно двигаться дальше, через брюшную стенку, между одним и другим сокращениями матки, я скользнула рукой по ускользающей ножке вверх и нашла крошечную круглую ягодичку. Поспешно направила руку в другую сторону, и с закрытыми глазами нащупала кривое согнутое бедро.
  Кровавый ад, кажется, у него колени подтянуты под подбородок... почувствовала податливую жесткость крошечных хрящеватых костей, твердых в хлюпающей вокруг жидкости, напрягшуюся мышцу... нащупала палец, два пальца, обхватила вторую лодыжку, и - зарычала: "Держите ее! Обхватите ее руками!"- когда Лиззи вдруг снова изогнулась дугой, и вся ее нижняя часть устремилась прямо на меня.
  И... я вытянула вторую ножку.
  Я откинулась, широко открыв глаза и тяжело дыша, хоть это не было большой физической нагрузкой.
  Маленькие лягушачьи ноги дернулись раз, потом вяло опустились, и вдруг, со следующим толчком, показались все целиком.
  
  "Еще разок, моя милая,"- шептала я, положив руку на напрягшееся бедро Лиззи. "Сделай нам это еще разок, точно так же."
  Рычание - будто из глубины земли, когда Лиззи достигла той точки, где женщину больше не заботит, живет ли она, умирает, или просто распадается на части - и нижняя часть тельца ребенка медленно скользнула вниз... я увидела, как пупок пульсирует под толстой, фиолетовой, похожей на червя, петлей у него на животе.
  Я не могла оторвать от этого зрелища глаз, думая - Слава Богу, Слава Богу, - когда меня заставила очнуться тетя Moникa, пристально всматривавшаяся через мое плечо.
  "Ist дас... шары?"- сказала она озадаченно, указывая на половые органы ребенка.
  У меня еще не было времени посмотреть, я была слишком занята пуповиной, но все же взглянула вниз и улыбнулась.
  "Нет. Ist eine Mаdchen,"- сказала я. Это место у ребенка было еще отечным; и оно очень напоминало оборудование маленького мальчика; клитор, выступающий из опухших половых губ, но только не... шары.
  "Кто? Кто это? "- спрашивал один из Бердсли, наклоняясь вперед, чтобы посмотреть.
  "Вы имеете маленький... haff a leedle девочка,"- вся сияя, сообщила ему тетя Моника.
  "Девочка?"- выдохнул другой Бердсли. "Лиззи, у нас теперь есть дочка!"
  "Вы когда-нибудь, к черту, заткнетесь?!?" - прорычала Лиззи.
  "НННННННГГГГГ!"
  В этот момент Родни проснулся и сел, выпрямившись на кроватке, широко раскрыв рот и глаза.
  Тетя Моника была тут как тут, и выхватила его из постели, прежде чем он начал плакать.
  Сестренка Родни тем временем неохотно проталкивалась в этот мир, легонько дергаясь при каждом сокращения матки.
  А я про себя считала - один бегемот, два бегемота...
  От появления пуповины - и до успешно открытого ротика и ее первого вдоха мы могли себе позволить не более четырех минут, прежде чем от нехватки кислорода начнут происходить необратимые повреждения головного мозга...
  Но я еще не могла вытянуть ее наружу, не рискуя повредить шею или головку.
  "Поднажми еще, дорогая,"- сказала я, опершись руками на оба колена Лиззи, теперь голос мой был совершенно спокоен. "Тужься, давай."
  
  ***
  ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ГИППОПОТАМА, тридцать пять ...
  Все, что что мне сейчас было нужно - достать до ее подбородка, чтобы вывести его к тазовой кости.
  Когда сокращение матки ослабло, я торопливо скользнула пальцами вверх, к лицу ребенка, и сомкнула два пальца над верхней челюстью.
   Я чувствовала, что следующая схватка уже на подходе, и стиснув зубы, с силой надавила рукой между костями таза и детским черепом, и уже не отступала, боясь потерять опору.
  
  Шестьдесят два бегемота ...
  
  Теперь релаксация... я спустилась вниз, медленно, медленно, потянула головку ребенка вперед, высвобождая подбородок над краями таза.
  
  Восемьдесят девять бегемотов, девяносто ...
  
   Ребенок свешивался из тела Лиззи, кроваво-синий и блестящий в свете очага, качаясь в тени ее бедер, как язык колокола - или как тело на виселице, - но эту мысль я поскорее оттолкнула прочь.
  
   "Должны мы его уже принять...?"- шептала мне тетя Моника, прижимая Родни к груди.
  
   Сто.
  "Нет,"- сказала я. "Не трогайте его... ее. Пока нет."
  Сила тяжести постепенно и медленно помогала рождению. Если ее потянуть, можно травмировать шею, а если и головка будет задерживаться ...
  
  Сто десять гиппопотамов - больно много тут стало бегемотов, рассеянно подумала я, предусмотрительно загоняя их марширующее стадо в какое-то кстати подвернувшееся дупло, - а там пусть себе валяются в грязиии, Глoooooория...
  "Теперь,"- сказала я, приготовившись сразу вымыть ротик и нос, как только они выйдут наружу - но Лиззи подсказки не ждала, и вместе с громким вздохом и звуком - "Чпок!"- головка прорезалась целиком, и младенец упал мне в руки, как спелый плод.
  
  
  Я ПЛЕСНУЛА В ТАЗ ДЛЯ КУПАНИЯ еще воды из кипевшего над огнем котла, и добавила из ведра немного холодной. Ее тепло больно ужалило мне руки; кожа между пальцами за долгую зиму потрескалась от постоянного использования разбавленного спирта, для стерилизации.
  Только что я кончила зашивать Лиззи - и теперь обмывала и отчищала ее, и кровь с моих рук стекала в воду и кружилась в ней темными завитками.
  Сама Лиззи лежала позади меня в постели, плотно укутанная одеялом и облаченная в рубашку одного из близнецов, пока ее собственная не высохла.
  Она уже эйфорически хохотала, счастливая тем, что ребенок родился и выжил, а близнецы, сидевшие по обе стороны от нее, суетились вокруг, бессмысленно что-то лопоча от восхищения и облегчения; один заправлял ей распущенные, влажные светлые волосы, другой нежно целовал в шейку.
  "Тебя не лихорадит, любовь моя?"- спросил один с оттенком беспокойства в голосе.
  Это заставило меня живо обернуться и внимательно на нее посмотреть; Лиззи страдала от малярии, и хотя приступов не было уже довольно давно, стресс от родов мог...
  "Нет,"- сказала она и поцеловала обоих, Джо или Keззи, в лоб. "Я просто раскраснелась - оттого, что счастлива."
  Keззи - или Джо - обожающе просиял, в то время как его брат взялся целовать ей шейку с другой стороны.
  Тетя Моника слегка покашляла. Она уже вытерла малышку влажной тканью и клочьями шерсти, которую я принесла с собой - мягкой, и жирной от ланолина, - и теперь спеленывала ее одеяльцем.
  Родни, давно соскучившийся от вынужденного безделья, уснул прямо на полу рядом с дровяной корзиной, засунув палец себе в рот.
  "Ваш Vater, Лиззи,"- сказала она с легким укором. "Он стать совсем холодный пока рождение. Und умереть. Mожет - он хотел смотреть мит вас, но, может, не так много мит дер..."
  Ей как-то удалось одновременно склонить голову к кровати, и в то же время скромно отвести глаза от резвой троицы на ней.
  Господину Вемиссу и его зятьям хватило ума осторожно примириться после рождения Родни, но все же лучше было не искушать судьбу.
  Ее слова возбудили близнецов к жизни, они мигом вскочили на ноги, и один наклонился, чтобы подхватить Родни в охапку - он проделал это с привычной нежностью,- а другой бросился к двери, чтобы восстановить в правах мистера Вемисса, забытого на крыльце в суете и волнениях.
  
  Его тощее лицо, уже слегка посиневшее от холода, сияло, он весь как будто светился изнутри.
  Он улыбнулся Монике, радостно и сердечно, бросил беглый взгляд и нежно потрепал туго спеленутый сверток у нее на руках - но все его внимание было приковано к Лиззи, а ее - к нему.
  "У вас руки совсем ледяные, Пa,"- сказала она, легонько хихикая, но ужесточила хватку, как только он попытался их вырвать.
  "Нет, останьтесь; мне достаточно тепло. Садитесь-ка рядом со мной и скажите что-нибудь хорошее вашей крошечной внучке."
  Ее голос звучал с застенчивой гордостью, когда она протянула руку к тете Монике.
  Моника осторожно устроила ребенка на руках у Лиззи и встала, положив ладонь на плечо мистера Вемисса; ее обветренное лицо мягко светилось чем-то, куда более глубоким, чем любовь.
  Не в первый раз я была удивлена - и даже немного смущена тем, что еще могу удивляться,- глубиной ее любви к этому хрупкому, тихому маленькому человеку.
  "О,"- мягко сказал мистер Вемисс. Его палец коснулся щечки ребенка; я услышала, как та слегка причмокивает. Она была еще в шоке от травмы рождения и поначалу не заинтересовалась грудью, но скоро явно собиралась передумать.
  "Она проголодалась."
  Зашелестело одеяло, и Лиззи взяла ребенка и привычными руками приложила его к груди.
  "Как ты ее назовешь, а leannan?"- спросил мистер Вемисс.
  "Я как-то не подумала про имя для девочки,"- ответила Лиззи. "Она была такая большая, я думала, что это - ой!"
  И она засмеялась, низко, сладко. "Я и забыла, какими жадными бывают новорожденные. Ох! Так, a chuisle, да, это уже лучше..."
  
  Я потянулась за мешком с шерстью, чтобы вытереть свои сырые руки одним из мягких маслянистых комков - и так уж случилось, что взгляд мой упал на близнецов, стоявших немного в стороне, бок о бок, с глазами, устремленными на Лиззи и их дочь, и каждый - с тем же видом, что эхом отзывался в тете Монике.
  Не отрывая от них глаз, один из Бердсли, державший на руках маленького Родни, склонил голову и поцеловал мальчика в круглую макушку.
  Так много любви в одном небольшом пространстве...
  Я отвернулась, и мои собственные глаза затуманились.
  В самом деле, разве имело значение, насколько неортодоксальный брак был основой этого странного семейства? Что ж, зато Хираму Кромби было вовсе не все равно - и я задумалась...
  Лидер несгибаемых иммигрантов-пресвитериан из Tурсo, он захотел бы побить Лиззи, Джо и Keззи камнями, по меньшей мере - или вместе с греховным плодом их чресел.
  Однако нет никаких шансов, что такое произойдет - по крайней мере, до тех пор, пока Джейми остается в Ридже, - но вот когда он уедет?
  Я медленно вычищала кровь из-под ногтей, надеясь, что Ян был прав насчет невероятной способности братьев Бердсли к хитроумной предусмотрительности - и обману.
  
  Расстроенная этими размышлениями, я не заметила тетю Moнику, которая тихо подошла и встала рядом со мной.
  "Dankе,"- негромко сказала она, положив корявую руку мне на плечо.
  "Geschehen." Я положила свою руку на ее, сверху, и осторожно сжала. "Вы были мне большим подспорьем - спасибо."
  Она по-прежнему робко улыбалась, но морщинка беспокойства уже прорезала лоб:
  "Не очень много. Но я боюсь, ja?"
  Она посмотрела через плечо на кровать, потом снова на меня.
  "То, что происходить в другой раз, когда вы не здесь? Их не остановить, вы знаете,"- добавила она, деликатно изобразив колечко из большого и указательного пальца, и тыча в него средним пальцем другой руки - и самым нескромным образом иллюстрируя, что именно она имела в виду.
  Я так и зашлась от смеха - но поспешно замаскировала его, якобы приступом кашля, - к счастью, заинтересованные стороны проигнорировали и то, и другое, только мистер Вемисс оглянулся через плечо с деликатным беспокойством.
  "Здесь будете вы," - сказала я, немного успокоившись.
  Она посмотрела на меня в ужасе.
  "Я? Nein,"- сказала она, качая головой. "Das reicht Nicht. Ме..." Она ткнула себя в тощую грудь, видя, что я так ее и не поняла. "Я... я не достаточно."
  Я тяжело вздохнула, отлично зная, что она права.
  Но все же...
  "Вы должны,"- сказала я очень тихо.
  Она моргнула, ее выпуклые, мудрые карие глаза были устремлены прямо на меня. Затем медленно кивнула, принимая - и соглашаясь.
  "Mein Gott, hilf mir,"- сказала она.
  Господи - помоги мне...
  
  ***
  ДЖЕЙМИ НИКАК НЕ МОГ заснуть снова.
  Он и так с трудом засыпал в эти дни, в любом случае, и часто лежал допоздна, глядя на мерцание угасающих в очаге углей и перебирая в уме события; или искал неведомой мудрости в тенях стропил над головой. Если же удавалось заснуть легко, он часто просыпался позже, внезапно и весь в поту. Однако он знал, что было тому причиной, и что с этим делать.
  Большая часть его стратегий по достижению сна требовала участия Клэр - говорить с ней, заниматься с ней любовью, или просто смотреть на нее, пока она спит, находя утешение в длинном твердом изгибе ключицы, или в форме ее закрытых век, от которой у него замирало сердце - позволив сну украдкой спуститься на него вместе с исходящим от нее мирным теплом.
  Но Клэр, как всегда, рядом не было.
  
  Полчаса перебирания четок убедили его, что он уже сделал в этом направлении ровно столько, сколько было необходимо или желательно; на этот раз - ради Лиззи и ее будущего ребенка.
  Перебирать четки как епитимью, для покаяния - да, в этом он видел смысл, особенно, если приходилось это делать, стоя на коленях.
  Или чтобы успокоить свой разум и укрепить душу; а еще, в поисках откровений, можно было медитировать на священные темы - да, и это тоже.
  Но не для жалоб.
  Если бы он был Богом, или даже Пресвятой Девой, которая вообще славилась своим терпением, он думал, ему самому было бы весьма утомительно слушать дольше, чем десять лет, или около того, как кто-то твердит ему о чем-нибудь - ну, пожалуйста! - снова и снова; и уж наверняка не было никакого смысла надоедать человеку, чьей помощи ты ищешь?
  Сейчас гэльские молитвы казались ему куда более полезными, для многих целей, будучи все, как одна, сосредоточены на конкретной просьбе или на благословении - и гораздо более приятными, как ритмом, так и разнообразием.
  Если бы вы спросили его - он, скорее всего, сказал бы: с ними ничто не сравнится.
  
  Moire gheal is Bhride;
  Mar a rug Anna Moire,
  Mar a rug Moire Criosda,
  Mar a rug Eile Eoin Baistidh
  Gun mhar-bhith dha dhi,
  Cuidich i na "h asaid,
  Cuidich i a Bhride!
  
  И дальше:
  
  Mar a gheineadh Criosd am Moire
  Comhliont air gach laimh,
  Cobhair i a mise, mhoime,
  An gein a thoir bho "n chnaimh;
  S mar a chomhn thu Oigh an t-solais,
  Gun or, gun odh, gun ni,
  Comhn i "s mor a th" othrais,
  Comhn i a Bhride!
  
  Не в силах больше выносить своего удушливого заточения, он вышел из хижины и в самом созерцательном настроении побрел через Хребет под тихо падающим снегом, перебирая в уме бесконечную череду каких-то безумных, тикающих списков.
  Факт был в том, что все его приготовления давно закончены - оставалось только погрузить тюки на лошадей и мулов, - и скоро, сам того не замечая, он обнаружил, что ноги несут его по тропинке вверх, к тому самому месту, к Бердсли.
  
  Снег падать перестал, и небо над головой раскинулось пасмурное, нежное, блекло-серое, и холодная тихая белизна спокойно лежала на деревьях, и совсем замерли порывы ветра.
  Святилище, подумал он.
  Конечно, это было не так - во время войны безопасных мест не бывает,- но ощущение ночи в горах напомнило ему о чувстве, которое испытываешь в церквях: великий покой, и ожидание.
  Нотр-Дам в Париже... Санкт-Джайлс в Эдинбурге. Крошечные каменные церквушки в Нагорье, в которых он иногда скрывался в годы скитаний, когда думал, что там безопасно.
  Вспомнив о них, он перекрестился; простые грубые камни, часто с одним деревянным алтарем внутри - и огромное облегчение от того, что просто вошел внутрь, и сел на пол, если там не было скамейки; и просто сидишь, и знаешь, что ты не одинок.
  Святилище.
  Мысли об этих церквях, и о Клэр напомнили ему еще об одной церкви - той, в которой их с ней обвенчали - и вспомнив, он ухмыльнулся себе под нос.
  Тогда это не было просто мирным ожиданием, нет. Он снова почувствовал, как загрохотало у него под ребрами сердце, когда он вошел внутрь, и острую вонь собственного пота - от него так и несло козлом в гоне, - и как он тогда надеялся, что она этого не заметит, не в силах даже вздохнуть полной грудью.
  И ощущение ее руки, с маленькими холодными пальцами, вцепившимися в его ладонь в поисках поддержки.
  Святилище. Они уже тогда были созданы друг для друга - как и теперь.
  Кровь моей крови... Крошечный порез давно зажил, но он, улыбаясь, снова потер подушечку большого пальца, вспомнив, как прозаично она это сказала.
  
  Вскоре показалась и хижина, и он увидел Джозефа Вемисса, который ждал на крыльце, сгорбившись и притопывая ногами от холода. Он уже собрался его окликнуть, как дверь вдруг открылась и один из близнецов Бердсли - Христос, что они делали там, внутри? - выбежал наружу и схватил тестя за руку, от волнения чуть не сбив того с ног.
  Это было именно волнение - не горе и не тревога; он ясно видел лицо мальчика при свете костра.
  Он с облегчением выдохнул в темноту белое облачко - сам того не замечая, он надолго затаил дыхание.
  Ребенок родился - и оба, и он, и Лиззи, выжили. Он немного расслабился, прислонившись к дереву и перебирая четки, висевшие у него на шее.
  "Moran taing,"- сказал он тихо, с короткой, но искренней благодарностью.
  Кто-то в хижине подбросил в огонь побольше дров; целый сноп искр вылетел из трубы, окрасив снег в красное и золотое - и зашипев, вокруг рассыпались черные угольки.
  Вот так и человек рождается на беду и страдание - когда, словно эти искры, устремляется вверх.
  
  В тюрьме он не раз читал эту строку из Иова, но тогда не увидел в ней большого смысла.
  В жизни восходящие и рассыпающиеся в воздухе искры на самом деле не вызвали никаких проблем, разве только у вас над головой была слишком сухая черепица; зато те, что плевались прямо из очага, были опасны - от них мог загореться весь дом.
  Или писатель имел в виду то, что в самой человеческой природе было заложено свойство не вылезать из бед - как это часто бывало на самом деле, если собственный опыт его не обманывал, - и потом лишь приводил сравнения неизбежных зол, говоря, что искры всегда летят вверх... чего они обычно не делали; это любой человек, хоть когда-нибудь наблюдавший пожар достаточно долго, мог сказать вам с полной уверенностью.
  Однако, кто он такой, чтобы критиковать логику Библии - теперь, когда обязан только и делать, что твердить псалмы хвалы и благодарности?
  Он попытался припомнить хотя бы один, но был так переполнен чувствами, что в памяти всплывали только странные разрозненные куски и обрывки.
  Внезапно он понял, что сейчас был совершенно счастлив.
  
  Что ни говори, благополучное рождение ребенка само по себе великое событие - но сегодня оно означало, что Клэр безопасно прошла свое испытание, и что теперь они с ней были свободны.
  Отныне они могут с легким сердцем покинуть Ридж, зная, что для людей, которые здесь оставались, они сделали все, что смогли.
  Да, всегда бывает печально покидать свой дом - но в этом случае можно было утверждать, что их Дом сам их оставил, когда сгорел - и в любом случае, это событие перевесило все его прежние надежды и ожидания.
  Отныне он был свободен - и прочь отсюда, и Клер с ним рядом! - и нет больше ни повседневных обязанностей, ни мелочных ссор по пустякам, чтобы бесконечно в них разбираться, ни вдов, ни сирот, чтобы их всех содержать... ну, это была мысль, несомненно, недостойная, но все же...
  Война вообще страшная вещь, и эта станет такой же - но, без сомнений, она была событием захватывающим; и кровь в нем снова вскипела, вся - от головы до подошв.
  "Моран Тейнг,"- снова сказал он с благодарностью.
  
