- А-га-га! И-и-эх! - мимо меня, хлестнув ветром, промчались охотники. Мне среди них делать нечего, мое дело - держаться в отдалении при боевом оружии хозяина. Младший рыцарь Морнен вырвался наперерез катящемуся клубку света и теней; горбатыми тенями в тумане неслись за ним остальные. Взлетали и опускались шипастые палицы, страшный свист глушил добычу.
Вот он, хозяин мой, Гандар, раскрутил над головою ловчую сеть. Бросок его, как всегда, точен - победный клич всколыхнул предутреннюю сырость. На том закончилась охота: пора было поворачивать назад, с оглядкой на близкий рассвет. Рыцари возвращались, хозяин швырнул мне сеть на ходу. Но мы и двух шагов сделать не успели, как туман раздался, и на пятачок всей тушей вывалился Бальбоа - вечный враг и ближайший сосед Гандара.
- Ха! - взревел он, картинно обращаясь к своей свите. - Благородный Гандар с добычей! На моей тропе! Приятная встреча!
Гандар молчал. Можно было об заклад биться, что ему скучно.
- Вот! Вот! - кипятился Бальбоа - Мой загонщик! Ну, Гандар, я поймал тебя с поличным!
- Что тебе нужно? - холодно спросил Гандар.
- Наглец! Верни добычу и загонщика, - Бальбоа разъярился не на шутку, выпученные глаза вращались во все стороны. Загонщик его, такой же урод немыслимый, в самом деле визжал и рвался на поводке у Морнена.
- Забирай свою болотную тварь. А добыча - моя.
Бальбоа затрясся.
- Ты вор! - прошипел он, и вдруг воскликнул напыщенно:
- Но тогда я требую возмещения!
- Какого еще возмещения?
- Добыча за добычу. Так и быть, оставь себе это, - он покосился на единственный свертыш в ловчей сети, - а мне отдай... ну, хоть твоего оруженосца.
Гандар фыркнул:
- Оруженосца? Да на что тебе он?
Бальбоа только этого и ждал - разинул пасть и загоготал на все Перепутье:
- Он?! Га-га-га! Да всякому известно, что твой боевой меч таскает баба! Уж я-то найду, к чему ее приспособить!
Гандар, не оглядываясь на меня, бросил: "Ну?". Я скривилась в знак глубочайшего презрения. Все разыгрывалось, как по нотам.
- Бери загонщика и проваливай, - процедил Гандар сквозь зубы; по его знаку Морнен отстегнул поводок и швырнул уродца хозяину. Но Бальбоа не протянул руки - вместо того загонщик напоролся на обнаженный меч.
Это означало вызов. Гандар отвел руку назад, и я без промедления передала ему оружие. Воины с обеих сторон подвинулись, освобождая место. Я зажмурилась. Поединок - неприятное зрелище, да и на слух это тоже было противно: топот и лязг, тяжелое дыхание, сдавленные проклятия - это когда удар точен и серебристая "звездная" кровь просачивается из-под чешуи доспехов... Ледяной шепот раздался надо мной. Я открыла глаза.
- У-у, падаль, скривилась! - Морнен, щурясь от гнева, задирал мне голову. - Служи, болотная тварь!
Я увидела, что Гандар стоит у обочины, опираясь на меч, и щека у него серебрится - не в первый и не в последний раз. Морнен рывком отпустил меня, мгновение спустя меч хозяина занял свое место у меня за спиною и отряд отправился, наконец, в замок.
Мне довольно долго пришлось простоять у дверей лекарни, покуда лекарь Матхасс был занят с Гандаром. Поодаль томились рыцари, ожидая лицезрения добычи. Пленная душа, "свертыш", билась в сети и визжала тонко, неслышно - я знала это по тому, как все двоилось и троилось в глазах, теряло четкость. Гандар за дверью коротко взревел. Достанется нам сегодня на орехи. Хоть бы добыча оказалась стоящая...
Он вынул пленника, сунул его в магический круг и пробормотал заклинание. Свертыш задрожал, распухая, вылепляясь в форму, а меня в углу скрутил резонанс. Когда же превращение завершилось, Гандар некоторое время молчал, а затем проговорил негромко:
- Подвешу этого молокососа за.., - тут он пропустил смачное словцо и вдруг гаркнул во всю мочь:
- Морнен!!!
Младший рыцарь тут же возник в дверях.
- Полюбуйся на свою добычу, - сказал Гандар, свирепо морщась, насколько позволял свежий рубец. - Клянусь Луной Восходящей, в следующий раз обменяю тебя на самого последнего из загонщиков Бальбоа и внакладе не останусь! Ты понял меня?
Морнен угрюмо кивнул и отвернулся. Пленнику, и впрямь, место было скорее в отряде Бальбоа: туловище короткое, конечности же длинные, как прутья, голова - шаром, без ушей и без носа. Вместо рта непрерывно шевелилась узловатая щель, две большие выпуклости над нею были затянуты белесой пленкой. Да, не везет Морнену с добычей, вот и я числилась за ним недолгое время... Тогда младший рыцарь вот так же стоял, отвернувшись от вождя, и взглядом готов был меня испепелить. Новичок, видимо, даже сквозь пелену шока почувствовал это: веки-бельма поднялись, открыв глаза без зрачков, чуть подернутые "сеточкой", как у насекомых. Урод, не мигая, таращился на Морнена, и тот не выдержал.
- Скрути его! - крикнул он Матхассу, и тут же Гандар влепил ему затрещину.
- Заткнись! Не тебе распоряжаться. А ты, Матхасс, осмотри это чучело, как следует.
Лекарь, довольный тем, что попало не ему, закружил возле пленника. Мял непрочную податливую плоть, заглядывал, куда только мог, прислушивался и даже принюхивался. Наконец отошел, бросив пленнику тряпку: "Прикройся". Тот не шевельнулся. Откашлявшись, Матхасс объявил, что существо это тупое и вялое, но для легких работ сгодится.
- Для легких? - Гандар поднялся, обошел пленника, покручивая на ходу длинные висячие усы, самолично потыкал пальцем и вдруг пинком вытолкнул его за пределы круга.
Я поднялась к себе и уселась, вытянув ноги, в оконной нише. Днем в замке скучно. Рыцари, ночные пташки, отдыхают. Изредка прошмыгнет кто-нибудь из слуг - и снова тишина. Сегодня, правда, было на что посмотреть: приковывали сторожа у ворот. Рабы что-то мешкали, наконец надзиравший Морнен разогнал их тычками, подергал для проверки цепь и в крайне дурном расположении духа отправился к женщинам. Конечно, это только так говорится: "женщины", а на самом деле - пленницы, как и я, нежить, - только и годны на то, чтобы... Вот уж повезло, что Гандар вздумал взять меня под свою руку. Умысел у него при этом, конечно, был: таскать его мечи я вполне способна, и всегда есть лишний повод подраться. Да. Странный рыцарь Гандар. Странный... Я вдруг сообразила, что новый сторож разглядывает меня со своего места. Тьфу, пропасть! Я отвернулась, но все равно чувствовала, что стрекозиные глазищи таращатся неотрывно. Ну, погоди! Я вскочила на подоконник, оттолкнулась, и в затяжном прыжке опустилась прямо перед ним.
