Марта сидит на высоком стуле полулежа, выбросив белую после зимы руку на стойку. Вторая плетью болтается у пола. В зале еще двое. Но тоже не посетители. Старая Ильна, которая уже пожила, у которой стаж слава богу... В Таллине работала, в "Норде", все довольны были, да и помнят еще, небось. Теперь только осанка и осталась, хоть всего и уборщица. Сидят молча, неправильным треугольником. Кафе-бар чистый уютный. Посетителей нет и вряд ли будут. Милица втиснула свои телеса между стулом и столом - работы сегодня много не предвидится. Тихая музыка расслабляет члены, затуманивает голову.
Сегодня в долину ворвалось лето так резко, что не ждали. Хотя давно уже пора - апрель. Для сегодняшнего дня все одеты чрезмерно - инерция после холодной зимы; да и кто знал, что так потеплеет. Час назад появилась первая муха. Еще слабая, но неожиданно большая. Это все отметили про себя, молча наблюдая, как она выбрала себе лампу в центре зала и затеяла свои пике, пируэты, бочки, виражи. Но скоро и ей это надоело - замолкла где-то на карнизе.
Все еще с минуту смотрели на то место, где она кружилась. Первой спохватилась Ильна и перевела взгляд на телевизор. По телевизору шел футбол. На поле тоже было скучно. Мяч напоминал мушку. Вот он улетел в аут. За ним пошли...
Милица, оперев щеку на руку, устремила лицо в только теперь замеченные отроги гор. С ума сойти! Кажется, снова лето идет! Зеленые пригорки на фоне солнечного неба приятно щекочут сердце. Да, именно, сердце. Почему-то, когда ей очень хорошо, даже не то, что бы очень хорошо, а просто , когда очень расслаблена и совсем не ощущаешь нервной системы, и по телу разливается приятная истома, сопровождаемая какой-то внутренней музыкой, у нее всегда щекочет сердце. Даже страшно иногда бывает - когда вопросы себе задавала. Но теперь все в порядке.
За окном промелькнуло красное пятно и в бар вошел посетитель. Не здешний. В поселке все друг друга знают. Красный свитер - не так, чтоб очень чистый, приковывая взгляд, скрывал все остальные достоинства. В руке болталась тощая матерчатая сумочка, удачно подстроившись под мятые джинсы. "Не женатый", - тотчас отметили все трое. "А может быть просто, давно из дому?" На этом мысль потухла. Всем стало как-то все равно. Взгляд посетителя прошелся по бару, уперся в телевизор.
"До заказа не дойдет", - подумала Милица и ошиблась. Взгляд его пробежал по прилавку, особо не рассматривая его, попросил венгерское сухое. Все трое сразу отметили: городской и, возможно, мало денег, хотя старый потертый кошелек был не тощ. "Но... видели мы таких не мало", - подумала Ильна. И одним глазком посмотрела на Марту. Марта была самая молодая из них , и по возрасту подходила под посетителя. Но это так - женская деталь. Не хочешь, а отметишь. Марта, как и предвидела Ильна, и взгляда не изменила: все ж таки девка не первый год за прилавком стоит, хоть и молодая.
Обслуживать посетителей должна Милица, но она и позу не переменила, так же задумчиво смотрит в окно. Все это она видела уже не раз. И не бодрит это ее вовсе. И все хорошо, вообще. А месту, так кое-кто еще и завидует. И вроде бы все есть, что у других, у соседей. Но почему такая тоска? И как-то неуютно себя чувствуешь на уютном месте. Вот Ильна, ее такие вопросы, наверно, не беспокоят; свет повидала и по столицам помоталась. Хоть и не верится всему, что она рассказывает, однако ж слухи подтверждают. И откуда только берутся? Да, эта жизнь прожила! Хоть и состарилась, но душой по-прежнему молода. И ожидать от нее можно того же, что и от Марты, хотя меру знает и такта врожденного хватает...
"Ну, хорошо, - неожиданно возбуждая сама себя, думает Милица, - ведь она смотрит на меня, как на неудачницу. Да, но я вполне довольна своей участью, и ни за что не поменялась бы с нею жизнью. И к тому же она старше меня на целых десять лет. Так какое она имеет право думать обо мне так?.."
Посетитель вскрикнул - забили гол. Милица оторвалась от своих мыслей.
" А может быть еще не поздно?.. Плюнуть, действительно, на все это и рвануть куда-нибудь. Место везде найти можно. В городах кафе, ресторанов - закрывать не собираются. Посмотреть эту бурлящую жизнь в больших городах, где по вечерам звон бокалов доносится из ресторанов и музыка слышна за квартал. И терять-то мне уж не так и много. Так, что же держит меня в этом поселке, где все опостыло, и в котором относятся ко мне по-дружески только старые посетители, и то пока я тут работаю. Ну, ничего. Скоро Пасха, праздничная суета и все станет на свои места. Молодежь и просто семьи станут забираться повыше в горы, к самым пограничным заграждениям. Жечь костры, суетиться, ругаться и спорить. И на облюбованных годами полянках запахнет жареным мясом и пролитым вином. И как всегда опрятно одетые карапузы будут ковыряться в грязи, почувствовав себя безнадзорными при слегка захмелевших от весны и вина родителях.