  Очень скоро дверь хижины опять распахнулась, пролив в темноту поток света, и вышла Клэр, накинув на голову капюшон плаща, с корзиной в руке.
  Ее провожал хор голосов, чьи-то фигуры столпились в дверях.
  Прощаясь, она помахала всем рукой, и он услышал ее смех; от этих звуков его охватил легкий трепет удовольствия.
  Дверь закрылась, и она пустилась в обратный путь в подсвеченной тусклым светом серой темноте; он увидел, как она невольно пошатнулась от усталости; но все же было в ее облике что-то такое... он даже подумал, что это могла быть эйфория - та же, что окрыляла сейчас его самого.
  "Словно искры, которые возносятся вверх,"- пробормотал он и, улыбаясь, вышел из тени, чтобы ее поздравить.
  Она даже не испугалась, а сразу направилась к нему - казалось, она плыла к нему по снегу.
  "Наконец-то все устроилось,"- сказал он, и она со вздохом вошла в его объятия, такие прочные и теплые в промерзших складках его плаща.
  Он сомкнул вокруг нее полы и привлек к себе, согревая в шерстяном уюте своего обширного плаща.
  "Ты мне сейчас очень нужен, пожалуйста,"- шептала она, прижав рот к его губам, и ничего ей не ответив, он подхватил ее на руки... Христос, она была права, от плаща воняло дохлятиной; неужто парень, который его продал, использовал его, чтобы таскать в нем из леса забитых оленей? - и он поцеловал ее изо всех сил, а потом отпустил, и повел ее вниз по склону - и когда они шли, казалось, легкий снег начинал плавиться у них под ногами...
  
  Раздеваться было слишком холодно, и он сложил свой плащ на солому, ее на него, и лег на нее сам; оба, когда целовались, дрожали так, что зубы у них щелкали - и они отпрянули друг от друга, фыркая и посмеиваясь.
  "Это так глупо,"- сказала она, "сейчас я даже вижу твое дыхание, и свое тоже. Здесь так холодно, что можно пускать кольца из пара. Мы замерзнем."
  "Да нет, ничуть не бывало. Знаешь способ, каким индейцы разводят огонь?"
  "Это какой - потирая сухой палкой по..."
  "Ага, потирая." Он задрал на ней юбки; бедра у нее были гладкими и холодными.
  "Вижу, здесь не так уж и сухо... Христос, англичаночка, что это ты собиралась делать?"
  Он твердо захватил ее пятерней, теплую, мягкую и сочную - и она взвизгнула от холодного прикосновения так громко, что один из мулов испуганно заорал.
  Она слегка под ним заерзала, чтобы заставить его убрать руку, обосновавшуюся у нее между ног, и поместить туда нечто другое - и как можно скорее.
  "Кажется, ты собралась поднять на ноги весь сарай,"- заметил он, уже задыхаясь.
  Боже, от ее обволакивающего тепла у него даже голова закружилась.
  Она запустила холодные руки ему под рубашку и ущипнула за оба соска, очень крепко, и он вскрикнул, а потом рассмеялся.
  "Ну-ка, сделай это еще разок,"- сказал он, нагнувшись, и сунул язык ей в холодное ухо - ради удовольствия снова услышать ее крик.
  Она ерзала и выгибала спину, но на самом деле - как он заметил, - отворачиваться не собиралась.
  Он нежно зажал ее мочку между зубами и принялся нежно ее теребить, медленно подготавливая и тихонько посмеиваясь от звуков, которые она испускала.
  У них впереди было еще достаточно времени, чтобы молча заниматься любовью.
  
  Ее руки были заняты у него на спине - он только успел опустить клапан бриджей и до половины вытащил полы рубашки, как она тотчас забралась к нему сзади и сунула обе руки вниз, в бриджи, ухватив обе его крепкие половинки в две теплые пятерни. Крепко его к себе прижала, вцепившись в них ногтями - и он наконец-то уразумел ее намерения.
  Он отпустил ее ушко, приподнялся на руках и прочно ее оседлал - только солома зашуршала и затрещала вокруг, как будто вспыхнула и загорелась.
  Он хотел сразу же ее отпустить - пролиться в нее и упасть, прижавшись к ней всем телом - и просто вдыхать запах ее волос в теплой и радостной дремоте.
  Тусклое чувство долга напомнило ему, что просила она не об этом - а о том, в чем нуждалась сама.
  И он не смог продолжать, оставив ее желание без ответа.
  Он закрыл глаза и замедлился, опустился на нее так, что ее тело напряглось и аркой выгнулось ему навстречу - и одежда на них затрещала, и сбилась между ними грубыми складками.
  Он запустил под нее руку, обхватив оголившийся зад, и скользнул пальцами в напрягшиеся теплые складки ягодиц. Потом скользнул чуть дальше - и она задохнулась. Бедра поднялись, пытаясь уйти, но он только хрипло рассмеялся, и этого ей не позволил. Слегка шевельнул пальцем.
  "Сделай это снова,"- прошептал он ей на ухо. "Покричи для меня еще."
  Она сделала это еще лучше, раз, другой - так, как он никогда не слышал раньше... и рванулась из-под него, дрожа и хныча.
  Тогда он вытащил палец и вошел целиком, быстро и легко скользнув в самую глубину, почувствовав собственными пальцами, как член, крепкий и скользкий, растягивает ее плоть...
  Он и сам страшно взревел - совсем как умирающий бык - но был слишком счастлив, чтобы этого стыдиться.
  
  "А ты не такая уж смиренная, Сассенах,"- пробормотал он мгновение спустя, вдыхая запах мускуса и новой жизни. "Но мне нравишься."
  
  
  ДОВОЛЬНО
  
  ПРОЩАТЬСЯ Я НАЧАЛА с нашей летней кладовой над ручьем.
  Мгновение постояла, прислушиваясь к струйкам воды в выложенном камнями канале, вдыхая холодный, свежий запах этого места, с его слабыми сладкими ароматами молока и сливочного масла.
  Выйдя оттуда, я повернула налево и прошла вдоль выветрившихся частоколов моего сада, покрытых рваными, громыхающими на ветру останками тыквенной лозы.
  Здесь я нерешительно остановилась; я не ступала в сад с того самого дня, как там умерли Мальва и ее ребенок.
  Я положила руки на два деревянных колышка и нагнулась, чтобы заглянуть между ними.
  Я была рада, что не заглядывала сюда раньше; мне трудно было видеть его в зимнем запустении, с высохшими, почерневшими и оборванными стеблями, с лохмотьями прошлогодних листьев, гниющих на земле. Это было зрелище, все еще способное ранить сердце садовника - но больше оно не было в запустении.
  Свежая зелень пробивалась повсюду, усыпанная крохотными цветами; теплая весенняя ласка милосердно уложила эти гирлянды поверх костлявых останков зимы. Конечно же, половина выросшей здесь зелени были сплошь трава и сорняки; ближе к лету леса окочательно захватят мой сад, и задушат чахлые побеги капусты и лука.
  Эми разбила новый огород возле старой хижины; ни она, ни кто-либо другой на Хребте больше сюда не ступит и ногой.
  Что-то шевельнулось внизу, совсем рядом, и я увидела скользнувшую в траве маленькую сусликовую змею - та охотилась.
  Вид чьей-то жизни меня немного утешил - пусть даже теперь я заботилась о змеях,- и я улыбнулась, подняв глаза и заметив, как жужжат пчелы, перелетая от одной старой пчелиной колоды к другой - те все еще стояли у подножия сада.
  
  Я в последний раз посмотрела на то место, где когда-то посадила салатную зелень; вот где она умерла.
  В памяти всегда всплывала расползающаяся лужей кровь... вот и сейчас я вообразила, что оно все еще там - вечное темное пятно, навсегда впитавшееся в землю среди вытоптанных обломков заброшенного латука и увядших листьев.
  Но оно исчезло; теперь это место не было отмечено ничем, кроме сказочного хоровода опят, их крошечные белые головки торчали среди дикой травы.
  "А сейчас я встану, и пойду,"- сказала я тихо, "и отправлюсь на Иннисфри - а там уже построена маленькая хижина, из глины и прутьев; у меня там будет девять бобовых грядок, и улей для пчел, и я буду жить в одиночестве на жужжащей пчелами поляне."
  Я на мгновение остановилась, и, обернувшись, добавила шепотом: "И там я найду немного покоя, потому что мир и покой приходят очень медленно, по капле."
  
  Я быстро спустилась к тропинке; ни к чему обращаться с пышными речами ни к руинам дома, ни к белой свинье. Я и так вспомню их без усилий. Что касается амбара и курятника - если вы видели в жизни хотя бы один, вы видели их все.
  Отсюда я даже разглядела небольшой табун лошадей и мулов, и людей возле нашей хижины, в медлительном хаосе скорого отъезда. Но я все еще не была готова к окончательным прощаниям, и вошла в лес, чтобы взять себя в руки.
  Мягкая перистая трава, росшая вдоль тропинки, задевала поднятые подолы моих юбок. Что-то куда более тяжелое, чем пучки травы, щекотнуло меня по ногам, и я посмотрел вниз, и увидела там Aдсо. Я искала его вчера, почти весь день; как это было типично для него - устроить представление в последнюю минуту.
  "Так вот вы где,"- воскликнула я обвиняюще. Он посмотрел на меня своими огромными спокойными глазами цвета морской волны и лизнул лапу.
  Импульсивно я зачерпнула его из травы и прижала к себе, чувствуя всем телом его гулкое мурлыканье и мягкую, густую шерсть на серебристом брюхе. С ним все будет в порядке; я это знала.
  Леса были его личным заповедником для игр, и Эми Хиггинс он нравился; она обещала мне, что присмотрит за тем, чтобы у него всегда было молоко в миске и теплое местечко у огня в плохую погоду. Я ей верила.
  "Ну, иди,"- сказала я и поставила его на землю. Он мгновение постоял, лениво помахивая хвостом и задрав голову в поисках пищи или интригующих запахов, а затем мягко ступил в траву, и исчез.
  Я очень медленно наклонилась, скрестив руки на груди, и затряслась от рыданий.
  
  Я плакала, тихо и яростно, пока у меня не заболело горло, и я уже не могла дышать, а потом села в траве, свернувшись комочком, как сушеный листок, и слезы, которые я все никак не могла остановить, падали мне на колени, похожие на первые тяжелые капли грядущей бури.
  О Боже. Это было только начало.
  Я крепко вытерла руками глаза, но только размазывала по лицу влагу, пытаясь соскрести с него горе.
  Мягкая ткань коснулась моего лица, и я, всхлипывая, посмотрела наверх - чтобы найти Джейми, стоявшего передо мной на коленях с платком в руке.
  "Мне жаль,"- нежно сказал он.
  "Это не то - не волнуйся, я просто... Он всего лишь кот,"- сказала я, и свежий прилив горя стиснул мне грудь, словно обручем.
  "Да, знаю."
  Он подполз ко мне поближе и обнял меня за плечи, притянув мою голову к своей груди, и в то же время нежно утирая мне лицо.
  "Ты только не должна плакать по детям. Или по дому. Или по своему крохотному садику. Или по бедной мертвой девушке и ее младенцу. Но если ты будешь плакать по своему котику - ты будешь знать, что когда-нибудь сможешь остановиться."
  "Откуда ты все это знаешь?"
  Голос у меня охрип, но обод, затянутый вокруг груди, уже не был столь жестким.
  Он печально хмыкнул. "Потому что сам я не умею плакать из-за таких вещей, Сассенах. И я никогда не заводил себе кота."
  Я всхлипнула, вытерла лицо в последний раз и шумно высморкалась, прежде чем вернуть ему платок; и он засунул его в свой спорран, без гримас и без всякой задней мысли.
  
   ...Господи, сказал он. С меня довольно - позволь мне теперь отдохнуть.
  Эта молитва застряла в моем сердце, как стрела, как только я ее услышала; я тогда решила, что он обращается за помощью в том, чему только предстояло свершиться.
  Но думал он вовсе не об этом - и осознание того, что он имел в виду, разорвало мне сердце надвое.
  Я взяла его лицо обеими руками, и пожелала ни больше ни меньше, как иметь такой же дар, как его собственный - способность высказать все, что лежало в моем сердце, так, как умел это сделать он.
  Но у меня такого дара не было.
  "Джейми,"- сказала я наконец. "О, Джейми. Ты все. Навсегда."
  Час спустя мы оставили Ридж.
  
  
  БЕСПОКОЙСТВО
  
  ЯН ЛЕЖАЛ С МЕШКОМ РИСА под головой, пристроив его вместо подушки.
  Было жестко, но ему нравился шорох мелких зерен, когда он поворачивал голову, и их слабый крахмальный запах. Ролло с носом забрался под плед и долго фыркал, подбираясь к Яну поближе, закончив тем, что уютно устроил нос у него подмышкой.
  Ян осторожно почесал у собаки за ушами, а затем прилег, глядя на звезды.
  Высоко в небе висел осколок луны, тонкий, как отстриженный ноготь, и звезды в пурпурно-черном небе казались необыкновенно большими и блестящими.
  Он следил за созвездиями у себя над головой.
  Сможет ли он увидеть те же самые звезды в Шотландии?- подумал он. Он не слишком часто обращался разумом к звездам, когда жил дома, в горах - а уж в Эдинбурге звезд вообще не было видно, в дыму вечно чадящих фонарей.
  
  Тетя и дядя лежали на другой стороне тлеющего костра, делясь друг с другом теплом - и достаточно близко друг к другу, чтобы выглядеть, как одно тело. Он увидел, как одеяла задергались, устраиваясь поудобней, дернулись снова, а потом затихли в неподвижности, словно выжидая.
  Он услышал шепот, слишком тихий, чтобы можно было разобрать слова - но намерения за всем этим были достаточно ясными.
  Как обычно, он задержал дыхание.
  Мгновение - и тайные движения начались снова. Трудно было обмануть дядю Джейми, но бывают в жизни случаи, когда человек хочет оставаться в заблуждении.
  Его рука мягко легла на голову собаки, и Ролло вздохнул; огромное тело рядом с ним обмякло, теплое и тяжелое...
  Если бы не пес, он никогда бы не смог спать под открытым небом. Не то, чтобы он засыпал слишком крепко, или слишком надолго - но, по крайней мере, сейчас он мог позволить себе уступить телесным потребностям, и только полагая, что Ролло услышит каждый шаг - задолго до того, как тот будет сделан.
  
  "Здесь будет достаточно безопасно,"- сказал дядя Джейми в их первую ночь на дороге.
  Нервничая, он никак не мог уснуть, даже с головой Ролло у себя на груди - и встал, чтобы посидеть у костра, вороша палкой угли, пока пламя не взметнулось в ночь, чистое и яркое.
  Он отлично понимал, что теперь прекрасно виден тем, кто, быть может, следил за ним из темноты, но ничего не мог с собой поделать. Даже если бы у него на груди была нарисована мишень... свет ли, темень стояли вокруг - ему было уже все равно.
  Бдительный Ролло, лежавший рядом с ним у разгоревшегося огня, вдруг поднял большую голову, но ограничился тем, что слегка повернул ее в сторону какого-то слабого звука. Значит, сюда шел кто-то знакомый, и Ян не стал лишний раз беспокоиться, и не удивился, когда из леса вышел его дядя - он ходил туда по нужде, - и присел рядом.
  
  "Знаешь, а ведь он не хочет, чтобы ты был мертв,"- начал дядя Джейми без предисловий. "Ты в безопасности."
  "Я даже не знаю, хочу ли я быть в безопасности,"- вырвалось у него, и дядя внимательно на него посмотрел; лицо у него было обеспокоенное, но не удивленное. Дядя Джейми только кивнул.
  Ян знал, что тот имел в виду; Арчи Баг не хотел, чтобы он умер, потому что это положило бы конец его вине, и, таким образом, его страданиям.
  Ян успел заглянуть в эти древние глаза, с пожелтевшими белками и резьбой красных прожилок, слезившиеся от холода и горя - и увидел в них нечто такое, от чего у него замерзла самая сердцевина души.
  Нет, Арч Баг не убьет его - пока что.
  Его дядя смотрел на огонь, свет от него тепло играл на широких скулах, и от этого зрелища Яна одновременно охватили чувства мирного семейного уюта - и паники.
  Разве не то же происходит с вами? - мучительно думал он, но говорить этого вслух не стал. Баг сказал, что заберет лишь то, что я люблю. И вот теперь вы сидите рядом со мной, ясный, как божий день, и видный отовсюду, как на ладони...
  Такая мысль пришла ему в голову впервые, и он отогнал ее прочь; старый Арч был слишком многим обязан дяде Джейми, всем, что тот сделал для Багов, и он был человеком, который признает свои долги - хотя, возможно, больше об этом распространялся.
  Но, без сомнений, Баг уважал его дядю как мужчину.
  Казалось, на какое-то время дело было улажено.
  Но потом пришли другие мысли, тоже непростые - много разнообразных вещей, которые, как насекомые-многоножки, выползали к нему из бессонных ночей, с тех самых пор, как он убил Mурдину Баг.
  Арчи был стариком. Твердым, жестоким, как закаленное в огне копье, и в два раза опасней - но очень старым.
  Он воевал еще в Шерифмуире; сейчас ему должно быть около восьмидесяти.
  Месть могла продлить ему жизнь, на какое-то время - но все же плоть его не бесконечна. Может, он тоже думает, что у него попросту нет времени ждать, пока у Яна появится то, "что стоит забрать."
  И если он собирается исполнить свою угрозу, он должен начать действовать в ближайшее время.
  
  Ян снова услышал еле уловимые движения и шорохи по ту сторону костра, и с трудом глотнул - во рту у него пересохло.
  Старый Арч может попытаться захватить его тетю, потому что Ян, безусловно, любит ее, и убить ее будет гораздо легче, чем дядю Джейми.
  Но нет - быть может, Арчи действительно чуть не сошел с ума от горя и ярости, но он вовсе не был безумцем.
  Он знает, что прикоснись он к тетушке Клэр хоть пальцем - не убив прежде дядю Джейми, - это было бы равносильно самоубийству. Хотя, возможно, тогда ему будет уже все равно.
  Это была другая мысль, пробежавшая у него вниз по животу маленькими холодными лапками. Он должен от них уйти; он знал это точно. Все равно он был обречен: над ним по-прежнему висел приговор.
  Подождать, пока они не уснут, потом подняться и потихоньку уйти. Тогда они будут в безопасности.
  Но сердце снова его подвело, как и в первую ночь. Он пытался собрать все свое мужество, здесь, у огня, чтобы наконец уйти - но дядя опередил его, выйдя из леса - и теперь сидел рядом с ним, безмолвный и дружелюбный, до тех пор, пока Ян не почувствовал себя в состоянии прилечь снова. Завтра он еще раз обо всем подумает.
  Ведь не было поблизости никаких признаков Aрчи Бага; не было, с тех пор, как состоялись похороны его жены...
  А может, он уже мертв. Ведь он был глубоким стариком, и стариком одиноким.
  
  И было еще одно соображение - если он уйдет сейчас, не говоря никому ни слова, дядя Джейми непременно последует за ним.
  Тот ясно дал ему понять, что Ян должен отправится обратно в Шотландию - и неважно, сделает он это добровольно, или поедет в мешке, связанный по рукам и ногам.
  Ян усмехнулся, несмотря на все свои мысли, и Ролло слегка зарычал, когда грудь под ним тихонько затряслась от смеха.
  До сих пор ему и в голову не приходило думать о Шотландии, или о том, что его может там ждать.
  Возможно, звуки, регулярно доносившиеся с другой стороны костра, заставили его об этом задуматься - внезапный душераздирающий стон и глубокие двойные вздохи, которые за ним последовали, были ему хорошо знакомы, и вызывали яркие физические воспоминания о том, какие действия могли вызвать эти вздохи - и он вдруг подумал, сможет ли он найти себе жену в Шотландии.
  
  Он и этого не мог. Или все-таки мог?
  
