Skier. Зеркало без героя

ЗЕРКАЛО БЕЗ ГЕРОЯ

Hie Rhodus, hie salta*

В тот день я проснулся поздно. Зачитался накануне вечером «Вариантом «Прим», как давно уже не случалось со мной. И всю ночь то принимал судьбоносные для страны и мира решения, обременённый непостижимым грузом ответственности, и маршальскими звёздами на погонах, а то заходил в хвост, и валил, пользуясь преимуществом на вертикальном манёвре, американские «Сейбры» в раскалённом арабском небе.

В реальном мире за окнами девятиэтажки тоже плавился зной. Идти никуда не хотелось, разве что сгонять, поближе к обеду, в ларёк, где недавно открылась продажа в розлив свежего пива. Но отпуск стремительно катился к экватору, а затеянный с полгода назад ремонт неумолимо требовал своей доли сил и внимания. Поэтому я на скорую руку зажарил яичницу, выпил чаю, и, устояв от соблазна «всего лишь на минутку» включить компьютер, отправился заниматься делами. Путь мой лежал к городской окраине, где на территории бывшего завода имени Куйбышева одна фирмочка арендовала пару складских помещений, открыв, согласно слухам, торговлю стройматериалами по небывало гуманным ценам.

На улице стояла невероятная духота. Выплыв, распаренный, из тесного салона маршрутки, я всеми фибрами души алкал хоть немного прохлады. Как это порой случается, небо вняло моим пожеланиям с чрезмерным усердием. Откуда ни возьмись налетел шквальный ветер, пригнавший себе в сообщницы огромную косматую тучу. В недрах её заворчало, грохнуло, и на землю обрушился ливень. Красная футболка моя, бывшая влажной от пота, мгновенно промокла до нитки. Спасаясь, я заскочил под навес заброшенной автобусной остановки, где и переждал разбушевавшуюся внезапно стихию. К счастью, всё длилось недолго. Дождевые капли ещё с мягким шелестом срывались с деревьев, а я уже зашагал по дорожке вдоль кирпичной ограды упразднённого предприятия.

Когда из-за угла заросшего бурьяном забора выскочил краснозвёздный грохочущий паровоз, удивиться я не успел. Что есть прыти рванулся в сторону, а он, чёрный, блестящий, мокрый, обдал меня клубами пара, и покатился, уверенно набирая ход, дальше. Машинист, загорелый, с испачканными сажей светлыми волосами, крикнул на прощание что-то витиевато-нецензурное, но за грохотом было не разобрать слов. Я остался стоять у самого края насыпи, по которой бежали удивительно новенькие, блестящие рельсы. Будто не врастали они, забытые, в землю, не ржавели, заброшенные, все эти годы. Будто не прорастали между гнилых рассохшихся шпал наглые толстые стебли лебеды и репейника.

Приходя в себя, огляделся — что-то ещё было не так, кроме внезапно вернувшихся в пору собственной юности железнодорожных путей, и едва не переехавшего меня нахального паровоза. Что-то не укладывалось в привычную для глаз картину. Забор? Нет, забор был «мой», знакомый. Правда, он тоже помолодел, втянул отвисший живот и расправил плечи. А может, это гроза так хорошо отмыла его старые кости? Гроза... я поднял взгляд к горизонту, где всего минуту назад, вдалеке, над крышами облезлых девятиэтажек клубились набрякшие облака, и косые нити дождя сшивали небо и землю... Облака висели. Домов не было! Весь огромный, построенный на моей памяти, микрорайон, исчез, словно смытый ливнем!

Обеспокоенный, я повернул вспять, и сначала пошёл, а потом побежал, всё быстрей и быстрей, будто бы ещё мог успеть на какой-то немыслимый, отправившийся вне всякого расписания, поезд.