И снова заполнится кафе до краев шумом, веселыми раскрасневшимися женщинами и задиристыми юнцами, на которых вино действует точно так же, как оно действовало на отцов их в молодости, и на отцов их отцов, и на дедов их отцов.
А вот и постоянные посетители. Милица переменила позу, села поприличнее, но так же взгляд ее был устремлен на цирком окружавшие поселок вершины гор, невысокие, поросшие елями. Ранняя весенняя зелень ласкала и завораживала.
...Жоржа обслужила Марта, стоя за прилавком; как всегда: вино и шоколад.
"Ну, а его принцессу пусть рассматривают без меня, - равнодушно, мимоходом мелькнула мысль. - Сколько можно наблюдать из года в год, в общем-то, одно и то же. Жорж, конечно, неплохой малый. И работа в службе быта ему добавила завистников. Вот девчонки вокруг него и вьются. Неужели и я им завидую? - подумала, все еще расслабленным весной сознанием, Милица. - А что? Веселый, общительный, всегда на виду - вот и прут к нему девки".
Мысли путали взгляд и делали его еще более мутным и тоскливым.
"Ничего, скоро Пасха", - эта мысль одна только вливала в ее тело жизнь.
"Скоро Пасха! Пасха! - назойливо вертелось в голове. - Увижу, увижу его", - отражалось ласкающе внутри тела и приятные мурашки снова ползли к сердцу.
Все сознание сосредоточилось на его образе. Она вспомнила прошлогодний праздник. Как она ходила поздравлять с воскрешением его семью, его дом, на правах близкой соседки. Обычай требовал навестить, кроме родственников и близких знакомых, соседей на пять-десять домов от ее хаты во все стороны света. Милица и теперь почувствовала прикосновение его пальцев к ее руке, нежное и случайное, когда он поднес ей чарку из рук в руки. И щека его была мягко выбрита, а на губах еще долго сохранялся запах душистого крема после легкого поцелуя. Она вспомнила, как стояли они вокруг церкви с зажженными свечами, вставленные в корзинки с причащаемой снедью. Как он тихо подошел сзади и она сразу поняла, что это он. Его легкое дыхание щекотало ей шею и ласковыми мурашками обволокло всю плоть; мысли, сознание взметнулись вверх, готовые понести тело в небеса.
Церковь опоясывало кольцо корзинок, принесенных для освящения, с зажженными свечками в каждой. За ними, вторым, более плотным кольцом стояли их хозяева с домочадцами. Освящение началось в пол третьего ночи и проповедь священник прекращал, чтобы осенить крестным знаменем собравшихся в соборе, а затем, вокруг него, освятить и окропить святой водой. В это время колокола пристроенные, за неимением колокольни, к одной из стен церкви, заливались своей разноголосицей и Милице казалось, что это ангелы прилетели, чтобы взять ее душу. Всю ночь на могильных плитах церковного кладбища горели свечи и группы людей пробирались по узким кладбищенским аллеям выискивая кто - живых, кто - погребенных.
Милица всем сознанием сосредоточилась на появлении того единственного, кем жила все эти годы. И каждая редкая мимолетная встреча занимала ее мысли несколько дней. Тем и жила из года в год.
И вот конец. Прошел слух, что переводят его в областной город. От такого назначения не отказываются. Милицу это потрясло так, как ни потрясло бы случись катаклизму унести весь их поселок в бездну тартара. Она лежала весь вечер и всю ночь с открытыми глазами неподвижно, и непонятно было, как дух задержался в этом полуживом теле. И потом, несколько дней, она ходила не в себе. И это заметили. Но все промолчали, думая кто о чем.
Снова мысль и плоть Милицы слились в единый призыв к медиуму. И не видя еще, кто идет от здания станции, ее шестое чувство подсказало, вызвав бурлящие потоки крови по всему телу: " Это он, он..." И боясь вспугнуть эту пришедшую свыше уверенность, она не решилась повернуть голову и убедиться - божество ее не покинуло. И только, когда уже совсем стало невтерпеж, она вся зардевшись, бросила взгляд в сторону станции и новый приступ внутренней дрожи пробежал к сердцу, отнимая ноги - такой походкой в поселке ходил только один человек. Ей ужасно захотелось встретиться сейчас с ним, как-нибудь случайно, ненароком. Но, чтобы это исходило не от нее. Она вся внутрене подобралась и замерла, направляя к нему через расстояние свои мысли. Но он явно направлялся мимо их заведения, не спеша шагая с задумчивым видом.
" Два раза подряд помощь свыше не приходит", - завертелось в мозгу у Милицы. И не чувствуя под собой ног, стараясь унять дрожь на губах и в груди, она чувствовала, что какая-то сила приподняла ее и вытолкнула через дверь на улицу.