- Что ты на меня уставился?
На Перепутье нет различия языков. Привратник, уведя глаза в сторону, отрывисто спросил:
- Где я? Что это?
- Это? - я невольно повторяла манеру Гандара, его высокомерный тон. - Это Перепутье, приятель.
- Я не приятель тебе, - быстро выговорил он. - Что такое - Перепутье?
- Загробный мир, - я пожала плечами; не знаю, понял ли он этот жест. - Жизнь после смерти.
- Не лги! - он закричал пронзительно, дернул цепь. - После смерти жизни нет! Скажи, чтобы меня отпустили, скажи!... - и затих, опустил голову, забормотал:
- Это мое "я" блуждает, встречая уродов. Уходи. Смотреть на тебя страшно.
Ох ты, какой эстет выискался!.. Но тень упала между мною и сторожем, и язвительный ответ так и не слетел с языка. Это Морнен, возвращаясь из гарема, заметил неладное. Что?! Пленные души, рабы - беседуют? Не тратя гнева на слова, он пинком заставил сторожа распластаться на земле. Меня же схватил за волосы, и совсем близко я увидела бешеное синее пламя в щелях глазниц.
- Берегись, - шепот его был змеиный, страшный, - много себе позволяешь...
***
Гандар держал большой совет - без меня, конечно, просто я видела, как внесли в его покои двух-трех всеми позабытых калек, прозябавших до того на задворках замка. Значит, что-то затевается. После совета Гандар устроил смотр рабам и из числа самых озлобленных выбрал загонщиков - небывалое дело! Тот выезд запал мне в память: над Перепутьем висела какая-то особенная, раскаленная и дикая Луна, и оттого мне казалось, будто я жива. Наравне со всеми я летела в ночи, разорванный ветер прижигал скулы, белое яростное сияние плескалось в глазах. Все мне было нипочем, как единый выдох, и опомнилась я только у ворот замка. Ловчие сети были невесомы, но в них, мутно переливаясь, копошились свертыши - без счета, и уже заранее подступила судорога резонанса. Туго мне придется, вот разве Гандар скажет: "Проваливай..."
Не сказал. Уж и не знаю, сколько пришлось простоять за спинами рыцарей, набившихся в лекарню. Никто не обращал на меня внимания, так что можно было прислониться к стене - я не чувствовала ее, просто знала, что там есть опора - и этого было довольно, чтобы не упасть. Ни мгновения передышки не давал мне проклятый лекарь - на счастье, пленных выводили в другие двери. Когда "процедура" закончилась, Гандар подошел ко мне. Не знаю, что его больше тешило - удачная охота или мой скверный вид.
- Бледновата нынче, - он ухмыльнулся и поддел черепа-застежки на моей куртке. - Ты погоди развеиваться, еще понадобишься.
Хозяин мой, конечно же, задумал военный поход. Дело обычное. Чем рубиться с этим жабьим князьком один на один без решительного успеха, лучше уж пойти на него союзным войском. В случае удачи противнику будет нанесен немалый ущерб, и придется теперь уже ему тайком забредать на охотничьи тропы соседей. Что же до возможных издержек, то развеянные пленные души - невелика потеря. А уж серебряная кровь не проливается впустую и подавно - подвигается вся цепочка сородичей, а то и какая-нибудь из знатных дам понесет. Нет у Перепутья конца, нет и для его рыцарей гибели. Насмерть, казалось бы, покалеченные, они продолжают влачить существование. Иногда даже поправляются. Но в любом случае что-то от них остается - и не раз, проходя по задам Гандарова хозяйства, я ощущала поблизости присутствие такого вот леденящего бессмертия. Это было нелепо и страшно, но не более, чем прочее, что меня теперь окружало. Не более, чем я сама здесь: в черной кожанке с "мертвыми головами", под которой - невесть что, ни плоть, ни воздух, так - оболочка, вместившая какие-то остатки памяти. Я думала об этом привычно по дороге в свою келью, думала, усевшись на подоконник. Вот он - каменный, возможно, холодный и жесткий. Но я не чувствую его. Как не чувствую усталости, голода, жажды. Как не чувствую ужаса Дикой Охоты. Она есть - и все тут. Рыцари страховидны и бессмертны - ну и что? Я не живу - какая разница? Я ведь не помню, как было ДО, а что БЫЛО - знаю только потому, что каждую ночь вижу перламутровые, клубящиеся сгустки, какие-то неразумно живые, точно амебы. И они катятся-катятся, иногда украдкой, иногда пролетают мгновенно, и если их не поймать, не сбить на лету - исчезают безвозвратно.
За воротами раздался трубный звук. Сторож не пошевелился: его прикованное "я" все еще блуждало среди чудищ. Добро пожаловать в загробный мир. Кажется, он до сих пор не верит, хотя, по такой физиономии не поймешь... Звук повторился. Сторож встрепенулся, расправил конечности и заковылял к воротам. Гостю довольно оказалось и узкой щели: он восседал на приземистой шестиногой твари, а сам был тощ, как жердь. Выбежали слуги, помогли спешиться, увели "коня", а самого приезжего проводили в покои Гандара. Долой высокие материи! Я спрыгнула с подоконника и заметалась от окна к двери. Ну, дура, пробежишь через двор - а дальше? По-другому нужно, с подоконника - вверх, на карниз, не Бог весть какая гимнастика, а оттуда - до угла, с одной почти плоской крыши на другую. А там - притаись, как черт за дымовой трубой, и слушай...
Поначалу мне не повезло: Гандар и его гость не разговаривали. Доносились только какие-то странные звуки - бульканье, хруст, шуршала и рвалась бумага. Потом кто-то тяжело засопел в самое ухо. Наконец гость подал голос - неприятно, точно в рог продудел: "От великих перемен предостережен будешь...", на что Гандар возразил отрывисто: "Не твое дело, Чарног", а гость, словно не слыша, бубнил свое: "зеркало, чтобы пройти сквозь другое, открывает пути ..." Голос Гандара: "Покажи мне", долгая пауза, затем что-то хрустнуло и железные шаги загремели к двери. Я едва успела спрыгнуть, как лязгнула задвижка и Гандар, поводя головой, как сова, шагнул на крыльцо. Желтопламенные глаза-прорези остановились на мне.
- А... Шатаешься, где попало! Живо - на выезд, я сказал!
