Скрынник Олег Николаевич : другие произведения.

У зеркала

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    история жизни современной женщины

  
  У зеркала
  
  Все герои и события вымышлены.
  Возможные совпадения чисто случайны
  
  
   Нос картошечкой. Слегка вздёрнутый, но ничего себе. Он даже как-то молодит. Губки бантиком. Немного тонковаты, но можно поправить помадой. Например, вот так. Не чересчур?
   Бигуди долой. Светлая копна, крупными кольцами. Хороша даже без лака.
   Сделаем глаза. Светло-серые, левый с едва заметным тёмным пятнышком. Если слегка опустить веко, то его совсем и не видно. Правда, с приспущенным веком вид - будто что-то неладно с лицевым нервом. Неужели? А вот так? Как будто подмигиваю кому-то. Это не пойдёт: не могу же я всем подмигивать! Не валяй дурака: надо вот как. Ты прекрасно это знаешь, ещё с 8-го класса. Именно так. Дама-загадка. Дама-тайна. Дама-себе-на-уме. Загадка, которую хочется разгадать. Главное - не поднять раньше времени глаза. Ни на кого! Пусть приседает, если хочет. Подбородок чуть вверх, а левое веко остаётся слегка приспущенным. Вид выжидательный: я решаю, стоит ли вас выслушать. С чем вы ко мне?.. Ах, извините, вы ошиблись. Вы всё ещё здесь? Если после нескольких суток такого тритинга вдруг широко распахнуть веки и посмотреть долгим пристальным взглядом - и глубоким, и влажным - то открывшееся при этом пятнышко засверкает неожиданной прелестью, как чёрная жемчужина. Это проверено много раз. Первым был Саша Малягин. На него посмотрела на самом выпускном. Забавно, что он тогда чуть было не наплевал на свою мореходку. Эх, быть бы мне в те времена чуть-чуть поэгоистичнее! Хотя... Кем бы он стал, если б остался здесь? Наверное, каким-нибудь инженером. Постепенно чёрная жемчужина превратилась бы просто в пятнышко. А он без своего моря стал бы бледен, скучен и неинтересен. Ещё бы спился, чего доброго. Нет уж, спасибочки! Соблазнять тоже надо с умом.
   Эк как вас метнуло, Любовь Сергеевна. "С умом"! А Борюсик Бубенцов?
   Что ж, Борюсик... С Борюсиком время потрачено не зря. От него вот эта квартира и ещё - одна личность, которая вон дрыхнет несмотря на...
   Боже, уже восьмой час!
   -- Эге ге-эй! Мишка-шалунишка. Встаём. Подъём!
   Так что Борюсик был в своё время соблазнён всё-таки не без ума.
   -- Чистить зубы, умываться. В школу собираться!
   Кто же мог знать заранее, что у него такие острые мослы. Прямо не скелет, а какое-то долбило! Каждый день этого супружества ходила в синяках. И постоянно тряслась: вдруг кто-нибудь случайно увидит. Объясняй потом, что это не от побоев, а совсем наоборот!
   Очень кстати подвернулась тогда эта дура, Надька, с хищным носом и страстью к чужим мужикам. Вот пусть теперь она с синяками походит! А мы с сынулей уж как-нибудь сами...
   -- Мишка! До сих пор без штанов? Да что же за наказание такое! Вот я тебе сейчас!..
   До чего же худющий. Одни мослы! Вылитый отец. Хоть корми, хоть брось - толку никакого.
   -- Мыгона момань г мамуке? - проговорил Мишутка с набитым ртом. О... Да ведь это же он спросил: "Сегодня опять к бабушке?" Боже! Уже снова суббота. Надо же, как летит время.
   Опять принимать Николая. Что делать! Такова бабская доля. Откажешь раз, два, а на третий он сам не придёт. Ищи тогда другого! Оно, вроде бы, и нетрудно: кандидатов пока хватает. Но ведь какой ещё попадёт! Вдруг такой, что сто раз пожалеешь о Николае. Да и вообще... "Хер на хер менять - только время терять!" -- говаривала, бывало, Валька - проводница, наставница по студотряду.
   И что это я её вспомнила?
   -- Сменную обувь не забыл? Молодец. Вот деньги на обед. К бабушке - сразу же после уроков. Нигде не болтаться! Слышишь? Я проверю.
   Бабах-х-х !!!
   Господи, когда же он научится придерживать дверь?
  
   Сегодня у меня 3-я пара. Пока можно прибраться в квартире... А ну её к лешему! Понежиться в ванне? Потом не захочется никуда идти. Последний номер "Юности". Библиотекари рекомендовали. К понедельнику надо прочесть... Нет. Понедельник у меня свободен от занятий. Не тащиться же туда из-за одного журнала! Потерпят до вторника. Ах, во вторник занятия только вечером? Тогда до среды. В среду кафедра. Тоже можно бы сачкануть, но после неё консультации дипломников. Так что уж придётся идти, до кучи.
   Протягиваю руку, нащупываю прохладные пластмассовые поверхности. Кубик Рубика. Подарок сынули на прошлое 8 Марта. Уже почти год ломаю над ним голову - и никакого толку. Интересно: он просто так мне это подарил или со значением? Мог и со значением, с него станется. А что, мол, мать, слабо собрать кубик? Так-то вот. Стало быть, сиди себе и в мои дела с указками не суйся. И ведь ничего не скажешь! Потому как сам-то он, змей, давно его собрал. Три дня пыхтел, во двор не выходил. Хоккей забросил! Но собрал. А мать вот год мучается, да ничего у неё не выходит.
   И уроков с ним делать не приходится: сам справляется, паразит. Да нужна ли я ему вообще? Разве что деньги давать на обеды. А вот ещё чуть-чуть, научится зарабатывать сам - и точно буду не нужна.
  Говорят: чужие дети быстро растут... Свои, как оказалось, -- гораздо быстрее.
   М-да. Но пора одеваться. Синий костюм... Нет, всё-таки бежевый. И не помешает чуть-чуть духов. Самую капельку.
  
