Песок, мягкий как манка, волновался, хороводил под вялостью остывшей волны. Заторможенное солнце, оголив слепящий оранжевый глаз, плакало в небо. Шагали вперед прибрежные скалы, почихивал ветерок. Чуть поодаль потягивались восковые пальмы, дребезжали жирные кусты, пытаясь разбудить массивные цветистые бутоны. Утро равномерно глотало шум ночи и передавало эстафету нетерпеливому кричащему дню.
Долина Афа просыпалась.
Она вбирала остатки бесценной прохлады, чтобы дать очередной бой зною.
С севера на юг, с запада на восток Афа простиралась беспредельно. Неподвижные озера рождали реки, разъедающие сушу, как попало. Опрокидывался океан, зачарованный сумасшедшей Луной. Мангровые рощи переходили в гилеи, заставляя глотать воздух, перенасыщенный влагой. Здесь, в полумраке, атакованные мхом, униженные водорослями, расплывались, некогда гладкие ноги деревьев-колоссов; кое-где, в стволах, росли непрошенные цветы. Вездесущие лианы, словно спагетти, секли сумрак, плели непролазные сети, вынуждали путника остановиться.
Иногда Долина обрывалась водопадами и каньонами; стлалась пустынями и степями, заманивала ущельями. Непредсказуемая Афа, величественная, милостивая и жестокая, заставляла падать, но вихрем поднимала вновь; крутила шквалом, разрывала молниями, топила дождем, и убаюкивала, и ослепляла, давала надежду и отнимала.
В центре бескрайней Долины, на невысоком постаменте, шумел Каменный город. И, на первый взгляд, не совсем понятно, как он соседствовал с дикой, калечащей природой, но факт: город был. И жили в нем люди, именовавшие себя Землянами. И было их столько, что не счесть.
В обе стороны от города, на высоте в шестьсот метров, покоилась пара огромных бетонных Платформ, соединенных струнами металлических рельсов. Платформы имели строгие прямоугольные очертания и висели в воздухе, как обыкновенные полки, но не принадлежащие чему-либо, будто удерживаемые невероятной, но невидимой силой. Одна из них простиралась на сотни километров к северу - "Поле", другая уходила глубоко на юг - "Гнездо". Многочисленные нити рельсов, распростертых от одной Платформы к другой, заканчивались где-то на востоке. Отполированные до блеска, они казались миражом, особенно утром, когда всходило солнце. По рельсам на высокой скорости сновали Треугольники, доставляющие рабочих из Гнезда в Поле и обратно.
И это тоже был город: Верхний город над Каменным, который также населяли люди, названные кем-то - "Летящие".
В противовес тошнотворному зною Афы, вечный ноль Платформ казался неправдоподобным. Издревле здесь правил неубиваемый бесстыжий февраль. Солнце палило, а тепла не ощущалось. Иногда температура опускалась до минуса, шел снег, моросил ледяной дождь, ветер нещадно срывал шапки с голов. При этом солнце оставалось неизменным: холодным, слепящим и обнадеживающим. Чудилось: вот-вот улыбнется весна, и горожане сбросят тяжелые опостылевшие одежды, раскрутят шершавые шарфы, простятся с дубовыми рукавицами. Вот-вот. Уже скоро...
Земляне не ведали зимы, как Летящие - лета. Каждый жил привычной жизнью, выверенной поколениями, и не претендовал на чужую. По крайней мере, так казалось. Земляне с придыханием наблюдали за темными, едва различимыми силуэтами, рассекающими небо на махинах-Треугольниках. Притягивала отрешенность, беззаботность, безудержность полета; придумывалось счастье на лицах подлинных героев, трудящихся на благо других. Отчасти Земляне оказывались правы: чье-то лицо неосознанно просветлялось, но вовсе не в предвкушении тяжкого бескорыстного труда, а от поистине райских красот бескрайней Долины. Те несколько минут, что занимала дорога из Гнезда в Поле и обратно, для кого-то стали последней отдушиной, тлеющей надеждой, смыслом бытия.
Как ни странно, но верхний и нижний миры, настолько различные, настолько непонятые друг другом, взаимодействовали. Их связывали две весьма существенные конструкции: узкие прозрачные пластиковые трубы и плетеные квадратные корзины, размером с небольшую комнату. Трубы распределялись по краю Поля в ширину и служили почтовыми ящиками. Под высоким давлением с земли на Платформу летели "свитки", содержащие перечни необходимых Землянам продуктов питания. Растянувшись на сотни метров к востоку, Поле пронизывали металлические тросы, которые бесперебойно, вверх-вниз, таскали груженые и пустые корзины. Таким образом происходила доставка заказанного накануне продовольствия, приемка товаров промышленного назначения и необходимого сырья для последующей переработки.
Рабочая Платформа - Поле - вмещала уныние и слезы, жестокость и безысходность, а также склады, цеха, производственные помещения. В дальнем правом углу задыхалась ТЭЦ, обслуживающая, помимо северной, южную часть города - Гнездо.
Однообразные бетонные здания Поля, подобные перевернутым коробкам, располагались четко и примитивно - рядами. Крайний левый принадлежал Главному Свиточному Управлению - ГСУ. Здесь трудились единственно мужчины. Они принимали заказы Землян, обрабатывали и распределяли их по соответствующим зонам, или "Лугам": "Молочный", "Хлебобулочный", "Мясной". Каждый Луг делился на три "Равнины": "Обработка-переработка", "Производство", "Склад для хранения готового изделия". Для Хлебобулочного Луга завершающей Равниной стала шестая, для Мясного - девятая. Отсюда отобранные товары везли на "Опушки" - небольшие пятачки на краю Платформы - где их помещали в плетеные корзины и опускали в цветущие и благоухающие недра бескрайней, таинственной, беззаботной Афы.
