Гэблдон Диана : другие произведения.

Эхо в Крови (Эхо прошлого) - 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 7.34*13  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    7-й роман из историко-приключенческой фантастической саги Дианы Гэблдон "Чужестранка - продолжение (1)
  НРАВОУЧЕНИЕ
  Путешественнику-во-Времени
  
  НА СТОЛЕ В КАБИНЕТЕ У РОДЖЕРА БЫЛА настольная электрическая лампа, однако в вечернее время он предпочитал работать при свечах.
  Он взял из коробка спичку и мягко чиркнул ею по шершавой полоске. После письма Клэр он и не думал, что когда-нибудь снова сможет зажечь спичку, не вспомнив при этом историю сожжения Большого Дома. Боже, он хотел быть там.
  Огонек спички угас, как только коснулся фитиля, и прозрачный воск свечи на мгновение озарился тусклой неземной голубизной, а затем разгорелся ровным привычным свечением. Он посмотрел на Мэнди, распевавшую что-то в компании мягких игрушек на диване; ее уже искупали, и теперь унесли из ванной, подальше от неприятностей, пока там резвился Джем. Поглядывая на нее одним глазом, он сел за стол и открыл свой блокнот.
  
  А началось все просто анекдотически, почти как шутка.
  Другая половина истории - это было единственное, что он смог придумать, чтобы побороть парализующий его страх.
  "Ты можешь хотя бы приучить детей не переходить улицу в одиночку,"- заявила ему Бри. "Конечно, если сперва сумеешь научить их держаться подальше от чертовых стоячих камней".
  С этим он, пожалуй, и согласился бы, но - с существенными оговорками.
  Маленькие детки, ну да... можно проесть им мозги, заклиная никогда не совать вилок в электрические розетки. Но когда они становятся подростками, с этим только еще зарождающимся стремлением к самопознанию и открытию вещей, доселе им неизвестных? Он еще слишком живо помнил себя, четырнадцатилетнего. Велите четырнадцатилетнему парнишке не приближаться с вилкой к розеткам - и он будет с ног до головы в порезах от столового серебра, в ту самую минуту, как вы повернетесь к нему спиной. Девочки, может, и устроены как-то иначе - но он в этом сильно сомневался.
  Он посмотрел на диван, где Аманда лежала на спине, болтая в воздухе ногами, с большим, облезлым и больше похожим на крысу медведем, балансирующим у нее на коленях, и напевала ему "Братец Якоб...Frère Jacques..."
  Мэнди была так мала, что даже не будет ничего помнить. Вот Джем будет.
  Он и так помнил все; Роджер мог это точно сказать, когда мальчик просыпался среди ночи от кошмаров, с огромными глазами, глядевшими в никуда, в пустоту, и не мог описать своих снов словами. Слава Богу, это случалось не часто.
  Его самого по-прежнему прошибал холодный пот, когда он вспоминал.
  Этот последний проход. Он прижал Джемми к груди и шагнул в...
  Боже, не было всему этому никакого имени - потому что в целом человечество никогда не испытывало ничего подобного - и, к счастью для них, никогда не испытает. Не было на свете ничего, с чем это можно было сравнить. Ни один из органов чувств там не работал - и в то же время все они были напряжены, в том состоянии почти невыносимой чувствительности, что вы просто могли умереть, если бы это продлилось хоть чуточку дольше. Воющая пустота, где звуки, казалось, пробивали вас насквозь; пульсируя, они пронизывали тело, пытаясь его расщепить, отделить каждую его ячейку от другой. Абсолютная слепота - но это была слепота человека, глядящего на солнце. И столкновение ... тел? Призраков? Невидимые Другие, которые проплывали мимо, как огромные, трепещущие крыльями мотыльки, или - как будто мчались сквозь вас, переплетаясь и сталкиваясь друг с другом, с глухим костяным стуком.
  И этот нескончаемый крик...
  
  Были ли там какие-нибудь запахи? Нахмурившись, он остановился и попытался вспомнить. Да, теперь ему это удалось чертовски хорошо. Как ни странно, запах можно было описать: это был запах воздуха, сожженного молнией - озона.
  ...Там сильно пахло озоном, писал он, чувствуя удивительное облегчение от того, что имеет хотя бы эту крохотную точку опоры, обращаясь к нормальному, обыденному миру.
  Утешительное чувство освобождения исчезло уже в следующее мгновение, как только он вернулся к схватке с собственной памятью.
  Тогда он чувствовал, словно ничто, кроме его собственной воли, не могло бы удержать их вместе; словно ничто, кроме грубой, отчаянной решимости выжить не могло бы собрать воедино его самого. Он знал, что никакие его ожидания не помогут ему ни в малейшей степени; на этот раз все было по-другому - и гораздо хуже, чем в его предыдущем опыте.
  Еще он знал, что смотреть на них было нельзя. На призраков, если это то, чем они были. "Смотреть"- не совсем точное слово... обращать на них внимание? Опять же, не то - и он раздраженно вздохнул.
  "Sonnez ле matines, sonnez ле matines ..."
  "Din dan don,"- мягко пропел он с ней хором. "Дин - дан - дон!"
  Размышляя, он еще минуту постукивал ручкой по бумаге, потом снова помотал головой и склонился над страницей, пытаясь описать свою первую попытку, когда он прошел в... моменте? в дюйме?...
  Немыслимо малые степени и градации отделяли его тогда от встречи с отцом - и от полного разрушения.
  
  ...Думаю, вы не можете пройти свой собственный жизненный путь в одиночку, написал он. Они обе - Бри и Клэр, научные женщины - уверяли его, что два объекта не могут существовать в одном пространстве дважды - и неважно, будут указанные объекты некими субатомными частицами или слонами. Это истина, и это могло бы объяснить, почему никто не может существовать дважды в один и тот же временной период, предположил он.
  Он подумал, что это и есть тот феномен, который чуть не привел его к гибели при первой попытке прохода.
  Когда он впервые вошел в камни, он думал о своем отце - и, по всей видимости, встретил отца таким, каким он, Роджер, знал его когда-то, очень давно. И было это, конечно же, совсем в другой период их жизни.
  Он снова задумчиво постучал ручкой по странице, но не мог заставить себя писать об этой встрече сейчас.
  Потом. Позже.
  Вместо этого он вернулся назад, к черновым записям на обложке рукописи.
  
  Практическое Руководство для Путешественников во Времени.
  
  I. Физические явления (Феномены)
  
  Известные Места (Ley Lines?)
  
  Смертность (Смертельный исход)
  
  Влияние и свойства драгоценных камней
  
  Кровь (??)
  
  Этот последний пункт его сильно покоробил - глядя на него, он вновь почувствовал нерешительность.
  Но ведь он не давал присяги говорить все, что знает - как это делают в суде свидетели, или, хуже того, подозреваемые?
  Клэр считала, что само понятие необходимости или полезности кровавой жертвы может быть полной ерундой - языческим суеверием, без единого реального обоснования. Тут она могла быть права; она была ученой, в конце концов. Но он сам сохранил о той ночи, когда Гейлис Дункан прошла через камни, очень непростые воспоминания.
  Длинные светлые волосы, взметнувшиеся в восходящем вихре огня, и ее силуэт, на мгновение обернувшийся к ним лицом, на фоне темных стоячих камней. Удушливый запах бензина, смешанный с запахом обожженной плоти, и какой-то нелепый сверток, лежавший обугленной колодой в центре круга.
  И тогда... Гейлис Дункан зашла слишком далеко.
  "В старинных легендах всегда проходит двести лет,"- говорила ему Клэр. Письменные, очень подробные сказания; истории о людях, похищенных феями, о прошедших сквозь камни Фэйри-с-холмов. Было время, двести лет назад, когда такие сказки стали слагать все чаще. Как будто люди снова стали возвращаться в свои края - но всегда через двести лет после того, как они их покинули. Двести лет.
  Клэр, Бри, он сам - каждый раз, когда они путешествовали, промежуток времени был тот же самый: двести два года, достаточно близко к двумстам годам из древних сказаний.
  Но Гейлис Дункан зашла слишком далеко.
  С большой неохотой он снова медленно написал "Кровь," и добавил в скобках (Огонь??) - но дальше ничего писать не стал. Не сейчас; позже. Для уверенности он снова взглянул на то место на книжной полке, где лежало письмо, придавленное маленькой резной змейкой из вишневого дерева. Мы живы...
  
  Ему вдруг захотелось пойти и принести деревянную коробку сюда, вытащить другие письма, открыть их все - и читать. Любопытство, конечно... но и что-то большее - желание прикоснуться к ним, Клэр и Джейми, прижать эти свидетельства их жизни к своему лицу, к своему сердцу, стереть пространство и время между ними.
  Однако он подавил в себе этот импульс. Они же решили - или вернее, Бри так решила - а ведь они были ее родителями.
  "Я не хочу читать их все сразу,"- сказала она, перебирая содержимое коробки длинными нежными пальцами. "Это... как будто, если я прочитаю их все сразу, они... они и в самом деле уйдут."
  Он понял. Пока хоть одна буква остается непрочитанной, они будут живы. Несмотря на все его любопытство как историка, он разделял ее чувство. Кроме того...
  Родители Брианны писали эти письма не как дневниковые записи журнала, предназначенного для последующего прочтения глазами неких смутно воображаемых потомков. Они были написаны с определенной и конкретной целью сообщения - с Бри, и с ним самим.
  Это значило, что они вполне могли содержать самые неосторожные и тревожащие вещи; у обоих его приемных родителей был особый талант к подобного рода откровениям.
  Несмотря ни на что, он встал, взял письмо с полки, развернул его и прочитал постскриптум еще раз, просто чтобы убедиться, что оно не было плодом его воображения.
  Оно и не было.
  На слове "Кровь," слабо зазвеневшем в ушах, он снова присел.
  
  Итальянский джентльмен. Это был Чарльз Стюарт; не может быть никого другого. Христос...
  Посмотрев некоторое время куда-то в пространство - Мэнди как раз затянула начало из "Jingle Bells" - он встряхнулся, перевернул несколько страниц и упрямо начал снова.
  
  II. Мораль
  А. Убийство и Смерть в результате насилия.
  
  ...Естественно, мы полагаем, что убийство кого-то по любой из причин - самообороны ли, защиты кого-то другого, или при законном использовании силы в военное время, - непростительно.
  Он посмотрел на эту галиматью еще мгновение, пробормотал: "напыщенный осел" и, выдрав страницу из тетради, нещадно ее скомкал.
  Не обращая больше внимания на трели Мэнди, на этот раз исполняющей "Gingle bells, Bamman smells, Wobin waid enegg!" он захлопнул блокнот и протоптал через весь зал в кабинет Брианны.
  
  ***
   "ДА КТО Я ТАКОЙ, чтобы о чем-то рассуждать, и тем более настаивать на морали?"- воскликнул он.
  Она посмотрела на него из-за листа с развернутым описанием компонентов турбины гидроэлектростанции совершенно пустым взглядом, что указывало на то, что она знает, что с нею говорят - но разум ее сейчас находится так далеко от предмета, что вряд ли она сумеет понять, кто с нею говорит, и что именно они ей говорят.
  Хорошо знакомый с этим явлением, он с мягким нетерпением ждал, пока все эти турбины не отпустят ее на волю, и она не сможет снова сосредоточится на его скромной персоне.
  "...Газом на стан...?"- сказала она, нахмурившись.
  Она уставилась на него, и ее взгляд стал острым:
  "Что такое - газом на стан? Ах, настаивать..."
  "Ну..."- внезапно смутившись, он поднял исчерканный блокнот. "Это детям, вроде того."
  "Твоя обязанность наставлять наших детей в вопросах морали,"- вполне разумно сказала она. "В конце концов, ты их отец; это твоя работа."
  "О,"- сказал он в замешательстве. "Но - я сделал много такого, о чем я им не говорю."
  Кровь... Да, возможно, это была защита от Других. А может и нет.
  Она подняла на него густую рыжую бровь.
  "А ты никогда не слышал о добросовестном лицемерии? Я-то думала, в Министерстве образования вас учат таким вещам. Поскольку вы там часто поминаете и ответственность, и мораль. Это ведь тоже забота министерства, не так ли?"
  Она уставилась на него голубыми глазами, и ждала.
  Он сделал хороший, глубокий вдох. Довериться Бри, подумал он, криво усмехнувшись - легче подойти к слону прямо в клетке, и сразу ухватить его за хобот.
  С момента их возвращения она не сказала ему ни слова - ни о его чуть было не состоявшемся рукоположении, ни о том, что он думает о собственном призвании теперь. Ни единого слова за все время - их первый год в Америке, операция Мэнди, их решение переехать в Шотландию, месяцы обустройства после того, как они купили Лаллиброх - и до тех пор, пока он не открыл эту дверь.
  А когда открыл - она, разумеется, сразу в нее ворвалась, сшибла его с ног и поставила собственную ногу ему на грудь.
  "Да,"- спокойно сказал он. "Это,"- и отвел глаза.
  "О'кей." Она нежно ему улыбнулась. "Так в чем проблема?"
  "Бри,"- сказал он, чувствуя, как сердце застревает в его стиснутом шрамами горле. "Если бы я знал это сам, я бы тебе сказал."
  
  Она встала и положила руку ему на плечо - но прежде, чем кто-то из них успел сказать больше, они услышали топот маленьких босых ног, вприпрыжку бегущих по коридору, и от дверей кабинета Роджера донесся голосок Джема, воскликнувшего: "Папа?"
  "Мы здесь, дружок,"- окликнул он, но Брианна уже направилась к двери.
  Последовав за ней, он нашел Джема в голубой пижамке Супермена, с торчащими как рожки мокрыми вихрами - стоящего у его стола и с интересом изучающего письмо.
  "Что это?"- спросил он.
  "Сё это?" - повторила за ним Мэнди, бросаясь к ним и пытаясь вскарабкаться на стул, тоже посмотреть.
  "Это письмо от вашего дедушки,"- ответила Брианна, как обычно, не упускавшая ни одной детали. Она, как будто случайно, положила руку на письмо, скрывая большую часть Постскриптума, а другой указала на последний пункт. "Он шлет вам обоим поцелуй. Вот здесь, видите?"
  Широченная улыбка осветила лицо Джема. "Он сказал, что никогда не забудет!"- воскликнул он, страшно довольный.
  "Цевую, деда!"- воскликнула Мэнди и, нагнувшись вперед, так, что целая копна черных локонов упала ей на лицо, посадила громкий мокрый "чмок!" прямо на письмо.
  Захваченная врасплох, где-то посередине между ужасом и смехом, Бри выхватила письмо и попыталась стереть с него влагу, что с такой старой бумагой сделать было непросто. "Ничего страшного,"- сказала она, и как бы случайно передала письмо Роджеру.
  "Так, и какую историю мы будем читать сегодня?"
  "Аминайные каски от Няни!"
  "За-ни-ма-тель-ные,"- сказал Джем, наклоняясь и отчетливо выговаривая в лицо сестре: "Занимательные Сказки Нянюшки..."
  "О'кей,"- дружелюбно сказала она. "Я пейвая!" И стремглав побежала к двери, безумно хихикая - а ее брат бросился за ней в погоню.
  Брианна, улучив три секунды, ухватила Роджера за уши и крепко поцеловала его в губы, потом нехотя отпустила и помчалась вслед за своими отпрысками.
  
  Чувствуя себя совершенно счастливым, он сел, прислушиваясь к шуму, производимому чисткой зубов и умыванием рожиц в ванной комнате наверху.
  Вздохнув, он положил записную книжку обратно в ящик. Теперь уже надолго, подумал он. На многие годы, прежде чем это может стать необходимым. Годы и годы.
  Он бережно сложил письмо и, встав на цыпочки, положил его на самую верхнюю полку книжного шкафа, передвинув немного змейку, чтобы его охраняла. Он задул свечу, и пошел к семье.
  
  "ПОСТСКРИПТУМ:
  
  Я вижу, что теперь должен сказать последнее Слово - редкое удовольствие для человека, живущего в доме, в котором обитают одновременно (по последним подсчетам) еще восемь женщин. Мы предполагаем оставить Ридж, как только потеплеет, и отправиться в Шотландию, дабы выкупить там мой печатный станок и с ним вернуться в Америку. Путешествовать в наши времена - дело сомнительное и ненадежное, и я не могу предсказать, будет ли у меня возможность написать вам когда-нибудь снова. (Так же, как не знаю, получите ли вы это Письмо, однако всегда исхожу из необходимости Веры в то, что получите.)
  Я хотел рассказать вам о Размещении Собственности, когда-то находившейся на доверительном попечении у Кэмеронов, для некого Итальянского Джентльмена. Я думаю, было бы неразумно перевозить это с собой, и потому поместил его в Безопасное Место. Джем это Место знает. Если в некоторое время вы будете иметь Нужду подобного свойства, скажите ему - Испанские Стражи. Если оно там, непременно убедитесь, что его Благословил священник; на нем есть Кровь.
  Иногда я хотел бы увидеть Будущее; однако гораздо чаще я благодарю Бога за то, что не могу. Но я всегда буду видеть ваши Лица.
  Поцелуйте для меня Детей.
  
  Ваш любящий отец,
  Дж. Ф."
  
  
  ***
  ДЕТИ БЫЛИ УМЫТЫ, зубы начищены, их расцеловали и уложили в постель, а их родители вернулись в библиотеку, к своей "капельке" виски и к письму.
  "Итальянский джентльмен?" Бри посмотрела на Роджера, приподняв бровь так, что на ум сразу пришел Джейми Фрейзер, и Роджер невольно взглянул на листок бумаги. "Он имел в виду..."
  "Чарльза Стюарта? Он и не мог иметь в виду кого-то еще."
  Она взяла письмо и прочитала постскриптум, возможно, уже в десятый раз.
  "Но если он имел в виду Чарльза Стюарта, то его собственность..."
  "Он нашел золото. И Джем знает, где оно?" Роджер никак не мог взять в толк это последнее замечание, и вскинул глаза к потолку, над которым его дети, вероятно, уже спали, мирно укутавшись во все возможные Добродетели, и в пижамы с мультяшными картинками.
  Бри нахмурилась.
  "Он? Это не совсем то, что пишет папа - и, если он знал... нет, это слишком большой секрет для того, чтобы просить сохранить его восьмилетнего мальчика."
  "Ты права."
  Восьми лет, или меньше - Джем всегда был хорош в сохранении любой тайны, подумал Роджер. Но Бри права - ее отец не обременил бы никого такой опасной информацией, не говоря уж о любимом внуке.
  Конечно, не без уважительной причины - из приписки было ясно, что информация им предоставлена только для действий в случае крайней необходимости.
  
  "Ты права. Джем ничего не знает о золоте - только об этих Испанцах, что бы это ни значило. Он при тебе никогда не упоминал что-то подобное?"
  Она покачала головой, потом резко обернулась при внезапном порыве ветра из открытого окна; ветер дул сквозь занавески, неся с собой дыхание нескончаемого дождя. Бри поспешила закрыть окно, а потом побежала наверх, чтобы закрыть окна и там, махнув Роджеру, чтобы посмотрел те, что на первом этаже. Лаллиброх был большим домом, оборудованным замечательным количеством окон - дети уже пытались их сосчитать, но всякий раз их число не сходилось с прежним результатом.
  Роджер подумал, что в один прекрасный день мог бы сходить и сосчитать их сам, урегулировав наконец этот вопрос, просто до сих пор не хотел поддаваться этому желанию.
  Их дом, как и большинство старых домов, был ярко выраженной самостоятельной личностью.
  Лаллиброх был гостеприимен, с этим все в порядке; большой, приветливый, скорее удобной, чем величественной постройки, и с отголосками поколений, тихо рокочущими в его стенах.
  Но то было место, имевшее свои секреты - в этом тоже не было сомнений.
  И то, что он прячет ото всех настоящее количество своих окон, вполне в соответствовало образу дома, как существа довольно игривого.
  Окна в кухне, теперь оснащенной современным холодильником, плитой Aga и достойной сантехникой, но все же с прежними, древними гранитными столешницами, окрашенными соком смородины, кровью птицы и дичи - все оказались закрыты; тем не менее, он их проверил все подряд и отправился дальше, в кладовые.
  Свет в заднем зале был выключен, но он все равно мог видеть решетки в полу у стены, которые пропускали воздух в Дыру священника, внизу.
  Там прятался его тесть - недолго, в течение нескольких дней после Восстания - перед тем, как был заключен в тюрьму в Aрдсмуире.
  Роджер как-то спускался туда - тоже ненадолго, когда они только купили дом - и выбрался из промозглой, зловонной и тесной Дыры с полным пониманием того, почему Джейми Фрейзер решил жить в пустыне, на удаленной горе, где вокруг не было видно никаких границ, куда ни посмотри.
  Годами по чьему-то принуждению, против воли скрываться от заточения, от полного лишения свободы...
  Хотя Джейми Фрейзер не был существом политическим - уж он-то знал лучше, чем большинство его соотечественников, какова истинная цена войны, независимо от ее предполагаемых целей.
  Роджер, совсем как живого, увидел перед собой тестя, и рассеянно потер запястья, где следы от оков давно исчезли, а вот память об их тяжести - нет.
  У Роджера не имелось ни тени сомнений в том, что жить Джейми Фрейзер мог только свободным - или умереть. И на мгновение с тоской, от которой заныли кости, он пожелал снова оказаться там, чтобы сражаться с ним бок о бок.
  
  Начался дождь; он слышал, как тот стучит по шиферным крышам хозяйственных построек; к этому вопросу он подошел серьезно, надежно упаковав дом от туманов и непогоды.
  "Для себя... и для наших потомков,"- сказал он вслух, только очень тихо. Это была сделка между двумя мужчинами - невысказанная, но обоим совершенно понятная. Ничто не имело значения - кроме того, что семья сохранится, и дети всегда будут защищены. И если оплатить эти счета можно только ценой его крови, пота, или ценой души - они будут оплачены.
  "Oidche mhath,"- сказал он, коротко кивнув в сторону Дыры священника. Тогда спокойной ночи.
  Он постоял в старой кухне немного подольше, ощущая всем телом объятия Дома, их надежную защиту от любого шторма.
  Эта кухня всегда была сердцем дома, подумал он, обнаружив, что тепло от плиты может быть таким же уютным, каким был когда-то огонь ныне пустующего очага.
  Брианну он встретил у подножия лестницы; та уже переоделась ко сну - но так, словно спать и не собиралась.
  Воздух в доме всегда был прохладным, и сейчас, с наступлением дождя, температура упала еще на несколько градусов. Но несмотря на это, Брианна была одета не "в шерстяное и мохнатое" - больше того, теперь на ней была тонкая ночная рубашка белого хлопка, обманчиво невинного вида, и с небольшой красной лентой, продернутой сквозь легкую ткань у нее под грудью. От этого белая ткань прильнула к груди, как облачко к вершинам горы. Он ей так и сказал - а она рассмеялась, и не возражала, когда он сложил руки вокруг них чашечками, и соски в его ладонях сразу стали круглыми, как пляжные камушки, розово просвечивая сквозь тонкую ткань.
  "Наверху?"- прошептала она и, опершись на него, пробежала кончиком языка по его нижней губе.
  "Нет,"- сказал он и крепко ее поцеловал, вздрогнув от неожиданной щекотки. "На кухне. Там мы этого еще не делали."
  Он взял ее, склонившись над древним прилавком с таинственными пятнами - звук ее маленьких вскриков аккомпанировал порывам ветра и дождя за старинными ставнями. Почувствовал ее дрожь, и сладкую влажность - и наконец ее отпустил; колени дрожали так, что он медленно упал вперед, ухватился за ее плечи и зарылся лицом в пахнущие шампунем ароматные волны ее волос; старый гранит под щекой был гладок и прохладен. Сердце у него билось медленно, тяжело и ритмично, как бас-барабан.
  Он был обнажен, и холод, сочившийся откуда-то снизу, пробежал гусиной кожей по его спине и ногам.
  Брианна почувствовала, как он дрожит, и повернула к нему лицо.
  "Замерз?"- прошептала она. Сама она не замерзла ничуть; она вся светилась, как горящий уголек, а он не хотел ничего большего, чем скользнуть с нею в постель, устроиться у нее под боком и переждать бурю в ее уютном тепле.
  "Я в порядке." Он нагнулся и сгреб одежду, которую бросил на пол. "Пойдем-ка спать."
  