Когда, ставший неимоверно длинным, забор свернул вправо, худшие опасения подтвердились - вместо «сталинских» трёхэтажек, чьи жёлтые стены ещё недавно виднелись в просветах разросшегося призаводского парка, простирались шеренги бараков. Сам парк едва угадывался в робком рисунке нескольких асфальтированных тропинок, обрамлённых жиденькими, чуть зеленевшими прутиками. А там, где когда-то бетонный микрорайон «брежневок» остановился в своём наступлении на ветшающее трёхэтажное прошлое, простирался необъятный пустырь.

В смятении, я снова зашагал вдоль своего кирпичного провожатого, просто потому что он являлся здесь чем-то единственно знакомым и близким, и не ошибся. Здание заводоуправления стояло на том же месте, и осталось прежним, — серого камня, с высокими окнами, и коричневой, крытой жестью, покатой крышей. И так же стоял перед входом, простирая руку, гипсовый Ильич, только без чёрных потёков, и уродливых граффити, покрывших постамент статуи за последние годы.

Над зданием вместо привычного триколора реяло красное знамя, и я вдруг сообразил, что завод работает. Мёртвые в моём мире трубы выбрасывали к облакам дымные шлейфы, за оградой металлически вздыхало и отдувалось что-то огромное и неповоротливое.

Гремя расхлябанным кузовом, промчалась мимо, виденная только в кино «про войну», полуторка. Я машинально посторонился — потоки грязной воды летели из-под её скатов. Выглянуло, прорвав свинцовость туч, солнце, заиграло бликами в лужах, и странное спокойствие упало на меня золотой пеленой.

Я пересёк пустынную площадь, — здесь начинались несколько кварталов частного сектора, которые у нас называли «рабочим посёлком». В моём мире они предназначались к сносу ещё лет сорок назад, и потому оставались за бортом любых планов коммунального водоснабжения и газификации. Теперь маленькие аккуратные домики смотрелись весело и свежо. Даже выкрашенные в синий цвет водяные колонки, которые «там» выглядели вопиющим анахронизмом, «здесь» оказались уместны и хороши. У одной из них я остановился, и вдоволь напился холодной воды — жара вновь вступала в свои права, после дождя ощутимо парило.

Напротив, в палисаднике чьего-то дома, буйно цвела черёмуха. В глубине двора каталась на качелях девочка лет десяти — двенадцати. Я приблизился к ограде, окликнул её:

— Здравствуй! Ты не подскажешь, который час?

Девочка глянула с любопытством, прокричала в ответ:

— Не знаю!

— А день?

— Среда!

— А год?

Захихикала:

— А вы почему спрашиваете?

— Просто. Ну так что, год какой, знаешь?

— Девятьсот сороковой! — звонко отозвалась девочка, раскачиваясь всё сильнее. Подол голубого, в тёмный горошек, платья то раздувался как парашют, то опадал, облегая худые длинные ноги. Рукава-фонарики, белый отложной воротничок, колеблемый ветром... Я рывком осознал, насколько нелепо и странно, должно быть, выгляжу в чёрных вытертых джинсах, и красной футболке с надписью «LEVI'S» через всю грудь. Хорошо хоть рабочий день в самом разгаре, и вокруг нет прохожих.

Я поспешил прочь, пока во дворе не появился кто-то из старших. Вступать в разговор со взрослыми не хотелось. По крайне мере пока не обрету вид, более подобающий текущей эпохе. Сороковой год! Чёрт бы меня побрал! Когда, как я сюда провалился?! Казалось, виною всему паровоз, невесть каким образом вынырнувший из прошлого, и утащивший меня за собой следом. Проклятье! Быть может, иди я чуть медленнее, или наоборот, немного быстрее, и успей пересечь пути до встречи с ним... Я ещё не знал, что сюжет этот сделается отныне навязчивой мыслью, идеей-фикс, и будет являться во снах, снова и снова терзая душу ощущением невозвратной потери.