Глава II
Сутуловатая, щуплая фигурка стоит в центре гигантского круга. Двумя руками она сжимает рукоятку кожаного, затертого от бесконечного путешествия, чемодана и истерично озирается, боясь двинуться хоть на миллиметр в сторону. Девушка - а это, вне всякого сомнения, еще совсем юная девушка - часто хлопает пыльно-зелеными продолговатыми глазами, кусает нижнюю губу и время от времени поддергивает головой, дабы стряхнуть со лба слишком длинную челку. Панику усугубляет внезапный игольчатый ветер, которому взбрело поиграть в завихрения. Сейчас потреплет пепельные, будто в паутине, волосы, через секунду раздует капюшон куртки, нагло ударит в бледное осунувшееся лицо - и вот у юной особы текут слезы. Но не от вытворяемого им паскудства, и даже не от беспомощности и страха, и, уж конечно, не от холода - он почти неощутим - от незнания: где она, каким образом здесь оказалась, и что за чемодан так крепко сжимает в руках? У кого спросить, когда кругом - ни души, хоть и рассвело давно? Есть тут кто-нибудь?
- Э-хей, - вместо привычного "эй" не кричит - выдыхает девушка. Ответом становится единичное "хей", отлетевшее от черных, идеально выкрашенных стен сооружения, окружившего безмолвную площадь глухим кольцом.
Конструкция шла уступом: малое, наиближайшее к центру звено формировали двухэтажные постройки. Второй круг образовывали трехэтажные дома, третий - четырехэтажные, и так вплоть до последнего уровня, насчитывающего семь этажей. Окна были редки и пусты, зато поражала рябь подъездов.
С северной стороны монумент пронизывала череда низких узких арок, ведущих неведомо куда. Из них лился бесполезный свет, и ничего больше. Южная и западная части имели по два широких прохода, через которые проглядывались серые и коричневые здания. Восток был закрыт.
Внешне конструкция напоминала муравейник, раненный трусливой ногой в самое сердце. Муравейник без муравьев? Или птичье гнездо. Но тогда, где птицы?
И тут девчушка не столько слышит, сколько телом ощущает нарастающий за секунды, дребезжащий, давящий, парализующий шум. В это же мгновение распахиваются двери подъездов, из которых высыпают десятки, сотни людей. Отпихивая друг друга, наваливаясь грудью на спину впередиидущего, рассыпая проклятия, каждый устремляется в сторону узких северных проемов.
Мерзкий гул достигает апогея и захлебывается. Минуту спустя, не позволив отдышаться, голосит сирена. И снова показываются люди, но не рвущиеся куда-то, наоборот, старательно вышагивающие от загадочных арок. Теперь оглушает тишина. Орава не спеша разбредается, оставляя флер бьющего в нос пота, давно не мытых, будто бы прогорклых, залежавшихся волос. Некоторые источают запах гниющего мяса, копченой колбасы и чего-то прокисшего. В лохмотьях, старье, с обветренными лицами, безумными, опустошенными взглядами, воспаленными, болезненными глазами, люди по-звериному крадутся к своим норам. Кто-то без остановки кашляет, другой - сморкается в никуда, зажав нос большим и указательным пальцами, третий - хромает.
Девушка стоит в оцепенении. Ее никто не замечает. Видимо поэтому задевают плечами, случайно вырывают, растрепанные ветром-шутником, волосы, один парень плюет себе под ноги, но угождает прямиком на уродливый чемодан.
- Постойте, - шепчет она толпе. - Послушайте...
Но никто ничего не слышит.
- Помогите! Пожалуйста, помогите! Ну, хоть кто-нибудь! Что происходит? Где я? - наконец кричит она.
- Ты в Гнезде, - отвечает кто-то, тронув ее за локоть.
Обернувшись, она видит молодого человека с торчащими по бокам головы вихрами. Он похож на собаку: длинный прямой нос, отсутствие губ, напряженный, изучающий взгляд исподлобья. Юноша улыбается, а глаза нет.
- Меня зовут Ито, - бормочет он.
- А меня... Э-э-э, меня...- мямлит девчушка.
Ито напряженно ждет, он застыл, не шелохнется.
- Меня зовут... - кусает губы та.
"Бесполезно, милая", - думает юноша и аккуратно отнимает правую руку девушки от рукоятки чемодана. Засучив рукав, он сдвигает к запястью плоский металлический браслет.
- Твое имя Оу. 22 года. Ого-го, ты, как и я - Полочный на Равнине ?9, - радуется он. - Будем работать вместе!
Девушка переводит взгляд с незнакомого браслета на чудаковатого молодого человека.
- Постой, я помню свое имя, - выдыхает она.
- Угу. А еще: кто ты, откуда, есть ли близкие, друзья. Давай, рассказывай! - подхватывает он.
Оу оглядывается: на площади никого. Цепляясь взором за низкие облака, как за ускользающую ниточку, она взывает к предательнице-памяти. "Вот-вот, почти уловила. Еще чуть-чуть! Ну же!" - подзадоривает сама себя.
Ито наблюдает безо всякого интереса. Почти у всех прибывших реакция одинаковая: непоколебимая уверенность в том, что вот-вот непременно что-то вспомнят.
Партия проиграна, Душка.
Занавес.
- Послушай меня, Оу, - устало произносит юноша. - Завтра нам в смену. Работа не из легких. Надо выспаться, а тебе еще немного освоиться. Да послушай же меня, Оу! Ежедневно на Платформы прибывают новые люди, и никто из них ничего о себе не помнит. И не вспомнит. Так было всегда. Со мной произошло то же пять лет назад.
- Да что это за место такое? - вскрикивает девушка.
- Жилая Платформа. Здесь рабочие отдыхают, - как ребенку, с расстановкой объясняет Ито.
- Как раз это и понятно. Я о другом...
- О другом поговорим позже. В южной части, видишь? Ага. Да, да, серые здания. Это бесплатные магазины. Можно приходить и брать все, что захочется. Выбор неплохой. В западном крыле, вон там, коричневая постройка в арке. Смотри же! Это местная городская больница. И вот еще что, Оу: убежать отсюда невозможно, даже не пытайся - исчезнешь.
