Бывают такие моменты, которые меняют все твою жизнь. Причем, в совершенно неожиданную сторону. Об одном таком случае и хочу написать сейчас, спустя годы и годы... Может кто-то прочтет мои записи, усмехнется и скажет: "Он был таким же человеком, как и я". Ну...я искренне на это надеюсь. Но, кажется, я отхожу от темы. Что ж, приступим.
Учителя без устали пели мне песни о моей одаренности. И неумении ее использовать. Я все любил делать по-своему, чем раздражал как учителей, так и одноклассников. Если задание казалось мне бессмысленным, я легко мог сложить руки на груди и демонстративно отвернуться к окну. Если же я был увлечен, летели пух, перья и клавиши консоли. Поэтому на родительских собраниях было довольно весело: учителя то костерили меня, то восхваляли, в конце концов устало отмахивались - мол, горбатого могила исправит. А я рос себе, и со мной росло мое тщеславие.
Да-да, тщеславие... Я не был хорошим мальчиком. Сейчас, с высоты прожитых лет, я осознаю это все отчетливей. Я был и своенравным, и замкнутым, и по-детски жестоким. Осознание своего исключительного ума породило во мне маленькое чудовище, не желающее общаться с теми, кто не имеет такого же интеллектуального уровня. Поверите ли, я был заносчив, слишком заносчив для семилетнего ребенка.
К счастью, у меня был хороший отец. Он вовремя заметил мой грешок. Однажды он взял меня за руку (я до сих пор отчетливо помню этот момент...вплоть до ощущения большой горячей ладони, сжимающей мою), посмотрел в глаза...И у нас случился первый в моей жизни серьезный разговор. Помню, что тогда здорово застыдился. Я понял, что отец сильно огорчен моим поведением. Знаете...это был толчок в нужном направлении. С этих пор, как только надменность начинала проявляться в моем характере, я тут же вспоминал выражение лица моего отца. Это значительно остужало мой пыл.
Вообще, это был замечательнейший человек, который заботился обо мне, моем воспитании и мироощущении. Как жаль, что раньше я не понимал многое из того, что он мне говорил ... Он пытался привить мне любовь к природе, но я не особо слушал его - в моих мечтах летали звездолеты и вовсю работали суперкомпьютеры, собранные моими руками... Потом, далеко потом, я осознал, что гармоничное сочетание природных тенденций и техники - залог успеха, и возблагодарил отца за все то, что он успел вложить в меня... Но об этом в другой раз.
В общем, отец любил природу. Он не был из числа пресловутых технофобов, но большие шумные города его прилично утомляли. Тогда-то наша семья и приобрела небольшой домик в горах Оуачита, где мы могли отдыхать всей семьей летом. Это был замечательный крепкий дом со всеми удобствами, вокруг простирались бескрайние просторы, восхищающие девственной красотой. Вдали от городского шума, компьютеров, машин и звездолетов, мы коротали свои дни. Сначала я сопротивлялся, но потом мне самому пришелся по душе этот ежегодный отдых. Отец постоянно водил меня по окрестностям, мы с ним (к вящему ужасу матушки...) облазили все окрестные горы. Порой мы с ним ходили к реке. Это было довольно-таки трудно - путь туда занимал не меньше пяти часов быстрого ходу, порой - и того больше. Но я любил реку Арканзас. Если вы ни разу ее не видели, вам не понять того чувства, который я испытывал, глядя с высоты гранитного утеса на ее неспешные чистые воды и высоченный стволы сосен у ее берега. Это был неподдельный восторг.
Но...я был всего лишь мальчиком, а мальчикам свойственно заблуждаться.
Наш дом не был единственным в округе. Всего их было семь, все они располагались довольно близко друг от друга и образовывали этакий небольшой хуторок среди гор. Все дома были заняты семейными парами с детьми, поэтому я быстро обзавелся друзьями-мальчишками. Я уже не помню их имен, не помню лиц, но слишком хорошо вспоминается все то, что мы с ними вытворяли. *дальше в записях стоит большущая клякса, далее рисунок, напоминающий спираль или черную дыру, вероятней всего, отражающий сильную поглощенность автора какой-то думой* Не буду врать, мы себя вели отвратительно. Развлекались мы очень жестоко - разрушали муравейники, сбивали камнями птичьи гнезда, измывались над жуками и пауками, охотились с палками на змей и лягушек. Животным покрупней тоже приходилось несладко - однажды мы закидали камнями койота, несчастное животное еле успело скрыться от нас.