Вновь охватившее меня чувство тревоги побуждало двигаться быстро, не останавливаясь ни на секунду: бежать, вернуться на исходное место, и там, если повезёт, перенестись в своё время! А ведь сколько раз примерял я на себя эту роль — открутить назад ленту аппарата истории, и подправить слегка в его недрах, чтобы нам, в будущем, жить в могучей, и не утратившей былое величие стране. Чтобы гордиться не только Гагариным и Победой. Сейчас эти мечты казались глупыми и неважными, а страх диктовал иное — стать незаметным, отсидеться в каком-нибудь уголке, собираясь с мыслями. Ведь если канал во времени существует, то он никуда не денется, а если ключ ко всему — паровоз, то крайне неразумно ожидать его, отсвечивая красной футболкой на манер семафора.

Я метался, не зная что предпринять. Собаки гавкали из подворотен, сопровождая мои бессмысленные перемещения. Несколько раз наступил в лужу, в кроссовках ощутимо захлюпало. В моём времени тут лежал хоть и разбитый, плохонький, но асфальт, а сейчас хляби кое-где перекрывали улицу от края до края. В одном месте увидел вывешенное на просушку бельё. Должно быть, его постирали с утра, развесили, в надежде, что солнце и ветерок сделают своё дело, и забыли. Но налетела гроза, и всё вымокло пуще прежнего. Повинуясь внезапно пришедшей на ум мысли, быстренько огляделся, перемахнул невысокий штакетник, и вскоре стал обладателем брюк неопределённо-тёмного цвета, и белой рубашки. На задах чьего-то двора, в узком простенке между курятником и сараем примерил свои трофеи.

Всё оказалось ужасно — штаны коротки, но широки настолько, что спадали. Рукава рубахи едва достигали запястий, и я закатал их до локтя. Брюки пришлось вновь заменить на джинсы. Теперь я хотя бы не привлекал взгляды иностранной надписью на кричащем фоне, но вид мой мог вызвать подозрения у любого мало-мальски наблюдательного человека.

— Эй ты там! А ну вылазь! — послышался хриплый, опасливо-строгий голос, и из-за дощатого угла заглянул в моё убежище хмурый мужик. В руках он держал длинную, внушающую уважение жердину.

****

— Так вы, Игорь Сергеич, значит, пришелец из будущего? — человек напротив слегка улыбнулся. Нас разделял широкий, обитый коричневым сукном стол, и жёлтый круг света, источаемого расположившейся с краю стола лампой. Красные лучи заходящего солнца силились пробиться в комнату, но гардины были задёрнуты, и в помещении царил полумрак.

Я промолчал. Всё уже было рассказано, и не по одному разу, прежде чем я оказался здесь. Хотя моё путешествие из-за сарая в уютный сумрак маленького кабинета, оказалось быстрее и комфортнее, чем я мог ожидать. В районном, а затем городском отделении НКВД на меня смотрели то ли как на вышедшего из ума шпиона, то ли как на безумного фокусника. Из карманов выгребли всё, но одежду оставили, так что везде я становился объектом повышенного внимания и любопытства.

Я молчал, но собеседник, немолодой, с гладко зачёсанными назад волосами, кажется, и не спрашивал вовсе, а подводил итог очередному изложению короткой исповеди. Напоминал он моего шефа, только одетого в защитную гимнастёрку, на малиновых петлицах которой поблёскивали три вертикальных «шпалы».

— Да... семьдесят лет — срок немалый... — уже серьёзно сказал офицер, и смолк, не закончив мысли.

— Товарищ... Товарищ капитан! Конечно, вы мне не верите. И я мог бы солгать, хотя и не понимаю, зачем мне это. Но ведь вещи не лгут! У меня изъяли несколько артефактов, в том числе электронные часы и мобильный телефон. Не знаю, передали их вам или нет, но ведь даже то, что осталось говорит за себя! Я знаю доподлинно, что у вас не умеют печатать на ткани, и синтетическую обувь пока что нигде в мире не делают!

