Аннотация: И пусть твоя левая рука не знает, что делает правая.
По мутному небу ползла муха. Ползла она медленно, переваливаясь с боку на бок, далеко выкидывая передние лапки, а задние, слипшиеся, оставляли тоненькую нить сахарного сиропа, похожую на след реактивного самолёта. Следом ветер гнал рваные клочки ваты, и то один, то другой, двигаясь по обозначенному вектору, вырывались вперёд, обгоняли муху и прятались в блеклой толпе близнецов. Облака настолько походили друг на друга, настолько вечной казалась погоня за несчастной жертвой сладострастия, что Ромео невольно вспомнил парадокс Зенона о бесконечно убывающей геометрической прогрессии, о подобном ветру Ахиллесе, который никогда не сможет обогнать черепаху. Небо заволокло полностью.
Ромео свернул газету в подзорную трубу, прицелился и нанёс удар. Невидимые колебательные волны, звеня и стряхивая пыль, пробежали по небу, и спустя мгновение хитиновые ошмётки упали в горшок с понурым кактусом, задумчиво склонившим мохнатый член на плаху мраморного подоконника.
Ромео не был математиком или философом - он спешил на работу. Ровно две минуты тридцать пять секунд понадобились ему, чтобы выдернуть из правой ноздри два предательски торчащих рыжих волоска, подавить злостную угревую точку на левом крыле и скроить зеркалу такую запойную рожу, чтобы испугаться самого себя. Около десяти секунд он стоял, согнувшись, пытаясь загнать обратно, внутрь нечто среднее между смехом павиана и воплем ужаса. Как в старых фильмах рев Тарзана получали наложением голосов трёх оперных певцов, так и рев, извлекаемый организмом Ромео с помощью трахей, мог быть смикширован только из воя бензопилы, скрипа пальцев по стеклу и фуги Баха, исполняемой на саксофоне. Светильник над зеркалом собрался задребезжать в резонанс, но Ромео предусмотрительно подоткнул зубочисткой тонкую щель между матовым плафоном и розовым кафелем.
Приведя себя в хорошее настроение, Ромео расположился перед экраном телевизора в массивном кожаном кресле цвета спелого персика, расположился с максимальным удобством, тщательно усадив пышные телеса по обе стороны от гипотетической линии, делящий посадочную плоскость на две равные доли. Он взял с раскоряченного у его ног журнального столика толстую тетрадь на пружинке и записал сонные мысли, которые боялся потерять.
За входной дверью стояли шестеро в масках и с автоматическим оружием, стояли пригнувшись, прикрываясь щитами римских легионеров - Ромео заметил, как один из них прилаживает к замку пластическую взрывчатку. Взрыв сорвал дверь с петель, разметав по квартире клубы пыли, и Ромео машинально прикрыл ладонью большую кружку утреннего кофе. Он не терпел никакого шума приходящего извне, шума резкого и ломающего привычные устои существования, шума неожиданного и неуместного как звонок дверь, которую он никогда не открывал по принуждению - поэтому-то и звонка на двери не было. Ромео поморщился и выключил телевизор.
Дальнейшая траектория движения Ромео пролегала через гостиную по окраине заснеженного поля. По синеватым сугробам бежала волчья стая, бежала сосредоточенно и молча, и глаза волков зло и отрешённо смотрели прямо в глаза Ромео. Ветер веял холодом и безысходной тоской. Сумрак размазывал тощие тени, но ясное ночное небо, наполненное россыпью звёзд, и полная луна позволяли отчётливо разглядеть дьявольский огонь, полыхающий в жёлтых зрачках. Ромео отступил на шаг и склонился, прикрывая голову сложенными, словно в мольбе, руками - как это проделывал художник, рассказывая о чувствах побудивших его нарисовать акварель.
Ромео поспешно укрылся в спальне. Скинув красный шелковый халат, расписанный золотыми драконами хуан лун, и положив на полку головной убор - большой черный цилиндр, он втиснулся в неуместный мышиный костюм и повязал серый в полоску галстук.
Пара скользящих шагов - шагов крадущегося тигра, внимательный взгляд в глазок - взгляд затаившегося дракона, и замки зашелестели, как оберточная фольга, и дверь чуть приоткрылась - толстая стальная дверь приоткрылась медленно и почти бесшумно. Около минуты Ромео настороженно вслушивался в звуки подъезда, затем, уловив тишину, вихрем ринулся вниз. Его быстрые ноги неслись через ступени - одну, иногда две, неслись так, словно ступни Ромео венчали крылатые сандалии вестника богов.
Впереди показался выход, и Ромео облегчённо вздохнул - уже скоро...
Ему почти удалось выскользнуть из подъезда, когда правая нога зацепилась за фалды замусоленного пиджака в крупную зелёную клетку, вывернув на свет его содержимое, которое не преминуло помянуть мать Ромео и мать его матери. Ромео с трудом удержал равновесие. Почти пять минут понадобилось ему на содержательный разговор о кризисе мировой экономики, о стагнации цен на элитную недвижимость, о добыче нефти и политике шейхов. В ответ собеседник не преминул сообщить, что сбережения надёжнее всего держать в трёх равных долях - золотых монетах, евро и акциях голубых фишек, а затем попросил в долг стольник - дабы миновать неизбежный апокалипсис сознания.
Обычное, ничем не примечательное серое утро выталкивало горожан в сырой туман, пахнущий бензином и плесенью, распихивало по утробам механических монстров, урчало, стонало, гудело, наполняло пространство суетой.
Костюм позволил Ромео, слившись с толпой, легко раствориться в мутном потоке, ползущем где-то межу небом, асфальтом и стенами домов, раствориться полностью, без остатка. Его последнее воспоминание было о мухе: она ползла, далеко выкидывая передние лапки, а задние, слипшиеся, оставляли тоненькую нить сахарного сиропа, она ползла упорно, а огромный вездесущий глаз смотрел на неё через свернутую в трубу газету - целился. Смутное движение руки, дрожание ватного неба, и всё исчезло.
Наконец-то Ромео вздохнул полной грудью - теперь он полностью обрёл свободу, превратившись в самого обыкновенного банковского клерка.