Сегодня я пил с Диомедом. Проведя вместе в бесконечных беседах и утомительных прогулках все утро, полуденный зной мы решили скоротать у почтенного Неокла за кувшином превосходного косского вина. Боги благоволили афинянам - ни погода, ни политика не тревожили наш разум, вот и темы наши были исключительно философского характера. Наполнив канфару, я продолжил свою мысль, начатую ранее на улице:
А и в самом деле, Диомед, разве же я не прав? Разве же должно разумному человеку выпячивать, словно бы неразумному дите, свою инакость? Ведь все что отличает философа от пахаря - лишь глубина мысли. Но разве пристойно выставлять себя отличным от прочих, не наделенных подобным талантом? Не стоит ли прежде выносить, подобно матери младенца, достойную мысль в себе, пропустив ее через сито людских эмоций, после чего не торопясь, по крупицам ронять ее в умы слушателей, чтобы получить одобрение и поддержку? Именно поэтому, Диомед, я с негодованием отношусь к стоицизму, ибо считаю его лишь внешним проявлением, не углубленным в само понятие философии. Пытаясь физической составляющей повлиять на разум, стоики идут по неверному пути. Вот скажи, Диомед, разве пристало человеку жить в бочке? Ты жил когда-нибудь в бочке, Диомед? Там сыро и темно, так и к чему тогда это несвойственное простому человеку неудобство? Какие мысли, кроме низменных, может рождать низменное существование? Но даже если не так, даже если нравится тебе, Диомед, к примеру, без тоги нагишом разгуливать по улицам, так и делай ты это в безлюдное время, не смущая взоры неискушенных в философии граждан, не сбивая их по недалекости своей с пути. Ибо то, что в удовольствие одному, не всегда по нраву большинству. И вот, Диомед, я с благоговением отношусь к Сократу, который не гнушался, как и мы с тобой, испить вина в компании отнюдь не самых достойных жителей Афин. И именно так его мысли прошли сквозь народ, не повергая того в смятение, но растворяясь житейскими мудростями и прорастая хорошими идеями. Воистину, великий человек! Но вот скажи, Диомед, разве смог бы ты распознать Сократа средь простых людей, собравшись ударить его ножом в спину?..
Тут я отхлебнул из чаши и на миг потерял связь с миром, погрузившись в то чудо, что даровало нам изумительное искусство виноделия. Окутанный одеялом из запахов и вкусов мой разум обрел удивительную четкость и знание, кто я и зачем. Озарение поразило меня своим великолепием, вышибло дух из тела и вознесло в Эмпиреи, где боги еще долго ласкали меня своими гордыми телами.
Вывел меня из этого состояния дружный гогот солдатни за спиной. Обернувшись, я с неудовольствием уставился на троицу пьяных латников, что заняли один из столов в таверне. Белые плащи с крестами на спинах ничуть не облагородили облик отпетых негодяев, важность возложенной на них миссии не рассеяла в темных душах жажду наживы.
Византия третий день плакала под сапогами божьего воинства.
Брат Бернар так же хмурился. Кубок в его руках тонко дрожал, распугивая чертей переливами серебра. И я поспешил повлиять на своего собеседника, пока тот не успел сглупить:
Но ведь, брат мой, разве не создал нас Господь по образу своему и воле всемогущей своей? Разве не вдохнул он в нас всех частичку себя, одинаковую для всех? И если кто-то оступился, в силу своего скудоумия забыв про заповеди нашей церкви, нужно ли нам бить его бичом презрения, вместо того, что обнять и пожалеть? Любого человека можно исправить: кого словом, кого дыбой. Крепись, брат Бернар, не позволь гордыне взять вверх! Мы лишь орудие в руках Бога, где-то острое как вера, где-то тяжелое как похмелье. Гроб Господень близок, лишь крепость духа поможет нам отбить его у орд язычников... Лишь вместе, лишь одним целым нам можно выстоять под ударами, что обрушивают на нас слуги дьявола. Выпьем же за то, чтобы никакая ересь не проникла в души наших воинов, чтобы Господь вдохнул в них священную ярость и уберег от увечий! Скоро, скоро возникнет Царствие Его, и мир снизойдет на землю. Все мы станем равны перед взором его. Лишь дотерпеть нужно. До корабля еще есть время. Выпьем, брат мой.
Мир хорош, очень хорош. Он добр и приятен для взора праведной души. А полезно для души вино, ибо укрепляет. Господь даровал нам вино, дабы могли мы в трудное время выстоять.
Я выпил, и Господь сошел ко мне, дабы ободрить и облобызать. Счастливый и безмятежный я рухнул в глубины рая петь псалмы с благословенными ангелами.
Надушенная перчатка, брошенная в лицо, заставила меня вернуться обратно в грешное место. Месье Бужелон с той стороны стола гневно и с надеждой смотрел мне в глаза. Опустевшая кружка застыла между нами, за окном рушился прежний уклад жизни. Судьба Франции и моя висели на волоске.
