Кто любит слушать, тот пусть ловит эфир. А я вот читать люблю, я читатель запойный, это кого-то удивляет? Например, мою прабабку Юку - нисколько. Юке девяносто семь, у неё искусственные суставы в пальцах, а в остальном она вполне живая. Мы с ней приятели, насколько такое возможно при разнице в три четверти века. В конце концов, из её потомства и родни я один поблизости, драгоценный правнучек Сэм. Остальных разнесло по Земле и окрестностям, а многих она и пережила...
Я у неё вырос в доме, а дом древний, её дедом строен, в таком месте и бумажные книги не в диковинку - запользованные, что называется, до дыр. До запаха. Страницы ломкие. Она мне их не разрешала читать, да и сама уже почти не раскрывала. Достанет, погладит обложку, и назад, на полку, в книгохранилище. А сама за диплому берётся - и за обедом, и за чаем, и всегда - что пластиковой штуковине сделается? Вечная. Пока батарейки есть или солнце светит.
От Юки-то и я набрался этого: читать. Держать в руках. Следить глазами. Воображать и видеть.
Это очень важно. Даже "истории воды", в которых буквами рисуют бегучие картинки - ведь всё равно знаки складываются в слова. Смысла в них, по чести сказать, никакого... генераторы случайных чисел, маленькие мартышки. Развлечь могут. Но вот что меня сразило наповал - так это "открытая книга".
Об этом много писали, говорили много, расхваливали. Так что я задолго знал: чудо грядёт. А увидел эту штуку впервые у какой-то девы на маршруте. Ехал, "Ожерелье голубки" читал. Вдруг вспышка, я диплому чуть не выронил, гляжу: дева напротив стоит, улыбается, а глаза странные такие... будто поволокой затянутые... и там, в этих глазах - я сам! В левом глазу, точнее. Я, вот он - в свитере и килте, волосы длинные, борода... смешной парень с дипломкой.
Пока я таращился, образ мой растаял, поплыли сверху строчки, а потом она моргнула, отвернулась... Ходячий свой собственный дневник. Вот, смотрите, какого чудика поймала! И подружки-невидимки в сети: хи-хи, ха-ха!
Изо дня в день, неделя за неделей - стал замечать сплошь подростков с дневниками в глазах. Женщин с "историями воды". Сверстников с комиксами и даже с обычными романами. Ну, что тут особенного, казалось бы? Или я на ту, с фотокамерой, обиделся? Подумаешь, велика важность!
Я и сам в толк не мог взять - отчего это так раздражает. Открытая книга... Ну да, теперь всё напоказ, раньше я мог только догадываться - по выражению лица. А у "открытых книжников" выражения-то никакого и нет: чтобы так читать, приходится приноравливать зрение, ведь это же прямо на роговице, какие-то там жидкие кристаллы, тонкие плёнки... В общем, ничего особенного: если эфирник в кости черепа встроен, вместе с радио, универсальный ключ - в указательный палец, камера с биовспышкой - в глаз... почему бы и дисплей туда же не приспособить? Не слишком удобно поначалу, но смысл в этом есть. Руки свободны, например.
Но я так не могу. Мне надо не смотреть, а видеть, это разница такая, что поди улови, да? Нет. Должна быть ощутимой вещь, сама по себе почти живая - которая говорит со мной, нужны двое, это как любовь. А так что же - сам с собой разговариваешь?
Нет, это не для меня.
Так я думал. А их становилось вокруг всё больше - с глазами, подёрнутыми плёнкой, затянутыми бегущей, осыпающейся строкой. Люди-книги. Раньше казалось, что слушатели преобладают - редко кого увидишь на улице с дипломкой, а тут вдруг - повальное читательство.
Или писательство. Это же давно известно: когда читаешь - проговариваешь. Чтобы написать - тоже. Не обязательно вслух. Незаметные сокращения связок. Намёк на движение в гортани - и вот уже по радужке проплывает: "Чего уставился, борода?". Буквы можно обратить, чтобы невежа не напрягался, читая.
И "борода" отворачивается, отводит взгляд. А те, кто стоят, сидят, движутся вокруг - на треть слепы, глядят в ближнюю точку, видят летучие тени букв.