Капитан опять улыбался, но смотрел с интересом, и я продолжил:

— Отдайте их на экспертизу, пусть специалисты скажут! А потом, я ведь готов, и хочу сотрудничать. Точнее... да, господи, что я несу — не сотрудничать, а работать, работать на благо страны! Я ведь дипломированный инженер, недавно институт закончил, машфак...

Он неожиданно придвинулся к столу, резким движением выложил передо мной карандаш, и чистый листок бумаги:

— Пиши!

— Что? — я оторопел — Чистосердечное признание?

— Ты высшую математику в институте своём изучал?

— Ну да...

— Тогда пиши: скобка открывается, косинус икс, скобка закрывается, штрих, равно минус синус икс. Записал? Доказывай!

— Что доказывать?

— Вот что записал, то и доказывай. Неужели неясно?

Я опешил:

— То-о-варищ капитан... Но ведь это на первом курсе было! Да и не могу я вот так сразу...

— Не можешь? Понятно. Электротехнику ты тоже учил?

— Ну да.

— Первый закон Кирхгофа?

— Сумма токов в каждом узле схемы равна нулю!

— Ну, примерно похоже... — хитро прищурился — А второй?

— Там что-то о сумме ЭДС и падении напряжений... кажется...

— Кажется? — усмехнулся он.

Я ожидал чего угодно — обвинений в шпионаже, пыток, ссылки в ГУЛАГ без следствия и суда, но что офицер НКВД устроит мне экзамен в объёме программы ВУЗа... это выходило за всякие рамки.

— Вы понимаете... Я ведь потом, после института уже, совсем по другому направлению специализировался... Вам, конечно, это ни о чём не скажет, но там, у себя, я программистом работал. Это, знаете... к концу века вычислительные машины станут использоваться повсеместно... А начнётся с того, что американцы в сорок шестом году сделают ЭНИАК... Но как же мне вам доказать? Ведь у вас пока и Фортран не придумали...

— Опять программист... — с неудовольствием пробурчал капитан. Но я не уловил смысла его странного замечания.

— А может... — меня осенило — Товарищ капитан! Я знаю, у вас автоматические линии вот-вот появятся! А в сорок третьем году академик Патон наладит автоматическую сварку танковой брони! Вот, может, я там буду полезен? Булева алгебра, логические элементы, - это я очень хорошо знаю! Честно! Или... ещё лучше — я вам историю будущего напишу! И вы сможете многих ошибок избежать. Вот, например, в СССР кибернетику лженаукой считали, продажной девкой империализма, а это неправильно, и отстали потому от Запада. Но в космосе всё равно мы первые будем!

Я готов был продолжать, и вывалить вот прямо здесь и сейчас всё-всё — про нападение Гитлера, холодную войну, гонку вооружений, застой, избрание Горбачёва, путч, восшествие Ельцина, но моего собеседника, похоже, не интересовала история будущего. Он полез в ящик стола, извлёк оттуда что-то плоское, на манер портсигара, и толкнул в мою сторону по коричневой суконной поверхности этот блестящий предмет. В первое мгновение я решил, что капитан возвращает мне «Нокию», отобранную при задержании. Машинально поймал то, что считал своим гаджетом. Но это не была «Нокия». Предмет удобно ложился в руку, и больше всего напоминал калькулятор. Металлический корпус, большой дисплей, кнопки с цифрами, а в верхней части рельефная чёрная надпись: «Электроника МТ-13». Наверное, в таком устройстве не было бы ничего удивительного... покажи мне его кто-нибудь через семьдесят лет. Ну, может, лишний повод сказать с досадой и гордостью: «Ведь могли же, когда хотели!», но здесь, в самом начале сороковых... Я впал в ступор, а капитан, чрезвычайно довольный произведённым эффектом, заговорил, уверенно и чётко выстреливая короткие фразы:

— В сорок третьем СССР вступит в войну. В сорок пятом победа. Европа будет красной, включая Германию. Во Франции социалистическое правительство. Британская империя распадётся. Индия возьмёт курс на социализм. Наш первый спутник, и первый человек в космосе. В шестьдесят пятом высадимся на Луну. К восьмидесятому году СССР — мировой лидер. Но коммунизма мы не построим.