  Наверху дождь был слышен еще громче.
  "О! все звери пошли в пляс, два на два, ту-ру-ру..."- тихонько пропела Бри, когда они поднимались по лестнице -"и слоны и кенгуру..."
  Роджер улыбнулся. Можно себе представить - дом-ковчег, плывущий над рыкающий миром воды, но как все в нем уютно...
  Два на два - с двумя родителями, и двумя детьми на борту... а может и больше, когда-нибудь. Здесь было достаточно места, в конце концов.
  С потушенной лампой, под звуки дождя, барабанившего по ставням, Роджер задержался где-то на самом краю сна, не желая расставаться с удовольствием этого мгновения.
  "Мы же не будем его спрашивать, нет?"- прошептала Бри. Голос у нее был сонным, и ее мягкий, уютный вес согревал его тело сверху донизу, с ее стороны. "...Джема?"
  "О? Нет, разумеется, нет... Незачем."
  Но все же почувствовал острый укол любопытства - кто такие были эти Испанцы? Само представление о кладе и зарытых где-то сокровищах - всегда приманка; но ведь им они не нужны: на данный момент денег у них было достаточно. К тому же, было бы чертовским высокомерием полагать, что золото по-прежнему так и лежит там, где оставил его Джейми - что само по себе было задумано как "длинный выстрел"... словом, предприятие сулило мало шансов на удачу.
  А еще он никак не мог забыть последнее наставление из постскриптума Джейми:
  "Пусть будет благословлен священником; на нем есть кровь."
  
  Слова, пока он перебирал их в уме, сами собой таяли в воздухе - и то, что он видел на внутренней стороне век, были вовсе не золотые слитки, а старая гранитная столешница на кухне, в темных пятнах, так глубоко въевшихся в камень, что они стали уже его частью, неистребимые для самой энергичной чистки - не говоря уж о только что брошенном им вызове.
  Но все это уже не имело значения.
  Испанцы - или кто бы они ни были, - могли спокойно хранить свое золото. Семья была в безопасности.
  
  
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  
  КРОВЬ, ПОТ И СОЛЕНЬЯ
  Лонг Айленд
  
  4 июля 1776 года в Филадельфии была подписана Декларация Независимости.
  
   24 июля генерал-лейтенант сэр Уильям Хоу прибыл на Стейтен-Айленд, где и создал полевую штаб-квартиру в таверне "Роза и Корона", в Нью-Дорпе.
  
   13 августа генерал-лейтенант Джордж Вашингтон прибыл в Нью-Йорк, чтобы укрепить оборонительные сооружения города, который удерживали американцы.
  
   21 августа Уильям Рэнсом, лейтенант лорд Элсмир прибыл в "Розу и Корону" в Нью-Дорпе, чтобы доложить - с некоторым опозданием - о своем прибытии для несения службы в качестве нового, и самого младшего члена штаба генерала Хоу.
  
  22 августа...
  
  ЛЕЙТЕНАНТ Эдвард Маркхем, маркиз Клэрвелл пытливо заглядывал в лицо Уильяма, предлагая ему весьма неаппетитное зрелище - сочный прыщик, уже готовый лопнуть - у себя на лбу.
  "Вы в порядке, Элсмир?"
  "Все... хорошо." Уильям процедил эти слова сквозь стиснутые зубы.
  "Выглядите вы довольно... зеленым." Клэрвелл, глядя на него обеспокоенно, полез в карман. "Хотите пососать моего маринада?"
  Еще немного, и Уильям должен был наконец добраться до суши. А пока у него за спиной отпускали соленые шуточки по поводу маринада Клэрвелла, который тот заставил его сосать, и о том, чем еще он будет обязан расплатиться с его владельцем за упомянутую услугу.
  Ну да, оправдывался Клэрвелл, еще его престарелая бабушка клялась на кислом рассоле - это лучшая профилактика от морской болезни; и ведь отлично работало - стоило только взглянуть на него самого, твердого как скала!
  
  ...Уильям поморгал слезящимися глазами и постарался сфокусировать взгляд на приближающихся берегах.
  Вода была не такой уж и бурной, хотя погода стояла предгрозовая, тут сомнений не было. Но для него это значения не имело - даже самые деликатные покачивания вверх-вниз на волне, даже кратчайшее из путешествий по воде - и его желудок тут же пытался вывернуться наизнанку.
  Каждый чертов раз!
  Он все еще сдерживался, но, поскольку ничего со своей слабостью он поделать не мог, оставалось только притвориться, что ничего подобного с ним не происходит. Он вытер липкий, несмотря на дневную жару, рот и расправил плечи.
  Они вот-вот бросят якорь; он как раз собирался спуститься и привести экипаж, находившийся под его командой, хоть в какой-то порядок, прежде чем они погрузятся в лодки.
  Уильям рискнул бросить беглый взгляд через перила и увидел реку, и "Феникса" прямо за кормой.
  "Феникс" был флагманом адмирала Хоу, и его брат, генерал, тоже находился на борту. Неужели придется ждать, подпрыгивая на неспокойной волне, как пробки, пока генерал Хоу и его адъютант, капитан Пикеринг, не изволят сойти на берег? Боже, он надеялся, что нет.
  Если повезет, команде будет разрешено высадиться на берег сразу.
  "Со всей возможной скоростью, gennelmun!"- объявил им сержант Каттер громовым голосом. "Мы собираемся поймать этих сукиных детей, этих повстанцев, на - оп-ля! а вот и мы!.. И горе тому, кто попробует бездельничать! Эй, ты, там...!" И он зашагал, едкий и убедительный, как понюшка черного табаку, пришпорить замешкавшегося второго лейтенанта, оставив Уильяма уже в несколько лучшем самочувствии.
  Без сомнений, ничего по-настоящему страшного не может произойти в этом мире, пока в нем есть сержант Каттер.
  И Уильям проследовал за своими людьми вниз по трапу, и дальше, в лодку, совершенно позабыв про свой желудок в порыве азарта. Его ждет первая настоящая битва, он будет сражаться здесь, на равнинах Лонг-Айленда!
  
  Восемьдесят восемь боевых фрегатов. Вот что он слышал о кораблях, приведенных сюда адмиралом Хоу - и теперь ничуть в этом не сомневался.
  Лес парусов заполнил залив Грейвсенд, вода кипела от сотен небольших лодок, на которых войска переправлялись на берег.
  Уильям и сам чуть не задохнулся от нетерпения. Он тоже чувствовал в себе эту особую, мужественную собранность, пока капралы снимали свои команды с лодок и в строгом порядке, маршем, отводили их вглубь от берега, освобождая место для следующей волны новоприбывших.
  Лошади офицеров переправлялись на берег вплавь, не на лодках - расстояние тут было совсем небольшим.
  Уильям отпрянул в сторону, когда большой жеребец внезапно вырос перед ним из прибоя, совсем близко, и встряхнулся, рассыпав соленые брызги и насквозь промочив всех, футов на десять вокруг. Парень-конюх, вцепившийся в его уздечку, и сам выглядел, как мокрая крыса, но тоже отряхнулся и улыбнулся Уильяму - лицо, побледневшее от холода, так и сияло от волнения.
  У Уильяма тоже была лошадь - где-то. Капитан Грисволд, старший офицер штаба Хоу, одолжил ему свою, пока у него самого не было времени, чтобы организовать что-то еще. Он надеялся, что конюх, который должен был присматривать за лошадью, сам его разыщет, хотя пока и не видел, как это вообще возможно.
  Всюду царила организованная неразбериха.
  Берег здесь был плоский, приливный, и толпы красных мундиров роились среди прибрежных водорослей, как стаи куликов; рев сержантов контрапунктом сопровождал вопли чаек у них над головой.
  
  С некоторым трудом - поскольку был произведен в капралы только утром, и лица еще непрочно закрепились в памяти - Уильям назначил место встречи четырем своим компаньонам и отправил их вверх по берегу, к песчаным дюнам, густо поросшим жесткой как проволока травой.
  Стояла жара, им всем было душно в тяжелой форме, при полной экипировке - и он отпустил своих людей передохнуть, глотнуть воды или пивка в войсковых лавках, съесть по кусочку сыра и печенья.
  В ближайшее время они уже выйдут в поход.
  Но куда? Вот был вопрос, терзавший его в данный момент.
  Поспешное совещание сотрудников ставки в ночь перед этим - первым в его жизни! - наступлением, подтвердило основы плана вторжения.
  С залива Грейвсенд половина армии пойдет внутрь страны, постепенно сворачивая к северу, на Бруклин-Хайтс, где, как считалось, закрепились основные силы повстанцев. Остальная часть войск растянется вдоль берега, на Монтаук, образуя линию обороны, которая, по мере необходимости, могла бы передвигаться внутрь, через Лонг-Айленд, заставляя повстанцев отступать назад, в ловушку.
  Уильяму хотелось - с силой и страстью, скручивавшей ему позвоночник узлом - быть при нападении в авангарде.
  На самом деле он знал, что это маловероятно. Он был совершенно незнаком со своими войсками, и отнюдь не впечатлен их наружностью. Ни один здравомыслящий командир не поставил бы такие роты на переднюю линию - разве только они должны были послужить в качестве пушечного мяса.
  Эта мысль остановила его на мгновение - но лишь на мгновение.
  Хоу отнюдь не был "расточителем мужчин"; он слыл человеком осторожным, иногда это даже приводило к ошибкам. Отец его об этом предупреждал. Однако лорд Джон при этом не упомянул, что именно это соображение стало главной причиной его согласия на присоединение Уильяма к штабу Хоу - но Уильям и так это знал.
  Его это ничуть не заботило; он уже подсчитал, что шансы самому увидеть значительные события у него по-прежнему были гораздо лучше с Хоу, чем если бы он продолжал барахтаться в болотах Северной Каролины с сэром Питером Пэкером.
  И все-таки...
  Он медленно повернулся, огляделся по сторонам. Море казалось ему сплошной массой из английских кораблей, земля перед ним кишела солдатами.
  Полный впечатлений от увиденного, он никогда бы не признал этого вслух - но здесь шансов у него явно было "под завязку."
  Он понял, что стоит, затаив дыхание - и сознательно, очень осторожно перевел дух...
  Приплывшая сюда на опасных плоскодонных баржах, на берег выгружалась артиллерия, сопровождаемая толпой бранящихся солдат.
  Передки орудий, зарядные ящики, тягловые лошади и волы, необходимые, чтобы их перетаскивать, выплескивались на берег взбудораженным, забрызганным песком и грязью стадом, ржавшим и мычавшим в знак протеста; их выгружали на берег немного южнее.
  И это была самая большая армия, какую он когда-нибудь видел.
  
  "Сэр, сэр!" Он посмотрел вниз, и увидел коротенького, с пухлыми щеками, парнишку-рядового, пожалуй, не старше, чем сам Уильям, очень встревоженного.
  "Да?"
  "Ваш эспонтон, сэр. И - ваш конь прибыл,"- добавил рядовой, указывая на стройную, светло-гнедой масти лошадь, чьи поводья он держал в руках. "Комплимент от капитана Грисволда, сэр."
  Уильям взял у него эспонтон, легкую полупику семи футов длиной; ее стальной полированный наконечник тускло поблескивал под этим облачным небом - и вместе с ее тяжестью почувствовал в руках острую, нервную дрожь.
  "Благодарю вас. А вы...?"
  "Ох. Перкинс, сэр!" Салютуя, рядовой поспешно ударил себя костяшками пальцев в лоб. "Третья рота, сэр; Хакеры, так они нас называют."
  "Неужели? Что ж, мы надеемся предоставить вам немало возможностей, чтобы оправдать ваше имя."
  Перкинс смотрел на него бессмысленно .
  "Спасибо, Перкинс,"- Уильям знаком показал солдату, что тот свободен.
  Он взял лошадь под уздцы; радость вскипала в его сердце.
  Это была самая огромная армия, какую он когда-либо видел. И он был ее частью.
  
  ЕМУ ПОВЕЗЛО больше, чем он думал, больше, чем вообще могло повезти - хотя и не так, как он надеялся.
  Его роты должны были идти во второй волне наступающих, после двигающихся в авангарде пехотинцев и под охраной артиллерии.
  Это еще не гарантировало участия в боевых действиях, но, тем не менее, давало ему хороший шанс - если американцы окажутся хоть в половину такими бойцами, какими слыли.
  Было уже за полдень, когда он поднял свой эспонтон в воздух и закричал: "Шагом марш!"
  Давно назревающая гроза наконец разразилась брызгами дождя, принеся долгожданное облегчение от жары.
  
   ***
  ЗА БЕРЕГОМ бахрома леса сменилась широкой красивой равниной.
  Перед ними лежали волнующиеся травы, пестрея полевыми цветами, неожиданно яркими в этом тусклом, дождливом освещении. Далеко впереди он заметил взлетающих из травы птиц - голубей? или перепелов? отсюда было слишком далеко, чтобы рассмотреть - те стайками взмывали в воздух, несмотря на дождь, по мере того, как марширующие солдаты поднимали их с насиженных мест.
  Его роты шли недалеко от центра, на линии наступления, стройной колонной змеясь позади него - и он мысленно возблагодарил генералу Хоу.
  Как младший офицер ставки, он имел право перевестись в курьерскую службу - мотался бы сейчас туда-сюда между ротами в поле, передавал приказы из штаб-квартиры Хоу, да разносил по командным пунктам пакеты от двух других генералов, сэра Генри Клинтона и лорда Корнуоллиса.
  Но, учитывая позднее прибытие, он не знал здесь ни офицеров, ни расположения армейских частей, и был в полном неведении относительно того, кто тут был кем - не говоря уж о том, кто и где обязан находиться на каждом этапе похода.
  В качестве гонца он был бы совершенно бесполезен.
  Однако генерал Хоу, улучив момент в суматохе предстоящего набега, не только приветствовал его с большой любезностью, но и предложил ему на выбор: сопровождать капитана Грисволда, исправляя службу по усмотрению капитана - либо взять под свою команду несколько рот, осиротевших с потерей собственного лейтенанта, недавно слегшего в лихорадке.
  Он ухватился за этот шанс - и теперь гордо сидел в седле, с пикой-эспонтоном в ременной петле, готовый вести людей в бой.
  Тут он слегка переместился в седле, наслаждаясь ощущением новенького красной шерсти мундира на плечах, аккуратностью волос, собранных на шее в косичку, жесткостью кожи на кантах высокого, подпирающего горло воротника и легкостью собственного офицерского горжета, этого крошечного серебряного воспоминания о старинных римских доспехах.
  Формы он не надевал уже почти два месяца - но, даже промокший под дождем до нитки, свое к ней возвращение ощущал, как некий славный апофеоз.
  Рядом с ними скакала рота легкой кавалерии; он услышал крик их офицера и увидел, как они выдвинулись вперед и свернули к дальней рощице. Неужели что-то заметили?
  Но нет. Огромное облако черных дроздов взметнулось над рощей, галдя так неистово, что многие лошади иcпугалиcь и занервничали.
  Тем временем конные солдаты методично опустошали рощу, с саблями наголо лавируя между деревьев и срубая ветви - но только для вида. Если раньше кто там и прятался, так они давно ушли - и кавалеристы, подстегивая друг друга бравыми выкриками и лихим свистом, поскакали обратно, дабы вновь присоединиться к наступающим.
  Он снова расслабился в седле и выпустил крепко сжатую рукоять своего эспонтона.
  Нет, американцев в поле зрения не было - да и не могло быть.
  
  В своем "разведывательном" путешествии он видел и слышал достаточно, и знал, что лишь настоящие Континенталы сражаются организованным порядком. Он видел учения милиции на сельских площадях, делил кров и пищу с мужчинами, принадлежавших к таким ополченцам. Никто из них не был солдатом; он наблюдал за ними в учебных группах - они были забавны, неуклюжи, едва умели ходить строем, не говоря уж о гусином шаге - зато почти все были искусными охотниками, и он повидал слишком многих, бивших диких гусей и индеек с одного выстрела, влёт, чтобы разделять общее презрение к ним большинства британских солдат.
  Нет - уж если бы американцы оказались поблизости, первым предупреждением стали бы его люди, безмолвно падающие замертво.
  Он дал знак Перкинсу, чтобы тот передал унтерам приказ - держать людей начеку, оружие заряженным и изготовленным к бою. Увидел, как дернул плечом капрал, получив распоряжение - кажется, посчитал это прямым оскорблением.
  Тем не менее приказ он исполнил, и чувство напряженной неловкости Уильяма понемногу отпустило.
  
  Его мысли вернулись к недавней поездке; он обдумывал, когда - и где - сможет теперь встретиться с капитаном Ричардсоном, чтобы доложить ему о результатах разведки.
  Большую часть наблюдений он затвердил наизусть, а в дороге записывал только то, что должен был, и что было закодировано в маленьком томике Нового Завета, который дала ему с собой бабушка. Книга все еще лежала в кармане гражданского сюртука, оставленного им на Стейтен-Айленде. Теперь, когда он благополучно вернулся в лоно армии, возможно, ему придется изложить свои замечания в соответствующих отчетах?
  Он мог бы...
  Что-то подняло его в стременах, как раз вовремя, чтобы уловить вспышки и треск мушкетных выстрелов из лесочка слева.
  "Держись!"- закричал он, заметив, что его люди начинают опускать оружие. "Ждать!"
  Отсюда было слишком далеко, а прямо перед ними, ближе к лесу, расположилась еще одна колонна пехотинцев.
  Они качнулись в ружейном порядке - и выпустили по лесу залп; первый ряд припал на колено, и второй выстрелил поверх их голов.
  Из леса раздался ответный огонь; он увидел, как один или два человека упали, кто-то в шеренге зашатался, но линия снова сомкнулась.
  Еще два залпа, вспышки ответного огня, уже разрозненные - краем глаза он заметил движение и, повернувшись в седле, обнаружил целую партию лесорубов-вудсменов в охотничьих рубашках, бегущих с противоположной стороны рощицы. В роте перед ним их заметили тоже.
  Команда сержанта - и, примкнув штыки, они ринулись вслед за ними, хотя Уильяму было ясно, что им никогда не догнать убегающих вудсменов.
  Подобные стычки случались постоянно, в течении всего дня, по мере того, как армия продвигалась вперед.
  Павших подбирали и перевозили в тыл - но их было немного.
  В какой-то момент один из бойцов роты Уильяма был обстрелян - и он почувствовал себя кем-то богоподобным, почти божественным, когда отдал приказ атаковать - и они хлынули в лес, как поток гневных шершней, со штыками наперевес, и даже убили одного мятежника, тело которого вытащили потом на поляну.
  
  Капрал предложил повесить его на дереве, в назидание другим повстанцам, но Уильям твердо отклонил предложение как недостойное, и велел оставить человека лежать на опушке леса, где он мог быть найден своими товарищами.
  Ближе к вечеру пришел приказ по линии марша, от генерала Клинтона.
  Они не будут делать привала и разбивать лагерь. Короткая остановка, сухой паек - а затем продолжать наступление.
  По рядам пробежал шепоток удивления, однако солдаты не возроптали. Все они пришли сюда сражаться; и марш возобновился с еще большим упорством.
  Шел дождь, иногда, урывками - и с наступлением угрюмого, зловещего заката раздражение стрелков в цепи постепенно утихло.
  Было не слишком холодно, и, несмотря на то, что одежда его промокла и запачкалась, Уильям все равно предпочел бы эти холод и сырость духоте и подавленности дня накануне.
  По крайней мере, дождь остудил пыл его лошадки, которая оказалась той еще штучкой; существо это было нервное, пугливое, и ему поневоле пришлось усомниться в добрых намерениях капитана Грисволда, одолжившего ее ему.
  Наконец, утомленный этим бесконечным днем, мерин перестал останавливаться на каждом шагу, шарахаясь от снесённых ветром ветвей и пугливо дергая поводья, и побрел дальше, прижав уши в усталом смирении.
  Для первых нескольких часов ночного марша это было совсем неплохо.
  
  Однако после полуночи груз напряжения и бессонницы начал сказываться и на мужчинах. Солдаты спотыкались и мешкали, и чувство подступающей со всех сторон темноты и напряженности между собой легло на их лица.
  Уильям подозвал к себе Перкинса. Рядовой с мягкими детскими щечками появился, мигая и позевывая, и шагал рядом с ним, положив руку на кожаное стремя, пока Уильям терпеливо объяснял ему, чего он от него хочет.
  "Спеть?"- переспросил Перкинс с сомнением. "Ну, думаю, могу и спеть, да, сэр. Правда, только псалмы. Или гимны."
  "Не совсем то, что я имел в виду..."- сказал Уильям. "Иди, попроси сержанта... Милликин, не так ли? Ирландец? Все, что он сам любит, если это будет достаточно громко и бодро."
  В конце концов, они не пытались скрывать своего присутствия; американцы уж точно знали, где они находятся.
  "Да, сэр,"- задумчиво сказал Перкинс, и отпустив стремя, растаял в ночи.
  Уильям проехал еще несколько минут в задумчивости, а потом услышал, как Патрик Милликин затянул высоким, отчаянно громким ирландским голосом непристойную песенку.
  По рядам мужчин рябью пробежал смех, и к тому времени, как тот добрался до первого припева, кто-то из них к нему присоединился.
  Ещё два стиха - и они уже ревели ее с вожделением, все вместе, не исключая самого Уильяма.
  Конечно, они бы не выдержали еще нескольких часов на марше, с полной боевой выкладкой - но к тому времени, как запас любимых песен был исчерпан, а дыхание восстановлено, никто уже не спал - и они с энтузиазмом пошли по второму кругу.
  
  Перед самым рассветом на Уильяма пахнуло морем, перекрыв болотистый запах марширующей под дождем грязной шеренги. Мужчины, и так уже насквозь мокрые, начали продираться через ряд мелких приливных бухточек, заводей и проток.
  Еще через несколько минут гул пушечного выстрела взломал ночь, и болотные птицы с тревожными криками взмыли в светлеющее небо.
  
  ***
  В ТЕЧЕНИИ СЛЕДУЮЩИХ ДВУХ ДНЕЙ Уильям так ни разу и не понял, где же они находятся.
  В депешах и срочных сообщениях, которые поступали из штаба в армейские части, то и дело мелькали такие названия, как "Перевал Ямайка", "Флэтбуш" и "Гованус-Крик" - но, возможно, с тем же успехом в них могли поминать "Юпитер" или "Обратную сторону Луны"- во всех значениях этих слов.
  Он действительно видел Континенталов, наконец-то. Целые полчища. Болота ими так и кишели.
  Первые несколько столкновений были жестоки, но скоро роты Уильяма были отведены в тыл, для поддержки; только раз они оказались достаточно близко к огню, отражая встречное наступление группы американцев.
  Тем не менее он пребывал в состоянии постоянного возбуждения, пытаясь увидеть и услышать все сразу, опьяненный запахом порохового дыма, даже когда плоть его содрогалась от пушечных разрывов.
  Когда на закате стрельба прекратилась, он взял немного печенья и сыра, но так их и не попробовал, а мгновенно заснул от полного изнеможения.
  