  Вряд ли Баг будет в состоянии последовать за ним так далеко? Может, он уже мертв - подумал он снова, и чуть сместился под пледом. Ролло что-то недовольно проворчал, но, признавая его права, немного отполз в сторону и свернулся клубком на некотором расстоянии от него.
  Там с ним вместе будет его семья.
  Окруженный Mюрреями, он - и его будущая жена, разумеется - смогут жить в безопасности. Сейчас ему было довольно просто скрыться и затаиться в густых лесах где-нибудь здесь, в горах - но далеко не так просто будет это сделать в горах Шотландии, где каждый глаз остер, и ни один чужак не сможет остаться незамеченным. К тому же, он даже не знал наверняка, что будет делать его мать, когда увидит его снова - но, как только она к нему привыкнет, может, она смогла бы подумать о девушке, которая не станет слишком его бояться?
  
  Сладкие сосущие звуки, причмокивание и что-то, похожее на стон его дорогого дядюшки - он делал так всякий раз, когда она клала ему в рот свой сосок... Ян раза два или три видел, как она, закрыв глаза, это делает - в хижине, при тусклом свете углей из очага, - быстрый влажный блеск зубов, и ее волосы падали назад, на голые плечи, в облаках света и тени.
  Соблазненный, он положил руку на собственный прибор. На этот случай у него была заготовлена целая частная коллекция образов, которые он лелеял в определенных целях - и среди них некоторые были образами его двоюродной сестры, хотя он немного этого стыдился. Она давно была женой Роджера Мака, в конце концов.
  Но, вспомнив однажды, что на определенном этапе он и сам должен был на ней жениться, несмотря на весь свой былой ужас, при одной только мысли об этом - тогда ему было всего семнадцать, и она была значительно старше,- он уже смелее представлял ее в своей постели.
  В течении нескольких дней он исподтишка, но пристально ее рассматривал, когда та была совсем близко, и разглядел ее круглую попку, и тень рыжего треугольника внизу, под тонким муслином ее сорочки, когда она шла купаться - ясно воображая, какие острые ощущения его ждут, когда он увидит ее всю, целиком - ночью, когда она ляжет с ним и заголит для него ноги...
  
  Черт - что он делает? Как он может так думать о Брианне, когда лежит в десяти футах от ее отца!
  Он сморщился, и зажмурился изо все сил, замедлив движения руки... пока не подобрал себе из личной библиотеки другого изображения.
  Только не ведьму - не сегодня. Воспоминание о ней взывало его к еще большей поспешности, и часто было болезненным, с оттенком некоторой собственной беспомощности. Мальва... Нет, ее он вызвать боялся; он часто думал, что ее дух еще не отлетел отсюда достаточно далеко.
  Малышка Мэри. Да, она.
  Рука сразу окрепла и вошла в ритм - и он с облегчением вздохнул, укрывшись меж двух маленьких розовых грудок, утешенный ободряющей улыбкой первой из девушек, с которыми он когда-то переспал.
  Несколько мгновений спустя, уже паря на самом краю мечты о крошечной блондинке, которая была ему сегодня женой, он сонно подумал - Ага, должно быть, тот уже мертв...
  Ролло изобразил горлом глубокое несогласное ворчание и перевернулся, задрав лапы кверху.
  
  
  ДЕЛИКАТНЫЕ ПОРУЧЕНИЯ
  
  Лондон, Ноябрь 1776
  
  
  КАК МНОГОЕ В ЖИЗНИ УСТАРЕВАЕТ и теряет былую ценность - думал лорд Джон.
  Мудрость, перспективы, положение в жизни, чувство исполненного долга, хорошо проведенное время, роскошь привязанности к друзьям и к семье... и тот факт, что отныне он больше не должен держать спину плотно прижатой к стене, когда будет разговаривать с лордом Джорджем Жерменом.
  Теперь они оба смотрели на мир через стекла очков, и - хотя его камердинер уверял его, что выглядит он по-прежнему презентабельно,- теперь он, по крайней мере, был лет на двадцать старше, и собирался обратиться к Государственному секретарю, которому они когда-то нравились молодыми, с нежной упругой кожей.
  Встретивший его клерк обладал всеми этими достоинствами, и вдобавок был оснащен длинными темными ресницами и мягкими пухлыми губами. Грей удостоил его не более, чем мимолетным взглядом; сам он предпочитал более мужественный тип.
  Было не слишком рано - зная привычки Жермена, он дождался, пока не пробьет 1:00 - но на том до сих пор откровенно сказывались последствия бурной ночи.
  Глаза, с дряблыми синими мешками под ними, похожие на два яйца всмятку, исследовали Грея с явным отсутствием энтузиазма. Тем не менее, сделав над собой усилие, Жермен любезно пригласил Грея присесть и отправил клерка с ланьими глазами за бренди и печеньем.
  
  Грей редко начинал день с крепких напитков, только после чаепития, и сейчас хотел сохранить голову ясной. Поэтому он едва пригубил свой коньяк - отличный, кстати сказать,- зато Жермен окунул в стакан весь свой знаменитый Саквиллский нос - резко выступающий, и более всего похожий на нож для вскрытия писем, - глубоко вздохнул, затем быстро его осушил и налил еще.
  Кажется, жидкость оказала на него самое благотворное действие, ибо он вышел из своего второго стакана, выглядя уже несколько более счастливым, и осведомился у Грея, как тот поживает.
  "Очень хорошо, благодарю вас,"- учтиво ответил Грей. "Недавно я вернулся из Америки, и привез вам несколько писем от наших общих знакомых."
  "О, неужели?" Лицо у Жермена немного прояснилось. "Весьма любезно с вашей стороны, Грей. Надеюсь, путешествие было достойным?"
  "Терпимым."
  На самом деле, оно было совершенно злосчастным; они попались в ловушку штормов по всей Атлантике; качка и бесплодное рысканье по волнам не прекращались много дней подряд - до тех пор, пока Грей не взмолился всем сердцем, чтобы корабль пошел ко дну, просто чтобы положить конец этим мучениям.
  Но сейчас ему не хотелось тратить время на какую-то тривиальную болтовню.
  "У меня была довольно примечательная встреча, как раз перед моим отъездом из колонии в Северной Каролине,"- сказал он, рассудив, что теперь Жермен достаточно насторожился, чтобы слушать его внимательно.
   "Позвольте мне рассказать вам об этом."
  
  Жермен был одновременно и тщеславен, и мелок, и довел искусство политической неопределенности до совершенства - однако все же умел сосредоточиться на вопросе, когда этого хотел - в основном, если в сложившейся ситуации тот сулил ему некоторую выгоду.
  Упоминание о Северо-Западной территории превосходно сфокусировало его внимание на предмете:
  "И в дальнейшем вы больше не разговаривали с этим Бошаном?"
  Третий стакан бренди стоял у локтя Жермена, уже наполовину пустой.
  "Нет. Он доставил мне сообщение; ничего, достойного внимания, из дальнейшего разговора выяснить не удалось, а действовать на собственный риск он не имел полномочий. К тому же, если бы он намеревался обнародовать личности своих патронов, он бы так и поступил."
  Жермен снова взял стакан, но пить из него не стал, только повертел в руках, помогая ходу своей мысли. Тот был совсем простой, не граненый, весь был вымазан отпечатками пальцев Жермена и запятнан его губами.
  "Этот человек вам знаком? Почему он искал именно вас, в частности?"
  Нет, он отнюдь не глуп, подумал Грей.
  "Я уже сталкивался с ним много лет назад,"- ответил он бесстрастно. "В ходе моего сотрудничества с полковником Боулзом."
  
  Ничто на свете не могло вынудить Грея раскрыть истинную сущность Перси перед Жерменом; Перси был - хорошо, все еще был - его сводным братом, его и Хэла, и только удача и собственное решение Грея помешали разразиться ужасному скандалу, во времена предполагаемой смерти Перси. Некоторые скандалы со временем тускнеют - но только не этот.
  Выщипанные брови Жермена чуть дрогнули при упоминании Боулза, в течение многих лет возглавлявшего Черную Палату Англии.
  "Шпион?"
  В его голосе проскользнул легкий оттенок отвращения; шпионаж был вульгарной необходимостью, но вовсе не тем, чего истинный джентльмен будет касаться голыми руками.
  "В свое время, возможно. Похоже, отныне их роль в мире сильно поднялась в цене."
  Он тоже взял свой стакан, сделал хороший глоток - в конце концов, бренди был очень хорош - поставил его на стол и встал, чтобы откланяться.
  Теперь он уже лучше знал, чем ему подстегнуть Жермена. Оставить дело на усмотрение секретаря и довериться его собственным интересам, дав ему возможность хорошенько его изучить.
  Грей оставил Жермена, сидевшего в кресле в глубокой задумчивости и глядевшего в свой пустой стакан, и принял плащ из рук пухлогубого клерка, чья рука его мимоходом коснулась...
  
  ***
  НЕТ, РАЗМЫШЛЯЛ ОН, поплотнее закутываясь в плащ и придерживая шляпу от порывов неожиданно налетевшего ветра... не то, чтобы он намеревался полностью оставить вопрос на усмотрение весьма ненадежной ответственности капризного Жермена...
  Для Америки Жермен был все еще Государственным секретарем, это верно - но само дело было из тех, что касались не только Америки.
  В кабинете лорда Норта были двое других государственных секретарей: один из Северного отделения - тут имелась ввиду вся Европа, - а другой из Южного департамента, что подразумевало весь остальной мир.
  Сам он предпочел бы не иметь дела с лордом Жерменом вовсе. Тем не менее, ни требования протокола, ни соображения политики не позволяли ему пойти к лорду Норту напрямую - что было первым его побуждением.
  Пожалуй, он даст Жермену фору в один день, а затем обратится к Южному секретарю, Томасу Tинну, виконту Веймауту, с возмутительным предложением господина Бошана.
  В обязанности Южного секретаря входило поддерживать связи с католическими странами Европы - таким образом, все, что в рассматриваемом ныне вопросе касалось французских интересов, было его заботой тоже.
  Если оба решат взяться за это дело, оно, разумеется, обратит на себя внимание лорда Норта - и тогда Норт, или один из его министров, придут к Грею сами.
  
  Буря уже докатилась до Темзы; он видел лавину клубящегося черного облака, готового обрушить свой гнев прямо на здание Парламента.
  "Немного грома и молний им не повредят,"- пробормотал он злобно и остановил кэб как раз перед тем, как первые тяжелые капли начали падать на землю.
  Когда он прибыл в "Бифштекс," дождь стал уже проливным и хлестал во всю мочь - он вымок до нитки всего за три скачка от тротуара до дверного проема.
  Мистер Бодли, пожилой стюард, принял его так, будто они не расставались со вчерашнего дня, хотя он отсутствовал более восемнадцати месяцев.
  "Сегодня черепаховый суп с шерри, милорд,"- сообщил он Грею, изящным жестом указывая, что готов принять влажную шляпу и плащ Грея. "Прекрасно согревает желудок. А затем чудесная баранья котлета с молодым картофелем?"
  "То, что нужно, мистер Бодли,"- ответил Грей улыбаясь.
  Он занял свое место в обеденном зале, утешившись его уютным камином и прохладной белой скатертью. Однако, когда он откинулся в кресле, чтобы мистер Бодли мог уложить салфетку у него под подбородком, он отметил в убранстве комнаты новые детали.
  "А это кто?"- воскликнул он испуганно.
  На живописном полотне, висевшем на самом видном месте, на противоположной от него стене, был изображен величественный Индеец, украшенный пышной гирляндой из страусиных перьев и с головы до ног закутанный в богато расшитые драпировки. Здесь, уютно расположившись среди благоразумных портретов нескольких выдающихся - и в основном давно умерших, - государственных деятелей, он выглядел определенно странно.
  "О, разумеется это мистер Брант, сэр,"- сообщил ему мистер Бодли с видом тихой укоризны. "Мистер Джозеф Брант. Мистер Питт привозил его к нам пообедать в прошлом году, когда тот был в Лондоне."
  "Брант?"
  Брови мистера Бодли высоко подскочили. Как и большинство лондонцев, он полагал, что каждый, кто хоть раз бывал в Америке, безусловно обязан был знать там каждого.
  "Он там главный Moгавк, несомненно,"- сказал он, старательно выговаривая слово "Moгавк."- "Вы знаете, он должен был посетить самого Короля!"
  "Действительно,"- пробормотал Грей. Интересно, подумал он, кто из них был впечатлен визитом больше - король или индеец?
  
  Мистер Бодли торжественно удалился, по-видимому, чтобы принести суп - но вернулся уже через несколько мгновений, чтобы положить перед Греем на скатерть письмо. "Отправлено для вас по поручению секретаря, сэр."
  "О? Спасибо, мистер Бодли." Грей, сразу признав руку сына, осторожно взял его в руки - и в результате претерпел мягкое падение сердца в желудок.
  Отчего это Вилли не захотел отправить его на попечение бабушки или Хэла? Видимо, не хотел рисковать тем, что кто-то из них его прочтет. Разум тут же подсказал логический ответ - и он схватил свой нож для рыбы, чтобы вскрыть письмо с должным трепетом.
  Неужели это Ричардсон?
  Хэл не любил этого человека, и совсем не одобрял того, что Уильям на него работает - хотя ничего конкретного выдвинуть против него не смог.
  Возможно, он с самого начала должен был более осторожно продвигать Уильяма по этому специфическому пути, наперед зная все то, что знал сам о темном мире разведки и шпионажа. Тем не менее, сейчас было крайне необходимо поскорее убрать Вилли из Северной Каролины, прежде чем тот лицом к лицу столкнется с любым из них - неважно, с Джейми Фрейзером или с Перси-так-называемым-Бошаном.
  
  ...И тогда вы должны будете позволить сыну уйти, чтобы свершить свой собственный путь в этом мире - независимо от того, чего это будет стоить вам самому; именно так говаривал ему Хэл, и не раз. Три раза, если быть точным, подумал он с улыбкой - каждый раз, когда один из мальчиков Хэла получал свой военный патент.
  Он с величайшей осторожностью развернул письмо, как будто то могло взорваться у него в руках. Написано оно было неожиданно тщательно, что он сразу нашел весьма зловещим; обычно Вилли писал довольно разборчиво, но редко обходился без случайных клякс и помарок.
  
  Для лорда Джона Грея,
  В Общество Ценителей Английского Бифштекса
  
  От лейтенанта Уильяма, Лорда Элсмира
  
  7 сентября, 1776
  Лонг-Айленд, Королевская колония в Нью-Йорке
  
  
  Дорогой Отец,
  
  У меня есть к вам Дело особой деликатности...
  
  Что ж, это была фраза, способная охладить кровь любого родителя, подумал Грей.
  Неужели Вилли соорудил какой-нибудь молодой девице ребенка, или рискованно играл, и лишился значительной собственности, подцепил венерическое заболевание, вызвал кого-то - или сам был вызван на дуэль? Или... что, если в ходе своей разведки, по пути к генералу Хоу, он столкнулся с чем-то зловещим?
  Он потянулся за вином, сделал профилактический глоток и, таким образом, приготовился - прежде чем снова вернуться к письму. Хотя ничто не могло подготовить его к следующему предложению.
  
  Я влюблен в леди Доротею, и взаимно...
  
  Грей задохнулся, прикрываясь от разбрызганного вина рукой - но от стюарда, поспешившего к нему с полотенцем, отмахнулся, а вместо этого все вытирал рукою штаны, торопливо просматривая остальные страницы.
  
  ...Мы оба в течение некоторого времени сознавали растущее между нами Притяжение - но, прежде чем сделать подобную Декларацию, и зная, что скоро мне предстоит отправится в Америку, я еще колебался. Тем не менее, однажды мы неожиданно обнаружили себя в Уединении в саду, на балу у Леди Бельведер, за Неделю до моего отъезда - и красота Окружения, романтическая суть Вечера и опьяняющая близость Леди Доротеи победили во мне Здравый смысл.
  
  "О, Иисус,"- вслух сказал лорд Джон. "Скажи, что ты не лишил ее девственности там же, под кустом, ради Бога!"
  Он поймал заинтересованный взгляд из-за соседнего стола и, коротко откашлявшись, вернулся к письму.
  
  ...Я сгораю от Стыда, признаваясь в том, что Чувства одолели меня до такой Степени, что я просто не решаюсь изложить вам этого на Бумаге. Разумеется, я сожалею - хотя не может быть никакого существенного Извинения такому бесчестному Поведению. Леди Доротея была одновременно великодушна в своем Прощении, и страстно убеждена в том, что я не должен - хотя я был сначала к этому склонен, - сразу идти к ее Отцу.
  
  "Весьма разумно с вашей стороны, Дотти,"- пробормотал Грей, слишком хорошо представляя реакцию брата на любое откровение такого рода. Оставалось только надеяться, что Вилли краснел и сокрушался над подобной неосторожностью не сразу после...
  
  ...Я намеревался просить вас поговорить с Дядей Хэлом обо мне в следующем Году, когда я смогу вернуться Домой, и буду в состоянии сам официально просить руки Леди Доротеи для Женитьбы. Тем не менее, я только что узнал, что она получила еще одно Предложение, от виконта Максвелла, и что Дядя Хэл серьезно его рассматривает.
  Я не мог бы запятнать Чести дамы в любом Случае, но в сложившихся Обстоятельствах она явно никак не может выйти замуж за Максвелла...
  
  Ты имеешь в виду, что Максвелл обнаружит, что она не девственница, мрачно подумал Грей, и наутро после брачной ночи раструбит обо всем Хэлу.
  Он крепко потер руками лицо, и продолжил чтение.
  
   ...Слова не могут выразить моего Раскаяния за мои действия, Отец, и я не в силах заставить себя просить Прощения, которого просто не заслуживаю, разочаровав вас так жестоко.
  Не ради собственного Благополучия, но ради Нее, я прошу Вас поговорить с Герцогом. Я надеюсь, его можно будет убедить в том, чтобы принять мое Предложение и позволить нам быть помолвленными, без Необходимости доводить до его сведения таких Откровений, как возможное бедствие Леди.
  
  Ваш покорный Блудный сын,
  Уильям
  
  Он откинулся в кресле и закрыл глаза. Первый шок начинал рассеиваться, и его ум вплотную занялся проблемой.
  Это было вполне возможно.
  Никаких препятствий к браку между Уильямом и Дотти быть не должно. В то время, как официально молодые люди считались кузенами, кровных уз между ними не существовало; Уильям был ему сыном во всех отношениях и во всех значениях этого слова - но не по крови.
  И хотя Максвелл был молод и богат, словом, считался весьма подходящей партией - Уильям был полноправным графом, а также наследником баронета Дансени, и сам к тому же отнюдь не беден.
  Нет, эта часть была в совершенном порядке. Да и самой Минни Уильям нравился, и очень сильно.
  Что касается Хэла и мальчиков... ну, при условии, что они никогда не узнают о предосудительном поведении Уильяма, они должны согласиться.
  С другой стороны - если хоть кто-то из них об этом узнает, Уильяму сильно повезет, если удастся отделаться только кнутом, и если при этом ему не переломают костей... Как, впрочем, и самому Грею.
  Хэл, разумеется, будет очень удивлен - кузены виделись друг с другом довольно часто, пока Вилли был в Лондоне - однако Уильям никогда не отзывался о Дотти таким образом, что могло бы указать на...
  Он взял письмо, и перечитал его снова и снова. И снова.
  Потом сложил его, и прищурившись, в течение нескольких минут на него смотрел, о чем-то размышляя.
  "Будь я проклят, если этому верю,"- наконец сказал он вслух. "Что за дьявол в вас вселился, Вилли?"
  Он скомкал письмо и с поклоном извинения взял с соседнего стола подсвечник, и поджег послание.
  Наблюдавший эту сцену стюард мгновенно подставил ему маленькую фарфоровую тарелочку, в которую Грей бросил пылающую бумагу, и они вместе долго смотрели, как чернеют письмена, обращаясь в пепел.
  "Ваш суп, милорд,"- сказал мистер Бодли, и, деликатно помахивая салфеткой, отогнал дым пожарища прочь - и поставил перед ним дымящуюся тарелку.
  