Выехали в неурочный час - днем. Рыцари чувствовали себя неловко и тянулись позади вождя угрюмой кавалькадой. Проехали поворот, ведущий во владения Бальбоа - в отряде летучими шепотами промелькнуло удивление. Путь лежал к другому соседу - к Саранче Трехглазому, с которым у Гандара открытых ссор как будто не было. Хозяин торопился: приехать под вечер невежливо, можно помешать Охоте, а это оскорбление серьезное. Мне не доводилось прежде бывать в таких важных посольствах. А потому я с достоинством следовала за Гандаром, нагруженная его мечами, покуда он безоружным вел беседу с Саранчой. Саранча же, как полагается, водил гостя по всему подворью, показывая то и это. За ним тоже вышагивал оруженосец, правда, всего лишь при домашнем мече и двух топориках, так что особо радушным прием нельзя было считать. Оруженосец пялился на меня во все три глаза, силясь понять, верно ли говорят, что у Гандара Отважного в оруженосцах баба. Но лицо мое было закрыто щитком, так что понять, баба или нет, трехглазому молодцу не удалось. Меня это забавляло, покуда из разговора вдруг не выпорхнуло слово "Квадратура". Я стала прислушиваться, потому что о Квадратуре кое-что было известно даже рабам. Квадратурой называлась одинокая башня "у заходящего солнца". Место это было ничье - стало быть, по понятиям Перепутья, проклятое. Время от времени случалось так, что кому-нибудь из рыцарей Дикая Охота вставала поперек горла - мыслимо ли целую вечность гонять по ночным дорогам залетевшие сюда из иных миров тени? Какие уж сны навевала таким "задумавшимся" закатная башня - неведомо, но зато было доподлинно известно, что никто не возвращался оттуда. Пожалуй, Квадратура была единственным местом на всем Перепутье, где существовало понятие "навсегда". Мне не понять было, какое отношение имела она к предполагаемой войне с Бальбоа. Зато Саранча очевидно не желал вести своих рыцарей к башне. В незапамятные времена, когда очередной безумец отправился на закат, трехглазое войско тут же поднялось из окраинных болот и пришло на опустевшие земли. Саранча тогда был младшим в отряде, а теперь он - вождь, и не намерен посягать на заветное место. "Отправляйся один, Гандар", - сказал он, - "Любопытно мне будет познакомиться с новым соседом." Гандар в гневе не пожелал оставаться на ночь у трехглазых, я даже думала, что они с Саранчой сразятся для порядка. Однако обошлось. Мы отправились искать союзников дальше - с тем же, однако, результатом. Никто не дал согласия: ни Хаммад, ни Деленг Крылатый, ни Малено Хоботун, ни прочие, уже унизительно малые владетели. От двора ко двору Гандар становился все мрачнее, долгих разговоров больше не вел, и ни разу при этом не подрался, хотя и мне даже казалось, что мечи хозяина сами собою шевелятся в ножнах. Думать не хотелось о том, что учинит он по возвращении в замок.
Но Гандар не собирался возвращаться. Он держал путь на запад. Рыцарей в отряде томил страх. Законы чести требовали презирать опасность. Однако бесследно сгинуть не хотелось никому. Растянувшись след в след, двигались по безжизненной равнине - вождь впереди, а за ним десять его лучших воинов: обреченные, гордые, угрюмые. Я пребывала в арьергарде и гордую эту угрюмость видела лишь во время кратких остановок. Но как она была красноречива! Интересно, думалось мне, как это будет - когда мы все исчезнем? Будет это покой? Или ничего, или какие-нибудь другие Перепутья... Но даже меня охватила тоска, когда на фоне заходящего солнца - кажется, это был третий или четвертый закат на нашем пути, - показалась вдруг черточка одинокой башни. Огненный сплющенный диск снижался - и она превратилась в зуб, затем стала четким прямым силуэтом. Дневная звезда ушла за горизонт чуть правее башни - и в тот же миг лезвие "зеленого луча" взметнулось и погасило бледный закатный свет. Отряд остановился. Навстречу двигались какие-то тени. Мы сбились так плотно, что я оказалась рядом с Гандаром, и видела, как он намотал на палец цепочку амулета. Всадники приближались. Со стороны Башни - это могли быть только Тринадцать Демонов Перепутья, - если верить в них. Но тут кто-то позади меня громко выдохнул: Бальбоа! В самом деле, воины в знакомых пузырчатых доспехах подъехали и остановились в нескольких шагах. Гандар сидел в седле неподвижно и молчал. Взгляд его устремлен был к невидимой теперь башне. Бальбоа взял у одного из своих уродов факел и гарцевал у Гандара под самым носом, разглядывая, точно чучело в паноптикуме. Наконец мой хозяин соизволил заметить это:
- Ты... собрался помешать мне?
- Вовсе нет, Гандар Отважный, - неожиданно льстиво отвечал Бальбоа, и даже голову склонил: ничего себе! - Всем ведь известно, что ты храбр, а я осмотрителен. Когда я узнал, что тебе снится Башня, то решил съездить и поглядеть, что же там такое.
Гандар не шевелился. Бальбоа дальше вел свою речь.
- Ничего. Башня внутри пустая. Может быть, ты, Гандар, и найдешь там что-нибудь по себе. Тогда я вернусь. Погляжу, что от тебя останется, - и, уже тронувшись было в дорогу, обернулся:
- Но на всякий случай... Иди один. Жалко мне будет лишиться десяти рабов!
Гандар стиснул кулак, но Бальбоа и его войско уже канули во тьму. Хозяин мой перевел дух и полез из седла. Подал знак и мне спешиться. Знаком же приказал отдать мечи одному из рыцарей, отстегнул пояс с амулетами. "Пойдем", - проворчал негромко, и я не посмела ослушаться, хотя и вертелись в голове слова Бальбоа: "иди один". До меня почти доносился скрежет зубовный оставленной дружины: позор - их вождь уходит, безоружен и пеш, точно побежденный, точно кающийся! Я про себя усмехнулась: хороша процессия, один грешник и одна тень... Ах ты... Ну, Гандар! Не только отважен, но и хитер. Где ж это видано, чтобы пленная душа считалась за живую? Вот и выходит, что если и впрямь должен он войти в Квадратуру один, то так и есть. А меня в случае чего не жалко... Я решила - сяду вот сейчас на дорогу, и пусть Гандар хоть лопнет от злости - не стану я для него жар загребать! Но в следующее мгновение что-то преградило путь, и Гандар выругался - видно, ударился. "Стена", - сказал он. - "Ищи вход".