Поэтому я так удивился, когда узнал, что бабка Юка тоже поставила себе "открытую книгу". В её-то годы! Когда она все любимые книги выучила наизусть ещё до моего рождения. А новые просматривает по диагонали.
- Я ленива, Сэмми, мальчик мой, - прогудела старуха прямо в перепонку. - Надоело тыкать пальцем в эту хитромудрую раскладку. Пусть уж буковки сами лезут в очи.
Я приехал навестить её, посмотрел в лиловые Юкины глазки - ох, горе мне. "Вперёд, время! Время, впе-рёд!"
"Любви все возрасты покорны", - написала Юка, и добавила вслух - любви к чтению, Сэмми.
- Да, заодно и вообще... Что там у тебя с Миной?
Могла бы и не спрашивать. Что у меня может быть - слишком уж мы разные. Мина - серебряная, спокойная. Ох, смотрел бы в её лицо, в ясный свет. Смотрел бы - не насмотрелся. За руку бы держал, не выпуская. Но во всём я хватаю через край, ветер в бубнах, как Юка говорит, и потому ничего у нас не вышло, не выйдет, и думать даже об этом не надо.
Да, у Юки там целая терраса цветов, самой ей нет дела до этих жильцов, а Мина и раньше приходила к ней повозиться с заброшенными.
- Знаешь, Юк, - сказал я сердито, - ты с этими надписями в глазах - прямо как калека. И охота тебе? И при чём тут Мина?
- Поговорил бы, - просигналила заговорщица.
- Не стану. Она всё равно не ответит. Мы не разговариваем уже... давно. Ты её нарочно позвала?
- С какой стати? Цветочки вянут, сохнут... И всё равно, придётся тебе подняться, - сказала, подавая книгу. О Господи! Из тех, которых даже касаться было нельзя. - Поставишь на место в библиотеке. Найдёшь?
- Не маленький.
Шекспир. Том восьмой. Зимняя сказка. Буря. Венера и Адонис. Лукреция. Сонеты. Репринт был у меня в дипломке, но живая книга... И вот это они пытаются заменить бегучими буковками...
- Да не вздумай читать! Ей сто с лишним лет!
Это полетело уже вслед мне, я медленно подымался лестницей, ступеньки звучали, Шекспир в руках был тёплый, живой, страницы в пятнах - всё Юкина привычка обедать с книгой, ведь не от слёз же... и о чём я думал ещё тогда? О молодой Юке - да была ли она вообще молодая? - о том, как этот вот том был читан вживую, ещё не сканированный, не переведённый в тихую пластиковую обитель, о том, какие там удивительные слова внутри...
Наверху, за старинной стеклянной дверцей место для книги чернело... Но я просто не мог сунуть её на полку... а она раскрылась, ясное дело, на сонетах.
А Мину я не увидел, почувствовал. Как она молчит. Стоит в дверях и молчит. И мне уйти было некуда, как тогда я ушёл - когда она сказала - не могу я с тобой, Сэм, всё у тебя слишком, не признаешь ты ничего другого, только чёрное и белое, а сам-то ты не чёрный и не белый...
Я тогда ушёл. Убежал, как вода. Делал вид, что не вижу. Думал, что смогу. Да и смог почти. А поднял взгляд от книги - платье зелёное, пальцы в земле, глаза...
И себя - растерянного, окружённого со всех сторон, раздосадованного - увидел отражением, вот сейчас... сейчас всей злостью - что тебе нужно?
Она посмотрела на книгу. Том восьмой... и сиреневые страницы были ещё пусты, и это ещё только она сама глядела на меня, а я даже не понял сразу, что это - не голос:
"Уж если ты разлюбишь, так теперь..."
"... весь мир со мной в раздоре"
"будь самой... горькой... из потерь, но только..."
"не последней"
"каплей"
"го-ря".
Губы её - плотно сжатые. Веки - распахнуты судорожно. Слёзы, и от этого - всё дрожит, как... как голос дрожал бы.
Страница четыреста семьдесят вторая, девяностый сонет. Мина. Неужели я не понял бы просто так, без строки, не с чужих слов, неужели я так протух, Мина?
"твоей любви лишиться... навсегда..."
Я, конечно, обнимая её, не видел, как ушла строка, как растаяли последние знаки.