- Николай! - голос прозвучал, осип и поперхнулся своей слабостью. Но он услышал и резко повернулся, не видя еще ее перед собой. Она пошла ему навстречу. с каждым шагом чувствуя неуемную дрожь и слабость в коленях.
- Вот, говорят... -она оборвала сама себя.
- Правда ли?... - она никак не решалась выговорить то, чего сама не смогла бы спокойно услышать. - А хата как же? На кого вы ее оставите?
Он не видел ее состояния и по-прежнему был погружен в свои мысли. Но вот губы подернулись в легкой улыбке и потеплевшие глаза объяли ее всю. Он хмыкнул в сторону и совсем спокойно сказал:
--
Дело неясное, соседка. Жена раструбила раньше времени. Как бы не сглазила. А до всего остального - будет день и будет пища.
Он ласково кивнул ей ( от чего у нее помутнело в глазах), и не торопливо пошел прочь. Она, как завороженная, стояла и смотрела вслед, не смея пошевелиться. Казалось дух ее в это время отделился от тела. А затем накатилась страшная тоска и волна безразличия захлестнула душу. От всего отрешенная она вошла в кафе и казалось, что глаза и мысли окружающих направлены в ее сторону. Скованной походкой вернулась на прежнее место и тут заклокотало в голове наваждение. Она чувствовала, как кровь застучала в висках, привлекая всеобщее внимание, но собственные мысли оградили шторой от всех: как прошла молодость в поселке, как осталась одна в расцвете лет и сил, но, слава богу, не без средств к существованию, со всем, что считалось необходимым для полноценной жизни. У нее были молодость, деньги, независимость. Ей казалось, что все это плюс немножко удачи вознесут к невидимым высотам, на которые все будут с завистью заглядываться. Но теперь она ясно видела, чего ей не хватило в те годы. Тот барьер, через который она не переступила тогда, должен быть взят сейчас. Иначе она потеряет не только молодость, но и силу духа, которая дает возможность реализовать свою независимость и волю. Что деньги, если они лежат мертвым хламом и ими пользуется кто-то другой, пусть даже государство. С таким же успехом можно нарисовать на листе бумаги миллион и ходить с гордо поднятой головой, считая себя миллионером. Это будет равнозначно. И почему она еще молодая крепкая женщина приковала себя заживо к этому поселку, в котором ее жизнь сгорит бессмысленной жертвой, не реализовав свой потенциал человека, женщины. И с каждым годом вырваться из него становится все труднее и труднее. И растущий комплекс неполноценности, и боязнь необозримых перемен тяжелым комом оседают на сердце.
Так думала Милица, завороженным взглядом устремившись в накатывающуюся весну. Нахлынула такая злость и одновременно непреклонная решимость: почему она не распоряжается своей жизнью, такой недолговечной в понимании человека зрелого возраста. Что сдерживает ее и висит тяжелым бременем, ограничивая желания, волю, мысли, стремления? Неужели причиной этому сложившиеся обычаи и нравы, культ материальных и нравственных ценностей, считающихся неоспоримыми? А может все идет еще дальше к тем инстинктам, которые достались нам от предков, прошедших и иго, и монархов, и диктатуры? Безграничная верховная власть уничтожила память о стремлении к воле, независимости, собственной гордости и приветствовала послушание, покорность, поклонение и страх. Страх перед настоящим, страх перед будущим. И в результате, все чем мы живем - обман, обман на благо верховной власти, ее незыблемости и вечности.
Милица вздрогнула, испугалась вдруг собственных наваждений. Она встрепенулась, опасаясь не подслушал ли кто ее мысли. Но разомлевшие от весны люди были заняты собою. Даже Жорж перестал забавлять свою даму и медленно потягивал теплое шампанское из хрустального фужера.
"...Она прожила лучшие годы своей жизни. Разумной, здоровой жизни, которая дается на земле не всем. И вот этот дар был подавлен условностями, страхом совершения непоправимых ошибок, непонятной инстинктивной подавленностью. Сейчас или никогда, - стучало у Милицы в висках. - Дом продать вместе со всем гамузом. Оставить только самое необходимое. Чемодан - не более. Все остальное можно найти в любом городе. Сегодняшним числом уволиться. Это будет трудно, но надо постараться. Каждый лишний день в поселке - мертвый день. День, приближающий ее к старости и смерти, не дающий ничего взамен. Ничего нового и радующего здесь ее уже не ждет. Слишком долгим было ожидание. Безрадостные осень и зима; манящие, завораживающие, но всегда лживые и разочаровывающие весна и лето.
Мысли вспышками проносились в голове Милицы: " Еще пять-шесть таких годочков и все - жизнь прожита. Останется старость и печаль. Нельзя упустить их. Потом и деньги не помогут... И терять мне, в случае неудачи, не так-то много. Все это хлам - не более. Еще и покупателя попробуй найди.
