А в ратуше под полом мышка живёт. А в центральном храме под полом своя мышь ищет крошки - церковная. И в амбарах жируют серые мышки-норушки.
Город стоит на лабиринте мышиных нор.
Мышке в ратуше лучше всех виднее, что ест на завтрак губернатор.
Мыши в церкви всегда точно знают, о чём молятся прихожане, и о чём они рассказывают в исповедальне.
Мыши, живущие на склонах речного русла, раньше других узнают, насколько высок будет паводок, амбарные мыши ведают, хорошо ли уродилось зерно в этом году.
Всякий город задыхается от мышей, если они в нём есть. Не говоря уже о том, что мыши уничтожают зерно и портят посевы, и подгрызают сухари, и сырные корки, и свечные огарки, словом всё, до чего только можно добраться, они приучают людей к тому, что в темноте всегда кто-то есть, всегда кто-то издаёт звуки, различимые на пределе слышимости, всегда чьи-то глаза наблюдают за тобой, мыши учат людей бояться и действовать только с оглядкой, а куда? На кого? То знают только мыши.
Всё не так просто в городе, задыхающемся от мышей.
И когда их вдруг становится меньше, никто не задумывается о том, куда они деваются.
Просто семья губернатора перестаёт вздрагивать и оглядываться за завтраком. Да и все другие семьи тоже.
Впервые за долгие годы город засыпает спокойно.
Да никто и не знает, как и почему такое происходит. Не то дожди выпадают больше, не то зерно урождается хуже, а может просто все прилежные мальчики, аккуратные горничные и дородные матроны берут и выбрасывают свои крахмальные воротнички, да только как-то так выходит, что в мышиных норах - откуда только берутся? - начинают подрастать драконы.
А дракон в норе - это же сколько разом проблем. Это осколки скорлупы и чешуя по всему дому, это сухой и мелкий пепел - всё, что осталось от домашнего скарба, это позор честной мыши, который не может обратиться ни во что хорошее. И какая разница, если во всех окрестных норах такие же дети!
Бывает, что ни день слышно:
- Да, мама, я опять развалил дверную притолоку!
- Да, мама, я случайно сжёг все наши запасы на зиму!
- Да, мама, у меня непричёсанный хвост, потому что у меня там гребень, ё-моё!
А из другой норы голос вторит:
- Нет, мама, мне беззаботно, что подумает сосед Эд.
- Нет, мама, колбасные шкурки - это хорошо. Только мало.
- Нет, мама. Просто нет.
Город спит и не знает: можно и не проснуться.
Город спит и думает: наконец-то мы избавились от мышей! Житья от них нет! Город доволен и беспечен - так мало нынче тех, кто прогрызает мешки с зерном, кто топочет в темноте маленькими лапками, шуршит и попискивает; нет больше серого воинства; пусты по утрам мышеловки, кошки голодны, но ленны и подлизываются к хозяйкам, чтобы те наливали им молока в блюдца за мурлыканье, а не за мышиные трупы.
Город спит на вулкане - теперь в каждой норке, и в каждой щели в полу вместо десятка мышат по дракону, а где и по двум.
- Ре-пу... Ре-пат... аци-я... Я знаю, мама, это очень хорошо.
Сначала ничего - дракончики малы, они всегда совсем маленькие и скользкие, когда вылезают из яиц, и некоторое время считают себя мышами, а по вечерам, бывает, тоскуют - почему я не серый, как все дети, почему не пушистый? - но всё пока ещё в норме.
Но дальше дела идут хуже и хуже - мышка и не знает ужё, куда девать сына, а он всё растёт и растёт.
- Что же ты, Джеймс? Куда тебя столько девать? И в кого ты уродился только?
Под землёй и в норах нет солнца, драконам хорошо: глаза открываются медленно, чешуя ни в какую не хочет скорее твердеть.