Тут Ито криво усмехается.
- Так, на всякий случай, пока не забыл: любовь там, всякие интрижки на Платформах не запрещены, но без последствий. От беременных женщин, детей, матерей избавляются.
- Кто избавляется?
- Неизвестно. Никто их не знает и никогда не видел. Люди просто пропадают. Был человек - нет человека. А теперь идем, быстренько провожу тебя в блок. Мне еще рыбок кормить.
Глава III
Сбившись в стаю, свинцовые пираньи дремали в углу громадины-аквариума. Уродливые демоны, в безмолвии, в бесконечном глухом вакууме, грели бока в лучах солнца, продолжавшего бить с востока в одно-единственное окно.
Ито любил возвращаться домой. Он неторопливо, но упрямо, минуя мольберт у кровати, перешагивая через наброски, эскизы, тюбики с краской, брел к исчезающему красноватому свету. С минуту прищуривался, глядя в небо, чтобы позже, мазок за мазком рисовать его, всякий раз новое: сегодня с размытой синей полосой, протыкающей широкое облако.
И только после этого Ито кормил рыб. Без эмоций, механически, для поддержания жизни. Аквариум бурлит, вот-вот лопнут стеклянные стенки, и комната окунется в смердящую зеленоватую жижу. Но мгновение - и опять тишина.
В комнате Ито один. Уже четыре года никого не подселяют. Через стенку - соседи по блоку, такие же работяги, как он. Вроде, неплохие ребята. Хотя, говорить рано: на Платформах они чуть меньше месяца.
Ито закутывается в пуховое одеяло и садится на кровать. Ноги укрывает пледом: согреться сейчас - значит избежать боли. Опускаются вспухшие, с голубоватыми прожилками веки, но не спится. И так всегда, когда он сталкивается с кем-то беспомощным, слабым, близким ему самому. Истошный, напористый крик Оу буквально обездвижил. Хотя Ито миновал ее: серую, с округлым, без резких черт, профилем. А потом эти глаза, будто новорожденные листья песчаного бессмертника...
"Ее сломают!.. Не спасти, - вспыхивает юноша. - Ну все, хватит! Засыпай!". Но тщетно: сон не идет. Веки холодные и влажные, тело ледяное. Внезапно колено разит острая, срезанная наискось, железная труба.
Воображение!
Ито кричит и сползает с кровати. В панике, сжав зубы, он растирает ладонями ноги, затем - ребра. Безрезультатно. Удары атакуют молниеносно, непредсказуемо, с садистским наслаждением. Хочется живьем снять с себя кожу. И если бы это помогло...
Спустя год пребывания на Платформах, Ито чинил крышу девятой Равнины. И шагнул с высоты в восемь метров.
Намеренно.
Десять месяцев в местной больнице и шестьдесят шесть операций. Металлические спицы, диски, штифты, которыми с головы до ног напичкали юношу, замерзали в вечном феврале Верхнего города и время от времени приносили Ито нестерпимые муки. Колени почти не сгибались, руки отставали от тела, неподвижная, вросшая в плечи шея заставляла оборачиваться сразу всем корпусом.
Но юноша не жалел о содеянном: наконец-то, его вычеркнули. Выпотрошили и выбросили, как червивую рыбу. Он стал неинтересен. Оставалось принять себя, и начать жить заново.
И Ито справился. Он задушил страх, попрал сочувствующие, а зачастую - брезгливые взгляды, мимолетные усмешки, недоуменные ухмылки. Ведь осознание того, что ты жив и живешь, способен самостоятельно дышать, держать кисть в руках, чувствовать прикосновения, было неоспоримо ценнее реакции посторонних. Существование в незнакомом мире и не способность вспомнить свой, слепое и бестолковое мельтешение по чужой прихоти, тошнота, рвота от тяжкого труда не страшили Ито, не угнетали. Он улыбался, потому как все это - ничто, хлопок в ладоши, пустота. Даже порывистая, разрывающая тело боль - еще не Преисподняя.
***
Черный круглый монумент - Гнездо - делился на четыре сектора. В Северном проживали служащие ТЭЦ, работники магазинов, медики и Свиточники. Западный занимали труженики с первой Равнины по третью, Южный - с четвертой по шестую, Восточный - с седьмой по девятую. Каждый сектор насчитывал шесть подъездов.
Блок ?9-111, в который поселили Оу, находился в восточной части сооружения, на пятом этаже. Встречает он широкой мрачной прихожей. Сразу у входа, справа - туалет, следующая дверь ведет в душевую. Далее, по всей вероятности - пара комнат. По сути, больше и нечему. На закрытой двери одной из них рядом с причудливым именем "Йу", Оу обнаруживает свое: новое и чужое, ирреальное.
- Это - сон. Конечно же, я сплю, сплю, - снова и снова повторяет девчушка срывающимся шепотом.
В комнате черно. Стоит приторный, удушливый запах старости и человеческих тел, в избытке перебывавших здесь. Холодными, влажными пальцами Оу блуждает по стене в поисках заветной белой кнопки. Щелчок - и помещение заливает желтый тошнотворный свет. Две узкие койки, между ними - низенькая тумба, справа - деревянный шкаф с перекошенной дверцей. Над входом - электронные часы с массивными зелеными цифрами, режущими глаз.
Окна нет.
Оу подходит к кровати со свернутым матрасом и садится прямиком на металлические визжащие пружины. Постель у противоположенной стены напоминает кучу скомканного тряпья: подушка с подтеками чего-то желтого, серый, кое-где надорванный, пододеяльник, несвежая, с отпечатком подошвы, морщинистая простыня.
Девушка закрывает глаза руками.
- Кошмар, - всхлипывает она. - Ничего не понимаю...
Оу не замечает, как проваливается в одурманивающую бесполезную дрему. Казалось, только прилегла и... Будит ее беспардонный скрип дверцы престарелого шкафа. Оу щурится: в нескольких шагах - длинная широкая спина, рассеченная до поясницы тусклой овсяной косой.