Но вино уже сделало свое дело, и я не боялся:
Что, мусье, искренне желаете проткнуть меня шпагой? Но разве это не глупо? То что, я вслух заметил, будто бы мусье выглядите в этой таверне, словно фазан в курятнике - так это же правда! Каким таким ветром занесло мусье в этот гадюшник, в это уборное место Парижа, что он вынужден блистать своим богатым камзолом на фоне нашей нищеты и убогости?
Не говорите... А я вот скажу, мусье, насадить меня на шпагу, словно бы тушку на вертел, вам не составит труда. Вы - благородный шевалье, а я лишь пьяный подмастерье - на меня и дьявол бы не поставил в этой игре. Но навсегда лишать меня удовольствия пить из-за неумной шутки, когда сейчас на улице люди сотнями гибнут из-за идеи - это, согласитесь, по меньшей мере, неприлично.
Вас, верно, интересует, почему же я не гибну вместе со всеми? О, не смотрите на мой облик, на самом деле я достаточно тщеславен. Ну и еще недостаточно пьян. А вот будь в моей голове хоть одна маломальская приличная идея, мусье, я бы с удовольствием подох бы за нее, затащив за собой под гильотину еще десяток-другой единомышленников. Да, черт возьми, я бы и войну устроил, будь у меня в голове хоть что-то, чем можно было бы оправдать гибель тысяч людей!.. Но, увы, мой череп пуст, словно эта кружка. Эй, сладкая, налей-ка старому прохвосту и его благородному другу еще своего отвратного пойла! Ну скажите на милость, что за неповоротливая толстуха!
Когда наконец пиво вновь запенилось на столе, я продолжил:
По сути, мусье, у нас с вами выбор небольшой: либо быть быдлом, которое идет за тем, кто сумеет его обаять своими идеями, либо быть этим самым неким лидером, каждый день рискуя быть раздавленным о серые стены. Каждое мгновение, мусье, мы либо подчиняемся, либо бунтарим. За вас, мусье! Чтоб вы всегда были в правильной позе!
Я опорожнил кружку, после чего запустил ей в месье Бужелона, как раз вознамерившегося выхватить шпагу. Мир вокруг меня закрутился пьяном танце, низвергая возвышенное, возвышая низменное, разбивая все запреты. Мелочным и незначительным стали ограничения, накладываемыми на меня окружающим миром и обществом. Бойцовские и волевые качества волшебным образом возросли во мне многократно.
Дайте мне выпить, и я переверну мир!
Пашка Томяк жахнул кружкой по столу и крикнул что-то вроде "Да здравствует Революция!". Нестройный гул в зале кабака одобрительно подхватил возглас. Я ухмыльнулся.
Да, Пашка, нам с тобой повезло жить в удивительное время. Скоро мы сотрем все, что когда-либо ограничивало людскую свободу. Наши дети будут жить в счастливом мире, построенном нами, Пашка! Все будет по-нашему, все будет так, как захочется. Полная а...
А-а-а-а!..
Вскочив на стол, я сорвал с головы бескозырку и завопил:
Эх, яблочко,
Да с червоточинкой!
Мы к врагу подошли
Темной ноченькой!
Мы к врагу подошли
Да ударили,
Мы до самой зари
Белых парили!
Я на Волге делов
Понаделаю:
Не забудет матроса
Сволочь белая!
Эх, яблочко,
Да ты румяное!
В расход выводить
Белых стану я!
Пашка, проникнувшись идеей, попытался было забраться за мной следом, но, мудило, зацепил коленом стол, и я, как то самодержавие, рухнул нахрен.
Через некоторое время знаменем поднявшись снова, взгромоздился на стул. Извинился перед тобой.
Сударыня... Нет, барышня... Тьфу ты, мать! Извини, я слегка невладею собой. Перебрал немного. Алкоголь - зло, согласен, но он добавляет мне искренности... А, блин, потерял нить повествования.... Но это хуйня. А самое обидно, знаешь, что? Что собой быть теперь не получается - все куда-нибудь зачислят. С утра не причешесья - панк. Оденешь футболку на размер меньше - пидор. Если ты не с уродами, ты - урод.
В толпе хер затеряешься!
И вот непонятка какая выходит - то ли ты никто, то ли личность значимая. Но по сути-то вся это пестрота - лишь напускное, а я не хочу быть таким. Зря все это. Я ведь вижу, что я не такой как все! Я это я. Меня здесь не просто так посадили. Вот ты здесь зачем? Парня зацепить? Залет, замужество, счастливая жизнь ради детей? Легкая карьера, незначительный флирт? А я вот здесь за знаниями. За мудростью, бля! Вот сейчас выпью и все пойму. Дождись меня. Слышишь, дождись, я тебе все расскажу...
Сказавши это, я выпил и ушел...
Утром меня разбудили лишь внимательные глаза робота-уборщика. Тебя и след простыл. Диомеда тоже не видать... Поднявшись из-под стола, я от безысходности направился к выходу. Состояние было тошнотворное, очень бы помогло пнуть двери, но те, суки, предусмотрительно разъехались в стороны, едва заметив меня.
Я выбрался в неоновый рассвет, лелея в себе неожиданную мысль, родившуюся вот только что: а ведь если в каждом поколении количество особей с несвойственным виду окрасом увеличивается - это явный признак вымирания вида. Уроды долго не живут.