Это был не то, чтобы вход - мои бесчувственные ладони просто провалились сквозь то плотное, что было стеной. Гандар подтолкнул меня в спину. Вокруг было непроглядно, но что-то давало понять - мы внутри. Гандар вдруг закашлялся. Потом разлился слабый свет. Я обернулась: на ладони Гандара лежал "светляк" - просто шарик на цепочке, нечто вроде "бортового огня" всадника во время охоты. Стало быть, хозяин кое-что себе оставил. Спрятал, чтобы те, кто засел, по его понятиям, в Квадратуре, не заметили оберега. Но теперь прятать огонёк было бесполезно, да и нам не мешало бы видеть путь. Пока, насколько позволял свет, это была лестница. Узкие ступени начинались у самых моих ног. Выщербленные, крутые... Может быть, Гандар оставит меня внизу? Однако он снова ткнул меня между лопаток: вперед! Мы поднимались и поднимались, лестница была винтовая, слева все время тянулась стена, а справа был мрак, в котором мне чудилась пропасть, а что думал об этом Гандар - неизвестно. Однако он нервничал. Нет - он злился. Мне уже несколько раз казалось - сейчас он оттолкнет меня, рванется вперед, а я полечу в провал. Мне представлялось, что там на дне полно пыли и почему-то ржавчины. За этими мыслями я не заметила, что некуда ставить занесенную ногу - и едва не сорвалась. Я скрючилась на четвереньках на самой верхней ступеньке у порога обыкновенной дощатой двери. Гандар перешагнул через меня и распахнул ее.
Оттуда вылился нестерпимо белый ледяной свет. Я еще ниже пригнулась, зажмурилась, и услыхала: "А! Клянусь Трехрогой Звездою!" - Гандар был доволен! Он был счастлив. Что-то он такое увидел - а ведь боялся, поняла я, боялся, что жабий князь прав и в башне ничего нету, ведь с Бальбоа ничего не случилось... Но дальше не пошел, а вцепился мне в ворот и принялся отдирать от ступеньки. Я сопротивлялась, потому что белое сияние страшило более тьмы. Все-таки он поднял меня и без лишних слов поставил за порогом.
Нам открылся обширный эхоносный зал. Помещался он внутри башни или в стене /но как?!/ - понять было невозможно. Тем более, что снаружи было новолуние, а тут луна заглядывала одновременно во все шесть окон-бойниц, прорезанных высоко вверху. Шесть косых световых полотнищ сходились в центре зала и отражались назад гигантскими зеркалами. Гандар вцепился в запястье и потащил меня за собой. Сияющие плоскости оказались вдруг очень близко, я успела даже заметить, что это не зеркала, а до блеска отполированные грани каменной колонны. И тут мы отразились - Гандар в своем боевом и жутком обличии, но рядом с ним - существо другое: высокое, белое - или в белом - с волосами, развевающимися, точно знамя, с безжалостной улыбкой. Я опустила взгляд. "Мертвые головы" тускло блеснули на черной коже куртки. Я не подняла бы глаз ни за что, однако пальцы Гандара вдруг разжались. Я увидела, что другая его рука, протянутая к зеркалу, входит в камень, проницает его, как воздух. Серебряные тени побежали по его фигуре - он был теперь как одно целое, вырубленное из черноты, - и увлекли его в тело колонны.
Но зеркало не отразило встречи черного и белого; увиденное в нем касалось только меня, и было ужасно. Даже не тем, что происходило там, а тем, что было здесь, со мной: я двоилась, потому что принадлежала Перепутью, но еще сильнее, по-настоящему, я принадлежала тому, что показывало зеркало: людям, местам и вещам. Меня раздирало на части внутри оболочки пленной души, может быть, еще немного - и обрету свободу бессмысленного легкого лёта, может быть, это обратный резонанс... но, когда в зеркале вознесся над первыми сугробами года балкон четырнадцатого этажа, когда вдруг прорезалась внутри настоящая, несомненная, называемая боль - я рванулась, и увидела только белый свет, распадающийся хлопьями у самого лица. И ничего.
- Вот те раз, - с досадой произнес Гандар. Словно дробью сыпанул.
Я открыла глаза. Рыцарь Дикой Охоты возвышался надо мною в нелепом ракурсе, точно Гулливер над лилипутом. Пониже тряс бороденкой Матхасс.
- Ну, что скажешь, паучий пластырь?
- Что я могу сказать? - уныло затянул Матхасс, - Это, повелитель Гандар, не что иное, как сильная тоска...
- У этой нежити?
- Совершенно верно, как ты изволил заметить... Создания эти телесных недугов не знают, да и чувств не испытывают, однако же...
- Тринадцать демонов тебе в язык! Ты ясно скажи...
- Гандар.., - через силу выговорила я, - послушай...
Гандар плечом отодвинул лекаря и нагнулся, приблизив пылающие глазницы.
- Ну, - железным шепотом спросил он, - это что за благородные причуды?
- Ничего... Я сейчас встану... Отпусти меня, Гандар, - видно, я потеряла остатки соображения, но в тот момент мне казалось, что все возможно.
- Отпустить?
- Я видела... там можно выйти... Ну, пожалуйста, Гандар, умоляю...
- Вставай, - сказал он. - Иди за мной.
Я едва смогла подняться. Плелась за Гандаром по каким-то коридорам и полагала, что он ведет меня к зеркалу. Однако мы очутились во дворе Квадратуры. Там было полно народу: все рыцари, слуги, все до единой пленные души, включая "гарем". Перед Гандаром толпа расступилась, и мы прошли прямо к воротам. Я имела в виду совсем не это... Озираясь, я видела только угрюмые лица. И Сторож был тут, его еще не успели приковать на новом месте, здоровяк Батгор держал цепь. Гандар схватил меня за плечи и развернул лицом к сборищу.
- Слушайте! - взревел он. - Со вчерашнего дня замок Квадратура - мой. И вы воочию убедитесь, какой силой я завладел. Смотрите и запоминайте: я, Гандар, отныне стократ ваш господин и хозяин!
Он толкнул меня назад, в подворотню - чтобы не упасть, я схватилась за кладку проема, и тут ужасные слова настигли меня. Они были бессмысленны, как язык сна или бреда, но навстречу им поднялась слабость и растворила непрочную оболочку. Свобода...
Нет. Только каменная теснота и тьма вокруг. И в самое сердце этой моей тьмы они вбили крюк.
...Невозможно мыслить словами. Нельзя слышать, кричать, отвечать. А снаружи что-то приходит, сочится сквозь каменную суть - сигналы, не то волокна, или щупальца, а всего отклика - каменная щекотка, пляска мельчайшего... Ничего больше не называется, ни по ту сторону, ни по эту. Происходит. Сотрясается. Но - неизменно: камень и крюк.
...изменилось как то внезапно, словно от лица отняли присоску, мешавшую видеть и дышать. Двор Квадратуры оказался залит солнцем, сам замок непроглядно чернел против света. Тишина стояла необыкновенная. Я огляделась: ни крюка, ни цепи, ни привратника. Ворота изнутри заложены брусом. Я знала, что теперь свободна совершенно, но едва повернулась, как в спину повеяло холодом.
Двое шли к воротам: массивная фигура, закутанная в плащ - разумеется, Гандар, - а рядом, в черной куртке оруженосца... Сторож! Бывший Сторож. Гандар ступал медленно и тяжело, он стал старик стариком, а ведь рыцари старятся медленно, как камни. Сколько ж времени... Должно быть, привычка заставила склонить голову, и я услышала глухой равнодушный голос:
- Отойди.