Но дальше дела становятся совсем плохи: город набухает своими детьми, уже не мыши беда, а землетряска, время которой неспешно приходит.
Всё чаще и чаще драконам не хватает места у себя под землёй. Если застрянет голова, ещё куда ни шло, а если крылья?
Всё заметнее и заметнее молодые драконы наливаются внутренним огнём.
В город уже не так уверенно приходит зима, не так много расходится дров и угля на обогрев, уже мостовые тёплые сами по себе, и с бродячими людьми и псами реже стало случаться воспаление лёгких.
Но городу всё ничего и даже здорово: кому нужен снег на улицах и страшный холод? Дворникам да кочегарам разве что. Мышам в норах совсем плохо: жарко, тесно, непонятно. Почёму у Ричарда нечёсаный хвост? Что подумает сосед Тэд? Почему дом стал вдруг таким беспокойным? Ни одной собаки поблизости, ни другого какого крупного зверя, люд скупятся на мышеловки и крысиный яд, так что же случилось? Мэгги, что с тобой, крошка? Откуда ты?
Драконам в мышиных норах не лучше. Мама, папа, вы чего? А я почему такой? Куда деть столько огня? Что делать, если хочется непонятно чего? Что делать, если в такой тесноте и с собственным хвостом толком не поговоришь, а до соседской девочки Сью, у которой тоже есть пламя, так и вовсе не добраться?
Город ещё не знает, что скоро один из драконов в лабиринте мышиных нор вот-вот встанет на дыбы и захлопает крыльями. И тогда уже городу не устоять.
Подросшим драконам всё хуже спится по ночам, хотя в глубине норы или в тёмной пропасти щели в паркете день мало отличается от ночи.
Не стоит думать дурного - будь у них хоть какая-то возможность выбраться наружу без потерь, деликатно и тихо, как вода подмывает земляные склоны, они бы ей воспользовались. Но кто из них мог знать, что выше их, там, над головой - целый город?
В первый раз стены дрогнули тогда, когда дрогнула ночь перед днём, и занялся рассвет. Но то было лишь первой неуклюжей попыткой, предвестьем, только звякнули блюдца и чашки, аккуратно собранные в кухонные ящики накануне вечером; чашек в городе было немало, достаточно, чтобы дрязгом разбудить всю округу, но не на границе между ночью и утром, когда любые чудеса не встретят ни поддержки, ни сопротивления.
К полудню периоды слабой дрожи замечали уже многие, но пока не делали труда делиться наблюдениями с кем-либо ещё.
Ввечеру по мостовой зазмеилась первая трещина, из которой двумя струйками пополз вязкий дым.
Второй раз рождённые из яиц драконы пробивали себе дорогу наружу.
К полуночи трещины поползли по стенам домов. Ещё до захода луны из городского подземелья выбрался первый дракончик. Он не причинил больших разрушений, разворачивая новорожденные крылья, увидел луну, был очарован и полетел за ней следом.
В рёве пламени вырывались наружу драконы утренние, и люди, впечатлённые их появлением, уходили из города прочь.
Драконы дня привели с собой потоп, и губернатор города рвал на себе волосы, глядя в окно.
Вода схлынула быстро, но это мало кого могло уже успокоить.
Когда драконы вечера улетели восвояси, от города остались лишь руины, над которыми слабо клубилась пыль.
Мыши, люди, кошки, псы, вороны, голуби, духи домов, площадей и улиц обезволено разбредались в поисках нового пристанища. Губернатор собрал семейство и с лёгкостью в сердце и теле, забытой им с юности, повёл его вниз по реке.
Где-то далеко-далеко от того места, где раньше стоял город, на невысоком холме с плоской вершиной приземлился самый первый ночной дракон, свернулся калачиком и затих - после такого перелёта недурно и поспать. Сгущались сумерки. В ненадёжном, хрупком и жидком свете чешуйки его бронированной шкуры всё отчётливей походили на камни городской мостовой.