  Во второй половине второго дня они нашли себе какую-то прогалину позади большого каменного фермерского дома, занятого британскими и Гессенскими частями под артиллерийскую огневую точку; стволы пушек торчали из окон наверху, влажно поблескивая от постоянных дождей.
  Теперь проблемой стал отсыревший порох; патроны были в порядке, но если порох, засыпанный в запальные стволы, оставался в них больше чем на минуту, он начинал твердеть и делался совершенно негодным.
  Для того, чтобы загрузить стволы, приходилось откладывать до последнего момента, до самой стрельбы; и каждый раз, сцепив зубы, Уильям в тревоге ожидал, когда будет отдан приказ.
  С другой стороны, иногда никаких сомнений не было.
  С хриплыми криками кучка американцев выскакивала из-за деревьев рядом с передним фасадом дома и атаковала двери и окна.
  Мушкетным огнем солдаты, засевшие внутри, снимали нескольких, но на смену им тут же приходили другие; казалось, сам дом приходит им на помощь, когда они начинали карабкаться в разбитые окна.
  Уильям автоматически осадил коня и поехал направо, как можно дальше, чтобы получить общий вид задней части здания.
  Ну конечно, большая группа нападавших была уже там - некоторые совершали свое восхождение на стену с помощью плюща, который покрывал всю заднюю стену дома.
  "Сюда!"- проревел он, разворачивая коня и размахивая эспонтоном.
   "Олсон, Джеффрис, сзади заходи! Заряжайте - и огонь! как только будете в зоне поражения!"
  Двое из его роты уже бежали к нему, на ходу зубами разрывая пакеты, но партия зелено-мундирных гессенцев их опередила; они хватали американцев за ноги и вытягивали их из плюща на землю, сбрасывали в общую кучу.
  Сделав круг, он ринулся на другую сторону, посмотреть, что происходит впереди - и появился там как раз вовремя, чтобы увидеть, как британский артиллерист выпадает из одного из распахнутых верхних окон.
  Человек приземлился, одна его нога неестественно подвернулась, и он так и остался лежать, крича от от невыносимой боли.
  Один из парней Уильяма, тот, что был ближе, бросился вперед и подхватил его за плечи - лишь для того, чтобы тут же быть подстреленным кем-то из дома. Он согнулся пополам - и упал, только шляпа откатилась в кусты.
  
  Остаток дня они провели в каменном доме; четыре раза американцы делали набеги - и дважды в этом преуспели, отбросив обитателей дома и ненадолго захватив орудия - но оба раза вновь были захвачены свежей волной британских войск, и изгнаны прочь - или перебиты. Уильям ни разу не бывал ближе, чем на двести ярдов, или около того, от самого дома, но однажды ему все же удалось вклиниться с одной из своих рот между домом и идущими на штурм отчаянными американцами, одетыми как индейцы и вопящими неистовей, чем банши.
  Один из них поднял длинную винтовку и выстрелил, казалось, ему прямо в глаз - но промахнулся. Уильям выхватил шпагу, намереваясь наехать на него и попросту затоптать копытами, но чей-то выстрел ударил мужчину в грудь, тот кубарем покатился по земле и остановился, уткнувшись лицом в небольшой пригорок.
  Уильям подогнал коня поближе, посмотреть, мертв он или нет; повстанцы уже бежали, огибая дальний угол дома, по пятам преследуемые англичанами.
  Гнедому ничего не оставалось: кое-как приученный к звукам мушкетного огня, теперь он нашел, что артиллерийские залпы его нервируют - а пушки заговорили как раз в этот, конкретный, момент. Мерин плотно прижал уши к черепу, и рванул с места.
  Уильям еще держал шпагу в одной руке, на другую были намотаны поводья; внезапный рывок выбросил его из седла, и лошадь, которую он все время нахлестывал слева, выдернула его правую ногу из стремени и скинула его на землю.
  Едва не теряя сознания, он успел при падении выпустить из рук шпагу и приземлился на одно плечо, перекатившись через голову.
  
  Орудия в доме умолкли; американцы, должно быть, снова были внутри и сошлись с артиллерийскими экипажами в рукопашной. Он выплюнул грязь и попробовал сделать осторожные выводы - подумал с тревогой, что теперь находится на линии огня из верхних окон.
  Слева от себя он заметил американца, который пытался его застрелить: тот по-прежнему лежал в мокрой траве. С опаской поглядывая на дом, Уильям подполз к мужчине, лежавшему неподвижно, лицом вниз. Он хотел увидеть его лицо, даже не зная, по какой причине - он и сам не мог бы этого сказать.
  Он встал на колени и подхватил человека за плечи, притянул его к себе.
  Мужчина был несомненно мертв, убит выстрелом в голову. Полуоткрытые рот и глаза опустились и обвисли, а тело казалось странно тяжелым, и отчего-то хлюпало. Одет он был в некое подобие милицейской формы; Уильям разглядел на куртке деревянные пуговицы с выжженными на них буквами "PUT".
  Это должно было что-то означать - но ошеломленный разум не увидел в них никакого смысла.
  Осторожно уложив тело обратно в траву, он встал и поплелся за своей шпагой. Колени его вели себя... своеобразно.
  На полпути к тому месту, где лежала шпага, он остановился, обернулся - и вернулся обратно.
  Опустился на колени, с похолодевшими пальцами и внезапно опустевшим животом, и закрыл ему мертвые глаза - от дождя.
  
  
  ***
  ЛАГЕРЬ ОНИ РАЗБИЛИ НОЧЬЮ, к большому удовольствию всех мужчин. Ямы под полевые кухни были вырыты, поварские фургоны доставлены, и запахи жареного мяса и свежего хлеба наполнили влажный воздух.
  Уильям только присел поесть, когда Перкинс, этот горевестник судьбы, возник перед ним с виноватым видом и с сообщением: быть с докладом в полевом штабе генерала Хоу, немедленно. Прихватив с собой буханку хлеба и дымящийся кусок жареной свинины, чтобы было что в нее положить, он помчался, дожевывая уже на ходу.
  
  Он застал трех генералов и всех их штабных офицеров, собравшихся вместе и глубоко погрузившихся в обсуждение результатов дня. Генералы сидели за небольшим столом, заваленным кипами донесений и спешно разработанных карт.
  Уильям нашел себе местечко среди штабных офицеров и чинно встал, прислонившись спиной к стенке большой палатки.
  Сэр Генри горячо настаивал на нападении на Бруклинские высоты уже следующим утром.
  "Мы легко могли бы их оттуда выбить,"- говорил Клинтон, помахивая рукой на стопки депеш. "Они уже потеряли половину своих людей, если не больше - их и было не так много, когда все начиналось."
  "Отнюдь не легко,"- возразил милорд Корнваллис, поджав толстые губы. "Вы бы видели, как они сражаются. Да, мы могли бы их выбить, но какой ценой. Что вы говорите, сэр?"- добавил он, почтительно обращаясь к Хоу.
  Губы у Хоу почти исчезли, осталась лишь белая линия, напоминавшая о прежнем их присутствии на лице.
  "Я не могу позволить себе еще одну такую победу, как последняя,"- отрезал он. "Даже если бы мог - я ее не хочу."
  Его глаза оторвались от стола и скользнули по лицам юнцов, стоящих у стены. "Я потерял весь свой персонал на этой проклятой горе в Бостоне,"- сказал он уже тише. "Двадцать восемь офицеров. Всех."
  Глаза его задержались на Уильяме, самом младшем из присутствующих младших офицеров, он покачал головой, как бы про себя - и повернулся к сэру Генри.
  "Остановите боевые действия,"- сказал он.
  Уильям видел - сэр Генри явно был недоволен, но просто кивнул.
  "Предложить им условия?"
  "Нет,"- коротко сказал Хоу. "Вы говорите, они потеряли почти половину своих людей. Никто, кроме сумасшедшего, не станет воевать без причины. Они - или вы, сэр. У вас есть какие-то наблюдения?"
  С самого начала Уильям понял, что Хоу адресовал это замечание ему; круглые глазки впились ему в грудь, как мелкие дробины.
  "Я полагаю..."- начал он, но спохватился и ответил прямо:
  "Да, сэр. Ими командует генерал Патнэм. Там, у ручья. Он, возможно, не... сумасшедший, сэр,"- добавил он осторожно -"но его называют человеком упрямым."
  Хоу остановился, глаза его сузились.
  "Упрямый,"- повторил он. "Да. Должен сказать, он таков и есть".
  "Он был одним из командиров у Бридс Хилл, не так ли?"- возразил лорд Корнуоллис. "Американцы драпали оттуда достаточно шустро."
  "Да, но..."- Уильям осекся, парализованный совместными взглядами трех генералов. Хоу нетерпеливо сделал ему знак продолжать.
  
  "Со всем уважением, милорд,"- сказал он, и был рад, что голос у него не дрогнул,- "Я... слышал, что американцы не покинули Бостона, пока не исчерпали боеприпасов до последнего патрона. Думаю, что... это не так, я уверен. И, со всем почтением к генералу Патнэму - позади него на холме никого не было."
  "И вы считаете, что они и в настоящее время там." Вопросом это не было.
  "Да, сэр." Уильям старался не смотреть на стопку депеш на столе сэра Уильяма слишком многозначительно. "Я в этом уверен, сэр. Я думаю, что почти все Континенталы находятся на острове, сэр."
  Он постарался, чтобы это не прозвучало вопросом; накануне он многое слышал от проходивших мимо основных частей, но это могло и не быть правдой. "Если Патнэм у них командующий..."
  "Откуда вы знаете, что это Патнэм, лейтенант?"- прервал его Клинтон, глядя на Уильяма рыбьими глазами.
  "Я недавно вернулся из... разведывательной экспедиции, сэр, с которой прошел через весь Коннектикут. Мне там приходилось слышать, от многих людей, что милиция собирается сопровождать генерала Патнэма, который должен присоединиться к силам генерала Вашингтона возле Нью-Йорка. И я видел пуговицу на одном из убитых повстанцев, возле ручья, во второй половине дня, сэр, с высеченным на ней 'PUT'. Так они называют его, сэр, генерала Патнэма: "Старый Пат."
  Генерал Хоу выпрямился, прежде чем Клинтон или Корнваллис смогли вставить слово.
  "Упрямец,"- повторил он. "Что ж, может, и так. Тем не менее... приостановим боевые действия. Сейчас он находится в очень нелегком положении, и должен сам это знать. Дайте ему шанс все обдумать - провести консультации с Вашингтоном, если он все это любит. Возможно, Вашингтон окажется более разумным командиром. И если бы мы смогли добиться капитуляции всей Континентальной армии, без дальнейшего кровопролития... Я думаю, это стоит риска, господа. Но условий мы предлагать не будем."
  Это означало, что, если американцы найдут в этом смысл, они сами пойдут на безоговорочную капитуляцию. А если они этого не сделают?
  
  Уильяму приходилось слышать рассказы о битве при Бридс Хилл - разумеется, то были рассказы американцев, и, следовательно, он выбирал из них лишь некоторые крупинки "соли". Но по другим сообщениям, повстанцы ногти срывали, строя ограждения своих фортификаций - и даже отрывали подковки с каблуков обуви, чтобы стрелять ими в британцев, когда снаряды уже закончились.
  Они отступили только тогда, когда пришлось бросать камни.
  "Но если Патнэм ожидает подкрепления от Вашингтона, он будет просто сидеть и ждать"- сказал Клинтон, нахмурившись. "А мы тут будем закипать от нетерпения. Не лучше ли..."
  "Это не то, что он имел в виду,"- прервал его Хоу. "Не так ли, Элсмир? Когда сказали, что за ним на холме никого не было?"
  "Нет, сэр,"- сказал Уильям с благодарностью. "Я имел в виду... ему было что защищать. Что-то у него за спиной. Не думаю, что он ждет, когда остальная армия придет к нему на помощь. Я считаю, он прикрывает отступление."
  Изогнутые брови лорда Корнуоллиса так и взлетели вверх. Клинтон бросил на Уильяма сердитый взгляд, который слишком поздно напомнил тому, что в пирровой победе у Бридс Хилл Клинтон был полевым командиром - и, судя по всему, к теме Израэля Патнэма оставался весьма чувствительным.
  "А почему мы испрашиваем совета у мальчика, еще совсем не оперившегося... да видели ли вы когда-нибудь бой, сударь?"- спросил он Уильяма, и тот жарко вспыхнул.
  "Я уже был в сражении, сэр,"- сказал он,"иначе меня здесь не было бы!"
  Лорд Корнуоллис засмеялся, и по лицу Хоу скользнула мимолетная улыбка.
  "Мы еще должны убедиться, что вы действительно чистых кровей, лейтенант,"- сказал он сухо."Но не сегодня. Капитан Рамсей?"
  Он указал на одного из старших сотрудников, невысокого человека с очень квадратными плечами, тот выступил вперед и отсалютовал.
  "Возьмите Элсмира с собой, пусть расскажет вам о результатах своей... разведки. Передайте мне все, что покажется вам заслуживающим интереса. А пока..."- он повернулся к двум своим генералам - "Приостановить военные действия, вплоть до дальнейших распоряжений."
  
  
  ДАЛЬНЕЙШИХ ГЕНЕРАЛЬСКИХ ПРЕНИИЙ Уильям уже не слышал - его увел с собой капитан Рэмси.
  Неужто я наговорил лишнего? - думал он по дороге. Конечно, генерал Хоу задал ему прямой вопрос; он обязан был ответить.
  Но выдвигать свои ничтожные наблюдения, сделанные всего за какой-то месяц, против совместных знаний многих опытных старших офицеров...
  Он поделился своими сомнениями с капитаном Рэмси, который, как ему показалось, сохранял вид спокойный, но вполне дружелюбный.
  "О, у вас не было выбора, не ответить вы не могли,"- заверил его Рэмси. "Тем не менее..."
  Стараясь идти в ногу с Рэмси, Уильям едва увернулся, чтоб не наступить в кучу мульего помета.
  "Тем не менее?"- переспросил он.
  Рэмси промолчал, но повел его через лагерь, аккуратно обходя стороной парусиновые навесы, хлопающие на ветру над головами мужчин, сидевших вокруг костров; те их время от времени окликали. Наконец они прибыли к собственной палатке Рэмси, и он придержал для Уильяма полог, приглашая его войти.
  
  "Вы слышали о некой леди по имени Кассандра?"- сказал наконец Рэмси. "Думаю, какая-то гречанка. Не слишком популярная."
  
  
  ***
  АРМИЯ, ПОСЛЕ ВЫПАВШИХ НА ЕЕ ДОЛЮ ИСПЫТАНИЙ, беспробудно спала, и Уильям поступил точно так же.
  "Ваш чай, сэр?" Он заморгал, совершенно дезориентированный и все еще бродивший в сонных мечтах по домашнему зоопарку герцога Девоншира, рука об руку с орангутангом. Но приветствовал его вовсе не орангутанг, а круглолицый и озабоченный рядовой Перкинс.
  "Что?"- тупо спросил он. Перкинс, казалось, плавал в какой-то дымке, и сколько он ни моргал, она не рассеивалась; а когда сел, чтобы взять из рук Перкинса дымящуюся чашку, то обнаружил и причину этого - сам воздух был пронизан тяжелым густым туманом.
  Все звуки казались приглушенными, словно размытыми, хотя обычно шумы пробуждающегося лагеря были слышны далеко вокруг.
  Не удивительно - когда он, спустя несколько минут, высунул голову из палатки, то увидел, что землю устилает густой ползучий туман, просочившийся в лагерь с болот.
  Но теперь это было не важно. Армия никуда не спешила. Депеша из штаб-квартиры Хоу официально приостановила военные действия; и делать им было нечего, только ждать, пока американцы проявят благоразумие и капитулируют.
  
  Армия потягивалась, зевала и искала, чем бы развлечься. Уильям был с головой занят горячей азартной игрой в кости с капралами, Ярнеллом и Джеффрисом, когда Перкинс, задыхаясь, примчался снова:
  "Вас приветствует полковник Спенсер, сэр - и еще вы должны быть с докладом у генерала Клинтона."
  "Да? И зачем?"- требовательно спросил Уильям. Перкинс выглядел озадаченным; ему и в голову не пришло спрашивать посыльного - зачем.
  "Просто... Думаю, он хочет вас видеть,"- отрапортовал он, изо всех сил стараясь услужить начальству.
  "Большое вам спасибо, рядовой Перкинс,"- сказал Уильям не без сарказма; тот от облегчения просиял и поспешил ретироваться, не испросив у него даже разрешения.
  "Перкинс!"- заорал он, и рядовой обернулся, показав ему круглое перепуганное лицо. "Куда?"
  "Что? Э-э... что угодно, сэр, я имел в виду?"
  "В каком направлении мне искать штаб генерала Клинтона?" - спросил Уильям, тщательно изобразжая терпение.
  "О! Этот гусар... он приехал из..." Перкинс медленно, точно флюгер, вращался на месте, старательно хмурясь и пытаясь сосредоточиться. "Отсюда!"- указал он. "Я видел позади него этот пригорочек."
  Туман все еще густо лежал у земли, но гребни холмов и вершины деревьев были уже видны, и Уильям без труда разглядел пятнистый бугор, к которому обращался Перкинс; отсюда он выглядел странно бесформенным и неровным.
  "Спасибо, Перкинс. Свободен,"- добавил он быстро, пока Перкинс не успел удрать сам. Он еще понаблюдал, как рядовой исчезает в зыбкой массе тумана и тел, затем покачал головой и отправился в роту, передать бразды правления капралу Эвансу.
  
  
  ***
  МЕРИНУ ТУМАН НЕ НРАВИЛСЯ. Уильяму он не нравился тоже.
  Туман оставлял у него странное чувство неловкости, как будто кто-то дышал ему в шею.
  Правда, туман был морской: тяжелый, промозглый и холодный, но не душный. Он то рассеивался, то сгущался, и все время находился в движении.
  Тропинку Уильям видел всего на несколько футов вперед, и мог разглядеть лишь смутные очертания холмика, указанного ему Перкинсом, хотя его вершина продолжала то появляться, то исчезать, словно по какому-то фантастическому заклинанию из волшебной сказки.
  Чего мог хотеть от него сэр Генри? - подумал он. Был ли он единственным, за кем послали, или целью встречи было проинформировать офицеров колонны о некоторых изменениях в стратегии?
  А может, люди Патнэма наконец сдались. Они должны были это сделать, разумеется; в нынешних обстоятельствах у них не было никакой надежды на победу, им самим это должно быть ясно.
  Однако он полагал, что Патнэму, вероятней всего, потребуется провести консультации с Вашингтоном. В ходе сражения, в старом каменном доме, он заметил на гребне отдаленного холма небольшую группу всадников, над которыми развевался незнакомый флаг; кто-то указал ему на одного и воскликнул: "Вот он, Вашингтон! Позор, что нас здесь и двух дюжин не наберется - уж мы бы его отучили глаза таращить!" И расхохотался.
  
  Некое чувство подсказывало ему, что те еще сдадутся.
  Но у него оставалось неприятное ощущение, что с туманом они ничего поделать не смогут.
  Во время того месяца, проведенного им в дороге, он имел возможность наслушаться мнений от многих американцев. Большинство из них пребывали в затруднении, не желая конфликта с Англией, и особенно они не желали оказаться где-нибудь поблизости от места военных действий - точка зрения вполне разумная.
  Но те, кто решился на восстание... были действительно настроены решительно.
  Возможно, Рэмси передал часть этих соображений генералам; правда, казалось, ничто из информации, представленной Уильямом, не произвело на него решительно никакого впечатления, не говоря уж о его личных мнениях, но все же...
  Лошадь споткнулась, и он покачнулся в седле, случайно дернув поводья. Мерин, раздраженный, повернул голову и укусил его за ногу, большие зубы скрежетнули по сапогу.
  "Ублюдок!" Он ударил коня по носу концами вожжей и с силой оттянул голову мерина назад, пока тот не выкатил глаза и не вывернул губу чуть не до колен. Затем, добившись своего, он медленно ослабил давление. Гнедой зафыркал, яростно встряхнул гривой, но все же возобновил продвижение вперед, уже без возражений.
  Ему казалось, что ехали они довольно долго. Но время, а также расстояние в тумане обманчивы.
  Он взглянул на пригорок, который был его целью, и обнаружил, что тот снова исчез. Что ж, несомненно, скоро ему все равно придется вернуться на прежнее место.
  Только этого не случилось.
  
  Туман вокруг него продолжал тихо скользить и перемещаться, он слышал, как с листьев деревьев капает влага, да и сами деревья, казалось, вдруг наступали на него из тумана и так же внезапно отступали снова.
  Но пятнистый холмик упорно оставался невидимым.
  Ему пришло в голову, что он давно уже не слышал никаких звуков, издаваемых мужчинами.
  А должен был.
  Если бы он приближался к штабу Клинтона, он должен был не только слышать привычные звуки лагеря, он давно уже должен был столкнуться хоть с кем-то из бойцов, лошадей, костров, фургонов, палаток...
  Но рядом не было слышно никакого шума, только журчание бегущей воды. Он проехал мимо чертова лагеря.
  "Будь ты проклят, Перкинс,"- сказал он себе под нос.
  Он встрепенулся и наскоро проверил, заряжен ли пистолет, принюхался к пороху в пороховнице; если бы тот отсырел, он и пах бы иначе. Тем не менее все было в порядке, подумал он; пахло остро и едко, даже нос защипало, никакой вони, как от тухлого яйца или запаха серы, какими обычно несло из пороховницы, если порох был влажным.
  Пистолет он держал в руке, хотя до сих пор не видел ничего угрожающего. Туман был слишком тяжел, чтобы видеть дальше, чем на несколько футов вперед, но кто-то мог выйти из него внезапно, и тогда он должен принять решение мгновенно - стрелять в них, или нет.
  
  Было совсем тихо; их артиллерия молчала; никаких случайных мушкетных выстрелов, как накануне. Враг отступил, сомнений у него уже не было.
  Но если он все же наткнется на каких-нибудь шальных Континенталов, потерявшихся в тумане, как и он сам, должен он будет в них стрелять? От одной этой мысли руки у него вспотели, и он решил, что должен; Континенталы, скорее всего, не колеблясь откроют по нему стрельбу, как только увидят красную униформу.
  Сейчас его как-то больше беспокоила унизительная возможность быть застреленным собственными войсками, чем реальная перспектива смерти - но о ней он тоже не забывал.
  Между тем проклятый туман становился все гуще. Он тщетно искал солнце, чтобы иметь хоть некоторое представление о направлении, но даже неба не было видно.
  Уильям с трудом подавил паническую дрожь, щекотавшую ему копчик.
  Правильно, сейчас на этом чертовом острове были сосредоточены 34 тысячи британских солдат; и в данный момент он мог находиться на расстоянии пистолетного выстрела от любого из них.
  Черт, да тебе достаточно быть в пистолетном выстреле от одного единственного американца, напомнил он себе, мрачно продираясь сквозь заросли лиственниц.
  Он услышал поблизости какие-то шорохи и треск ветвей; чаща была обитаема, никаких сомнений. Но кем?
  Британские войска ни за что не станут передвигаться в таком тумане, это во-первых. Проклятый Перкинс!
  Если он вдруг услышит движение, как от человеческих тел, он тут же остановится и постарается остаться незамеченным. А иначе... все, на что он мог еще надеяться, это припуститься в обход, к своим войскам, да и то, если услышит что-нибудь, носящее безошибочно военный характер - например, как выкрикивают приказы...
  Некоторое время он медленно продвигался вперед, и наконец отложил пистолет в сторону, найдя его вес утомительным.
  Боже, как долго он уже отсутствует? Час? Или два? Может, пора повернуть назад? Но ведь он даже не имел возможности узнать, где находится это "назад" - все это время он вполне мог ездить кругами; земля везде выглядела одинаково, мутным серым пятном деревьев, и скал, и травы...
  А ведь еще вчера, в поле, он каждую секунду был лихорадочно взвинчен и готов к атаке.
  Сегодня его боевой энтузиазм существенно поубавился.
  
