Долговязый пилот свернул не туда. Сегодня тут тупик. Я запер дверь и вожусь потихоньку. Но он уже сообразил, что к чему, и прислонился к двери. Его обступили, а он себе дожёвывает что-то сочное, даже не замечая, что с подбородка капает на пол. Набычившись, царапая стальными подковками пол, напротив гневается другой пилот. Он плюёт в долговязого бранью, его толкают в плечо:
- Да молчи уж, раззява!
- Точно, упустил, - что ж теперь!
- Зарапортовался, - это говорит маленький пилот, он старше всех, лицо его в пятнах от ожогов. Вокруг посмеиваются. Тогда пострадавший, весь потемнев, произносит тихо:
- Сейчас я его обкорнаю, поганца!
Долговязый попадает огрызком прямо в пасть мусоросборника, утирает лицо и отвечает весело:
- Только попробуй, брате.
- Да что пробовать! Обрею наголо, чтоб мне провалиться!!!
И, между прочим, все немного отступают, как будто опасаются, что в самом деле провалится. А обидчик беспечно встряхивает головой:
- Всякого, - при этом он наматывает на палец длинные чёрные волосы, - всякого, кто хоть волосок тронет... раздавлю на месте. Ты же знаешь.
Им нечем убить друг друга, разве что кулаками. Именно в эту минуту появляется командир. Он не спрашивает, что происходит, а просто велит всем разойтись. Приказание мгновенно исполняют. Долговязому командир замечает негромко:
- Советую подстричься.
- Ни за что.
Долговязый дорожит своими волосами. У командира тоже есть что-то в этом роде. Никто не знает, может это лапка бигриса, или татуировка на правом запястье, или неважно что. Поэтому командир ещё тише говорит: "Идите". Когда никого из обладателей личных дел не остаётся, мы оказываемся вдвоём. Двое самых странных существ на этой базе: я - потому, что моя родина здесь; а у него совершенно не такие глаза, мне не хочется, чтобы он на меня смотрел. Возможно, каждый взгляд добавляет ему знаний обо мне.
Когда работа окончена, я сдаю ключи дежурному офицеру. Достигает предела моя предоставленность самому себе. Изначально я предполагал в эти часы свободы и одиночества практиковать сарассу. Но мне сразу же помешало чувство неловкости. В самом деле, среди чужих... Даже на шумной рыночной площади Великое Слияние выглядит менее смешным. Хотя, возможно, это лень. Или страх. Я ограничиваюсь тем, что выхожу за ограду и просиживаю ночь напролёт, созерцая горы.
Закат прекрасен, но для единственного глаза его цвета немного резковаты. Я слушаю мелодию гаснущего дня и вполне наслаждаюсь чувством непричастности. Я не имею никакой связи с плавленым камнем и железом, что громоздится позади. Но это не личная заслуга, это вынесено из прошлого. Таковы мы все, и на этом зиждется наш прочнейший нейтралитет. Но пришельцы этого не понимают. Они купили три горных пика, - то есть, что-то сделали такое с частью моей земли, что я могу ощутить, сидя у ворот. Нижние конечности мои опущены в пропасть, в ущелье, и по ним восходит тепло. Прочее тело пребывает в особом остром холоде, в чужом пространстве.
Свет затих на ледниках, и я слышу обрывки речей долговязого. Я не подслушиваю, о нет! Просто слушаю. Он беседует с особой, дополняющей его до временного единства. Всякий раз они другие, впрочем, это вне моего разумения. Особа говорит:
- Слушай... а можно спросить?
- Валяй.
Они беседуют в бункере, а я нахожусь за воротами, но ночь изменена их присутствием, и мне многое открывается.
- А вот... зачем ты носишь серьгу? И волосы у тебя такие длинные... мои и то короче.
Речь идёт о кусочке металла, которым долговязый себя украсил. Он отвечает хмуро:
- Положено так. Я младший в роду. Ну, а волосы - это души предков. Чем длиннее, тем крепче связь. Сила моя больше, понятно?
И он прижимается к особе, ощупывает её руками и губами. Потом вдруг отстраняется.
- И не вздумай... а то завели себе моду - на память! А? Ножницы, небось, принесла. Знаю я вас, баб. Дай сумочку.
Он заглядывает в мешочек, что лежит на полу.
- Ты ж пойми, это предки, мне же удачи не будет... Тут одна пыталась, я ей весь зад располосовал, имей в виду!
И роняет пустой мешочек, и они снова сливаются. Но это я уже знаю, - неинтересно. Волосы... на память, это надо же!
Давешнего обиженного пилота повстречал сегодня другой и вздохнул с укоризной: "Эх ты, обжора!"
- А что? По-моему, справедливо. И ему уже всё равно не придётся...
Товарищ его сплюнул и ушёл.
Я тут достаточно долго, чтобы догадаться. Личное дело долговязого закрыто. Боевые потери. Волосам его потомков, если таковые есть или будут, предстоит стать ещё чуть длиннее - на одну душу.
Работал в коллекторе отходов и обнаружил вдруг кое-что знакомое. Что же это значит? Они как будто пытались спасти его, так для чего же было срезать волосы? Ведь этого, кажется, и не следовало делать?! Они непостижимы. Я покопался, и среди слипшихся и ссохшихся прядей отыскал чистую. Длинные чёрные волосы, завивающиеся в кольца. Живой был мне бесконечно непонятен... но я взял себе эту прядь. На память.