Под тяжестью наступающего ледника медленно и неумолимо исчезали последние рощи, без того уже истонченные морозом. Из года в год, расстояние между громадой ледника и горами становилось все меньше, и уже напоминало ущелье.
Она была последней.
Последней феей этого умирающего леса. Сиртя, снежная королева, последняя хозяйка полоски тайги, зажатой между ледяной стеной и горами.
Она знала, что скоро снег окончательно поглотит ее лес, и когда замерзнет последний кедр... ей тоже нужно будет уйти. Навсегда.
Она нашла меня почти замерзшего на горной тропе и на волокуше приволокла в свою ярангу. А потом долго отогревала меня своим телом и лечила какими-то зельями, то жиром, то горячими припарками.
А сейчас я сидел перед ней, глядел в ее холодные, льдистые глаза и пытался понять, о чем она думает, что твориться там, под маской холодного, высокомерного безразличия.
Сиртя не стареют. И глядя на ее тонкий, изящный абрис, я силился понять, сколько лет этой холеной, совершенной красоте.
Ей в равной мере могло быть и тысячу, и двадцать.
И иногда, мне казалось, что ей не может быть тысячу. А в другую секунду я понимал - нет, может.
- Я не пойду с тобой, Тахи. - ее голос звучал глухо, и казалось, это говорят сталкивающиеся снежинки. - Мой лес умрет без меня.
- Он и так умрет через десять, а может через пять лет. Ледник задавит его. В этом году уже не было лета. В следующем - уже не будет весны. Скоро снег закроет перевал. Навсегда. Надо уходить...
- Я не уйду. Я жива, пока он жив...
Я сидел, глядел в ее глаза, слабо мерцавшие в свете костра, и тоскливо думал о том, как быть дальше.
Я любил эту черноволосую сиртя. Давно. Я наблюдал за ней еще с тех пор, когда в округе их водилось немало, и они не стеснялись нам показываться.
Она всегда была наособицу. Черноволосая, а не белая, будто седая, с точеным острым профилем, гибкая и стройная как ветка орешника.
Я любил подолгу наблюдать за ней издалека.
За ее немудреными, но таинственными делами, за ее грациозными повадками и фигуркой.
Я не особо прятался, но мне казалось, что она не замечает меня.
Так продолжалось до тех пор, пока, однажды оступившись я не упал в этот духами забытый распадок, и едва не замерз насмерть, оглушенный.
- Я не ...
Я не дал ей договорить, набросился на нее, прижал к земле и заткнул ей рот своим поцелуем.
Она не сопротивлялась. И уже через мгновение уже я сам ощущал себя пойманным в капкан ее объятий.
Мы любили друг друга долго и исступлённо, под вопли бурана за тонкой шкурой ее жилища и неумолчный треск костра.
Мы любили друг друга, высасывая все соки, до полного изнеможения. Так никогда не бывает с женщиной.
Но сиртя - не женщины. Они духи. Хоть и предстают нам во плоти.
И раз связавшись с ними - обратного пути не было.
- Я не уйду...
Я гладил ее волосы и чувствовал себя лисой, попавшей в капкан на морозе. Примеривающейся, как ловчее начинать грызть себе лапу и размышляющей, что выбрать будущие мучения или пару часов блаженства замерзания.