  ***
  УИЛЬЯМ БЫЛ ТЕПЕРЬ вне досягаемости, и, очевидно, курс действий должен быть таков - пойти и призвать к ответу соучастницу его преступления - независимо от того, какого рода было это преступление.
  Чем больше он рассуждал, тем больше убеждался, что все, лежавшее между Уильямом, девятым графом Элсмир, и леди Жаклин Доротеей Бенедиктой Грей, отнюдь не было соучастием в любви или в греховной страсти.
  Но как он сможет поговорить с Дотти, не возбудив при этом любопытства в любом из ее родителей? Не станет же он болтаться на улице до тех пор, пока Хэл и Минни отлучатся куда-нибудь вместе, в надежде застать Дотти дома одну!
  И, даже если бы ему удалось каким-то чудом застать ее в одиночестве и побеседовать с ней в частном порядке, слуги, разумеется, отметят, что он это сделал, и тогда Хэл - который в своем чувстве настороженной бдительности, когда дело касалось защиты его дочери, был сродни огромному мастифу, дрожащему над любимой костью - немедленно, и весьма энергично примется выяснять, к чему бы это?
  Он вежливо отклонил предложение привратника подогнать ему карету, и отправился обратно пешком, к дому своей матери, по пути размышляя о возможных способах и средствах.
  Можно пригласить Дотти к себе, пообедать... но было бы весьма необычно не пригласить при этом Минни.
  Точно так же, если бы он пригласил ее на спектакль или в оперу; ему часто приходилось сопровождать обеих женщин, поскольку Хэл не мог усидеть на месте достаточно долго, чтобы прослушать всю оперу целиком, да к тому же считал большинство пиес пустой и утомительной болтовней.
  
  Путь его лежал через Ковент-Гарден - тут он проворно отскочил в сторону от плеснувшей в него воды, вылитой на булыжную мостовую из ведра, в котором торговец фруктами мыл за своим прилавком склизкие капустные листья и подгнившие яблоки.
  Летом на тротуарах всюду валялись поникшие цветы; только к рассвету сюда на тележках привозили из окрестных сел свежие букеты, и они вновь заполняли площадь ароматом и свежестью.
  Ближе к осени это место заполнял крепкий, выдержанный декадентской запах раздавленных фруктов, несвежего мяса и сгнивших, растерзанных овощей, который был сигналом к смене караула на Ковент-Гарден.
  В течение дня продавцы хором выкрикивали и нахваливали свои товары, торговались, дрались между собой, вместе отбивались от воров и карманников, и с наступлением темноты плелись по домам, еле волоча ноги от усталости - чтобы спустить половину доходов в тавернах на Тависток и Бриджес-стрит. Вечером, в тени приближающейся ночи, весь Ковент Гарден заполоняли шлюхи.
  Вид парочки таких девиц, приехавших пораньше и с надеждой прогуливающихся в поисках клиентов среди собиравшихся по домам торговцев, на мгновение отвлек его от семейных проблем, и он вернулся мыслями к более ранним событиям сегодняшнего дня.
  
  Перед ним лежал вход на Бриджес-стрит; отсюда он уже мог видеть элегантный особняк, стоявший рядом с дальним ее концом, благоразумно отступив от улицы в сад.
  Это была идея; шлюхи много чего знали - и могли бы узнать еще больше, с соответствующим побуждением. У него даже возникло искушение немедленно окликнуть какую-нибудь Несси - хотя бы ради удовольствия, которое могла ему составить такая компания.
  Но пока нет... нет.
  Сначала ему необходимо выяснить, что уже известно о Перси Бошане в более официальных кругах, прежде чем пустить своих гончих в погоню за этим кроликом. Но не раньше, чем он увидит Хэла.
  Делать официальные запросы было уже слишком поздно. Тем не менее, он отправил записку с просьбой о встрече - и утром собирался навестить Черную Палату.
  
  
  ЧЕРНАЯ ПАЛАТА
  
  ИНТЕРЕСНО, РАЗМЫШЛЯЛ ГРЕЙ, что за романтическая душа окрестила так Черную Палату - или у нее в самом деле изначально было настолько романтическое назначение?
  Возможно, шпионы прежних дней были обречены ютиться в Уайтхолле под лестницей, в какой-нибудь норе без окон и дверей - и название носило чисто описательный характер... В наши дни Черная Палата предназначалась для занятий уже иного класса, и размещалась далеко не в одном, строго определенном месте.
  Во всех столицах Европы - а часто и в городах помельче, - существовали свои Черные Палаты, являясь центрами, где почту, перехваченную в пути - иногда шпионами, иногда попросту изъятую из мешков с дипломатической почтой - просматривали, декодировали с разной степенью успеха, а затем отправляли конкретному лицу или агентству, в зависимости от того, кто именно нуждался в добытой подобным образом информации.
  В те времена, когда в ней трудился Грей, Английская Черная Палата насчитывала в своих рядах четырех джентльменов - не считая нескольких клерков и мальчишек-рассыльных.
  Теперь их было гораздо больше, рассредоточенных по случайным закуткам в зданиях на Пэлл Мэлл; но главный центр всех операций по-прежнему находился в Букингемском дворце.
  Не в тех - прекрасно оформленных и обставленных помещениях,- которые предназначались членам королевской семьи, или их секретарям; а также фрейлинам, горничным фрейлин, экономкам, дворецким и другой старшей прислуге - но все же в дворцовых стенах.
  Слегка поклонившись, Грей миновал стражу у задних ворот - на нем был мундир лейтенант-полковника, чтобы легче было войти во дворец - и спустился по обшарпанному, плохо освещенному коридору, где от аромата мастики, которой умащивали старинный паркет, и призрачных запахов вареной капусты и подгоревшего торта к чаю его охватила приятная ностальгическая дрожь.
  Третья дверь слева была приоткрыта, и в нее он вошел без стука.
   Его здесь ждали. Артур Норрингтон приветствовал его, не вставая, и сразу указал ему на стул.
  
  С Норрингтоном они были знакомы уже давно, хотя и не были близкими друзьями - и он нашел весьма отрадным, что этот человек, казалось, совсем не изменился за годы, прошедшие с момента их последней встречи.
  Артур был крупным, рыхлым мужчиной, и большие, чуть выпуклые глаза и толстые губы придавали его лицу выражение палтуса на льду: достойное и слегка укоризненное.
  "Я ценю вашу помощь, Артур,"- сказал Грей, и присев, выложил на угол стола маленький, изящно упакованный сверток.
  "Небольшой знак моей признательности,"- добавил он, махнув в его сторону рукой.
  Норрингтон поднял тонкую бровь и, взяв пакет, тут же начал его распаковывать нетерпеливыми, жадными пальцами.
  "О!"- воскликнул он с неподдельным восторгом.
  Очарованный, он нежно поворачивал крошечную резную фигурку из слоновой кости большими мягкими руками, иногда поднося ее к лицу, чтобы лучше рассмотреть детали. "Цудзи?"
  Довольный произведенным эффектом, Грей только пожал плечами.
  Сам он о нэцкэ ровным счетом ничего не знал - зато хорошо знал человека, который занимался миниатюрами из слоновой кости, вывезенными из Китая и Японии.
  Он и сам был удивлен деликатности и артистизму крохотной вещицы, изображавшей полуодетую женщину, довольно спортивно предававшуюся сексуальным играм с обнаженным тучным джентльменом, с собранными на затылке в пучок волосами.
  "Боюсь, источника ее происхождения теперь никто не знает,"- сказал он извиняющимся тоном, но Норрингтон только отмахнулся, не сводя глаз со своего нового сокровища.
  Через какое-то время он счастливо вздохнул и засунул вещицу во внутренний карман своего камзола.
  "Спасибо, милорд,"- сказал он. "Что до предмета вашего собственного расследования, то боюсь, сейчас у нас найдется относительно мало доступного материала, касающегося вашего таинственного мистера Бошана."
  Он кивнул на стол, где лежала сильно потрепанная анонимная кожаная папка.
  
  Грей заметил, что внутри нее хранилось что-то объемистое - но не бумаги; папка была пробита насквозь, и через отверстия был пропущен небольшой кусочек шпагата, крепивший объект на месте.
  "Вы меня удивляете, мистер Норрингтон,"- учтиво возразил он и потянулся к папке. "Тем не менее, позвольте мне полюбопытствовать, что тут у вас на него собрано, и возможно..."
  Норрингтон слегка придержал досье плоскими пальцами и нахмурился, пытаясь создать впечатление, что не имеет права раздавать служебные секреты кому попало. Грея это насмешило.
  "Бросьте, Артур,"- сказал он. "Если вы непременно хотите знать, что мне известно о нашем загадочном господине Бошане - а я уверяю вас, вы этого захотите,- вы покажете мне каждое слово, из тех, что у вас тут собраны."
  Норрингтон немного расслабился, и пальцы чуть скользнули назад - хотя все еще с видимой неохотой.
  Вздернув бровь, Грей взял в руки кожаную папку и открыл ее. Выяснилось, что лежавший внутри громоздкий предмет- всего лишь небольшая полотняная сумка; кроме нее, внутри лежало несколько листов бумаги.
  Грей вздохнул.
  "Плохо ведете дела, Артур,"- укоризненно сказал он. "Здесь хранились целые залежи бумаг, касавшихся Бошана - или хотя бы содержавшие ссылки на его имя. Согласен, все эти годы он активной деятельности не вел, но кто-то же должен был за ним присматривать?"
  "Что мы и делали,"- сказал Норрингтон с такой странной нотой в голосе, что Грей резко вскинул голову. "Старый Крэббот вспомнил это имя, и мы тщательно все просмотрели. Файлы исчезли."
  
  Кожу на плечах у Грея стянуло, как будто по ним прошлись плеткой.
  "Это странно,"- сказал он спокойно. "Ну что ж, тогда..."
  Он низко склонил голову к папке, стараясь немного потянуть время, чтобы справиться с лихорадочно скачущими мыслями - настолько, чтобы наконец понять, на что же он там смотрит. Не успели его глаза сосредоточиться на страницах, как из них на него порхнуло имя -"Фрейзер"- и сердце у него чуть не остановилось.
  Но это не был Джейми Фрейзер...
  Он медленно выдохнул, перевернул страницу, прочитал следующую, и вернулся обратно.
  
  Всего здесь было четыре письма - и лишь одно расшифрованное полностью; работа с другими только началась - на это указывали чьи-то робкие заметки на полях.
  Он крепко сжал губы; в свое время он и сам был неплохим шифровальщиком, но слишком давно покинул поля сражений, чтобы иметь ясное представление о распространенных ныне идиомах, используемых французами, не говоря уж о тех, весьма специфических терминах, которые каждый шпион мог использовать совершенно индивидуально - к тому же все эти письма были написаны как минимум двумя разными руками; это и так было ясно.
  "Я их все уже просмотрел,"- сказал Норрингтон, и Грей поднял голову; Артур следил за ним выпуклыми карими глазами - совсем как жаба, когда она присматривается к толстенькой сочной мухе.
  "Официально я их еще не расшифровал, однако имею неплохое общее представление о том, что в них говорится."
  Что ж, он уже решил, что это должно было быть сделано - и пришел сюда, готовый обо всем рассказать Артуру, который всегда был наиболее осмотрительным из его старых контактов в Черной Палате.
  "Beauchamp - это никто иной, как Персиваль Уэйнрайт,"- сказал он прямо, и тут же подумал: интересно, почему до сих пор он упорно держал в секрете настоящее имя Персиваля?
  "Он британский подданный - был офицером, арестован по обвинению в содомии, однако сведения не проверенные. Считалось, что он умер в ожидании суда в Ньюгейте, но..."- он разгладил письма и снова закрыл папку, -"очевидно, это не так."
  Пухлые губы Артура округлились в беззвучном "О!"
  Грей подумал - вот на этом бы нам и остановиться, - но нет.
  
  Артур был настойчив, как такса, когда та раскапывает барсучью нору - и если остальное он обнаружит сам, то сразу заподозрит Грея в том, что тот продолжает скрывать от него многое другое.
  "К тому же он мой сводный брат,"- сказал Грей по-возможности небрежно, и положил папку на стол Артура. "Недавно я виделся с ним в Северной Каролине."
  Рот у Артура на мгновение обвис. Однако, слегка поморгав, он с этим справился.
  "Понимаю,"- пробормотал он. "Что ж, тогда... я вас понимаю."
  "Да, вы все понимаете,"- сухо ответил Грей. "Теперь вы видите, почему я должен знать содержание этих писем,"- он кивнул на папку, -"и как можно скорее."
  Сжав губы, Артур кивнул и уселся поудобней, с письмами в руках. Решив, что дело того стоит, обычно он ни на что лишнее больше не отвлекался.
  "Судя по всему, большая часть из того, что мне удалось расшифровать, касалась вопросов судоходства,"- сказал он. "Контакты в Вест-Индии, грузы, с которыми должна быть доставлена контрабанда - хотя и в небывало крупных масштабах. Есть одна ссылка на банкира в Эдинбурге; я не смог разглядеть, какая тут связь. Но в трех письмах открыто упоминается одно и то же имя, en clair - разумеется, вы это и сами заметили."
  Грей не стал этого отрицать.
  "Кому-то во Франции очень хочется разыскать человека по имени Клодель Фрейзер,"- сказал Артур, и вопросительно поднял бровь. "Любая идея, кто это может быть?"
  "Нет," - сказал Грей, хотя, разумеется, проблеск идеи у него был. "Любая идея - кто хочет его найти, и зачем?"
  Норрингтон покачал головой.
  "Не знаю, зачем,"- откровенно признался он. "И, тем не менее, думаю, это может быть знатный французский дворянин."
  Он снова открыл папку и принялся осторожно удалять с прикрепленной к ней сумочки две восковых печати - одна треснула чуть не пополам, другая в основном осталась целой. Оба принялись внимательно рассматривать мартлеты, "геральдических стрижей", в лучах восходящего солнца.
  "Я не нашел еще никого, кому они были бы знакомы,"- сказал Норрингтон, осторожно ткнув в одну из семи печатей пухлым указательным пальцем. "А вы, случайно?"
  "Нет,"- сказал Грей, и в горле у него пересохло. "Но вы можете посмотреть в материалах о бароне Амандене. Уэйнрайт при мне упоминал это имя - как связанное с ним лично."
  "Аманден?" Норрингтон выглядел озадаченным. "Никогда о таком не слышал."
  "Как и никто другой."
  Грей вздохнул и поднялся на ноги. "И я уже начинаю себя спрашивать, существует ли он на самом деле."
  
  ***
  ОН ВСЕ ЕЩЕ ЗАДАВАЛ СЕБЕ этот вопрос, когда направлялся к дому Хэла.
  Барона Амандена могло не существовать вовсе; это мог оказаться только фасад, маскирующий интересы персоны, куда более заметной.
  Если же все так и было... дело на глазах становилось одновременно и более запутанным, и более определенным; однако, даже не зная, кто за всем этим стоит, он понимал - Перси Уэйнрайт был единственным, кто мог бы хоть что-то в нем прояснить.
  Ни в одном из писем Норрингтона ни разу не упоминалась Северо-Западная территория, не содержалось ни намека на предложения, которые Перси перед ним поставил. Хотя это было не удивительно; было бы крайне опасно доверить такого рода информацию бумаге, хотя, разумеется, ему было известно - раньше шпионы частенько и не такое проделывали.
  Если Аманден действительно существовал и был непосредственно вовлечен в дело, то, по-видимому, человеком он был и разумным, и осторожным.
  Итак, в любом случае, он должен будет рассказать Хэлу о Перси. Возможно, тот сам может что-то знать об Амандене, или сумеет что-нибудь выяснить; у Хэла во Франции было немало друзей.
  Мысль о том, что придется все рассказать Хэлу, внезапно напомнила ему о письме Уильяма, о котором во время своих утренних интриг он почти позабыл.
  Он решительно засопел.
  Нет. Брату о нем он упоминать не станет, пока не представится возможность поговорить с Дотти с глазу на глаз. Возможно, он сумеет как-нибудь исхитриться и перекинуться с ней словцом, договорившиь встретиться с ней где-нибудь позже.
  
  Однако, когда Грей прибыл в Аргус Хаус, Дотти дома не оказалось.
  "Она сейчас на одном из музыкальных вечеров у мисс Бриерли," - сообщила ему его невестка Минни, когда он учтиво осведомился, как дела у его племянницы и крестницы. "В эти дни она стала такой общительной! Ей будет очень жаль, что вы с ней разминулись."
  Минни привстала на цыпочки и расцеловала его, вся сияя. "Как чудесно видеть вас снова, Джон."
  "И я рад тебе, Минни,"- сказал он, ничуть не покривив душой. "Хэл дома?"
  Она выразительно закатила глаза в потолок.
  "Он всю неделю провалялся дома с подагрой. Еще неделя, и я подсыплю ему яду в суп!"
  "Ах..."
  Это только укрепило его решение не говорить с Хэлом о письме Уильяма.
  Хэл и в хорошем-то настроении был способен запугать закаленных солдат и профессиональных политиков до полусмерти; но Хэл захворавший...
  Похоже, именно потому Дотти сейчас благоразумно отсутствовала.
  Но, даже если это не так, его новости вряд ли способны улучшить Хэлу настроение - в любом случае, подумал он.
  
  Со всеми возможными предосторожностями Грей тихонько толкнул дверь в кабинет Хэла; всем известно, что братец имел скверную привычку бросаться вещами, когда капризничал - и ничто не раздражало его больше, чем телесные недомогания.
  Как бы то ни было, сейчас Хэл спал, ссутулившись в кресле перед камином, с забинтованной ногой, лежавшей перед ним на стуле.
  В воздухе плавали запахи каких-то сильных и едких лекарств, перекрывая ароматы горящего дерева, топленого жира и черствеющего хлеба. Рядом с Хэлом на подносе стояла тарелка остывшего супа - он к нему даже не притронулся.
  Возможно, Минни уже осуществила свою угрозу, с улыбкой подумал Грей.
  Кроме него самого, да, пожалуй, их матери, Минни была единственным человеком на свете, который никогда не боялся Хэла.
  Он тихо присел, стараясь не разбудить брата.
  Хэл выглядел больным и усталым, и, по сравнению с обычным, сильно похудел - он и так-то был тощим от рождения, начнем с этого. Но выглядел от этого не менее элегантно - даже одетый в бриджи и заношенную льняную рубашку, с голыми ногами и какой-то дурацкой шалью на плечах,- все равно, в его лице ясно были видны черты, красноречиво свидетельствовавшие о жизни, проведенной на полях сражений.
  Сердце у Грея защемило от мгновенной и неожиданной нежности, и он подумал - в конце концов, так ли уж необходимо беспокоить Хэла своими новостями? Но он не мог рисковать тем, что Хэл сам может внезапно столкнуться лицом к лицу с фактом безвременного воскрешения Перси; он должен был его предупредить.
  
  Прежде, чем он смог решить, уйти ему или остаться, Хэл резко открыл глаза.
  Они у него были ясные и живые, того же светло-голубого цвета, что и у самого Грея, и без малейших признаков сонливости или рассеянности.
  "Ты вернулся,"- сказал Хэл, и улыбнулся ему с братской любовью. "Налей-ка мне бренди."
  "Минни говорит, у тебя приступ подагры,"- сказал Грей, взглянув на ноги Хэла. "Эти шарлатаны не говорили тебе, что с твоей подагрой нельзя принимать крепких напитков?" Но, тем не менее, поднялся на ноги.
  "Говорили," - сказал Хал, подтянувшись в кресле в вертикальное положение и сморщившись оттого, что движение потревожило ногу. "Однако, судя по твоему виду, ты собираешься сообщить мне нечто такое, после чего мне это будет совершенно необходимо. Лучше принеси графин."
  