Я хотел сказать, что он ошибается, история пойдёт немного иначе, но спросил только:

— Откуда вы это знаете?

Капитан ухмыльнулся:

— Работа такая.

— А дальше... тоже знаете?

— Дальше? Красивой жизни людям захочется. Ведь если никто не голодает, логично хотеть жить красиво, правда? И к девяностым начнутся реформы, под лозунгом «больше разнообразия», а по сути — ползучий возврат к частной собственности. Пойдёт расслоение общества. К концу века партия утратит руководящую роль. Чуть позже переход к парламентской республике по буржуазному образцу.

— Но Союз? СССР сохранится?

— Сохранится. Только название поменяет.

Ошеломлённый, я не знал что сказать, но капитан не собирался ждать пока я созрею:

— Ну а теперь валяй, излагай свою версию. Обстоятельно и подробно, как на духу.

И я изложил. Он слушал внимательно, не перебивая. Иногда переспрашивал, если я выражался нечётко, и он не мог сразу уловить мысль. Несколько раз задавал наводящие вопросы, и я вновь удивился, как много он знает о том, чему только ещё суждено произойти. Когда я, наконец, закончил, капитан встал, подошёл к окну, раздвинул гардины, и открыл форточку. Как будто хотел, чтобы в комнату влилось настоящее, и разбавило прозрачным воздухом улицы густую пелену только что отзвучавших слов.

Достал из кармана галифе помятую пачку «Казбека», вытряхнул папиросу, замер, глянул в мою сторону:

— Курить будешь?

— Нет, я не курю. Спасибо.

— А я буду — и задымил, присев на подоконник.

За окном висела июньская ночь. Звенели цикады. И мне показалось, что ничего не случилось. Просто засиделся я на работе, как часто бывало перед сдачей продукта заказчику. Но вот сейчас шеф выкурит сигарету, произнесёт долгожданное: «Ну, по домам», и, может быть, даже подкинет до угла квартала. Только где он теперь, мой квартал? Наверное, ещё не родился тот архитектор, что когда-то приколет к чертёжной доске чистый ватманский лист, проведёт остро отточенным карандашом осевые линии, и задумается, где и как расположить ему стандартные девятиэтажки типового проекта.

— Товарищ капитан, а всё же, откуда вы так хорошо про будущее знаете? И вот это? — я так и держал в руках блестящую «Электронику». Почему-то казалось, что капитан ответит — ведь не осадил же, когда я впервые обратился к нему со словом «товарищ», а товарищи обычно доверяют друг другу. Капитан помедлил, продолжая смотреть в окно, потом повернулся ко мне:

— Ну а сам-то что, не догадываешься?

— Догадываюсь. Только почему оно разное?

Он пожал плечами:

— Потому что не наступило ещё.

Я хотел возразить, но тут же понял, что капитан прав. Здесь, как везде и всегда, существовало одно только настоящее, которое каждую секунду, каждый неуловимый миг становилось прошлым, ветвясь и порождая миллиарды путей в многоликое будущее. Я подумал, что был бы вовсе не против оказаться в том его варианте, где сменивший имя капиталистический СССР производит такие вот как эта «Электроника» штучки, но...

— А ведь это, наверное, секретные сведения?

— Секретные. Но ты пока от меня не узнал ничего. Что война с фашистами будет, не только мы оба знаем. Остальное — домыслы.

— И победа?

— И победа. Её нет ещё. Может статься, до Урала немцы дойдут. К счастью, Америка с Японией быстро разделается, и окажет помощь. Но за такую цену... Как тебе этот вариант? Правда, источник был из пятьдесят пятого года, так что горизонт краткосрочный, и что там дальше неясно.