Я уступила дорогу, и Гандар стал отпирать ворота. Брус не поддавался, Гандар возился, сипло дыша. Наконец воротины распахнулись. Гандар не вышел из подворотни, он так и стоял, вцепившись в перекладину створки - огромный, неуклюжий, как изваяние. Я проскользнула мимо, даже не оглянувшись.
- Постой!
Это был Сторож. Он держал меня за рукав.
- Куда ты? Зачем?
- Отпусти руку.
- Нет же смысла идти, - почти жалобно сказал Сторож, - он из ума выжил, не верит, но это же правда! Ничего не удалось - нет разрыва, воры шатаются по всему миру, озера ловят живых и неживых, - он бормотал непонятно и все цеплялся за меня. Я высвободилась.
- Я ничего в твоих словах не понимаю. Я просто не хочу тут оставаться.
- Но будешь же... все равно! - это донеслось мне вслед, я почти бежала. Но сторож догнал меня и просто зашагал рядом - молчаливый и неприятный, точно холодный ветер.
***
- Хэй! Ты откуда? С добычей... - знакомое слово резануло слух, но глаз я не открыла.
- У озера подобрал. Эй, подруга! - всадник зашевелился. - вот вцепилась...
- Угорела. Дай помогу. Хромой, а ты этого бери...
Меня потащили из седла подмышки и тут же усадили на землю. Я вслепую шарила руками, пытаясь опереться. Туман озера-ловушки понемногу уходил.
- На, - сказали мне. - Пей.
Пришлось открыть глаза. Какой-то бородач протягивал мне металлическую кружку. На нем был гибкий панцирь воина Саранчи, но лицо и рука от запястья - человеческие. Кружка едва не касалась моих губ. Я покорно отпила глоток. От угара все казалось странным, но я никак не ожидала, что будет так горько и горячо. Я уронила кружку и закашлялась. Воин в панцире нагнулся над пролитой жидкостью и с сожалением вздохнул. Поднял кружку и проникновенно посмотрел на меня.
- Ну, - сказал он, - меня зовут Близнец. А ты, дитя, кто же будешь?
Я не отвечала. Что за странная компания? Человек в броне воина Дикой Охоты. Другой - всадник с таким странным узким и гладким, не человеческим лицом - на нем все время останавливался взгляд, должно быть, из-за яркого платка-повязки. Третий, кого они называли хромым, был ростом с ребенка, ничуть не хромал и зарос до самых глаз, как старый Вий. Припомнились бессвязные речи Сторожа.
- Вы - воры?
Они переглянулись.
- Нет, - серьезно сказал Близнец. - Мы не воры, не разбойники. Напрасно ты нас боишься. Но скажи хотя бы, как тебя зовут?
Я назвалась. Длиннолицый в платке неприятно засмеялся: "Ну и имечко! Да я таких святых пачками..." Близнец его одернул и продолжал допрос. Вел он его в такой учтиво-сдержанной манере, что меня подмывало после каждой фразы добавлять: "сударь...". Однако я была начеку, отвечала осторожно. Когда мне уже надоело то и дело пожимать плечами - не знаю, - Близнец переглянулся с Хромым, бросил косой взгляд на всадника и произнес:
- Ну... а твой спутник - он из рабов Гандара Великого?
- Великого? Когда я... Ну да, он действительно из его людей... То есть, из его рабов... Одним словом, он его бывший оруженосец.
Близнец задрал густые брови:
- Вот как? Но говорили же, что оруженосец Гандара...
Мне не хотелось продолжать разговор. Я видела, что все это имеет особое значение для них. Пропустив намек мимо ушей, я стала смотреть на Сторожа, лежавшего у костра недвижимо. Озерный туман, очевидно, подействовал на него сильнее. И - странно, как обман зрения, - он виделся мне нечетко, сероватой дымной тенью. Я мигнула, стараясь прогнать пелену с глаз.
- Так что же - оруженосец?
- Он просто увязался за мной. Я даже не знаю, как его зовут. Он почти все время молчит. Вы поможете ему?
- Не тревожься. Выпьет вот этого, - Близнец постучал пальцем по кружке, - будет как новенький.
- Этого?.. - до меня вдруг дошло, что я до сих пор ощущаю горечь и жжение во рту. - А... что это? Что такое я пила?
Близнец не ответил. Он выдержал паузу и тогда спросил, куда мы направлялись.
- Никуда. Мне, например, все равно. Ему, по-моему, тоже.
- Тогда почему бы тебе не остаться? Хотя бы до утра. Обещаю, что больше расспросов не будет. И никто не причинит тебе вреда.
Неужели я впала в сон - или что-то другое время от времени заволакивало ночной лагерь бродяг?
В разрывах этого тумана мне становился виден костер и Сторож, очнувшийся и коротавший ночь сидя. По ту сторону огня смутно обозначивался дежурный. Это врезалось в память: пламя бросает отблеск на нечеловечески гладкую скулу, высвечивает яркий лоскут повязки, и поверх огня - цепкий упорный неистовый взгляд.
Утро застало меня в развалинах одну. Лишь пятно золы указывало на то, что здесь был кто-то еще. Пока я в тупой растерянности собиралась с мыслями, откуда-то сбоку, из развалин выполз на четвереньках Сторож, покачнулся и упал на бок. Я подбежала и присела рядом. Он выглядел еще страннее, чем вчера - весь белый, не бледный, а молочно-белый. Кожа тускло блестела, глаза казались скользко-влажными. Пальцы судорожно скребли по щебню. Все это было так неприятно, что я бросилась туда, откуда он появился. В маленькой каморке среди метелок сухой травы и глиняных черепков возился Хромой. Я окликнула его.
- Чего, - буркнул он, не оборачиваясь.
- Что это со Сторожем?
- Ишь ты, - Хромой по-прежнему стоял ко мне спиной, - не угодишь тут на всякую душу... Ничего ему не сделается, живее только будет.
Живее?.. Давешнее ядовито-горькое питье вспомнилось вдруг - я даже невольно облизала губы. Что же это - неужели правда? Неужели в том, что они дали мне выпить - и Сторожу, очевидно, - неужели в этом питье была возможность вернуть если не жизнь, то хотя бы способность ощущать?! Пусть ненадолго, на несколько часов - ведь теперь уже ничего не осталось, - но какое имеет значение, на час или навсегда? Я замерла, чтобы эта внезапная новая надежда не расплескалась, не прорвалась наружу в неуместных расспросах.
- Посторонись, - Хромой пробирался к выходу, прижимая к груди горшок. За спиной его мелькнуло как будто что-то знакомое: воспоминание, минуя память, отозвалось сразу в пальцах. Я подошла и по-детски качнула коромысло самодельных весов, примерила к руке тяжелый пест...
