Его имя не сохранится в веках. Его детище столь отвратительно, что никто не будет вчитываться в узор замковых башен на фоне багрового неба, чтобы прочитать имя их создателя, запечатленное в болезненном и тошнотворном, каком-то неправильном изломе парапетов и арок. Никому и в голову не придет даже представить, что сама идея ЭТОГО могла зародиться в мозгу человеческом...
...Летучая мышь пронзительно пищала, вырывалась и мешала ему, поэтому пришлось размозжить ей голову камнем. Когда же маленькое тельце перестало трепыхаться, стало гораздо проще рассмотреть строение крыла во всех подробностях: и крепление перепонок к длинным косточкам, и соотношение между ними... Отец застал его уже на следующей стадии "научного" процесса: тщательно обглоданные косточки лежали на земле, отсортированные по форме и размеру, над препарированным телом мышки уже жужжали зеленые мухи, а он, периодически яростно вгрызаясь в собственные ногти (привычка, что поделаешь), чертил прутиком в пыли рисунок летательного аппарата, навеянный ему не более часа назад в темном сарае взмахом крыла, ставшего последним для ночной гостьи. Лицо отца исказилось от отвращения, он выбил носком сапога прутик из рук сына, коротко бросил: "Пошел прочь!" и ушел обратно в дом.
Отец его вовсе не был любителем животных или противником жестокого обращения с ними. Просто каждый может вспылить, если единственный сын не только не оправдывает возложенных на него надежд, но и каждым своим поступком показывает сыновнюю непочтительность и пренебрежение родительской волей. Мать и отец его состояли в городской гильдии магов, этой же участи желали они и ребенку своему. Велико же было горе родителей, когда они поняли, что сын абсолютно не способен к магии. Он просто отказывался понимать, как она действует и для чего вообще нужна. Казалось, что в душе его не живут ни любознательность, позволяющая получать новые знания, ни любопытство, дающее порой возможность преступать грани дозволенного, ни жажда власти, побуждающая манипулировать людьми, ни злоба, подхлестывающая желание ненавидеть и проклинать. Зато сны его были полны странными формами и линиями, переплетающимися и перетекающими одна в другую, а на внутренней стороне век, стоило ему только закрыть глаза, огненной нитью горели сложные узоры, требующие немедленного воплощения в ткани этого мира. С самых малых лет любимой игрушкой его была мозаика, любимым развлечением - сначала рисование, а потом, когда он стал постарше, черчение. Сначала родители его были еще не совсем разочарованы. В конце концов, столица, будучи построена талантливейшим градостроителем, стала одним из главных архитектурных чудес - не только страны, но и, пожалуй, всего континента. Возможно, многие люди стремились туда вовсе не за тайным знанием, а ради возможности хоть краешком глаза увидеть этот каменный цветок тьмы, чудо замысловатой симметрии. Так почему бы сыну не стать если не магом, то хотя бы великим архитектором, который сможет спроектировать и построить подобное, способное запечатлеть имя рода своего в веках?.. Надеждам этим также суждено было развеяться прахом. Он не желал часами просиживать над математическими трактатами или изучать основы геометрии. Он зевал в лицо учителям, повествующим о законах симметрии и сопротивлении материалов. Он морщился, как от зубной боли, глядя на правильные, изящные линии стен родного города. Зато мог дни и ночи напролет лихорадочно рисовать на полу своей комнаты виадуки в форме кольчатых червей, витражи, в которых угадывался узор крыльев бабочки, купола, похожие на панцирь черепахи... То, что он хотел творить, никому не было нужно. То же, что требовалось, он делать отказывался. Так что у отца его был повод вспылить.
Он встал, стряхнул жажду творить с кончиков пальцев, отряхнул пыль с колен и побрел прочь от дома. На улицах почти никого не было, город уже несколько дней будто спал в оцепенении, будто придавленный страшным гнетом горестных событий.
Во всём винили городской совет: тот постоянно настаивал на увеличении военной мощи столицы, требовал набора новых рекрутов, наемников или "придумать что-нибудь оригинальное". И придумали наконец-то - как оказалось, себе на горе. В соседней долине прогремела битва, на поле брани остались тысячи трупов, и местные некроманты усмотрели в них великолепный материал для создания послушной, тупой армии зомби. Но попытка магов поднять мертвецов на пустоши обернулась против них же: несметные полчища трупов встали, но не стали повиноваться некромантам, как ожидалось, а убили их и мрачной волной потекли к далекой горной гряде, влекомые неведомой силой...
Та же сила влекла и его. Сначала он шел, куда глаза глядят, потом - потому что просто не мог остановиться. Ни у городской стены, ни там, где проторенные дороги закончились, сменившись каменистыми тропами. День за днем он шел всё быстрее, почти бежал, не зная усталости, не чувствуя боли в разбитых ногах, уже не помня об оставленном позади прошлом. По ночам, в снах на холодной земле, он упивался небывалым богатством образов и форм, от которых, казалось, мозг может лопнуть или вскипеть: человеческое тело (как? как это не приходило ему в голову раньше? зачем он обращал взор свой на жалких птиц, зверей и насекомых?) как материал для строительства - кости-колонны, ребра-распорки, гортань-дымоход, ногти-паркет...
Дойдя до подножия гор, он остановился. Перед ним толпились орды нежити, в воздухе висели облака смрада и праха. Но не в страхе замер он перед этой уродливой многоликой смертью; он чувствовал уже, что все эти твари по одному лишь мановению пальца начнут строительство великого града, детища нездорового сознания его, плода изобретательного ума и самого страшного из ночных кошмаров, который только можно себе представить. Ибо Дух Угасания, нашедший того единственного, кто смог бы воплотить его замысел, уже поведал ему о великой миссии - быть архитектором самой смерти...
...Будто костлявыми пальцами вцепилась горная крепость в окрестные скалы. В основании ее скалятся колонны в форме острых клыков, и кажется из-за красноватого оттенка почвы на этом плоскогорье, что растут они из воспаленных десен. Пустыми глазницами зияют окна, обломками костей ощетинились крепостные стены. Чудовищным издевательством над самой сущностью тела человеческого являются они, и дай всевышний не сойти с ума тому, кому хотя бы привидится замок этот в беспокойных снах.
По лабиринтам же в подземельях крепости бродит он, запертый в клетку собственного безумия, подаривший образы сознания своего единственному детищу своему. Плачет и смеется он, читая на внутренней стороне век летопись Смерти, пальцы рук его обгрызены уже до второй фаланги (что поделаешь? привычка!), а сон и явь его неразличимы, полные гибельных образов и тошнотворных форм разложения и тлена.