  Кто-то выступил из тумана прямо перед ним, и лошадь взвилась на дыбы, да так резко, что Уильям успел только смутно понять - человек.
  Но даже этого оказалось достаточно, чтобы заметить - британской формы на нем нет, - и он успел бы выхватить пистолет, не будь обе его руки заняты, в попытке хоть как-то справиться с лошадью.
  Мерин, поддавшись истерике, запрыгал вороной, вертясь на месте безумными кругами и с каждым новым приземлением сотрясая Уильяму позвоночник до самого основания. Все вокруг завертелось, слившись в одно серо-зеленое пятно, но он, чуть не теряя сознания, успел услышать голоса, что-то ему кричавшие, то ли насмешливо, то ли поощрительно.
  Уильяму казалось, прошло столетие, а на самом деле, должно быть, всего с пол-минуты, или около того, когда ему наконец удалось заставить мерзкое создание встать, задыхаясь и раздувая ноздри, по-прежнему вращая головой и выкатив белки глаз, мокро блестевших в полумраке.
  "Ты, чертов кусок кошачьего мяса!"- сказал ему Уильям, покрутив головой.
  Конское дыхание влажно и горячо сочилось сквозь оленью кожу его штанов, его бока ходили под ним ходуном.
  "Не самая благонравная лошадка из тех, что мне доводилось видеть,"- согласился голос, и чья-то рука поднялась, схватив ее под уздцы. "Хотя с виду здоровая."
  Уильям рассмотрел человека в охотничьем платье, толстого и смуглого, а потом кто-то сзади ухватил его за талию и стащил его тело с лошади.
  
  Он свалился на землю и растянулся на спине во весь рост; дыхание от удара перехватило, но он еще мужественно попытался добраться до своего пистолета. Кто-то надавил ему коленом на грудь, и большая рука вырвала пистолет из его рук.
  Бородатое лицо усмехнулось.
  "Не слишком-то вы общительный,"- с упреком сказал человек. "Я думал, вы должны быть более цивилизованным, все-таки англичанин."
  "Вы только дайте ему встать, Гарри - думаю, он живо вас цивилизует, даже не сомневайтесь." Это был еще один мужчина, покороче и сложением пожиже, с мягким голосом образованного человека, как у школьного учителя - он заглядывал через плечо того, кто уперся коленом в грудь Уильяма. "Однако вы могли бы позволить ему немного подышать, я полагаю."
  Давление на грудь Уильяма немного ослабло, и тонкая струйка воздуха просочилась в легкие. Но очень скоро была изгнана снова - когда человек, стащивший его с седла на землю, ударил его кулаком в живот. Чьи-то руки быстро обшарили карманы, с него через голову стянули офицерский горжет, мучительно обдирая нос. Кто-то его перевернул и расстегнул ремень, аккуратно снял - и даже присвистнул от удовольствия, при виде прилагавшегося к нему снаряжения.
  "Весьма приятно,"- сказал второй, одобрительно поцокав языком. Он взглянул на Уильяма, лежащего на земле и задыхающегося, словно вытащенная на берег рыбина. "Благодарю вас, сэр; мы вам чрезвычайно обязаны. Все в порядке, Аллан?" - крикнул он, обращаясь к человеку, державшему лошадь под уздцы.
  "Да, я ее держу,"-- ответил гнусавый шотландский голос. "Пора сваливать!"
  Мужчины отошли, и на мгновение Уильям подумал, что они ушли вовсе. Но тут чьи-то мясистые руки схватили его за плечо и перевернули снова.
  Усилием воли он встал на колени, та же рука ухватила его за косичку и отдернула ему голову назад, обнажив беззащитное горло.
  Он еще успел поймать короткий блеск ножа, и широкую ухмылку мужчины - но ему не хватило ни дыхания, ни времени для молитвы... или проклятия.
  Нож полоснул вниз, и он почувствовал на затылке рывок, от которого на глаза навернулись слезы.
  
  Человек недовольно хмыкнул, взмахнул ножом еще раз и наконец торжествующе удалился, с косичкой Уильяма, зажатой в руке размером с хороший окорок.
  "Сувенир,"- сказал он Уильяму, широко ухмыляясь - и крутанувшись на каблуках, удрал вслед за своими товарищами.
  Сквозь туман к Уильяму донеслось лошадиное ржание - довольно насмешливое, надо сказать.
  
  ***
  ЕМУ ХОТЕЛОСЬ СРОЧНО, НЕМЕДЛЕННО, СИЮ ЖЕ МИНУТУ как-нибудь исхитриться - и убить по крайней мере одного из них.
  Но они скрутили бы его легко, как ребенка, ощипали бы, точно гуся, и оставили валяться здесь, на земле, как какое-нибудь чертово вонючее дерьмо!
  Гнев был так велик, что он вынужден был остановиться и cо всей силы ударить кулаком по стволу дерева...
  ...И задохнулся от боли, убийственно свирепый и неподвижный.
  Он зажал травмированную руку между бедер и шипел сквозь стиснутые зубы, пока боль не утихла.
  Шок смешался в нем с яростью; он чувствовал себя более чем когда-либо дезориентированным, у него сильно кружилась голова. Грудь тяжело вздымалась - он схватился за голову здоровой рукой, нащупал там жалкий щетинистый обрубок - и в новом припадке ярости изо всех сил начал пинать дерево ногами.
  Ругаясь на чем свет стоит, он захромал по кругу, наконец рухнул на каменный выступ и, тяжело дыша, опустил голову на колени.
  Постепенно дыхание выровнялось, и способность мыслить рационально стала к нему потихоньку возвращаться.
  Правильно. Он все еще блуждал где-то в дебрях Лонг-Айленда - но теперь без лошади, еды и оружия. И без волос.
  Это заставило его сесть прямо, сжать кулаки и с некоторым трудом попытаться побороть в себе ярость.
  Так. Сейчас у него просто не было времени злиться.
  Попадись ему когда-нибудь на глаза Гарри, Аллан, или тот маленький человечек с ученым голосом...
  Что ж, времени у него было достаточно, когда еще это произойдет...
  
  Сейчас главной его задачей было найти хоть какую-то армейскую часть.
  В то же время единственным его желанием было сбежать, немедленно дезертировать, сесть на корабль до Франции и никогда сюда больше не возвращаться, бросить армию ко всем чертям, чтобы все думали, что он убит.
  Но он не мог этого сделать, по разным причинам, не в последнюю очередь из-за отца - который, вероятно, предпочел бы, чтобы он был убит, чем трусливо бежал с поля боя.
  Ничего не поделаешь...
  Он безропотно поднялся на ноги, заставив себя почувствовать благодарность за то, что бандиты, по крайней мере, оставили ему плащ.
  Туман слегка поредел, тут и там - но по-прежнему сыро и холодно лежал на земле.
  Но не этим он был обеспокоен; его собственная кровь до сих пор кипела в жилах.
  
  Он оглянулся вокруг, на темные силуэты скал и деревьев. Они выглядели точно так же - как и все прочие чертовы скалы и деревья, возникавшие у него на пути в ходе этого позорного дня.
  "Правильно,"- повторил он вслух и, ткнув пальцем в воздух, покрутился вокруг своей оси, как делал когда-то в детстве.
  "Эни-мени-минни-мо, поймать француза за гузно, если он заверещит - ох, да черт с ним!"
  Слегка прихрамывая, он отправился дальше. Он понятия не имел, куда идет, но должен был куда-то двигаться, иначе взорвался бы непременно.
  Какое-то время он развлекал себя переосмыслением недавнего столкновения, с удовлетворяющими его самолюбие видениями - в них он захватывал толстяка по имени Гарри и ломал ему нос в кровавую кашу, прежде чем разбить его голову о камень. Потом, схватив лежавший поблизости нож, он потрошил того высокомерного маленького ублюдка... вырывал из него легкие наружу... это был так называемый "кровавый орел", прием, который использовали дикие германские племена - они делали на спине человека надрезы и вытягивали его легкие через щели таким образом, что они хлопали, как крылья, пока тот не умирал...
  Постепенно он успокоился, потому что вынести такого уровня кровожадной ярости было уже невозможно.
  Нога чувствовала себя лучше; костяшки пальцев на руках оказались ободраны, но боль была не пульсирующая, значит, поранился он не так уж сильно - и собственные фантазии о мести показались ему довольно нелепыми.
  Неужели это и было то, что называется "яростью битвы"?- подумал он.
  Но разве ты сам не хотел бы просто стрелять и наносить удары налево и направо, потому что такова твоя обязанность, убивать - или это должно еще и нравиться?
  Или ты должен желать этого нестерпимо - так же, как хочешь женщину?
  И разве не почувствуешь себя полным дураком, после того, как все это совершил?
  
  Ему уже приходилось думать об убийстве в бою. Не всегда, но довольно часто, время от времени отвлекаясь.
  Он приложил немало усилий, чтобы все это себе представить, когда решился идти в армию.
  И еще тогда понял, что к этому действию могут прилагаться и сожаления.
  Однажды отец рассказал ему, честно и без попыток самооправдания, об обстоятельствах, при которых он убил своего первого человека.
  Не в открытом бою, но после одного такого... Тогда он добил шотландца, раненного и брошенного на поле в Каллодене.
  "Таков был приказ,"- сказал ему отец.
  "Пощады не будет - вот был наш письменный приказ, подписанный Камберлендом." Во время всего рассказа глаза отца были устремлены на книжные полки, но в этот момент он посмотрел на Уильяма в упор, глаза в глаза.
  "Приказы,"- задумчиво повторил он. "Разумеется, вы будете обязаны следовать приказам... Но придет время, когда приказать вам будет некому, или вы окажетесь в ситуации, которая внезапно и решительно изменилась. И однажды - такое время обязательно наступит, Уильям, - ваша честь продиктует вам, что вы не можете следовать приказу. В таких обстоятельствах вам придется следовать только своему собственному суждению, и вы должны быть готовы жить с последствиями принятого решения."
  Уильям торжественно кивнул.
  Он только что принес свои новенькие армейские документы отцу, чтобы тот их просмотрел; подпись лорда Джона, как его опекуна, была необходима. Тем не менее, он считал подписание документов простой формальностью; и не ожидал ни признаний, ни проповеди - если это было именно тем, чем было.
  "Я не должен был этого делать,"- сказал вдруг его отец. "Я не должен был в него стрелять."
  "Но... ваш приказ..."
  "Он на меня никак не повлиял, по крайней мере, не напрямую. В то время я еще не получил своего армейского патента; я сопровождал в этой кампании брата, но сам еще не был солдатом; тогда я еще не был под присягой. И мог отказаться."
  "Но если не вы, то кто-то другой его застрелил бы непременно?"- спросил Уильям весьма практически.
  Отец невесело улыбнулся.
  "Да, они бы это сделали. Но дело не в том. И вправду, я еще никогда не стоял перед выбором в подобном вопросе - это случилось тогда. У вас всегда есть выбор, Уильям. Вы будете помнить об этом, не так ли?"
  Не дожидаясь ответа, он наклонился, выхватил перо из сине-белого китайского кувшинчика у себя на столе и раскрыл хрустальную чернильницу.
  "Ты уверен?"- сказал он, серьезно глядя на Уильяма, и когда тот кивнул, размашисто начертал на бумаге свое имя.
  Потом поднял голову и улыбнулся.
  "Я горжусь тобой, Уильям,"- тихо сказал он. "И всегда буду гордиться."
  
  Уильям вздохнул.
  Он не сомневался, что отец будет его любить всегда, но вот что касается гордости... вряд ли эта последняя экспедиция сможет покрыть его славой. Если повезет, ему просто удастся вернуться к своим войскам, прежде чем кто-то заметит, как долго он отсутствовал, и поднимет тревогу.
  Боже, как это было позорно, заблудиться и быть ограбленным при первом же заметном деле!
  Тем не менее это было лучше, чем если бы в первом заметном деле его убили бандиты.
  Он продолжил свой путь, осторожно пробираясь через укутанный туманом лес.
  Почва под ногами была не так и плоха, хотя ему уже встречались топкие места, где дождь скапливался в низинках огромными лужами.
  Один раз он услышал рваный треск мушкетного огня и поспешил на него, но тот оборвался, прежде чем он успел разобрать, откуда стреляют.
  Он мрачно поплелся дальше, размышляя - интересно, как долго это может продолжаться... неужели придется пройти весь этот проклятый остров пешком, и как близко он сейчас от того, чтобы это безумство осуществить?
  Земля под ногами резко пошла вверх; теперь он уже куда-то карабкался, утирая с лица обильно струящийся пот.
  Ему казалось, что туман истончился, пока он поднимался наверх - и разумеется, в одно прекрасное мгновение он вышел на небольшой скалистый мысок и заметил короткий проблеск земли, тоже сплошь покрытой клубящимся серым туманом.
  От этого вида у него закружилась голова, он был вынужден присесть на скалу и еще несколько минут сидел с закрытыми глазами, прежде чем двинуться дальше.
  
  Дважды он слышал вдали людские голоса и конское ржание, но что-то в этих звуках было неправильно; в голосах не было слышно привычных армейских ритмов - и он повернул обратно, начал осторожно пробираться в противоположном направлении.
  Довольно скоро он обнаружил, что местность вокруг резко изменилась, стала похожа на реденький лесок, полный низкорослых деревьев, торчавших из очень светлой почвы, захрустевшей под сапогами. Потом он услышал звуки воды - словно волны плескались о берег.
  Море! Ну, слава Богу, подумал он и ускорил шаг по направлению к звуку.
  Но, пока пробирался на плеск волн, он вдруг уловил в воздухе и другие звуки.
  
  Лодки. Скрежет корпусов - их было куда больше одного - по гальке, лязг уключин, шумные всплески воды. И голоса.
  Приглушенные, но явно чем-то взволнованные. Кровавый ад!
  Он быстро нырнул под ветки приземистой сосны, надеясь на переменчивый, дрейфующий вокруг туман.
  Внезапное движение заставило его отпрянуть в сторону, рука сама потянулась к пистолету.
  Он едва вспомнил, что пистолет пропал, прежде чем сообразил, что его противником была большая голубая цапля, которая скользнула по нему желтым взглядом и с оскорбленным цоканьем стремительно взметнулась ввысь.
  Из кустов, не более, чем в десяти футах от него, раздался тревожный крик - вместе с громом мушкетного выстрела, - и цапля взорвалась облачком перьев прямо над его головой.
  Он почувствовал на лице капли птичьей крови, горячее, чем его собственный холодный пот - и от неожиданности сел; черные мушки кружились у него перед глазами.
  Он не смел даже пошевелиться, не говоря уж о том, чтобы крикнуть.
  Из кустов доносились тихие голоса, однако недостаточно громкие, чтобы он смог разобрать хоть какие-то слова.
  Уже через несколько мгновений он услышал осторожный шорох шагов, постепенно удалявшихся. Стараясь не шуметь, насколько это было возможно, он перевернулся на четвереньки и некоторое время полз в обратном направлении, пока не почувствовал себя в достаточной безопасности, чтобы подняться на ноги.
  Ему показалось, что он все еще слышит голоса. Он подкрался поближе, медленно, с колотящимся сердцем. Неожиданно на него пахнуло табаком - и он тут же застыл на месте, замер.
  Ничто рядом с ним не шелохнулось - хотя он до сих пор слышал голоса, но те были от него на хорошем отдалении.
  Он принюхался еще раз, осторожно, но запах уже исчез; возможно, он его себе просто вообразил. Двинулся дальше, в сторону звуков.
  Теперь он слышал их довольно отчетливо.
  Настойчивые приглушенные возгласы, побрякивание уключин и плеск множества ног в прибое.
  Шарканье и приглушенное бормотание людей смешивалось - почти - с шепотом моря и травы. Он бросил последний отчаянный взгляд на небо, но солнца так и не было видно.
  Сейчас он должен был находиться в западной части острова; он был в этом уверен. Почти уверен. И если бы он...
  Если бы он находился там, звуки, которые он теперь слышал, должны были исходить от американских войск, бегущих с острова Манхэттен.
  
  "Не шевелись." Шепот за спиной точно совпал с давлением ружейного дула, упершегося ему в почку достаточно недвусмысленно, чтобы заморозить на месте, там, где стоял. На мгновение дуло отодвинулось, и снова вернулось, протаранив его с такой силой, что в глазах у него помутилось.
  Он издал гортанный вопль и весь выгнулся - но прежде, чем он смог заговорить, чьи-то мозолистые руки схватили его за запястья и вывернули их за спину.
  "Ни к чему,"- сказал голос, низкий, резкий и ворчливый. "Отойди-ка в сторону, я его пристрелю."
  "Нет, не застрелишь,"- сказал другой голос, такой же звучный, но чуть менее раздраженный. "'Это же просто мальчишка. И прехорошенький."
  Чья-то мозолистая рука погладила его по щеке, и он снова застыл - но кто бы это ни был, он уже крепко связал ему руки за спиной.
  "Если бы ты собиралась в него стрелять, ты бы давно это сделала, сестрица,"- добавил голос. "Повернись-ка, мальчик."
  Очень медленно он обернулся - чтобы увидеть, что был захвачен парой старух, коротеньких и приземистых, как тролли.
  Одна из них, та, что с пистолетом, курила трубку; это ее табак он недавно учуял. Заметив на его лице испуг и отвращение, она приподняла в ухмылке уголок проваленного рта, крепко зажав мундштук пеньками гнилых зубов, сплошь покрытых бурыми табачными пятнами.
  "Красив, как сама красота,"- отметила она, оглядывая его сверху донизу. "Успокойся, не стоит тратить на него выстрел."
  "Мадам,"- сказал он, собравшись с силами и пытаясь выдавить из себя хоть капельку шарма. "Я уверен, что вы меня поймете. Я солдат короля, и..."
  Обе расхохотались, скрипя, как пара ржавых петель.
  "Ни за что бы не догадались,"- сказала курильщица трубки, ухмыляясь поверх мундштука. "А мы-то думали, что ты парень простой, деревенщина, право слово!"
  "Заткнись, сынок,"- ее сестра оборвала все дальнейшие попытки с ними заговорить. "Мы не собираемся тебе вредить, пока ты стоишь смирно и помалкиваешь."
  И посмотрела так, что привела его в полное замешательство.
  "Был на войне, говоришь?"- спросила она не без сочувствия.
  Не дожидаясь ответа, она толчком усадила его на скалу, сплошь покрытую коркой мидий и мокрых капающих водорослей, из чего он сделал вывод, что они находятся где-то у самого берега.
  Он ничего не сказал. Не из страха перед старыми женщинами - а потому, что сказать ему было нечего.
  
  Он сидел, чутко прислушиваясь к звукам исхода.
  Никакой идеи о том, сколько людей могли в нем участвовать, у него не было - поскольку он не имел ни малейшего представления, как долго все это уже происходило. Ничего для него полезного сказано не было; он слышал только, как тихонько переговариваются между собой мужчины, занятые работой, как ворчат ожидающие своей очереди, да изредка приглушенные смешки, рождавшиеся скорее от нервозности, тут и там.
  От воды поднимался туман.
  Теперь он уже мог их разглядеть - не более, чем за сто ярдов отсюда - крошечный флот гребных лодок, плоскодонок и кечей, там и сям рыбацкие суденышки медленно сновали по воде, гладкой, как стекло - и постепенно редела на берегу толпа мужчин, ни на минуту не отнимавших рук от своих ружей и то и дело поглядывавших через плечо, не видна ли откуда погоня.
  Вряд ли они знают... он горько задумался.
  
  В настоящее время он не был уверен даже в собственном будущем; унижение оказаться бессильным свидетелем того, как вся американская армия бежит у них прямо из-под носа - и последовавшая за этим мысль о том, что он обязан вернуться и доложить об этом происшествии генералу Хоу,- было настолько мучительно, что ему стало безразлично, даже если бы эти кошмарные старухи были не прочь изжарить его и съесть на ужин.
  Следившему, не отрываясь, за сценой на пляже, ему не сразу пришло в голову, что если он мог теперь видеть американцев, то и сам тоже стал виден, как на ладони.
  На самом деле Континенталы и милиция были так сосредоточены на подготовке своего отступления, что никто его даже не заметил, пока один человек не обернулся, кажется, выискивая что-то взглядом в верховьях на берегу.
  Человек застыл, а затем, коротко обернувшись назад, на ничего не подозревающих товарищей, целенаправленно двинулся к ним по гальке - глаза его были устремлены на Уильяма.
  "Это еще что, мамаша?"- спросил он.
  Он был одет в форму офицера Континентальной армии, невысокий и широкий в плечах, как те две женщины, но гораздо крепче, и - хотя лицо его было внешне спокойно, какие-то расчеты уже происходили за его налитыми кровью глазами.
  "Он просто рыбачил,"- сказала та, что курила трубку. "Поймал вот этого крохотного окунька - только мы думаем бросить его обратно в воду."
  "Да? А может, и не просто..."
  
  С появлением этого человека Уильям застыл, и смотрел на него, сохраняя выражение на лице мрачным, насколько это было возможно.
  Человек посмотрел на редеющий за спиной Уильяма туман.
  "Лучше, чем у вас дома, мальчуган?"
  Уильям сидел молча.
  Человек тяжело вздохнул, отвел кулак и ударил Уильяма в живот. Тот согнулся пополам, камнем упал на землю, и его вырвало прямо на песок.
  Человек ухватил его за шиворот и поднял вверх, как пушинку, как будто он вообще ничего не весил.
  "Отвечай мне, парень. У меня не так много времени - и если не хочешь, чтобы я поторопился со своими вопросами..."
  Говорил он мягко, однако при этом выразительно тронул кинжал у себя на поясе.
  Уильям вытер рот, и плечо тоже, уж как сумел, и уставился на человека горящими глазами. Ладно, подумал он, и почувствовал, как снисходит на него абсолютное спокойствие. Если мне и суждено умереть здесь, по крайней мере, я умру за что-то.
  Мысль эта была ему почти облегчением.
  Однако сестра курильщицы трубки положила конец волнующей сцене, ткнув следователя под ребро своим мушкетом.
  "Если тебе и сказать больше нечего, так мы с сестрой слышали это уже не раз," - сказала она со сдержанным отвращением. "Он вовсе не тихоня, этот солдатик."
  "И правда, так,"- согласилась курильщица и остановилась, чтобы вынуть изо рта свою трубку и лихо сплюнуть в сторону."'Он ведь только растерялся, ээ... это же видно, как божий день. А еще похоже, ээ... что с тобой он говорить не будет, нет."
  Она фамильярно ухмыльнулась Уильяму, показав ему единственный оставшийся во рту желтый клык. "Скорее умрет, чем заговорит, да, паренек?"
  Уильям чуть наклонил голову, всего на крохотный дюйм, и женщины захихикали.
  И не было этому никакого другого названия: они над ним потешались.
  "Иди-ка ты отсюда к своим,"- сказала тетушка мужчине, махнув рукой на пляж позади него." Они без тебя пропадут."
  Человек на нее даже не посмотрел - он не спускал глаз с Уильяма.
  Однако, спустя какое-то время, он коротко кивнул и повернулся на каблуках.
  Уильям почувствовал, как у него за спиной завозилась одна из женщин; что-то острое коснулось запястья, и шпагат, которым они его связали, распустился.
  Ему страшно хотелось растереть себе запястья, но делать он этого не стал.
  "Иди, мальчик,"- сказала ему курильщица трубки почти нежно. "Пока никто тебя не видит, и не... измыслит еще какой-нибудь идеи."
  И он ушел.
  