   -- Здравствуйте. Садитесь.
   Отсутствует почти полгруппы. Ничего удивительного: начало семестра. У кого-то старые "хвосты", и ему не до новых занятий. Кто-то не нагулялся, каникул не хватило (какие-то вшивые две недели. Не то, что летом). Кто-то никак не доедет из дома: заносы, лавины, цунами, землетрясения, эпидемии, захват заложников и проч. - обычные дела в этот период времени.
   В первом ряду две девицы едят меня глазами. Одна рыжая и толстая. Другая потемнее и потоньше. За версту видно: отличницы, тянут на "красные" дипломы. Значит, правдами и неправдами будут высиживать "пятёрки".
   Остальным, слава богу, на оценки наплевать. Особенно вот этому, высокому и кудрявому, в замшевой куртке. Ему, кажется, и стипендия не так уж нужна. Он и здесь-то появился сегодня, скорее всего, просто из любопытства или из-за того, что какое-нибудь интересное мероприятие сорвалось. Я угадала, товарищ... э-э-э, посмотрим по журналу... Вот. Угадала, товарищ Духовицкий? По глазам вижу, что угадала. И ещё... Эй, Духовицкий. Духовиц-кий! В матери я вам может быть и не гожусь, но в очень старшие сёстры... Я понимаю, вы здесь поопытней остальных. И поразвязней. Но тем не менее...
   Духовицкий вытаскивает свой храбрый взгляд из-под преподавательского стола и начинает шарить им у меня за пазухой. Чёрт с тобой, шарь! Там как раз не лучшее из того, что у меня есть.
   С этим он соглашается и демонстративно тянет носом воздух.
  "Париж?"
  Париж, Париж. Подарок Марселя... Какого? Ты его всё равно не знаешь, да и не твоё это дело.
  -- Получите задание на курсовую работу.
  -- А можно, я получу ещё и за Коровина?
  У него густой насыщенный бас. Он заполняет всю аудиторию, вибрирует в каждой клетке и через щели вываливается на улицу и в коридор.
  -- Да заодно и за Сероватова, за Исавнина, Прихожского. И за Сагайдачную.
  А вот это ты зря. Я ещё не знаю, что это за Сагайдачная, но думаю, что теперь защитить у меня работу ей будет не так-то просто.
  -- Это жена Сероватова, -- улыбается он, и залетевшая было тень мигом снимается и выпархивает из моей души, порождая чувство облегчения. Оказывается, я настолько не люблю строить людям козни? Ай, да я!
  Фыркает входная дверь, и за ней обнаруживается смазливая физиономия лаборантки Леры.
  -- Любовь Сергеевна, вас к телефону.
  От стола до двери всего пять шагов, но этот казанова успевает мысленно пошлёпать меня по заду.
  -- Какая вы сегодня... -- восхищённо говорит Лерочка и уже не находит слов "для дальше"
  В преподавательской по случаю субботы никого нет (Лерочка, разумеется, не в счёт), и можно во время разговора откровенно смотреться в общественное зеркало. Всё, что оно отражает сейчас, .действительно, стоит того, чтобы на него полюбоваться.
  -- У тебя удачный день? - интересуются на другом конце провода.
  Ага! Тоже заметил моё настроение.
  -- Так сегодня же суббота, -- игриво отвечаю ему, давая повод подумать, что я имею в виду предстоящую встречу. Пусть думает! Мне не жалко.
  -- Значит, как всегда? - расплывается он в невидимой мне улыбке.
  -- Ничего подобного. Как в последний раз!
  Эта фраза давно превратилась у нас в клише.
  -- О кей! - воодушевлённо отвечает он. - Буду как часы. Целую.
  -- Ага, -- отвечаю я, кладу трубку и мысленно проникаю в его внутренний мир.
  Знакомые фразы, знакомая квартира, знакомые тапочки. "Как всегда"!.. Интересно: на кой чёрт заводить любовницу, если так ценишь однообразие?
  -- Любовь Сергеевна, вы уже поговорили? Оцените.
  Лерочка задирает тяжёлую юбку-макси, обнажая ослепительно белый пупок.
  -- Италия!-- комментирует она как ни в чём не бывало. -- Двоюродный брат прислал из Москвы.
  -- Рейтузы? - от нечего делать разыгрываю я девственную неосведомлённость.
  -- Дольчики! -- произносит она с интонацией миссионера, впервые открывающего таинство звучания имени Божьего туземцам Сэндвичевых островов.. И, войдя в роль, начинает исполнять передо мной ритуальный танец: "две шаги налево, две шаги направо". И опять, и снова.
  Есть несомненная грация в этом движении острых коленок, особенно если они на добрый десяток лет моложе ваших. Хотя... Справедливости ради надо сказать, что таких у меня не было и десять лет назад.
  -- Ваш размер тоже имеется, -- продолжая фланировать, объявляет Лера. - Берёте?
  -- Ну, что вы, Лерочка. Боже упаси!
  Она раздражённо одёргивает юбку, усаживается за свой стол и, шурша копиркой, говорит как бы между прочим:
  -- Вот чем мы отличаемся от заграницы, так это стариками. Посмотришь на толпу интуристов. Кто там одет во всё самое яркое и пёстрое? Именно старики и старухи. А у нас! Оденутся во всё самое чёрное, серое, самое охлобудистое - и - шырр, пырр, -- шныряют везде как крысы, всё бегают чего-то, вынюхивают. Ещё и всем указывают! Смотреть противно. Правда ведь, Любовь Сергеевна?
  "Старухи"!? Ах ты, паршивка!
  Сажусь за стол, извлекаю на свет божий толстенную пачку схем и таблиц и, стряхнув с неё пыль, говорю самым ласковым голосом, на какой только способна:
  -- Лерочка, миленькая, подойдите, пожалуйста, на секундочку.
  Она подлетает как на крылышках, вполне довольная собой.
  -- Вот эти схемы и таблицы надо превратить в демонстрационный материал, то есть вычертить в крупном масштабе на больших листах и прикнопить к реечкам - вон к тем, что давно-о уже стоят за шкафом.
  -- Хорошо, Любовь Сергеевна, будет сделано. К какому сроку? - с готовностью принимает она пачку.
  -- Всё это должно быть у меня в понедельник, к 8 часам утра, -- говорю я с кроткой улыбкой.
  Триумфаторское настроение молодой нахалки мгновенно сменяется на жалко-плаксивое.
  -- Но, Любо-овь Серге-евна... -- тянет она, -- сегодня же суббо-ота.
  -- Насколько я знаю, рабочий день у лаборантов до 6 вечера, и в субботу -- тоже. А если не успеете - задержитесь, а эти часы отгуляете позже, в другие дни.
  Обычно я просто пускала этот материал по рядам во время занятий и всё не могла решить, стоит ли изготовить по нему плакаты. И только теперь вдруг поняла, что ещё как стоит.
  Дверь открывается, и в неё просовывается студенческая мордочка.
  -- Мы уже закончили переписывать исходные данные. Можно нам идти?
  -- Куда это идти? А другие занятия?
  -- А других у нас сегодня нет. Ваша пара - последняя.
  -- Ну, хорошо. Только не топочите как стадо бизонов: не мешайте заниматься тем, кто ещё не закончил.
  Дверь радостно захлопывается, и через несколько секунд в коридоре раздаётся нарастающий гул, напоминающий возвращение с удачной охоты ватаги неандертальцев или шум приближающегося камнепада, или то и другое вместе.
  Дождавшись, когда всё это промчится мимо и удалится на сравнительно безопасное расстояние, поднимаюсь и, пожелав Лерочке удачных выходных (она что-то пищит в ответ едва заметным голосом), возвращаюсь, чтобы забрать журнал и закрыть аудиторию, где меня ожидает сюрприз в виде статной фигуры, застывшей у стенда с исходными данными.
  -- Извините, что я вас задерживаю, -- говорит фигура своим всепроникающим басом. - Приходится переписывать за несколько человек.
  -- Ну, что вы! Какие извинения. Занятие ещё не закончилось, так что продолжайте спокойно.
  По-учительски сухо простучав каблуками, сажусь за свой стол и, делая вид, что изучаю журнал, украдкой наблюдаю, как волнуются мускулы на гибкой спине, обтянутой тонкой замшей.
  -- И всё-таки мне неудобно, что не даю вам уйти. Всё ж сегодня суббота, конец недели, -- продолжает басить замшевая спина, с каждым звуком порождая всё новые мириады мурашек, которые впиваются в мои подошвы где-то между пятками и педикюром и, пробежав по всему телу как пузырьки в откупоренной бутылке нарзана, затухают аж за ушами, у самых корней волос.
  -- Работайте... работайте! - говорю я как можно строже, и в середине этой непритязательной фразы голос вдруг срывается, так что приходится прочистить горло.
  Он заканчивает писать и, укладывая принадлежности в "дипломат", радостно говорит:
  -- Я придумал, как компенсировать вам потраченное на меня время. Я вас подвезу! Годится?
  И, повернув своё широко улыбающееся лицо, неожиданно видит, как с преподавательского стула навстречу ему поднимается уже какая-то дама-загадка. Дама-себе-на-уме красноречиво направляется к выходу, всем своим видом предлагая ему следовать тем же маршрутом.
  -- Так вы согласны? - лихорадочно слизывает он последние крохи надежды.
  И получает заслуженный ответ:
  -- Мне в другую сторону.
  