Решение было принято окончательно. Осталось продумать организационные вопросы. Здесь значилось всего два пункта: уволиться с работы и по возможности взять положительную характеристику; и продать дом со всей утварью. Был еще один пункт, который щемил душу - попрощаться с тем, кто был , пожалуй, единственным сдерживающим рычагом и любовью ее на протяжении всех лет, прожитых в поселке. Да, лучше попрощаться ей, чем дождаться, когда он сам оставит ее один на один с поселком.
Милица почувствовала себя чужой и одинокой, и единственно, чего ей хотелось - ускорить, как можно быстрее, отъезд. Она встала из-за стола и ничего никому не сказав, решительно направилась из кафе. На нее и внимания никто не обратил: мало ли почему официантка вышла на улицу, когда в кафе обслуживать некого, а на дворе весна.
Отдел кадров находился через две улицы и вел среди зеленеющих газонов.
За деревянной перегородкой, как всегда, сидела Выдра. Старый кадровый работник, казалось, изо всех сил старалась оправдать свое прозвище. Торчащие пучками волосы на сморщенном кулачкообразном лице дополнялись соответствующим характером. За многолетнее восседание за почетным столом старшего инспектора по кадрам, должность которая относила ее к управленческому аппарату, Варвара Прохоровна четко усвоила методы работы, которые заключались в том, чтобы
" запретить", "не удовлетворить", " не позволить", "не сметь" и прочие многочисленные "не", которые просителю надо было преодолеть. И когда проситель-посетитель, оббегавший все и всех, приносил ей необходимое количество справок, квитанций, разрешений, резолюций - Варвара Прохоровна после бдительной проверки начинала оформлять требуемый документ с выражением личного оскорбления на лице. Голос же ее напоминал слив воды в унитазе - она не говорила, а тошнила. ... И когда Выдра увидела решительно входившую в кабинет Милицу, приняла позу затаившегося удава, поджидавшего захмелевшего кролика. Милица взяла со стола лист писчей бумаги - качественное достижение работы отдела кадров за несколько последних десятилетий - и написала заявление с просьбой уволить ее в тот же день.
После того, как Выдра прочитала заявление, глаза ее загорелись карнавальным шествием: "Это не мне. На подпись завпроизводством. Но вам по закону надо отработать два месяца с момента подачи заявления. Я думаю, ради вас законы никто менять не будет", - проскрипела Варвара Прохоровна.
- Я считала, что это на усмотрение администрации, - выпалила не совсем уверенно Милица.
- Считать можно все, что угодно, - сквозь зубы процедила инспектор по кадрам, давая понять, что это дело решенное.
Милица вспомнила о характеристике и с вновь охватившей ее решимостью осведомилась о ее получении. В ответ она услышала не воспроизводимое на бумаге междометие. Выдра покопалась в выдвинутом ящике, перебирая какие-то бумажки:
- По этому вопросу вам необходимо обратиться также к заведующему производством. Но я хочу вам напомнить, что в нашей картотеке на вас имеется жалоба, и еще вот, не выход на субботник, когда еще,.. но в общем, есть отметка. А так же отказ поехать на прополку помидоров в колхоз... давно это было, но в деле зафиксировано. Я не уверена, понадобится ли вам такая характеристика.
- Что за вздор, - вспыхнула Милица. - Это все было бог знает когда... К тому же, жалоба была на бармена со стороны подвыпившего посетителя. Я не имею никакого отношения к этому.
- Жалоба была на ваше кафе, и это не снимает ответственности с вас. Впрочем, я вам уже сказала: идите к завпроизводством - она разбирает эти вопросы.
Решимость Милицы стала переходить в негодование. Она на одном дыхании взлетела на третий этаж и стукнув костяшками пальцев в дверь, вошла. Анка Петровна была на месте. Сидя перед ворохом бумаг, она делала краткие отметки в журнале. При звуке открывшейся двери, заведующая подняла голову и пристально уставилась на белый лист бумаги в руке Милицы. Прочитав заявление Анка Петровна подняла глаза на Милицу:
- Что-нибудь произошло?
- Нет, ничего. Все в порядке.
- Это окончательное решение? - Анка Петровна была дущой коллектива.
- И обжалованию не подлежит, - слегка съязвила Милица.
--
Ну, что ж, жаль; очень жаль, - нотки искреннего сожаления звучали без фальши. - Подумай, конечно. Но я вижу, тебя уговаривать бесполезно. Все решила уже. Это заметно. И почему такая спешка? С завтрашнего дня... Может через недельку-другую все перегорит, а?.. Ну, не буду тебя терзать. Вижу, сама не спокойна. Только, если с завтрашнего дня, моей подписи не достаточно. Нужна еще директорская. А это будет сложнее. Ну, а если нет - так отработаешь. Может все и образуется к тому времени. А за характеристикой зайди через час, а лучше через два - понадобится поди...
Милица молча слушала эту душевную, за всех всегда страдающую и добрую от природы женщину. И комок сомнения прокрался ей в душу:
- Здесь меня все знают, и относятся по-божески. Куда я собралась, не девченка, ведь? То ли делаю?