  В верхней части пляжа он остановился и оглянулся.
  Обе старухи исчезли, а мужчина сидел на корме лодки и быстро греб в сторону от берега, теперь почти опустевшего. Человек, не отрываясь, смотрел на него.
  Уильям отвернулся.
  Солнце наконец стало видно, светло-оранжевый круг тускло светил сквозь туманную дымку. Сейчас, в начале второй половины дня, оно уже опускалось за горизонт.
  Он повернулся лицом к острову и двинулся на юго-запад - но все еще чувствовал у себя на спине чей-то взгляд, очень долго, даже после того, как берег позади него исчез из вида.
  Живот болел отчаянно, и только одна мысль осталась у него в голове - та, что сказал ему капитан Рэмси.
  "Вы слыхали про леди по имени Кассандра?"
  
  
  НЕОПРЕДЕЛЕННОЕ БУДУЩЕЕ
  
  
  Лаллиброх
  
   Инвернесс-Шир, Шотландия
   Сентябрь 1980
  
  
  НЕ ВСЕ ПИСЬМА были датированы, только некоторые.
  Бри осторожно перебрала с полдюжины, лежавших сверху, и с чувством, будто она, с трудом удерживая равновесие, балансирует на вершине американских горок, выбрала одно, с датой - 2 Марта 1777 г. н.э.- написанной на клапане конверта.
  "Думаю, это будет следующим."
  Она с трудом перевела дыхание.
  "Тонкое. Значит, короткое."
  
  В нем действительно было не больше страницы, даже половины страницы, но причина этой краткости была ясна; его написал отец. Его угловатый, решительный почерк заставил ее сердце забиться сильнее.
  "Мы с тобой никогда не позволим учителям заставлять Джемми писать правой рукой,"- яростно сказала она Роджеру. "Никогда!"
  "Правильно,"- сказал он, слегка озадаченный, но все же очень довольный ее вспышкой. "Или левой, как тебе будет угодно."
  
  2 Марта Anno Domini 1777,
  
  Фрейзерс Ридж,
  Колония в Северной Каролине
  
  Моя дражайшая Дочь...
  
  Сейчас мы готовимся к отъезду в Шотландию. Не навсегда, и даже ненадолго. Вся моя жизнь - наша жизнь - здесь, в Америке. И, положа руку на сердце, я бы предпочел быть заеденным до Смерти Шершнями, чем ступить на борт любого другого Судна; но я стараюсь не размышлять слишком долго над Планами на Будущее.
  И есть еще два основных Мотива, которые вынуждают меня к настоящему Решению.
  Если бы у меня не было Дара Знания, который вы и ваша Мать и Роджер Мак мне принесли, я бы, вероятно, думал - как думает Большинство людей в Колонии, - что Континентальный Конгресс не продлится и шести месяцев, а Армия Вашингтона и того меньше.
  Я сам говорил с человеком из Кросс-Крик, который был уволен (с почетом) из Континентальной армии, по причине жестокого Ранения в Руку - твоя Мать, конечно, с этим разобралась; он сильно кричал, и меня призвали на помощь, чтобы на нем посидеть,- так он говорил мне, что у Вашингтона не более, чем несколько тысяч солдат регулярной Армии, все очень скудно оснащенные и одеждой, и оружием, всем не выплачивают причитающегося им жалованья, которое они вряд ли когда-нибудь получат. Большинство его мужчин - из Ополчения, их зачисляют по коротким контрактам, на два-три месяца, и Оно уже тает, так как всем необходимо вернуться домой для Работ в Поле.
  
  Но я уже Знаю. В то же Время, я не могу быть вполне уверен в том, как Все, что я Знаю, будет складываться дальше.
  Могу ли я с уверенностью присоединиться к какой-нибудь Части этих Событий? Должен ли я держаться в стороне, и может ли это повредить или помешать Успеху наших Пожеланий? Мне часто хотелось обсудить эти Вопросы с твоим Мужем, хотя я думаю, даже такой Пресвитерианец, как он, найдет их еще более тревожными, чем я сам. Но в конце концов, это уже не имеет значения. Я таков, каким создал меня Господь, и должен иметь дело со Временем, в которое Он меня поместил.
  
  Ваша Матушка - несомненно предвидя Перспективы моей морской болезни в течение нескольких Недель, и в самой непосредственной Близости от нее, - предлагает мне вести бизнес с Фергюсом, который занимается L'Oignon Press, а не путешествовать в Шотландию, чтобы восстановить свой собственный.
  Я это тоже обдумал, но по Совести, я не могу подвергать Фергюса и его семью опасности, используя их Типографию в тех Целях, коим я сам намерен следовать. Их станок является одним из немногих Прессов, действующих между Чарльстоном и Норфолком; даже если бы я занимался своей Печатью с предельной Секретностью, Подозрение могло бы пасть на них в самые кратчайшие сроки - Нью-Берн нынче стал Оплотом Лоялистских Настроений, и Происхождение моих памфлетов станет известно почти сразу.
  Помимо этих Соображений насчет Фергюса и его семьи, я думаю, что может быть какая-то Польза в посещении Эдинбурга, с тем, чтобы вернуть мою собственную Типографию. У меня там были разнообразные Знакомства; некоторые из них, возможно, избежали Тюрьмы или Петли.
  Второе - и самое главное, - Соображение, которое вынуждает меня ехать в Шотландию, это ваш кузен Ян. Много лет назад я поклялся его Матери - в память о нашей с ней родной Матушке, - что я верну его Домой, к ней, и я намерен это исполнить, хотя Человек, который вернется в Лаллиброх, уже не тот Парень, который его оставил. Один только Бог знает, что они будут друг с другом делать, Ян и Лаллиброх - ведь Бог имеет весьма своеобразное Чувство Юмора. Но если он хочет вернуть нас всех туда, это должно случиться именно сейчас.
  
  Снег у нас уже тает; Вода капает с карниза весь День, и к Утру сосульки доберутся с Крыши Хижины почти до ее Основания.
  Не пройдет и нескольких Недель, как Дороги совершенно очистятся для Путешествия.
  Это кажется странным - просить, чтобы вы помолились за Безопасность нашего Плаванья, которое будет уже давно завершено к тому времени, как вы о нем узнаете, - но, хорошо это, или плохо, я прошу вас об том, несмотря ни на что.
  Скажите Роджеру Maку, что я думаю, Бог не принимает в расчет Времени.
  И поцелуйте для меня Детей.
  
  Ваш самый любящий Отец,
  Дж. Ф.
  
  ***
  РОДЖЕР СЛЕГКА ОТКИНУЛСЯ в кресле, поднял брови и пытливо посмотрел на нее.
  "Французский связной, ты считаешь?"
  "Что?" Она нахмурилась, глядя на него через плечо, и увидела место, где его пальцем был отмечен текст. "Это там, где он говорит о своих друзьях в Эдинбурге?"
  "Да. Не слишком ли у него в Эдинбурге много знакомых-контрабандистов?"
  "Именно так говорила мама."
  "Следовательно, отсюда и его замечание о петле. А откуда они ввозили товар, в основном?"
  В животе у нее что-то екнуло.
  "Ох, да ты шутишь. Думаешь, теперь он намерен якшаться с французскими контрабандистами?"
  "Ну, не обязательно с контрабандистами; судя по всему, он там знавал немало мятежников, подстрекателей, воров, и проституток тоже." Роджер ухмыльнулся, но потом снова посерьезнел.
  "Я рассказал ему все, что знал, о формах, принимаемых Революцией - общепризнанных, разумеется, и не слишком вдаваясь в детали, это все же не мой период, - и, естественно, рассказал ему, как важна будет Франция для американцев. Просто я думаю... "- он сделал паузу, немного неловкую, потом снова взглянул на нее - "Он собирается в Шотландию вовсе не для того, чтобы бежать от поджогов; с этим у него все довольно четко."
  "Итак, ты считаешь, он может просто искать там политических связей?"- медленно спросила она. "Не для того, чтобы захватить свой печатный станок, водворить Иена обратно в Лаллиброх, и с добычей вернуться в Америку?"
  
  В этой идее она даже нашла некоторое облегчение.
  Образы родителей, интригующих где-нибудь в Эдинбурге и Париже, были куда менее душераздирающим, чем ее видения, в которых они всегда оказывались в эпицентре взрывов или в самой гуще сражений. А то, что они - оба!- окажутся именно там, - это она понимала отлично.
  Куда бы ни занесло ее отца, ее мать будет там же.
  Роджер только пожал плечами. "Слушай, а это его замечание, между делом, о том, что Бог создал его таким. Ты знаешь, что он под этим подразумевал?"
  "Кровавый человек, боец,"- сказала она нежно и придвинулась к Роджеру поближе, положив руку ему на плечо, словно хотела убедиться, что тот вдруг не исчезнет.
  "Он как-то сказал мне, что он "кровавый человек". Что сам он редко выбирал схватку, или борьбу - но всегда знал, что именно для них он и был рожден."
  "Ах, вот как,"- сказал Роджер, так же тихо. "Но он больше не тот молодой Лэрд, что взял в руки меч и повел тридцать арендаторов на обреченную битву - и всех их привел их домой снова. Он знает теперь намного больше - о том, что может сделать человек в одиночку. Я думаю, он намерен сделать именно это."
  "Я тоже так думаю." Ей перехватило горло - но скорее от гордости, чем от страха.
  Роджер поднял руку и крепко сжал ее плечо.
  "Я помню..."- сказал он медленно. "Твоя мать как-то говорила, когда рассказывала нам о том... о том, как она вернулась, и как стала врачом. Что твой... то-есть, Фрэнк - что он тогда ей сказал. Что-то о том, что все "кровавое" неудобно для людей вокруг нее, и, тем не менее, это великое благословение - то, что она знает, кем именно она должна быть. Он был прав, я так думаю. А Джейми действительно это знает."
  Она кивнула. Вероятно, ей не следует этого говорить, подумала она. Но слов больше удержать не могла.
  "Ты тоже знаешь?"
  Он долго молчал, глядя на страницы на столе, но наконец покачал головой, едва заметно - она это скорее почувствовала, чем увидела.
  "Я просто привык,"- сказал он тихо, и отпустил ее руку.
  
  ***
  ПЕРВЫМ ЕЕ ПОБУЖДЕНИЕМ было стукнуть его по затылку; вторым - ухватить за плечи, пригнуть к себе, и глядя на него в упор, глаза в глаза, спросить - спокойно, и очень отчетливо - "Какого черта ты сейчас имеешь в виду?"
  Она и от этого воздержалась, лишь потому, что и то, и другое, скорее всего привело бы их к затяжной беседе того сорта, который совершенно не подходит для детских ушей - а ведь оба их ребенка были в холле, в двух шагах от двери в кабинет; она даже слышала отсюда их разговор.
  "Видишь это?"- говорил Джемми.
  "Умм-нда."
  "Плохие люди пришли сюда, давным-давно, и ищут нашего Дедушку. Плохие английские люди. Это все они сделали."
  Роджер обернулся - он тоже услышал, что говорит Джемми - и перехватил взгляд Брианны с легкой полуулыбкой.
  "Плохой Аглиский!"- повторила Мэнди услужливо. "Сделать ему а-та-та!"
  Несмотря на раздражение, Брианна не могла не ответить Роджеру улыбкой, хоть и почувствовала легкий трепет, и слабое мерцание в животе, вспомнив своего дядю Иена - такого спокойного, доброго человека, - когда тот показывал ей сабельные клинки на деревянных панелях в зале, и говорил: "Мы держим их тут, чтобы показывать детям - и повторять им: вот это и есть Англичане."
  В его голосе тоже звучала сталь - и сейчас, когда она услышала слабое, абсурдно детское эхо его слов в голосе Джемми, ей в голову впервые закралось сомнение по поводу того, насколько мудро было поддерживать эту, конкретную, семейную традицию.
  
  "Это ты ему рассказал?"- спросила она Роджера, а детские голоса тем временем переместились в сторону кухни. "Я - нет."
  "Кое-что рассказала ему Энни; я подумал, будет лучше, если остальное расскажу ему я." Он поднял брови. "Или я должен был сказать, чтобы спросил об этом тебя?"
  "Ох... Нет. Нет,"- повторила она нерешительно. "Но - неужели мы должны учить его ненавидеть англичан?"
  Роджер улыбнулся.
  "Ненависть" может сплотить их еще сильнее. И ведь он не сказал "плохой английский народ". Он сказал "плохие английские люди, те, кто это сделал..." Кроме того, если ему придется расти в горах Шотландии, скорее всего, он еще не раз услышит несколько колючих замечаний относительно Сассенах - и взвесит все, включая воспоминания о твоей матери; в конце концов, ты сама всегда называла ее Сассенах, "англичанкой".
  Он еще раз взглянул на письмо на столе, потом бросил взгляд на стенные часы и резко поднялся.
  "Христос, я опаздываю! Я всегда останавливаюсь на набережной, когда еду в город - тебе нужно что-нибудь из "Фермы и Быта?"
  "Да,"- сказала она сухо, "новый насос для молочного сепаратора."
  "Правильно,"- сказал он, целуя ее уже на бегу, и вышел, одной рукой забравшись в рукав куртки.
  Она открыла было рот, чтобы окликнуть его, сказать, что пошутила - но, подумав во второй раз, снова его закрыла.
  В магазине "Ферма и Быт" мог найтись даже насос для молочного сепаратора.
  Большое, изумительно многолюдное здание на краю Инвернесса, магазин "Ферма и Быт" поставлял практически все, что может понадобиться на ферме - в том числе вилы, резиновые пожарные ведра, прессованную проволоку и стиральные машины, а также фаянсовую и глиняную посуду, банки для консервирования, и еще немало таинственных предметов и орудий, о назначении которых она могла только догадываться.
  Она высунула голову в коридор, но дети были на кухне с Энни МакДональд, наемной девушкой-служанкой; смех и тоненькое "дзынь!" древнего тостера - тот перешел к ним вместе с домом, - выплывали из-за обитой стареньким зеленым сукном двери, вместе с соблазнительным ароматом горячих тостов с маслом.
  Запах и смех влекли ее, как магнитом, и тепло дома текло над ней, золотое, как мед.
  Она остановилась, чтобы сложить письмо, прежде чем к ним присоединиться, но при воспоминании о последнем замечании Роджера крепко сжала губы.
  "Я привык."
  Свирепо фыркнув, она сунула письмо обратно в коробку и вышла в зал, чтобы там снова застыть при виде большого конверта на столике рядом с дверью, где обычно была сложена дневная почта - и куда ежедневно выгружалось содержимое карманов Роджера и Джемми.
  Она выхватила конверт из кучи квитанций, камешков, карандашных огрызков, звеньев велосипедной цепи, и... Что это, дохлая мышь? Так и было; плоская и высушенная, зато украшенная жесткой петелькой розового хвоста.
  Она осторожно ее приподняла и, крепко прижав к груди конверт, направилась к чаю и тостам.
  Честно говоря - думала она, - Роджер не единственный, кто приберегает всякие вещички. Но это было уже слишком - и она намерена высказать ему все, что об этом думает - как только он вернется домой.
  
  
  ВЕСЕННЯЯ ОТТЕПЕЛЬ
  
  Фрейзерс Ридж,
  
  Колония в Северной Каролине
  Март, 1777
  
  И ЕЩЕ КОЕ-ЧТО об этом разрушительном пожаре - подумала я.
  Он сильно облегчил мне сборы.
  В настоящее время я владела одним домашним халатом, одной сменой белья, тремя юбками - одной шерстяной, двумя муслиновыми - двумя парами чулок (одна пара была на мне, когда сгорел дом, другая была небрежно оставлена сушиться на кусте за несколько недель до пожара, и обнаружена позже, выдержавшая все непогоды, но все еще пригодная для носки), шаль, и туфли.
  Джейми где-то раздобыл для меня ужасный плащ - где, я не знаю, да и не хочу знать. Изготовлен он был из толстой шерсти цвета проказы, и пахло от него так, будто в нем кто-то умер, да так и лежал, никем не обнаруженный, еще неделю, как минимум.
  Я кипятила его со щелочным мылом, но призрак предыдущего жильца в нем задержался.
  Тем не менее, в нем я хотя бы не замерзну.
  
  Упаковать мой медицинский набор было почти так же просто.
  С сожалением повздыхав над пеплом моей прекрасной аптеки, с ее элегантными инструментами и многочисленными бутылочками, я перебирала кучку спасенных из огня останков моей операционной.
  Помятый цилиндр от моего микроскопа. Три закопченных керамических кувшина, один без крышки, один с трещиной. Большая жестянка с гусиным жиром, смешанным с камфорой, теперь почти пустая после всех этих зимних катаров и кашлей.
  Горстка опаленных страниц, вырванных из дневника, который начал писать Даниэль Ролингс, и продолжила я сама - правда, мои духи немного пролились на края спасенных страниц, в том числе на одну, с описанием Специальной доктора Ролингса Лигатуры для Кишечника.
  Это был лишь один из его рецептов, которые я нашла эффективным, и хотя с тех пор прошло много времени, и многое я помнила наизусть, но я всей душой была предана идее сохранения этих фактических "формул памяти" - и то, что теперь я держу их в руках, сохраняло и поддерживало во мне чувство, что он все еще жив. Я никогда не встречалась с Даниэлем Ролингсом в жизни, но он был моим другом, с того самого дня, когда Джейми передал мне его сундучок и сборник дневниковых записей.
  Я аккуратно сложила бумагу и сунула ее в карман.
   Большая часть моих трав и лекарственных смесей погибла в огне вместе с глиняными кувшинами, стеклянными флаконами, большими чашами, в которых я разводила бульон для пенициллина, и всеми моими хирургическими пилами.
  Правда, у меня до сих пор сохранился один скальпель и потемневшее лезвие небольшой ампутационной пилы; ручка у нее обуглилась, но Джейми может сделать для меня новую.
  
  Жители Риджа были щедры - насколько щедры могут быть люди, сами практически ничего не имевшие к исходу зимы.
  У нас была пища в дорогу, а многие женщины принесла мне еще и часть своих домашних заготовок; теперь у меня были баночки с лавандой, розмарином, окопником и горчичным семенем, две драгоценные стальные иглы, небольшой моток шелковой нити, чтобы использовать ее для швов и зубной нити (хотя об этом, последнем, я дамам не упоминала, дабы не оскорбить их самим понятием), и очень скудный запас бинтов и марли для повязок.
  Однако то, что имелось у меня в изобилии, был алкоголь.
  Наши риги благополучно избежали огня, да так до сих пор и стояли. И, поскольку зерна в них было более чем достаточно и для животных, и для домашних нужд, Джейми по-хозяйски превратил отходы в очень грубый - но весьма действенный - ликер, который мы можем взять с собой и торговать им, в обмен на все необходимые в пути товары.
  Правда, один маленький бочонок будет храниться отдельно, для моих, сугубо специальных целей; и на его боку я старательно написала (как легенду) "Квашеная капуста", дабы отвадить дорожных воров.
  "А что, если нам доведется встретиться с неграмотными бандитами?"- спросил Джейми, которого это сильно позабавило.
  "Я и об этом подумала,"- сообщила я, показав ему небольшую, плотно закупоренную бутылку, полную мутной жидкости. "Eau de sauerkraut - одеколон "Квашеная капуста." Я оболью им бочку при первом же брошенном на нее подозрительном взгляде."
  "Полагаю, тогда нам лучше надеяться, что это будут не немецкие бандиты."
  "Ты когда-нибудь встречал немецкого бандита?"- спросила я.
  За исключением случайных пьяниц или драчливой жены-колотушки, почти все немцы, которых мы знали, были честны, трудолюбивы и добродетельны до отвращения. Что было неудивительно, учитывая, что многие из них пришли в колонию в составе какого-нибудь религиозного движения.
  
  "Как ты считаешь, волосы у меня уже седеют?"- сказала я вдруг.
  Он удивленно поднял брови, но все же наклонился и взглянул на мою макушку, мягко теребя и перебирая мне локоны.
  "Тут, возможно, один волосок из пятидесяти побелел. А здесь один из пяти-и-двадцати... уже серебряные. Почему ты спросила?"
  "Кажется, у меня есть немного времени, чтобы... Найавена."
  Я не произносила ее имени уже несколько лет - и сейчас, назвав его вслух, испытала странное чувство утешения, как будто вызвала этим ее духа.
  "Она мне сказала, что я войду в полную силу и власть, когда волосы у меня поседеют."
  "Какая страшная мысль,"- сказал он, ухмыляясь.
  "Не сомневаюсь. И, поскольку этого еще не произошло, и мы по дороге наткнемся на логово похитителей квашеной капусты, мне, похоже, придется самой защищать свой бочонок со скальпелем в руках,"- сказала я.
  Он немного странно на меня посмотрел, но потом рассмеялся и встряхнул головой.
  
  Его собственные сборы были немного сложнее.
  Они с Молодым Яном вынесли золото из-под фундамента дома в ночь после похорон миссис Баг - этому деликатному процессу предшествовало приготовление мною огромной помойной лохани с пойлом из черствого хлеба, замоченного в кукурузном ликере; и пронзительный вопль -"СВИИНЬ-яяяяя!!"- это я выкрикнула изо всех сил своих легких, выйдя на садовую дорожку.
  Минута молчания - а затем Белая свинья выплыла из своей берлоги, огромным бледным пятном на фоне окрашенных дымом камней фундамента.
  Я точно знала, что это она - но вид этой белой, быстро перемещающейся тени снова заставил волоски у меня на загривке приподняться.
  ...Вот она вышла на снег - одна из причин, по которой Джейми принял решение действовать сразу - и двинулась сквозь водоворот больших, мягких хлопьев на крейсерской скорости, которая делала ее похожей на Дух самого шторма, ведущий за собою в кильватере ветер.
  На мгновение я даже подумала, что она собирается в чем-то меня обвинить; я увидела, как она повернула ко мне голову и громко втянула носом воздух, словно учуяв мой запах - но, еще больше увлеченная запахом пищи, она свернула в сторону. Мгновение спустя нечестивые звуки впавшей в экстаз свиньи плыли в тишине над снегами, а Джейми и Ян поспешили выбраться из своего укрытия - за деревьями - и принялись за работу.
  Потребовалось более двух недель, чтобы перенести оттуда все золото; работали они только ночью, и лишь тогда, когда свежий снег или только что выпал, или еще собирался выпасть, чтобы он успел замести все следы.
  Помимо того, каждый в свою очередь, они сторожили остатки Большого Дома, не спуская с них глаз и следя за любым знаком присутствия поблизости Aрчи Бага.
  "Думаете, его по-прежнему заботит это золото?"- спросила я Джейми в самый разгар этой деятельности, растирая ему руки, чтобы согреть их, и просто чтобы он мог удержать ими ложку.
  Он пришел к завтраку, замерзший и обессилевший после бесконечно долгой ночи, проведенной им в хождениях туда-сюда вокруг сгоревшего дома - чтобы кровь не застыла в жилах.
  "Ему ведь не о чем больше заботиться, разве не так?"- сказал он шепотом, чтобы не разбудить ненароком семейство Хиггинсов. "Кроме Яна."
  Я вздрогнула, как всегда при мысли о Старом Арче, живущем, словно призрак, в лесу, согревающемся только жаром своей ненависти, и стынущем от холода, который исходил от Джейми.
  
