Старенький-старенький Швабрин доживает век в Сибири, там же, где отбывал каторгу и ссылку. Мир вокруг давно изменился так, что о причинах его появления в этих краях уже никто и не помнит. Состав населения ссыльно-каторжного края постоянно обновляется, лет десять с лишним назад многое изменилось после прибытия отбывающих сибирские сроки декабристов - но уже и это довольно давняя история.
С очередной сменой тюремного начальства в этих краях оказывается книга "Капитанская дочка". Грамотных людей в ссыльнокаторжном краю мало, они образуют некую общность, включающую и каторжан, и тюремщиков. Через некоторое время книга попадает в руки Швабрину.
Он начинает читать - и то с удивлением, то с возмущением замечает расхождение "версии Гринева" с тем, что запомнилось ему самому. Более того: их версии, пускай и не совпадая друг с другом, все же лежат словно в какой-то особой плоскости, заметно отличающейся от официальной истории пугачевского бунта, известной остальным обитателям каторжного края (таких долгожителей, как Швабрин, среди них нет, но кто-то в юности служил с ветеранами, у кого-то отец принимал участие в событиях на той или другой стороне... а кто-то книжки читал, в т. ч. пушкинскую "Историю пугачевского бунта").
Попытки Швабрина восстановить истину становятся "все страньше и страньше". Вот он разговаривает с пожилым Гриневым, которому, во-первых, неоткуда тут взяться, а во-вторых, в реальности он должен быть куда старше; вот мимолетом встречает Машу - тоже совсем не в том возрасте, как она должна быть сейчас, если жива... Вот появляется Савельич, который точно не может быть жив...
(Помимо прочего, они проясняют вопрос, кто мог и кто должен был победить в дуэли между Швабриным и Гриневым - а также почему она закончилась именно так. При "разборе полетов" проясняется: мальчик не понимал, что Швабрину было очень тяжело его победить почти бескровно - но еще тяжелее было не убить в первые же секунды. Так что Швабрин, не ища себе новых неприятностей, все время пытался нанести Гриневу легкую царапину или обезоружить - но когда действительно улучил момент, некстати вмешался Савельич, в результате чего рана оказалась серьезной.
Точно так же "перевернуты" и другие трактовки Гринева - впрочем, как и Швабрина. Совсем иначе объясняется попытка Швабрина что-то прошептать на ухо Пугачеву во время казни офицеров... а Гринев понимает, что его повторное появление в Белогорской крепости уже в статусе "друга Пугачева" было истолковано Швабриным не менее ложно... Да и Маша, все это время пребывавшая в полубезумии, не поняла, что Швабрин на самом деле скорее защищал ее - так, как можно было защищать в тех обстоятельствах, - чем домогался.
В результате Швабрин не превращается в героя, а Гринев - в антигероя; другие персонажи тоже не "переворачиваются". Но им и читателям становится ясно: все они - люди, в безвыходных обстоятельствах предпринявшие неоднозначные действия, а потом для следователей сочинившие облагороженную версию... и в конце концов поверившие в нее сами.)
Появляется и какой-то странный господин в партикулярном, не присутствующий в числе персонажей "Капитанской дочки": невысокий, с бакенбардами и со слегка "арапской" внешностью. С ним о временах пугачевщины говорить интереснее всего, но он как возникает внезапно, так же без предупреждения и исчезает.
На каком-то этапе если не самому Швабрину, то читателям становится ясно: на дворе - январь 1837 г., Пушкин умирает... и в предсмертии общается с героями созданных им миров. Именно так: "Капитанская дочка" сотворила некую параллельную реальность, не вполне совпадающую с той, в которой Пушкин жил... и все еще живет, но уже последние дни.
Престарелый Швабрин тоже доживает последние дни, потому ему становится доступно такое "соприкосновение сфер": для него равно материальны живые, умирающие - и давно мертвые: как Савельич, как седой Гринев... как Маша...
Но он не успевает понять это окончательно: перед ним вдруг открывается заснеженная дорога, на ней сани-кибитка, в них - шестнадцатилетний Гринев и юная Маша... Они зовут его: мол, садись с нами, все давно прощено и забыто. Но Швабрин (он оглядывает себя: ему сейчас едва 30 лет, он в офицерской форме екатерининских времен, шпага на боку) не хочет им мешать и присаживается на облучке рядом с Савельичем (которому тоже немногим за 40, это мальчишке Гриневу он казался стариком). Едут. Метель сбивает с пути, впереди силуэт... "Гей, добрый человек! - кричит Савельич. - Скажи, не знаешь ли где дорога?". Прохожий оборачивается: это давешний "арап". "Да места-то мне знакомые, - после паузы говорит он, - подвинься-ка, я вас довезу, куда нужно".
Садится рядом, принимает из рук Савельича вожжи - и уверенно правит через буран...