Значит, не сон. Значит, все это - стены с потрескавшейся синей краской, подвешенная к потолку убогая лампочка, незнакомая женщина, снимающая шапку-ушанку - наяву?
Как холодно.
Прошлое не вспомнить! То, что возможно происходило, происходило с кем-то другим, не с тобой! В настоящее невозможно поверить, как не щипай себя за ногу!
А дальше-то что?
- Разбирай чемодан, - безлико произносит фигура у шкафа. - Смена с пяти. В 4:50 - Треугольник. Не проспи, иначе - исчезнешь.
"Да черт с вами! Исчезну и ладно!" - едва не рявкает Оу, но не успевает: раздается истошное "Бэум". А потом еще, еще и еще.
- Восемь. Так будят ночную смену, - взгромоздившись на свое лежбище, безразлично говорит соседка Йу.
Мельком, без интереса покосившись в сторону Оу, женщина, не снимая ни комбинезона, ни свитера, ни черных, в пыли, бурок раскидывается на измятом, дурно пахнущем рванье и через минуту ровно тяжело сопит.
Оу подтягивает обветшалый чемодан. Глухо щелкают слегка поржавевшие затворы. Подняв крышку, девушка выкладывает содержимое на бетонный пол: зубная щетка, длинная, не в размер, стеганная коричневая жилетка, тканевая шапка-наперсток, подштанники, розовая байка с капюшоном, пара носок, колючие шерстяные рукавицы цвета жженого сахара...
Знобит.
Гнетет убогий свет.
На часах - 20:18.
Сгорбившись, Оу раскатывает полосатый, кое-где с пуговицами, матрас, кидает в изголовье жесткую перьевую подушку, и также как Йу, не раздеваясь, ложится в постель.
- Бежать невозможно. Невозможно. Да и откуда бежать? - бормочет девушка и силится не заснуть.
Глава IV
"Бэум-бэум-бэум-бэум".
Уже после первого удара открываешь глаза.
Реальность стонет в ушах.
Время: 4:00.
Лампочку, криво свисающую с потолка, все также рвет желчью. Йу выбирается из своего логова, приглаживая торчащие по бокам волосы. Оу садится на кровати, спустив ноги на ледяной бетон. Тело бьет дрожь и очень хочется пить.
- В тумбочке хлеб и бутылка воды, - хриплым после сна голосом произносит женщина. - Поешь: обед в Поле нескоро.
И, шаркая, выходит в коридор. О еде Оу не думает, зато неистово, забывая дышать, глотает холодную солоноватую жидкость. Она стекает струйками по подбородку, увлажняя высокую горловину черного свитера.
Становится еще холоднее.
Оу бросается к уродливому чемодану, возле которого - стопка чужой одежды. Под родной комбинезон натягивает подштанники, носки, байку. Поверх накидывает куртку и стеганную жилетку-плащ. Заплетает низкую косу, нахлобучивает шапку, зашнуровывает кроссовки и отправляется в душевую. Горячей воды нет: еле-еле, прерывисто вздыхает холодная. Умывшись и растерев лицо затхлым полотенцем, Оу возвращается в комнату.
- Кто там, по соседству? - спрашивает она Йу, которая, словно комбайн, молотит челюстями жесткий хлеб.
- Полочные с нашей Равнины. Ночники. Ты собралась? Через десять минут сирена, - направляется к двери женщина.
Они выходят в сумрачный узкий коридор. Трещат редкие длинные потолочные лампы. Что-то надрывно гудит, хрустит и щелкает. Оу старается не отставать. Множество дверей; третья, десятая, двадцатая открываются и хлопают - за ними собирается толпа.
Гул растет. Поворот налево, и Йу останавливается, незыблемо расставив ноги. Из-за ее широкой спины девчушка не сразу угадывает шахту лифта, освещенную мерклыми красными огнями. Дверей нет. Судорожный шум ближе и ближе. Сверху видится короб. Показываются сапоги, валенки, уги, постепенно - штаны, тулупы, безрукавки, шапки. Лифт стопорится.
Щелчок.
Оу перешагивает темную, шириной сантиметров тридцать, пропасть и размещается справа у стены. Хрустит пол. Ее оттесняют вглубь. Сзади - тяжелые упрекающие вздохи, а это значит - отступать некуда.
Душно. Руки по швам.
Щелчок.
Короб ползет вниз. На четвертом этаже втискиваются еще человек семь. Дальше лифт движется без остановок: упрямо, безмятежно, метр за метром погружая девчушку в бездну промозглого февраля, беспамятства и неизвестности; бессознательно, но безжалостно топит любую надежду на спасение.
Едва рабочие вознамерились покинуть короб - завыла сирена. На Оу обрушилась волна человеческих тел. Шапка полностью закрыла лицо и девушку буквально понесло в никуда. Но кто-то хватает ее за шиворот и увлекает за собой. Стянув на затылок невыносимый головной убор, Оу видит соседку.
- Спасибо! - задыхаясь, говорит она, но Йу смотрит в другую сторону.
На улице темно. В свете редких фонарей снег крутит, будто в центрифуге, сбивает в косяки, молотит невидимой кувалдой, вынуждая пушистые комья, размером с небольшое яблоко, бросаться врассыпную. Тысячи беззвучных ударов, родящих белые взрывы, рвут воздух то тут, то там. Мгновение - и все стихает. Только безучастные снежинки, раскачиваясь, словно лодки у берега, мерно и обреченно устилают Гнездо. Их душат тяжелые шаги работяг, спешащих на "Пристань".
Пробежав сквозь узкую северную арку, Оу оказывается на небольшой площадке. Ее край подсвечивается белым. Полоса отчетливо отсекает Платформу от мрака зловещей бездны. Справа в ряд высятся металлические треугольные конструкции, насаженные посередине на рельсы. Махины также горят ярким белым светом. На круглых заиндевевших трубах, чуть выше уровня глаз, звенят массивные серебристые цепи с карабинами на концах.