  Для тепла он отрастил бороду - как делали зимой все мужчины на горе, - и в усах у него мерцали льдинки, и брови были сплошь покрыты инеем.
  "Ты сейчас выглядишь, как сам Старик Зима,"- шепнула я, ставя перед ним горшок с горячей кашей.
  "Я и чувствую себя так же,"- ответил он хрипло. Он поводил чашей под носом, вдыхая пар и блаженно прикрыв глаза.
  "Передай мне виски, а?"
  "Ты что, предлагаешь полить им кашу? В ней уже есть масло, и соль тоже."
  Тем не менее я передала ему бутыль с полки над очагом.
  "Нет, просто собираюсь растопить им свое брюхо, а потом этим брюхом есть. Я твердый, как лед, от шеи до самого низа."
  
  Никто из нас не видел ни шкуры, ни волоска Aрчи Бага - не было даже случайного следа на снегу, - с момента его появления на похоронах. Он вполне мог где-то зазимовать, уютно устроившись в каком-нибудь убежище. Мог уйти в индейские деревни...
  Он мог быть уже мертв - и я скорее надеялась на это, как бы жестока ни казалась такая мысль.
  Я даже как-то упомянула об этом, но Джейми в ответ только покачал головой.
  Лед в его волосах уже растаял, и огоньки от костра мерцали, словно алмазы в капельках воды у него в бороде.
  "Если он мертв, и мы никогда не узнаем об этом, Ян все равно не будет знать покоя - никогда. Ты хочешь, чтобы он оглядывался через плечо на собственной свадьбе, страшась пули, выпущенной в сердце молодой жены, когда та будет произносить свои обеты? Или обзаведется семьей, каждый день чего-то опасаясь, боясь хоть на минуту оставить свой дом и своих детей - из страха, что может однажды вернуться к мертвецам...?"
  "Я поражена размахом и болезненностью твоих фантазий - но ты прав. Ладно, я не буду надеяться, что он мертв - если только мы не найдем его тело."
  Но никто его тела так не нашел, и золото по крупицам было перенесено на новое место, в тайник.
  Это отчасти занимало мысли и стало основной темой приватных бесед между Джейми и Яном.
  Только не пещера Виски. О ней в Ридже знали очень немногие - но все же... кое-кто.
  Джозеф Веймисс, его дочь Лиззи и два ее мужа - вот кому я удивлялась, и даже, скорее, восхищалась, что попала в точку, когда мне случалось подумать о Лиззи и братьях Бердсли без испуга, - все они знали, по необходимости; а Бобби и Эми Хиггинсам нужно будет еще показать ее местоположение, прежде чем мы уедем, поскольку именно они будут изготавливать виски в наше отсутствие.
  Арчи Багу о месте, где находилась пещера, мы не рассказывали - но весьма вероятно, что он и сам его знал.
  Джейми был непреклонен, и твердил, что никто не должен знать даже о существовании золота в Ридже, уж не говоря о его местонахождении. "Стоит только слухам о нем просочиться - и все здесь будут в опасности,"- говорил он. "Сама знаешь, что случилось, когда Йон Доннер сказал народу, что у нас здесь хранятся драгоценности."
  Я знала, можете не сомневаться.
  До сих пор я просыпалась среди ночи от кошмаров, услышав приглушенное -"буммм!"- от взрывающихся паров эфира, услышав звон стекла и треск дерева, пока рейдеры разрушали наш дом.
  В некоторых из этих снов я металась туда-сюда, безуспешно пытаясь кого-то спасти - но кого?- и всегда упиралась в наглухо запертые двери, голые стены или комнаты, охваченные пламенем.
  В других я замирала, не в силах пошевелиться, а огонь все полз вверх по стенам, нежно и жадно облизывая одежду на телах, лежащих у моих ног, вспыхивал в волосах у трупа, спрятавшегося в моих юбках - и снова карабкался вверх, укутывая мне ноги жарко полыхающей огненной сетью.
  
  Я все еще чувствовала неодолимую печаль - и глубокую, очищающую ярость - когда смотрела на закопченное пятно на поляне, что было когда-то моим Домом - но, тем не менее, каждый раз чувствовала необходимость выйти утром после одного из таких снов, и снова на него посмотреть: походить вокруг холодных руин, вдохнуть запах от холмиков мертвой золы, для того, чтобы хоть немного утолить негасимое пламя, что отныне горело у меня в крови и в глазах.
  "Все правильно,"- сказала я, и потуже стянула вокруг себя шаль.
  Мы стояли у родника, глядя на руины, пока разговаривали, и холод пробирал меня до костей. "Так... и где же тогда?"
  "В Пещере Испанца,"- сказал он, и я изумленно на него уставилась.
  "Что?"
  "Я ее тебе покажу, а nighean,"- сказал он, ухмыльнувшись. "Как только растает снег."
  
  ***
  ВЕСНА НАЛЕТЕЛА, запоздавшая и захмелевшая, и ручей вышел из берегов.
  Он разлился, напитанный растаявшим снегом и сотнями крошечных водопадов, которые, разом проснувшись, потекли и запрыгали вниз по лицу горы - и теперь ревел у моих ног буйным брызжущим потоком.
  Я чувствовала на лице его холод, и знала, что еще минута - и я вымокну до коленок, но даже это не могло меня остановить. Лютики и молодой зеленый стрелолист густо усеяли окрестные берега, еще какие-то растения только-только проклюнулись из земли - но поднявшаяся вода и крутящиеся водовороты подхватывали их, еще цепляющихся за молодую жизнь оголившимися корнями, и тащили вниз по течению, оставляя за собой след из листьев, сорванных в этой бешеной стирке.
  Внизу, под водой, под низко нависшими берегами кружились темные коврики кресс-салата.
  Именно за их свежей зеленью я и охотилась.
  
  Корзина была уже наполовину заполнена съедобным папоротником-орляком и вьющимися побегами.
  Неплохо бы добавить сюда немного нежной зелени молодого кресс-салата; его хрупкие свежие листья и стебли, ломкие и холодные - только что из воды - прекрасно восполнят в нашем рационе зимний недостаток витамина C.
  Я сняла ботинки и чулки, после минутного колебания сняла свою накидку и шаль, и развесила все на ветке дерева.
  В тени серебристых берез, нависающих над ручьем, воздух был еще морозным - я даже слегка вздрогнула,- однако, не обращая внимания на холод, подобрала юбки, прежде чем пуститься вброд через бурлящий поток.
  Совсем игнорировать этот холод мне было трудно.
  Я ахнула и чуть не выронила корзину, но все же нашла опору среди скользких камней и стала потихоньку пробираться к ближайшему ковру заманчивого темно-зеленого цвета. Уже через несколько секунд ноги мои окоченели, и я потеряла всякое чувство холода, в восторге фуражирского безумия и весеннего салатного голода.
  Нам удалось спасти от огня добрую часть наших съестных припасов, тех, что хранилась в хозяйственных постройках вне дома: в Springhouse - холодной кладовке над родником, в зернохранилище и кукурузных сапетках, (решётчатом хранилище для кукурузных початков), и в коптильне.
  Погреб, в котором я держала корнеплоды и коренья, был разрушен; пропали не только морковь, лук, чеснок и картофель, но с ними и большая часть моей тщательно собранной коллекции сушеных яблок и дикого ямса, и большие подвесные связки изюма - все, что могло оградить нас от разрушительного действия цинги.
  Травы, конечно, тоже были испорчены дымом, вместе со всей моей маленькой операционной. Правда, изрядное количество тыкв и кабачков уцелели - они, слава Богу, были сложены в сарае - но мы бы устали от Сквош-пирогов и Суккоташа (блюдо из молодой кукурузы и бобов) уже через пару месяцев - ну, или через пару дней, если говорить обо мне лично.
  
  Не в первый раз я оплакивала поварские таланты миссис Баг - хотя мне, разумеется, очень не доставало и ее самой.
  Эми МакКаллум Хиггинс выросла на небольшой ферме в горах Шотландии и готовила незамысловато - или, как она выразилась, "без затей."
  По сути, это означало, что она могла испечь булочки, сварить кашу и поджарить рыбу одновременно, ничего при этом не спалив. Не слишком искусно и несколько однообразно, с точки зрения диеты.
  Мои собственные "pièce de résistance" - дежурные блюда и кулинарные таланты,- позволяли мне кое-как натушить из всего, имевшегося под рукой - ни лука, ни чеснока, ни моркови или картофеля - нет, не рагу... у меня все превращалось в своего рода похлебку, состоявшую из оленины или индейки, с растрескавшимися кукурузными початками и ячменем, иногда даже с куском черствого хлеба.
  Ян, как это ни удивительно, оказался сносным поваром; Суккоташ и Сквоши были его вкладом в коммунальное меню.
  Интересно, думала я, кто же научил его их делать - однако решила, что будет разумнее вопросов не задавать.
  Тем не менее, до сих пор никто из нас не голодал, и мы не потеряли ни единого зуба - зато к середине марта я уже всем сердцем была готова пробираться через стремнины, по шею в ледяной воде, в поисках чего-то одновременно и съедобного, и зеленого.
  Дыхание у Яна, слава Богу, быстро восстанавливалось. Через неделю, или около того, он уже оправился от потрясения и вернулся в конце концов к своему обычному образу жизни. Но я заметила, что глаза Джейми теперь неотступно следовали за ним - так же, как то, что Ролло каждую ночь повадился спать, положив голову Яну на грудь; это вошло у него в привычку.
  Я все думала - действительно ли пес так остро чувствовал боль в сердце Яна, или это было простой реакцией на стесненные условия, в которых нам приходилось спать в нашей хижине?
  Я распрямила спину и услышала, как хрустнули позвонки.
  
  Теперь, когда снега начали таять, я не могла дождаться нашего отъезда. Я буду скучать по Риджу и по всем его обитателям - ну, или почти по всем. Возможно, не по Хираму Кромби, по нему вряд ли... И не по Крисхолмам, или - тут я решила закруглиться со списком, прежде чем он станет совсем немилосердным.
  "С другой стороны,"- твердо сказала я себе, "пора подумать о настоящих кроватях."
  Конечно, нам придется провести много ночей в дороге, с суровыми, без малейшего комфорта, привалами и ночевками - но, в конце концов, когда-нибудь мы достигнем цивилизации...
  Трактиров. С едой. И кроватями.
  На мгновение я закрыла глаза, предвкушая абсолютное блаженство матраса. Я даже не стремилась мечтами к перине; все, что сулило мне больше, чем дюйм ватина между мной и полом, будет считаться раем.
  А если удастся совместить их еще и с чуточкой конфиденциальности - это будет лучше, чем рай.
  С декабря мы с Джейми уже не были полностью на целибате.
  Похоть в сторону - да ее и не было, - мы просто нуждались в уюте и телесном тепле друг друга. Однако, тайно сойдясь под одеялом, под пристальным взглядом желтых глаз Ролло, устроившегося в двух метрах от нас, мы были в условиях далеко не идеальных - даже если предположить, что Молодой Ян неизменно спит - а я не думала, что такое возможно, хоть он и был достаточно деликатен, чтобы притворяться довольно ловко.
  
  ***
  ОТВРАТИТЕЛЬНЫЙ ВИЗГ расколол воздух - и я рванулась с места, отбросив корзину в сторону.
  И тут же бросилась за ней снова, едва успев схватить ее за ручку, прежде, чем та опрокинулась в бурный поток - и стояла, насквозь промокшая и дрожащая, с замершим сердцем, ожидая, не повторится ли крик снова.
  И очень скоро он повторился - на этот раз визжали столь же пронзительно, но уже глубже по тембру, и в той хорошо знакомой для моих, уже ко всему привычных ушей, манере, с которой рядовой шотландский Горец обычно погружается в ледяную воду.
  Вопли, чуть более слабые, зато на куда более высокой ноте, и задыхающиеся - "Ффух!"- высказанные с очевидным дорсетским акцентом, указывали на то, что джентльмены из наших домашних принимают прохладные ванны с родниковой водой.
  Я выкрутила подол и, сорвав с ветки свою шаль и оскальзываясь на камнях в мокрых ботинках, отправилась по направлению к вопящим.
  
  Есть несколько вещей, еще более приятных, чем сидеть в относительном тепле и уюте, наблюдая за собратьями (мужского пола), барахтающимися в холодной воде. А если указанные создания представляют вам полный обзор обнаженных мужских форм, так это еще лучше...
  Я срезала дорогу, пробралась через заросли только что распустившейся речной ивы, нашла укромное местечко на скале, на солнышке, и расстелила вокруг себя влажные юбки, наслаждаясь теплом шали, согревающей мне плечи, острым запахом пушистых сережек и видом, открывшимся передо мной.
  Джейми стоял в бассейне, почти по плечи в воде, с волосами, откинутыми назад и зализанными, как у рыжего морского котика.
  Бобби, расположившийся на берегу, с ворчанием ухватил Эйдана в охапку и бросил его, молотящего руками и ногами, извивающегося и пронзительно вопящего от восторженного страха, к Джейми.
  "Я! я! меня-меня-меня!"- Орри пританцовывал вокруг ног своего отчима, его пухлый задик подпрыгивал в камышах, вверх и вниз, как маленький розовый шарик.
  Бобби расхохотался, нагнулся и поднял его, верещавшего как поросенок, задержал на мгновение над головой, и швырнул по неширокой дуге в бассейн.
  Тот шлепнулся в воду с буйным всплеском, и Джейми, хохоча, тут же подхватил его и вытащил на поверхность; тот появился из воды с разинутым ртом, в полном ступоре, отчего все они разом заухали и заулюлюкали, как стая гиббонов.
  Айдан и Ролло, как щенки, носились кругами вокруг, вопя и лая.
  Я посмотрела на противоположную сторону бассейна и увидела, как Ян голышом вскарабкался на небольшой холмик и скачет там, как лосось в реке, выкрикивая лучшие из своих Moгавкских боевых кличей. Он оборвал это действо, одним скачком бросившись в холодную воду, и исчез в ней с еле слышным всплеском.
  Я ждала - так же, как все остальные, - что сейчас он вынырнет снова, но его не было видно. Джейми подозрительно обернулся, на случай внезапной атаки с тыла, но мгновение спустя Ян выстрелил из воды прямо перед Бобби, с чудовищным воплем ухватил его за ноги и дернул вниз.
  
  Дальше дела пошли совсем уж хаотично, с беспорядочным брызганьем, воплями, уханьем и прыжками с камней, которые дали мне возможность поразмышлять о том, насколько могут быть восхитительны голые мужчины.
  Не то, чтобы я не насмотрелась на них достаточно, в свое время - но, оставив в сторонке Фрэнка и Джейми - большинство мужчин, которых я видела раздетыми, были, как правило, или больны, или перенесли тяжелые травмы; словом, встретились мне при обстоятельствах, полностью исключавших неторопливую оценку и положительные рецензии на их лучшие атрибуты.
  Начиная с младенчески-упитанного Орри и долговязого Айдана, с еще по-зимнему белыми, паучьими руками и ногами - и кончая сухощавым Бобби, с его бледным торсом и аккуратным тощим задом, наблюдать за всеми МакКаллум-Хиггинсами было интересно, как как за стаей мартышек в обезьяннике.
  Ян и Джейми были чем-то другим - возможно, бабуинами или мандрилами. Они действительно ничем не походили друг на друга, ни в одном из своих атрибутов, кроме роста - и в то же время явно были слеплены из одного и того же теста.
  Наблюдая, как Джейми, сидя на скале над бассейном, напружинивает бедра для прыжка, я могла бы легко представить, как он готовится напасть на леопарда, в то время как Иен растянулся на камнях, поблескивая шкурой и согревая свои немалые члены на солнце, ни на минуту при этом не забывая о возможных злоумышленниках, таящихся в окрестных кустах.
  Все, чего им не доставало, были пурпурные павианьи задницы - и они могли бы прямиком отправляться в Африканский вельд, без лишних вопросов.
  
  Все они были прекрасны, в их диком разнообразии - но мой взгляд снова и снова возвращался к Джейми.
  Он был уже основательно потрепан и покрыт шрамами, его мышцы загрубели и стали узловаты, и возраст проложил между ними пустоты и желобки. Вверх по бедру, извиваясь, тянулся шрам от штыкового удара, широкий и некрасивый, а тонкая белая линия шрама, оставленного укусом гремучей змеи была почти невидима, припорошенная густым пушком его волос, уже начавших подсыхать на солнце и стоявших вокруг кожи красновато-золотом облачком. Опоясавший его ребра след от сабельного удара тоже зажил хорошо, и сейчас казался мне не более, чем тонкой, как волосок, белой линией.
  Он повернулся и слегка наклонился, чтобы подобрать кусок мыла со скалы, и все мои внутренности разом перевернулись.
  Нет, пурпурным он, разумеется, не был... да он и не мог быть устроен ни иначе, ни лучше - высокий, круглый, крепкий зад, деликатно обсыпанный красно-золотым пушком, и с этими восхитительными мышечными впадинками по бокам...
  Его... шары, видимые лишь со спины, от холода стали лиловыми и вызвали у меня сильное желание подкрасться к нему сзади, и взять их, как в чашечки, своими согревшимися на горячих камнях руками.
  Но еще я подумала, вдохновит ли его последующий прыжок с места в длину (как и все прочие результаты эксперимента), на то, чтобы наконец почистить бассейн.
  На самом деле, я не видела его голым - или даже просто существенно раздетым - вот уже несколько месяцев.
  Но сейчас... Я откинула назад голову, закрыв глаза от ослепительно сияющего весеннего солнца, наслаждаясь щекоткой своих свежевымыты волос между лопаток. Снег сошел, погода была чудесная - и все здесь, на открытом воздухе, вся природа вокруг манила призывно, полная мест, где конфиденциальность была вам гарантирована, даже от набега смешного случайного скунса.
  
   ***
  Я ОСТАВИЛА МУЖЧИН сохнуть и отогреваться на камнях, а сама пошла забрать свою одежду.
  Однако не стала ее надевать. Вместо этого я поспешила к летней кладовой, где быстро погрузила корзину с собранной зеленью в прохладную воду - если бы я взяла ее с собой в хижину, Эми немедленно ее бы захватила и сварила все на огне в мгновение ока,- и еще я оставила здесь мое платье; и чулки, скатанные рулончиком, тоже оставила на полке, той, где у нас были сложены сыры.
  Затем я вернулась к ручью.
  Брызги, всплески и вопли прекратились. Вместо них я услышала, как кто-то, тихонько напевая, идет по моему следу.
  Это был Бобби - он нес на руках Орри, крепко заснувшего после всех их стараний. Айдан, чуть не валясь с ног, опьяненный всей этой чистотой и теплом, медленно трусил рядом со своим отчимом, мотая темной головой в такт песне.
  Это была чудесная гэльская колыбельная; должно быть, Эми научила Бобби этой песенке. Интересно, она сказала ему, что именно означали ее слова?...
  
  S"iomadh oidhche fhliuch is thioram
  Sìde nan seachd sian
  Gheibheadh Griogal dhomhsa creagan
  Ris an gabhainn dìon.
  
  (Каждую ночь, мокрый или сухой,
  Даже в худшую из непогод,
  Грегор хотел бы найти для меня Литл-Рок
  Рядом с ним я нашла бы приют)
  
  òbhan, òbhan òbhan ìri
  òbhan ìri ò!
  òbhan, òbhan òbhan ìri
  "S mòr mo mhulad"s mòr.
  (Горе мне, горе мне,
  Горе мне!
   Cамое настоящее, огромное горе).
  
  Я им приветливо улыбнулась, хотя в горле у меня стоял ком. Я вспомнила, как Джейми приносил Джема после купания, еще прошлым летом, и как Роджер пел Мэнди по ночам - его суровый надтреснутый голос звучал чуть громче, чем шепот,- но это тоже была музыка... и все, все было то же самое.
  Я кивнула Бобби, который тоже улыбнулся и покивал мне в ответ, хотя и не стал прерывать свою песню. Он поднял брови и ткнул пальцем через плечо - в гору, по-видимому, указывая мне место, куда пошел Джейми. При виде меня, со сменой белья и в шали, он не выказал никакого удивления - несомненно, подумал, что я была просто вынуждена пойти на ручей, помыться и постирать, вдохновленная, как и все, особой теплотой дня.
  
  Eudail mhòir shluagh domhain
  Dhòirt iad d" fhuil an dè
  "S chuir iad do cheann air stob daraich
  Tacan beag bhod chrè.
  (Великая возлюбленная всех людей мира
  Они пролили вчера твою кровь,
  И сложили твою голову на дубовую плаху
  Возле твоего молодого тела.)
  
  òbhan, òbhan òbhan ìri
  òbhan ìri ò!
  òbhan, òbhan òbhan ìri
  "S mòr mo mhulad "s mòr.
  (Горе мне, горе мне,
  Горе мне! огромное мое горе).
  
  Я коротко помахала им рукой и повернула вверх по склону, по следу, который привел меня к верхней поляне.
  "Новый дом"- так все его называли,- хотя единственным признаком того, что когда-нибудь здесь может вырасти дом, была стопка срубленных бревен, да несколько колышков, вбитых в землю, с бечевкой, протянутой между ними. Они были предназначены, чтобы отметить будущие помещения и основные размеры дома, который Джейми вознамерился построить на замену Большого Дома - когда мы вернемся.
  Он передвинул колышки, я сразу это заметила. Широкая передняя комната была теперь еще шире, а задняя, предназначенная для моей операционной, была дополнена еще каким-то закутком - возможно, отдельной кладовой.
  Сам архитектор сидел на бревне, обозревая свое царство, совсем голышом.
  "Меня поджидал, или как?"- спросила я, снимая шаль и развешивая ее на подходящей для этого случая ветке.
  "Ну да." Он улыбнулся и почесал грудь. "Я подумал, что вид моей обнаженной задницы, скорее всего, тебя воспламенит. Или, может, это был Бобби?"
  "Бобби не прокатил. Знаешь, а ведь у тебя нет ни одного седого волоса ниже шеи? Почему это, интересно?"
  Он посмотрел вниз, подробно себя осматривая, но это была правда.
  Только несколько серебряных прядей светились среди огненной копны его волос, хотя борода - он нудно отращивал ее всю зиму, и с мучениями соскоблил всего несколько дней тому назад,- была с сильной морозной проседью. Зато волосы на груди были еще темно-каштановыми, а те, что пониже, выделялись пушистой массой цвета яркого имбиря.
  Поглядывая вниз, он задумчиво расчесал пятерней буйную растительность у себя на голове,.
  "Я думаю, он скрывается,"- заметил он и посмотрел на меня, вопросительно приподняв одну бровь. "Не хочешь присоединиться и помочь мне на него поохотиться?"
  Я еще немного покрутилась перед ним, и услужливо опустилась на колени. Объект вопроса был там, и довольно хорошо заметен - хотя, по нашему общему признанию, выглядел слегка контуженным (в результате недавнего погружения), и, что самое интересное, имел какой-то бледно-голубоватый оттенок.
  "Нуу,"- сказала я после минутного созерцания. "Великие дубы тоже растут из маленьких желудей. Или мне просто так сказали."
  От тепла моего рта у него по всему телу пробежала мелкая дрожь, и я непроизвольно подняла руки, крепко сжав ему яйца.
  "Святый Боже,"- сказал он, положив руки мне на голову в нежном благословении.
  