  Зимняя улица поёт. Кажется, впервые в этом году февраль демонстрирует голубизну неба, золото солнца и свежий, заливающий лёгкие, воздух. Хотя, конечно, воздух-то можно было бы пробовать и почаще - если, выйдя из корпуса, не ломиться вылупив глаза в переполненный автобус, чтобы как можно скорее сменить бензиновую вонь автомагистрали на запах табачно-водочного перегара. Стоит пройти лишний квартал и свернуть в неприметный переулок, чтобы оказаться среди сугробов ослепительно белого снега, который на больших улицах к этому времени либо давно убран, либо перепачкан так, что практически не отличается по виду от плохо вымытого асфальта. Здесь вас встретят окна небольших уютных домиков с выкрашенными в яркие цвета ставнями и сладкий воздух свободы с лёгкой примесью кухонного дымка. Из подворотен вас скорее всего облаят поочерёдно несколько собак, добросовестно отрабатывающих хозяйский хлеб. А если день, как сегодня, выходной, то можно услышать и людей - например, двух-трёх мужиков с фанерными лопатами, неторопливо, по-свойски переговаривающихся между собой, находясь при этом в доброй сотне метров друг от друга.
  -- Размяться решил?
  -- А?
  -- Говорю: снежок вышел покида-ать?!
  -- Да-а-а, надо вот почистить, а то участковому ходи-ить негде!
  Эти улицы, которых в городе остаётся всё меньше, предназначены для людей, а не для машин. Машины это чувствуют и не больно-то любят сюда сворачивать.
  Улица поёт. Поёт мне птичьими голосами, писком открываемых и закрываемых калиток, скрипом снега под подошвами сапог. Поёт о том, что сегодня суббота, что занятия закончены пораньше, и до прихода Николая ещё почти целых три часа. Три часа полной свободы от всего и вся! Сейчас я не спеша пройду всю эту улицу, упиваясь её ароматом и тишиной. Затем сверну на бульвар, зайду в кафе "Лакомка" и буду, может быть, целый час наслаждаться кофе с пирожными. Кофе будет со сливками, в огромной белоснежной чашке с золотыми листиками по ободку. Терпеть не могу эту смоляную горечь, которую с умным видом тянет в перерывах из "напёрстков" наша утончённая профессура!
  -- Ой, простите: эклер у нас остался один - тот, что на витрине. Если вы подождёте минут пятнадцать, то вынесут свежие.
  -- А что можно взять взамен?
  -- У нас хорошие безе...
  -- Замечательно. Два безе.
   Думаю, на пятнадцать минут мне их хватит.
  Через витринное стекло видно, как снуют туда-сюда разноцветные автомобили. Интересно, какая машина у него? Надо было хотя бы посмотреть...
  
  -- Ох, извини, дорогой: у меня такой беспорядок. Ничего не успеваю! Какой-то студент занудный пошёл: все звонки уже прозвенели, а их всё никак не вытолкаешь из аудитории. И это в начале семестра! Представляешь? Что же будет в конце? Они заставят меня там ночевать. Просто какая-то сенсация: патологическая тяга к знаниям! Насилу вырвалась.
  Он всегда выбрит до глянца и пахнет первоклассным парфюмом. Одним и тем же парфюмом! Стоило мне как-то случайно похвалить эту марку... Господи, когда же это было?
  -- Не беда, девочка. Не забывай, что у тебя есть я
  Николай снимает пиджак и, ослабив галстук, закатывает рукава рубахи. Его фигура изображает горделивое сознание собственной необходимости.
  -- Ой, мне так неудобно загружать тебя... -- лицемерно пищу я, одновременно соображая, что бы такое посложнее ему поручить
  -- Неудобно спать на потолке, -- отвечает он мне дурацкой шуткой. - Располагай мною как угодно и всяко.
  Странно, что он говорит задорным, почти юношеским тенорком. При его комплекции следовало бы ожидать хорошего, раскатистого баса. Странно... Странно, что я вдруг подумала об этом. Странно, что подумала впервые за всё время нашего знакомства. Странно, что он сейчас глядит на меня каким-то выжидательным взглядом... Ах, да!
  -- Что ж, если ты так настаиваешь, то выбирай: уборка в квартире или приготовление ужина.
  -- У... -- начал было он.
  -- Я так и знала, дорогой, что ты захочешь угостить меня ужином!
  С размаху вешаюсь ему на шею, внезапно вспомнив, что приготовление ужина наверняка потребует незапланированного похода в магазин, а до зарплаты остались считаные дни, со всеми вытекающими.
  Тарахчу как заводная:
  -- Я сто лет не ела из твоих замечательных рук. У тебя всё так чудесно получается! Не то, что у меня: то подгорит, то недосолится, то сбежит куда-нибудь. Вообще: самые лучшие повара в мире - это мужчины. Особенно любимые мужчины!
  Он вырастает до потолка.
  -- И что же вам приготовить, мадам?
  -- Отдаюсь в твои руки, о мой повелитель! Приму как величайшую милость всё, что ты с присущей тебе мудростью сочтёшь возможным предложить мне, и покорно разделю с тобой всю сладость твоего творения. Как бы ни называлось это творение, я заранее знаю, что оно будет непревзойдённым. Умоляю: покажи мне своё великое искусство, слава о котором разносится по всему королевству и далеко за его пределами! Скорее вступай во владение всем, что ты найдёшь в этом царстве Эпикура, и да сбудутся твои и мои самые дерзновенные мечты и удовлетворятся самые заветные желания.
  Интересно: что такого сумеет он найти там, в моём царстве?
  Сквозь завывания пылесоса слышу, как хлопнула входная дверь. Значит, кое-чего всё-таки не нашёл.
  За окном уже темнота, и фонари вместе с окнами соседних домов плавают в ней как осколки солнца. А до одиннадцати ещё целых четыре часа! Пусть часа полтора займёт вместе с приготовлением романтический ужин (не собирается же он кормить меня яичницей!) Затем светская беседа под сигарету и... чего он там принесёт. Не меньше часа, уж об этом я позабочусь. Итого два с половиной часа. Потом ванна. Если разбаловаться и обнаглеть, то можно издержать минут сорок-сорок пять. Ну, уж как минимум, полчаса. Значит, как ни крути, а от ванны до того момента, когда он с трагическим видом будет в прихожей целовать мою физиономию перед тем, как мышью выскользнуть за дверь, остаётся не меньше часа. "И никуда, никуда нам не деться от этого!" -- как поётся в одной популярной песне.
  А в студенческом отряде проводников, бывало, свободно укладывались в пять минут. Правда, романтического ужина там как правило не устраивали. Да и ванна отсутствовала. А светская беседа, если и случалась, то протекала параллельно. Даже если под сигарету...
  Входная дверь хлопает снова. Время пошло.
  