Треугольники заполнились. На каждом - человек по тридцать. Укутанные донельзя, напоминающие снопы фигуры теснятся на узкой заснеженной ступеньке. Они пристегнуты к цепям за глухие браслеты. Оу нащупывает свой: плоский, ровный, без царапин.
Пот стекает по спине.
Пылают щеки.
Губы обжигает горизонтальный, вновь рассвирепевший снег.
- Поторопись, - перекрикивает ветер Йу и тащит девчушку за рукав.
- Я не пойду, не пойду туда, - вырывается та.
- Быстро! Мы опоздаем! Быстро! Давай же! - не сдается соседка.
В последний момент они запрыгивают на подножку. Скользко, едва удерживаются. Йу красными потрескавшимися пальцами пристегивает карабины. Все. Назад пути нет. Гудит сумасшедшая сирена. Треугольник трогается и начинает свой безумный разбег.
Белым шаром висит отрешенная Луна.
Вдохнуть нельзя - захлебываешься. Отворачиваешься, ловишь воздух ртом, а он выдирает гортань. Зажмуриваешься: бегут горячие слезы и тут же леденеют. Вот-вот треснет кожа. Плач, стон, сипение в ушах. Рука примерзает к трубе, но не разжимаешь пальцы - страшно. Внизу что-то копошится: пластилиновое, темно-зеленое, матовое. Кое-где - точками - мерцают огни. И ничто не угадывается.
Оу видит Йу: посредственную, ничем не выдающуюся из толпы, особу. Однако что-то настораживает. Вероятно, лицо: неподвижное, каменное, без эмоций. Маска. Под конвоем каждый мускул. Смотришь на неживой, непонятно, как и за счет чего движущийся манекен...
Вдали заблестело. Ближе, ближе и ближе - цепь прожекторов, неоновый кант Поля. Треугольник замедляет ход. Теперь можно смело вдохнуть и растереть промерзшее запястье. Свистят тормоза, истерит знакомая сирена. Оу чувствует, что вовсе не осталось сил.
Глава V
Отстегнув браслет, девушка соскакивает с подножки и устремляется вслед за рабочими. Рука сильно обветрилась, и Оу греет ее, засунув в колючую рукавицу. Неподалеку, наводнив Треугольники, готовятся к отправке Ночники. Многие - в полудреме, иные глядят в пустоту упрямым немигающим взглядом, кто-то зевает и трясет головой, дабы прогнать губительный ныне сон.
- Нам туда, - кричит в ухо Йу и указывает на широкий, освещенный изнутри, ангар.
Будто свинцом налитая дверь, поддается с трудом. Резкая тяга, аж локоть хрустит - и Оу на девятой Равнине.
Выдох - клуб пара изо рта. Здесь холоднее, чем снаружи. И не кажется вовсе, ведь 9-я - громадный рефрижератор для хранения мясной продукции.
Слева - столовая. Об этом информирует указатель, прибитый гвоздем к белой стене. Чуть поодаль - 9-й Свиточный филиал. А впереди - каскад рядов. Где их предел - не видно, ничего не просматривается, кроме миниатюрных человеческих фигур.
Едва уловимый свежий аромат колбас и специй время от времени пронизывает струя чего-то гниющего, с ленцой протухающего. По всей вероятности, это - кусок мяса, который притаился в незаметном теплом местечке.
Чешутся глаза.
У высоких стеллажей - кто в майке, кто в куртке и шортах - мечутся Полочные. Бегут, словно безумные, и толкают перед собой серые металлические короба на четырех колесах. Кое-где маховики искривлены, стерты, стопорятся из-за намотанной смердящей грязи, волос, ниток. Ящики звенят, громыхают; лязгают боковые дверцы, икают пораженные колесики, попадая в частые щели бетонного пола. Равнина стонет, ропщет на стужу, фатально тонет в монотонном шуме, напоминающем работу миллиона швейных машин.
Оу ходит взад-вперед. Яростно, рывком поправляет шапку, шмыгает носом. "Жди здесь", - сказала Йу и растворилась в потоке рабочих. Что ж, девушка считает минуты: десять, пятнадцать, тридцать. Раз присела, два присела: теплее не становится. Тяжелый выдох - и горячее облако буквально скрывает ее от посторонних. Дымка в секунды рассеивается. Полочные уходят на второй план. В кадре показывается человек, мягкий и округлый, как зефир. Он ловко огибает железные короба, нагроможденные небрежно, наспех, и устремляется к девчушке.
- Это ты - Оу? Ты, да? Ты? - поплевывая, переступает он с ноги на ногу.
- Да, - отзывается девушка и ненароком глядит на незнакомца. Глаза разбалансированные: один - строго на запад, другой - на восток. Ощущаются смятение и неловкость: не знаешь, в какой смотреть.
- Ну, идем же скорее, буду тебя учить! Я, кстати, Фуф, - улыбается юноша торчащими верхними зубами, не поместившимися в рот. - Да, да, Фуф. Главный в нашей смене. Хе-хе, ну да! Знаешь ее номер? Номер смены? А, нет, пока ты ничего не знаешь! Запомни - М-3-9, что означает: Третья Утренняя Смена на девятой Равнине. Да! Значится, работаешь пять дней в неделю с 5:00 до 13.00. Пятница, суббота - выходные. Так, сегодня у нас среда... До понедельника должна вникнуть. Ну, идем!
Фуф кладет ладонь, подобную надутой резиновой перчатке, на плечо Оу, и они направляются к Свиточникам. В филиале тепло, работают конвекторы, пахнет едой. Два компьютерных стола, между ними узкий проход к принтерам. Машины стоят в семь рядов, по десять единиц в каждом. Печатают без остановки. Главный шагает к первому принтеру и вытягивает из толстой стопки еще теплый лист бумаги.