  "Так что ты там говорила?" - спросил он мгновение спустя.
  "Я сказала..."- ответила я, на мгновение отстраняясь, чтобы глотнуть воздуха, "Я сказала, что нахожу гусиную кожу весьма эротичной."
  "Там еще больше, откуда это прибыло,"- уверил он меня. "Ну-ка, снимай свои одежки, Сассенах. Я не видел тебя голой почти четыре месяца."
  "Ну уж.. нет, не надо,"- возразила я, застеснявшись. "И не уверена, что я хочу, чтобы ты..."
  Одна бровь у него поползла вверх. "Почему нет?"
  "Потому, что я неделями была в помещении, без солнца и без упражнений, если уж об этом зашла речь. Я, должно быть, похожа сейчас на одну из тех личинок, которых вы находите под камнями - жирных, белых и мягких."
  "Мягких?"- повторил он, расплываясь в улыбке.
  "Мягких,"- сказала я с достоинством, обхватив себя руками. Он поджал губы и медленно выдохнул, склонив голову на одно плечо и внимательно меня разглядывая.
  "Мне нравится, когда ты жирненькая... но я достаточно хорошо знаю, что это не так,"- сказал он, "потому что я чувствовал все твои ребрышки, когда клал на тебя руку, каждую ночь с конца января. А насчет белого... ты была белой все время, что я тебя знал: так что вряд ли это будет для меня большим потрясением. Вот что касается твоих мягких частей..."- тут он вытянул руку и поманил меня пальцем - "Думаю, это могло бы мне даже понравиться."
  "Хмм,"- сказала я, все еще не решаясь.
  Он вздохнул.
  "Англичаночка,"- сказал он - "я сказал, что не видел вас голой в течение четырех месяцев. Это значит, что если вы оставите свои уловки и снимете сейчас свои одежки, это будет лучшее, что я видел в течение четырех месяцев. И в моем возрасте, кажется, я все теперь помню не дальше, чем на... "
  Я засмеялась, встала на ноги и без дальнейших церемоний распустила ленты у горла моей сорочки. Извиваясь, я позволила ей лужицей упасть вокруг моих ног.
  Он закрыл глаза. Потом глубоко вдохнул и открыл их снова.
  "Я ослеплен,"- тихо сказал он и протянул ко мне руку.
  "Ослеплен - как будто вышло солнце, отражаясь в бескрайних снежных просторах?"- спросила я с сомнением. "Или, как будто ты встретился лицом к лицу с Медузой Горгоной?"
  "Вид Горгоны превращает нас в камень, а вовсе не ослепляет"- сообщил он мне. "Хотя, если подумать..."- он ткнул в себя экспериментальным указательным пальцем - "Я, пожалуй, готов обратиться в камень еще раз. Ты придешь сюда, ко мне, ради всего святого?"
  Я пришла.
  
  ***
  Я ЗАСНУЛА ПОД ТЕПЛЫМ боком у Джейми, и проснулась спустя некоторое время, плотно укутанная в его плед.
  Я с наслаждением потянулась, чем сильно встревожила белку у себя над головой - та выскочила из дупла на ветку и забегала там, чтобы получше меня рассмотреть. Очевидно, то, что она увидела, ей пришлось совсем не по нраву, и она начала возмущенно стрекотать и браниться.
  "Ох, потише,"- сказала я, зевая, и села. Белке этот жест совсем уж не понравился, и у нее началась истерика - но я ее попросту проигнорировала.
  К моему удивлению, Джейми исчез.
  Я решила, что он, скорее всего, только что отошел в лес по нужде, но быстрый взгляд вокруг никого не обнаружил - и когда я, прихватив плед, поднялась на ноги, я не заметила вокруг никаких следов.
  Я даже ничего не слышала; конечно, если бы кто-то сюда пришел, я бы проснулась, или Джейми разбудил бы меня.
  Я прислушалась внимательней - белка уже ускакала по своим делам,- но не услышала ничего, кроме привычных звуков леса, пробуждающегося к весне: шелест и порывы ветра в ветвях деревьев иногда прерывались треском падающего сучка, или стуком прошлогодних шишек и каштановых орехов, прыгающих на землю сквозь полог молодых ветвей; зов далекой сойки и болтовня шайки карликовых поползней, кормящихся поблизости в высокой траве; шуршание голодной полевки в мертвых зимних листьях.
  Сойка кричала по-прежнему; но теперь к ней присоединилась другая, еще пронзительней и тревожней.
  Возможно, звуки доносились оттуда, куда ушел Джейми .
  Я выбралась из пледа и натянула на себя платье и обувь. Дело шло уже к вечеру; мы - или я, по крайней мере - спали долго.
  На солнце было еще тепло, но в тени под деревьями стало совсем прохладно; я накинула шаль и прихватила с собой свернутый плед, для Джейми - ему он скоро понадобится.
  Я пошла на призывные крики соек в гору, подальше от поляны.
  Одна их пара гнездилась около Белого Ключа; я видела, как они строят гнездо всего два дня назад.
  Это место было совсем недалеко от дома - хотя иногда, особенно этой весной, становилось совсем заброшенным - и удаленным, казалось, от всего остального мира.
  Оно лежало в самом центре небольшой рощицы белого ясеня и болиголова, и с востока было защищено зубчатым выступом обросшей лишайниками скалы.
  Всякая вода несет в себе смысл жизни, а от горных источников исходит особое чувство чистой, тихой радости, поднимающейся из самого сердца Земли. От Белого Ключа, Уайт Спринг - как его называли из-за большого бледного валуна, стоявшего, словно страж, над его бассейном, - исходило что-то большее... ощущение ничем не оскверненного, неприкосновенного покоя.
  Чем ближе я к нему подходила, тем больше была уверена, что найду Джейми именно там.
  
  "Там что-то есть, что слушает нас,"- сказал он как-то Брианне мимоходом. "Видишь ли, такие бассейны бывают в Нагорье; их называют Святыми источниками - в народе говорят, что у каждого такого бассейна живут святые, и слушают их молитвы..."
  "И какой же святой живет в Белом Ключе?"- спросила она цинично. "Санкт-Киллиан?"
  "Почему непременно он?"
  "Так ведь он покровитель подагриков, ревматиков и маляров."
   Он рассмеялся и покачал головой.
  "Независимо от того, что именно живет в такой воде, оно старше, чем само понятие "святые,"- заверил он ее. "И оно нас слушает."
  
  Я шла очень тихо, медленно приближаясь к роднику. Теперь сойки умолкли.
  Он был там - сидел на скале у самой воды в одной рубашке. Я поняла, почему сойки умолкли и занялись собственными делами - он и сам был как белый валун, сидел с закрытыми глазами, сложив руки ладонями вверх у себя на коленях, свободно, словно в ожидании некой благодати.
  Я остановилась, как только его увидела.
  Однажды я уже видела, как он молится здесь - тогда он просил Дугала Маккензи о помощи в бою.
  Я не знала, с кем он сейчас говорил, но это был разговор, в который я не смела вторгаться.
  Я должна уйти, подумала я - но, помимо страха, что могу побеспокоить его случайным шумом, уходить мне не хотелось.
  Большая часть родника лежала в тени, но длинные пальцы света проникали сюда сквозь деревья, словно поглаживая его воды.
  Воздух был насыщен пыльцой, и свет был полон золотых пылинок. Он играл яркими бликами у него на макушке, на высокой гладкой арке его ноги, на лезвии его носа и на высоких скулах. Казалось, он так и вырос там, как часть этой земли, и камня, и воды, и что сам он был здешним Духом Весны.
  Но я не чувствовала себя здесь нежеланной.
  Мир и покой этого места мягко коснулись меня и замедлили биение моего сердца.
  
  Что он искал здесь, спрашивала я себя? Или он черпал здесь покой этой горы, и наполнял им себя - чтобы помнить и поддерживать себя в течение долгих месяцев... а возможно, и лет - предстоящего изгнания?
  Сама же я буду помнить всегда.
  Свет начал меркнуть, и былая яркость уже уходила из воздуха.
  Наконец он пошевелился и слегка приподнял голову.
  "Помоги мне все это вынести,"- сказал он тихо.
  При звуках его голоса я ступила вперед - но он говорил не со мною.
  Открыв глаза, он поднялся, так же спокойно, как и сидел, и прошел мимо ручья, тихо ступая длинными голыми ногами по слоям влажных листьев.
  Когда проходил мимо скалы, он увидел меня - и широко мне улыбнулся; потом подошел взять плед; я молча его протянула.
  Он мне тоже ничего не сказал, просто взял мою холодную руку в свою, большую и теплую, и мы повернули к дому, и шли уже вместе, в мирном покое, среди гор.
  
  ***
  НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ СПУСТЯ он явился за мною снова.
  Я охотилась вдоль берега ручья за пиявками - те уже начинали выходить из долгой зимней спячки и теперь жаждали крови.
  Поймать их было легко; я просто разулась и медленно побрела по воде, не заходя слишком далеко от берега.
  Поначалу мысль действовать в качестве живой наживки для пиявок показалась мне странной, почти отталкивающей, но в конце концов, именно так я обычно и получала своих пиявок - позволив Джейми, Яну, Бобби, или любому другому из дюжины наших молодых мужчин, босиком пробираться через ручьи, а потом долго отдирать их от себя. Но, как только вы привыкали к виду этих существ, медленно насыщающихся вашей кровью, все становилось не так уж и плохо.
  "Теперь мне нужно позволить им выпить достаточно крови, чтобы себя поддержать,"- объясняла я, морщась и пытаясь ногтем подцепить присоски пиявки, чтобы ее с себя удалить - "но не слишком - иначе они впадут в кому и станут совершенно бесполезны."
  "Это дело большой серьезности,"- согласился Джейми, когда я бросила пиявку в банку с водой и ряской. "А когда ты закончишь кормление своих маленьких питомцев, тогда пойдем - я покажу тебе Пещеру Испанца."
  
  Это было совсем недалеко. Возможно, милях в четырех от Риджа: сначала через холодные грязные ручьи, потом вверх по крутому склону, а затем через трещину в гранитном утесе, в которой я почувствовала себя так, словно погребена заживо - и так до тех пор, пока перед нами не появилась, наконец, пустошь, сплошь усеянная валунами, утопавшими в сетях дикого винограда.
  "Мы ее вместе нашли, Джем и я, когда однажды были здесь на охоте,"- объяснял Джейми, поднимая передо мной завесу листьев, чтобы я могла под ними пройти.
  Над скалами извивались виноградные лозы, густые, толщиной в человеческую руку, и корявые от возраста; ржаво-зеленые весенние листья еще не совсем их покрыли.
  "Это был наш с ним секрет. Мы договорились не рассказывать об этом никому, даже его родителям."
  "Даже мне,"- сказала я, но не обиделась.
  Я услышала в его голосе чувство тяжелой утраты, как только он заговорил о Джеме.
  
  Входом в пещеру служила узкая трещина в земле, и Джейми подтолкнул лежавший над ней большой плоский камень. С некоторым усилием он отодвинул его в сторону, и я осторожно нагнулась, невольно испытав во внутренностях короткий спазм - от слабого звука проникающего сюда сквозь щели воздуха. Но на поверхности воздух был совсем теплым; и пещера была не сквозная, здесь совсем не дуло.
  Я слишком хорошо помнила пещеру в Абандави, где все, казалось, дышало и двигалось вокруг нас - и мне потребовалось некоторое усилие воли, чтобы последовать за Джейми, когда он исчез в земле.
  При входе кем-то была сооружена грубая деревянная лестница - совсем новая, как я заметила,- но она заменяла собой другую, куда более старую; та лежала рядом, на земле, развалившись на части; лишь несколько кусков перепревшей древесины по-прежнему были на месте, в скале, и болтались на ржавых железных шипах.
  До дна отсюда было не больше десяти - двенадцати футов, но горлышко в пещере была узкое, и спуск показался мне бесконечным.
  Наконец я достигла дна и поняла, что дальше пещера расширяется, как нижняя часть у фляги.
  Джейми присел в сторонке; я увидела, как он вытащил небольшую бутылочку и втянул носом резкий запах скипидара.
  Он принес с собой заготовку для факела, узловатый сосновый сук, окунул его одним концом в деготь и головку обернул тряпкой. Потом смочил скипидаром тряпку и чиркнул самодельной зажигалкой - ее соорудила для него Бри.
  Целый сноп искр осветил его лицо, сосредоточенное и раскрасневшееся. Со второго раза горючая ткань и деготь поймали пламя, факел затрещал и загорелся.
  Он поднял факел над головой и махнул рукой на пол, куда-то позади меня.
  Я обернулась - и чуть из кожи не выпрыгнула.
  
  Испанец сидел, прислонившись к стене, вытянув вперед костяные ноги; череп его упал на грудь, как будто он задремал.
  Пучки выцветших рыжеватых волос все еще цеплялись за череп, тут и там, но кожа истлела полностью. Руки и ноги у него в основном отсутствовали, а мелкие кости давно растащили грызуны.
  Ни одно крупное животное не могло бы здесь до него добраться, и, хотя туловище и длинные кости носили следы чьих-то зубов, в значительной степени они все же оставались нетронутыми; выпуклость грудной клетки вздыбилась под тканью поблекшего платья, но само оно так обветшало, что уже не было никакой возможности узнать, какого цвета оно было когда-то.
  Но это был испанец, несомненно.
  Рядом с ним, красный от ржавчины, лежал хохлатый металлический шлем, вместе с железным нагрудником и ножом.
  "Иисус вашу Х. Рузвельт Христос,"- прошептала я.
  Джейми перекрестился, и встал перед скелетом на колени.
  "Я не имею ни малейшего представления, как долго он здесь пробыл,"- сказал он, тоже шепотом. "Мы не нашли ничего, от него сохранившегося, кроме доспехов и еще вот этого." Он указал на гравий прямо перед тазовыми костями скелета.
  Я тоже наклонилась поближе, чтобы посмотреть; это было небольшое распятие, вероятно, серебряное - но теперь оно все было запятнано черным; а в нескольких дюймах от него лежало еще что-то крошечное, в форме треугольничка, и тоже черное.
  "Четки?"- спросила я, и Джейми кивнул.
  "Думаю, они были одеты ему на шею. Должно быть, сделаны были из металла, дерева и шнурка, а когда тот сгнил, металлические части упали и рассыпались. Вот они,"- его палец нежно коснулся маленького треугольника. "Здесь говорится - Nr.Sra. Ang., с одной стороны,- я полагаю, это значит "Богоматерь ангелов", Нуэстра Сеньора де лос Анхелес... А здесь, на другой стороне - маленькая иконка Пресвятой Богородицы."
  Я инстинктивно перекрестилась.
  "Джемми тогда было страшно?"- спросила я после минуты почтительного молчания.
  "Мне - было,"- сказал Джейми сухо. "Когда я вошел в шахту, было совсем темно, и я чуть не наступил в темноте на этого парня. Я тогда подумал, что он живой, и с перепугу у меня чуть сердце не остановилось."
  
  В испуге он тогда действительно закричал - и Джемми, оставленный наверху со строгими инструкциями не двигаться с места, быстро вскарабкался в отверстие... но, потеряв на полпути сцепление со сломанной лестницей, мешком свалился вниз, на деда.
  "Я услышал, как он там скребется, и посмотрел наверх - как раз вовремя, чтобы Его милость спустилась с небес на землю и ударила меня в грудь, как хорошее пушечное ядро."
  Джейми с печальным смешком потер левую сторону груди.
  "Если бы я тогда не посмотрел, он сломал бы мне шею... и никогда не выбрался бы отсюда, останься он здесь один."
  А мы бы так никогда и не узнали, что случилось с вами обоими.
  При этой мысли я с трудом глотнула, рот у меня мгновенно пересох.
  И все же... в любой день, данный нам свыше, что-то подобное все равно могло приключиться. С любым из нас.
  "Удивительно, что ни один из вас ничего себе не сломал,"- сказала я вместо этого и махнула рукой в сторону остова.
  "Так что же, ты думаешь, случилось здесь с этим джентльменом?" Его соотечественники, во всяком случае, этого так никогда и не узнали. Джейми в ответ только покачал головой.
  "Я не знаю. Вряд ли он ждал здесь врага - потому что не надел доспехов."
  "А ты не думаешь, что он просто случайно сюда провалился, и не смог выбраться обратно?" Присев на корточки рядом со скелетом, я осторожно обследовала берцовую кость левой ноги.
  Кость иссохла и покрылась трещинами, на конце она была изгрызена маленькими острыми зубами - но я увидела нечто, что вполне могло оказаться переломом кости по типу "зеленой ветки". А может, просто растрескалась от старости.
  Джейми пожал плечами, глядя куда-то вверх.
  "Не думаю. Он, разумеется, был намного короче, чем я, но, кажется, старая лестница была еще здесь, когда он умер - потому что, если кто-то построил ее позднее, почему тогда они бросили этого джентльмена здесь, на дне? И даже со сломанной ногой, он наверняка был в состоянии на нее забраться."
  "Хмм... Он мог умереть и от лихорадки, я полагаю. Это хоть как-то объяснило бы, что он снял с себя нагрудник и шлем."
  Хотя лично я сняла бы их при первой возможности; в зависимости от сезона, он должен был или свариться в доспехах заживо, или, наполовину закованный в металл, сильно страдать от грибка и плесени.
  "Mмффм..."
  Я быстро оглянулась на этот звук, который выказывал одновременно и сомнительное признание моих рассуждений, и несогласие с моими выводами.
  "Ты думаешь, он был убит?"
  Он пожал плечами.
  "На нем есть броня, но нет никакого оружия, только крошечный ножик. И еще: как ты могла бы заметить, он был правшой - а нож лежит от него слева."
  
  Скелет и впрямь был праворукий; кости правой руки были заметно толще, даже в слабом мерцании факелов.
  "Быть может, фехтовальщик?- предположила я.
  "В Индии я знал немало испанских солдат, англичаночка. Все они выросли с мечом, копьем и пистолетом в руках. Если парень умер от лихорадки, его товарищи должны были забрать его оружие - но они не тронули ни броню, ни нож. Зачем тогда было оставлять их здесь?"
  "Это мог быть опознавательный знак."- возразила я, "А почему тот, кто его убил - если только он был убит,- оставил здесь доспехи и нож?"
  "Что касается брони - возможно, они просто не захотели. Доспехи не могут особенно пригодиться никому, кроме солдата. Что касается ножа - может, потому, что его попросту в него воткнули?"- предположил Джейми. "К тому же это не очень хороший нож, начнем с этого."
  "Очень логично,"- сказала я, и снова сглотнула. "Теперь - оставим в стороне вопрос о том, как он умер - но что, во имя Бога, он вообще делал в горах Северной Каролины, в первую очередь?"
  "Еще лет пятьдесят или шестьдесят назад Испанцы отправляли своих следопытов вверх, вдоль всего побережья, почти до самой Вирджинии,"- сообщил он мне. "Их остановили болота."
  "Могу понять, почему. Но почему тогда... это?" Я встала и махнула рукой, чтобы охватить всю пещеру и обе лестницы. Он не ответил, но взял меня за руку и высоко подняв факел, развернул меня лицом к стене пещеры, прямо напротив лестницы.
  Как раз над своей головой я увидела в скале еще одну небольшую трещину, совершенно черную в свете факела, и шириной, едва достаточной, чтобы в нее смог пролезть человек.
  "Там есть пещера поменьше,"- сказал он, указывая наверх. "И когда я поднял туда Джема, чтобы посмотрел, что к чему, он сказал мне, что в пыли видел следы - совершенно квадратные, будто там стояли тяжелые ящики."
  Именно поэтому, когда у нас возникла необходимость скрыть сокровище от посторонних глаз, он сразу подумал о Пещере Испанца.
  
  "Перевезем оставшееся золото сегодня вечером,"- сказал он, -"и завалим отверстие камнями. Оставим его покоиться здесь."
  Я вынуждена была признать, что лучшего места упокоения, чем эта пещера, нам было не сыскать. А присутствие здесь Испанского Солдата, скорее всего, отвадит любого, кто набредет на эту пещеру, от дальнейших изысканий - будь то индейцы или поселенцы-колонисты, питавшие особое отвращение к призракам. В этом отношении они ничуть не уступали горцам - и я с новым любопытством обратилась к Джейми.
  "И вы с Джемом... вы совсем не были обеспокоены тем, что он начнет вас преследовать?"
  "Да нет. Когда я запечатал пещеру, мы с ним прочитали подходящую молитву за упокой испанской души, и рассыпали вокруг нее соль."
  Это заставило меня улыбнуться.
  "Так ты знаешь правильную молитву для каждого случая - так, что ли?"
  Он бледно улыбнулся в ответ и воткнул факел головкой в сырой гравий, чтобы его погасить.
  Слабый луч света, проникавший сверху, засветился у него на макушке, как корона.
  "Всегда есть молитва, а nighean, даже если это всего лишь "A Dhia, cuidich mi... Господи, помилуй!"
  
  
   НОЖ, КОТОРЫЙ ЗНАЛ МОЮ РУКУ
  
  НЕ ВСЕ ЗОЛОТО мы оставили Испанцу.
  Золотую стружку мы зашили в подолы двух моих нижних юбок, равномерно распределив ее по крошечным кармашкам, и еще несколько унций были зашиты в шов в нижней части большого кармана.
  Небольшое количество Джейми и Ян несли в своих спорранах. И у каждого из них на ремне было еще по два туго набитых пороховых мешочка.
  Управившись, мы втроем удалились на поляну Нового дома, чтобы там, в уединении, заняться отливкой.
  "Теперь хорошо бы еще не забыть, с какой стороны будут лежать заряженные, а?" Джейми выронил из литейной формы свежее мушкетное ядро, светящееся, как маленькое восходящее солнце, в кастрюлю с жиром и сажей.
  "Пока ты по ошибке не заберешься в мою ружейную сумку, все будет в порядке,"- язвительно сказал Ян. Он отливал дробь, роняя горячие свежие шарики в дупло, выложенное влажными листьями, где они, дымясь и окутавшись паром, остывали в хрустящей свежести весеннего вечера.
  Ролло, лежавший рядом, чихнул, когда струйка дыма проплыла мимо его носа, и шумно фыркнул. Ян посмотрел на него с улыбкой.
  "Ты небось предпочел бы погоняться по вереску за рыжим оленем, a cù?" - спросил он. "Тогда тебе нужно держаться подальше от овец, а то кто-нибудь подстрелит тебя вместо волка."
  Ролло вздохнул и опустил глаза, позволив им превратиться в сонные щелки.
  
  "Думаешь, что скажешь своей матушке, когда ее увидишь?"- спросил Джейми, щурясь от дыма и поводя ковшом с золотой стружкой над пламенем.
  "Я стараюсь не думать слишком много,"- ответил Ян упрямо. "У меня какое-то странное чувство возникает в утробе, когда я думаю о Лаллиброхе."
  "По-хорошему странное, или по-плохому?"- спросила я, осторожно вычерпывая деревянной ложкой охлажденные золотые шары из жира, и опуская их в ружейные мешочки.
  Ян хмурился, уставившись на свой ковш, пока свинец из бесформенных капель не превратился вдруг в трепещущую лужицу.
  "Думаю, и то, и другое. Брианна однажды рассказала мне о книге, которую она прочитала в школе, в ней было сказано: вы не можете вернуться домой снова. Я думаю, может, это и правда - но я все-равно этого хочу,"- добавил он тихо, по-прежнему сосредоточенно следя за своей работой. В форме зашипел расплавленный свинец.
   Я отвернулась от его тоскливого лица и обнаружила, что Джейми смотрит на меня насмешливо и вопросительно, с мягким сочувствием. Я отвернулась и от него тоже, и поднялась на ноги, со стоном распрямляя затекшие суставы.
  "Так, хорошо,"- бодро сказала я. "Полагаю, все зависит от того, что такое, по твоему мнению, дом, не так ли? Это не всегда только место, знаешь ли."
  "Да, это правда." Ян на минуту отставил форму для пуль в сторону, позволяя ей остыть. "Но даже если это человек - ты ведь тоже не всегда можешь к нему вернуться, так? А может, и сможешь,"- добавил он, усмехнувшись и поглядывая то на Джейми, то на меня.
  "Я думаю, ты найдешь своих родителей такими же, какими ты их оставил,"- сказал Джейми сухо, предпочитая не замечать намеков Яна. "Теперь ты можешь появиться перед ними с большим эффектом."
  Ян осмотрел себя с ног до головы, и улыбнулся.
  "Разве что немного подрос,"- сказал он.
  Я коротко фыркнула, забавляясь. Ему было пятнадцать лет, когда он оставил Шотландию - высокий, тощий птенец, маленький олух.
  Теперь он был на несколько дюймов выше. Он был все такой же худой и жилистый, как ремень из сыромятной кожи - и обычно того же цвета, хотя зимой делался бледнее, и тогда татуированные точки, бежавшие полукружиями по его скулам, выделялись особенно ярко.
  