  
  ***
  НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ СПУСТЯ, когда он покинул Аргус Хаус - уклонившись от приглашения Минни остаться на ужин, - погода уже существенно испортилась. В воздухе повеяло осенним холодком; поднялся порывистый ветер, и он уже чувствовал на губах привкус соли - следы плывущего к берегу морского тумана. В такую ночь хорошо оставаться дома.
  Минни извинилась, что не может предложить ему экипажа, потому что на нем в свой вечерний салон укатила Дотти. Он утешил ее, заявив, что пешая прогулка его вполне устроит, поскольку помогает ему думать.
  Так и было бы, но налетевший ветер со свистом хлопал полами его плаща и все время норовил сорвать с него шляпу - это его отвлекало, и он уже начинал жалеть о карете - когда вдруг увидел сам экипаж, с лошадьми, укрытыми от ветра попонами, ожидавший в проезде одного из больших особняков рядом с Александра Гейт.
  Услышав крик -"Дядя Джон!"- он оглянулся и свернул к воротам, как раз вовремя - его племянница, Дотти, надвигалась на него, как боевой корабль под парусами, - в полном смысле слова.
  На ней было свободное шелковое платье цвета сливы и пурпурно-розовый плащ, и все это тревожно раздувалось позади нее ветром, дувшим ей в спину. На самом деле она неслась к нему с такой скоростью, что он вынужден был поймать ее руками, чтобы остановить ее неуклонное продвижение вперед.
  "Вы еще девственны?"- выпалил он без предисловий. Глаза у нее расширились, и, без малейших колебаний, она вырвала у него руку и ударила его по щеке.
  "Что?"- воскликнула она.
  "Мои извинения. Это было несколько грубо, не так ли?" Он взглянул на ожидавшую ее карету - и застывшего на козлах кучера, упорно глядевшего прямо перед собой - и, велев ему подождать, взял ее за руку и развернул в сторону парка.
  "Куда мы идем?"
  "Предлагаю немного пройтись. У меня есть к вам несколько вопросов, и все они такого сорта, что ни я, ни вы не захотим, чтобы нас подслушали - я вас уверяю."
  Ее глаза расширились еще больше, но спорить она не стала; просто двинулась вслед за ним, прихлопнув рукой дерзкую маленькую шляпку, в вихре вспенившихся на ветру юбок.
  
  Погода и сновавшие мимо прохожие заставили его воздержаться от любых вопросов, которые он собирался ей задать, пока они не углубились в парк, и не оказались на более или менее пустынной дорожке, которая вела через небольшой садик, где росли вечнозеленые кустарники и деревья, обрезанные и подстриженные в самых фантастических и причудливых формах.
  Ветер на мгновение стих, хотя небо совсем потемнело.
  Остановившись, Дотти затащила его в убежище рядом со стриженым львом и сказала: "Дядя Джон. О чем это вы сейчас болтали?"
  Дотти, как и ее мать, окраской напоминала ему ворох осенних листьев, с волосами цвета созревшей пшеницы и розовыми щечками, с вечно игравшим на них нежным румянцем, похожим на лепестки шиповника. Но там, где у Минни лицо было просто миловидным и трогательно привлекательным, Дотти унаследовала твердые скулы и мелкие точеные черты Хэла, как и глаза, обрамленные очень темными ресницами; благодаря им ее красота была куда опасней.
  С выражением крайнего изумления во взгляде она повернулась к своему дяде, и он подумал - в самом деле, если Вилли в нее влюблен, возможно, это вовсе не удивительно. Если только он был влюблен.
  
  "Я получил от Уильяма письмо, намекающее на то, что он - если на самом деле ничто не принудило его сосредоточить внимание именно на вас, - однажды повел себя с вами таким образом, какой отнюдь не подобает джентльмену. Это правда?"
  Ее ротик приоткрылся от неподдельного ужаса. "Он сказал вам - что?"
  Хорошо... одним бременем на душе стало меньше, с облегчением подумал он. Скорее всего, она все еще девственна, и он вовсе не обязан отправлять Уильяма в Китай, чтобы укрыться там от ее братьев.
  "Это, как я уже говорил, был всего лишь намек. Он не стал обременять меня деталями. Пойдемте, прогуляемся, пока совсем не замерзли." Он взял ее под руку и свернул на одну из аллей, которая привела их к небольшой часовне.
  Здесь они нашли убежище в вестибюле, под витражами и пристальными взгядами изображенной на них Святой Барбары, несущей перед собой на блюде собственную отрубленную грудь.
  Грей притворился, что внимательно изучает это духоподъемное изображение, что позволило Дотти улучить момент, и разобраться со своими взволнованными ветром одеждами - а заодно решить, что же она, собственно, собирается ему ответить.
  "Ну, хорошо..."- начала она, поворачиваясь к нему с высоко вздернутым подбородком, - "это правда, что мы... ну, что я позволила ему себя поцеловать."
  
  "О? И где же? Я имел в виду..."- поспешно добавил он, заметив по ее глазам, что она шокирована - и ему вдруг стало интересно, откуда абсолютно неопытной молодой леди могло быть известно, что ее можно поцеловать и в других местах, помимо губ или ручек? - "В каком имено месте - чисто географически?"
  Румянец у нее на щеках расцвел еще ярче, потому что она, как и он, поняла, что только что себя выдала - но встретила его взгляд прямо.
  "В саду у леди Уиндермир. Мы оба пришли к ней музыкальный вечер, но ужин был еще не готов, поэтому Уильям пригласил меня выйти с ним наружу, совсем ненадолго, и... я согласилась. Это был восхитительный вечер,"- добавила она простодушно.
  "Да, он это тоже отметил. Я не сразу сообразил, насколько опьяняюще может действовать на юношей хорошая погода."
  Она бросила на него молниеносный взгляд.
  "Ну, во всяком случае, мы влюблены друг в друга! Это он вам сказал, по крайней мере?"
  "Да, это он сделал,"- ответил Грей. "На самом деле, он начал как раз с заявления на сей счет, прежде, чем сделать свои скандальные признания о вашей добродетели."
  Ее глаза расширились.
  "Он... но что, собственно, он вам сказал?"- спросила она.
  "Достаточно, чтобы убедить меня - как он надеялся, - немедленно отправиться к вашему отцу, и предъявить ему соображения о необходимости и желательности как можно скорее удовлетворить просьбу Уильяма, и отдать ему вашу руку."
  "О..." Тут она сделала глубокий вдох - как будто с облегчением, - и на мгновение отвернулась.
  "Хорошо. Но вы собираетесь это сделать, по крайней мере?"- спросила она, снова обратив на него большие голубые глаза. "Или вы уже?.."- добавила она с надеждой.
  "Нет, я еще ничего не сказал вашему отцу о письме Уильяма. С одной стороны, я думал, что лучше будет сначала поговорить с вами, и посмотреть, настолько ли вы сами согласны с настроениями Уильяма, как он об этом, кажется, думает..."
  Она моргнула, а потом одарила его одной из своих лучезарных улыбок:
  "Как это внимательно с вашей стороны, дядя Джон! Многих мужчин ничуть не беспокоит, что думает о ситуации женщина - но вы всегда были таким чутким. Мама на вас и вашу доброту нахвалиться не может!"
  "Не стоит толочь воду в ступе, Дотти,"- терпеливо сказал он. "Так вы говорите, что готовы выйти замуж за Уильяма?"
  "Готова ли я?"- воскликнула она. "Да я хочу этого больше всего на свете!"
  
  Он окинул ее долгим, оценивающим взглядом и заметил, как у нее заливаются краской шея и щеки, когда она постаралась выдержать этот взгляд.
  "О, даже так?"- сказал он, позволив скептицизму, который сейчас испытывал, отчетливо прозвучать в его голосе. "Но почему?"
  Она моргнула дважды, очень быстро.
  "Вы спрашиваете - почему?"
  "Да, почему?"- повторил он терпеливо. "Что такого вы нашли в характере Уильяма - или в его наружности, я полагаю,"- добавил он честно, поскольку для молодых женщин не считалось большой заслугой судить о чертах мужского характера, -"что именно привлекает вас, чтобы так желать брака с ним? И весьма поспешного брака, смею заметить."
  Он был почти готов увидеть, как в одном из них, или в них обоих развивается влечение - но к чему же такая спешка?
  Даже если Уильям боялся, что Хэл решится принять предложение виконта Максвелла, сама Дотти уж никак не могла пребывать в иллюзии, что заботливый батюшка может заставить ее выйти замуж за кого-нибудь против ее воли.
  "Ну, мы с ним любим друг друга, разумеется!"- сказала она, хотя и с довольно неопределенной ноткой в голосе, для такой теоретически пылкой декларации.
  "Что касается его - его характера... Дядюшка, вы же его собственный отец; конечно, вы не можете пребывать в неведении относительно его... его... интеллекта!" Она победоносно произнесла это слово.
  "Его доброты, его чувства юмора ..."- она все больше набирала скорость -"...его деликатности..."
  
  Теперь настала очередь лорда Джона заморгать.
  С одной стороны Уильям, несомненно, был сообразительный, добродушный и вполне разумный индивид - но "деликатный" совсем не то слово, что сразу приходило на ум, когда вы его оценивали.
  С другой - дыра в обшивке столовой его матери, через которую Уильям однажды ненароком вышвырнул товарища во время совместного чаепития, еще не была отремонтирована - и этот образ был еще свеж в памяти Грея.
  Возможно, в компании Дотти Вилли вел себя более осмотрительно, но все же...
  "Да он просто образец джентльмена!"- декламировала она с энтузиазмом - так, что у нее даже стала заметна щелочка между зубами.
  "Одно его появление... ну, разумеется, он вызывает восхищение у каждой женщины, которую я знаю! Такой рослый, с такой импозантной наружностью и фигурой... "
  С видом клинической беспристрастности он отметил, что, касаясь наиболее примечательных характеристик Уильяма, та никоим образом не упомянула его глаз. А ведь кроме его роста - которого трудно было бы не заметить, - глаза, вероятно, были самой поразительной его чертой; глубокие, ярко-синие, и совершенно необычной формы, с чуть косым кошачьим разрезом.
  По сути, у него были глаза Джейми Фрейзера - и у Джона всегда слабо щемило сердце, когда Вилли смотрел на него с некоторой экспрессией.
  Вилли отлично знал, какой эффект производят его глаза на молодых женщини - и без зазрения совести этим пользовался. Доведись ему подольше томно поглядеть в глаза самой Дотти, та замерла бы и впала в транс, независимо от того, влюблена она в него, или нет.
  И, если добавить к этому немного восторгов в саду... под аккомпанимент музыкального вечера, или во время бала, у леди Бельведер или леди Уиндермир...
  
  Он был так занят своими мыслями, что еще мгновение не замечал, что говорить она уже перестала.
  "Прошу меня извинить,"- сказал он с величайшей учтивостью. "И благодарю вас за панегирик характеру Уильяма, который не мог не согреть сердца его отца. Тем не менее - что за спешная необходимость в заключении брака? Уильям будет отправлен домой в ближайшие год или два, в этом уже нет сомнений."
  "Но его могут убить!"- сказала она, и в ее голосе неожиданно прозвучал настоящий страх, настолько реальный, что его внимание обострилось.
  Она заметно глотнула, рука потянулась к горлу.
  "Я не смогу этого вынести,"- сказала она, голос у нее внезапно осекся. "Если его убьют, и мы никогда не... никогда не сможем... ни единого шанса..."
  Она посмотрела на него блестящими от волнения глазами и с мольбой положила ладошку ему на рукав.
  "Я должна,"- сказала она. "В самом деле, дядя Джон. Я должна, и я не могу больше ждать. Я хочу поехать в Америку и выйти там замуж."
  Рот у него приоткрылся. Желание выйти замуж было одно, но это...!
  "Вы не можете говорить этого серьезно,"- сказал он. "Вы не можете думать, что ваши родители - и ваш отец, в частности - смогут когда-нибудь одобрить такую идею."
  "Он смог бы,"- возразила она решительно. "Если вам удастся представить ему вопрос должным образом. Он ценит ваше мнение больше, чем чье-бы то ни было,"- продолжала она убедительно, и даже немного нажимая. "И вы, изо всех людей на свете, должны особенно хорошо понимать, какой ужас я чувствую при мысли, что что-то может случиться... с Уильямом, прежде чем я снова его увижу."
  
  В самом деле, подумал он - единственное, что веско говорило в ее пользу, было чувство опустошенности и отчаяния, которое вызвало в его собственном сердце упоминание о возможной гибели Уильяма.
  Да, он мог быть убит. Как мог быть убит во время войны любой мужчина, в особенности солдат.
  Это был один из рисков - и, по совести говоря, это он сам не смог удержать Уильяма, уговорить не принимать его на себя - хотя одна мысль об Уильяме, разорванном на куски пушечным ядром, павшем на поле боя с простреленной головой, или умирающем в долгой агонии, истекающем кровью...
  Во рту у него пересохло, он сглотнул и с некоторым усилием засунул эти малодушные образы обратно, в запертый на все замки мысленный чулан, в котором обычно их от себя прятал.
  Он глубоко вздохнул.
  "Доротея,"- твердо сказал он. "Я все равно узнаю, что вы затеяли."
  
  Она довольно долго задумчиво на него смотрела, как будто оценивала все шансы.
  Потом уголок рта незаметно приподнялся, а глаза чуточку сузились, и он увидел в ее лице ответ - так ясно, как если бы она произнесла его вслух. Нет. Я так не думаю.
  Хотя это выражение было похоже не больше, чем на легкое мерцание - и ее лицо снова изобразило негодование, смешанное с мольбой:
  "Дядя Джон! Как вы смеете обвинять меня и Уильяма - вашего собственного сына! - в том... в том... в чем вы вообще нас обвиняете?"
  "Еще не знаю,"- признался он.
  "Ну, так вот что! Вы поговорите о нас с папой? Для меня? Пожалуйста? Сегодня?"
  Дотти была прирожденной кокеткой; когда говорила, она наклонилась к нему так, чтобы он мог почувствовать в ее волосах легкий аромат фиалок, и при этом совершенно очаровательно теребила пальчиками лацканы его мундира.
  "Я не могу,"- сказал он, пытаясь выкрутиться. "Только не сейчас. Сегодня он от меня один удар уже получил; другой может его прикончить."
  "Тогда завтра,"- уговаривала она.
  "Дотти..."
  Он взял ее руки в свои, и был почти тронут, обнаружив, что они у нее стали совсем холодными, и дрожали.
  Для нее это что-то, да значило - или, по крайней мере, ее это смущало.
  "Дотти,"- повторил он, уже более мягко.
  "Даже если мне удастся расположить вашего отца к тому, чтобы отправить вас в Америку и выдать там замуж - а я не думаю, что его может на это сподвигнуть что-то меньшее, чем ваша беременность ,- все равно возможности отплыть туда до апреля у вас нет. Следовательно, не стоит торопиться свести Хэла в могилу, рассказав ему все это - по крайней мере до тех пор, пока он не оправится от текущего недомогания."
  Она этому ничуть не обрадовалась, но все же вынуждена была признать убедительность его рассуждений.
  "Кроме того,"- продолжал он, потихоньку освобождаясь из ее рук -"кампания на зимний период прекращается; и вам это известно. Скоро боевые действия приостановят, и тогда Уильям будет в относительной безопасности. У вас нет поводов за него опасаться."
  ...Не считая несчастных случаев, наводнений, лихорадки, заражения крови, колик в животе, потасовок в тавернах и еще дюжины других угрожающих его жизни великолепных возможностей, добавил он про себя.
  
  "Но..."- начала она, потом остановилась, и вздохнула. "Да, полагаю, вы правы. Но... вы же поговорите с папой в ближайшее время - не так ли, дядя Джон?"
  Он в свою очередь вздохнул, но тем не менее улыбнулся:
  "Я попробую - если это именно то, чего вы действительно хотите."
  Порыв ветра гулко ударил в стены часовни, и витражи с образом Святой Барбары вздрогнули в своих свинцовых рамах. Струи внезапно налетевшего дождя прогремели по всей сланцевой крыше, и он потуже завернулся в свой плащ.
  "Оставайтесь здесь,"- посоветовал он племяннице. "Я подгоню сюда карету, прямо на дорожку."
  Пробираясь против ветра вперед и одной рукой придерживая шляпу, чтобы помешать ей взлететь, он с некоторым беспокойством вспомнил свои к ней слова:
  Даже представить себе не могу, если нечто менее безотлагательное, чем то, что вы ждете от него ребенка, вынудит его на такое согласиться.
  Не может быть. Или она..?
  Нет, - уверял он себя.
  Забеременеть от кого-то, чтобы потом убедить отца позволить ей выйти замуж за другого?
  Шанс недурной; Хэл выдал бы ее замуж за виновного, прежде, чем тот успел бы сказать "кошка."
  Разумеется - если она не выбрала кого-то, с кем просто невозможно иметь дела: например, человека женатого; или, скажем...
  Но это же полная ерунда!
  Что скажет Уильям, если она неожиданно прибудет в Америку, беременная от другого мужчины?
  Нет, даже Брианна Фрейзер МакКензи - женщина, до корней волос прагматичная, изо всех, кого он когда-либо знал - не сделала бы ничего подобного.
  
  Он слегка улыбнулся при мысли о грозной миссис МакКензи, вспомнив ее попытку шантажом заставить его на себе жениться - в то время, как сама была беременна от кого-то, кем он, безусловно, не являлся...
  С тех пор он не раз себя спрашивал - что, если ребенок был и в самом деле от ее мужа?
  Возможно, она бы смогла. Но только не Дотти.
  Разумеется, нет.
  
  
  
  НЕВООРУЖЕННЫЙ КОНФЛИКТ
  
  Инвернесс, Шотландия
  
  Октябрь, 1980
  
  СТАРИННАЯ ВЫСОКАЯ ЦЕРКОВЬ Св. Стефана безмятежно расположилась на берегу Несса, словно завещая обветренные камни своего церковного дворика всему праведному миру. Роджер и сам знал толк в спокойствии и безмятежности - но теперь все это было не про него.
  Кровь еще пульсировала в висках, и воротник рубашки был влажным от усилий, хотя день стоял холодный.
  Он примчался сюда пешком от автостоянки на Хай-стрит, на жуткой скорости, и ему казалось, что все расстояние он покрыл в считаные секунды.
  Она назвала его трусом, Бога ради! Она называла его многими другими ужасными, обидными именами, но именно это ужалило больнее всего - и ей это было известно.
  Схватка между ними началась накануне, сразу после ужина, когда она собралась наконец положить закопченный, покрытый коркой горшок в старинную каменную раковину, повернулась к нему, испустила глубокий вздох и сообщила, что прошла интервью для работы на севере Шотландии, при Гидро-Электрическом Совете.
  "Работа?"- тупо переспросил он.
  
  "Работа,"- повторила она, прищурив на него глаза.
  Ему все-таки хватило сообразительности проглотить автоматическое - "Но у тебя уже есть работа!"- которое чуть не сорвалось с его губ, заменив его довольно деликатным - как он считал, - "А зачем?"
  Отнюдь не созданная для спокойной дипломатии, она одарила его пристальным взглядом и сказала: "Потому что один из нас должен работать - и если это будешь не ты, придется этим заняться мне."
  "Что ты имеешь в виду под этим "нужно работать?"- спросил он - черт побери, она права, он действительно был трусом, потому что он знал, чертовски, до ужаса хорошо знал, что именно она имела в виду. "На ближайшее время денег у нас достаточно."
  "На какое-то время,"- согласилась она. "На год, или два - быть может, и больше - если мы будем осторожны. И ты считаешь, что мы должны просто тупо сидеть на задницах, пока деньги не кончатся - и что тогда? Тогда ты и начнешь думать о том, что же ты должен теперь делать?"
  "Я уже думал,"- сказал он сквозь зубы. Это правда; он даже что-то предпринимал, несколько месяцев назад. Конечно, еще была книга; сейчас он записывал все песни, которые в восемнадцатом веке собирал для памяти, с комментариями - но само по себе это едва ли можно было назвать работой, и вряд ли он сможет заработать на ней много денег. В основном он размышлял.
  "Ах так? Ну так я тоже."
   Она повернулась к нему спиной и отвернула кран, то ли, чтобы заглушить все, что он мог ей на это ответить, то ли просто для того, чтобы взять себя в руки. Вода идти перестала, и она обернулась снова.
  "Послушай,"- сказала она, стараясь, чтобы это прозвучало убедительно. "Я не могу больше ждать. Я не могу оставаться не у дел год за годом и возвращаться к работе, когда мне заблагорассудится. Прошел почти год с момента последней моей консультации - больше я ждать не могу."
  "Ты никогда мне не говорила, что собираешься вернуться на полный рабочий день."
  