- Это - заказ, который содержит нужные покупателю продукты питания. Бери сразу штук пять, а лучше - семь: сэкономишь время. Читай, что в первой строке, - и протягивает бланк Оу.
- Свиток ?380, - неуверенно произносит девчушка.
- Нет, следующую.
- Двадцать тире две тысячи восемьдесят девять тире три. Сардельки говяжьи с ежевикой, пятнадцать штук.
- Значится, так. Запоминай: первая цифра - двадцать - номер ряда. Всего их пятьдесят три, считая нулевой. Каждый содержит сто стеллажей. Второе число - две тысячи восемьдесят девять - и есть его номер, в смысле, стеллажа. Третья цифра подразумевает полку. Их четыре. Да, немного. Нумеруются сверху вниз. Ну что? Понятно?
- Вроде, да.
- Тогда читай дальше. Только без "тире". И рассказывай, что значит то или иное число.
- Семь, семьсот тринадцать, один. Свиные реберные пластины, девять штук. Семь - это ряд, семьсот тринадцать - стеллаж, единица - полка. Самая верхняя, правда?
- Да, да, все верно. Следующая строка.
- Цэ, семнадцать, один. Тушка куриная, двадцать штук. М-м-м... "Цэ"?
- Так вот, помимо основного склада, на Равнине есть небольшое помещение, предназначенное для хранения продуктов глубокой заморозки. Там очень холодно, поверь. Да... Цэ - наименование ряда. Дальше принцип тот же.
- То есть семнадцать - номер стеллажа, единица - полки?
- Ага! Абсолютно правильно! Очень даже неплохенько для новичка! Так, так, так. Теперь идем, познакомлю тебя с рабочим инструментом.
Они выходят. В нос бьет промозглый колючий воздух. Оу ежится: от холода и от мысли, что придется здесь работать. Вряд ли справится, не привыкнет, не смирится. Нет и нет!
Фуф в три шага достигает свалки из металлических ящиков и рывком вытягивает один из них. Скрипят колеса. В длину короб чуть больше метра, в высоту - сантиметров сто тридцать, неширокий и не слишком узкий. С трех сторон ящик глухой, с четвертой - дверца, открываемая снизу вверх. Внутри - несколько полок. К верхней грани короба в ширину приделана изогнутая прямоугольником труба - рукоятка.
- Ну что стоишь, поехали, - улыбается зубами Главный.
Короб поддается с трудом. Оу налегает всем телом, и конструкция ленно двигается, но по своей причудливой траектории. Едва ли ее удается выровнять и направить прямиком к седьмому ряду. Ящик гремит, вот-вот развалится. От вибрации у девушки трясутся щеки, шапка то и дело сползает на глаза. А вокруг - хаос. Отовсюду, будто блохи, выпрыгивают Полочные. Остервенело, сжав челюсти, несутся стремглав к заветной точке, сбивают друг друга, карабкаются по лестницам на стеллажи, размахивают руками - лентой кружатся сардельки, рвет воздух ракета-курица, рассыпаются скользкие потроха.
- Куда они торопятся? - спрашивает Оу, проталкивая ящик в нужный ряд.
- Ха! Да ты ж не знаешь! Объясняю. Значится, в данный момент работают три смены по тридцать человек. Утром, как правило, максимальное количество заказов. Сегодня, допустим, три тысячи. Бывает чуть больше, бывает меньше. За свое время каждый должен обработать порядка тридцати трех - тридцати пяти свитков.
- А если не успеешь?
- Тогда остаешься в дневную смену и выполняешь норму. Таковы Правила. Тебе, как начинающей, достаточно делать по пятнадцать заказов. Но помни: только до понедельника. Учись собирать быстро уже сейчас!
- В смысле? Что произойдет в понедельник?
- Будет работать наша смена и еще одна. Итого: шестьдесят человек. Считай сама, если три тысячи свитков, норма для каждого - пятьдесят. Да, согласен, многовато. Ты выходишь с утра, если не успеваешь - остаешься в день, а потом - в ночь.
- А если не получится?
- Что не получится?
- Выполнить норму в принципе. Исчезну, да?
- Да. С заменой здесь проблем нет. Теперь, надеюсь, все понятно?
- Не все. Как я исчезну: взорвусь, расплавлюсь, испарюсь? Да и куда тут исчезать?
- Мне, как и любому на Платформах, об этом ничего не известно. Закрытая тема, так сказать. Одно дело, у тебя не получилось, к примеру, из-за болезни, и совсем другое, если поленилась, не приложила должных усилий.
- А...
- А обед в 10:00. Отводится тридцать минут. На этом все, Оу. Да? Да. Работаем?
Выбор есть всегда. По крайней мере, так говорят. Безвыходных ситуаций не бывает. Можно размотать любой клубок, вот только за какую ниточку тянуть - каждый выбирает сам. Какой путь видит Оу? Варианта, как минимум, три, но существует единственный приемлемый. Первый - прыгнуть с Платформы. Второй - не подчиниться Правилам и - если верить мифу - исчезнуть. И последний: подчиниться, присмотреться и решить, что делать дальше.
Забросив в короб свиные ребра, ученица и наставник трусят к стеллажу две тысячи восемьдесят девять, где находят "ежевичные" сардельки. Следующий пункт - склад глубокой заморозки. Он крохотный и кажется поплавком в бездонном рефрижераторе. Оу оттягивает влево полую серую трубу, и сдвигает дверь. В морозильнике включается тусклое освещение. Все кругом обнесено инеем. С полок торчат копыта, черными ямами таращатся звериные головы, кровавыми ртами скалятся мертвые поросята. На скользком полу разъезжаются ноги, но девушка тащит потяжелевший ящик в ряд Цэ. Дубеют кроссовки, хрустит жилетка, холод обжигает лицо. Пальцы не гнутся - варежки бесполезны. Двумя руками Оу загружает куриные тушки: две, четыре, шесть, восемь...
Скрип роликов.