Но эта мимолетная слабость была быстро забита воспоминаниями мрачной дождливой осени и тоскливыми зимними вечерами. Ей захотелось сказать этой женщине что-то ласковое и доброе, но и произнесенное "спасибо" прозвучало как-то вскользь.
Директор стоял у окна с видом непонятого гения, озирая улицу. Занимаемая должность позволяла ему не замечать время от времени изменяющейся субстанции в его кабинете. Сейчас был как раз такой момент, и Милица долго бы стояла у стола со своим заявлением, не смея вспугнуть зарождение неясной пока для человечества мысли, если бы не пронзительный звонок телефона. Директор нехотя оторвался от своих дум и разорвал цепь, преследующего нервную систему звонка. Рыбьи звуки доносившиеся из трубки молили босса принять решение. Виляющая же директорская челюсть из стороны в сторону тщетно пыталась найти устойчивое положение. Уж слишком много было опасности на пути выносимого решения. Неясность его ответа, сопровождаемая выдохом штангиста, не взявшего вес, говорила о том, что решение вопроса наткнулось на значительное препятствие в образе самого директора. Он мудро снимал ответственность за действие своих подчиненных. Конечно же, сразу выступила трудовая испарина и взметнулся белоснежный шелковый платочек.
- Тебе чего? - его глаза уперлись в Милицу, явившуюся случайным свидетелем истощающих руководящий состав условий работы.
Она протянула ему листок заявления. Он развернул и долго смотрел на него. Потом перевернул. Наоборот.
- Вы знаете, что со мной сделают проверяющие органы, если я буду таким образом идти вам навстречу? На официальном языке это называется поощрять утечку кадров. Вы понимаете, что это такое?
- Вы легко найдете замену на мое место. - оправдывающимся, но твердым голосом ответила Милица.
- Ну, знаете ли, что? Я за вас объяснительные писать не намерен. Там - глаза стрельнули к верху, и лик на мгновение принял позу кающегося грешника - меня не поймут. Поэтому два месяца и никаких. Отработаете и приходите.
Милица поняла, что эту стену ей не пробить. Она растерянно вышла и отнесла заявление с резолюцией: "Уволить с отработкой два месяца", - секретарю. Время остановилось. Еще полчаса назад она была уверена, что возвращаться в кафе ей не придется. И как легко нарушилось ранее планируемое. Каждый шаг, спроделанный в сторону кафе, отталкивал ее в противоположную сторону от мечты.
Как можно что-нибудь планировать на годы? Задумываешь что-либо сделать с утра, а к вечеру все изменится волшебным образом, и планируемое либо уже не надо делать, либо можно сделать совсем иным путем или всякая срочность пропадает.
Милица шагнула в открытую дверь и свежесть улицы сменилась грозой светомузыки.
* * *
По дороге домой Милица обдумывала свое положение. Приятный весенний вечер поднял ее тонус, освежил голову и придал неторопливость течению мыслей. Она вспомнила любимую поговорку своей мамы: "Чтобы ни случилось - все к лучшему", - которая только и воодушевляла их в лихую годину, когда на иную поддержку рассчитывать не приходилось. Чтобы продать дом и хозяйство, конечно же, нужно время. Как она сразу об этом не подумала? Вот и понадобятся эти злополучные два месяца. С собой она решила взять только самое необходимое, без чего прожить нельзя. Милица тщательно перебирала у себя в голове, чтобы это могло быть. Как ни странно, оказалось, что в той или иной мере можно было прожить без всего того, что у нее имелось. Правда, приходилось лишаться множества всяких удобств, и самого важного - независимого отдельного проживания, хотя при желании и средствах это можно было бы устроить и в городе.
С порога она пристально осмотрела каждый угол прихожей. Прошла в комнату. Сначала в одну, затем в другую. Милица открыла все дверцы шкафов и выдвинула все ящики тумбочек, шкафчиков, трюмо. Здесь хранилось барахло трех поколений: от первого уже почти все было выброшено и осталось только то, что забилось в самые дальние углы чулана и ящичков, куда не доходили руки и желание перебирать веком забытые, запыленные, проеденные насекомыми и временем мешочки, узелки, коробочки - их по традиции должно было безжалостно не задумываясь выбросить следующее поколение, и поэтому всем этим реликвиям суждено было лежать до его прихода. У Милицы сжалось сердце и жалостная грусть уцепилась и за большой портрет матери, когда-то молодой, веселой, беззаботной - и это было всего двадцать лет назад, и с тех пор из окружающих ее взрослых, еще не старых, крепких, уже почти никого не осталось в живых: теперь ей не казалось, как в молодости, что это было давно - прожитые годы шептали, что это было недавно; и за отцовскую гитару с высохшей покоробленной декой и широким горластым кузовом; и за безотказную зингеровскую швейную машинку, которой по привычке не будет хватать на каждом шагу. Зачем швейная машинка, если кругом полно ателье?..