- Что, знакомое дело?
- Да. Не то, чтобы совсем уж... Немного.
- А раз немного, чего стоишь? Вон трава, бери, растирай.
Хромой будто задался целью никуда меня не выпускать - находил занятия, одно за другим. На вопросы же не отвечал. Голос его я слышала, только когда он приговаривал что-то над своими травами. Наконец пришел Близнец и вызвал его наружу. Вернувшись, Хромой прогнал меня: видно, зелье заваривать при посторонних не собирался.
У входа лежали охапки трав. Близнец, измазанный тиной и грязью, присел рядом со Сторожем и пытался как бы невзначай разговорить его. Я стала разбирать "добычу" - невзрачные, как само Перепутье, жесткие волосатые и колючие стебли, пучки грубых листьев - и ни одного цветка. Унылая ботаника, символическая до оскомины. Вдруг что-то шлепнулось на разложенные веером травы. Я подняла голову. Всадник, прозванный Орифламма, стоял надо мною, слегка подбоченясь, беспечно накручивая на палец уголок платка.
- Что такое?
- А ты посмотри.
Я пошарила и извлекла предмет, на который глядела с минуту, не в силах вымолвить ни слова. Это был кожаный ошейник с меткой хозяина, такие надевали рабам. И рабыням. Глубоко врезанный знак был мне незнаком - но какая разница?
- Надевай, - сказал Орифламма, - это твое.
Я смотрела ему прямо в глаза; хоть он был и чужак, взгляд говорил ясно: он знает, что это такое, не хуже меня. Стало быть, это вовсе не наивный подарок, а оскорбление. Очевидно, и мое лицо не было непроницаемо - Орифламма уклонился, ошейник упал далеко позади. Никто этого не видел. Хромой был занят у себя, а Близнец и Сторож сидели к нам спиной.
Жизнь в отряде Близнеца была однообразна, еще однообразнее распорядка Дикой Охоты. Но теперь надо мной не было хозяина, и ежедневно, благодаря отраве Хромого, Перепутье на несколько часов превращалось в настоящий, не призрачный мир. Правда, это было Перепутье совсем другое, незнакомое. Что-то произошло между тем, как Гандар проклял меня к ворот Квадратуры, и тем, как он эти ворота для меня отворил. Но сути перемен я пока не понимала.
"Новейшую историю" мне излагал сам Близнец. Зелье Хромого развязывало ему язык, он начинал говорить цветисто, плавно, глаза его разгорались. Невиданная прежде война насмерть, сладость не просто унизить, а уничтожить противника - вот что поразило рыцарей Дикой Охоты, как болезнь. От этого не было спасения. В затхлый мир неподвижной жизни вошла смерть, словно сам воздух Перепутья стал гибельным для "серебряной крови". Близнец рассказывал об этом пространно, - как сражались армии, сходились один на один лучшие из лучших: стрелялись из лучеметов, дрались на мечах, случались и поединки, о которых Близнец упоминал нехотя - с "чёрным словом", с магией, то есть. Как будто Гандар, пройдя сквозь сердце Квадратуры, оставил за собою неизлечимую дыру, и через нее сюда просочился новый закон бытия. Я же не могла думать ни о чем, кроме того, что у дыры смерти есть другой, зазеркальный конец, выход в то, о чем даже помнить не полагалось пленной душе. В конце концов, что мне до Гандара - я-то знала, что теперь он больше не Великий, и смерть, наверное, уже доела его. Я думала о том, что ищут эти трое на пепелище загробного мира. Близнец упомянул однажды о якобы составленном для Перепутья пророчестве: зеркало, чтобы пройти сквозь другое зеркало, открывает путь вниз... При этом он поглядел на меня загадочно. Ну, что - рассказать ему, как стояла у того зеркала и что видела? Но разве сама я при этом была зеркалом? И разве я открыла путь? Я промолчала, и Близнец допил свою горечь, и на том завершился разговор.
Очень трудно ждать неизвестно чего, надеяться на смутное и неясное. Но мне ничего другого не оставалось. Лагерь Близнеца не трогался с места, и мне было вовсе не так уж покойно, особенно после того, как Орифламма попытался подарить мне ошейник. Я не в шутку стала бояться его. Однажды ночью, когда зелье Хромого уже перестало действовать, я проснулась и услыхала, как Близнец и всадник разговаривают у костра. Близнец был разозлен. Я осторожно выглянула из укрытия. Достаточно близко от меня кто-то лежал между спорящими на утоптанной земле. Может быть, другая жертва ловчих озер? Я еще подалась вперед. Это было мертвое тело. Женщина. Без сомнения, "серебряная кровь" - такое инфернальное, тонкое надменное личико... Горло перехватило, я просто не могла завизжать, потому и не выдала себя. Мертвая, мертвая, одетая вызывающе роскошно, на подвернутой руке мерцал браслет с темно-красными камнями. Я забилась назад, поглубже, и всеми силами старалась не размышлять о том, что все это значит. Наутро, конечно, никакого трупа в развалинах не оказалось, но браслет-то был! Он красовался на запястье у всадника. Я глотала утреннюю отраву, не чувствуя жгучего привкуса, и больше всего старалась не смотреть на темные камни в серебряной оправе. Орифламма как будто не обращал на меня внимания, но в каждом его движении была очевидная угроза, рассчитанная жуткая плавность, он как бы проговаривал про себя: "погоди, уж я до тебя доберусь..." И добрался. Подстерег момент, когда Хромой оставил меня в своей "лаборатории" одну. Близнец, как обычно, промышлял "на большой дороге", а Сторож сидел у погасшего костра бледным привидением. Он наотрез отказался от эликсира Хромого, но и лагеря не покидал. Словно до сих пор был ко мне прикован.
Когда Орифламма неслышно подошел сзади и повернул меня лицом к себе, я успела подумать только - нельзя, чтоб он видел, как мне страшно. Время противно растянулось, я очень долго видела, как он наклоняется ко мне, потом вдруг все пошло в обратном направлении, но так же невыносимо медленно. Орифламма выпустил меня и отстранился, а я увидела Сторожа. Оказывается, он вошел в пещеру, и теперь двигался к нам, точно серое облачко. Будь это Хромой или даже сам Близнец, всадник бы и глазом, наверное, не моргнул. Однако появление Сторожа смутило его. Он что-то буркнул, оттолкнул меня и поспешно вышел.
Близнец вернулся с дороги необычайно взволнованный. В какой-то неведомой нам досаде он расхаживал туда-сюда по площадке, сердито фыркая в бороду. За ужином он то и дело посматривал на вход. Всадника с нами не было. Неужели Близнец беспокоится из-за этого ублюдка? Здесь что-то крылось, но как раз, когда мое любопытство взыграло в полную силу, Близнец перестал высматривать Орифламму и уставился в костер. Так просидел он довольно долго, созерцая угли, точно некий оракул, а затем выпрямился и увидел, что я не сплю.