Щелчок - и гаснет свет. Девушка прижимает к груди твердый птичий труп, будто живое существо, готовое сопереживать. Секунда, две, три - и Оу слышит надрывный свист, сдвигаемой кем-то двери. С треском пробуждаются лампы.
- Ты жива? - кричит Фуф. - Грузись и иди сюда - покажу кое-что.
Заполнив короб до отказа, девушка тянет его и с силой выкатывает из морозильника.
- Хе-хе! Да. Запомни, Оу, - облизывает губы Главный. - Открыла дверь - подопри ее вот этой палкой. Конструкция неисправна и может захлопнуться, или тебя кто-нибудь закроет. Случайно, конечно. С внутренней стороны ручки нет: не выберешься. Так, вижу, по свитку все собрано. Идем на Опушку.
Оставив позади последний, пятьдесят третий ряд, Фуф направляет девушку в широкий проход, и они оказываются вне Равнины на небольшом пятачке у самого края Платформы. Ветер стих. Кучки снега редкими плевками подтаивают на бетоне. Солнце, переливаясь желто-синим, ползет вверх.
Щиплет глаза.
Оу не сразу замечает человека в кепке, шагающего прямо на нее.
- Это - Корзинщик. Осторожно, не сбей! Он и напарник отправляют заказы вниз. На, впиши свое имя и номер смены в свиток, - говорит Главный и протягивает девушке короткий карандаш красного цвета.
Оу аккуратно выводит заученные буквы-цифры и возвращает лист Фуфу.
- Не мне. Ему, - кивает Главный в сторону Корзинщика.
Тот берет свиток, кладет на металлический ящик, ставит круглую черную печать и отдает обратно девчушке. Затем достает маркер и рисует на крышке короба, крупно и размашисто - "380".
- Вот это, - трясет бланком Фуф, - подтверждение того, что ты собрала заказ. В конце смены обработанные свитки относишь в Свиточную. Все, оставляй ящик здесь. Сейчас покажу, где взять новый.
Они возвращаются на Равнину и резко сворачивают влево: в узком длинном помещении, подсвечиваемом одной-единственной лампой, рядами стоят короба.
- Да, да. Вот и они. Ну что? Вытягивай! Алгоритм ты знаешь. Хотя, погоди-ка, - смотрит Фуф на часы. - Сейчас почти что обед. Давай подкрепимся, а после приступишь, так сказать, с новыми силами. Согласна?
- Согласна, - впервые за сутки улыбается Оу, и пара бредет в столовую.
Глава VI
Смочив тряпку в мутной воде, Уборщик Ув отжимает ее и вешает на край ведра. При этом руки его, лоснящиеся, с желтыми надтреснутыми квадратами ногтей, трясутся. Ув не в силах унять дрожь, поэтому неуловимо скрывает ее, резво вытирая кисти о вафельное в пятнах полотенце. Затем натягивает черные кожаные перчатки, заправляет в них длинные рукава гольфа, поджимает одежду пальцами у запястий и поочередно защелкивает серебристые с темным налетом кнопки. Так перчатки будут крепче держать рукава, и они не поползут вверх.
Уборщик расправляет тряпку, и в который раз принимается оттирать жир, засохшие остатки пищи, разлитый кем-то компот с обеденных столов. Вот-вот нагрянут Полочные. Ув знает почти всех и вкратце о каждом. Однако сам он мало, кому известен, возможно, что никому. Старика не хотят замечать, и он незаметен, не желают слышать - Ув неслышен. Он всего-то стоит рядом или за спиной: молчит, слушает, а, вернувшись в блок, смеется, плачет, пьет вино, а в завершении ест себя.
Вчера, традиционно, по гудку Ув сдал смену, по сирене - прислонился к Треугольнику и полетел в Гнездо.
Синий вечер февраля.
Подмораживало. Вьюга, притаившись ниже звезд, вбирала в легкие миллионы кубов влаги и воздуха, чтобы к утру лопнуть, засыпав снегом Верхний город. Старик любил бурю, она заставляли переключаться и думать об обыденных, незамысловатых вещах: как не замерзнуть, не промочить ноги, как дойти до Пристани и не упасть, как удержаться над Долиной.
Пристегнувшись к трубе, Ув время от времени подставлял лицо встречной морозной пыли: бессильные щетинистые щеки трепетали, медленно сползали к шее и флагами развевались по бокам. Он был подобен отцветающей ромашке, гонимой неумолимым ветром: на макушке - пух, по окружности, чуть выше ушей - белые, паклями, волосы-лепестки.
Движение.
Быстрее. Не смей тормозить!
Ув не видел старость, не осознавал ее, не рассуждал о ней. Он стремительно несся над презренной им Афой, предвкушая первый пьянящий глоток. А потом второй, десятый, одиннадцатый. После двенадцатого, как правило, появлялся сын. Или не появлялся.
Старик отпер блок, потом свою комнату без окон, сел на кровать и долго, во мраке, рассматривал противоположную стену. Сосед работал по ночам, поэтому сейчас было время Ува. Засунув руку под подушку, Уборщик достал наполовину полную бутылку красного вина. Зубами вытащил пробку и выпил жидкость залпом. Но мнимый, придуманный ребенок не пришел, и старик заплакал, свесив голову на грудь. Затем резко встал, точно вспомнив что-то, снял куртку, жилетку, черный гольф. Приподнял руки, перебинтованные на запястьях. Пристально оглядел левую: видимо, сегодня ее очередь. Мгновение - и Ув сорвал бинт. Секунда - и осатанело впился зубами в незажившую с предыдущего вечера рану. Закапала кровь, но старик не чувствовал ни боли, ни омерзения от дикого вкуса во рту. Он глушил муку о мифическом сыне, который, возможно, когда-то был у него. Вырвав крохотный кусочек мяса, Ув проглотил его и замер. Теперь он был сыт и удовлетворен. Спокойно прошаркав в душевую, старик ополоснул лицо, промыл укус антисептиком, наложил свежую повязку.
До следующей февральской ночи.