  Воскресным утром никогда не бывает темно - хоть зимой, хоть летом. За это его и люблю.
  Сладко потянувшись, Любовь Сергеевна встаёт, выпрастывает из подмышек просторную рубаху, которая ночью как всегда украдкой туда забилась, и идёт готовить мне кофе. По пути, однако, заходит туда, куда приличные дамы вообще никогда не заходят. Полистав там большой глянцевый номер журнала "Америка" трёхлетней давности и несколько минут порадовавшись за улыбчивых людей, раскатывающих на шикарных автомобилях по великолепным автострадам, она под звуки маленькой домашней Ниагары проходит на кухню, где колдует над песчаной баней, размышляя, пригласить меня сюда или оказать уважение, принеся кофе в постель. В конце концов любовь ко мне перебарывает, и я с благодарностью пью ароматный напиток, нежась в постели. За такое отношение ко мне я прощаю ей всё: и растрёпанность, и ненакрашенность, и даже неумытость. От этого она наглеет и вместо мытья вчерашней посуды хватается за библиотечный номер "Юности", с которым проводит время в постели до тех пор, пока чувство долга перед желудком не заставляет её что-нибудь приготовить на скорую руку и после этого всё-таки вымыть посуду, чтобы не подавать дурной пример отпрыску, ожидающемуся уже с минуты на минуту.
  Отпрыск приходит с сумкой, полной пирогов, баночек с вареньем и других не менее интересных вещей, противопоставить которым мне решительно нечего.
  -- Привет. Как бабуля?
  -- Привет. Нормально. Сказала, чтобы на неделе ты обязательно зашла.
  -- У неё что-то важное?
  Бабах-х-х !!!
  Нет, когда-нибудь я убью его этой самой дверью.
  На минутку открываю окно, и в комнату врывается морозный воздух вместе с воинственными криками и щёлканьем хоккейных клюшек. Интересно: если бы у меня была дочь, где бы она была сейчас? Вот тут, у стола, кроила бы распашонки для любимых машек и мишек... Щас! Носилась бы во-он с той сворой, обледенелая, как котях, изредка заскакивая домой, чтобы кое-как успеть добежать до туалета.
  Затворяю окно и, жуя мамин пирожок, вспоминаю, как отец (царствие ему небесное!) прежде, чем пустить в дом, обметал меня в сенях с головы до ног чилижным веником. И как хорошо было потом, в трусиках и майке, забраться на тёплую печку и, вдыхая неповторимый запах овчины, вслушиваться во всякие потрескивания и попискивания, издаваемые натопленным домом, и неясный, но такой родной и надёжный рокот родительских голосов из соседней комнаты...
  Лихорадочно хватаюсь за сигарету, но закашливаюсь, так и не успев прикурить.
  
  -- Ой ты, гости-то какие! А я-то уж думала, так до смерти и не увижу!
  Мама отставляет фанерную лопату и прижимается ко мне морозной щекой.
  -- Что за разговоры такие: "до смерти"! Кто это тут помирать собрался?
  -- Да не ходишь совсем к матери. Поди, дорогу уже забыла.
  Была у неё три дня назад.
  -- Да уж, забудешь ваши буераки! Все каблуки посшибала, пока добралась.
  -- Ишь ты, "ваши". Такие же, как ваши! - весело обижается она.
  Вместо печки давным-давно стоит компактный газовый котёл. Но запахи тёплой овчины до сих пор бродят по дому, изредка попадая в ноздри, так что нет-нет, да и вышибает слезу.
  -- А чего это с лопатой? Нельзя было вчера Мишку заставить снег почистить?
  Мама убирает со стола ошибочно схваченную мной отцовскую ложку и кладёт вместо неё другую.
  -- Нечего! У ребёнка в неделе один выходной, пусть поиграет. Да и мне полезно подвигаться.
  Впитываю вкус маминых щей, который узнаешь в любое время дня и ночи, даже спросонья и с завязанными глазами. А я вот никогда не смогу сварить такие для моего обормота. Не всё передаётся по наследству. Обидно...
  -- И чем же он тут, у тебя, занимался?
  -- Да всё с Малягиными с кручи на санках катались. Уж темно было, как прибежал. А на другой день чуть свет поднялся - и опять. Не надоест ведь!
   Малягины - это племянники Саши. Того самого.
   -- А на днях сама Людмила приходила, -- продолжала мама. - Хвалилась, фотографии показывала. Саша-то у неё уже капитан какого-то там ранга. Красавец! И жену его показывала. Так себе девка, худенькая. Перевели его, и живут они теперь в Севастополе. У тёплого моря.
  Она украдкой вздохнула.
  Я молча наворачиваю мамины щи. "У тёплого моря"... Никакое оно не тёплое. Щипачий ветер мотает по камням редкий снег пополам с пылью, периодически хлещет всем этим делом по щекам. И это на фоне студёной воды, из которой торчат разные обледенелые железяки. Бр-р!
  -- Твой-то бывший появляется? - ни с того ни с сего спрашивает она.
  Я чуть не роняю ложку.
  -- Это ещё зачем?
  -- Ну, сына повидать. Вон уже какой вымахал!
  А ведь и правда: Мишка-то и его сын тоже. Странно, что мне это никогда не приходило в голову.
  -- Хоть платит-то аккуратно?
  -- Аккуратно, -- отвечаю я и привычно отгораживаюсь приспущенным веком.
  Но маме привычно на это наплевать.
  -- А Николай-то твой Васильевич когда наконец решится? Уж сколько встречаетесь, - гнёт она свою линию.
  -- Ты же знаешь: у него дочь школу заканчивает. Ждёт, когда ей восемнадцать исполнится, чтобы алименты не платить.
  -- И то правда, -- вздыхает мама.
  Никакая это не правда. Это легенда для мамы. Без неё она назвала бы наши отношения с Николаем так, как их, в общем-то, и следует называть. И это было бы ещё полбеды. Другая половина беды - это что она обязательно перестала бы брать к себе по субботам Мишку, а чтобы повидаться с ним, стала бы регулярно наезжать к нам сама. И к отсутствию личной жизни добавилось бы ещё и отсутствие территории для неё.
  -- Ну, а на работе что? Как там твои студенты?
  Не припомню, чтобы когда-нибудь раньше её волновала эта тема.
  -- Студенты как студенты. Как не хотели учиться, так и не хотят. Девицы заняты только внешним видом и стрельбой глазами. Так и зыркают: туда-сюда, туда-сюда. Аж противно!
  -- А парни?
  -- Парни...
  Неопределённо пожимаю плечами. Мама отворачивается к мойке и гремит посудой, не переставая при этом видеть меня насквозь.
  