  В Бостоне она сделала несколько рабочих проектов - небольших консалтинговых проектов, когда Мэнди уже выписали из больницы, и с ней все было в порядке. Их для нее раздобыл Джо Абернати.
  "Слушай, мужик,"- сказал Джо Роджеру конфиденциально, - "она уже дергается. Я эту девицу знаю; она должна двигаться дальше. Она и так была сосредоточена на ребенке днем и ночью - вероятно, с тех пор как та родилась - а теперь неделями сидит взаперти с врачами, больницами и приставучими детишками. Ей пора выбираться наружу."
  А мне - нет? Роджер это только подумал, но сказать не решился.
  
  У одного из надгробий возился, пропалывая сорную траву, пожилой мужчина в сплющенной кепке; безвольная масса истребленной зелени лежала на земле рядом с ним. Он наблюдал, как Роджер топчется у стены, и дружески ему кивнул, однако не заговорил.
  Но она - мать, хотел он ответить. Хотел сказать что-то о близости между ней и детьми, о том, как сильно они в ней нуждаются - как нуждались в воздухе, и пище, и воде. Время от времени он даже начинал ревновать, оттого что не нужен им таким же первобытным образом; как же она могла отвергнуть такой дар?
  Что ж, он уже пытался сказать ей что-то подобное. Результат был такой, какого следовало ожидать, зажигая спичку в шахте, заполненной газом.
  Он резко повернулся и вышел с церковного двора. Он не мог разговаривать с ректором сию же минуту - не мог заговорить вообще, вот до чего дошло; он должен был остыть, чтобы голос вернулся снова.
  
  Он свернул налево и прошел вниз по Хантли-стрит, краем глаза отметив на другом берегу реки фасад Сент-Мэри; единственный католический храм в Инвернессе.
  Во время одного из начальных, и наиболее рациональных этапов сражения, она все-таки сделала над собой усилие. Спросила, есть ли во всем этом ее вина.
  "Разве это я?" - спросила она серьезно. "Католичка, я хотела сказать. Я знаю - знаю, как это все осложняет." Губы у нее задрожали. "Джем рассказал мне о миссис Огилви."
  Это было совсем не смешно - но вспомнив, он уже не смог удержаться от улыбки.
  Он тогда был у сарая, сгребал лопатой хорошо перепревший навоз в тачку, чтобы потом разбросать его в огороде, а Джем помогал ему собственной маленькой лопаткой.
  "Шестнадцать тонн - и что вы получаете?"- запел Роджер, - если можно было назвать пением это хриплое кваканье.
  "Еще на день старше - и глубже в дерьмо!!"- проревел Джем, изо всех сил пытаясь передать своим голоском нижние ноты в диапазоне Теннесси Эрни Форда, но потом от смеха раскис до глиссандо.
  Именно в этот злосчастный момент он обернулся - и обнаружил, что у них есть посетители: миссис Огилви и миссис МакНейл, столпы "Дамского Общества Алтаря и Чая" из Свободной Северной Церкви в Инвернессе.
  Он их уже знал - и знал, что они здесь делают.
  
  "Мы пришли, чтобы призвать вашу милую жену, мистер МакКензи,"- сообщила миссис МакНейл, улыбаясь скорбно поджатыми губами. Он не был уверен, было у нее это выражение припасено для обозначения присущей ей внутренней сдержанности, или просто оттого, что она боялась, как бы плохо подогнанные вставные зубы не выпали у нее изо рта, если она откроет его больше чем на четверть дюйма.
  "Ах... Боюсь, в данный момент она находится довольно далеко от города." Он вытер руку о джинсы, подумав, не стоит ли предложить ее дамам - но, осмотрев ее повнимательней, передумал и просто кивнул. "Но, пожалуйста, проходите в дом. Девушка могла бы сделать нам чаю."
  Обе в унисон покачали головами.
  "Мы давно не видели вашей жены в церкви, мистер МакКензи." Госпожа Огилви гипнотизировала его своими рыбьими глазами.
  Что ж, он ожидал чего-то подобного. Он мог бы еще выиграть время, приговаривая - Ах, у нас ребенок был нездоров,- но смысла в этом не было; раздражение рано или поздно должно было прорваться наружу.
  "Нет,"- сказал он любезно, хотя плечи у него рефлекторно застыли. "Она католичка. В воскресенье она будет на мессе в Сент-Мэри." Квадратное лицо миссис Огилви моментально вытянулось до изумленного овала.
  "Так ваша жена - папистка?"- спросила она, словно давала ему шанс немедленно исправить явно безумную вещь, которую он только что произнес.
  "Да, именно так. С рождения." Он слегка пожал плечами.
  После подобного откровения разговаривать было почти не о чем. Короткий взгляд на Джема, едкий вопрос о том, ходит ли он в воскресную школу, тяжкий вздох в ответ - и немного посверлить взглядом Роджера, перед тем как с ним распрощаться.
  
  ...Ты хочешь, чтобы я обратилась в твою веру? - требовательно спросила Бри в пылу спора. И это был вопрос, а не предложение. Внезапно и яростно ему захотелось спросить ее, готова ли она именно это и сделать - только, чтобы убедиться, что готова, из любви к нему. Но религиозная совесть никогда бы не позволила ему проделать такое; и еще меньше его совесть, как ее любовника. Ее мужа.
  
  Хантли-стрит внезапно свернула к Банк-стрит, и все пешеходы торгового района куда-то исчезли.
  Он миновал небольшой мемориальный садик, заложенный в память о медсестрах, служивших во время Второй мировой войны, и - как всегда это делал,- подумал о Клэр, хотя на этот раз с меньшим, чем обычно, восхищением, которое он всегда к ней испытывал.
  А что бы сказали вы? - подумал он.
   Черт побери, он отлично знал, что она на это скажет - или, по крайней мере, на чьей она будет стороне в этом вопросе.
  Она и сама не слишком заботилась о том, чтобы быть мамой круглосуточно, разве нет? Пошла в медицинскую школу, когда Бри было семь лет. И отец Бри, Фрэнк Рэндалл, дал тут слабину, хотел он того или нет.
  Он ненадолго замедлил шаг, начиная понимать. Не удивительно, если Бри считает...
  Он прошел Свободную Северную Церковь, и слегка улыбнулся, подумав о миссис Огилви и миссис Макнил.
  Они еще вернутся, он это знал наверняка - если он так ничего и не предпримет.
  Ему был знаком этот их "бренд" Решительного Радушия. Господи, да если они только услышат, что Бри ушла на работу, и - сообразно их образу мыслей - бросила его с двумя маленькими детьми, они будут печь для него пастушьи пироги и горячие пончики не покладая рук!
  Это может оказаться не так уж плохо, подумал он, задумчиво облизнувшись - не считая того, что они так и останутся в доме, чтобы совать свои носы в дела его семьи - а уж пустить их на кухню к Брианне, значит не просто играть с динамитом, но умышленно бросить бутылку нитроглицерина в толпу, в самый разгар женитьбы.
  "Католики разводов не признают,"- как-то раз сообщила ему Бри. "Зато они признают убийство. На этот случай у них всегда есть исповедь, в конце концов"/ т.е. потом можно и покаяться.
  На дальнем берегу стояла единственная в Инвернессе англиканская церковь Святого Андрея.
  Один католический храм, одна англиканская церковь - и не менее шести пресвитерианских церквей, все стояли в виде каре у реки, на площади меньшей, чем в четверть мили. Это могло бы объяснить вам все - подумал он, - что нужно было знать о базовом характере Инвернесса.
  И он говорил об этом Бри - хотя, признаться, не упомянул при этом свой собственный Кризис Веры.
  Она и не спрашивала. Он ей все это уже объяснял.
  
  Когда он явился домой без волос на макушке, после рукоположения в Северной Каролине - и после второго, весьма травматического пострижения, - а также после вынужденного перерыва, связанного с рождением Мэнди, распадом общины Риджа, решением рискнуть и пройти через камни... никто из них об этом больше не заговаривал.
  Точно так же было, когда они уже вернулись, и постоянная необходимость заботиться о сердечке Мэнди, а потом снова налаживать какую-то жизнь... вопрос о его служении был забыт.
  Он думал, Брианна не упоминала об этом потому, что не была уверена, что ему самому хочется это обсуждать, и ни за что не хотела подталкивать его в каком бы то ни было направлении - то, что она была католичкой, в Инвернессе могло помешать ему стать пресвитерианским священником; но и он не мог игнорировать тот факт, что его священничество тоже может вызвать серьезные осложнения в ее жизни, и ей это было известно.
  Кончилось тем, что никто из них об этом больше не заговаривал, когда они в деталях разрабатывали планы своего возвращения.
  Они уже, как могли, обсудили все практические подробности. В Оксфорд он вернуться не мог - не разработав себе действительно сложного прикрытия.
  
  "Вы просто не можете надолго выпадать - и снова возвращаться в научные круги,"- объяснял он Бри и Джо Абернати, доктору и давнему другу Клэр, еще до ее "ухода" в прошлое. "Правда, вы можете уйти в Рождественский отпуск - и даже в длительный отпуск. Но вы обязаны иметь перед собой какую-то поставленную цель, и что-то, что могли бы показать после вашего отсутствия, когда вернетесь, в виде уже опубликованных исследований."
  "Ты мог бы написать какой-нибудь триллер, книжку с убийствами времен Регуляции,"- заметил Джо Абернати. "Или о подготовке революции на Юге".
  "Это я еще мог бы," - признался он. "Но только не респектабельный научный труд."
  Он криво усмехнулся, почувствовав легкий зуд в кончиках пальцев. Он действительно мог написать книгу - такую, какой никто другой написать бы не смог. Но - не как историк.
  "Не существует никаких источников,"- объяснил он, слегка поклонившись полкам в кабинете Джо, где они держали один из своих первых военных советов.
  "Если бы я писал книгу, как историк, я должен был бы обеспечить источники для всей опубликованной информации - тем более для самых уникальных ситуаций, которые могу описать,- но тут я уверен, что ничего подобного за всю историю опубликовано не было. А "Живое свидетельство автора и очевидца" в университетской прессе не прокатит, я вас уверяю. Мне придется писать это, как роман."
  Эта идея на самом деле его увлекла - но вряд ли она могла произвести впечатление на коллег из Оксфорда.
  Хотя Шотландия...
  
  *Глисса́ндо (итал. glissando от фр. glisser - скользить) - музыкальный термин, штрих, означающий плавное скольжение от одного звука к другому; даёт особый колористический эффект.
  Глиссандо предполагает плавный переход от одного звука к другому через все лежащие между ними звуки, возможные для воспроизведения на данном инструменте. В некоторых случаях глиссандо отличается от непрерывного портаменто.
  Разговорными эквивалентами глиссандо являются слайд, свип (имеется в виду эффект "дискретного глиссандо" на гитаре и арфе соответственно), бенд или "мазок".
  
  
  ***
  НИКАКОЕ ПОЯВЛЕНИЕ НОВЫХ ЛЮДЕЙ в Инвернессе - или где-то еще, в горах - не могло пройти незамеченным. Но Роджер здесь не был "пришельцем."
  Он вырос в доме пастора в Инвернессе, и было еще немало людей, которые знали его уже взрослым. А наличие американской жены и детей вполне бы могло объяснить его отсутствие ...
  "Слушайте, на самом деле народ не волнует, чем это вы занимались, когда были где-то далеко,"- объяснил он. "Их интересует только то, чем вы занимаетесь, пока вы здесь."
  К этому времени он уже достиг острова Несс. Небольшой тихий парк раскинулся на маленьких островках, лежавших всего в нескольких футах от берега реки, на нем были протоптанные - прямо в грязи - дорожки, росли большие деревья, и в это время суток было совсем мало транспорта. Он бродил по дорожкам, пытаясь очистить мозги, заполнить их до отказа только звуками падающей воды, тишиной и спокойствием пасмурного неба.
  
  Он дошел до конца острова, и постоял, едва замечая оставшиеся на кустах обломанные ветки, а в холодной воде - комья мертвых листьев, птичьи перья, рыбьи кости, размокшую пачку сигарет, вынесенную на берег промчавшимся паводком.
  Разумеется, он думал о себе. Что он сам будет делать, что будут думать о нем люди. Почему ему никогда не приходило в голову задаться вопросом, что намерена здесь делать Брианна, если они переедут в Шотландию?
  Ну, это себе представить было совсем нетрудно - если не глупо,- хотя бы в ретроспективе.
  Там, на Хребте, Бри делала... ну, по правде говоря, немного больше, чем обычно делали женщины - никто не мог обойти вниманием ее охоту на буйволов, стрельбу по индейкам, всю убийственно-пиратскую сторону ее души, души богини-охотницы, - и это наряду с тем, что обычно делали все женщины.
  Стоит только вспомнить ее домашние хлопоты, кормежки, одежду, уют - или хотя бы ее попытки их устроить. И потом, когда Мэнди была больна, а сама Брианна тяжело переживала потерю родителей, вопрос о какой-бы то ни было работе стал совершенно неуместным.
  Ничто не могло отделить ее от дочери.
  
  Но теперь с Мэнди все было в порядке, она была здорова настолько, что иногда у него волосы вставали дыбом - об этом свидетельствовали следы тянущихся за ней разрушений. Кропотливая работа по детальному восстановлению их личностей в двадцатом веке была завершена, покупка Лаллиброха оформлена банком, которому тот принадлежал, и физическое перемещение в Шотландию свершилось; Джем освоился - более или менее,- в деревенской школе, совсем рядом, и с приятной девушкой из той же деревни уже договорились: она будет помогать им ухаживать за Мэнди.
  А теперь Брианна идет работать.
  Теперь для Роджера наступит ад. Образно говоря... если не в буквальном смысле.
  
  
  ***
  НЕЛЬЗЯ СКАЗАТЬ, ЧТО БРИАННУ об этом не предупреждали. Она собиралась вступить в мир мужчин.
  Это была грубая работа и трудное производство - очень трудное, рыть туннели, которые несут по всей стране бесконечные мили кабеля от турбин гидроэлектростанций.
  "Tигры Туннелей"- так называли мужчин, которые их прокладывали; среди них многие были польскими и ирландскими иммигрантами, приехавшими сюда в поисках работы в 1950 году.
  Она о них читала, видела их фотографии, белоглазые, с чумазыми лицами, как у шахтеров - в центральном офисе Гидро-Электрической Компании все стены были ими увешаны - документальные свидетельства и гордость современных достижений Шотландии.
  Интересно, а что было предметом гордости и достижением древней Шотландии? - подумала она. - Килт?
  При этой мысли она едва подавила смешок, но, судя по всему, выглядела она при этом довольно симпатично, потому что мистер Кэмпбелл, менеджер по персоналу, любезно ей улыбнулся.
  "Вам повезло, девушка; мы сейчас открываем завод в Питлокри, через месяц начинаем,"- сказал он.
  "Это замечательно."
  Папку со всеми своими рекомдациями и верительными грамотами она держала на коленях. Он почему-то не просил их показать, что весьма ее удивило, но она водрузила ее перед ним на стол, и щелкнув замком, открыла.
  "Здесь мои... э-э...?"
  Он уставился на ее автобиографию, лежавшую сверху, с открытым ртом - открытым так широко, что ей удалось разглядеть все стальные пломбы у него в задних зубах.
  Он закрыл рот, посмотрел на нее с изумлением, а затем снова посмотрел на папку, медленно приподняв резюме, словно боялся, что внизу может оказаться что-нибудь еще более шокирующее.
  "Думаю, у меня есть все необходимые квалификационные документы,"- сказала она, сдерживая нервическое желание начать теребить пальцами ткань своей юбки. "Чтобы стать заводским инспектором, я имею в виду." Она чертовски хорошо знала, что делает. У нее была квалификация по строительству этих долбанных ГЭС, уж не говоря о том, чтобы одну такую инспектировать.
  
  "Инспектор..." слабо сказал он. Потом кашлянул и слегка покраснел. Заядлый курильщик; она отсюда чувствовала душный запах табака, навсегда застрявший в его одежде.
  "Боюсь, здесь произошло некоторое недоразумение, моя дорогая,"- сказал он. "Нам в Питлокри срочно нужен секретарь."
  "Может быть, вам,"- сказала она, уже поддавшись желанию вцепиться в ткань юбки. "Но в объявлении, на которое я откликнулась, говорилось о вакансии для инспектора завода, и это именно та должность/позиция, на которую я претендую."
  "Но... моя дорогая..." Он помотал головой, явно потрясенный до глубины души. "Вы женщина!"
  "Ну да,"- сказала она, и любой из сотни мужчин, знавших ее отца, тут же уловил бы стальную ноту в ее голосе, и сложил бы оружие на месте.
  Мистер Кэмпбелл, к сожалению, не был знаком с Джейми Фрейзером - но кажется, готов был на этот счет просветиться.
  "Не могли бы вы объяснить поточнее, в каких именно аспектах обследования заводов требуется пенис?"
  Глаза у него выпучились, и весь он вдруг приобрел оттенок индюшачьей бородки в сезон ухаживаний.
  "Вы - это - вы что себе..."
  С видимым усилием он овладел собой - достаточно, чтобы снова заговорить вежливо, хотя шок на туповатом лице был еще заметен. "Миссис МакКензи. Думаете, я не знаком с понятием женского освобождения, да? У меня самого есть дочери. И никто из них не посмел бы сказать мне ничего подобного,"- сказал он, страдальчески подняв брови.
  "Не то, чтобы я думал, что вы некомпетентны." Он посмотрел на открытую папку, коротко поднял брови, потом плотно ее закрыл. "Это - рабочая среда. Она не подходит женщине."
  "Почему нет?"
  Теперь его апломб немного окреп.
  "Условия у нас часто физически грубые - и, честно говоря, г-жа МакКензи, таковы и сами мужчины, с которыми вы там столкнетесь. Наша компания - как и всякий достойный бизнес,- не может с чистой совестью рисковать вашей безопасностью."
  
  "Вы берете на работу мужчин, которые позволяют себе нападать на женщин?"
  "Нет! Мы..."
  "Ваши заводы представляют собой физическую угрозу? Тогда вам совершенно необходим инспектор, не так ли?"
  "Юридически..."
  "Я хорошо осведомлена о правилах, относящихся к ГЭС,"- твердо сказала она и полезла в сумку, вытащив оттуда захватанную печатную брошюру со сводом Правил - очевидно, ее не раз проштудировали,- представленных Советом развития Нагорья и Островов. "Могу выявить проблемы, и могу рассказать вам, как исправить их оперативно - и как можно более экономично."
  Мистер Кэмпбелл выглядел уже глубоко несчастным.
  "И как я слышала, у вас было не слишком много претендентов на эту должность"- закончила она. "Ни одного, если быть точным."
  "Мужчины..."
  "Мужчины?"- сказала она, с еле уловимым юмористическим оттенком почеркнув это слово. "Я работала с мужчинами, прежде чем явилась к вам. И неплохо с ними лажу."
  Она уставилась на него, не говоря больше ни слова.
  Я знаю, что такое убить мужчину, думала она. Я знаю, как это просто. А ты нет.
  Она не догадывалась, насколько изменилось выражение ее лица - зато Кэмпбелл явно слегка потерял в цвете и отвернулся.
  Задумавшись на долю секунды, она спросила себя - интересно, отвернулся бы Роджер, если бы увидел в ее глазах это знание? Но сейчас у нее просто не было времени, чтобы размышлять о подобных вещах.
  "Почему бы вам не показать мне одно из рабочих мест?"- сказала она мягко. "Тогда нам будет о чем поговорить еще."
  
  
  ***
  В ВОСЕМНАДЦАТОМ ВЕКЕ собор Святого Стефана использовали в качестве временной тюрьмы для захваченных якобитов. По некоторым сведениям, двое из них были казнены здесь же, в церквном дворике.
  Это было не самое худшее, иметь возможность бросить последний взгляд на эту землю здесь, предположил он: широкая река и бескрайнее небо, то и другое плавно текли к морю. И несли с собой непреходящее чувство покоя, ветра и облаков, и воды, несмотря на то, что постоянно пребывали в движении.
  