Она встала с колченогого стула и рывком открыла фрамугу низкого окна - весна ворвалась в затхлый воздух дома. В ухоженном палисаднике зеленела трава и все вокруг звало к безоглядности, веселью, свободе, смелости окунуться в порывы весеннего ветра, умчаться в манящие просторы, где вольно, светло и чисто станет на душе.
Ей жаль стало всех этих мелочей, привычных для ее глаза, связанных с ней духом и временем, и покинь она родные места - этот палисадник грезился бы ей всю ее оставшуюся жизнь, но тогда бы он казался ей еще более уютным, более благоухающим и сказочным, чем в реальности, как воспоминания детства, молодости должны оставаться лучезарными, и при посещении тех же мест в зрелом возрасте после затаившейся грусти закрадывается переоценка, и пьянящие ласкающие воспоминания из детства могут уйти навсегда, изредка являясь в мыслях, как осколки разбитой вазы.
Разыгравшаяся от весны плоть не давала Милице опуститься до жалости и подстегивала ее решимость.
Самой близкой ее соседкой была Ильинишна. Она могла бы подозвать ее через забор, но на этот раз, зашла сама к ней с улицы через калитку. Милица помнила Феклу Ильиничну с первого дня того далекого детства, когда всех взрослых причисляешь к категории старых "дядей" и "тетей", а когда сам взрослеешь понимаешь, как молоды они были. Вот и сейчас, спустя много-много лет Милица с завидным любопытством смотрела на жизнерадостную и участливую Ильинишну, у которой жизненная энергия спустя столько лет еще вполне присутствовала, и тело по-прежнему дышало крепостью и здоровьем, а расплывшиеся яблочками от улыбки щечки все также источали доброту.
Нескрываемая грусть застыла в ее глазах и слегка подернулась нижняя губа - слишком тяжело было Милице наблюдать эти неприятные признаки на лице дорого человека, вызванные ее словами и ощущать свою вину в этом.
- Ильинишна, дорогая, ну не надо расстраиваться, все будет хорошо, - бормотала, не зная куда деть себя Милица, но остановить жгучую слезу, которая скатилась к кромке губ соседки и передала им щемящую дрожь живительного родника, так и не смогла.
Кончиком старого фартука Ильинишна вытерла глаза, утерла посыревший нос и почти твердо сказала:
- Все, больше не буду... Конечно, может тебе так и лучше. Что тебе сидеть здесь среди стариков. Жалко все же, что все так складывается. И понимаю, а жалко, - не скрываемая грусть сквозила в ее словах. - А вещи. Какие ценные или жаль отдавать, оставь мне. Пригляжу. Может еще и вернешься... - и стариковские добрые глаза снова вспотели от слез. Но на этот раз она удержалась и только взглотнула тяжелый комок в горле. - Дом продать будет не просто. Покупателей нынче не густо. Но поглядим, может повезет.
- Может повезет, - повторила Милица и на душе у нее стало еще тягостней. Они еще немного поговорили ни о чем и Милица, подгоняемая нетерпением и нахлынувшей грустью, распрощалась, подталкиваемая желанием побыть одной: повспоминать, еще раз все обдумать и набраться непреклонной решимости для новой жизни.
Уже через час она стояла последи комнаты, как богиня Паллада над поверженным войском вещей, распределяя чему идти в огонь, а чему вступить в новую жизнь. Вещей, выбранных из ящичков и шкафчиков оказалось значительно больше, чем предполагалось. Расположенные на три кучи вещи: те, которые надо было взять с собой, оставить у соседки и выбросить - были несусветно велики и громоздки. Особенно выделялась куча, которую надо было оставить. В нее попало все то, что жалко было выбрасывать, и оказалось, что жалость составляла самый крупный человеческий компонент. Было жалко старую добротную дубовую кровать и пухлый семейный альбом с выцвевшими фотографиями, старую отцовскую гитару, большую разукрашенную вазу для цветов, чайный сервис первых послевоенных лет изготовления и две полки книг, включая собрания сочинений классиков, которые выдавались в свое время по спискам в длинной очереди, и еще много всякого добра нажитого двумя поколениями за всю жизнь, что выброси, а завтра пригодится. Нет, такую кучу вещей у соседки оставлять было просто неудобно, и Милица, расстроившись, присела на сложенные в углу одеяла, созерцая ринувшиеся на нее из всех закутков вещи. У нее опустились руки от будораживших мыслей, которые приходили к ней в голову, запутываясь, и не спешили уходить. Милица включила старенький магнитофон. С ним тоже жалко было расставаться. Он вернул ее на пятнадцать лет назад, в ее солнечную весеннюю молодость, когда: "...Сяду и просто нажимаю на педаль..." - не несло никакой ни моральной, ни физической нагрузки, а казалось легким полетом в голубую даль.