  Сонмище мурашек врывается в неплотно закрытую дверь преподавательской, наполняя всё моё существо нестерпимым зудом. Влекомая им, срываюсь с места и выскакиваю в коридор, с противоположного берега которого радостно басит замшевая куртка:
  -- Здравствуйте, Любовь Сергеевна!
  -- Здра-авствуйте! - пищат следом за ней фальцеты, которыми эта куртка облеплена.
  Из-под приспущенного века голос, похожий на мой, произносит:
  -- Будьте любезны не шуметь или отойдите подальше от преподавательской.
  Куртка с шутливой важностью прикладывает палец к губам, и фальцеты мгновенно переходят на шёпот:
  -- Ну, а дальше, дальше-то что было?
  -- Блин! Ну, не тяни же!
  -- Сейчас уже звонок будет!
  Хочется узнать, что там было дальше того, о чём я не слышала, но в это мгновение раздаётся приближающийся топот, по которому у нас обычно узнают Азимова. Распахнув дверь в преподавательскую, он делает широкий приглашающий жест.
  -- Любовь Сергеевна!
  Но я не слышу, поскольку вся поглощена изучением расписания консультаций.
  -- Любовь Сергеевна-а! Вы позволите нам начать заседание кафедры? - говорит он громче, не брезгуя прибегнуть к банальному начальственному юмору.
  -- Ах, простите, Рушан Гарифович! Вы так неожиданно... А я тут корректирую расписание... А что, уже время?
  На моих крохотных, подаренных ещё к 18-летию папой золотых, до начала заседания аж целых семь минут. Но всем давно известно, что азимовское самолюбие, бывает, весит и побольше. Поэтому я, не вступая в дискуссии, смиренно волокусь в помещение и усаживаюсь на насиженное место.
  -- Что, там Дима снова девочек развлекает? - шепчет Ирина Лозовая, соседка по парте.
  -- Дима?! - удивлённо шепчу ей в ответ. - Какой Дима?
  Значит, его зовут Дима. Дмитрий. Звучит неплохо. Хотя я почему-то думала, что Денис ( инициалы в журнале: "Д.Е.")
  Она делает круглые глаза и отвечает свистящим шёпотом, пропитанным смесью "Эллипса" с "Явой" (белый фильтр):
  -- Ну, там, в коридоре, Дима Духовицкий!
  Небрежно, из-под века:
  -- Духо... Как?
  Демонстративно бросаю опасливый взгляд на Азимова, который сидит на председательском месте, уткнувшись в бумаги. На Ирину мой взгляд не производит никакого впечатления, и она свистит ещё отчётливее:
  -- Духо-виц-кий! В замшевой куртке, здоровый такой, с шевелюрой, красавец парень.
  "Красавец"? Ах ты, сучка. Мы ведь тебе уж лет семь, как сороковник справили. А ты тоже туда же!
  Жму плечами.
  -- Не понимаю, о ком ты. Не заметила.
  -- А его группа разве не у тебя?
  -- Может быть, и у меня, но пока никаких таких красавцев не было.
  -- Так имей в виду, что этот красавец - не просто красавец, а племянник Шувалова.
  -- О!
  То, что выглядит как возглас восхищения, на самом деле -- вопль горького разочарования. Племянник проректора по науке! Для меня это означает, что шансы на хотя бы какое-то сближение упали до нуля. Шашни с родственниками начальства? Нет уж, увольте.
  Какая жалость!
  -- И ещё: он сын Духовицкого.
  -- А кто это такой?
  -- Да ты что! Это же начальник ОблГАИ. У тебя что, машины нет?
  Ведь прекрасно знает, что нет!
  -- В моём возрасте ещё мало у кого есть. Вот доживу, что ноги перестанут ходить, - тогда и заведу.
  Не далее, как прошлой весной, подменяла её, когда она была на больничном по артриту.
  -- Внимание! - поднял руку Азимов. - Идёт уже вторая неделя весеннего семестра, а у многих ещё нет не только откорректированных планов, но и отчётов за прошлый семестр. Вот: Бубенцова, Гаврилов, Лозовая...
  Он зачитал фамилии и стал склонять их к выполнению служебного долга.
  
  Институтская касса - самое нестабильное место на земле. В течение дня она может напоминать то птичий базар, то зал ожидания поездов, то милицейскую "дежурку", то комнату смеха. Когда пробегаешь мимо неё множество раз, спеша по неотложным делам, она похожа на заброшенный архив, где девушка, сидящая за перегородкой, демонстративно томится от одиночества. А когда - в кои-то веки! - направляешься туда в надежде получить что-нибудь полезное, она встречает тебя с гостеприимством вокзального буфета. Ты проявляешь чудеса выдержки и находчивости, правдами и неправдами добираешься до заветного окошка - и обнаруживаешь в нём сюрприз в виде платёжной ведомости, в которой напротив твоей фамилии начерканы какие-нибудь дурацкие слова вроде "обр. к руководителю" или ещё более гадкое в своей конкретности: "не выплачивать". Такое поведение нервирует, портит характер и заставляет совершать неприятные действия.
  Со мной это происходило в самом худшем варианте. Дошло до того, что каждый раз перед тем, как отправиться на штурм, я стала добровольно "обр. к руководителю".
  -- Здравствуйте, Рушан Гарифович! Я могу пойти и получить хоздоговорные?
  Рушан Гарифович стоит на стремянке и роется на верхних полках в поисках очередной жизненно необходимой бумажки. За все годы работы здесь мне ни разу не удалось в кабинете застать его за каким-нибудь иным занятием.
  -- О! Бубенцова. Хорошо, что ты зашла.
  По моим наблюдениям, такая фраза как раз хорошего-то ничего и не обещает.
  -- Беги в канцелярию, -- продолжает он, не собираясь разочаровывать меня и на этот раз. - Там тебе командировка. Наверно, уже оформили.
  -- Командировка? Куда это?
  Его слегка зауженные глаза округляются до почти нормальных.
  -- Что значит "куда"? В Нефтекупино, разумеется. Ты сколько месяцев по этому договору деньги получаешь? Пора, наконец, что-нибудь уже и сделать.
  Попрекать даму куском хлеба? Ах, поганец!
  Но "поганец" стоит на недосягаемой во всех смыслах высоте, и приходится проглатывать всё, что он с неё сюда скидывает.
  Видимо, эти мысли и соответствующее им кроткое выражение, в которое я успела обернуть свою физиономию, несколько смягчили шефа, и он счёл уместным объясниться.
  -- Я только что от Шувалова, -- произнёс он, не сходя со стремянки. - Обещает утопить в унитазе, если к марту не представим ему черновик отчёта. И я ему верю. Ну, допустим, "к марту" означает у нас "к концу марта". Но если мы будем так продолжать, то и к маю ничего не будет.
  -- Неужели прямо в унитазе?
  Я уже внутренне смирилась с предстоящей поездкой.
  -- Она ещё сомневается! Осенью он пообещал Куровлянского закатать в асфальт.
  -- И что?
  -- А вот, как снег сойдёт, можешь сама осмотреть асфальт у главного корпуса. Прямо у входа, справа. Так что все сомнения долой! Ноги в руки - и оформляться. Кстати, там Лозовая сидит. Пока она не убежала, подпиши у неё замену занятий. И ещё. Туда же кто-то едет от Эпштейна. Можешь сходить к нему, узнать, кто едет, и скооперироваться. Веселее будет!
  Я уже дёрнулась исполнять, когда он вдруг спросил.
  -- А этот... Родственник Шувалова, он у тебя, что ли, в группе?
  Эх, Азимов, Азимов. Проницательный ты мужик, но далеко тебе до моей мамочки.
  -- Ну, вы там того... Смотрите.
  Смотрю, Рушан Гарифович. Ох, как смотрю!
  