Что побуждало меня быть таким жестоким? Желание не отставать от приятелей? Что веселого я находил в этом тогда? Неужели вид чужих страданий был мне приятен? Почему-то я не хочу верить в это. Я был умным, но всего лишь сорванцом, которому хотелось быть принятым в этом тесном сообществе мальчишек хуторка. Я смотрел на них (а они все были постарше меня) и видел в них пример для подражания. И...я не задумывался тогда о том, что животным больно. Я разбивал коленки и при этом ощущал боль и обиду, но, швыряя камень в кролика, я не мог еще представить себе, что чувствует бедное животное... Я был невероятно глупым умником.
И вот однажды самый старший мальчишка нашей банды стянул у отца фазер. Это было знаковое событие - настоящее оружие, к которому можно было прикоснуться. Мальчуган ходил, гордо задрав нос, под восхищенные вопли остальной детворы он демонстрировал чудеса меткости, стреляя по скалам и деревьям. Чем больше восторга демонстрировали окружающие, тем больше он распалялся, тем "круче" ему хотелось казаться в глазах своих поклонников. Тогда-то в ход пошли живые мишени...
Все-таки мальчишка был не слишком опытен в обращении с фазером, меткости ему явно недоставало, поэтому все мишени в виде ящериц успевали спастись от неминуемой гибели. Чем больше он мазал, тем больше злился, чем больше злился, тем больше мазал...В конце концов кто-то даже осмелился ехидно хихикнуть за его спиной.
И тут мы увидели птицу. Она сидела на раскидистой сосновой ветке, гордая и недосягаемая. Солнце светило в глаза, поэтому было довольно трудно определить, что это был за вид, видно было только, что она довольно крупна. "Я попаду в нее" - сказал фазероносец и вскинул оружие. Раздалось несколько смешков, кто-то сказал: "Да куда тебе". Я был одним из тех, кто посмеивался над стрелком. Он бросил на нас волчий взгляд, переступил с ноги на ногу, прицелился и выстрелил. *здесь строка резко обрывается, выведено несколько бессвязных каракуль - казалось, автор хотел начать новую строку, да все не решался*
Все замерли. Казалось, все замерло. Большой черный ком сорвался с ветки и повалился вниз, сбивая по пути сучки, вниз посыпалась свежая хвоя. А потом что-то глухо упало на землю.
Стрелок стоял с открытым ртом, руки его дрожали. Мальчишки испуганно переглядывались между собой, кто-то перешептывался.
Затем под деревом послышался шорох и пронзительные крики, режущие слух. Из-за массивного корневища показался рекомый ком перьев, неуклюже передвигая лапами. Как сейчас помню...Это была большая птица, никак не меньше пяти футов в размахе крыльев, величественное темное оперение, а вот голова...белоснежная...крючковатый желтый клюв...Она волокла безвольно опущенное крыло за собой: видимо, стрелок только подбил ее, а еловые ветви смягчили удар. Ее огромные желтые лапы с растопыренными серповидными когтями скребли землю, впивались в нее, как в плоть жертвы. Но такие лапы не приспособлены для ходьбы по земле - птица еле-еле ковыляла. С трудом перемахнув через корневище, она застыла на месте, высоко подняв свою белую голову.
О, я узнал бы ее, даже если бы мое зрение было бы в десять раз хуже. Без сомнения, перед нами был белоголовый орлан. Я часто видел ее раньше во время своих походов с отцом на реку. Эти птицы любили Арканзас, а в ее водах они вылавливали рыбу, а на самых высоких прибрежных соснах вили свои гнезда. Я часто наблюдал их скользящий полет, но теперь впервые в жизни я видел орлана так близко. И он смотрел на меня немигающими желтыми глазами. О, этот взгляд...Меня будто ударило током, будто пригвоздило к земле. В этих глазах было столько запредельного, нечеловеческого, таинственного, гордого, свободного, дикого...и немыслимо прекрасного. На какое-то мгновение мне показалось, что это я орлан, что это я стою под сосной и презрительно смотрю на кучку гуманоидов.