«Источник!» — вот, значит, кто я, в здешней терминологии! Это что же, НКВД умеет выдёргивать информаторов из разных вариантов грядущего? Как-то слишком невероятно. Покруче, чем гитлеровцы со своим Анэнербе.

— А лучшее будущее, о котором вы знаете, каково? Что там?

— В лучшем? Ясное дело — мировая республика Советов! Союз от Японии до Британии! — сказал, и засмеялся, и невозможно стало понять, шутит, или всерьёз говорит.

— Игрушку верни, посмотрел, и хватит — я с некоторым сожалением выложил на середину стола «Электронику».

— Телефон мой, и часы, у вас?

— У нас. В надёжных руках, не беспокойся. Только, сам понимаешь, вернуть их тебе не могу.

— Да. Я и хотел сказать — технологии позаимствовать можно.

— С этим как раз не очень. Отрыв слишком велик. Разобрать можем, рассмотреть под микроскопом, понять что-то, в самых общих чертах, но воспроизвести — нереально. Слишком много ступеней пропущено.

Он замолчал. Снова закурил, отвернулся к окну. Кажется, меня для него больше не существовало - «источник» сделал своё дело. И... что? Как там спецслужбы с информаторами поступают? «Скрипач не нужен?» Ещё две-три затяжки, и он крикнет конвой. Явятся двое, выведут меня в чёрную ночь, и ничего кроме этой ночи я уже никогда не увижу...

— Товарищ капитан! - от моего крика капитан вздрогнул — Это вы меня из две тысячи десятого вытащили?

Обернулся:

— Чего кричишь? Нет, конечно.

— А кто?

— «Знал бы прикуп — жил бы в Сочи» — слышал там у себя такую пословицу? Ну вот вы и думаете, что прикуп знаете. Настоящее вам претит, с души от него воротит, а изменить - кишка тонка. Вот и валитесь сюда, потому что считаете, что здесь поворотная точка. Может оно и так, конечно, только знаниям вашим цена — грош ломаный. Нет никакой предопределённости, понял? А есть — громада исторического процесса, свернуть которую неимоверно трудно. Это не костяшки домино, что только и ждут толчка, самого мизерного. Может думаешь, если бы Ленина в восемнадцатом застрелили, так вам бы сейчас в Российской Империи жить? А вот дудки!

Ничего я такого, конечно, не думал, но не отговариваться же? Обычно когда оправдываются, то только хуже выходит...

— А как же точка бифуркации, странный аттрактор...?

— Ишь ты! Производную взять не может а туда же — об аттракторах рассуждает! Чему вас только учат в ваших институтах... С чего ты взял, что аттрактор — это именно то всеобщих воздухов благорастворение, что тебе желательно? А Восточный протекторат Третьего рейха, с трёхклассным образованием, дешёвой водкой в каждом ларьке, и круглосуточной музыкой по радио не хочешь? Впрочем, кому и то — благо...

— Да что вы меня всё немцами пугаете! Ведь если я у вас не один такой, то закономерности изучить можно, какую-то стратегию вывести... А может, и вовсе — машину времени сделать! Не сейчас, конечно, попозже... Одним словом, исследовать явление надо! — я говорил, всё более распаляясь, а капитан уселся на угол стола, смотрел на меня сверху вниз, и во взгляде его сквозило не то удивление, не то жалость. Я осёкся.

— Пойми — произнёс он мягко — нет у нас ни ресурсов ни времени. Да и что за теорию можно вывести по десятку случаев? При том что половина из вас, таких умных да грамотных, историю своей страны с пятого на десятое знает.

Мне нечего было сказать. Молчал и капитан. Потом вскочил, одёрнул гимнастёрку, и занял своё место напротив. Лицо сделалось жёстким и непроницаемым. Я понял, что разговор подходит к концу.

— Три дня назад фашисты вошли в Париж. Франция пала — говорил он, поймав мой взгляд, и я не смел уклониться — В запасе, может, как ты утверждаешь, год. Может, больше. Но одно я знаю наверняка — будущее у нас теперь общее. Каким оно станет — зависит и от тебя. Ясно?