  Завидую людям, которые ни при каких обстоятельствах не пойдут на то, чтобы просто так взять ручку и расписаться. Потому что они внушают к себе уважение. Не то, что мы, растрёпы, способные ставить свои "крючки" на бегу, используя в качестве опоры всё, что хотите: подоконники, уголки столов, заваленных всяким хламом, капоты автомобилей, портфели с подставленными под них коленками или, наконец, даже просто коленки, без всяких портфелей.
  Внимательно осмотрев положенный перед ней на стол лист замены занятий, Ирина Юрьевна Лозовая, доцент, медленно открывает сумочку, из которой извлекаются поочерёдно платочек, зеркальце, щёточка и футляр с очками. Обмахнув щёточкой зеркальце, она смотрится в него. Уголком платка проводит под правым глазом. Слегка подумав, проводит и под левым. После этого вынимает из футляра очки и, подышав на них, тщательно протирает тем же платочком. Установив подготовленные таким образом к работе очки в проектное положение, она поочерёдно укладывает в сумочку платочек, зеркальце и щёточку и начинает изучать лист замены, взяв его уже в руки.
  -- А вот в будущий четверг... Как бы не получилось у меня там накладки, -- обеспокоенно хмурится она и снова лезет в сумочку, из которой являются на свет зеркальце, платочек, щёточка, зажигалка, пачка "Явы" (белый фильтр) и распухший от дел еженедельник. Листает, периодически выкладывая на стол разнокалиберные бумажечки с записями кулинарных рецептов, рисунками фасонов платья и прочими важнейшими вещами, и неожиданно спохватывается:
  -- Ой, совсем забыла: ведь по этому семестру я сюда ещё не переписывала. Лерочка! Лерочка. Будьте добры, поднесите мне расписание.
  Лерочка мгновенно простукивает каблучками туда и обратно.
  -- Что это такое? Я тут не вижу... Лерочка! А по вечернему отделению? Вот так... Хорошо. Ага, в четверг ничего нет. Это в прошлом семестре было. Надо же, а у меня до сих пор в памяти торчит!
  Она начинает переписывать расписание в еженедельник, но минут через восемь спохватывается:
  -- Ой, надо же тебя отпустить! Потом допишу.
  Освобождает лист замены из-под образовавшейся кучи вещей и снова изучает его с первозданным любопытством.
  -- Ого! Суббота? Сейчас, минуточку.
  Она подбегает к телефону и поспешно набирает что-то там, на диске.
  -- Тридцать первый? Будьте добры, Марью Федотовну. Это срочно. Девушка, я из прокуратуры звоню! Ну, вот так.
  -- Алло, Машка? Привет, это Ирка. Нет, не Ращупкина! Ну, наконе-ец, узнала! Машка, ты извини: болтать времени нет... А? Те, белые? Нет, они мне малы оказались. Ты погоди. Я чего звоню: у нас там, в субботу, во сколько мероприятие? Что? Не в эту? А-а-а, а я думала, в эту. А то мне тут занятия подменять, одна наша сотрудница в командировку уезжает. Да. И попадает как раз на эту субботу. Что? Ну, как же. Это у вас там, если кто уезжает, то весь участок встаёт. А у нас занятия - святое дело. Хоть помирай. Ага. Ну, пока. Хорошо, что ты мне напомнила, что не в эту субботу. А то бы я, как дура, притащилась! Во, смеху было бы. Ну, ладно. Пока. До встречи!
  Закончив разговор, она поочерёдно убирает в сумочку еженедельник, пачку "Явы", зажигалку и всё остальное. Берёт перекидной календарь и расписывает на нём шариковую ручку. И лишь после всех этих манипуляций на моём листе появляется заветная загогулина.
  Выйдя в коридор, попадаю в поток студентов, который выносит меня из корпуса. Конец занятий! Ура.
  Так вот какая у него машина. Малиновая "девятка". Неплохо. Во всяком случае, ему идёт. Увидел! Надо же. А я вот тебя совсем не вижу. Не повернуть бы случайно голову... Ну, не ешь меня глазами, мальчик! Это же невозможно... В ближайшие две недели вместо меня будешь созерцать Ирину Юрьевну. Дай бог нам обоим опомниться за это время.
  
  -- А "Макароныча" уже нет. И сегодня не будет.
  Лидия Петровна, секретарь Эпштейна, весело вскинула на меня свои слегка раскосые глаза. Вечная Лидия! Наверняка помнит, как мы, ещё студентами, толпились тут, пытаясь "на халяву" получить зачёт.
  Улыбаюсь ей в ответ как старая знакомая.
  -- Да, может быть, мы решим и без Марка Ароновича. Мне просто хотелось бы узнать, кто от вас едет в Нефтекупино.
  -- Конечно, решим! Это я еду, - раздаётся за моей спиной бодрый голос и, обернувшись на него, я вижу расплывшуюся в улыбке физиономию однокурсника Лёшки Стадника.
  -- Стадник! - обрадованно восклицаю я, на мгновение даже позабыв про своё левое веко. - Ты здесь какими судьбами?
  -- Что значит, "какими судьбами"! Я здесь работаю. Уже целую неделю!
  Ловлю себя на том, что обнимаю его слегка раздавшуюся фигуру. Ах, Стадник! Если б ты знал, как кстати ты мне сейчас.
  