  "Ты помнишь, я тебе говорила, что есть и другой путь?" - спросила я. "Когда мы вернулись в Лаллиброх из Эдинбурга, после того как я... снова нашла Джейми. Дом там, куда вы должны прийти, и где вас не могут не принять."
  Ян поднял бровь, посмотрел на нас с Джейми и покачал головой.
  "Не стану даже интересоваться, чем она так тебе нравится, дядя. Тебе с нею, должно быть, редко бывает уютно."
  "Ну,"- сказал Джейми, не отрывая глаз от работы, "она меня по-прежнему впускает - так что, полагаю, она и есть мой дом."
  
  ***
  РАБОТА БЫЛА ЗАКОНЧЕНА, Ян и Ролло понесли заполненные оружейные мешки обратно в хижину, а Джейми затоптал огонь, и я тщательно упаковала все принадлежности для изготовления снарядов.
  Было уже поздно, и воздух - такой свежий, что щекотал мне легкие, наполняя их живительной прохладой,- ласкал и нежил мне кожу; дыхание весны без устали веяло над землей.
  Наслаждаясь, я постояла еще минуту. Работа была жаркой, несмотря на то, что делали мы ее на открытом воздухе - и холодный бриз, поднимавший волосы над моей шеей, был восхитителен.
  "Есть у тебя хоть пенни, а nighean?"- спросил Джейми, подойдя ко мне поближе.
  "Хоть... что?"
  "Ну, какая-нибудь монета, любая сойдет."
  "Не уверена, что найдется, но..." Я порылась в кармане, привязанном у меня на талии, который, в результате наших приготовлений, содержал к тому времени почти такую же обширную коллекцию всяких невероятностей, как спорран у Джейми.
  Среди мотков ниток, фунтиков, скрученных из бумаги, с семенами или сушеными травами, иголок, воткнутых в лоскуты кожи, маленьких баночек, с нитью для сшивания ран, между черно-белым пятнистым пером дятла, куском белого мела и половинкой печенья, которое я, очевидно, не доела, захваченная кем-то врасплох во время еды, я и в самом деле отыскала грязный полу-шиллинг, облепленный пухом и крошками от печенья.
  "Такой тебе подойдет?"- спросила я, слегка его обтерев и передавая ему.
  "Вполне,"- сказал он и что-то мне протянул. Моя рука автоматически ухватилась за то, что вблизи оказалось рукоятью ножа, и я чуть не выронила его от удивления.
  
  "Всегда нужно отдавать деньги за новый клинок,"- пояснил он, чуть улыбнувшись. "Так он узнает своего владельца, и никогда против вас не обернется."
  "Своего владельца?" Солнце уже коснулось края хребта, но света было еще достаточно, и я осмотрела свое новое приобретение.
  Клинок был узкий, но крепкий, с одним лезвием, очень красиво отточенным; режущая кромка в лучах умирающего солнца отсвечивала серебром. Рукоять была сделана из оленьего рога, гладкого и теплого в руке - и еще в ней были вырезаны два небольших углубления, для лучшей хватки.
  Без сомнения, это был мой нож.
  "Спасибо,"- сказала я, любуясь им. "Но..."
  "Ты будешь чувствовать себя безопаснее, если он будет с тобой,"- сказал он, как о чем-то само-собой разумеющемся. "Так, просто еще одна вещица. Давай его сюда."
  Недоумевая, я передала его обратно, и поразилась, когда он легонько полоснул лезвием по кончику большого пальца. Из неглубокого пореза брызнула кровь, он вытер ее о штаны и засунул палец в рот, протягивая мне нож обратно.
  "Теперь твой клинок в крови, отныне он знает свою цель и свое назначение,"- объяснил он, вынимая раненый палец изо рта.
  Рукоять ножа была еще теплой, но легкий холодок пробежал у меня между лопаток. За редкими исключениями, у Джейми не было склонности к чисто романтическим жестам. Если он дал мне нож, значит, думал, что мне он необходим. И вовсе не для того, чтобы выкапывать им корешки, или срезать кору с деревьев.
  Знай свою цель, в самом деле.
  "Он очень мне по руке,"- сказала я, опуская глаза и поглаживая маленькую канавку, в которой поместился мой большой палец. "Как ты узнал, что сделал все так точно?"
  Он рассмеялся.
  "Твоя рука на моем петухе бывала достаточно часто, Сассенах, чтобы я точно знал меру твоей хватке," - заверил он.
  Я только фыркнула в ответ, и тогда он повернул лезвие и уколол кончик моего пальца, совсем чуть-чуть. Оно оказалось удивительно острым; я едва почувствовала укол, но шарик темно-красной крови выступил сразу. Я сунула нож за пояс, взяла его за руку и прижала большой палец к его собственному.
  
  "Кровь моей крови,"- сказала я. Хотя тоже не была любительницей романтических жестов.
  
  
  
  БРАНДЕРА
  
  *Брандер - корабль, нагруженный легковоспламеняющимися или взрывчатыми веществами, используемый для поджога и уничтожения вражеских судов. Мог управляться экипажем, покидавшим судно в середине пути, либо сплавляться по течению, или по ветру в сторону вражеского флота...
  
  Нью-Йорк
  
  Август 1776
  
  НА САМОМ ДЕЛЕ новости, принесенные Уильямом - о бегстве американцев - были встречены гораздо лучше, чем он ожидал. С пьянящим ощущением, что они загнали врага в угол, армия Хоу продвигалась вперед с головокружительной скоростью. Флот адмирала еще стоял в заливе Грейвсенд; не прошло и дня, как тысячи мужчин были спешно высажены на берег и с замечательной быстротой пересекли весь Манхэттен; на закате следующего дня вооруженные соединения начали атаку на Нью-Йорк - и только для того, чтобы обнаружить там пустые траншеи и брошенные оборонительные укрепления.
  В то время, как сам Уильям испытал нечто вроде разочарования - он еще надеялся на возможность немедленного, физического реванша - генерала Хоу такое развитие событий радовало безмерно. Вместе со своими сотрудниками он переехал в большой особняк под названием Бикман Хаус, и немедленно приступил к укреплению своей власти в Колонии.
  Среди старших офицеров росло раздражение, им хотелось гнать американцев до победного конца - разумеется, Уильям это мнение разделял - но генерал Хоу посчитал, что поражение и усталость истощат оставшиеся у Вашингтона войска, а зима их прикончит.
  
  ***
  "А МЕЖДУ ТЕМ,"- рассуждал лейтенант Энтони Фортнэм, оглядывая душную мансарду, в которой трем самым младшим из штабных офицеров предстояло разместиться, "мы - оккупационная армия. Полагаю, это значит, что мы имеем право на некоторые удовольствия от постоя, не так ли?"
  "И что это будет?"- спросил Уильям, бесплодно выискивая какой-нибудь пятачок, куда можно было бы пристроить потрепанный дорожный чемодан, в настоящее время содержавший большую часть всех его мирских благ.
  "Ну, например, женщины,"- задумчиво сказал Фортнэм. "Разумеется, женщины. И, естественно, в Нью-Йорке найдется достаточно "мясных котлов" и увеселительных заведений?"
  "По дороге сюда я что-то ни одного не видел,"- с сомнением сказал Ральф Джоселин. "А я смотрел!"
  "Недостаточно внимательно,"- твердо сказал Фортнэм. "Я нутром чую, тут должны быть злачные места."
  "Здесь есть пиво,"- предложил Уильям. "Я нашел достойный трактир, называется Французская Таверна, недалеко от Уотер-стрит. Я там выпил добрую пинту по пути сюда."
  "Должно же быть что-то поближе, чем это,"- возразил Джоселин. "Я в такую жару и мили пешком не пройду!"
  Дом Бикмана был удобно и приятно расположен, с просторной прилегающей территорией и чистым воздухом, однако находился довольно далеко, за пределами города.
  "Ищите и обрящете, братья мои." Фортнэм подкрутил локон сбоку прически, уложил его на место и лихо накинул мундир на одно плечо. "Ты идешь, Элсмир?"
  "Нет, не сейчас. Мне еще нужно написать письма. Если обнаружите какие-нибудь злачные места, я буду ждать письменного отчета. В трех экземплярах, имейте ввиду."
  И, мгновенно обратившись к своим собственным делам, он бросил сумку на пол и достал небольшую пачку писем, которые вручил ему капитан Грисволд.
  
  Всего их было пять; три из них с печатью его отчима, в виде улыбающегося полумесяца - лорд Джон писал ему точно пятнадцатого числа каждого месяца, хотя и в другие дни писал тоже,- еще одно от его дядюшки Хэла, при виде него Уильям улыбнулся; послания дяди Хэла часто бывали сумбурными, но неизменно забавными и увлекательными, - и еще одно, написанное незнакомой, но весьма женственной рукой, с простой печатью.
  Заинтересованный, он сломал печать, открыл письмо и обнаружил две густо исписанные страницы от своей кузины Дотти. Брови у него поползли вверх; Дотти прежде никогда ему не писала.
  Они так и остались задранными, пока он внимательно перечитывал письмо.
  "Будь я проклят,"- сказал он вслух.
  "Почему?"- спросил Фортнэм, который вернулся, чтобы забрать шляпу. "Плохие новости из дома?"
  "Что? Ох. Нет, нет,"- повторил он, возвращаясь к первой странице письма. "Просто... интересно."
  Сложив письмо, он положил его за пазуху, на самом безопасном расстоянии от заинтересованного взгляда Фортнэма, и взял записку от дяди Хэла, с печатью и гребнем герцогского достоинства. При виде его глаза у Фортнэма расширились, но он ничего не сказал.
  Уильям закашлялся и взломал печать. Как обычно, записка занимала меньше страницы и не содержала ни приветствия, ни концовки - твердое мнение дяди Хэла заключалось в том, что, поскольку на письме был указан адрес, значит получатель его очевиден, печать явно указывала на того, кто его написал, а он сам не станет тратить время на переписку с дураками.
  
  ...Адам получил должность в Нью-Йорке, под началом сэра Генри Клинтона.
  Минни передала с ним для вас несколько вызывающе, прямо-таки Оскорбительно Громоздких Вещей.
  Дотти шлет вам всю свою Любовь, которая места занимает гораздо меньше.
  Джон говорит, что вы делаете что-то для капитана Ричардсон. Я знаю Ричардсона, и я думаю, что вы не должны.
  Передайте привет полковнику Спенсеру, и никогда не играйте с ним в карты.
  
  Дядя Хэл, раздумывал Уильям, умеет передать больше информации - чаще всего совершенно загадочной,- потратив куда меньше слов, чем кто бы то ни было из его знакомых. Интересно, обманул его полковник Спенсер в карты, или просто был очень хорош - или очень удачлив - в игре?
  Дядя Хэл, без сомнения, помянул об этом совершенно намеренно, потому что - и это было не последним из вариантов,- у Уильяма действительно бывал соблазн попытать счастья в своих навыках - весьма опасных, как он уже знал, если последовательно выигрывать у вышестоящего офицера. Однако разок, или два...
  Но нет, дядя Хэл сам был заядлый - и очень хороший - картежник, и если он предупреждал Уильяма даже не пытаться, благоразумнее было бы принять предостережение.
  Вполне возможно, полковник Спенсер был хоть и честным, и сдержанным игроком, но при этом человеком, склонным обижаться - и мстить, если его били слишком часто.
  Дядя Хэл, хитрый старый черт, подумал Уильям не без восхищения.
  
  Но что его действительно обеспокоило, так это, скорее, второй параграф. Я знаю Ричардсона...
  В любом случае, он достаточно хорошо понимал, почему дядя Хэл опустил все детали; почта могла быть прочитана кем угодно, и письмо с гребнем герцога Пардлоу могло привлечь к себе нежелательное внимание.
  К счастью, печати, похоже, не были подделаны - но он сам не раз видел, как его собственный отец снимает и заменяет печати с ловкостью почти невероятной, просто горячим ножом,- и с тех пор не питал на сей счет никаких иллюзий.
  Это не помешало ему поинтересоваться, что именно дядя Хэл знал о капитане Ричардсоне, и почему предлагал Уильяму приостановил свою разведывательную деятельность - очевидно, Papa уже сообщил дяде Хэлу, чем он тут занимается.
  А вот еще пища для размышлений - если Papa рассказал своему брату, чем занимается Уильям, а затем дядя Хэл сказал Papa, что именно он знает о капитане Ричардсоне - если вообще было что-то, что могло дискредитировать капитана. И если он это сделал...
  Он отложил письмо дяди Хэла, и разорвал первый конверт от отца.
  Нет, о Ричардсоне ничего... Второй? Опять нет. В третьем была как будто завуалированная ссылка на разведку, но это оказалось всего лишь пожеланием безопасности, и косвенным напоминанием о его положении.
  
  "Рослый мужчина всегда заметен в компании; тем более, взгляд его должен быть прямым, а платье опрятным."
  
  Уильям улыбнулся.
  В Вестминстере, где он ходил в школу, занятия проводили в одной большой классной комнате; она была разделена подвесным занавесом на высшие и нижние классы; таким образом, мальчики всех возрастов учились вместе, и Уильям довольно скоро узнал, когда - и как - нужно или оставаться незаметным, или заметно выделяться, в зависимости от окружающей его компании.
  Ну, так вот. Независимо от того, что дядя Хэл узнал о Ричардсоне, это не сильно обеспокоило папу.
  Конечно, напомнил он себе, это не обязательно могло быть чем-то позорным.
  Герцог Пардлоу был по-своему бесстрашен, но, как правило, чрезмерно осторожен в том, что касалось его имени и его семьи. Возможно, он просто считал Ричардсона человеком безрассудным; если бы это было так, Papa, скорее всего, доверился бы здравому смыслу Уильяма - но он об этом даже не упоминал.
  
  На чердаке было душно; пот бежал по лицу Уильяма ручьями и уже насквозь пропитал его рубашку.
  Фортнэм вышел снова, оставив конец своей походной койки торчать под совершенно абсурдным углом над ее выступающей частью. Зато это освободило достаточно места на полу, чтобы Уильям мог встать и пробраться к двери, и он наконец с облегчением вышел на свежий воздух.
  Воздух снаружи был горяч и влажен, но... по крайней мере он двигался.
  Уильям водрузил на голову шляпу и отправился узнать, где квартирует его кузен, Адам. "Неприятно громоздкий" звучало многообещающе.
  Продираясь сквозь толпу фермерских жен, устремившихся к рыночной площади, он почувствовал, как хрустит письмо в кармане его мундира, и вспомнил про сестру Адама.
  "Дотти посылает свою Любовь, которая места занимает гораздо меньше."
  Дядя Хэл, конечно, хитер, подумал Уильям, но даже хитрейший из дьяволов иногда не видит дальше собственного носа.
  
  ***
  "НЕПРИЛИЧНО ГРОМОЗДКОЕ" надежды оправдало: книга, бутылка превосходного испанского хереса, кварта оливок, удачно его дополнявших, и три пары новеньких шелковых чулок.
  "Я тут просто купаюсь в чулках,"- заверил его кузен Адам, когда Уильям пытался поделиться с ним щедрыми дарами. "Думаю, матушка покупает их оптом и потом рассылает повсюду с курьерами. Вам еще повезло, что ей не взбрело в голову отправить вам целый ящик; лично я получаю пару с каждой дипломатической почтой - и если вы не сочтете неудобным объяснить это все сэру Генри... Однако от стаканчика вашего хереса я бы не отказался."
  Уильям был не вполне уверен, что о ящиках кузен не шутит; Адам умел сохранить невозмутимую мину, что служило ему хорошую службу в отношениях со старшими офицерами, и прекрасно освоил семейный трюк Греев - говорить самые возмутительные вещи с совершенно каменным лицом. Тем не менее, Уильям посмеялся и крикнул, чтобы снизу им принесли пару стаканов.
  Кто-то из друзей Адама принес сразу три, и услужливо остался для оказания помощи в распределении хереса. Другой приятель явился, по-видимому, из ниоткуда - кажется, херес и в самом деле был очень хорош - оторвав от груди полбутылки портера, чтобы добавить его к общим торжествам.
  
  С неизбежностью всех подобных собраний, и бутылки, и друзья множились до тех пор, пока все поверхности в комнате Адама - по общему признанию, очень маленькой - не были заняты либо теми, либо другими.
  Уильям щедро делился со всеми своими оливками, а также хересом, и когда стало видно дно бутылки, поднял бокал за свою тетушку и ее щедрые дары, не забыв помянуть при этом и про шелковые чулки.
  "Однако, я думаю, ваша матушка вряд ли несет ответственность за книгу?"- сказал он Адаму, опустив пустой стакан и переводя дух.
  Адам взорвался в приступе смеха, его обычная невозмутимость, по-видимому, растворилась в литре ромового пунша.
  "Нет,"- сказал он, -"ни Papa, ни она. Это был мой собственный вклад в дело культульного... куртульного, я имею в виду, рав...звития Колоний."
  "Вот лучшая сигнальная служба для человека чувствительного и цивилизованного,"- заверил его Уильям совершенно серьезно, демонстрируя редкую способность удерживать свой ликер в желудке, и умение управлять собственным языком, независимо от того, насколько скользкие темы могут встретиться на пути.
  
  Общий крик - "Какую книгу? Какую книгу? Давайте посмотрим эту знаменитую книгу!"- заставил его, в результате, предъявить и жемчужину своей коллекции подарков - копию знаменитого Списка господина Харриса, "Дамы Ковент-Гардена"- который оказался щедро иллюстрированным каталогом прелестей, специальностей, цен, а также рейтинга доступности лучших шлюх, которых можно было найти сейчас в Лондоне.
  Ее появление было встречено энтузиастическими возгласами, и после непродолжительной борьбы за обладание фолиантом Уильям с трудом его спас, прежде чем тот был разодран на куски - но позволил себе прочитать некоторые выдержки вслух, и его драматическое исполнение приветствовали исступленным восторженным воем и градом оливковых косточек.
  Разумеется, литературные чтения всегда должны вестисть на трезвую голову, так что за ними последовали дальнейшие освежения и возлияния.
  Трудно сказать, кто первым предложил, чтобы их новая Партия организовала собственный Экспедиционный корпус, с целью составления подобного списка и для Нью-Йорка. Тем не менее, тот, кто первым внес это предложение, был резко понижен в звании и обстрелян батареей бутылок с ромовый пуншем, а все имеющееся в наличии спиртное было слито в один котел - и немедленно выпито.
  
  ***
  И ТАК УЖ СЛУЧИЛОСЬ, что вскоре он обнаружил себя блуждающим в алкогольном тумане по узеньким улочкам, где темнота изредка перемежалась огоньком свечи в окне, или фонарем, одиноко висящим на перекрестке. И никто не имел ни малейшего представления, куда они направляются - но, тем не менее, вся компания куда-то незаметно перемещалась, словно единое целое, влекомое какой-то неведомой эманацией.
  "Точь в точь кобели, когда гонятся за сукой в течке,"- заметил он, и удивился, когда его крепко хлопнули по плечу, и кто-то из друзей Адама выкрикнул нечто одобрительное - он и не понял, что говорит это вслух.
  И все же он был прав - потому, что в конце концов они вышли к аллее, вдоль которой висели два-три фонарика в абажурах из красного муслина, так, что свет кровавым заревом заливал дверные проемы - все приветливо приоткрытые.
  При виде них раздались приветственные крики, и передовой отряд потенциальных исследователей двинулся дальше, останавливаясь лишь для того, чтобы прямо посреди улицы слегка поспорить относительно выбора учреждения, в котором следовало бы начать их изыскания.
  
  Уильям тоже слегка поучаствовал в споре; воздух вокруг был спертый, душный и полный зловонного смрада от рогатой скотины и сточных вод; к тому же он неожиданно понял, что одна из съеденных им оливок, вполне возможно, была не так чтобы свежей.
  Он весь покрылся обильным маслянистым потом, и его мокрое белье настойчиво липло к телу, приводя его в ужас при мысли, что так он не сможет вовремя стянуть с себя бриджи, если ему вдруг приспичит.
  Он выдавил из себя улыбку, и неопределенно махнув рукой, дал знать Адаму, что дальше тот может действовать по своему усмотрению - и что сам Уильям отважится к ним присоединиться чуть позже.
  Так он и сделал, оставив буйную компанию молодых офицеров мучиться дальше сами и, шатаясь, побрел по аллее мимо последних красных фонарей.
  Он отчаянно искал место, где мог бы найти некое подобие уединения, чтобы там оправиться, но не найдя ничего для своей цели подходящего, споткнулся, выпрямился во весь рост - и его вырвало прямо на чьем-то крыльце, после чего, к полному его ужасу, дверь распахнулась, явив ему негодующего хозяина дома, который не стал ждать объяснений, извинений или предложения вознаграждения, но выхватил из-за двери какую-то дубину и, изрыгая непостижимые проклятия - кажется, по-немецки - погнал Уильяма вниз по переулку.
  
  Что с одной стороны, что с другой, это все же дало ему возможность какое-то время побродить по задворкам - среди загонов для свиней, чьих-то лачуг и дурно пахнущих верфей,- прежде, чем он нашел дорогу обратно, как раз вовремя, чтобы найти там своего кузена Адама, шлявшегося по улице туда-сюда, стучавшего во все двери и громко улюлюкавшего в поисках его самого.
  "Только в эту не стучи!" - воскликнул он в панике, заметив, что Адам уже собрался напасть на дверь отлично владеющего дубиной немца.
  Адам отшатнулся с неожиданным облегчением. "Ты тут! Как ты, старик?"
  "О да. Со мной все прекрасно."
  Чувствовал он себя еще несколько бледным и липким, несмотря на изнуряющую жару летней ночи, однако острое внутреннее недомогание уже себя изжило, а сам процесс имел неожиданно благотворный побочный эффект вытрезвления.
  "Я уж думал, вас ограбили, или убили где-нибудь в переулке. Я никогда бы не смог посмотреть дяде Джону в лицо, если бы мне пришлось сказать ему, что я такое допустил,"- сказал Адам.
  Они брели по аллее, снова направляясь к красным фонарям. Все молодые люди уже исчезли в недрах того или другого заведения, хотя звуки веселой попойки и грохот, доносившиеся изнутри, предполагали, что их высокие души вовсе не ослабли, а лишь ненадолго переселились.
  "Считаете ли вы, что вас обслужили прилично?"- спросил Адам. Он дернул подбородком в сторону, откуда недавно явился Уильям.
  "О, просто отлично. А вас?"
  
  ***
  
  
  
  
Оценка: 7.34*13  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"