- Иди к себе, девочка. Нужно отдохнуть. С рассветом мы уходим.
- Куда? Что случилось?
- К замку Квадратура. Иди, отдыхай.
Ничего себе! Вот так просто?
- Да... Близнец, на что тебе Квадратура? Надеешься там что-нибудь найти?
- Что-нибудь всегда можно отыскать, - сказал он серьезно. - Но только лучшие из лучших знают, какова их цель. Я же просто иду... Ну, а ты пойдешь? Или боишься?
Я пожала плечами.
- Ты... возьмешь всех?
- Я возьму тех, кто пойдет со мной. Можешь не опасаться, - и по лицу его скользнула давешняя тень досады и гнева.
Хромой собрал столько пожитков, точно не надеялся впредь сорвать ни былинки для своего зелья. Я носила тюки с травами к повозке и едва не уронила ношу, когда на дорогу вдруг выполз всадник Орифламма. Выполз и упал. Хромой молча откупорил бутыль с запасом своей "аквавиты". Орифламма припал к ней, как будто и впрямь живую воду пил. После нескольких глотков он оттолкнул Хромого и поднялся во весь рост.
Одежда его была изорвана, лицо словно припорошило пылью. Он запустил руку под лохмотья - видно, ощупывал себя: цел ли? - и довольно оскалился. Близнец, помедлив, ступил на шаг вперед и взялся за рукоять ножа. Орифламма глядел на него злорадно, с ненавистью, и вдруг усмешка превратилась в гримасу: согнувшись пополам, корчась, как отравленный, всадник захрипел и повалился под ноги мне и Близнецу. Я взвизгнула и отскочила. Близнец осторожно носком сапога перевернул застывшее тело на спину. Хромой позади нас тихонько присвистнул: будь у Орифламмы кишки, валяться бы им сейчас на дороге. Всадник был распорот умелым ударом сверху донизу, точно пустой мешок. Пожалуй, зрелище было даже почище той мертвой женщины - она все-таки была здешняя плоть и кровь, а тут... Все мы были поражены очевидной "смертью" Орифламмы - только Сторож, ко всему безразличный, тихо сидел на возу. Близнец крякнул и велел продолжать сборы.
Невысокое солнце еще скрывалось в тумане, когда мы наконец выехали. Близнец правил, мы со сторожем должны были указывать дорогу, но пока Близнец не спросил о ней ни разу. Хромой сидел против движения.
Близнец натянул поводья и обернулся. Повозка замедлила ход. Среди серых полос тумана возникла тень. рядом с которой выходцы с того света были всего лишь робкие Страшилы. Орифламма, дважды мертвый, плелся за нами. Близнец, едва заметив полосатый платок, снова тронул, и пыль закрыла ходячий ужас.
Он все-таки настиг нас - не иначе, как нюхом выследил, ведь мы далеко обогнали его. На вечернем привале он вышел к костру из темноты. Никто не сказал ему ни слова, не протянул кружку. Они со Сторожем были теперь странно схожи - оба блеклые подобия живых существ, причем Орифламма - даже более, чем Сторож, потому что в его оболочке не осталось разума. Непонятно было, зачем э т о преследовало нас, но в конце концов, мы свыклись. Путешествие оказалось долгим. В прежние времена оно было бы бесконечным - путь в петле одномерного мира. Однако теперь все обстояло иначе. Перепутье не стало одним из миров в нашем понимании, но оказалось как бы дробной размерности. Видимо, спущенные Гандаром процессы продолжались, нестойкими оказывались и время, и пространство. Я помню, как однажды в течение получаса через наш "лагерь" двигалась армия, и рыцари разных племен казались вполне осязаемыми, но они не замечали ни костра, ни нас самих, а я, протянув руку, не чувствовала ничего. Они не были призраками, больше всего это напоминало трехмерное кино над водой, и все исчезло внезапно, словно и впрямь проекция оборвалась. Кто для кого тут был прошлым или будущим? Настоящего не существовало. Страшно было думать, что пребываешь на самом деле в точке вовсе без времени и пространства. В этом безумном фрактале, в сети самоповторяющихся трещин, сочащихся разными бытиями - как можно рассчитывать куда-то прийти? Но Близнец был одержим дорогой, в ответ на мои отчаянные речи он сказал, что не понимает слов, да это и не важно. Квадратура - центр всего, что здесь деется, так что рано или поздно, - тут он хохотнул, - да, в свое время мы придем туда.
Неважно, кем он был на самом деле - разбойником, "крепким орешком" - не по зубам даже Перепутью, - или просто старым безумцем. У него была твердая вера, и мне оставалось только следовать за нею, раз своей недоставало. Несколько раз мы видели вдали зуб Квадратуры, но достичь ее не удавалось даже напрямую. Мы давно двигались пешком и налегке, по вечерам больше не пили горькое зелье, да и не было уже надобности. Все дробилось вблизи Квадратуры. Нас почти ничто не объединяло, даже цель вряд ли была общей, но мы упорно держались вместе. Пешие Всадники Конца Света - мы внушали ужас немногочисленным обитателям Нового Перепутья. Мы пробивались к проклятой Башне, увязая в собственных следах, пропадая в осязаемых легендах и предсказаниях, но однажды она возникла совсем рядом, в чистом поле. Поднялась, заслонив собою кольцо закатов. Мы могли бы войти в нее, но боялись спугнуть судьбу. В ночи мы уселись перед воротами и разожгли костер. Он был виден на равнине, как звезда, но никто не подумал об этом.
Солдаты выросли, как из-под земли, ловкие и отлично вооруженные. Я успела увидеть только, как Близнец, нелепо вздернув бороду, валится навзничь с петлей, захлестнутой на шее. На меня в тот же миг набросили не то плащ, не то мешок, и поверх его плотно обмотали веревкой. Я не видела, удалось ли им справиться со Сторожем и Хромым - Орифламма не в счет, бревно бревном, - но нет, и его сосчитали, кто-то крикнул: "Пятеро их!" Послышались тяжелые шаги с металлическим призвуком - подошедший носил доспехи рыцаря Дикой Охоты.
- Возитесь, жабье отродье, - прошипел он; было в этом шепоте что-то знакомое. - Или вам велено брать пленных?
- Да ты погляди, - возразил тот, кто кричал, - это ж просто бродяги.
- Я сказал - никого не пропускать! Приканчвай их!
- Да это недолго... - прошелестело обнажаемое оружие и следом - какой-то стук, ругательство и возглас ужаса:
- А! Сударь! Поглядите, кто-то его уже... того...
- Ну и что? - голос вожака зазвучал отчетливее, видимо, он снял шлем, чтобы поглядеть на выпотрошенного Орифламму. Теперь я точно знала, кто это. Я принялась извиваться в своем мешке что есть силы - маневр не слишком удачный, могли бы и пырнуть со страху, - но ткань затрещала, освобождая голову...