  За немытым стеклом ранние зимние сумерки, перед ним - четыре отполированные временем полки. Входная дверь отъезжает со стуками и стонами, и в купе вваливается пожилая пара. Ох, успели. Здравствуйте, молодые люди. Будьте добры, помогите поднять наверх эти чемоданы. Спасибо. Молодой человек, не уступите ли нам нижнюю полку? Что? У вас и так верхняя? Как жаль...
  -- Я вам уступаю свою, -- говорю я как можно спокойнее.
  -- Ой, что вы! - машет руками "сам". - Я ещё могу вскарабкаться. Не такой уж я старый. Правда, мать?
  -- Об этом не может быть и речи, -- отчеканиваю я из-под приспущенного века, и всё вокруг умолкает на мгновение, после чего тишина взрывается возгласами благодарности.
  Не надо благодарности. Ещё неизвестно, кто кого должен благодарить.
  -- Пойдём, покурим, -- предлагаю я, и Стадника это не коробит. Хорошее начало.
  -- Конечно, я мог после армии сразу ехать домой, -- продолжает он начатый ещё в купе разговор. - Да соблазнила романтика. Этот вербовщик так всё расписывал: тайга, Енисей, рыбалка и всё такое. Вот я и клюнул. Сначала мне понравилось. А потом...
  Он всё время говорит "я", "мне", хотя на безымянном поблескивает кольцо. Это мне тоже нравится. Но слишком уж увлечён рассказом. Сейчас мы выкурим ещё по сигарете и уйдём. И ничего не будет...
  Я беру быка за рога.
  -- А я тогда смотрела-смотрела на тебя, и мне ужасно хотелось вот так подойти и поцеловать...
  Где, когда смотрела, и было ли это вообще, -- я не помню. Но ему не до уточнений, поскольку вслед за словами я немедленно демонстрирую, как именно хотела это сделать. Несколько секунд он отвечает, потом заставляет отвечать меня. В тамбуре темно, и глаза мои закрыты, но я прекрасно вижу, что он не имеет ничего против того, чтобы целовать курящую женщину.
  Соседи уже спят - во всяком случае, тихо лежат на своих полках. Мы проскальзываем на свои и лежим, взявшись за руки. Станционные фонари скачут по купе, освещая то меня, то его. То меня, то его Потом они уходят, остаются вдали, потом совсем исчезают. И я почти не вижу его, потому что стекло ночника такое же немытое, как и окно. Потом глаза привыкают, и становится видно как днём. Интересно: смогут ли разместиться на одной полке двое, которые уже совсем не юноша и девушка? Если ему перебраться ко мне, то это может случайно увидеть "сам". А если мне к нему, то "мать". Это было бы более приемлемо. Но почему он не зовёт меня? Не решается? Нет. Скорее, опасается, что я не решусь. Глупые-глупые мужики. Почему вы всегда так боитесь неудач?
  Поезд дёргает и, чтобы не свалиться, я упираюсь в край его полки рукой и ногой. Тут до него, наконец, кое-что доходит. И выясняется, что мы не так уж и пополнели за эти годы.
  