****

Старик замолчал, откинулся на спинку кресла, прикрыл веки. Юноше показалось, что прадед заснул. Он подождал немного, потом осторожно коснулся худой морщинистой кисти, покоившейся на подлокотнике. Старик повернул голову:

— Водички принеси. Устал я чего-то — слабо улыбнулся — Давно ведь не говорил по стольку.

Парень метнулся на кухню, набрал в кружку воды из чайника, принёс, и смотрел как пьёт прадед, будто впервые в жизни видел его. Острый кадык двигался в широкой прорехе ворота тёплой, не по сезону, рубахи, пробуждая чувство пронзительной, немыслимой жалости. И хрупкости, такой, что тронь — рассыпется.

— Ну а дальше что?

— Дальше понятно. Заставили написать всё что знал, снова беседовали. Продержали с месяц, а потом выпустили. Подписку о неразглашении, ясное дело, взяли. Документы выдали, по которым выходило так, что родители погибли в Гражданскую, а я в детдоме воспитывался. Справку дали, что семилетку закончил.

— А потом?

— Потом? Экий ты недалёкий... Да ведь говорил я тебе — пошёл на завод, учеником токаря. Дальше война. В сорок четвёртом, после тяжёлого ранения, попал в тыл, и больше не воевал уж. Страну восстанавливал. В сорок пятом Катю встретил, прабабку твою. Вот так жизнь и прошла.

— Дед! Ну неужели не хотел обратно вернуться?

— А как же? Очень хотел! Первое время бегал всё на то место, ждал паровоз, машиниста высматривал. Только напрасно. Нельзя дважды в одну реку войти. Тогда решил, что если не я, то обязательно дети мои должны в этом выверте разобраться. Но Женечка в «лирики» пошла, способности у неё к языками открылись. Не зарывать же в землю. А с её сыном, отцом твоим, не сложилось у нас. При том, что я-то его понимал, всё же по годам рождения близкие мы. Да только ему на моё понимание начхать было. Вам сейчас в школе говорят, и по телевизору вдалбливают, что СССР из-за плохой экономики рухнул, но ты не верь. Неправда это. Главное, что люди цену всему забыли. А когда цены не чувствуешь, то любая экономика плоха будет. И никакие слова здесь не помогут, пока жизнь лично тебя на грань не поставит. Сам таким был — старик замолчал — Ты прости, что морали тебе читаю, не надо бы этого...

— И ты про себя никому не рассказывал?

— Первое время нет. Боялся, говоря по правде. Потом, много позже, Кате открылся.

— Поверила?

— Поверила. В начале шестидесятых меня в «органы» вызывали. Опять написать всё заставили, расспрашивали долго. Опять подписку взяли. Думаю, сверялись, по какому варианту развитие пошло. После того я долго помалкивал — от греха подальше. Правда, не удержался-таки, съездил на родину своих родителей. Как раз они скоро должны были познакомиться. Только вышло, что и вправду я сирота здесь — деда моего по материнской линии аккурат в сороковом году на западную границу отправили. Там он и погиб, не оставив потомства. А семья отца, оказывается, была в Среднюю Азию эвакуирована, и там следы затерялись. Вот такие дела.

Прадед снова закрыл глаза. Веки его подрагивали. Вздохнул глубоко, собираясь с силами. Правнук ждал. Тихо отщёлкивали секунды кварцевые часы на стене, отчаянно билась в оконное стекло муха.

— А я ведь тогда верил, что всё совершенно иначе сложится. Просто невозможно было не верить - такой был подъём в людях! Казалось — горы свернём! А когда в космос вышли? Ещё два шага — и все звёзды наши! Потом, правда, чем ближе к моему времени, тем тревожнее становилось. А уж когда в восемьдесят третьем Меченый и здесь к власти пролез, окончательно понял — плохо дело. Пытался голос поднять, рассказать чем всё кончится. В газеты писал. И не один я. Да только кто нас таких слушал? Прав был капитан — все красивой жизни хотели, так чтобы комфорта и удовольствий побольше. Живу вот теперь... за девять десятков перевалило... Зачем? Почему? Может, надлежит мне круг завершить... А ты вот что — поди-ка в спальню. Из нижнего ящика комода свёрток достанешь, в белом пакете. Сюда принеси.