Вернулся в комнату и лег в постель. Ув заснул моментально. К нему пришел лоскут собственной плоти, играющий на трубе.
***
Сея улыбается, прищурив левый глаз. Еще бы: накануне она нашла настоящее сокровище - перо. Оно торчало из сугроба, тонкое, черное будто ветка, и не привлекало особого внимания. Но прозрачный пушок у основания заставил женщину усомниться. Она поднялась в блок, согрела нечто под струей горячей воды, просушила феном - и чудо: на ладони лежало перо. "Вот это да!" - ликовала Сея, разглядывая диковину, которая казалась синей, но покрутив в пальцах, заиграла голубым, оранжевым и красным.
У женщины блестят глаза.
С утра, по обыкновению, собрав остаток волос вверх, Сея закрутила жиденькую гульку. Однако в это раз пронзила пучок не шпильками, а найденным сокровищем. Еще немного блесток, кружевные серьги до плеч, алые румяна.
Сея готова.
Она сияет, облокотившись на прилавок: прямая, дородная, с приподнятым округлым подбородком, в пышном белом переднике поверх узкого светлого платья.
С минуты на минуту нагрянут Полочные. Повара - по стойке "Смирно", только половники дрожат. Растянувшись в линию, они с тревогой ожидают неминуемого разрушительного столпотворения. А Сея спокойна: еда горячая, сытная, хватит всем. Женщина проследила, ведь это ее прямая обязанность - обязанность Старшего смены.
- Заканчивай, Ув, - мягко, но настойчиво говорит она Уборщику. - Не развози на весь день.
Сея не любит старика. Где бы она ни находилась в течение дня, Ув необъяснимым образом оказывался рядом. Уборщик пугал ее, но больше - вызывал тошноту. Он был противен, словно слизень: холодный, липкий, тихий, даже задавить гадливо. Женщина переводит взгляд на дверь: вот-вот та распахнется и появится Он, не придуманный, не эфемерный, а живой, настоящий мужчина. Ее мужчина. Но в тысячный раз щелкает ручка, и в столовую заносит не тех. Сейчас, к примеру, Фуфа, который даже не заходит по-человечески, а впрыгивает, сотрясаясь точно желе. За ним, собачонкой, семенит мелкая девчушка, видимо, из новых.
- Привет, Сея! Рад, очень рад тебя видеть, - улыбается Главный, сжимая пухлую руку женщины чуть выше локтя.
- Привет, привет, - моргает та. - Кто это с тобой?
- А, знакомься: Оу, только вчера прибыла. Моя подопечная. Оу, а это Сея - шеф-повар нашего мини-ресторана!
- Ладно уж, не выдумывай насчет ресторана-то! Ну что ж, проходите, милости просим.
- Чем сегодня удивишь?
- Удивлять особо нечем, милые мои. Разве что... Вот, возьмите фрикадельки с сыром и чечевицу. Думаю, неплохо получилось, я старалась.
- Не скромничай, ты превосходно готовишь! Оу, она превосходно готовит! А ну-ка, бери подносы, будем дегустировать...
Пара направляется к Поварам. Те раскладывают по тарелкам ароматную кашу, наливают в граненые стаканы компот, по всей вероятности, вишневый. Столовая потихоньку заполняется: дверь хлопает все чаще, гремит посуда, смешиваются голоса, перерастая в бесцветный гул. Запах еды с вкраплением необъяснимого тут аромата ладана мало-помалу заглушает смрад потных тел. Уютное помещение незаметно превращается в конюшню, где вместо фырканья и плавного сопения слышатся громкие сытые отрыжки, чавканье, развязный притонный смех.
Они сидят напротив друг друга за столом у белой стены.
- Да, невероятно, - отзывается Оу.
- Что я говорил? Сея - настоящая кудесница. Волшебница, одним словом! Да! Кстати, а с кем ты в комнате?
- Ее зовут Йу.
- Йу! Ну что ж, прекрасно знаю. Странная женщина, хотя тому есть объяснение. Я слышал, что когда она прибыла, то в истерике металась по Гнезду, выбегала на Пристань, пыталась спрыгнуть, но испугалась и тогда ринулась грызть край Платформы. Кошмар! Да... Ее увезли в больницу, где продержали чуть больше месяца. Что бедняжке кололи, неизвестно. Однако когда та вышла, ее никто не узнал: Мисс Спокойствие. Вот уже три года Йу - лучший работник смены. Так-то!
- А ты давно здесь?
- Два с половиной года. Еще чуть-чуть, и мне светит бонус.
- Бонус?
- Да, подарок за отличную работу. Что захочу, то и получу! Мне безумно нравится собачка-робот. Хорошо, когда дома кто-то ждет, есть о ком заботиться. Одиночество невыносимо. Поэтому...
- Ты один в комнате? Извини, что перебила.
- Не страшно. Скажешь, в комнате! Я в блоке один-одинешенек! Главным никого не подселяют. Кому-то, безусловно, раздолье, а вот мне - мука.
- Сочувствую. Послушай, а что там внизу, под нами? Я пыталась рассмотреть, да не удалось.
- Долина. Ее называют "Афа". Там живут богачи, а мы... Мы - что-то наподобие слуг.
- Отчего ж так несправедливо?
- Не знаю, Оу, и не желаю знать! Повторяю: подобные вопросы тут не задают. Воспринимай ситуацию проще: ты жива? Жива. Здорова? Здорова. Сыта? Сыта. Вкалывай и получай все, что душе угодно. Тебе уже рассказали про бесплатные магазины? Ну вот!.. В плане работы я, конечно, перебарщиваю, сам знаю. Иногда от нагрузки кровь из носа идет, представляешь? Пару раз в обморок падал! Шагаешь, шагаешь - и вдруг темнота, проваливаешься, летишь куда-то. Но это забывается, важен результат, а для этого надо трудиться. С неба нам точно ничего не упадет. Да...
- Вы поели? Можно убирать? - зашептал кто-то, склонившись над столом.