  За окном белым-бело. Стадник лежит на боку и, улыбаясь, смотрит на меня. Сколько же лет мне не было так, как сегодня? Ой, много. Возможно, что даже не было вообще. Ты молодец, Стадник. Собственно, я всегда об этом догадывалась.
  Пытаюсь вспомнить, как вышло, что мы с ним в студентах даже и не пофлиртовали нисколько. И, к большому сожалению, не могу. Ведь ни разу не поцеловались! Никто не захотел и пальцем пошевелить для счастья.
  Старики внизу готовятся завтракать. Они негромко переговариваются какими-то осторожными голосами, усердно не замечая, что мы давно уже не спим, и это не оставляет сомнений в их осведомлённости о событиях прошедшей ночи. Я сладко потягиваюсь всем телом и думаю разом о целой куче вещей: о предстоящей командировке, о крокусах, о стиральном порошке "Перлан" и о том, что мне уже год, как пора извлекать спиральку. Продолжая думать всю эту дребедень, надеваю под одеялом разные вещи и спускаю в пространство между полками свои ступни, обтянутые колготками, синие джинсы, табачный свитер и бесстыжие глаза. Эти глаза смотрят на меня из забрызганного зеркала в вагонном туалете и, кроме лёгкой припухлости век, не находят в том, что они видят, никаких изъянов.
  -- Я виновата перед тобой, Алёша.
  -- Чем?
  -- Тем, что из-за меня в твоей семейной жизни появилась какая-то ложь.
  Он делает глубокую затяжку. Он не знает, что сказать на это.
  Он не знает, что этим он уже всё сказал
  -- Стадник, Стадник, где ты был?
  -- А ты?
  А я была замужем за Борюсиком Бубенцовым. Может быть, ты даже помнишь его. А может, и нет. Это неважно. Он всплыл после выпуска, когда вы все куда-то запропастились.
  Очень странно, прожив много лет в гуще толпы, вдруг оглянуться и увидеть, что вокруг тебя пустота. Не затишье, а именно пустота. Детский сад, улица, школа с пионерлагерями, спортивными праздниками и металлоломом, институт со стройотрядами, поездками, научными кружками, пикниками, гитарами -- всё это прошумело как торговая площадь в базарный день. Базарный день пролетел и закончился. И наступила тишина. Большинство милых знакомых лиц куда-то исчезли. А те, кто не исчез, -- всё равно, что исчезли: настолько чужими, настолько далёкими они стали. И вокруг пустота. Вакуум. Вдруг становится страшно -- до дурноты, до истерики. И тогда понимаешь, что раньше ты что-то не знал о себе. Что-то очень важное.
   Однажды, когда я только закончила первый класс, перед нашими домами для чего-то сложили большие трубы. Кто-то из наших придумал пролезать сквозь них. Я залезла довольно бодро, но когда проползла несколько метров, и темень обступила меня, стало настолько страшно, что я вдруг поняла, что самой мне отсюда не выбраться. Выход - яркая точка впереди -- показался мне недосягаемым. Умом я понимала, что труба, в которую я только что влезла, и та, в которой нахожусь сейчас, -- одна и та же. А раз так, то нет никаких причин, что помешали бы мне добраться до выхода. Но я не могла сдвинуться с места, потому что всё моё существо сковал страх. Мальчишки стали кричать мне, их голоса в трубе были оглушительно громкими. А у меня не было сил откликнуться, даже шёпотом. Спас меня Юрка Григорьев. Он залез в трубу и начал своей головой весело толкать меня в задницу, приговаривая: "У-шу-шу, у-шу-шу! Щас полж... откушу!" Тогда чувство стыда пересилило страх, и я всё-таки выбралась. А выбравшись, навешала этому Юрке по шеям. В младших классах я была крупнее многих мальчишек, и некоторые меня очень даже побаивались. Но что меня больше всего поразило в тот день - так это то, что я и не подозревала, что способна впасть в такую панику, пока не влезла в эту проклятую трубу.
  В этой истории как в капле отражается моя жизнь в первое время после диплома. И Борюсик - ни дать ни взять Юрка Григорьев того периода. Как только он оказался рядом, моя паника мгновенно исчезла. Но радость, связанная с этим, продлилась лишь несколько секунд! В качестве первого свидания он пригласил меня в театр. Поднимаясь ко входу, я неловко шагнула и растянулась на обледенелых ступенях. А он, глядя, как я барахтаюсь среди обтекающей нас публики, пробормотал: "Ну, вот и познакомились". На ноги я встала уже мегерой. Ему доставалось за всё: за немытую обувь, оставленную в прихожей, за привычку съедать после обеда ложку сахарного песка, запивая её водой, за прочитанные газеты, торчащие колом в углу, и просто за то, что он есть, вот такой, и всегда болтается рядом. Да что там газеты! Когда я узнала, что во мне зарождается новая жизнь, я всерьёз задумалась об аборте. Но - слава богу, до этого не дошло. В какой-то момент я поняла, что у меня будет хороший ребёнок. Может быть, я втайне надеялась, что его присутствие поправит наши отношения? Не знаю, не помню. Только с его рождением стало ещё хуже. Всё, что мне было противно, стало ещё противнее. А кроме того, появилось очень много всякого нового, по-новому противного, и это становилось уже невыносимым. И ещё: нас стало двое против одного. Осознав это, я совсем распоясалась. И в очередной раз, когда я не находя себе места металась по комнате, а он лежал на диване, заложив руки за голову, и приговаривал с улыбочкой: "Ну, я зна-аю, Любовь Серге-евна, что в гневе ты прекрасна!" -- я уложила Мишку в коляску, побросала туда кое-какие шмотки и убежала от него. Я пробежала с коляской до родительского дома -- почти через весь город, что называется, на одном дыхании. Это тоже было открытием: раньше я не знала, что во мне может быть столько силы и злобы. Когда на следующее утро папа осмотрел коляску, он присвистнул и сказал: "Ты что же, так и шла всю дорогу?" Оказалось, что коляска всё время была на тормозе, а я этого даже не заметила.
  Несколько дней я жила у родителей, и они уговаривали меня вернуться к нему. В конце концов я уступила, и мы отправились вместе - так уж они хотели о чём-то с ним поговорить. Входим в квартиру, а там - моё чудо в постели в обнимку с Надькой, нормировщицей с его участка. И судьба моего замужества мгновенно решается.
  Скажи: здорово, что в этом Нефтекупино нет настоящей гостиницы. Представляешь, как унизительно было бы шмыгать, словно школьники, друг к дружке по коридору, стараясь не попасться на глаза бдительной надзирательнице! А она всё равно постоянно хмурилась бы на нас, ничего не видя, но зная наверняка, что мы - злостные нарушители. Ведь мы были бы злостными нарушителями, правда?
  Ой, Стадник, как ты очаровательно улыбаешься. Хочешь чего-нибудь выпить? Там, в холодильнике, есть "Фанта". По глоточку? Ой, как...
   -- Ой, как вкусненько!
  Рыхлый свежий снег, и я качусь по нему на лыжах. А склон всё круче. Всё больше захватывает дух. Наконец склон уходит обрывом вниз, и я лечу. Верхушки сосен подо мной как бело-зелёные облака. Колючие горячие льдинки касаются моих щёк. Подбородка. Шеи. Губ... Ах, это ты, дорогой. Который час? До вахтовки ещё целых два часа. Ну, кто же так... Хочешь, я покажу, как? Я знала, что тебе понравится.
  Как хорошо здесь кормят! Не то, что у нас в институте. Я так проголодалась - кажется, съела бы всю эту раздатку. Как успехи? О, у меня замечательно. Азимов будет доволен. Думаю, что в унитазе его уже не утопят. В каком унитазе? Да... Как-нибудь позже расскажу. А у тебя? Что? Прямо-таки заявка на изобретение? Да талантливый ты мой! Погоди... Ну, погоди: у тебя воротник замялся. Вот так! Во-от, теперь порядок. Завтра воскресенье. Что делаем? Ты? Меня? Приглашаешь? На рыбалку? Вот это да. Никогда не была на рыбалке, тем более зимой. А мы не замёрзнем?
  "Ловись, рыбка, большая и маленькая!"
  "Мёрзни, мёрзни, волчий хвост!"
  Ой, что с моим хвостом! За сутки не отогреть. А ты ничего не путаешь: это можно есть? Кстати, кошки здесь, кажется, нет... Ну, чего ты! Больно же...
  И совсем не больно.
  Если бы это был наш дом, я первым делом поменяла бы тут обои. А ты? Что? Ты хочешь завтра же опробовать свою идею? Прямо на производстве? Ах ты, мой головастик! А позволят?.. А я тебе помогу. Я читала: если сразу двое попросят... Ну, Его... Ну, Бога! Так вот, если сразу двое - то всё сбудется. Нет, не так. Они должны при этом... Ну, это... Ну, какой же ты!.. Ну, конечно! Да Да! Да, дорогой! Ой, здо... Ой, хорошо. Ой, как здорово!..
  Ты не забыл при этом просить Его? Ну, чтобы сбылось. Что? И так сбудется? И то правда.
  Ну, и как твои испытания? Что: нет? Боже, целый день без тебя - и всё зря! Как? Обещают в среду? Ну, умница. Иди, мой руки. А я целый день копаюсь в бумажках. Скукотища! Но шефу должно понравиться, что я накопала. Как тебе рагу? Успела вот. Да! Слушай, а ты никогда не пробовал вырезать волосы? Ну, там... А давай попробуем. Да прямо сейчас! Ну, почему "дура"? Ой, что ты делаешь! Что ты де... А ты, оказывается, хулиган. Куда это "пойдём"? Вырезать волосы? Что это ты выдумал? Зачем тогда я говорила? Да вот для этого самого и говорила. Ой, кончай. Конча-ай! Учти: свалим вазу - придётся платить. Командировочных не хватит!
  А что это мы нынче так поздно? Ездил на станцию? За билетами? Уже? Как летит время...
  Ну, здравствуй, город родной. Слушай: а ты можешь как будто приехать завтра? Посмотришь, как я живу... Ура. Да, это здесь. А ты где? Ого, совсем в другом районе. Вот видишь: не приехал бы ко мне - сроду бы не знала. Тебе потереть спинку? Да ладно уж, давай. Всё-таки какой он противный, этот вагонный запах! И как будто всё продолжает качаться... У тебя тоже так? Как славно нас качает... Покачивает... Укачивает...
   Азимов обещает орден. Хожу счастливая! Все кафедральные дамы завидуют. Чему завидуют - сами не знают (ордену, наверное). А если б узнали - вообще лопнули бы. Я ведь даже сама себе завидую. Да! А ты? Оформил свою заявку? Вчера полдня бегала в твоём корпусе по коридорам. Но на тебя так и не наткнулась. А как далеко ещё до субботы! Дождусь ли?
   КОНЕЦ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ФРАГМЕНТА
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"