Она решила пока все эти труднорешаемые вопросы оставить в покое и сменить поле деятельности, засев за написание объявлений на продажу дома. Милица обдумала все места, где она их повесит, долго мучаясь в сомнениях, вывешивать ли объявление на станции, и так окончательно не решив, написала под копирку десять объявлений, одно из которых предназначалось для станционного столба, если бы она позже приняла такое решение.
Прошла неделя. Весна устремилась к лету, наверстывая упущенное. Все соседи, накануне, вскопали огороды, палисадники, клумбы. Милица же не менее усердно копалась в сумках, узлах, старых чемоданах. Ее теперь неуютная, загроможденная вещами квартира вселяла грусть, сомнения, а весна звала жить и не тратить время на перебирание и перестановку пыльных, подернутых старостью, порожденных бытом, вещей. На работе у нее никто ничего не спрашивал и знакомые были в неведении, что казалось таинственной странностью для поселка, в котором слухи и сплетни распространялись мгновенно обгоняя друг друга. То ли ласковые весенние дни затмили любопытствующее сознание, то ли не вызвала эта информация веры у окружающих, то ли была забыта за прочей повседневностью, но тем не менее к бурям, проносившимся в душе у Милицы, никто не прикасался. И входя с пропахшей весенними ароматами улицы, в свою, превратившуюся в склад хату, ее пронизывала боль за неполноценность своих намерений, погрязших в бесконечных житейских проблемах, пронзая ее сердце белизной не вывешенных объявлений. Все эти дни Милица ходила отгороженная от всего мира мыслями о смысле своей жизни, о заботах связанных с продажей дома и распределением имущества, о зовущем и пугающем своей непредсказуемостью отъездом к счастью. А может к несчастью?
"Здесь я устроена, в тепле и знакомые люди вокруг. А что ждет меня в незнакомом городе? - мучилась Милица предстоящей неизвестностью. - От добра добро не ищут - старая поговорка. Но нужно ли мне такое добро, которое делает меня несчастной."
Она решила разорвать-таки этот круг проблем и неуверенности, вырваться наконец из зажавших ее сомнений и, будь что будет, хлебнуть-таки пьянящего воздуха свободы, не сковывающего ее своими традициями и нормами поведения. Первым делом вывесить объявления - найдется покупатель ( а Милице почему-то казалось, что он явится незамедлительно) и это вынудит ее сделать следующие отважные шаги, но сначала - объявления, и на станции тоже. Выполнение этого пункта замысла доставляло ей наибольшее внутреннее беспокойство, которое озадачивало дальнейшим поворотом приготовлений - из личных, потаенных, делая их общедоступными, за чем должны были последовать бесконечные расспросы, пересуды, косые взгляды, на боязни которых она была воспитана.
Милица, не раздеваясь, села в кресло напротив баррикады уже упакованных вещей, включила тихонько магнитофон с попискивающей кассетой и погрузилась в сладко грустный поток своих грез. Все ее мысли сводились к нему: " Как отнесется "он" к этому известию, вздрогнет ли, померкнут ли грустью глаза, обычно смотрящие на нее с такой лаской и добротой или переборет себя, загнав все чувства вглубь, поняв всю бесперспективность их отношений. Он должен узнать о моем отъезде раньше, чем об этом узнает весь поселок, тогда с замиранием сердца можно будет проследить его реакцию; и даже не в этом главная причина, просто надо, чтобы он узнал о ее решении раньше других и понял, что он предпочитаем, впрочем, он и так это знал", -так думала Милица, ожидая темноты, которая укроет ее, хотя бы до утра от неприятных расспросов.
Мечты мечтами, а объявления зажатые в вспотевшей руке, не позволяли ей откладывать дело на последующие дни. И первое из них, она решила наклеить на станционном столбе, невольно перенося свою любовь на неодушевленный предмет, который был ближе всего к работе ее избранника, ее любви, к тяжелой ее потере. Она шла по еще не уснувшим улицам, пытаясь сдержать стук своих каблучков по асфальту и где можно передвигалась по земле, затаив дыхание при внезапно вываливающеихся из дворов шума, говора, возни. Ей казалось, что всякий, кто увидит ее, сразу поймет куда и зачем она направляется, и она не щадя чулков и пальто жалась к тени заборов и кустов.
" Объявления надо наклеивать с теневой стороны столбов, чтобы их могли прочитать только утром", - это Милица продумала заранее.
Подойдя к станционному столбу, она дрожавшими пальцами вынула из сумки все объявления, пытаясь отделить одно, неловко, помяв, сунула остальные в карман и прислушиваясь к каждому шороху, начала судорожно водить крошечной кисточкой с клеем по непослушной бумаге.
Даже дойдя до следующего столба, на который планировалось повесить объявление, она не смогла избавиться от неприятной дрожи, охватившей ее, и пройдя дальше, направилась к следующему, надеясь за это время успокоиться и выяснить: не следит ли за ней кто. Дворовые собаки лаем сопровождали ее вдоль пути, передавая ее как эстафету; а она, затаив дыхание, старалась двигаться не касаясь своими вредными каблуками о камни.