Птица распушила перья на голове и зашипела. Это вывело всех из оцепенения.
- Живая! - крикнул кто-то.
- Здоровая какая... - пробормотал кто-то сбоку
- Смотрите, ковыляет как индюшка! - завопило сзади, и раздался взрыв хохота.
- Индюшка, как пить дать! Вот я ее... - в воздух взвился камень и ударился о птичье крыло.
Орлан снова зашипел и с яростью принялся клевать отскочивший от него булыжник.
- Ах, ты еще и шипишь? - и новый камень угодил прямо в цель.
А я стоял не в силах пошевелить рукой, будто оцепенел...Все смотрел в эти глаза. Я точно знал, в них была заключена какая-то тайна.
Новый камень ударил орлана прямиком в голову, он издал пронзительный визг и пригнулся к земле, топорща перья. Я будто вышел из транса, непонимающе оглядываясь вокруг, я не мог взять в толк, что я здесь делаю?...Что, черт побери, делают остальные?
- Зачем...зачем вы кидаете камни? Она ведь ничего не сделала?
Меня не слушали...А я...А я будто сам ощущал ту боль...то непонимание птицы...впервые в жизни...впервые в жизни я осознал, что такое боль другого живого существа.
- Прекратите! - я встал на линии огня, преградив путь камням.
- Тебе-то что? - спросил меня меткий стрелок. - Это ведь не твоя птица?
- Да ей же больно! - судя по всему, я выглядел как безумец - на меня смотрели испуганно и непонимающе.
- Ей больно... - сказал я чуть тише. - Она же...ничего вам не сделала? Зачем?...
- Да это просто тупая птица! - крикнул кто-то мне в ответ.
- Глупая индюшка! - поддакнули в ответ, и раздался подобострастный смешок.
- Да она сама просилась на фазерный выстрел, - произнес стрелок и поднял с земли очередной камень.
- Положи на место! - крикнул я так яростно, что фазероносец выронил булыжник из рук.
- Эй, ты чего?...
Я весь дрожал как в лихорадке. Глаза предательски щипало. Со стороны это, вероятно, выглядело настолько жутко, что мальчишки трусливо попятились назад.
- Оставьте ее в покое, - сказал я срывающимся голосом. - Или...или я вас сейчас всех исколочу!
Не знаю, чем бы закончилась эта история, если бы мальчишки решили вступить в драку...Скорей всего, я был бы избит до полусмерти. Но они, видимо, решили, что я совсем тронулся и побоялись приближаться. Они медленно попятились назад, а потом просто сиганули прямиком к своим домам. На безопасном для себя расстоянии они крикнули в сторону меня несколько ругательств и парочку камней, которые так и не долетели до цели. Мне было все равно. Я не обращая внимания. Я смотрел на птицу.
Она лежала на земле и тяжело дышала, открыв клюв. На белых перьях были видны кровавые пятна, все ее тело было в крови - камни страшно искалечили ее. Одни лишь глаза остались неизменными, они все так же пристально смотрели на меня, будто читали в душе, не мигая, гипнотизируя. Когда я наклонился, орлан попытался клюнуть меня в руку, но силы уже покинули гордую птицу, она не могла даже поднять головы, только буравила меня взглядом. Я ничем не мог ей помочь. Передо мной лежала сломанная красота. Сломанная, но не сломленная. Как я хотел...сделать...хоть что-нибудь...Как я хотел... выходить эту птицу и вновь выпустить на волю...Чтобы она вновь скользила в потоках воздуха, охотилась и вила гнезда...Как я хотел...Но было поздно.
Я вернулся домой поздно ночью. Весь дом стоял на ушах. Отец начал отчитывать меня...но я не слышал его...я ничего не слышал и не мог произнести ни слова. А ночью мне снились полеты над рекой Арканзас...
С тех пор в душе моей поселилась птица. Как в старых индейских легендах, которые любил рассказывать мне отец. Я перестал быт прежним... Я начал многое понимать...
И спустя множество лет, когда я конструировал первого андроида и ломал голову над его внешностью, легкое прикосновение темного крыла в моей душе навело на мысль...К Джулиане я пришел с уже готовой головой, зажатой подмышкой. У этой головы было мое лицо, только значительно моложе, а кожа была белой как снег.
А под сомкнутыми веками спали желтые глаза...