Правнук повиновался. Принёс бережно запечатанный скотчем свёрток, положил прадеду на колени, поверх клетчатого старого пледа.

— Нет. Это не мне. Это твоё теперь. Открой. Там дневники. Начал вести после войны, записывал различия в событиях и датах, как мог вспомнить. Ну и другое всякое.

— Дед! Да ты что надумал?! Не возьму я!

— Открой, говорю! — парень открыл, вытащил несколько пожелтевших общих тетрадей, пролистал наудачу — исписано убористо, плотно.

— Вот только это могу тебе передать. И ещё, итог всей жизни моей, — не беги в прошлое. Знай его, помни, но не беги. Смотри и стремись только вперёд, только в будущее! Вас сейчас по другому учат: «живи настоящим», но неправильно это. Так вся жизнь одним днём пройдёт. А ты ведь человек, не бабочка-однодневка.

— Дед! Дед! Всё равно не возьму! Ты ещё сам в них допишешь! А может, в издательство отдать? Книжка будет.

— Да ведь нечего мне больше писать. Всего одна дата осталась. Разве что точку поставить. А ты, дурак, чего же, решил, что я помирать собираюсь? Э, нет! Я ещё посмотреть должен, как ты наследством моим распорядишься! — старик улыбнулся. Морщины собрались на лице мелкой сетью, впитали выступившую на глазах влагу — А сейчас иди. Устал я, побыть одному хочется. К вечеру мать твоя забежать обещала. Так что за меня не волнуйся.

Правнук замешкался. Оставлять старика не хотелось. Но перечить не смел. В конце концов подоткнул прадеду плед, чтобы удобней сиделось, и ушёл. Старик задремал. И снова, как прежде, снился ему всё тот же мучительный сон: он, молодой, бежал изо всех сил вдоль длинного, омытого ливнем забора, и времени не хватало, и грохочущий паровоз вот-вот должен был пронестись мимо. Время тянулось, прыжки казались огромными, забор бесконечным. Чёрная громада медленно-медленно выплывала из-за угла, но вдруг с пронзительно-долгим скрежетом остановилась. Русоволосый чумазый машинист выглянул из кабины, улыбнулся, и протянул старику руку.

А правнук размашисто шагал по асфальту. Свёрток он так и не взял — украдкой запихнул в коридоре на антресоли, твёрдо решив, что непременно придёт за ним завтра. Но в кармане джинсов лежала маленькая алая «Книжка красноармейца». На выцветшей фотографии — испуганные глаза, решительно сжатые губы. И речитативом, в такт широким шагам, звенело в памяти предпосланное прадедовым дневникам четверостишие:

«Но мы ещё дойдём до Ганга

Но мы ещё умрём в боях

Чтоб от Японии до Англии

Сияла Родина моя».

Воздух был тяжёл и влажен. Где-то далеко на западе стояли в небесах косматые свинцовые тучи. Проблесками били молнии. Сонно ворочался гром.

Надвигалась гроза.

* - Здесь Родос, здесь прыгай (латынь)

09/06/10 — 20/06/10

Комментарии: 90, последний от 27/03/2015. © Copyright Skier (cheeget@gmail.com) Размещен: 22/06/2010, изменен: 12/03/2015. 30k. Статистика. Рассказ: Фантастика Сумрак, XXI век		Оценка: *6.9410** Ваша оценка:
Аннотация: "Квазиальтернативная" история. Финалист конкурса журнала "Химия и жизнь" - 2010. Опубликован в составе сборника.

Skier : другие произведения.

Зеркало без героя