  "Если когда-нибудь ты окажешься в самой сердцевине парадокса, можешь быть уверен, что ты стоишь на краю истины,"- сказал ему как-то приемный отец.
  "Заметь, ты можешь даже не знать, что это такое,"- добавил он с улыбкой. "Но это так и есть."
  Ректор Святого Стефана, доктор Уэзерспун, тоже имел в запасе несколько афоризмов, чтобы ими поделиться.
  "Когда Господь закрывает дверь, он открывает окно."
  Да. Проблема в том, что для него это окно открылось сейчас примерно на уровне десятого этажа, и он не был уверен, что Господь в таких случаях поставляет парашюты.
  "Вы думаете?"- спросил он, глядя на плывущее куда-то небо над Инвернессом.
  "Прошу прощения?"- сказал испуганный пономарь, выглянув из-за могильного камня, за которым работал.
  "Простите." Роджер неловко развел руками. "Просто... сам с собой разговариваю."
  Пожилой человек понимающе кивнул. "Ага, ага. Тогда не беспокойтесь. Вот когда вы ответы начнете получать, тогда и должны беспокоиться." Хрипло хохотнув, он снова согнулся в три погибели и исчез из виду.
  
  Роджер спустился с высокого кладбищенского дворика на лежащую внизу улицу, и медленно побрел назад, к автостоянке.
  Хорошо, первый шаг он сделал. Времени прошло достаточно, пора было что-то предпринять - до некоторой степени Бри была права; он просто трусил,- но он это сделал.
  Еще не все трудности были решены, но было большим утешением просто иметь возможность переложить их тяжесть на кого-то, кто понял бы и посочувствовал.
  "Я буду за вас молиться,"- сказал доктор Уэзерспун, пожав ему руку на прощание. Это тоже было утешением.
  Нашаривая в кармане ключи, он стал подниматься по сырой, промозглой бетонной лестнице к автостоянке. Нельзя сказать, что он уже полностью примирился с самим собой, еще нет - но все же по отношению к Бри чувствовал себя настроенным куда более миролюбиво. Теперь он мог вернуться домой, и сказать ей...
  Нет, черт возьми. Он не мог, еще нет. Он должен проверить еще раз.
  Ему даже не нужно было проверять - он уже знал, что был прав. Но он должен был иметь что-то в руках, и должен был показать это Бри.
  
  Резко развернувшись на каблуках, он проскочил мимо подошедшего к нему сзади озадаченного служителя автостоянки, спустился, перепрыгивая сразу через две ступеньки, и зашагал к Хантли-Стрит, так, будто ступал по раскаленным углям. Ненадолго остановился на Фокс, порылся в карманах в поисках монеты и через коммутатор позвонил в Лаллиброх.
  Энни ответила на звонок в своей обычной хамской манере, сказав: "Слушшаю!?"- с такой резкостью, что слово превратилась в нечто большее, чем просто вопросительное шипение. Он даже не стал упрекать ее за скверные телефонные привычки.
  "Это Роджер. Передайте хозяйке, что я еду в Оксфорд, нужно еще кое-что посмотреть. Там и заночую."
  "Mммфм,"- буркнула она и повесила трубку.
  
  
  ***
  ЕЙ ХОТЕЛОСЬ КРЕПКО СТУКНУТЬ Роджера по башке каким-нибудь тупым предметом. Чем-то вроде бутылки шампанского, скорее всего.
  "Он уехал - куда?"- спросила она, хотя то, что сказала Энни МакДональд, расслышала совершенно отчетливо.
  Энни вздернула узкие плечики до самых ушей, указывая на то, что риторический характер вопроса ей понятен.
  "В Оксфорд,"- повторила она. "В Англию!"
  Тон ее голоса только подчеркнул явный эпатаж действий Роджера. Он не просто ушел, чтобы порыться в очередной старой книге - что само по себе было бы довольно странно, как будто хотел лишний раз убедить и их, и себя в том, что он ученый и ничего с этим поделать нельзя,- но ведь он бросил жену и детей, никого заранее не предупредив, и дал деру в другую страну, заграницу!
  "Сам сказал, что приедет домой завтра,"- добавила Энни с большим сомнением. Она вытащила из хозяйственной сумки бутылку шампанского, осторожно, как будто та могла взорваться у нее в руках.
  "Должна я теперь класть его на лед, как вы думаете?"
  "На... о, нет, только не ставьте его в морозильную камеру. Просто в холодильник. Спасибо, Энни."
  
  Энни исчезла на кухне, а Брианна так и стояла в холле на сквозняке, пытаясь взять чувства под жесткий контроль, прежде, чем пойдет искать Джема и Мэнди.
  Дети есть дети, у них был какой-то ультра-чувствительный радар, во всем, что касалось их родителей. Они уже знали, что между нею и Роджером что-то случилось; идея, что ваш отец может вот так внезапно исчезнуть, не была рассчитана на то, чтобы придать их жизни ощущение уютной безопасности.
  Неужели он даже с ними не попрощался? Не уверил их в том, что обязательно вернется? Нет, разумеется нет.
  "Проклятый эгоист, эгоцентрик..." пробормотала она. Не в силах подыскать более подходящего определения, с тем, чтобы наконец завершить эту тему, она добавила -"крысиный штрейкбрехер, ублюдок!"- и сама нехотя фыркнула от смеха. Не только от глупости оскорбления, но и с неохотным признанием того, что получила то, что хотела. Так или иначе.
  Раз смирившись, он уже не мог помешать ей выйти на работу - и теперь, когда вызванные этим неурядицы миновали, она думала, что хоть с этим у него все будет в порядке.
  "Мужчины ненавидят менять образ жизни,"- когда-то сказала ей мать. "Если, конечно, идея не их собственная. Но мы можем заставить их думать, что это их идея... иногда."
  
  Возможно, ей тогда не стоило действовать так прямолинейно; пытаться заставить Роджера почувствовать, что он хотя бы готов обсудить то, что она будет работать, если не решить, что это была его идея - это действительно могло его подтолкнуть. Однако она была совсем не настроении, чтобы хитрить. Или хотя бы постараться быть потактичней.
  А то, что она с ним сделала... ну что ж, она продолжала мириться с его инертностью, пока могла, и наконец сама столкнула его с обрыва. Сознательно.
  "И ни чуточки не чувствую себя в этом виноватой!" - сказала она вешалке. Она медленно повесила пальто, ненадолго задержавшись, чтобы проверить карманы на предмет использованных салфеток и скомканных рецептов. Так, если он ушел из-за больно задетого самолюбия - чтобы отыграться на ней за то, что она собиралась вернуться к работе? Или разгневанный тем, что она назвала его трусом?
  Это последнее ему явно не понравилось; глаза у него потемнели, и он чуть не потерял голос - сильная эмоция душила его, в буквальном смысле, словно заморозив ему гортань. Хотя она сделала это нарочно, это правда. Она отлично знала, где находятся у Роджера все его слабые места - как он знал, где они у нее.
  
  Губы ее крепко сжались, и как раз в этот момент пальцы нащупали во внутреннем кармане жакета что-то твердое. Выветренную ракушку, гладкую, в форме башенки, от солнца и воды выгоревшую до белизны. Роджер подобрал ее на галечном пляже Лох-Несса и протянул ей.
  "Чтобы в ней жить,"- сказал он, улыбаясь - но его выдала хриплость изуродованного голоса. "Когда тебе понадобится место, где спрятаться."
  Она мягко сомкнула на ракушке пальцы и вздохнула.
  Роджер не был мелочным. Никогда. Он не уехал бы в Оксфорд - она не без удовольствия вспомнила, какое лицо было у Энни, когда та потрясенно прокомментировала: в Англию! - просто, чтобы ей досадить.
  Так что уехал он по какой-то определенной причине; несомненно, что-то в их стычке его задело - и это ее немного беспокоило. Ему приходилось сражаться со многими вещами, с тех пор, как они вернулись. Как и ей, разумеется: болезнь Мэнди, принятие решения о том, где им жить, все мелкие детали перемещения семьи в пространстве и времени - они прошли через все это вместе.
  Но были вещи, с которыми он сражался в одиночку.
  Она выросла единственным ребенком в семье, так же, как и он; она знала, что бывает, когда вы слишком много времени предоставлены самому себе и живете в собственных фантазиях.
  
  Ну и черт с ним - если бы то, что творилось у него в голове, не поедало его прямо у нее на глазах; и если он ей ничего не рассказывает, тогда это либо что-то, что он считал слишком личным, чтобы с ней поделиться - это ее раздражало, но жить с этим она бы смогла,- либо то, что по его мнению, было слишком тревожным, или слишком опасным, чтобы с нею этим делиться, и она даже понятия чертова не имела, что это такое!
  Пальцы крепко вцепились в ракушку, и она специально их расслабила, пытаясь успокоиться.
  Она слышала, что дети наверху, в комнате Джема. Он что-то читал Мэнди - Колобка, подумала она. Слов она отсюда не слышала, но сказать могла точно - по рифмам, которым вторили возбужденные крики Мэнди: "Вуф! Вуф!"
  Не было смысла их прерывать.
  Времени у нее было достаточно, чтобы позже сказать им, что этой ночью папочка будет отсутствовать. Может, они и не стали бы беспокоиться, если бы она сама отнеслась к этому более прозаически; он никогда их не покидал, ни разу - с тех пор, как они вернулись; зато, когда они жили в Ридже, часто уходил с Джейми или Яном, на охоту. Мэнди этого уже не помнит, а вот Джем...
  
  Она собиралась войти в свою студию, но вдруг обнаружила, что пересекла холл и скользнула в открытую дверь кабинета Роджера. Это была старинная "комната для разговоров"; комната, где ее дядя Иен годами занимался делами поместья - как прежде ее отец, в течение короткого времени, и как перед ним ее дед.
  А теперь здесь был кабинет Роджера.
  Он спросил, не хочет ли она взять эту комнату себе, и она сказала - нет. Ей нравилась маленькая гостиная через зал, с ее залитым солнцем окном и тенями старинных желтых роз, осенявших эту сторону дома своими цветами и ароматом. Кроме того, она просто чувствовала, что эта комната - с ее чисто выскобленным деревянным полом и удобными, истертыми временем полками, - самое мужское место в доме.
  Роджеру удалось здесь отыскать один из старых сельскохозяйственных гроссбухов, за 1776 год; тот притаился на самой верхней полке; под изношенной тканью переплета скрывались терпеливо и тщательно собранные мелочи жизни на ферме Хайленда: четверть фунта семян серебристой пихты, козел для вязки, шесть кроликов, тридцать мер семенного картофеля... неужели это написал ее дядя? Она не знала, никогда не видела образца его почерка.
  Со странным трепетом она спрашивала себя - что, если родители вернулись обратно, в Шотландию - и сюда?
  
  Удалось ли увидеться Яну и Дженни снова; и что, если ее отец сидел - или будет сидеть? - здесь, в этой комнате, у себя дома, обсуждая дела Лаллиброха с Яном?
  А ее мать? Из того немного, что Клэр об этом рассказывала, она знала, что с Дженни они расстались не лучшим образом; и еще Брианне было известно, что мама часто об этом грустила; когда-то они были близкими подругами. Может, все еще можно было исправить? - возможно, они все и исправили.
  Она бросила взгляд на деревянную шкатулку, надежно припрятанную на верхней полке, рядом с амбарной книгой, и свернувшейся перед ней маленькой змейкой вишневого дерева.
  Она порывисто схватила змейку, находя утешение в ее гладком изогнутом тельце и комическом выражении на мордочке, словно оглядывавшейся назад, через несуществующее плечо. И невольно улыбнулась в ответ.
  "Спасибо, дядя Вилли," - шепнула она и почувствовала, как в ней пробежала какая-то необыкновенная дрожь. Не страха, не холода - но что-то вроде восторга, только тихого. Узнавания.
  
  Она так часто видела эту змейку - в Ридже, а теперь здесь, где она была сделана впервые, - что никогда не думала о ее создателе, старшем брате своего отца, умершем в возрасте одиннадцати лет. Но он тоже был здесь, в этом создании его рук, в этих комнатах, которые его знали и помнили.
  Раньше, когда она навещала Лаллиброх - в восемнадцатом веке - там, на площадке второго этажа висел его портрет - небольшой, крепкий рыжеволосый мальчуган стоял, положив руку на плечо младшего брата, голубоглазого и очень серьезного.
  Где он теперь, интересно? - думала она. А другие картины, написанные ее бабушкой? Один автопортрет, который она сделала, каким-то образом оказался в Национальной Портретной Галерее - ей непременно нужно взять детей с собой, в Лондон, чтобы его увидели, когда немного подрастут... но все остальные?
  Был еще один - на нем очень юная Дженни Мюррей кормила ручного фазана, у которого были нежные карие глаза ее дядюшки Иена - и, вспомнив это, она улыбнулась.
  Это было правильно. Приехать сюда, привезти детей... домой. И не имеет значения, если им с Роджером придется немного похлопотать, и даже повздорить, чтобы найти себе место в этой жизни. Хотя, возможно, за Роджера она говорить не должна, подумала она с легкой гримасой.
  Она снова посмотрела наверх, на шкатулку. Ей захотелось, чтобы сейчас ее родители оказались здесь - они оба - и она могла бы рассказать им о Роджере, спросить их мнения. Не то, чтобы она искала совета, до этого еще не дошло.... Честно говоря, то, чего она хотела, думала она - просто получить у них подтверждение, что она все сделала правильно.
  С горящими щеками она, встав на цыпочки, потянулась и сняла с полки шкатулку, чувствуя себя виноватой в том, что не стала дожидаться Роджера, чтобы поделиться с ним следующим письмом. Но... ей так хотелось, чтобы сейчас рядом была ее мать.
  Она взяла сверху первое письмо, то, на котором было написано материнской рукой:
  
  Офис L'Oignon,
  Нью-Берн, Северная Каролина, 12 апреля 1777
  
  Дорогая Бри (и Роджер, и Джем, и Мэнди, конечно же),
  
  Мы перебрались в Нью-Берн без серьезных (major) инцидентов. Да, так и слышу, ты подумала - Майор?
  И это сущая правда - на дороге, к югу от Буна, на нас напала парочка потенциальных бандитов. Учитывая, что им, вероятно, от роду лет девять и одиннадцать соответственно, и вооружены они были исключительно древним колесцовым мушкетом, который разнес бы их обоих на куски, если бы им удалось из него выстрелить, никакой особой опасности мы не подверглись.
  Ролло выскочил из фургона и сбил одного из них с ног, после чего его брат бросил пистолет и дал деру. Однако ваш кузен Ян его догнал, и за шкирку приволок обратно.
  
  Твоему отцу понадобилось какое-то время, чтобы добиться от них чего-нибудь вразумительного, но толика еды творит чудеса. Они сообщили, что их зовут Герман и - нет, в самом деле! - Вермин, Вредитель. Их родители погибли во время зимы - отец пошел на охоту и не вернулся, мать умерла в родах, а ребенок умер днем позже, поскольку у обоих мальчиков не было никакой возможности его накормить.
  Со стороны отца они никого не знают, однако сообщили, что фамилия матери была Kайкендалл. К счастью, ваш отец знает семью Kайкендалл, недалеко от Бейли Кэмп - таким образом, Ян взял юных бродяжек с собой, чтобы разыскать этих самых Kайкендаллов и посмотреть, нельзя ли их там пристроить. Если нет, я полагаю, он привезет их с собой в Нью-Берн, и мы постараемся отдать их кому-нибудь в ученики - или, быть может, заберем их с собой в Уилмингтон и поищем им хорошей якорной стоянки, уже в качестве юнг.
  
  Фергюс, и Maрсали, и дети в полном порядке, как физически - не считая семейной склонности к увеличенным аденоидам, и самой большой бородавки, какую мне приходилось видеть на левом локте у Жермена, - так и в финансовом отношении. Помимо Уилмингтонской Газеты, L'Oignon является единственной регулярной газетой в колонии, и, таким образом, Фергюс теперь занимается большим делом. Добавь к этому печать и продажу книг и брошюр - он и с этим справляется замечательно. В настоящее время семья владеет двумя молочными козочками, стаей кур, свиней и тремя мулами, считая Кларенса, коего мы доверили их попечению, собираясь в Шотландию.
  Условия и общая неопределенность таковы, что... [подразумевалось, подумала Брианна, что вы не знаете, кто и когда может прочитать это письмо] ...я лучше не буду вдаваться в подробности того, что он тут печатает, помимо газет. L'Oignon старается быть совершенно беспристрастным, печатая неистовые разоблачения от обоих Лоялистов и немногих оставшихся верноподданных, а также публикует сатирическую поэзию нашего хорошего друга "Anonymous", разящего своими пасквилями обе стороны текущего политического конфликта. Я редко видела Фергюса таким счастливым.
  Война бывает согласна с природой некоторых людей, и Фергюс, как ни странно, является одним из них. Ваш кузен Ян совсем другой, хотя думаю, в его случае именно она удерживает его от того, чтобы размышлять обо всем слишком много.
  
  Мне решительно интересно, что сделает из него его мать. Но, хорошо ее зная, полагаю, что после того, как первый шок пройдет, она примется за настоящую работу, подыскивая ему жену. Дженни женщина очень проницательная, все об этом свидетельствует - и такая же упрямая, как твой отец. Я надеюсь, он об этом еще помнит.
  Говоря о твоем отце - он уже приноравливается к Фергюсу, взяв на себя некоторые участки "бизнеса" (но не указывая, что именно сие означает, так что, скорее всего, он делает нечто такое, от чего волосы мои совсем поседеют - или вылезут - стоит мне о них узнать), и подыскивает среди торговцев подходящий корабль - хотя думаю, шансы найти таковой будут лучше в Уилмингтоне, куда мы переедем, как только Ян к нам присоединится.
  
  Между тем я обзавелась своей собственной вывеской - буквально. Она прибита к фасаду типографии Фергюса, и гласит - ЗУБЫ ДЕРЕМ, СЫПЬ, МОКРОТУ И ЛИХОРАДКУ ИЗЛЕЧИМ! - и это работа Maрсали. Она хотела еще добавить строчку об оспе, но и Фергус, и я ее отговорили - он из страха, что это приведет к снижению стиля его заведения, я сама из некой болезненной привязанности к истине в рекламе, - поскольку на самом деле в настоящее время я ничего не могу поделать ни с одним из состояний, кои здесь называются оспой. Мокрота... ну, с ней вы всегда можете что-то сделать, даже если это не более, чем чашка горячего чая (а в наши дни просто горячая вода, настоянная на сассафрасовом корне, кошачьей мяте или мелиссе) с глотком спиртного.
  По пути, в Кросс-Крике, я связалась с доктором Фентимэном, и даже позволила себе купить у него несколько необходимых инструментов и кое-какие лекарства, чтобы восстановить свой комплект (и все это по цене бутылки виски, и обязанности целый час любоваться последними пополнениями к его ужасной коллекции маринованных раритетов - нет, этого знать тебе не захочется; действительно не захочется! Хорошо еще, что он так и не увидел бородавки Жермена, а не то был бы в Нью-Берне в мгновение ока, и шлялся бы тайком вокруг типографии со своей ампутационной пилой).
  Мне до сих пор не хватает пары хороших хирургических ножниц, но Фергюс знает в Уилмингтоне серебряных дел мастера, по имени Стивен Морей, и говорит, что тот может сделать мне пару, в соответствии с моими описаниями и спецификациями.
  На данный момент я в основном занимаюсь тем, что деру зубы, как цирюльник, который делал это до меня, пока в ноябре прошлого года не утонул, свалившись по пьяному делу в воды гавани.
  
  Со всей моей любовью,
  Мама
  
  P.S. Кстати говоря, об Уилмингтонской газете - твой отец задумал с ними связаться и посмотреть, не удастся ли выяснить, кто же оставил это чертово уведомление о пожаре? Хотя полагаю, жаловаться мне бы не следовало; если бы вы его не нашли, ты никогда бы сюда не вернулась. И хотя за этим последовало множество вещей, коих я никому не пожелаю, и которых не произошло бы, не будь ты здесь - я никогда не пожалею о том, что ты узнала своего отца, а он тебя.
  