- Морнен, - позвала я, и он рывком обернулся. Глаза в глаза я ни за что его не узнала бы: лицо стянулось в маску грубых складок, рот перекошен, в глазницах - тьма.
- А.., - выговорил он, застыв надо мною, как паук, - ведьма...
- Гляжу, ты еще жив.
Он попятился. Далеко ему было до Гандара, что и говорить. Правда, он выхватил меч, но это было уже не прежнее смертоносное движение с легким шелестом и свистом - металл грубо проскрежетал в ножнах, да и оружие описало какую-то странную дугу, едва не вырвавшись из руки. Морнен пошатнулся и вдруг сел наземь, обхватив голову, раскачиваясь, словно сумасшедший. Потом просипел:
- Всех бы вас прикончить.., да не знаю, как...
- Испугался?
- Смерти на вас нет... Этот... выпотрошенный - пялится, как живой, глазами хлопает! Проклятое отродье! Чего вам здесь нужно? Отвечай?!
- Да ты что, Морнен, допрашиваешь меня, что ли? Или ты здесь хозяин?
- Да, я! - он пыжился, но во всем этом был страх. - Я хозяин! Вот - пришел, зарыл мертвеца у ворот и теперь стерегу их, - он придушенно захохотал. - Никто больше не войдет в Квадратуру. Я поклялся. Правда, немногие и приходят. Но я их всех убивал. Всех. И вас я убью. Да. Не может быть, чтобы не было смерти...
Он осекся. Из тьмы к нам вышел Близнец, потирая шею.
- Одно название, а не веревки, - сообщил он, как ни в чем ни бывало. - Ну, пойдем, девочка, нечего тут рассиживаться. Место нехорошее.
- Да ведь они связали меня, Близнец!
- Связали?
Я поглядела вниз: что за черт, ни мешка, ни веревок!
- А он... Его люди?
Близнец, словно не замечая Морнена, поднял меня. Проходя мимо, он вдруг с усмешкой ткнул кулаком в нагрудник рыцаря. Рука ушла вглубь - Морнен пошатнулся, беззвучно разинув рот. Близнец увлекал меня вперед, я оглянулась - но там уже не было ни костра, ни Морнена. Сторож поджидал нас, едва различимый во тьме.
- Где Хромой? А Орифламма? - в один голос спросили мы.
- Орифламмы здесь нет, - буднично отозвался Сторож, - а Хромой боится идти. Он сказал, что подождет здесь.
- Не пришлось бы долгонько ждать, - проворчал Близнец. - Где это мы?
- У ворот.
Я невольно вздрогнула, но во тьме ничего не шевельнулось. Сторож уверенно повел нас вперед. Это совсем не походило на тот, первый раз - мы двигались словно в черной жиже, и с каждым шагом она густела, она уже пружинила, тянулась вслед. Только что не чмокала, смыкаясь и размыкаясь. Еще немного - и мы не двинемся с места , - но за последним липким и жадным коконом вдруг оказался знакомый зал. Шесть окон, в каждом - полная луна, и сверкающий каменный столп среди света.
- Цела, - вырвалось у меня, и этот вздох породил эхо - будто рой бабочек закружил над нами. Я так забылась, созерцая неизменный свет, что не сразу заметила тень, движение. Сторож отделился от нас, он двигался беззвучно и плавно, и ни разу не оглянулся. Протянулась рука и разорвала сплошной свет прикосновением к атласной тьме - в это мгновение я уже знала, как будет: через открывшуюся плоскость нуля - вниз, минуя бесконечные петли границ, в промежуток бесчувствия, оттуда - в клубящийся хаос непрерывно нарождающихся сознаний, откуда не будет выхода, где можно быть лишь привычным кошмаром, сном, добычей психоанализа.
- Молишься? - спросил Близнец.
Я не ответила.
- Ну, пора, - Близнец вздохнул и повернулся спиною к свету. Я отступила на шаг.
- Ты... не пойдешь?
- Туда - не пойду.
- Тогда зачем же ты пришел?
- Наверное, чтобы все это увидеть. Пройти Перепутье, ты разве не понимаешь? - он улыбался, не усмехался, а улыбался, и лицо было умиротворенное. - Достичь цели и раствориться в ней, так, дитя? А настоящая цель недостижима.
Я кивнула. Теперь, вблизи узла, где потяни только - и все развяжется, - я смогла соединить это: облик, четкий, как гравюра, повесть о недостижимой цели, полторы тысячи лет легенды, пятьдесят лет войны и жизни, пять веков памяти... Я услышала, как он бормочет: "...мог бы подойти и взять, что мне положено...", но потом Близнец вздохнул: "Эх, грешен, грешен...", торопливо обнял меня за плечи и оставил одну.
Я ступала, точно по льду. Вокруг роилось и мерцало сияние. Колонна опять возникла неожиданно, и снова темная поверхность притянула взгляд, но теперь я не испугалась увиденного. Истинная цель недостижима, и значит - ничего не повторить, никогда и нигде, и в этом нет наказания, просто нечто от высшей математики, чудовищная нелинейность системы. Отражения прошлого померкли, из глубины медленно проступило лицо. Должно быть, мое - но я не узнавала себя. Такая... Такое... нет, не знаю, не верю; мысли путались, но внезапно пришло облегчение, сравнимое с болью - ни за что, ни про что, даром, мне сейчас дается надежда. Я прижала ладонь к груди, там, где сердце - вот он, мгновенный укол, когда решение бесповоротно. По крайней мере, есть чему болеть.
Я не стала больше смотреть в зеркало. За дверью зала были все те же крутые каменные ступени, но теперь - слабый свет и никаких чудес, ни дурных, ни добрых. Светало. Я спустилась во двор и прошлась среди запустения. Плиты растрескались, в разрывах виднелась сырая земля. Я остановилась, безотчетно шаря в кармане, нашупывая всякую ерунду: веточки, шишечки, остатки семян от трав Хромого. Просто так, с пустой головой и пустым, дрожащим сердцем я вытащила руку и разжала пальцы. Мусор или новый сад? Смешно. Я не знала.
Конечно, гордые спорщики, "серебряная кровь", лопнули бы от злости , увидав последнюю хозяйку Квадратуры. Но, если рассудить, права-то у меня были... Впрочем, никто не потревожил моего покоя. Поначалу я серьезно опасалась визита Морнена, но, очевидно, достопамятный сдвиг разнес нас достаточно далеко. В конце концов я и об этом перестала думать. С башни было видно, как на изорванные окресности толчками надвигается весна, но в башне застыло угрюмое межсезонье. И я, вспоминая про оброненные семена, загадала: прорастет хотя бы травинка - остаюсь, нет - что ж, вот оно - зеркало. Это было глупо, но я некоторое время даже не имела мужества взглянуть - как там мои посевы?
Загадывать - нелепо, да и зеркало - не выход. К тому же, все равно - трава проросла.