Вольфганг и Антонио сидели на рояле и молча ели шоколад. Вольфганг иногда тихонько, задумчиво подвывал, Антонио вторил ему низким мычанием. Доев свой кусок и вытерев руки нотным листком, Вольфганг обратился к Антонио со словами: "Друг любезный, голубь ты мой сизокрылый, ты читал А.С. Пушкина?" Антонио сглотнул и покачал головой: "Нет, он ведь еще не родился". Вольфганг посмотрел на него с удивлением, снял парик, почесал макушку: "Странно, я нашел у себя томик этого Пушкина, какая, кстати, жестокая, злая фамилия, ты не находишь? Так вот, в этой маленькой книжице было несколько больших трагедий, и одна меня особо поразила. Как ты думаешь, она называлась?" Антонио отхлебнул из бокала "Рейнского", и пожал плечами. "Ну, дружок, угадай"- настаивал Вольфганг. "Тактика и стратегия артилерийского боя" - предположил Антонио. "Нет, еще попытка! Не морщись! Гадай, мой вещий друг! Гадай!" - Вольфган соскочил на пол и, приплясывая, крутился перед собеседником. "Ну вот"- мрачно подумал Антонио: "Пристал же". Он скованно улыбнулся и произнес: "Дон Жуан". "Великолепно! Дела идут на лад!" - вскричал Вольфган. "Есть в книжице и наш Дон Жуан, вот дьявол, я вытер руки листом с увертюрой, ну бог с ним, ты уже близок, я подскажу, трагедия та словно бы про нас с тобой". Антонио поставил бокал, потянулся, посмотрел, прищурившись в окно: "Ну, раз про нас, значит, она называется "Гений и убийца"". Глаза Вольфгана сделались большими. "Да! Да!" - воскликнул он. "Ты молодец! Угадал. Угадал. Молодец" - голос его превратился в бомотание, он повернулся к секретеру, порывшись, извлек гусарский пистолет и мешочек с порохом. "Гений и убийца" - провозгласил Вольфган и, наведя пистолет на Антонио, нажал курок. Боек ударил, порох воспламенился, газы толкнули пыж, пыж пулю и та, свистнув в сантиметре от головы Антонио, ударила прямо в глаз отца Вольфгана. К счастью сам отец в этот момент находился в Зальцбурге, а глаз принадлежал его портрету, так что никто не пострадал. "Я знаю, один прекрасный тир"- слезая с рояля, сказал Антонио. "Там тебя научат стрелять, как следует, хотя вообще-то я не люблю, когда мне льстят. Не делай так больше". Вольфган кивнул, поправил парик и взялся за перо. " Послушай, друг Антонио, а не заказать ли тебе реквием?" - спросил он. "Реквием?" - удивился Антонио. Вольфганг закивал: "Реквием, реквием. Обещаю, клянусь, я сочиню для тебя нечто божественное. Услышав эту музыку, твоя душа покинет райские кущи и спустится к нам, на городское кладбище. Светлая и чистая она будет наблюдать, как хоронят тело великого Сольери, как замыкают двери склепа и стоит, не расходиться безутешная толпа". Антонио поежился под горящим взглядом друга и неуверенно промямлил: "Да мне ведь, Вольфганг, реквием пока не надобен. Жить мне осталось еще... ". "От силы пол-часа" - радостно скалясь, сообщил Волфганг. "Взгляни на свои четки. В одной из них был яд. Так написал тот Пушкин. И так оно и оказалось. Я твой яд извлек, и в "Рейнское" тебе подсыпал. Правда, мило?" Лицо Антонио стало похожим на посмертную маску, он не отвечал внутренним взором созерцая бездонную, сырую яму и себя над ней. Удушливый смрад клубился вокруг, одежда липла к телу, по лицу ползали отвратительные насекомые.
Антонио ужасно не любил клозет в доме Волфганга, и без крайней необходимости старался не посещать это до жути грязное помещение. Но теперь выбирать не приходилось. Схватившись руками за, словно стянутый холодной мокрой тряпкой живот, Антонио на полусогнутых помчался в уборную. Лишь спустя час, он вышел оттуда, и болезненно морщась, сказал: "Вольфганг, в четках было слабительное". После этих слов Антонио ушел, и больше они с Волфгангом не встречались. Никогда.