Был прекрасный весенний вечер, и оказавшись у своей калитки, с двумя последними, зажатыми в руке объявлениями, которые не решила, куда повесить. Теперь надо было успокоиться и под каким-либо предлогом, пока еще не очень поздно, зайти к Нему в дом ( он должен о ее решении узнать первым, раньше чем наступит завтрашний день).
Милица вздрогнула, услышав рядом с собой чьи-то легкие неторопливые шаги. Засидевшаяся соседка возвращалась с посиделок, озадаченная лишь одной проблемой: не выпил ли лишнего в ее отсутствие дед, забрался ли на топчан, и спит ли уже? Хотя сама же в этом была убеждена, как цыган в том, что на ярмарке можно поживиться.
- Милица, детка, ты ли это?! Иль ждешь кого? - запричитала соседка, всплеснув руками от избытка чувств и новостей скопившихся в ней после проведенных вечерних бабьих разговоров.
Она ни коим образом не могла пройти мимо, после столь приятно проведенного вечера, не узнав, почему молодая женщина, поздно вечером не романы в кровати читает, а стоит на улице, не собираясь идти в дом. У соседки , конечно, мелькнула мысль, что излишнее любопытство с ее стороны неприятно Милице, но что здесь такого: если она узнает первой то, что все равно в поселке станет известно рано или поздно, и потому пройти спокойно мимо, она никак не могла - не по-соседски это. Не очень видя в темноте, что Милица стушевалась, она не могла не поделиться последними вечерними новостями распиравшими ей грудь:
- Вот, Кузьменчиха дала-таки маху; и смех и грех. Верно говорят: поспешишь - людей насмешишь.
Милица вернулась с неба на землю и прислушалась о чем говорит старуха, и в чем это виновата супруга ее избранника, ее любви, его , увы, жена.
- И такой хороший курятник был и электронасос для поливки... А лето - вон оно, не за горами. Попробуй теперь в сезон и стройся и инвентарь добудь.
Милица никак не могла взять в толк о чем печется соседка.
- А что собственно, случилось? - невнятно выронила она.
- Ха! - аж, обиделась старушка. - Все только об этом и говорят, а ты вроде, как только на землю спустилась. Стыдно, ведь соседка, а такого не знаешь... - старуха сотворила удивленно-недоумевающее лицо. - Кузменчиха собралась-то в область переезжать - слыхала, небось? И весь инвентарь продала. И курятник разобрали, да продали. А теперь выходит от ворот поворот.
- Почему поворот? - через чур злорадостно вырвалось у Милицы?
- Как почему? Николаю-то не дают должность в области. Сократили, говорят, эту должность, или еще какой бес с ней произошел, только ехать им никуда не предвидится. И обещанную квартиру уже другой занял... Вот и выходит, что им теперь проданное добро восстанавливать надо. И поделом. А то Кузьменчиха уже полгода, задрав нос, ходит и через раз здоровается, а если здоровается, то сквозь зубы цедит. Нашлась, городская нифиртити. Вот и получай теперь носом в грязь. Не надо было языком чесать раньше времени - плохая примета, так оно и сталось.
Наконец, старуха вспомнила про своего деда, и заторопилась домой, но и от совета на последок не удержалась:
- А ты не броди, деточка, по ночи-то. В поселке чужаков много, да и свои, самогонки накушавшись, не лучше. У кого языки чешутся, а у кого - руки, так, что шла бы ты домой, да не искала лиха, на этом она повернулась и не спеша побрела к своему дому, оставив Милицу, охваченную внутренней необъяснимой радостью, и совершенно опустошенную ласкающим теплым весенним ветром.
* * *
Поселок лежал погруженный во мрак сновидений. Только на центральных улицах кое-где светились, задумавшись, уличные фонари. Собаки давно уже последовали за своими хозяевами, и только во сне по-прежнему время от времени угрожающе ворчали.
Милица, обрывая ногти, сквозь пелену навернувшихся слез, срывала объявления, чувствуя одновременно и презрение к себе и какое-то отдаленно затаившееся успокоение, и только месяц-плут подсматривал за ней из-за туч со своей вечной ледяной усмешкой, завораживающе шепчущей: " Ночь всех успокоит, всех укроет, всех унесет в дальние дали... спите, спите, спите ..."
* * *
Тяжелая капля ударила в окно, и следом холодный осенний ветер вошел в кафе, не прикрыв за собой дверь.
- Милица, двери, двери закрывай - от лета уж одни воспоминания остались, - кричала Ильна, кутаясь в платок.
Милица прикрыла дверь и через ее стекло всмотрелась в черные угрожающие тучи, закрывающие собой уже посеревшие горы. В небе моргнула слабая первая молния и Милица невольно отстранилась от двери, шагнула в зал, где играла музыка, где пока еще кто-то был. Она села на свободное место, охваченная картиной надвигающихся клубящихся мрачных туч и безжалостная дробь ливня пронзила ее готовое разорваться сердце.