  
  
  МЕЛКИЕ ДЕМОНЫ
  
  ОТ ЛЮБОЙ ДРУГОЙ ИЗ ОЛЕНЬИХ ТРОП, встречавшихся им по пути, эта ничем особо не отличалась; она и в самом деле начиналась как одна из многих. Но было в этих следах нечто такое, что подсказало Яну -"люди," - а он уже так давно привык к подобного рода предупреждениям, что редко замечал их сознательно. Он и теперь этого не делал - но все же, отвернув голову своего коня в сторону, дернyл Кларенса за поводья.
  "Почему мы остановились?"- подозрительно спросил Герман. "Тут ничего нет."
  "Наверху кто-то живет." Ян дернул подбородком в сторону лесистого склона. "Здесь тропа недостаточно широка для лошадей; мы их привяжем и немного пройдемся."
  
  Без слов обменявшись взглядом, полным глубокого скептицизма, Герман и Вермин соскользнули с мула и поплелись за Яном вверх по тропе.
  У того уже начинали возникать свои сомнения; никто из тех, с кем он разговаривал на прошлой неделе, слыхом не слыхивал ни о каких Kайкендаллах, обитавших в этих местах, и тратить время попусту он больше не собирался. В конце концов, он мог бы довезти маленьких дикарей до Нью-Берна, но не имел представления, как они сами отнесутся к подобному предложению.
  Он вообще понятия не имел, как те относятся... много к чему, начнем с этого.
  Они были не столько застенчивы, сколько скрытны - шептались у него за спиной, пока ехали, потом замолкали, как устрицы, в ту же минуту, как он на них смотрел, старательно строя ему умильные рожицы, за которыми он ясно видел грядущую расплату - любого, самого неожиданного свойства. Какой, к черту, заговор они там плетут?
  Если они затевали от него сбежать, он решил, что вряд ли станет предпринимать какие-то небывалые, героические усилия, чтобы их выследить.
  С другой стороны, если они намеревались украсть Кларенса и лошадь, пока он будет спать, это другое дело.
  
  Там, наверху, стояла хижина, над ее дымоходом курился завиток дыма; Герман обратил на него удивленный взгляд, и он улыбнулся мальчику. "Я же говорил,"- буркнул он и окликнул хозяев.
  Дверь скрипнула и из нее высунулся ствол мушкета. В дремучем лесном захолустье это не было какой-то необычной реакцией на чужих, и Ян тянуть больше не стал. Он возвысил голос и громко заявил о своем деле, вытолкнув Германа и Вермина вперед - в качестве доказательства собственной добросовестности.
  Ружье не убрали, но дуло подняли самым многозначительным образом. Повинуясь инстинкту, Ян бросился на землю, увлекая мальчиков за собой - в тот самый миг, когда над головой грохнул выстрел.
  Скрипучий женский голос завопил что-то на чужом языке. Слов он не разобрал, но смысл ухватил ясно, и, рывком поставив мальчиков на ноги, велел им спешно отступать к тропинке.
  "Ни за что не буду с ней жить,"- сообщил ему Вермин, глядя через плечо узким неприязненным взглядом. "Честно вам говорю."
  "Нет, не будешь,"- согласился Ян. "Давай, пошевеливайся, а?" Потому, что Вермин остановился, как вкопанный.
  "Я чуть не обгадился."
  "Ах, так? Ну, давай, только уж побыстрей с этим."
  Он отвернулся, зная наверняка, что в этих вопросах мальчики имели несколько преувеличенную потребность в уединении. Герман уже отошел подальше; копна его спутанных грязно-белокурых волос мелькала ярдов за двадцать вниз по склону.
  
  Ян не раз предлагал мальчикам постричь их, или хотя бы расчесать волосы, даже вымыть им лица, в качестве жеста вежливости - по отношению к возможным родственникам, коим придется их предъявить, с прицелом на то, что те их примут - но его предложение было отклонено с неуместной горячностью.
  К счастью, ответственности за то, чтобы силком заставлять мелких паршивцев помыться, он на себя не брал - и, справедливости ради, даже думал, что простое умывание мало что изменило бы в их благоухании - учитывая состояние одежды, в которой те жили практически безвылазно, в течение нескольких месяцев.
  Ночью он укладывал их спать на другой стороне костра, подальше от себя и от Ролло, в надежде хоть как-то ограничить распространение вшей, которыми оба так и кишели.
  Может, именно ярко выраженная инвазия и заражение, которыми они так щеголяли, стали причиной того, что родители выбрали младшему мальчику такое имя?- подумал он. Или, понятия не имея о его смысле, просто взяли его в рифму с именем старшего брата?
  
  Оглушительный рев Кларенса резко вырвал его из потока собственных мыслей. Он ускорил шаг, кляня себя за то, что оставил пистолет в ременной петле у седла. Он просто не хотел приближаться к дому вооруженным, но -
  Пронзительный вопль снизу заставил его броситься в сторону, за деревья. Следующий неожиданно оборвался - и он стал спускаться по склону, как можно быстрее, стараясь не производить при этом шума.
  Пантера? Медведь?
  Нет, если бы что-то такое, Кларенс заорал бы, как Грампус - но мул вместо этого издавал бульканье, журчание и всхлипы, как делал всегда, когда пачкал.
  Там был кто-то, кого он знал.
  Ян остановился под завесой тополей, и сердце в груди похолодело.
  Услышав шорох, даже такой слабенький, Арч Баг повернул голову:
  "Выходи, парень,"- позвал он. "Я вижу, ты там."
  Ясно, что видел; древние глаза смотрели прямо на него - и Ян медленно вышел из-за деревьев.
  Арч успел снять с лошади ружье; оно было перекинуто у него через плечо. Другой рукой он, как рычагом, обхватил горло Германа, и лицо мальчика было красным от удушья; ноги его плясали, как у издыхающего крольчонка, в нескольких дюймах от земли.
  "Где золото?"- спросил Арч без предисловий. Его белые волосы были аккуратно расчесаны и подвязаны, и, насколько мог видеть Ян, зима ему ничуть не повредила. Должно быть, нашел кого-то, с кем можно было перезимовать.
  Но где? - подумал он. Может, в Браунсвилле? Чертовски опасно, если тот рассказал Браунсам о золоте - но все же решил, что старый Арч слишком хитер, чтобы распускать язык в эдакой компании.
  "Там, где вам никогда его не найти," - чистосердечно ответил Ян. Он лихорадочно размышлял. Нож висел у него на поясе - но, чтобы его метнуть, отсюда было слишком далеко, и если он промахнется...
  "Что вы хотите от этого младенца?"- спросил он, придвигаясь немного ближе. "Против вас он пустое место."
  "Зато для тебя он, похоже, что-то значит." Герман, повизгивая, уже едва дышал, и хотя все еще взбрыкивал ногами, но уже совсем вяло.
  "Не-а, мне он тоже никто,"- сказал Ян, старательно изображая небрежность. "Просто помогаю ему отыскать свою семью. Вы собираетесь перерезать ему горло, если я не скажу вам, где золото? Тогда продолжайте; я ничего не скажу."
  
  Он даже не видел, как Арч вытянул нож - но он был уже там, вдруг, в его правой руке, неловко зажатый в кисти с отсутствующими пальцами - хотя, без сомнений, достаточно грозный.
  "Ладно,"- спокойно сказал Арч и кончиком ножа поставил точку под подбородком у Германа. Из-за спины Яна раздался визг, и Вермин, спотыкаясь и падая на последних шагах, выскочил на тропинку.
  Арч Баг испуганно оглянулся, и Ян присел, чтобы сделать бросок - но его опередил Вермин. Мальчик бросился на Арчи Бага и со всей силы ударил его ногой в голень, крича, "Вы, скверный старик! Отпустите ее сейчас же!"
  Казалось, Арч вздрогнул - как от речи, так и от удара, - однако жертвы не выпустил.
  "Ее?"- пробормотал он и посмотрел на ребенка в своих руках, который - которая? - стремительно извернулась - так это... она? - и яростно укусила его за запястье.
  Улучив момент, Ян бросился вперед, но ему помешал Вермин, который повис у Арча на бедрах, и вцепившись в них мертвой хваткой, пытался пнуть старика по яйцам своим маленьким кулачком. Со свирепым рычанием Арч резко вздернул девчонку - если она была таковой - вверх, и швырнул ее в ошеломленного Яна. Потом занес огромный кулак и опустил его на макушку маленького паразита-Вермина, оглушив его.
  Он оторвал ребенка от своих ног, пнул мальчика в бок, так, что тот отлетел в сторону, потом развернулся и бросился прочь.
  "Труди, Труди!" Герман подбежал - нет, подбежала,- к своему брату, который лежал, свернувшись в форме палого листа, открывая и закрывая рот, как пойманная форель на берегу.
  Ян еще колебался, намереваясь броситься за Арчем вдогонку, и в то же время опасаясь, что Вермин мог сильно пострадать - но Арч уже исчез, растворился в лесу.
  
  Стиснув зубы, он присел и быстро пробежал руками по телу Вермина. Нет, крови не было, и дыхание к ребенку уже возвращалось - он глотал воздух и хрипел, как дырявые мехи.
  "Труди?"- спросил Ян у Германа, который изо всех сил цеплялся за шею Паразита. Не дожидаясь ответа, он задрал рваную рубашонку Вермина, оттянул поясок его слишком больших штанов и заглянул внутрь. И поспешно опустил.
  Герман вскочил - глаза у него были умоляющие,- и защитным движением сложил руки на своем... своем - ну да, передке!
  "Нет!"- вскрикнула она. "Я не позволю вам засовывать в себя свою гадкую штуковину!"
  "Вы ничем не должны мне платить,"- заверил ее Ян.
  "Если это Труди,"- он кивнул на Вермина, который - которая - уже перекатилась на живот, и ее выворачивало наизнанку, прямо в траву... "тогда, дьявол вас разбери, как зовут вас?"
  "Гермиона," - угрюмо сказала девочка. "Она - Эрминтруда."
  Ян провел рукой по лицу, пытаясь переварить информацию. Теперь они выглядели... ну, нет, они по-прежнему выглядели, как грязные, замызганные мелкие демоны, а не как маленькие девочки - глаза у обоих горели узкими щелочками сквозь заросли сальных спутанных волос. Придется им обрить себе головы, подумал он - и понадеялся, что его самого нигде, даже в окрестностях, к тому времени, как дело будет сделано, уже не будет.
  "Ага,"- сказал он, из-за отсутствия чего-то более толкового. "Ну тогда..."
  "У вас есть золото?" - сказала Эрминтруда, которую рвать уже перестало. Она села, вытерла маленькой рукой рот и привычно и ловко сплюнула в сторону. "Где?"
  "Если я ему этого не сказал, с какой стати буду рассказывать вам? Можете просто об этом забыть, и поскорее,"- заверил он, увидев, как ее глаза сверлят нож у него на ремне.
  Проклятие. И что он должен теперь делать?
  
  Стряхнув с себя шок от внезапного появления Aрчи Бага - надо будет подумать об этом позже, - и пытаясь собраться с мыслями, он медленно провел рукой по волосам. На самом деле, тот факт, что они оказались девчонками, ничего не менял - а вот того, что теперь они знали, что у него есть золото, уже не исправишь. Теперь он уже вряд ли осмелится их с кем-то оставить, потому что...
  "Если вы нас бросите, мы всем расскажем о золоте,"- быстро сказала Гермиона. "Мы не хотим больше жить в вонючей хижине. Мы хотим уехать в Лондон."
  "Что?" Он смотрел на нее, не веря своим ушам. "Что вам делать в Лондоне, ради Бога?"
  "Наша Ма приехала оттуда,"- сказал Герман... нет, Гермиона, и прикусила губу, чтобы унять дрожь при воспоминании о своей матери. А ведь она впервые заговорила о матери, с интересом отметил Ян. Кроме этого, ничто не показывало никаких признаков ее уязвимости. "Она нам об этом рассказывала."
  "Mммфм... А почему бы мне просто не убить вас самому?"- спросил он раздраженно. К его удивлению, Герман насмешливо ему улыбнулся - впервые, и с чуть ли не приятным выражением, коего он прежде никогда не видел на его... ее лице.
  "Собака вас любит,"- сказала она. "Она не стала бы вас любить, если бы вы так просто убивали людей."
  "Это все, что вы знаете,"- пробормотал он и встал.
  Ролло, который отвлекся по каким-то собственным делам, выбрал как раз подходящий момент, чтобы прогулочным шагом выйти из подлеска, деловито к чему-то принюхиваясь.
  "И где же ты был, когда я так в тебе нуждался?"- воззвал к нему Ян. Ролло тщательно обнюхал место, где прежде стоял Арчи Баг, потом задрал ногу и помочился на куст.
  
  "А мог тот плохой старик убить Герми?" - вдруг спросила малышка, пока он усаживал ее на мула за спиной у сестры.
  "Нет,"- с уверенностью сказал он. Но, как только вскочил в собственное седло, он крепко задумался. У него было весьма неприятное чувство, что Арчи Баг понимал природу его вины слишком хорошо. Достаточно, чтобы убить невинного ребенка только потому, что ее смерть могла заставить Яна чувствовать себя в этом виноватым? И ведь Ян будет винить себя; Арч это знал наверняка.
  "Нет,"- повторил он еще тверже.
  Арчи Баг был и мстителен, и злопамятен - и даже имел на это право, он не мог этого не признать. Однако у Яна не было никакого основания полагать, что этот человек - чудовище. Тем не менее, девочек он заставил ехать впереди, прямо перед глазами, пока, ближе к ночи, они не разбили лагерь.
  
  ***
  В ДАЛЬНЕЙШЕМ ИМ НЕ ВСТРЕТИЛОСЬ НИ ЕДИНОГО СЛЕДА Арчи Бага, хотя к Яну, когда они разбивали лагерь, то и дело подкрадывалось ощущение, что за ними следят.
  Неужели этот человек все время за ними следовал? Весьма вероятно, что да, подумал Ян - без сомнений, отнюдь не случайность заставила его появиться здесь так неожиданно.
  Итак. После отъезда дяди Джейми тот вернулся к руинам Большого Дома, в надежде добраться до золота - и лишь для того, чтобы обнаружить, что оно исчезло. С мимолетным интересом он подумал - удалось Арчи убить Белую свинью, или нет, - но тут же отмел эту мысль в сторону; дядя не раз говорил, что чертово создание родом было явно из Преисподней, а потому нерушимо, и он сам был склонен в это верить.
  Он бросил взгляд на Ролло, дремавшего у него в ногах, но пес не подал и виду, что учуял кого-нибудь поблизости, хотя уши у него стояли почти торчком. Ян немного расслабился - правда, нож все время держал при себе, даже во время сна. Имея в виду не только Aрча Бага, мародеров или диких зверей... вовсе нет.
  
  Он посмотрел на огонь, туда, где, по его представлению, лежали, прижавшись друг к другу, Гермиона и Труди - но их там не было.
  Одеяло было хитроумно скатано валиком, чтобы казалось, что под ним лежат тела; однако, когда порыв ветра приподнял его угол, он увидел, что там было пусто.
  В отчаянии он закрыл глаза, а затем открыл их снова и взглянул на собаку.
  "Ты почему ничего мне не сказал?"- воскликнул он грозно. "Уверен - ты видел, как они уходят!"
  "Мы не ушли," - сказал хриплый детский голосок позади него, и он обернулся, обнаружив, что те вдвоем присели по обе стороны открытой седельной сумки, деловито обшаривая ее в поисках съестного.
  "Мы были голодны,"- сказала Труди как в чем не бывало, утирая с лица остатки кукурузной лепешки.
  "Я вас кормил!" С утра он подстрелил несколько перепелок и запек их в глине. Конечно, это было не бог весть какое пиршество, но все же...
  "А мы по-прежнему голодны,"- сказала Гермиона с безупречной логикой. Она облизала пальцы и рыгнула.
  "Неужто вы выпили все пиво?"- спросил он, схватив каменную бутылку, катавшуюся возле ее ног.
  "Ммм-хм,"- мечтательно сказала она и села, совершенно неожиданно.
  "Вы не должны воровать еду,"- сказал он строго, отнимая опустошенную седельную сумку у Труди. "Если съедите все сейчас, мы будем голодать до тех пор, пока я вас не довезу... туда, куда мы едем,"- закончил он слабеющим голосом.
  "Если мы всего этого не съедим, будем голодать сейчас,"- весьма логически сообщила Труди. "Лучше голодать потом."
  "А куда мы едем?" Гермиона мягко покачивалась взад-вперед, как маленький замызганный цветочек на ветру.
  "В Кросс-Крик,"- сказал он. "Это первый хороших размеров город, куда мы заедем, и тамошний народ я знаю."
  Еще бы знать кого-нибудь, кто мог оказать ему помощь в нынешних обстоятельствах... но ничего лучше своей тетушки Иокасты он припомнить не мог. Будь та по-прежнему на Ран-Ривер, он с легкой душой мог бы оставить девушек у нее, но так уж случилось, что Иокаста и ее муж, Дункан, эмигрировали в Новую Шотландию.
  Была еще горничная-рабыня Иокасты, Федра... Кажется, она служит официанткой в Уилмингтоне. Но нет, она не сможет...
  
  "Такой же большой, как Лондон?" - Гермиона мягко плюхнулась на спину и лежала, широко раскинув руки. Ролло встал, подошел поближе и внимательно ее обнюхал; она хихикнула - первый невинный звук, который он от нее услышал.
  "С тобой все в порядке, Герми?" - Труди подбежала к сестре и заботливо присела рядом с ней на корточки. Ролло, тщательно обнюхав Гермиону, теперь обратил свое внимание на Труди, которая просто оттолкнула от себя его пытливый нос.
  Теперь Гермиона принялась немелодично что-то про себя напевать.
  "С ней все в порядке,"- сказал Ян, бросив на нее быстрый взгляд. "Просто немного пьяна. Это пройдет."
  "Ох." Успокоившись, Труди присела рядом с сестрой, обняв себя за коленки. "Папаша у нас часто напивался пьяным. Хотя он всегда кричал и ломал вещи."
  "Да ну?"
  "Ага. Один раз он сломал нос моей маме."
  "Ох,"- сказал Ян, понятия не имея, как на это ответить. "Это скверно."
  "Вы думаете, он уже мертв?"
  "Надеюсь, что так."
  "Я тоже,"- сказала она, вполне удовлетворенная. Она зевнула - даже с того места, где сидел, он почувствовал запах испорченных зубов, - потом свернулась на земле калачиком, потеснее прижавшись к Гермионе.
  Вздыхая, Ян встал, взял одеяло и накрыл их обеих, нежно подоткнув вокруг маленьких обмякших тел.
  И что теперь? - думал он. Недавний обмен мнениями с девушками впервые был близок к чему-то, похожему на настоящий разговор - однако он не питал никаких иллюзий, что их краткое вторжение на территорию любезности может продлиться после наступления дневного света.
  Где бы ему найти кого-то, кто был бы готов - и в состоянии - с ними справиться?
  Слабый храп, словно жужжало множество пчелиных крылышек, донесся из-под одеяла - и он невольно улыбнулся.
  Точно так же похрапывала крошка Мэнди, дочка Бри, когда спала. Он часто сам укладывал Мэнди спать - как-то раз просидел с нею больше часа, не желая выпускать из рук ее крошечное теплое тельце, наблюдая за мерцанием пульса у нее на горле. С тоской и болью, закаленными временем и расстоянием, он воображал ее своей дочуркой.
  Рожденной мертвой... ее лицо так и осталось для него загадкой. Йекса - вот как звали ее Могавки, - просто "девочка", слишком маленькая, чтобы иметь собственное имя. Но на самом деле имя у нее было.
  Изибейль - Iseabaìl. Это он ее так назвал.
  Он завернулся в рваный плед, который дал ему дядя Джейми, когда Ян решил сделаться ирокезом, и прилег у костра.
  
  Молись. Вот что посоветовали бы ему теперь и его дядя, и его родители. На самом деле он не был уверен, как и кому нужно молиться, и что он мог им при этом сказать.
  Должен ли он поговорить с Христом, или Его матерью - или, возможно, с кем-нибудь из святых? А может, с Духом Красного кедра, который стоит сейчас на страже рядом с костром, или с той неведомой жизнью, что движется в лесу, шепча и насвистывая что-то сквозь ночной ветерок?
  "А Dhia,"- шепнул он открывшимся перед ним небесам, "cuidich mi,"- и заснул.
  Был ли это Господь, или сама ночь, что ответили ему... но на рассвете он проснулся с решением.
  
  
  ***
Оценка: 7.53*21  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"